Красноводск. — Песчаные барханы. — Местные болезни. — Самарканда. — Сартские женщины. — Первые слухи об Андижанских беспорядках. — Голодная степь.
23 мая. Красноводск раскинулся по горному склону у самого моря, желтый тон в нем преобладает: земля, горы, постройки-все желтое, яркое, режущее глаз, зелени абсолютно никакой, у подножия города- тихо плещущееся море неестественно зеленого цвета. Город небольшой, пыльный, унылый, точно изнемогающий под лучами палящего солнца; дома почти все с плоскими крышами; недалеко от берега выделяется небольшое, но очень изящное здание вокзала, построенного в мавританском стиле, крытое оцинкованным железом. Постройки блещут новизною, так как город вырос лишь за последние 3–4 года: до тех пор на этом месте ютились 2–3 десятка лачуг.
Еще на пароходе мы встретились и свели первое знакомство с нашими будущими спутниками: студентом гр. Б. и доктором Ш. Теперь мы почти все в сборе, не хватает только нашего зоолога М. М. В-ва, который должен нагнать нас в Ташкенте.
В тот же день выехали мы с почтовым поездом из Красноводска на Самарканд. Поезд какой-то игрушечный, с маленькими вагончиками 2 и 3 классов, выкрашенными белою краскою; в нем имеется вагон-ресторан, что является необходимым, так как на станциях буфеты еще не устроены. В нашем распоряжении оказался отдельный служебный вагон, благодаря случайной встрече с давнишним приятелем и товарищем мужа, инженером Г., который, как оказалось, служит на Закаспийской железной дороги и выезжал встречать министра, а при этом встретил и. нас; свой вагон он любезно предложил нам и мы расположились в нем, как дома.
Ехали в виду моря до позднего вечера, а когда я утром выглянула в окно вагона, тянулась уже степь плоская и гладкая с левой стороны и с цепью гор Копет-Даг с правой; горы эти местами столбчатого строения, выдвигаются сразу из ровной, как стол, степи и тянутся перед глазами в два ряда, из которых задний и более высокий имеет вид стены без выдающихся вершин и всюду приблизительно одинаковой вышины в 2.500-3.000 фут; второй ряд, ближайший, значительно ниже, размыт водою и покрыть травою, теперь уже совершенно выжженною. Грунт степи состоит из лесса.
24 мая. Асхабад проезжали ночью. В 3 часа утра встали, чтобы полюбоваться на развалины старого Мерва, который занимал собою значительную площадь. За мервским оазисом начинается песчаная пустыня, оставившая по себе ужасную память в летописях нашей войны в Средней Азии. Перед нами расстилалось целое море песка желтого, слепящего глаза, все видимое пространство покрыто песчаными барханами, местами поросшими саксаулом и колючкою, местами же совершенно лишенными растительности; по ним шныряет невероятное количество ящериц. Порывы ветра гонят песок по земле, как снег в метель, а в бурю целые тучи его несутся по воздуху, заволакивая все видимое пространство и перемещая барханы с места на место. Вид этот вселяет какое-то отчаяние в душу человека и тянется на сотни верст, изредка прерываемый небольшими оазисами с орошаемыми посевами и постройками; последние сооружаются из глины (лесса) и очень своеобразны по архитектуре: красивые зубчатые стены образуют правильный четырехугольник, внутри которого и помещается самое жилье.
Нас предостерегают от употребления сырой воды не только для питья, но даже и для умывания, в виду обилия болезней, распространенных, в Средней Азии: одна из наиболее часто встречающихся здесь — годовик, или «пендинка», не щадящая ни взрослых, ни детей; это большая язва, появляющаяся чаще всего на лице и излечивающаяся обыкновенно через год; она оставляет по себе безобразящие шрамы и рубцы. Реже встречается «ришта»: это паразит, гнездящийся под кожею и имеющий вид длинного волоса; удален он может быть лишь оперативным путем и, говорят, между туземцами есть люди с непостижимою ловкостью выматывающие их из под кожи целиком.
