ГЛУПЕЙШЕЕ ПОЛОЖЕНИЕ
Я отлично успел выспаться задолго до прихода цилиндров. Выспаться, собраться с мыслями и обдумать ситуацию.
— Ситуация наша неопределенно-туманная, — сказали мои юные друзья, очень удачно выразив в этих словах наши действительно не весьма четкие перспективы.
Все-таки развинченность моя несколько умерилась; не настолько впрочем, чтобы я, подобно ребятам, стал предаваться радужных мечтаниям.
А они так солидно освоились с новым положением, будто здесь родились и выросли. Никакие мои увещевания относительно полной непригодности данной обстановки для игры в чехарду, для громкого пения грузинских (и каких бы то ни было) песен, для борьбы и других милых развлечений, никакие мои увещевания на сей счет не действовали. Словно взбесились ребята!
Едва-едва успели они привести в порядок комнату: поставить на место разбросанные и опрокинутые стулья, на столе ликвидировать несколько хаос; едва успели занять свое убежище под кроватью, створка скрипнула и появился четырехугольный.
— А! Очень хорошо. Я вижу, вы уже отдохнули, профессор? Тогда идемте скорей…
— Разрешите узнать: куда? — поднялся я навстречу. На этот раз он был более корректен и сообщителен:
— Будет небольшое собрание. Мы обсудим вместе некоторые детали предстоящего путешествия. Ждут ваших ценных указаний.
— Надеюсь, — спросил я с иронией, — надеюсь теперь никто не будет тыкать мне револьвером в нос?
— О, на этот счет будьте спокойны, — четырехугольный немного смутился. — Забудьте то, что было. В стране варваров мы действовали по-варварски, здесь же — культурное государство.
— Гм… Почему же вы не обошлись силами своего "культурного государства", а полезли к варварам? пробормотал я.
— Мы не причисляем вас к варварам, г-н профессор, — поспешил заверить меня четырехугольный. — Вы исключение. Вам более приличествует жить и работать среди нас.
— Вы очень любезны, — отпарировал я. — Однако разрешите поблагодарить нас: свои варвары мне более по душе, чем чужие " культуро-носители"…
…Вроде вас, хотел я добавить и еще кое-что, но счел лучшим воздержаться. И хорошо сделал: мало ли чего можно наговорить вредного для себя в приливе патриотических чувств?!
Мы вышли.
Крыша, куда опустилась наша машина, представляла собой хорошенький садик — с павильонами, беседками и фонтанами.
Стоял чудный прохладный вечер. После душного, насквозь прокуренного воздуха моей летучей темницы, грудь с наслаждением вдыхала свежесть вечера и аромат цветов.
На главной аллее садика нас встретил пуговка. Он мило раскланялся, но не пошел с нами, а направился к машине. Через минуту я услышал ее взлет.
— Скажите, — обратился я к Джеку, естественно обеспокоенный, — надеюсь, машина не навсегда улетает? Я ее увижу еще?
— Конечно, конечно, — успокоил меня Джек, удивленный проявленной мною привязанностью к летучей темнице.
Я об'яснил:
— Там осталась моя записная книжка… (Это правда, но, разумеется, мотивы к моему беспокойству крылись в другом).
— Будьте уверены, никто ее не тронет. Мой приятель повел машину в ангар… Нужно запастись провизией, заменить аппараты, регулирующие воздух, и поставить свежие аккумуляторы. Кроме того нужна еще одна койка…
— Ой!..
— Что с вами?
— Ничего, ничего… В ногу кольнуло — проклятый ревматизм!.. Вы говорите "койка?" Но где же ее поставить? Там тесно!
— Мы поставим ее рядом с прежней. В тесноте да не в обиде… Ха-ха-ха. Так, кажется, у вас говорят, профессор?
Так-то-так, но постановка новой койки мне совершенно не нравилась. Станут передвигать старую и… Эх, ребята, ребята, сколько вы мне причиняете волнений!..
