Увиделись они очень скоро, дня через два после этого. Зонов вечером пришел к Никону в барак. Никон в это время потихонечку играл какую-то грустную песенку. Зонов остановился в дверях и стал молча слушать. Когда песня замолкла, он прошел к Никону и, не здороваясь, похвалил:
— Хорошо ты, парень, играешь. Даже обидно...
— Почему обидно?
— Да вот, такой хороший музыкант, а работник нестоющий!.. Ну, ладно, давай толковать.
Никон очистил место для Зонова. Тот сел.
— Ты мне вот что скажи, парень: откуда ты такой взялся? По всему выходит, что ты из трудящей крестьянской семьи, самостоятельный, в шахтеры подался, а какой ты шахтер? Ерунда, одно слово... С Владимирской шахты утопал сюда. А почему? На легкий паек хотел попасть? Видал, как этот легкий-то выходит? Вся шахта смеется над двадцать седьмым забоем. А уж на что у нас, по душе говоря, на шахте дела отставшие!.. ты попробуй-ка теперь от Покойника к кому-нибудь попасть в забой, тебя никто не примет. А почему? Клеймо на тебе нехорошее, и на черной доске ты побывал. Ну, а если так, то куда ты сунешься? Значит, опять лететь тебе на другой рудник доведется?
Зонов говорил сурово и глядел в упор на Никона. Отвертываясь от него, Никон угрюмо пыхтел и шея и уши его наливались жаром.
— Мне, — продолжал Зонов, — то обидно, что по всем признакам ты не плохой парень, и вот, — он ткнул рукой в гармонь, — у тебя и способность имеется, а ведешь себя хуже некуда. Давай на совесть толковать. Хочешь по-рабочему поступать, по-шахтерски?
Напирая на Никона, он сверлил его острыми глазами, и Никон обеспокоенно и смятенно спросил:
— Как?
— Ну, так вот: старую волынку по-боку, и примайся за настоящую работу. Без прогулов, без пьянки и без никакой бузы! — Слышишь?
Никон молчал. Он молчал не только от смущения и от огорчения. Слова не шли ему на уста еще потому, что он внезапно вспомнил Востреньких. И ему показалось на мгновенье, что сейчас отчитывает его не здешний ударник Зонов, а комсомолец с Владимировских копей, Востреньких.
— Слышишь? — повторил Зонов. — Будет у нас с тобою толк, или нет?
— И чего это ко мне все лезут! — вскочил с места Никон. — На Владимировских копях корили меня и отчитывали, а теперь и тут...
— Мало, значит, отчитывали... — невозмутимо прервал его Зонов. — Совершенно мало...
— Что, маленький я, что ли?!. Попрекаете работой, что лодырь я и тому подобное. А я, может, неспривычен к работе...
— Врешь! Ты здоровый да привычный...
— У меня, может, душа к другому тянется!.. — Никон, разгорячившись, схватил свою гармонь, которая прозвенела многоголосо и звонко, и протянул ее Зонову. — Вот! Сам слышал, как я играю! Мне бы заняться музыкой. Чего я достигну под землей? Засохну только зря!..
— Эх, и сказал! — насмешливо покачал головою Зонов. — Сотни тысяч рабочих не засыхают там, в люди выходят, а ты и скис!.. Брось! Оставь глупую привычку. Поглядел бы на других: многие и на работе горят, да учатся и переделывают себя, высших знаний достигают. И никакая тяжелая работа им не мешает. Он сегодня простой рабочий, а завтра, гляди, инженер...
Никон заинтересовался и стал внимательнее прислушиваться к Зонову.
— Конечно, — продолжал шахтер, — надо себя на работе показать, на совесть в работу вникнуть. Чтобы оценили, чтобы пользу видели. А если поступать, как ты, так не только ничего не достигнешь, а, просто говоря, ерунда выйдет... Ты как понимаешь?
— Да, как... — неопределенно ответил Никон. — Мне что понимать? Работать я не отказываюсь... Только тяжело мне...
Зонов рассмеялся:
— Оставь! Этакой ты крепыш, а хнычешь! Да тебя можно на самую тяжелую работу поставить, и ты выдюжишь, мое поживай!...
— Слабый я... — неуверенно проговорил Никон. Но Зонов не дал ему докончить.
— Ладно, ладно! Это известно какая слабость: ленью прозывается!.. Ну, вот что. Кончаем мы с тобой разговор: выкидывайся от Покойника, поставлю я тебя к хорошим ребятам. Покажи себя там. А потом и насчет музыки твоей разговор серьезный пойдет.
— На счет чего? — оживился Никон.
— А там видно будет. Сперва покажи себя на деле... Но только без фокусов и на совесть!..