Как мы слышали впоследствии, сарты приводят своим оперативным искусством в величайшее изумление даже врачей: особенно удачно производят они снимание катарактов, вынимание мочевых камней и выдергивание зубов; при последней операции они сажают больного…
[1]
… вода, которого и совершается особыми черпаками постоянная поливка улиц; только при этих условиях и возможна жизнь в этих городах в течение всего года. Другая особенность, свойственная этим городам, та, что они резко делятся на два различных города: новый, или русский город, построенный после покорения страны, и старый, или азиатский, центр и сердце которого составляете базар. В азиатской же части города в Самарканде находятся все развалины, замечательные и ныне в виде таковых. Наиболее интересно «медресе»[2], построенное в XV веке, с находящеюся перед ним площадью «Ригистан», увековеченною нашим художником Верещагиным. Площадь эта не что иное, как громадный внутренний двор, но тут бьется пульс жизни населения: здесь цирюльник с замечательным искусством бреет головы своих клиентов; подальше расположились торговцы с какими-то яствами в маленьких чашечках; на самом припеке на каменных плитах спят оборванные, почти раздетые сарты-рабочие; здесь снуют нищие, дервиши, живущие подаянием; здесь же говорятся проповеди, речи, пламенные воззвания, действующие на религиозный и политический фанатизм толпы. Стены и входы, ведущие в мечеть и медресе, выложены майоликовыми кирпичами, довольно хорошо сохранившимися и изумительными по рисункам и сочетанию красок; некоторые части здания, особенно башни, пострадали от времени и сильно наклонились, грозя обрушиться на приютившиеся у их подножия, лавчонки. Взобравшись по головоломной лестнице на одну из башен медресе, мы долго любовались широким видом на город Самарканд и синеющий вдали Заревшанский хребет с его сложными вершинами и ледниками.
Кроме медресе обращают на себя внимание несколько старинных мечетей, разбросанных по старому городу. Таковы, например, мечеть Шах-Зинда, Биби-Ханым, гробница Тамерлана и другие.
Рис. 2. Гробница Тамерлана.
В мечети Шах-Зинда находятся гробницы, под которыми погребены некоторые родственники Тамерлана (проводник перечислял нам, кажется наугад, всякие родственные наименования, до двоюродной тетки включительно). Один из этих родственников считается святым и могилу его, в отличие от прочих, осеняет высокий бунчук. Другая мечеть с знаменитою гробницею Тамерлана находится в южной части старого города. Снаружи это здание так же как и прочие старинные мечети сохранило остатки чудных майоликовых работ; обвалившиеся места замазаны простою штукатуркой. Рисунку состоят из довольно мелких узоров с преобладанием синих и голубых цветов; удивительны они своим неистощимым. разнообразием, и художник употребил бы не один день на то, чтобы рассмотреть их в подробностях, так как каждый вход, каждая колонка, стена отличаются своим особым, не повторяющимся рисунком и сочетанием красок синих, белых, черных. Самый надгробный саркофаг сооружен из темно-зеленого нефрита с высеченными на нем надписями около гробницы Тамерлана погребены его сын, министр и учитель; все эти гробницы обнесены каменного сквозною решеткою с орнаментами неподражаемой красоты. На внутренней стороне стен здания сохранились куски мраморных плит с высеченными на них орнаментами.
27 мая. У входа в нашу гостиницу в густой и прохладной тени стоят две лавочки; здесь, набегавшись до изнеможения, мы просиживаем час-другой, наблюдая уличную жизнь. В Самарканде она довольно оживлена и даже тут, в русской части города, заметно явное преобладание азиата над русским в численности. Вот прогремела арба., нагруженная какою-нибудь кладью или несколькими закутанными особами прекрасного пола; этот экипаж состоит из деревянной площадки., движущейся на двух громадных колесах, оглобли приходятся лишь немного ниже спины лошади, и правящий последнею сидит на ней верхом, вернее на корточках, упираясь ногами в оглобли; азиаты очевидно привыкли к такой позе и находят ее удобною, но европейские внутренности вероятно пострадали бы на быстрых аллюрах. Плавною ходою на великолепном коне величественно проплывает какой-нибудь местный туз-сарт; на нем пестрый шелковый халат, белая чалма, вид его важен и строг. Более же всего способствуют уличному оживленно ослики, которых здесь неисчислимое количество; они удивительно миниатюрны, но очень выносливы. С всегда озабоченным и молчаливо протестующим видом ослик быстро перебирает крохотными ножками, иногда весь исчезая в том вороху сена, которым его навьючили: только и виднеются надутая рожица и длинные уши; нередко на этом ворохе восседает и сам возница.