Лифт опустил нас на десятый этаж. Мы вошли в чью-то квартиру и, пройдя длинный ряд роскошно убранных комнат, попали, наконец, в небольшой зал, где заседало около 20 человек, — люди весьма почтенных лет; среди них преобладали лысины и носы с толстыми лупообразными очками.
При нашем появления весь зал, как один человек, встал, храня величавое молчание. На меня устремилось пар сорок с лишним глаз.
— Это они вас приветствуют, — шепнул мне Джек.
Я раскланялся, не мало смущенный столь торжественным и совершенно не по моим заслугам приемом, и остановился около кафедры в некоторой неловкости. Мне сейчас же поставили стул.
— Милостивые государи! — пышно возгласил председательствующий — длинный человек, похожий на цаплю по своему росту, по непомерно большому носу и единствевному во всей голове клоку волос на затылке.
— Милостивые государи! Мы имеем необыкновенное счастье лицезреть, наконец, перед собой знаменитого мирового ученого (ого! перестарался. В. 3.), величину первого разряда, высокочтимого профессора Зенель, который милостиво из'явил свое любезное согласие (под револьвером! В. 3.) следовать вместе с мистером Джексоном и мистером Джонсоном (ах, вот их фамилии!? — знаю, знаю: знаменитые авантюристы В. 3.), следовать и руководить экспедицией на Луну. Я не буду распространяться о цели этого путешествия. Надеюсь, она всем вам хорошо известна…
— Позвольте, — пробормотал я, — но мне-то она мало известна. Я был бы вам отменно признателен, если бы получил небольшую на сей счет информацию.
Цапле-образный председатель, подобно птице, на которую был похож, в недоумении склонил свой клюв в сторону мою и моего спутника:
— Разве мистер Джонсон и мистер Джексон не поведали вам о целях экспедиции?..
Мистер Джексон (четырехугольный) поперхнулся:
— Да, но…
Откуда-то выпорхнул пуговка и залепетал:
— Там, в России обстановка была такова, что мы боялись сколько-нибудь подробно говорить о целях. Со всех сторон мы были окружены большевистскими агентами — "чекистами", — если изволите знать. Мы даже не имели уверенности, что этих агентов не окажется в квартире досточтимого профессора. Вот как дело обстояло!.. Поэтому нам пришлось ограничиться одними намеками об экономической и политической стороне экспедиции.
Я широко раскрыл глаза: удивительно нагло лгал этот господин.
— Позвольте, — сказал я, — вы о политической стороне, насколько мне помнится, даже не заикнулись!
— Вот видите, видите, — горячо встрепенулся пуговка, будто я не изобличить его хотел, а поддержать. Видите, как мы должны были быть осторожными. Мы, "даже не заикнулись", — профессор прав, — мы "даже не заикнулись". О, очень неблагоприятная была обстановка…
Председательствующий склонил клюв к собранию, подумал и изрек:
— Тогда я сейчас, с разрешения присутствующих, информирую г-на профессора.
— Считаю необходимым, — пробасил кто-то с задних рядов, — считаю необходимым, чтобы уважаемый профессор поведал нам сначала свое политическое "кредо".
— А! — сказал председатель — очень дельно!.. Что думает на этот счет собрание?
Собрание заволновалось, загудело, как рой шмелей, но ничего определенного не выразило.
Я сидел, как на иголках.
Председательствующий проголосовал внесенное предложение. Большинством голосов оно было принято.
— Итак, профессор, присутствующие выразили желание познакомиться с вашим политическим "кредо".
Любезность этих лысыx и очкастых черепов была бесподобна. Кто дал им право исповедывать меня?! Разумеется, я молчал, едва сдерживал готовый разразиться гнев.
Пуговка, скорчив умильную гримасу и (негодяй!) зная слабое место в моем положении, прошептал мнe в самое ухо:
— Вы получили, профессор, 5000 фунтов. Вы куплены, помните это.
