Недели слагаются из неодинаковых дней. Солнце проходит свой путь каждый день в новом окружении.
В ясное утро был допрошен и отпущен обратно в камеру Сергей. В ясное же утро ротмистр, щупая наигранными по профессионально-сыщицкой манере глазами Никитина, иронически, язвительно спрашивал того:
— Разумеется, вы не знаете никакого Синявского? Конечно, он у вас не ночевал, он от вас ничего не получал и никаких конспиративных дел вы с ним не имели?..
Никитин угрюмо поглядывал на ротмистра и был спокоен. Это спокойствие тревожило ротмистра, но он сдерживался, старался казаться уверенным, игривым и много знающим. Но, чтобы угрюмый и почти равнодушный взгляд допрашиваемого не сбивал его с тона, ротмистр закурил папиросу и легонько гнал душистый дым в сторону Никитина.
— Разумеется... — не сбиваясь с тона, повторял он, — вам ничего не известно. Ну-с, а нам, между тем, доподлинно известны небезынтересные вещи... Например... Ротмистр многозначительно задержался и, затянувшись, выпустил красивое легкое кольцо дыму. — Например, о существовании некоей госпожи Маловой... Марии Ивановны. О члене комитета Маловой...
Серые глаза ловят впечатление, которое эти слова должны произвести. Плавным, изящным движением отводит ротмистр руку с полудокуренной папиросой — и мгновенье задерживает руку вверху, словно готовясь нанести удар.
Никитин, пряча мимолетную усмешку, встает со стула и деловито спрашивает:
— Вы записали мой отказ от дачи показаний? Давайте я подпишу.
Поднятая рука стремительно опускается вниз: недокуренная папироска с треском ломается, упираясь в чугунную пепельницу.
— Вам это все равно не поможет! — раздраженно повышает голос ротмистр. Он зол, и он не скрывает своей злости.
Никитин аккуратно подписывает протокол допроса и невозмутимо замечает:
— Обо мне не беспокойтесь...