Все это двигается мерно, степенно, так как резкие движения несообразны с восточным достоинством: истый правоверный должен говорить и двигаться медленно, важно, — то же в усиленной степени рекомендуется и прекрасному полу. Женщины встречаются часто, и пешком, и верхом (на мужских седлах), нередко одни или с примостившимся за спиною матери ребенком. Закутаны они наглухо: всю фигуру закрывает надетый на голову халат обыкновенно темно-серого или зеленого цвета с длиннейшими, закинутыми за спину и скрепленными внизу рукавами; лицо закрыто густою черною волосяной сеткою, сквозь которую разглядеть его невозможно. Откидывают они эту сетку лишь дома или, изнемогая от духоты, где-нибудь за углом, если уверены притом, что вблизи нет ни одного мужчины. Только раз удалось мне видеть группу женщин, открывших лица за углом стены в невыносимый жар: большинство из них были еще молодыми, но уже ожиревшими, с тупыми, сонными лицами и размалеванными глазами и бровями, — пот струился с них крупными каплями. Девочки ходят с открытыми лицами до 11–12 лет. Лишь нищие обязаны открывать лица для того, чтобы всякий мог видеть, что они не прокаженные: последние здесь обыкновенно питаются подаянием, при чем предосторожности против распространения ужасной болезни соблюдаются, по-видимому, не особенно строго.
Женщина у сартов, как и у большинства мусульмане играет роль скромную: её почти исключительная обязанность состоит в рождении детей, — она даже не рабочая сила, так как вся тяжесть труда вне и внутри дома, а также и уход за скотом лежит на мужчине; женщина ограничивается шитьем, вышиваниями и заботами о кухне, иногда даже этот последний труд исполняется мужем.
Рис. 3. Сартские женщины.
Женятся сарты не рано, иногда за 30 лет, при чем выбор невесты делается матерью или сестрою жениха; они же иногда доставляют ему возможность увидать суженую, конечно украдкой. Часто и этого не бывает, и жених довольствуется теми сведениями, которые ему сообщают женщины — родные: «как не знаем невесты, воскликнул наш Мурза, рассказывая мне о своем сватовстве: и мать, и сестра смотрели, потом мне рассказывали, им верю». Видит он ее впервые, когда девушка уже стала его женой. За невесту платится родителям её калым; он, впрочем, значительно ниже, чем у киргизов и можно иметь невесту (конечно не первого сорта) за 100–150 рублей. Подарки, свадебные празднества и угощения производятся на счет жениха. Развод у них в большом ходу, причем
достаточно для него повода самого несложного: жена, например, имеет право требовать развода, если муж не кормит ее пилавом[3] хотя раз в неделю. Сарт в большинстве случаев хороший семьянин, миролюбив и с детьми обращается чрезвычайно нежно, — никто из них, даже в шутку, не толкнет и не обидит ребенка.
Наша администрация давно сознает необходимость изменить положение сартской женщины и первым к тому шагом были некоторые попытки открыть их лица, но приходилось при этом натыкаться на такой решительный отпор, что власти не решались настаивать в виду неизбежности в таком случае поголовного восстания. Такова попытка одного влиятельного лица, окончившаяся довольно оскорбительным инцидентом. Решено было дать бал, на который были приглашены все представители туземной власти и аристократии с требованием, чтобы они привезли своих жен и дочерей с открытыми, конечно, лицами. Бал состоялся, женщин привезено было много, при чем все они получили подарки, и таким образом совершилось, по-видимому, вступление сартской женщины в общественную жизнь Но оказалось… что приехавшие на бал quasi-жены и дочери были просто женщинами легкого поведения.
Рис. 4 Мечеть Шах-Зинда.
Подарки были у них отобраны, власти получили выговор, но факт остался фактом и дальнейших последствий не имел.
Особенно важно было бы открытие женских лиц еще в виду того, что, как нам говорили, под женским одеянием нередко скрываются важные преступники, которые в таком. наряде неуловимы: русские власти не могут выследить подозреваемую личность, а туземец не смеет ни при каких обстоятельствах поднять покрывала женщины, так-как это оскорбление, по укоренившемуся обычаю, может быть смыто лишь кровью. Человек, разрешивший своей жене ходить с открытым лицом, считался бы изменником, проклятым и никто не решится не только вести с ним какие-нибудь дела, но даже и говорить с ним. Наиболее развитые из сартов сознают ненормальность такого замкнутого положения женщины, но ни один не решается пойти против веками освященного обычая, ставшего законом.
Еще князь Хилков на пароходе сообщал в виде слуха о беспорядках, происшедших в Андижане, но так как подробно ничего известно не было, мы и не придавали этому большего значения. Однако слухи эти подтверждаются все настойчивее, хотя и с различными вариантами: приходится убедиться, что действительно что-то произошло. Настроение в Самарканде сильно приподнято, нам говорят о разъезжающих по ночам патрулях, о будто бы убитой жене офицера, о совершенном безумии продолжать наше путешествие при таких условиях; люди, даже довольно высоко стоящие на административной лестнице, а потому, казалось бы, хорошо осведомленные, говорят, что страна на военном положении что если бы даже, вопреки здравому смыслу, мы и поехали далее, то нас из Ташкента не выпустят. Но именно, вопреки здравому смыслу, мы и решили поступить: придется, быть может, изменить наш маршрут и вместо Памиров свернуть на Иссык-Куль, но мы не покроем себя позором отступления. Впрочем, в Ташкенте мы получим сведения, уже вполне достоверные, и там окончательно выяснится наш дальнейший образ действие.