Собрание, обнаруживая необычайный интерес к предстоящей исповеди, ждало. Председатель, видимо желая облегчить мне первые шаги, внес новое предложение:
— Я думаю, милостивые государи, мы могли бы задать уважаемому профессору только один вопрос: "как относится он к большевистской заразе?"
Председатель тонко выразил мысль, которая была у большинства на языке, и получил за это шумное одобрение…
— Итак, — спросил он, сияя, — ваше вышеозначенное отношение, г-н профессор?
Вот положение!.. Что я им могу сказать?! Отчаянно щекотливое положение!
Лгать я не умел. И я поведал собранию о своей полной лойяльности к существующей в бывшей России власти.
Конечно, это им не понравилось.
— Лойяльность — слово весьма неопределенное, — буркнул один.
— Вообще, это не ответ, — разочарованно произнес другой.
— Увертка и больше ничего! — просмаковал третий.
— Мы не удовлетворены, — сказал четвертый за всех.
Председатель жадно впитывал все эти возгласы; потом восстановил тишину:
— Ол райт! — воскликнул он (значит: все хорошо!). Мы поведаем г-ну профессору в таком случае лишь об одной цели, а из второй сделаем ему сюрприз. Согласно ли собрание?..
Черепа, конечно, шумно одобрили изворотливость своего председателя; о моем же согласии никто и не поинтересовался.
И вот мне сообщили, — что первая — "даже, пожалуй, главная" цель экспедиции на Луну, это перевезти оттуда "часть драгоценных камней и металлов, которые по сведениям, имеющимся у собрания, в громадном изобилии разбросаны по поверхности Луны".
Наивно и неубедительно! Словно детский лепет!..
…"Перевезенные драгоценности пойдут в государственную казну на усиление мощи Штатов".
Чистая ерунда! Но я не стал возражать: бесцельно. Я надеялся на своих юных друзей, которые, судя но мирному повелению пуговки, во время перестановки коек не были открыты. Я надеялся, что мы, если вторая цель (и единственная, надо думать) будет направлена против нашего отечества, — мы-то сумеем ее ликвидировать!..
Цаплеобразный председатель перевернулся на одной ноге в сторону одиноко сидевшего на окне человека и резко крикнул ему:
— Роберт, готово ли все для опытов?
— Да, сэр, — ответил человек на окне и, проворно вскочив, вышел из зала.
Через две-три минуты в зал внесли аппарат, подобный тому, которым управлялась психо машина: стул на стеклянных ножках, имеющий над собой металлическое кольцо с двумя боковыми проводниками, оканчивающимися в двух психо-аккумуляторах, и одним передним, свободным.
— Мистер Джексон, прошу вас! — Председатель движением руки указал на стул.
Джексон — он же Джек, он же четырехугольный, он же бродяга и авантюрист, сел на стул и сунул голову в кольцо. Перед ним, на уровне свободно оканчивающегося проводника, на треножник положили фунтовую гирю.
Председатель пояснил:
— М-р Джексон будет концентрировать свое внимание на под'еме этой гири при помощи чистой психо-энергии…
Председатель был похож на балаганного фокусника, собирающегося дурачить публику.
Джексон понатужился. И, — представьте себе: гиря легко снялась с подставки и взмыла в воздух!..
Джексон посредством стеклянной палочки стал поднимать передний проводник: за его движением следовала гиря.
Я удивился, но не выразил этого на своем лице. В конце концов ведь управляем же мы аэропланами без пилотов! И управляем, невзирая на расстояния, при помощи чистой энергии, при помощи радио-волн!..
— Довольно — сказал председатель.
Гиря опустилась на подставку.
— Давайте двухфунтовик…
И этот так же легко поднялся на воздух.
Джексон смог повторить то же самое и со следующими гирями — вплоть до десятифунтовика. На большее его не хватило, и он побледневший и потный, как загнанная лошадь, покинул стул.
— Просим профессора занять оставленное м-ром Джексоном место! — возгласил председатель.
