Вода прибывала, и только узкая полоска твердого берега оставалась между белым бугристым подножьем террасы и морем. Ральф пошел по этой твердой полоске, потому что ему надо было хорошенько подумать, а хорошо думается только тогда, когда идешь, не глядя себе под ноги. И вдруг, бредя вдоль воды, он изумился. Он вдруг понял, как утомительна жизнь, когда приходится заново прокладывать каждую тропку и чуть не все время, пока не спишь, ты следишь за своими вышагивающими ногами. Он остановился, окинул взглядом обуженный пляж, первая веселая разведка вспомнилась ему как что-то из дальнего, лучезарного детства, и он горько усмехнулся. Он повернул и пошел обратно, к площадке, и солнце теперь било ему в лицо. Ральф готовился к речи, и, бредя в густом, слепящем солнечном блеске, он пункт за пунктом ее репетировал. Итак, это собранье не для глупостей, с этим пора покончить, сейчас вообще не до выдумок…
Он запутался в мыслях, неясных оттого, что ему не хватало слов, чтобы выразить их. Нахмурился и стал обдумывать все сначала.
Это собранье не забава, а дело серьезное.
Тут он прибавил шагу, подгоняемый мыслью о том, что надо спешить, что садится солнце, и всколыхнувшийся от его скорости ветерок дунул ему в лицо. Ветерок приплюснул серую рубашку к груди Ральфа, и он заметил – он сейчас вообще все понимал и замечал, – как складки на рубашке противно задубели, стали будто картонные и как обтрепанными краями шортов ему больно, докрасна растерло ноги. Ральф с омерзеньем понял, до чего он грязен и опустился; он понял, как надоело ему вечно смахивать со лба спутанные космы и по вечерам, когда спрячется солнце, шумно шуршать сухой листвой, укладываясь спать. Тут он припустил почти бегом.
Берег возле бухты был усеян группками дожидавшихся собрания мальчиков. Перед ним молча расступались, понимая, что он не в духе из-за незадачи с костром.
Место для собраний, где он остановился, было треугольником, но, как и все, что они делали, составленным наспех и кое-как. Основанием было бревно, на котором полагалось сидеть самому Ральфу, – огромное мертвое дерево необычных для площадки размеров. Вряд ли оно могло тут вырасти. Скорей всего, его занесло одной из знаменитых тихоокеанских бурь. Оно лежало параллельно берегу, и, сидя на нем, Ральф смотрел на остров, для других вырисовываясь темным силуэтом против сверканья лагуны. Боковые стороны треугольника были неравны. Справа лежал ствол, отполированный беспокойным ерзаньем, но уже не такой толстый и куда менее удобный. Слева было четыре небольших бревнышка, и одно – дальнее – злосчастно пружинило. Каждый раз собрание разражалось хохотом, когда кто-то, слишком привольно рассевшись, толкал его, и оно скидывало полдюжины ребят в траву. И ни у кого, подумал теперь Ральф, ни у кого не хватило ума – хорош же он сам, и Джек, и Хрюша – привалить камень к деревцу, которому охота кувыркаться. Так и будут они с него плюхаться, потому что, потому что, потому… И снова он совершенно запутался.
Возле каждого бревна трава повытерлась, но в центре треугольника она росла высоко и буйно. У вершины трава была тоже густая, там никогда не садился никто. Высокие серые стволы ровно тянулись вверх или клонились вокруг треугольника, подпирая низкую лиственную кровлю. По бокам был берег, сзади лагуна, впереди – темень острова.
Ральф подошел к своему месту. Никогда еще он так поздно не созывал собраний. Ну да, потому-то все сейчас и выглядело по-другому. Обычно зеленая кровля снизу высвечивалась золотыми бликами и тени на лицах были перевернуты, как когда держишь фонарик в руке. А теперь солнце садилось и забрасывало тени, как им положено.
Опять его повело на мудреные выкладки. Если лицо совершенно меняется от того, сверху ли или снизу его осветить, – чего же стоит лицо? И чего все вообще тогда стоит?
Ральф поежился. Когда ты главный, тебе приходится думать и надо быть мудрым, в этом вся беда. То и дело надо принимать быстрые решения. И тут поневоле будешь думать, потому что мысли – вещь ценная, от них много проку.
«Только вот, – решил Ральф, глядя на место главного, – думать-то я не умею. Не то, что Хрюша».