29 мая. Из Самарканда выехали мы в 6 часов вечера по не совсем еще законченной линии железной дороги; путь до Ташкента уложен, но не забалластирован. Так как дорога еще не открыта[4], то выдача билетов производится бесплатно и всецело зависит от любезности железнодорожной администрации; правильного и обязательного для дороги расписания не существует, классных вагонов нет (за исключением нескольких вагонов 3 класса). Благодаря любезности строителя дороги, г. Урсати, в наше распоряжение был отдан отдельный товарный вагон, в котором наши чемоданы и ящики заменили столы и стулья. Сегодняшняя ночь была для нас первым испытанием: спать пришлось на полу, подстелив под себя только плед, муж же, великодушно отдавший мне и свой архалух, постлал на пол виксатиновую накидку и на этом спартанском ложе вскоре заснул, как убитый. К моему, впрочем, величайшему изумлению я тоже спала прекрасно и проснулась в 7 час. утра бодрая и совсем отдохнувшая.
Утром мы подошли к станции «Карки» в Голодной Степи. Станционные здания еще не закончены, буфета нет, можно достать лишь горячую воду, питаться же приходится взятою с собою провизией. Кругом — ни деревца, ни кустика, ни травки: на безграничном пространстве виднеется все та же бесплодная «Голодная и Степь» с уныло и редко торчащей на ней асафетидой. Грунт степи состоит из богатейшего лесса, весною покрытого сплошным ковром цветов, но, за недостатком влаги, вся растительность быстро погибает под лучами палящего солнца. При искусственном же орошении эта почва дает колоссальный урожай.
Узнав наверное, что на этой станции мы будем стоять еще неопределенное, но во всяком случае продолжительное время, мы вышли из вагона: осторожность наша в этом отношении будет понятною, если я упомяну, что звонками нас не баловали, и поезд после долгой, иногда несколько-часовой стоянки снимался с места сразу, издавая при своем отбытии свист продолжительный, но уже бесполезный для пассажира, легкомысленно отдалившегося от своего вагона.
Несколько мальчиков и молодой человек, вооруженный шпагою, суетились между путями, поражая какого-то маленького, но очевидно не безопасного врага: это была битва с фалангами, которые в этот утренний час куда-то передвигались и в громадном количестве перебегали через железнодорожные пути. Фаланга — большое, вершка в полтора-два, паукообразное животное желтого цвета с коричневыми пятнами и четырьмя необычайно жесткими зубчатыми челюстями, издающими о твердый предмет металлический звук; у неё довольно длинные мохнатые лапки, из которых две передние (особенно длинные) она несет, подняв кверху: они служат ей скорее щупальцами или хватательным орудием, чем ногами. Фаланги мало поворотливы и очень нежны, так как несильный удар и, по-видимому, легкое увечье причиняли им смерть; в течение двух часов мальчики и герой со шпагою перебили их несколько десятков. Часов в 9 утра шествие фаланг прекратилось, и они более не показывались.
Рис. 5. Голодная Степь.
Вследствие слышанных нами рассказов, мы вообще побаивались всякой азиатской нечисти, собираясь спать не иначе, как окружив себя волосяной веревкой (через которую эта ж нечисть будто бы не переползает); особенно малодушествовала наша спутница Н. П., очень храбрая во всяких затруднительных случаях жизни, она испытывала панический ужас при виде паука или противной козявки. Но, вопреки этим страшным рассказам, укус фаланги никогда не смертелен, хотя и вызывает местную опухоль и лихорадочное состояние. Укус скорпиона гораздо болезненнее, хотя в большинстве случаев также не смёртелен.
Единственное действительно серьезное животное — каракурт: это маленький паучок, тельце которого не более ногтя на мизинце руки; он весь черный, словно бархатный, с четырьмя парами правильно расположенных на спине белых пятнышек; укус его безусловно смертелен для верблюда. Человек, укушенный им, не всегда умирает, но страдает ужасно; нам рассказывали про укушенного каракуртом в ногу солдата, который хотя и остался жив, но кричал, не умолкая, в продолжении двух суток. Ядовит он весь, и настой его лапки, впрыснутый под кожу кролика, убивал последнего в очень короткое время. К счастью нашему, нам не пришлось иметь дела с этим животным, по удалось добыть для коллекции несколько экземпляров, принесенных нам одним сартом.
На станции «Карки» мы простояли до 10 с половиною часов вечера.