На следующий день я пришел в театр за час до репетиции. Николай Григорьевич, однако, уже был в театре и нисколько не удивился моему раннему появлению в зрительном зале. Он сейчас же спустился ко мне в зал и спросил, как будет происходить репетиция, в какой последовательности пойдут отдельные сцены. Я передал ему утвержденную К. С. Станиславским схему выходов гостей и все списки действующих лиц.
Николай Григорьевич тут же сел за режиссерский столик и, вооружившись неизменными очками, принялся тщательно изучать отдельные листки. Он задал мне по ним несколько вопросов, в известной мере повторявших вопросы Станиславского. Мне было приятно отвечать ему, зная, что моя наметка выходов гостей принята и утверждена Константином Сергеевичем. Я позволил себе спросить Николая Григорьевича, приготовлен ли «личный реквизит» гостей.
— Пройдемте на сцену и посмотримте, верно ли я все расположил, — без малейшего признака ложного самолюбия отвечал мне, молодому режиссеру, этот замечательный деятель МХАТ.
На сцене, конечно, все было устроено так, как рекомендовал мне Константин Сергеевич.
Мне не пришлось ничего поправлять или добавлять. Сам Николай Григорьевич, заглядывая в мои листки выходов гостей, велел тут же сделать некоторые перемещения мебели и реквизита. Но уже через две-три минуты я заметил, что находившиеся на сцене рабочие, электротехники, реквизиторы отлично понимают, что Николай Григорьевич «сдает» мне, как режиссеру, сцену, и что они следят за мной очень внимательно.
В это утро мне особенно ценны были их серьезные взгляды, крепкое пожатие руки, так как это был мой первый «режиссерский день» на основной сцене МХАТ.
Мы обошли с Николаем Григорьевичем всю сцену, проверили всю расстановку мебели в декорациях по намеченным мизансценам, проверили, как открывается и закрывается каждая дверь в павильоне, что видно в открытые двери главного павильона.
— Константин Сергеевич уж очень любит придраться к тому, что стоит и как стоит за каждой дверью, как «оформлен» каждый «заспинник», — с какой-то особенной профессиональной интимностью пояснил мне Николай Григорьевич, поправляя какую-то картинку на стене «третьего» павильона[26], — Терпеть не могу, когда он делает мне об этом замечание из зрительного зала.
Но вся интонация, вся трогательнейшая забота Николая Григорьевича об убранстве сцены в духе требований Станиславского говорили об обратном. Именно эти минуты встреч с Константином Сергеевичем, эти «придирки» к его работе, я уверен, Н. Г. Александров любил и ценил, может быть, даже больше своей актерской работы в Художественном театре.
Однако проверка декораций, света заняла больше времени, чем я предполагал, и, когда мы с Николаем Григорьевичем спустились в зрительный зал, он уже был почти заполнен актерами. Мы только что успели подойти к режиссерскому столику, как в зале появился и Константин Сергеевич. Он подошел к нам и спросил, всё ли готово и все ли в сборе. Проверив по списку вызванных актеров, Н. Г. Александров подтвердил, что все собрались.
— Прошу всех прислушаться, — обратился Константин Сергеевич к присутствовавшим. — Сегодня мы приступаем к репетициям по возобновлению «Горя от ума». В фойе уже началась работа с новыми исполнителями, которых мы назначили на ответственные роли в эту пьесу. Я полагаю, что всех нас должен волновать вопрос о том, для чего мы решили, возобновить в этом сезоне нашу старую постановку, а также, что в ней будет от «старого» и что от «нового».
Отвечу очень кратко.
Революционный дух грибоедовской комедии полностью соответствует той перестройке нашего общества, свидетелями которой мы с вами являемся каждый день. Грибоедов казнит все косное, мещанское, реакционное в своей пьесе, так же должны и мы с вами поступать, истребляя в себе и в окружающих нас буржуазные взгляды на жизнь, обывательские привычки и настроения.
Грибоедов поднимает на щит в своей пьесе высокие гражданские чувства к своей родине, к своей нации, к своему народу. Эту же задачу неизменно ставил перед собой Художественный театр. Поэтому мы ставим сейчас Грибоедова.
Что в нашем спектакле будет от «старого» и что от «нового»? Все лучшее. Все лучшее от старого и все лучшее от нового. Если это окажется возможным, мы сделаем еще лучшие декорации и всю сценическую атмосферу для старых исполнителей. Если это окажется возможным, мы еще лучше постараемся передать нашим новым молодым исполнителям те мысли и чувства, которые волновали нас в дни первой постановки «Горя от ума» и которые позволили нам создать в мрачные, тяжелые для России времена спектакль взволнованного патриотического звучания.
Кроме того, на возобновлении этого спектакля старое и новое поколение МХАТ должно соединиться в один художественный ансамбль, в одну труппу. Я придаю этому обстоятельству чрезвычайное значение.
Мы начинаем наши репетиции с бала у Фамусова. Я считаю возможным проводить эти репетиции непосредственно на сцене, так как, узнав линию своей физической жизни в третьем и четвертом актах, актеры, занятые в фамусовокой вечеринке, яснее поймут, чего от них хотят и театр и автор.
Репетиции третьего и четвертого актов будет вести Николай Михайлович, так как я занят на сцене по роли. Мы с Николаем Михайловичем и Василием Васильевичем выработали план работ по этим актам, а когда осуществим наш план, позовем Владимира Ивановича принять у нас третий и четвертый акты. Сегодня репетируется третий акт от выхода гостей до начала сплетни о Чацком. Паузу[27] перед выходом Софьи и танцы Николай Михайлович будет репетировать отдельно, в фойе. Сегодня на эти моменты в акте мы не будем обращать внимания, как бы они ни прошли. Задача нашей знаменитой паузы перед выходом! Софьи всем вам известна, а отделывать ее будем в фойе. Танцами, поклонами, походкой также будем заниматься каждый день в фойе. