Так вот, значит:
Шел Никша еланью с Верхней Заимки домой в Никольщину. Шел навеселе. Пошатываясь, скрипучим голосом (не голос — телега немазанная!) песню проголосную, жалостливую напевая. Шел — и нес в себе мысли веселые, легкие. Акентий Васильевич, которому Никша на Верхней Заимке руду метал — кровь дурную, лишнюю выпускал, отменно самогон наловчился гнать, и от того самогона тепло звенело в голове, выплясывали сами по себе ноги, и нечаянная радость по сердцу растекалась.
Мысли у Никши веселые были, горделивые: вот, изгаляются напроходь мужики над Никшей, бездомовщиной попрекают, ленью и тем, что баба-покойница с писарем валандалась, и тем, что дети не шли, не родились от него, и корявым лицом несуразным. Всем попрекают, а коснись заделье какое — тут сразу тебе: Никон Палыч, помоги, уважь! А Никон Палыч не только руду умеет метать, он и тараканов выводить мастер, он хомут снимать ловкач — болезнь это такая — хомут, неладная болезнь, приговорная; у него заговор есть от змеиного укуса, заговор от лихого глазу, от лихоманки, потыкоты, от чирьев. Нужный человек Никон Палыч. В крестьянском обиходе как без него обойдешься? Ну, конечно, как только нужда пройдет — сразу и забудется Никон Палыч, и вылезет обидное, насмешливое: Никша.
Легкие мысли нес в себе Никша. Под ноги не глядел, косолапо загребал пыль с тропинки, путался в траве, натыкался на пни.
А на елани пахло мятой, веял теплый ветер, над еланью птицы чертили со свистом небо. Горел июль, томительный, душный.
Никша вспомнил, что давно не курил, полез за гашник за кисетом, пошарил там: нет трубки, нет кисета. Выругался Никша, обыскал себя, охлопал. Разозлился он на себя: экий заполошный, курево потерял. Поглядел под ногами, на тропинку взглянул. Эх, надо ворочаться обратно, по дороге искать.
Повернул Никша обратно, пошел, в землю глядит. А голова у Никши от угощенья отяжелела — вот и приключилось тут:
Брел он по тропинке без всяких оказий, пока одна тропинка вилась. Но на беду возле молоденьких березок тропинка разбежалась в две стороны, и Никша остановился. Не нужно было вовсе останавливаться — ведь по дороге этой хожено-езжано Никоном Палычем не меньше, как годков сорок, мог бы нюхом каким верный путь свой учуять. А вот — остановился он — и напало на него сомнение — вправо или влево подаваться?
Сначала Никша рассмеялся над самим собой и над этой оказией. Потом поводил по воздуху седенькой бороденкой, понюхал, пофыркал и еще раз рассердился. А рассердившись, совсем все позабыл, какая дорога верная — правая ли, левая. И по пьяному упрямству своему взял да и пошел правой дорогой. Без всякого соображения, а так, со злости.