Занесло за утро гроб снегом. Намело возле саней сугробы. Чтобы пройти, чтобы добраться до гроба, надо тропу проминать в рыхлом, сыпучем ярком снегу. Тяжело вдове, Валентине Яковлевне, в набухших валенках снег утаптывать, дорогу к мужу прокладывать. Тяжело. Человек с ружьем, прошедший за нею по приказу Коврижкина, обошел ее.
— Обожди! Я протопочку проложу. Легше станет.
Прошел — широкий медвежий след за собою оставил. По следу медвежьему — вдова. Встала возле гроба, ознобленными руками смахнула снежный покров. Перекрестилась. И, перекрестившись, растерянно оглянулась: как же все устроить?
Но уже подходили праздные, любопытные. Растаптывая снег, валили к гробу, к женщине. Оглядывали, осматривали. Ждали. Молчали.
Знали, что в гробу лежит (пронеслось по коврижкинской стае, от пленных известилось) лютый враг, злой, беспощадный при жизни. Знали, что возле гроба стоит скорбная, молчаливая, придавленная — вдова врага этого. Знали и молчали. И в молчании этом было зловещее, непереносимое, бьющее.
Вдова оглянулась — и побелело ее лицо. И спрятала она глаза от толпы, от жадных неотрывных глаз.
Тот, кто помог ей по снегу пройти, обернулся к толпе и сказал.
— Товарищ командир сказывал, чтоб гроб похоронить этот... Айда, ребята, которые с лопатами. Ройте на погосте могилу... А которые желающие — давайте гроб подымать...
В толпе колыхнулось. Нет еще слов — но повеяло уже гневом.
В толпе колыхнулось злое, холодное. И никто не вышел, никто не подошел к саням, ко гробу.
Вдова Валентина Яковлевна сжалась, ближе к гробу прильнула. Не глядит, не шевелится, но вся напряглась, не ушами только — всем телом слушает.
И вот:
— Черти его пушшай хоронят!..
— Это кого бы из гроба вытряхнуть, на назем, в говно!..
— Как дохлятину!.. Как падаль!
— Стерву такую на свалку тащить надо, а не хоронить!
— Да вместе бы с барынькой! С офицершей!..
— Со всеми бы шлюхами!..
Разорвало толпу, всколыхнуло, ожгло. Вот оно! Вот пришло!
Куда уйти от этих криков, от злобы, от этого возмездия? Куда? — Сжалась вдова, Валентина Яковлевна, окаменела, спрятала глаза, и в глазах — бессильный гнев и отчаянье. И стыд. Откуда-то пришедший, незнаемый, неожиданный стыд...
Колыхнулась, взорвалась толпа — но погасла почему-то.
Там, за спинами, задние увидели кого-то, удушили крики, заворчали.
Там сзади — Коврижкин.
— Почему галдеж?
Расступились (распахнулась толпа, вобрала в себя Коврижкина, замкнулась), пропустили к гробу, к вдове — застывшей, испуганной женщине.
— Чего шумите?
Из толпы, снова наростая, вскипая полетело:
— Пошто сволочь эту приказал хоронить?
— Собаке — собачья смерть!
— Вытряхнем стерву из гроба!
— Вытряхнем!..
Но, прорезая толпу и разноголосый галдеж, Коврижкинское властное, кремневое:
— Эй, тише!.. Помолчите-ка! Эй!..
И смолкло.
В едва осевшую тишину, в отстоявшемся молчании плеснулся бабий голос:
— Господин... Товарищ командир! Позвольте!.. Товарищ!..
Ко гробу, к вдове, к Коврижкину протискивалась (за нею следом конвоир) растрепанная, раскрасневшаяся, толстая, совсем не в себе Королева Безле. Протиснулась, отдышалась, сомлела.
— Господин товарищ... Позвольте объяснить вам... Позвольте.
В серых Коврижкинских глазах — изумление. Жадное любопытство в толпе. Новая тревога у молчащей (ушибленной, придавленной) вдовы. Коврижкин скосил губы, усмехнулся:
— Ну, в чем дело?.. Говорите!
Королева Безле оглянулась на вдову, передохнула и:
— В этом гробу нет подполковника Недочетова...
— Вы врете!.. Как вы смеете!.. Тут мой муж!.. мой муж!.. — Лопнуло молчание. Вскинулась, ожила, затрепетала вдова. — Вы врете!..
Повел бровями (удивленно и досадливо) Коврижкин, рукой взметнул и вдове: да замолчи, мол! — и строго толстой, растерянной:
— Говорите-ка толком — в чем дело?
— Да я толком: никакого Недочетова тут нету!.. Не хороните, пожалуйста, не хороните!..
— Кто?!
Широко раскрыты глаза у вдовы, Валентины Яковлевны, а в глазах последний, обжигающий испуг.
— Кто?! — Эхом отдается в толпе. Но оборачивается Коврижкин, и толпе:
— Помолчите!
И снова к толстой, нелепой, к Королеве Безле.
— В чем дело?.. Спрашиваю — в чем дело?.. Кто в гробу?.. В гробу кто?..
— Золото... деньги!..
Охнуло, грохнуло, раскатилось в толпе. И за грохотом не слышен крик — женский, отчаянный, тоскливый.
Возле гроба выросли люди, завозились. Крак! Отстала крышка. Раскрыт гроб.
Улыбающееся веселое лицо обернул Коврижкин к толпе.
— Верно!.. Вот так покойничек!..
— А-а-а! По-окойник!.. Хо-хо!..
— Награбили! Нахапали!
— Ловкачи!
— Ай да полковник!.. По-ко-ойничек!!..
— Ура-а!!!