Я с большой готовностью, — хотя и не понимая, для чего все это, — исполнил просьбу. Чрезвычайно интересно проверить мощь своего интеллекта.
Мое ожидание, что со мной повторят те же опыты, т. е. начиная с фунтовика, не оправдалось. Мне с первого же раза предложили поднять десятифунтовик (!)…
— Это уже слишком! — подумал я, сомневаясь в своих силах, и, все-таки, опустился на стул.
И что же? Стоило только появиться в моем сознании соответствующему желанию гиря легко порхнула в воздух…
Собрание замерло, а сам я почувствовал необыкновенное удовольствие, почти экстаз, от удачно выполненного эксперимента.
— Следующую! — приказал председатель. На треножник поставили… полупудовик.
Что они: смеяться, что-ли, вздумали надо мной?!
Впрочем, попробуем. Может, удастся натянуть им носы.
Я очень мало напрягся, и… тяжелая гиря с большой легкостью отделилась от подставки…
Очевидно, никто не ожидал от меня такой прыти. Я уверен, что у всех захватило дыхание: было слышно, как у кого-то в ноздре дрожала, тонкая-претонкая нота, а у потолка жужжали мухи.
— Следующую!..
На треножке появился пудовик.
Почти с той же легкостью я швырнул его в воздух. Удивительно приятно чувствовать свою психическую мощь!.. Да разразят меня громы небесные, если я знал раньше свои силы!..
— Следующую!..
Треножник убрали, он не выдержал бы тяжести двухпудовика, который теперь поставили передо мной на скамейке.
Я очень спокойно направил проводник на него, сконцентрировал внимание, и вот взрыв бурных аплодисментов, под топот ног, под неистовые крики: "Гип-гип! Ура!" — двухпудовик взмыл в потолку, как водородом наполненный баллон…
В азарте я ждал, что появится новое приказание:
— Следующую!..
Но оно не появилось. Собрание удовлетворилось виденным. Нужно отметить, справедливости ради, что встал со стула не только не утомленный, но даже несколько возбужденный.
— Господин профессор, — торжественно, как никогда начал цапля на кафедре, едва-едва утихомирив разошедшийся зал, — с этого момента управление машиной, долженствующей совершить полет на Луну, вверяется вам.
Так вот для чего производилась эти опыты!.. Делалось, так сказать, мне испытание, экзамен?! Ах, я честолюбивая тряпка!.. Нужно было сообразить немедленно, к чему все клонилось! Нужно было провалиться, с треском провалиться на этом подлом экзамене!.. Они "не имели той быстроходности, которая позволила бы их машине оторваться от земли"… и теперь они ее имеют!"… О, прохвосты!.. О, культурная св… — впрочем не буду умалять своего достоинства.
Но откуда они узнали о мощи моего интеллекта, когда я сам ничего не знал о ней?! Вот авантюристы, вот пройдохи!..
А председатель продолжал напыщенно.
— Главная цель нашего приглашения вас, именно, в том и заключалась, чтобы вверить вам управление машиной. Мы были уверены, что вы оправдаете наши надежды, и вы их блестяще оправдали… Теперь нас не страшит тяготение земли, которое служило единственной препоной к путешествию. Теперь мы уверены — оно будет бито при помощи неизмеримо, колоссально, чудовищно сильной головы нашего друга, нашего прекраснейшего ученого, имя которого история занесет в свои скрижали… Господа! — цапле-образный председатель тряхнул носом и по носу скатилась слеза умиления. — Господа предлагаю в честь вновь избранного начальника экспедиции… экспедиции, в судьбах которой заинтересовано человечество, пропеть национальный гимн!..
И собрание единодушно, хотя и весьма разноголосо, проревело, провыло что-то из ряда вон выходящее, потрясая в воздухе сучковатыми палками, громыхая в такт ногами и от напряжения наливаясь кровью…
Мне оставалось только раскланиваться.
Боже, как просто одурачить человека!..