Второй раз за вечер Ральф пересматривал ценности. Хрюша думать умеет. Как он здорово, по порядку все всегда провернет в своей толстой башке. Но какой же Хрюша главный? Хрюша смешной, толстопузый, но котелок у него варит, это уж точно. Ставши специалистом по части мыслей, Ральф теперь-то уж понимал, кто умеет думать, кто нет.
Бьющее в глаза солнце напомнило о позднем часе, и он снял с дерева рог и стал рассматривать. От того, что его вытащили из родной стихии, розовая и желтая поверхность рога выцвела чуть не до белизны и стала почти прозрачной. Ральф рассматривал рог с нежной почтительностью, будто вовсе и не он сам своими руками выловил его из воды. Он окинул взглядом место собраний и поднял рог к губам.
Все только того и ждали и сбежались сразу. Те, кто знали, что корабль прошел мимо острова, а костер не горел, боялись еще больше прогневить Ральфа; те же, кто, как малыши, например, ничего не знали, поддались общему настроению. Места быстро заполнялись. Джек, Саймон, Морис, большинство охотников сели справа от Ральфа; остальные – слева, на солнце. Хрюша остался вовне треугольника. Это означало, что он намерен слушать, не говорить; Хрюша выражал таким образом неодобрение.
– Значит, так: нам надо сейчас же провести собрание.
Никто ничего не ответил, но все лица обратились к Ральфу. Ральф покачал рогом. Он по опыту знал, что подобные важные утвержденья, чтобы они дошли до всех, надо повторить хотя бы дважды. Надо сидеть, держать рог перед глазами мальчиков, кое-как пристроившихся на бревнах, и ронять слова обкатанными тяжелыми камешками. Он поискал в уме самых простых слов, чтобы даже малыши могли их понять. Потом уж пусть Джек, Морис и Хрюша плетут что хотят, это они умеют, но сначала надо ясно и четко выразить, о чем пойдет речь.
– Нам надо сейчас же провести собрание. Не для шуточек. Не для того, чтоб хихикать или сваливаться с бревна, – малыши на кувыркающемся бревне хихикнули и переглянулись, – не для того, чтоб остроумие показывать и… – он поднял рог и с натугой искал словцо похлеще, – умничать. Совсем не для этого всего. А чтобы поговорить начистоту.
Он немного помолчал.
– Вот я шел. Шел я один и думал. Я знаю, что нам надо. Нам надо поговорить начистоту. Ну и вот, сейчас я сам скажу.
Он опять помолчал и привычно смахнул волосы со лба. Хрюша на цыпочках подошел к треугольнику, покончив с неудачной демонстрацией.
Ральф продолжал:
– Собраний у нас хватает. Всем нравится говорить, собираться. Всякие решенья принимать. Но мы ничего не выполняем. Вот решили носить воду из реки в кокосовых скорлупах, накрывать ее свежими листьями. Ну, и сперва так и было. Теперь воды нет. Скорлупы сухие. Все на реку ходят пить.
Пронесся гул. Все соглашались с Ральфом.
– Конечно, из реки тоже можно напиться, что тут плохого. Я и сам-то лучше стану пить там, ну, где водопад, вы знаете, чем из старой кокосовой скорлупы. Но ведь мы же сами решили носить. И не носим. Сегодня было только две скорлупы с водой.
Он провел языком по сухим губам.
– Теперь про шалаши. Про убежища.
Снова поднялся и стихнул гул.
– Спите вы почти все в шалашах. Сегодня, кроме Эрикисэма, которые у костра дежурят, все в шалашах будут спать. А кто их строил?
Тут уж собрание расшумелось. Шалаши строили все. Снова Ральфу пришлось помахать рогом.
– Погодите вы! Я спрашиваю – кто все три шалаша строил? Первый мы строили все, второй строили вчетвером, а последний только мы с Саймоном. То-то он и шатается. Погодите. Ничего смешного. Он развалится, когда опять польет дождь. А тогда нам будут нужны все три шалаша.
Он умолк, откашлялся.
– И еще одно. Мы решили, что уборная у нас будет там, в тех скалах за бухтой. Что ж, очень даже правильно. Волны сами обмывают эти скалы. Это и малыши знают.
Кругом опять стали хихикать и переглядываться.
– А теперь где хотят, там и присаживаются. Возле самых шалашей, прямо на площадке. Вы, малыши, если у вас схватил живот, когда рвете фрукты…
Собрание ревело.
