Разсказъ моего сына такъ затянулся, что мы не могли выслушать его сразу: первую половину онъ намъ повѣдалъ въ тотъ же вечеръ, а вторую — на другой день послѣ обѣда; но появленіе у подъѣзда кареты мистера Торнчиля на-время положило предѣлъ общему удовольствію.
Буфетчикъ, ставшій моимъ преданнѣйшимъ другомъ, разсказалъ мнѣ по секрету, что сквайръ ухаживаетъ за миссъ Уильмотъ и что дядя ея и тетка, повидимому, очень его одобряютъ. Войдя въ гостиную и увидѣвъ меня и моего сына, мистеръ Торнчиль какъ будто растерялся, но я приписалъ это неожиданности, а не досадѣ. Когда же мы встали и поздоровались съ нимъ, онъ отвѣтилъ на наши привѣтствія съ величайшею любезностью и вскорѣ его присутствіе только подбавило къ общему веселому настроенію.
Послѣ чая онъ отвелъ меня въ сторону и спросилъ, нѣтъ ли чего новаго насчетъ моей дочери; когда же я отвѣтилъ, что до сихъ поръ всѣ мои поиски были безуспѣшны, онъ сильно удивился, прибавивъ, что съ тѣхъ поръ часто навѣдывался къ намъ въ домъ и утѣшалъ, какъ могъ, остальную семью, которую оставилъ вполнѣ здоровой. Потомъ онъ спросилъ, разсказывалъ ли я о нашемъ несчастіи моему сыну или миссъ Уильмотъ, и когда я сказалъ, что нѣтъ еще, не говорилъ, онъ очень похвалилъ меня за воздержность и осторожность, уговаривая держать дѣло въ секретѣ.
— Да и что за охота, прибавилъ онъ, — изобличать свой позоръ! Притомъ же, можетъ быть, миссъ Ливи окажется не такъ виноватой, какъ мы всѣ воображаемъ.
Тутъ вошедшій слуга доложилъ сквайру, что его ждутъ въ залѣ для начала танцевъ, и онъ ушелъ, а я остался, искренно радуясь тому, что онъ такъ участливо отнесся къ моимъ дѣламъ. Его ухаживанье за миссъ Уильмотъ было очевидно и несомнѣнно; но ей оно казалось непріятнымъ и она переносила его скорѣе въ угоду теткѣ, чѣмъ по личной къ нему склонности. Напротивъ, я не безъ удовольствія примѣтилъ, что она довольно охотно бросаетъ на моего несчастнаго сына такіе взгляды, которыхъ мистеръ Торнчиль никакъ не могъ отъ нея добиться при всѣхъ своихъ стараніяхъ и богатствѣ. И однакожъ мистеръ Торнчиль держалъ себя съ такимъ самообладаніемъ и спокойствіемъ, что я только дивился. По настоянію мистера Арнольда, мы прогостили у нихъ уже цѣлую недѣлю, и чѣмъ нѣжнѣе миссъ Уильмотъ поглядывала на моего сына, тѣмъ больше пріязни выказывалъ къ нему мистеръ Торнчиль.
Онъ прежде всегда выражалъ готовность всячески услужить намъ, но теперь не ограничился одними обѣщаніями. Утромъ того дня, который я назначилъ для своего отъѣзда, мистеръ Торнчиль пришелъ ко мнѣ и съ непритворною радостью сообщилъ, что устроилъ до нѣкоторой степени судьбу своего друга Джорджа, а именно досталъ ему патентъ на чинъ прапорщика въ одномъ изъ полковъ, отправляемыхъ въ Вестъ-Индію, за что уговорился заплатить всего одну сотню фунтовъ; другія же двѣ сотни ему уступили во вниманіе къ высокому положенію, занимаемому имъ въ обществѣ.
— За такую ничтожную услугу, продолжалъ юный джентльменъ, — я достаточно вознагражденъ удовольствіемъ услужить доброму пріятелю; что же до сотни фунтовъ, если вы не въ состояніи уплатить ихъ, я берусь самъ внести деньги, а вы мнѣ заплатите когда нибудь послѣ.
Мы просто не находили словъ, какъ благодарить за такое благодѣяніе. Я поспѣшилъ выдать ему росписку на сто фунтовъ и выразилъ такую горячую признательность, какъ будто не намѣревался современемъ уплатить всю сумму сполна.
