Настал день, когда тунгусы вышли из тайги. Вышел Савелий, вышел Ковдельги, шаман, вышел Овидирь, вышли остальные.
К этому времени сверху, оттуда, где лежали города, где всегда жило начальство, где была шумная и совсем непохожая на таежную, жизнь, приехал врач с фельдшером.
Тунгусы принесли пушнину в кооперацию. В лавке стало шумно и весело. В лавке запахло терпкими запахами невыделанных шкурок, в лавке пошла живая торговля.
Приглядываясь к товарам, прислушиваясь к ценам, щупая ситцы, пробуя на язык муку, тунгусы смущенно переглядывались. Савелий охнул и покачал головой.
— Ты чего? — заметив его смущение, спросил приказчик.
— Ошибся мало-мало, — ответил Савелий.
— Ошибся! — повторил за ним Овидирь.
— В чем же ошибся?
Савелий переглянулся с Овидирием и снова вздохнул.
— Мы, бойе, мало-мало белку сменяли! Худо сменяли!
— Худо! — подтвердил горячо Овидирь. — Молился русский, шаман, молился, а парень умер. Товар плохой дали. Плохой! Мало!
— Ах, ошибся! — сокрушался Савелий.
Приказчик понял в чем дело...
Власия привели в лавку, куда набился народ. Председатель сельсовета, ухмыльнувшись, встретил Власия:
— Плохо торговали, отец духовный!
— Плохо! — вскипели тунгусы. — Шибко плохо!
— Отвечать теперь придется за торговлишку! За беззаконие!
Власий сморщился, словно у него схватило нестерпимой болью зубы:
— Поклеп! Чистейший поклеп!.. Вот как пред истинным...
— Да что уж тут запираться. Вот они, свидетели, налицо! Они врать не станут! Тунгус разве когда врет?
— Не торговал я, — растерянно оправдывался Власий. — С молитвой ездил. Гостинцы повез... Как спокон веку велось...
— Спокон веку! — возмутился председатель, а мужики кругом зашумели угрожающе. — Что <…>[13]...ша воля обманывать народ!
Оглядываясь смущенно и загнанно, Власий искал от кого-нибудь из окружающих поддержки. Но никто не поддержал его. Даже тунгусы.
Вечером в церкви, которую переделали в клуб, было устроено собрание. На сцене за столом, покрытом красным коленкором, расселся президиум.
В президиуме, смущаясь и робко взглядывая в переполненный полутемный зал, рядом с монастырскими жителями сидели два тунгуса: Овидирь и тот молодой, который в чумах во время приезда туда Власия и Макара Павлыча спорил против пользы водки.
На собрании этом молодой монастырский партиец по-тунгусски делал доклад о современном положении. Тунгусам, когда их звали сюда, сказали проще: им сказали:
— Приходите послушать о новой, о настоящей жизни!
О новой, о настоящей жизни тунгусы слушали внимательно, не перебивая докладчика. Лишь изредка кто-нибудь из них изумленно качал головой и тихо присвистывал. Особенно оживились они, когда докладчик заговорил о болезнях и о том, что лечить их нужно не шаманством, все равно — тунгусским, или русским, а лекарствами, и что вот теперь будут здесь часто бывать врачи и тогда болезней станет совсем мало. Но когда докладчик рассказал, что вот скоро приедет к тунгусам доктор, который будет лечить больных оленей, тунгусы не выдержали.
— Оленей лечить?! — повскакали некоторые с мест. — Оленей?!
Было это так необычно: лечить оленей. Ведь олень не дитя, не человек. Он сам себе в тайге, в тундре найдет помощь, он сам отобьется от харги!
Было это необычно, и тунгусы смотрели на докладчика с недоверием. Но не верить ему нельзя было: так хорошо и правильно говорил он о жизни, которая меняется к лучшему, так хорошо и правильно рассказывал он о том, что было и о том, что будет.
На собрании было весело. Ах, как весело было слушать о том, что приходит новая жизнь!
Овидирь тесно придвинулся к молодому тунгусу, сидевшему рядом с ним за столом:
— Правду они это говорят? — шопотом спросил он.
— Самую настоящую правду! — убежденно ответил сосед. — Здесь обману нет!
Тогда Овидирь засверкал глазами. Он беспокойно и нетерпеливо заерзал на месте. Его подмывало сказать всем этим людям, которые вместе с ним слушали молодого русского, сказать что-то свое, сокровенное. И он дождался. Едва докладчик кончил и председатель спросил, не хочет ли кто-нибудь сказать свое слово, как он вскочил на ноги и закричал:
— Я скажу! Овидирь скажет! Слушайте!
Он сказал свое слово. Оно было сбивчиво, не раз с трудом подыскивал он подходящие слова, не раз не хватало ему слов. Но он сказал все, что хотел, все, что нужно было сказать.
Овидирь сказал:
— Ох, самые маленькие люди тунгусы были. Самые маленькие! Вроде мыши лесной маленькие. И каждый, кто хотел, обижал тунгусов. Шибко обижал!.. Друг — обижал. Начальник — обижал. Шаман — обижал. Все обижали? Почему тунгус самый маленький человек был?..
— Почему? — спросили тунгусы за Овидирем.
— Худо было! Ох, худо!.. А будет теперь хорошо?
— Будет теперь хорошо? — спросили дружно тунгусы.
— Будет, будет! — вскочили с мест в президиуме. — Товарищи, теперь будет!
Овидирь остановился. Глаза его горели. Он прислушался к ответу в президиуме и в зале и широко улыбнулся:
— Овидирь сказал. Ладно. Хорошо!
Это была первая в жизни речь, произнесенная Овидирем пред толпою, пред своими и русскими. И от этой первой речи у Овидиря сладко закружилась голова.