– Я говорю, как прихватит, вы бы хоть от фруктов подальше. А то грязь и безобразие.
Снова поднялся смех.
– Я говорю, это безобразие!
Он подергал на себе серую, задубевшую рубашку.
– Безобразие! Если прихватит, надо в скалы бежать. Ясно?
Хрюша потянулся за рогом, но Ральф затряс головой. Он обдумал свою речь, пункт за пунктом.
– Надо всем нам снова ходить к этим скалам. А то грязно очень. – Он умолк. Предчувствуя взрыв, все затаили дыхание. – И еще. Насчет костра.
Ральф вздохнул почти со стоном, и по собранию эхом пронесся вздох. Джек принялся стругать прутик, что-то шепнул Роберту, и тот отвернулся.
– Костер тут на острове – важней всего. Как же нас спасут, если он у нас не будет гореть? Только, может, чудом. И неужели же мы не можем с этим справиться?
Он выбросил вперед правую руку.
– Смотрите! Сколько нас! И мы не смогли удержать костер. Вы что – не понимаете? Костер нельзя забывать, уж лучше… лучше умереть!
Охотники смущенно захихикали. Ральф посмотрел на них и продолжал запальчиво:
– Эх вы, охотники! Еще смеетесь! Поймите вы – костер важней, чем ваши свиньи, сколько бы вы их там ни понаубивали. Вы что, не соображаете? – Он развел руками и оглядел всех.
– Дым у нас всегда должен быть – хоть умри!
Он умолк, уже взвешивая новый пункт.
– И еще одно.
Кто-то выкрикнул:
– Может, хватит?
Кто-то тихонько поддакнул. Ральф не стал ничего замечать.
– И еще одно. Мы чуть весь остров не спалили. И мы только зря время теряем, сдвигаем камни, разводим маленькие костры, чтоб жарить. И вот я, как главный, объявляю правило. Костры нигде не жечь ни за что. Только на горе.
Шум поднялся неимоверный. Все вскакивали, орали, Ральф орал в ответ:
– Если тебе нужно зажарить рыбу или краба – подымайся на гору, ничего с тобой не случится! И так оно верней.
В низящихся лучах замелькали потянувшиеся за рогом руки. Ральф вспрыгнул на бревно.
– Вот что я хотел сказать. Ну и сказал. Вы сами меня выбрали. И должны меня слушаться.
Постепенно все затихли, уселись. Ральф спрыгнул на землю и заговорил обычным голосом.
– Значит, так. Уборная в скалах. Костер чтоб всегда горел и всегда был дым. Жечь огонь только на горе. Еду жарить там.
Джек встал, мрачно хмурясь, потянулся за рогом.
– Я еще не кончил.
– Да ты уж сколько наговорил!
– У меня рог.
Джек сел, недовольный.
– И – последнее. Об этом и так разговоры, наверное.
Он выждал, пока на площадке водворилась тишина.
– Не получается у нас как-то. Не пойму, что такое. Так хорошо начинали. Весело было. И вот…
Он погладил рог, устремив мимо них пустой взгляд, думая про зверя, змея, костер, разговоры про страх.
– И вот все начали бояться.
Поднялся и тотчас замер ропот, почти стон. Джек уже не строгал. Ральф продолжал отрывисто:
– Это все малыши зря болтают. Это надо уладить. Так что вот, последнее, что нам остается еще решить, – это насчет страха.
Опять ему в глаза полезли волосы.
– Надо поговорить насчет этого страха, ведь бояться-то нечего. Я и сам иногда боюсь. Только глупости это! Выдумки. Давайте разберемся насчет этого страха, и тогда он не будет нам мешать, и можно будет заняться серьезными делами, как костер, например. – В голове у него мелькнула картинка – трое мальчиков над сверкающим морем. – И опять нам будет хорошо, нам будет весело.
Ральф торжественно положил рог на бревно в знак того, что речь его окончена. Пробивавшиеся к ним лучи уже совсем припадали к земле.
Джек встал и взял рог.
– Значит, решили поговорить начистоту. Ладно. Скажу все прямо. Весь этот страх вы, малыши, сами выдумали. Зверь! Да откуда? Ну, бывает и нам страшно иногда, но подумаешь, дело большое – страшно! Вот Ральф говорит, вы по ночам орете. Ну и что! Это просто от кошмаров. И вообще – вы не строите, вы не охотитесь, толку от вас чуть, сыночки мамочкины, неженки. Вот. Нам тоже страшно бывает, но мы нюни не распускаем!