Джорджъ долженъ былъ на другой же день отправляться въ Лондонъ, чтобы не упустить столь рѣдкаго случая. По словамъ его великодушнаго друга, слѣдовало спѣшить пріобрѣтеніемъ патента, чтобы кто нибудь другой не предложилъ за него болѣе выгодныхъ условій. Поэтому на слѣдующій день нашъ юный воинъ съ ранняго утра изготовился къ отъѣзду и казался единственнымъ лицомъ, изо всей нашей компаніи, не огорченнымъ этою разлукой. Ничто не могло заставить его пріуныть хоть на минуту: ни предстоявшіе труды и опасности, ни разставаніе съ отцомъ, друзьями и возлюбленной, которая, очевидно, платила ему взаимностью. Когда онъ распрощался со всѣми, я далъ ему все, что имѣлъ — свое благословеніе.
— Ты отправляешься, дитя мое, сказалъ я ему, — биться за свою родину: помни, какъ храбрый дѣдъ твой сражался за священную особу своего короля въ такія времена, когда вѣрность монарху считалась еще исключительною добродѣтелью. Ступай, сынъ мой, и подражай ему во всемъ, исключая его несчастій… если можно считать несчастіемъ смерть на ратномъ полѣ рядомъ съ лордомъ Фальклендомъ. Ступай, дорогое дитя мое; и если будешь убитъ тамъ, вдали отъ насъ, неоплаканный всѣми, кто любитъ тебя, знай, что дороже всего въ мірѣ тѣ слезы, которыми сами небеса орошаютъ непогребеннаго воина, павшаго въ борьбѣ за отчизну!
На другой день я откланялся любезному семейству, удержавшему меня такъ долго подъ своей гостепріимной кровлей, и еще разъ принесъ мою чувствительную благодарность мистеру Торнчилю за его недавнюю услугу. Я оставилъ этотъ домъ въ полномъ благополучіи, проистекающемъ отъ соединенія богатства съ хорошимъ воспитаніемъ, и направилъ свой путь къ собственному печальному жилищу, утративъ всякую надежду отыскать свою дочь, но моля Бога сохранить ее и помиловать.
Я былъ все еще такъ слабъ, что нанялъ себѣ верховую лошадь и ѣхалъ потихоньку, въ надеждѣ скоро увидѣться съ тѣми, кто былъ мнѣ дороже всего на свѣтѣ. Оставалось миль двадцать до дому, но надвигались сумерки и я остановился переночевать въ трактирчикѣ у дороги. По обыкновенію, я пригласилъ хозяина поужинать вмѣстѣ со мною и, сидя у кухоннаго очага за бутылкою вина, мы болтали съ нимъ о политикѣ и о новостяхъ дня. Между прочимъ зашелъ разговоръ и о молодомъ сквайрѣ Торнчилѣ, и трактирщикъ сталъ увѣрять меня, что этого юношу во всемъ краю настолько же ненавидятъ, насколько любятъ его дядю, сэра Уильяма, который иногда наѣзжаетъ сюда. Трактирщикъ разсказывалъ далѣе, что сквайръ только тѣмъ и занимается, что соблазняетъ дочерей въ тѣхъ домахъ, гдѣ его принимаютъ, и, проживъ съ дѣвушкою недѣли двѣ или три, прогоняетъ ее вонъ и бросаетъ на произволъ судьбы. Пока мы бесѣдовали, жена трактирщика, отлучавшаяся, чтобы размѣнять деньги, возвратилась и, видя, что ея мужъ раздѣляетъ со мною удовольствіе, въ которомъ она не принимала участія, стала сердито упрекать его и спрашивать, что онъ тутъ дѣлаетъ. На это онъ отвѣтилъ насмѣшливо, сказавъ, что пьетъ за ея здоровье.
— Мистеръ Симондсъ, воскликнула она тогда, — это ни начто не похоже, и я не потерплю долѣе такого сквернаго обхожденія! Я выношу на своихъ плечахъ три четверти всей нашей работы, а четвертая такъ и остается не сдѣланною, между тѣмъ какъ вы по цѣлымъ днямъ прохлаждаетесь съ посѣтителями, мнѣ хоть бы капелька попала въ ротъ, хоть тутъ разорвись на части!
