Слесарь Сорокосабель гудел за перегородкой, с кем-то оживленно беседуя.
— Ты, Наталья, обрати внимание: разве это мысленно, чтобы рукава у платьев драть? Это ж несознательность твоя! Стопроцентная несознательность.
Мария изумленно прислушивалась к разговору за стеной и недоумевала. Она успела подметить за этот первый день своего жительства на новой квартире, что у слесаря было двое детей — мальчик лет десяти и шестилетняя девочка. С кем же Сорокосабель, новый ее квартирный хозяин, так беседует?
Недоумение Марии рассеялось сразу же, как только она услыхала тоненький голосок, задорно и независимо отвечавший:
— Дак я жа работала! Какой ты, папка! У меня от работы... А потом я изьму иголочку и шить буду!
— Шить будешь! Сказывай! Вернее всего, матери придется. Знаю я тебя, Наталья!
Детский веселый смех прозвенел за стеною и сладко отозвался в сердце Марии. Вслед за девочкой засмеялся отец.
Маленькая комнатка Марии залита была солнцем. Чисто выбеленные стены веселят глаза. Вовка спит в кроватке: у слесарши нашлась свободная кроватка.
— Пусть бутуз ваш пользуется, покуда! — приветливо сказала слесарша, уступая кроватку Марии. — Не жду я в скорости нужды в ей!
Белые стены сверкают празднично. И главное — за стенами нет враждебных, подслушивающих ехидных людей. И Марии дышится сразу здесь легче, свободнее.
Вчера Солодух перевез ее сюда, познакомил со слесарем и с его женою. И немедленно же сам ушел. Он не стал мешать ей, не стал надоедать. Вообще он проявил к ней хорошую простоту, не возвращаясь к прежним разговорам, не напоминая о своих отношениях к ней. У Марии вспыхнуло к нему теплое чувство благодарности. И вместе с тем на нее накатилась какая-то странная боязнь. Смутно, смутно ощущала она эту боязнь, сама не зная, сама не понимая ее причины.
Вчера, когда она очутилась одна в своей новой комнате, когда огляделась, когда услышала за стеною веселый сдержанный говор, у ней словно какая-то тяжесть свалилась с сердца. Она устроила Вовку в свежей постельке, подсела к нему и стала с ним играть. Она наклонилась над ним и, вдыхая теплый, детский, такой родной запах, тихо запела. Песня ее была без слов. Не песня даже, а ласковое мурлыканье, ласковый щебет. И Вовка потянулся к ней, высвободил из-под одеяльца кулачки и стал возить ими по ее лицу. Вовку заинтересовала новая песня матери. А, может быть, он каким-то ребячьим своим чутьем, чутьем здорового звереныша учуял в мурлыканье и в щебете этом что-то вполне и окончательно понятное. Понятнее слов.
Первую ночь на новом месте Мария провела в некоторой тревоге. Она проснулась еще до рассвета и прислушалась. И услыхала мирную, успокаивающую тишину и ровное дыхание Вовки. И ей стало по-небывалому покойно.
И утра принесло ей бодрость и хорошую умиротворенность.
Она вслушалась в звонкий смех девочки за стеной и вышла на кухню.
Маленькая Наталья сидела за столом и поглядывала на отца, который налаживал примус. Она оглянулась на вошедшую Марию и застенчиво наклонила головку. Мария увидела курносенькую рожицу с парой лукавых серых глаз. Мария увидела смешную косичку с вплетенной в нее ленточкой. Наталья тихо соскользнула со стула и побежала к отцу.
— Не привыкла еще — засмеялся слесарь. — Ну, ну, Наталья, не дичись! Поздоровкайся с товарищем!
— Вот мешает она мне тут хозяйство налаживать! — пояснил он, когда девочка сунула Марии руку и прошептала «здравствуй». — Мне в двенадцать на завод итти, я в дневной второй смене, а она путается.
— Я не путаюсь, папка! — возразила Наталья. — Что ты гаравишь! Я смотрю!
— Дружные вы с ней! — заметила Мария. — Я слушала, как вы разговаривали, думала, что вы с какой-нибудь взрослой.
— Наталья у меня деваха рассудительная, — засмеялся Сорокосабель.
— Я не деваха, — вступилась задорно Наталья, — я девочка маленькая. А у вас ребеночек спит? — повернулась она к Марии. — Можно мне посмотреть на него?
— Можно! — согласилась Мария. — Пойдем ко мне.
— Иди, — сказал слесарь, — только не докучай.
Войдя в комнату Марии, девочка подкралась на цыпочках к спящему Вовке и стала внимательно разглядывать его.
— Глазки закрытые, — установила она. — Маленький-маленький какой! Тетя, а когда он перестанет спать, мне можно будет взять его на ручки, а?
— У-у, миленькая ты моя! — обхватила ее Мария и прижала к себе. — Можно, можно!
И дружба между Натальей и Марией с этого момента установилась крепко-накрепко.