Ральф смотрел на Джека, раскрыв рот, Джек ничего не замечал.
– От страха вас не убудет. Сам-то страх не кусается. Нет здесь на острове никаких страшилищ. – Он оглядел перешептывающихся малышей. – А так бы вам и надо, если бы вас кто-то и съел, кому вы нужны, плаксы несчастные! Да только нет – слышите вы? – нет зверя здесь…
Ральф не выдержал:
– Да ты что? Кто говорит про зверя?
– Сам же недавно говорил. Сказал, снится им что-то, они кричат. А теперь распустили языки, и не одни малыши, но бывает, даже мои, охотники – болтают про черное что-то, про зверя какого-то, я сам слышал. А, так ты не знал, да? Тогда послушай. На таких маленьких островах не бывает больших зверей. Исключительно свиньи. Львы и тигры водятся только в больших странах, в Африке, например, или в Индии…
– Или в зоопарке…
– У меня рог! И я не про страх говорю. А я про зверя говорю. Хочется вам пугаться – пожалуйста! Но насчет зверя…
Джек помолчал, качая рог, как ребенка, потом повернулся к своим охотникам в грязных черных шапочках:
– Настоящий я охотник или нет?
Они только закивали в ответ. Да, охотник он настоящий. Тут кто же мог сомневаться?
– Ну так вот, я прочесал весь остров. Сам. Один. Если б тут был зверь, я бы его увидел. Можете бояться, раз вы трусы такие, но зверя в лесу никакого нет.
Джек отдал рог и сел. Все облегченно захлопали. Рог взял Хрюша.
– Вообще-то я с Джеком не согласен. Но кое-чего он верно сказал. Зверя в лесу нету. И не может быть. Чего бы он кушал?
– Свиней!
– Вот мы же едим свиней!
– Хрюшек он кушает!
– У меня рог, – возмутился Хрюша. – Ральф, скажи им, ну чего они, а Ральф? Эй вы, малыши, тихо! Я говорю, насчет страха это я не согласен с Джеком. В лесу вам бояться нечего. Да я тоже там был. Вы еще духов выдумаете и привидения разные. Что есть – то и есть, и всегда понятно, что к чему, а если чего не так, на все люди есть, чтоб разобраться.
Сразу, как будто выключили свет, зашло солнце. Хрюша снял очки и, мигая, посмотрел на малышей.
Потом он продолжал свои разъяснения:
– Когда у тебя болит, к примеру, живот, все равно, большой он там у тебя или маленький…
– Ну, у тебя-то большой!
– Ладно, вы кончайте смеяться, а тогда мы, может, продолжим собрание. И если малыши полезут обратно на кувыркалку, они сразу ведь свалятся. Так что лучше уж сразу садитесь на землю и слушайте. Ну вот. Для всего свои доктора есть, даже для мозгов. Неужели ж вы думаете, так и можно все время неизвестно чего бояться? В жизни, – сказал убежденно Хрюша, – в жизни – все научно, вот. Года через два, как кончится война, можно будет летать на Марс, туда и сюда. Я знаю – нету тут никакого зверя, ну, с когтями и вообще – но я и про страх тоже знаю, что нету его.
Хрюша помолчал.
– Если только…
Ральф вздрогнул:
– Если – что?
– Если только друг дружку не пугать.
Кругом раздались неприязненные смешки. Хрюша втянул голову в плечи и заключил скороговоркой:
– Ну давайте выслушаем малыша, который про зверя говорил, и, может, объясним ему, что все это глупость одна.
Малыши затараторили все разом, и один выступил вперед.
– Как тебя зовут?
– Фил.
Для малыша он держался уверенно, покачал рогом в точности, как Ральф, и так же точно, как Ральф, оглядел всех, призывая к вниманию.
– Вчера мне приснился сон, страшный сон, как будто бы я дерусь. Как будто я около шалаша, один, и я отбиваюсь от этих, от крученых, какие висят по деревьям.
Он умолк, и в нервном хихиканье малышей был призвук ужаса и сочувствия.
– Я испугался и проснулся. Проснулся и вижу – я один около шалаша, а этих черных и крученых уже нет.
Они затихли, воочию, с трепетом представив себе все это. Опять из-за рога запищал детский голосок:
– Я испугался и стал Ральфа звать и вдруг вижу: под деревьями идет что-то, большое и страшное.