Видя, куда она гнетъ, я поспѣшилъ налить стаканъ вина и подалъ ей; она поклонилась очень любезно, пожелала мнѣ добраго здоровья и сказала:
— Право, сэръ, я не изъ-за вина сержусь на моего мужа, а главное за то, что у насъ все хозяйство идетъ вверхъ дномъ. Какъ только приходится получать по счету, съ жильцовъ ли, или съ посѣтителей, такъ онъ эту обузу валитъ на меня: небось, самъ ни за что не пойдетъ и скорѣе согласится сгрызть вотъ этотъ стаканъ, чѣмъ сдвинуться съ мѣста. Вотъ и теперь у васъ наверху квартируетъ молодая женщина, и, судя по тому, какъ она смирна и учтива, я думаю, что у ней ни копѣйки нѣтъ за душой. Я увѣрена, что съ нея ничего не возьмешь и очень бы желала напомнить ей объ этомъ!
— А что толку напоминать? возразилъ хозяинъ:- все равно, кто долго не платитъ, съ того еще вѣрнѣе получишь.
— Ну, въ этомъ я далеко не увѣрена, сказала жена: — а увѣрена я въ томъ, что вотъ ужъ двѣ недѣли, какъ она тутъ проживаетъ, и я отъ нея не видала еще ни полушки.
— Вотъ посмотри, что она отдастъ все за разъ, сказалъ трактирщикъ.
— За разъ? воскликнула хозяйка: — дай Богъ хоть какъ нибудь получить. И вотъ что я тебѣ скажу: я потребую съ нея деньги сегодня же и, коли не отдастъ — пусть не погнѣвается: маршъ отсюда со всѣми потрохами.
— Прими во вниманіе, моя милая, сказалъ хозяинъ, — что она благородная дама и надо быть съ нею повѣжливѣе.
— Ну, это мнѣ все равно, возразила хозяйка, — благородная ли, нѣтъ ли, а выгоню вонъ, да и все тутъ. Все хорошо на своемъ мѣстѣ, можетъ быть и дворяне въ томъ числѣ; но у насъ въ трактирѣ никогда я отъ нихъ проку не видѣла.
Говоря это, она полѣзла по узкой и крутой лѣсенкѣ наверхъ, въ коморку надъ кухней и вскорѣ, по ея громкой руготнѣ, я догадался, что у жилицы не оказалось денегъ. Изъ кухни ясно можно было разслышать все до слова. Хозяйка кричала:
— Вонъ отсюда! Я вамъ говорю, убирайтесь сейчасъ! Ахъ ты, распутная негодяйка, прочь отсюда, или я тебя такъ отдѣлаю, что ты у меня въ три мѣсяца не забудешь! Скажите пожалуйста, забралась обманомъ въ честный домъ, да и поживаетъ себѣ, не имѣя ни гроша въ карманѣ. Ну, ну, пошевеливайся!
— О, сударыня! молила жилица, — пожалѣйте меня, бѣдную, брошенную, только на одну ночь еще, пощадите меня, а тамъ смерть сдѣлаетъ свое дѣло…
То былъ голосъ моей несчастной, погубленной Оливіи. Я бросился къ ней на помощь, увидѣлъ, какъ хозяйка тащила ее съ лѣстницы за волосы и принялъ мою бѣдняжку въ свои объятія.
— Наконецъ-то! говорилъ я:- приди, моя милая, мое безцѣнное утраченное сокровище, прижмись къ груди твоего бѣднаго стараго отца! Негодяй тебя покинулъ, но есть на свѣтѣ человѣкъ, который никогда тебя не покинетъ; хотя бы на твоей душѣ было десять тысячъ преступленій, все тебѣ прощу, все забуду!
— Папа мой, родной, милый…
Она замолкла и нѣсколько минутъ совсѣмъ не могла выговорить ничего болѣе. Потомъ опять:
— Родной мой, безцѣнный, добрый папа! Неужели ангелы еще добрѣе тебя? Чѣмъ я это заслужила? Негодяй… Да, я ненавижу его… и себя тоже за то, что могла такъ огорчить тебя. Меня нельзя простить, я сама знаю, что нельзя.
— Да нѣтъ же, дитя мое, отъ всего сердца я тебя прощаю: только раскайся, и мы съ тобой еще будемъ счастливы! Еще придутъ наши красные дни, моя Оливія.
— Ахъ, нѣтъ, батюшка, никогда! Отнынѣ и навсегда на людяхъ одинъ позоръ, да и дома стыдно! Но что же это значитъ, папа, что ты сталъ такой блѣдный? Неужели изъ-за такой дряни, какъ я, ты могъ измучиться? Ты, такой мудрецъ, вѣдь не можешь же ты думать, что тѣнь отъ моего позора падаетъ и на тебя?
— Мудрецъ, говоришь ты? Знай, женщина, что вся наша мудрость…
— О, папа, зачѣмъ ты такъ назвалъ меня? Въ первый разъ въ жизни ты заговорилъ со мною такъ холодно.
— Прости меня, моя душечка, отвѣчалъ я: — я хотѣлъ только замѣтить, что мудрость плохая защита отъ горя, хотя въ концѣ концовъ она и восторжествуетъ.
Тутъ жена трактирщика пришла освѣдомиться, не угодно ли намъ перейти въ болѣе приличную комнату, и когда мы согласились, провела насъ въ другое помѣщеніе, гдѣ гораздо удобнѣе было намъ разговаривать. Успокоившись немного, я все-таки попросилъ Оливію разсказать мнѣ, какъ произошла эта исторія, доведшая ее до такого отчаяннаго положенія.
— Съ самаго перваго дня нашего знакомства, сэръ, сказала она, — негодяй не переставалъ преслѣдовать меня втайнѣ предложеніями своей руки.
— И подлинно негодяй! воскликнулъ я:- но я до сихъ поръ не могу понять, какъ человѣкъ съ такими здравыми понятіями и съ такимъ даже благороднымъ образомъ мыслей, какъ мистеръ Борчель, могъ учинить такую подлость и проникнуть въ честное семейство съ завѣдомою цѣлью опозорить его!
— Дорогой мой папа, возразила моя дочь, — что за странное и несправедливое предположеніе? Мистеръ Борчель никогда и не думалъ меня обманывать; напротивъ, онъ при всякомъ удобномъ случаѣ предостерегалъ меня по секрету противъ козней мистера Торнчиля, который, какъ я теперь убѣдилась, гораздо даже хуже, чѣмъ онъ его описывалъ.
— Торнчиль? прервалъ я ее:- причемъ же тутъ Торнчиль?
— Какъ же, сэръ, возразила она, — вѣдь мистеръ Торнчиль былъ моимъ соблазнителемъ. А эти лондонскія дамы, съ которыми — помните? — онъ познакомилъ насъ, — вѣдь это были просто потерянныя женщины изъ города, привезенныя имъ для того, чтобы безъ всякаго стыда и жалости заманить насъ въ Лондонъ. И это непремѣнно удалось бы имъ, если бы мистеръ Борчель не написалъ къ нимъ письма, которое всѣ мы читали и приняли тогда на свой счетъ, тогда какъ онъ всѣ свои упреки обращалъ къ нимъ, а вовсе не къ намъ. Я вотъ чего не понимаю: какъ могъ онъ оказать на нихъ такое вліяніе, что онѣ его послушались и уѣхали? А только я увѣрена, что онъ всегда былъ намъ самымъ горячимъ и преданнымъ другомъ.
— Ты изумляешь меня, милая! воскликнулъ я. — Такъ, значитъ, мои первоначальныя подозрѣнія были вполнѣ основательны и мистеръ Торнчиль оказался самымъ низкимъ человѣкомъ! И все-таки онъ восторжествуетъ надъ нами, потому что онъ богатъ, а мы — бѣдны. Но скажи, дитя мое, какими чарами онъ могъ заставить тебя забыть и полученное тобою воспитаніе, и твою собственную чистую и добрую натуру?
— Весь его успѣхъ основанъ на томъ, отвѣчала она, — что я стремилась его сдѣлать счастливымъ, а о себѣ не думала. Я знаю, что церемонія нашего тайнаго бракосочетанія, совершенная католическимъ священникомъ, ни къ чему не обязываетъ его, и что мнѣ придется довѣриться единственно его чести.
— Какъ! воскликнулъ я:- такъ вы точно были обвѣнчаны рукоположеннымъ священникомъ?
— Формально обвѣнчаны, сэръ, отвѣчала она, — но только мы оба дали клятву не разглашать его имени.
— Такъ дай же еще разъ обнять тебя, моя дорогая! Теперь мнѣ въ тысячу разъ легче, потому что я знаю, что ты его законная жена. Послѣ этого ужъ ничто въ мірѣ не можетъ ослабить святости вашего союза.
— Увы, папа, возразила она, — вы еще не знаете, что это за подлый человѣкъ! Онъ уже былъ женатъ, и этотъ же самый священникъ разъ шесть или восемь вѣнчалъ его съ такими же несчастными, какъ я, и всѣхъ ихъ онъ обманывалъ и бросалъ.