Он смолк, обмирая от воспоминания, но не без гордости, что сумел напугать и других.
– Это у него был кошмар, – сказал Ральф, – он ходил во сне.
Собрание сдержанным гулом одобрило мудрость Ральфа.
Малыш упрямо затряс головой.
– Нет, когда те, крученые, со мной дрались, это я спал, а когда они пропали, я уже не спал, и я видел, как что-то большое и страшное идет под деревьями.
Ральф потянулся за рогом, малыш сел.
– Нет, ты спал. Никого там не было. Ну, кому охота ночью по лесу бродить? Кому? Выходил кто-нибудь ночью?
Все долго молчали, усмехаясь дикому предположению, что кто-то мог выходить в темноте. Но вот встал Саймон. Ральф глядел на него во все глаза.
– Ты? Тебе-то зачем в темноте по лесу шататься?
Саймон судорожно вцепился в рог.
– Я хотел… я хотел к одному месту пройти.
– Какому еще месту?
– Ну, есть одно место. В джунглях.
Он замялся.
Джек снял напряжение; только он умел говорить так презрительно, так насмешливо и твердо:
– Все ясно! Ему живот схватило.
Ральфу стало обидно и стыдно за Саймона, и, строго глядя ему в лицо, он отобрал у него рог.
– Ладно. Ты больше не надо. Понял? Ночью туда не ходи. И так глупости всякие болтают про зверя, а тут еще ты на глазах у малышей будешь красться, как какой-то…
В издевательских смешках остался призвук страха, и еще в них было осуждение. Саймон открыл рот, но рог был уже у Ральфа, и он сел на свое место.
Когда все угомонились, Ральф повернулся к Хрюше:
– Что у тебя, Хрюша?
– Да тут вон еще один. Этот.
Малыши вытолкали Персиваля на середину треугольника. Он стоял по колено в высокой траве, смотрел на свои увязнувшие в траве ноги и силился вообразить, что никто не видит его, что он в укрытии. Ральфу представилось, как точно так же стоял другой карапуз, и он поскорей отогнал эту картинку. Он старался больше ее не видеть, вытравил ее, загнал далеко, глубоко, и только от прямого напоминанья, как сейчас, и могла она выплыть. Малышей так и не созывали на перекличку, отчасти потому, что, по крайней мере, на один из вопросов, которые задавал тогда на горе Хрюша, Ральф знал ответ твердо. Были вокруг малыши светлые, темные, были веснушчатые, и все до единого грязные, но на всех лицах – и тут никуда уж не денешься – была кожа как кожа. Никто никогда больше не видел той багровой отметины. Но зачем только Хрюша тогда, замазывая свою вину, так орал и надсаживался? Без слов давая понять, что он все помнит, Ральф кивнул Хрюше:
– Ну ладно. Сам спрашивай.
Хрюша стал на колени, держа перед малышом рог.
– Хорошо. Как тебя звать?
Малыш отпрянул в свое укрытие. Хрюша растерянно повернулся к Ральфу, тот спросил жестко:
– Как тебя зовут?
Тот опять промолчал. Не выдержав этого запирательства, собрание грянуло хором:
– Как тебя зовут? Как тебя зовут?
– Тихо вы!
Ральф в сумерках разглядывал малыша.
– Ну, скажи нам. Как тебя зовут?
– Персиваль Уимз Медисон, дом священника, Хакет Сент-Энтони, Гемпшир, телефон, телефон, теле…
И словно только этот адрес заграждал потоки скорби, малыш расплакался. Личико скривилось, из глаз брызнули слезы, рот чернел квадратной дырой. Сначала он постоял немым воплощением скорби; потом плач хлынул, густой и крепкий, как звуки рога.
– Хватит тебе! Умолкни!
Но Персиваль Уимз Медисон умолкнуть не мог. Потоки прорвало так, что не остановить никакой властью, ни даже угрозами. Рыданья сотрясали грудь Персиваля, и он не мог от них вырваться, будто его накрепко пригвоздило к вою.
– Замолчишь ты или нет?!
И других малышей проняло. Каждый вспомнил о своем горе; а возможно, они осознали свое соучастие в горе вселенском. Они расплакались, и двое почти так же громко, как Персиваль.
Спас положение Морис. Он крикнул:
– Эй, поглядите-ка на меня!
Он нарочно упал. Потер крестец, уселся на кувыркалку, плюхнулся. Клоун из Мориса вышел плохой. Но Персиваль и другие малыши отвлеклись, хлюпнули носами, захохотали. И вот они уже зашлись в таком несуразном хохоте, что заразили больших.
Джек и в общем шуме заставил к себе прислушаться. Рога у него не было, он нарушал правила, но этого никто не заметил.
– Ну, так как же насчет зверя?
Что-то странное сделалось с Персивалем. Он зевнул, закачался так, что Джеку пришлось схватить его за плечи и встряхнуть.
– Где обитает этот зверь?
Персиваль оседал в руках у Джека.
– Умный, видать, зверь, – усмехнулся Хрюша, – раз сумел тут запрятаться.
– Джек весь остров обрыскал…
– И где этому зверю жить?..
– Пускай своей бабушке про зверя расскажет!
Персиваль забормотал что-то потонувшее в общем хохоте. Ральф весь подался вперед.
– Что? Что он говорит?
Джек выслушал ответ Персиваля и выпустил его плечи. Персиваль, освобожденный, в утешительном окружении двуногих, упал в высокую траву и погрузился в сон.
Джек откашлялся и бросил небрежно:
– Он говорит, что зверь выходит из моря.
Смешки как-то осеклись. Ральф невольно обернулся – скорченная фигурка, черная на фоне лагуны. Все посмотрели туда же и вслушались. Дали пластались, убегали, ломились за простор густого, чужого и всемогущего ультрамарина; и шептались и всхлипывали у рифа волны.
Вдруг Морис выпалил так громко, что все вздрогнули:
– Мой папа говорит, еще пока не всех морских животных даже открыли.
Опять все загалдели. Ральф протянул блистающий в сумраке рог, и Морис послушно взял его. Собрание угомонилось.
– По-моему, Джек верно сказал, каждому может быть страшно, и от страха никого не убудет, ничего тут такого нет. Ну а вот насчет того, что одни свиньи на этом острове водятся, так это он, возможно, и верно говорит, но ведь же он не знает. Ну, то есть наверняка, точно же он не знает… – Морис шумно сглотнул. – Папа говорит, есть такие штуки, ой, ну как же их, они еще чернилами плюются – спруты, – так те в сто ярдов бывают и китов пожирают – свободно. – Он помолчал и рассмеялся весело. – Конечно, я в зверя не верю. Вот и Хрюша говорит – в жизни все научно, но ведь же мы не знаем? Ну, то есть наверняка…
Кто-то крикнул:
– Не может спрут этот из воды вылезать!
– Нет, может!
– Не может!
Тотчас площадку заполонили шум, гам и мечущиеся тени. Ральф, не вставая с места, смотрел, и ему казалось, что все с ума посходили. Плетут про зверя, про страх, а того не могут взять в толк, что важней всего – костер. А как только станешь им объяснять, начинают спорить и до разных ужасов добалтываются.
Различив в сумерках робкую белизну рога, он выхватил его у Мориса и стал дуть изо всей мочи. Все смолкли. Саймон подошел и протянул руку к раковине. Необходимость толкала Саймона выступить, но стоять и говорить перед собранием была для него пытка.
– Может, – решился он наконец, – может, зверь этот и есть.
Вокруг неистово заорали, и Ральф встал, потрясенный:
– Саймон – ты? И ты в это веришь?
– Не знаю, – сказал Саймон. Сердце у него совсем зашлось, он задыхался. – Я…
И тут разразилась буря:
– Сиди уж!
– А ну, клади рог!
– Да пошел ты!..
– Умолкни!
Ральф крикнул:
– Дайте ему сказать! У него рог!
– То есть… может… ну… это мы сами.
– Вот полоумный!
Это уж попирал все приличия не стерпевший Хрюша.
Саймон продолжал:
– Может, мы сами, ну…
Саймон растерял все слова в попытках определить главную немощь рода человеческого. И вдруг его осенило:
– Что самое нечистое на свете?
Вместо ответа Джек бросил в обалделую тишину непристойное слово.
Разрядка пришла как оргазм. Те малыши, которые успели снова забраться на кувыркалку, радостно поплюхались в траву. И взревели ликующие охотники.
Хохот больно ударил Саймона и разбил его решимость вдребезги. Саймон сжался и сел.
Наконец все снова затихли. Кто-то, не попросивши рог, сказал:
– Может, это он про духов разных.