— Ого, вотъ какъ! воскликнулъ я:- такъ этого священника слѣдуетъ повѣсить и завтра же мы съ тобой пойдемъ подавать на него жалобу.
— А хорошо ли это будетъ, сказала она, — когда я дала клятву не выдавать его?
— Нѣтъ, моя милая, сказалъ я:- разъ, что ты произнесла такую клятву, я не стану — да и не могу — уговаривать тебя преступить ее. Даже ради общаго блага, ты не имѣешь права доносить на него. Во всѣхъ человѣческихъ дѣлахъ можно допустить мелкое зло ради достиженія великаго блага. Такъ, напримѣръ, политики могутъ пожертвовать одною провинціей для спасенія цѣлаго государства; медики отсѣкаютъ часть тѣла для излеченія остального; но въ религіи разъ навсегда, и очень опредѣленно, сказано: не грѣши. И этотъ законъ, дитя мое, вполнѣ правиленъ; ибо если мы дозволимъ себѣ малый грѣхъ для достиженія большого блага, то все-таки мы согрѣшаемъ; и хотя бы предполагаемое благо дѣйствительно осуществилось, но въ промежуткѣ между совершеніемъ предварительнаго грѣха и осуществленіемъ благого послѣдствія можетъ случиться, что мы будемъ отозваны въ иной міръ, гдѣ обязаны за каждое свое дѣяніе дать отвѣтъ, а земные наши счеты будутъ ужъ окончены. Но я все прерываю тебя, милая; продолжай.
— На другое утро, послѣ свадьбы, продолжала она, — я могла убѣдиться въ томъ, что немного хорошаго ожидаетъ меня впереди. Въ это же утро онъ представилъ меня двумъ несчастнымъ женщинамъ, которыхъ обманулъ, какъ и меня; но онѣ продолжали жить съ нимъ. Я такъ нѣжно любила его, что не могла переносить мысли дѣлить его привязанность съ подобными соперницами, и пыталась забыть свой позоръ въ вихрѣ удовольствій. Съ этою цѣлью я танцовала, наряжалась, болтала, но не чувствовала себя счастливой. Мужчины, пріѣзжавшіе къ намъ, то-и-дѣло толковали о могуществѣ моей красоты; но это только усиливало мою печаль, потому что я сознавала, какъ дурно распорядилась этимъ могуществомъ. Съ каждымъ днемъ я становилась задумчивѣе, а онъ нахальнѣе, и дѣло дошло до того, это онъ осмѣлился, однажды, предлагать меня своему знакомому, молодому баронету. Излишнее было бы описывать, какъ меня глубоко уязвила такая неблагодарность. Въ отвѣтъ на его предложеніе я чуть не сошла съ ума и рѣшилась разстаться съ нимъ. Когда я собралась уходить, онъ вдругъ подаетъ мнѣ кошелекъ съ деньгами; я, конечно, бросила ему кошелекъ въ лицо и убѣжала отъ него въ такомъ гнѣвѣ, что на нѣкоторое время утратила сознаніе всей бѣдственности своего положенія. Потомъ опомнилась и подумала, что я самая низкая, презрѣнная и виновная изъ тварей, и что во всемъ мірѣ нѣтъ теперь никого, къ кому бы я могла обратиться за совѣтомъ и помощью.
Какъ разъ въ эту минуту проѣзжала мимо меня почтовая карета: я остановила ее и заняла мѣсто, съ единственною цѣлью уѣхать какъ можно дальше отъ негодяя, котораго презирала и ненавидѣла. Меня высадили здѣсь и съ тѣхъ поръ, какъ я тутъ поселилась, грубости этой женщины и собственныя горькія мысли были единственными моими впечатлѣніями. Тяжко мнѣ вспоминать теперь о тѣхъ счастливыхъ часахъ, которые я проводила съ мамой и сестрой; ихъ горе сильно, но мое еще сильнѣе, потому что сопряжено съ грѣхомъ и позоромъ.
— Терпѣніе, дитя мое! воскликнулъ я:- будемъ надѣяться, что еще не все потеряно. Ложись, отдыхай пока; а завтра я отвезу тебя домой, къ матери и ко всѣмъ нашимъ: они тебя примутъ ласково. Бѣдная мама! она крѣпко огорчена. Но она тебя любитъ, Оливія, и потому все забудетъ.