Ральф поднял рог и вглядывался в сумрак. Всего светлей был бледный берег. Малыши как будто подобрались ближе? Ну да, конечно, сжались в кучку на траве посередке. От порыва ветра разворчались пальмы, и шум резко и заметно врубился в темноту и тишину. Два серых ствола терлись друг о дружку с мерзким скрипом, которого днем не замечал никто.
Хрюша взял рог из рук Ральфа. Голос Хрюши звенел негодованьем:
– Не верю я в никаких духов!
Джек тоже вскочил, почему-то ужасно злой.
– Какое кому дело, во что ты веришь, Жирняй!
– У меня рог!
Послышались звуки схватки, рог заметался во тьме.
– А ну положь сюда рог!
Ральф бросился их разнимать, получил по животу, вырвал рог из чьих-то рук и сел, задыхаясь.
– Ну, хватит этих разговоров про духов. Давайте отложим до утра.
Тут вмешался приглушенный и неизвестно чей голос:
– Зверь этот, наверно, и есть дух.
Собрание будто ветром встряхнуло.
– Ну, хватит без очереди говорить, – сказал Ральф. – Если мы не будем соблюдать правила, все наши собрания ни к чему.
И снова он осекся. Тщательно составленный план собрания шел насмарку.
– Ну, что же мне теперь сказать? Зря я так поздно вас собрал. Давайте проголосуем насчет них, ну, насчет духов. А потом разойдемся и ляжем спать, мы устали. Нет – это ты, Джек? – нет, погоди минутку. Сначала я сам скажу – я лично в духов не верю. Да, по-моему, я в них не верю. А вот думать про них мне противно. Особенно в темноте. Но мы же решили вообще разобраться, что к чему.
Он поднял рог.
– Ну, так вот. Значит, давайте разберемся, есть духи или нет…
Он запнулся и переждал мгновенье, поточней составляя вопрос.
– Кто считает, что духи бывают?
Долго все молчали и не шевелились. Потом Ральф всмотрелся в сумрак и разглядел там руки.
И сказал скучно:
– Ясно.
Мир – удобопонятный и упорядоченный – ускользал куда-то. Раньше все было на месте, и вот… и корабль ушел.
У него вырвали рог, и голос Хрюши заорал пронзительно:
– Я ни за каких за духов не голосовал!
Он рывком повернулся к собранию:
– И запомните.
Слышно было, как он топнул ногой.
– Кто мы? Люди? Или зверье? Или дикари? Что про нас взрослые скажут? Разбегаемся, свиней убиваем, костер бросаем, а теперь еще – вот!
На него надвинулась грозная тень.
– А ну, заткнись, слизняк жирный!
Завязалась мгновенная стычка, и вверх-вниз задергался мерцающий в темноте рог, Ральф вскочил:
– Джек! Джек! Рог не у тебя! Дай ему сказать!
На него наплывало лицо Джека.
– И ты сам тоже заткнись! Да кто ты такой? Сидишь, распоряжаешься! Петь ты не умеешь, охотиться не умеешь…
– Я главный. Меня выбрали.
– Подумаешь, выбрали! Дело большое! Только и знаешь приказы дурацкие отдавать!.. Много ты понимаешь!
– Рог у Хрюши.
– Ах, Хрюша! Ну и цацкайся со своим любимчиком!
– Джек!
Джек передразнил злобно:
– Джек! Джек!
– Правила! – крикнул Ральф. – Ты нарушаешь правила!
– Ну и что?
Ральф взял себя в руки.
– А то, что, кроме правил, у нас ничего нет.
Но Джек уже орал ему в лицо:
– Катись ты со своими правилами! Мы сильные! Мы охотники! Если зверь этот есть, мы его выследим! Зажмем в кольцо и будем бить, бить, бить!
И с диким воем выбежал на бледный берег. Тотчас площадка наполнилась беготней, сутолокой, воплями, хохотом. Собрание кончилось. Все кинулись врассыпную, к воде, по берегу, во тьму. Ральф почувствовал щекой прохладу раковины и взял рог из рук у Хрюши.
– Что взрослые скажут? – крикнул опять Хрюша. – Ну погляди ты на них!
С берега летели охотничьи кличи, истерический хохот и полные непритворного ужаса взвизги.
– Ты протруби в рог, а, Ральф.
Хрюша стоял так близко, что Ральф видел, как блестит уцелевшее стеклышко.
– Неужели они так и не поняли? Про костер?
– Ты будь с ними твердо. Заставь, чтоб они тебя слушались.
Ральф ответил старательно, словно перед классом теорему доказывал:
– Предположим, я протрублю в рог, а они не придут. Тогда – все. Мы не сможем поддерживать костер. Станем как звери. И нас никогда не спасут.
– А не протрубишь – все равно мы станем как звери. Мне не видать, чего они там делают, но зато мне слыхать.
Разбросанные по песку фигурки слились в густую, черную, вертящуюся массу. Что-то они там пели, выли, а изнемогшие малыши разбредались, голося. Ральф поднял к губам рог и сразу опустил.
– А главное, Хрюша: есть эти духи? И этот зверь?
– Конечно, нету их.
– Ну почему?
– Да потому, что тогда бы все ни к чему. Дома, улицы. И телевизор бы не работал. И все бы тогда зазря. Без смысла.
Танцевали и пели уже далеко, пенье сливалось вдалеке в бессловесный вой.
– А может, и правда все без смысла. Ну, тут, на острове? И они за нами следят, подстерегают?
Ральфа всего затрясло, он так бросился к Хрюше, что стукнулся об него в темноте, и оба испугались.
– Хватит тебе! И так плохо, Ральф, прямо не могу я больше! Если еще и духи эти…
– Не буду я больше главным. Ну, послушай ты их!
– Ох, господи! Нет! Нет!
Хрюша вцепился в плечо Ральфа.
– Если Джек будет главным, будет одна охота и никакой не костер. И мы тут все перемрем…
И вдруг Хрюша взвизгнул:
– Ой, кто это тут еще?
– Это я, Саймон.
– Да уж. Молодцы, – сказал Ральф. – Три слепых мышонка. Нет, откажусь я.
– Если ты откажешься, – перепугано зашептал Хрюша, – что же со мной-то будет?
– А ничего.
– Он меня ненавидит. За что – не знаю. Тебе-то что. Он тебя уважает. И потом, ты ж в случае чего и садануть можешь.
– Ну да! А сам-то как с ним сейчас подрался!
– У меня же был рог, – просто сказал Хрюша. – Я имел право говорить.
Саймон шевельнулся во тьме:
– Ты оставайся главным!
– Ты бы уж помалкивал, крошка. Ты почему не мог сказать, что никакого зверя нет?
– Я его боюсь, – шептал Хрюша. – И поэтому я его знаю как облупленного. Когда боишься кого, ты его ненавидишь и все думаешь про него и никак не выбросишь из головы. И даже уж поверишь, что он – ничего, а потом как посмотришь на него – и вроде астмы, аж дышать трудно. И знаешь чего, Ральф? Он ведь и тебя ненавидит.
– Меня? А меня за что же?
– Не знаю я. Ты на него за костер ругался. И потом ты у нас главный, а не он.
– Он зато Джек Меридью!
– Я болел много, лежал в постели и думал. Я насчет людей понимаю. И насчет себя понимаю. И насчет его. Тебя-то он не тронет. Но если ты ему мешать больше не будешь, он на того, кто рядом, накинется. На меня.
– Правда, Ральф. Не ты, так Джек. Ты уж будь главным.
– Конечно, сидим сложа руки, ждем чего-то, вот все у нас и разваливается. Дома всегда взрослые были. Простите, сэр; разрешите, мисс; и на все тебе ответят. Эх, сейчас бы!..
– Эх, была б тут моя тетя!
– Или мой папа… Да теперь-то чего уж!
– Надо, чтоб костер горел.
Танец кончился, охотники шли уже к шалашам.
– Взрослые, они все знают, – сказал Хрюша. – И они не боятся в темноте. Они бы вместе чай попивали и беседовали. И все бы решили.
– Уж они бы остров не подпалили. У них бы не пропал тот…
– Они бы корабль построили…
Трое мальчиков стояли во тьме, безуспешно пытаясь определить признаки великолепия взрослой жизни.
– Уж они бы не стали ругаться…
– И очки бы мои не кокнули…
– И про зверя бы не болтали…
– Если б они могли нам хоть что-то прислать! – в отчаянии крикнул Ральф. – Хоть бы что-нибудь взрослое… хоть сигнал бы подали…
Вдруг из тьмы вырвался вой, так что они прижались друг к другу и замерли. Вой взвивался, истончался, странный, немыслимый, и перешел в невнятное бормотанье. Персиваль Уимз Медисон, из дома священника в Хакете Сент-Энтони, лежа в высокой траве, вновь проходил через перипетии, против которых бессильна даже магия вызубренного адреса.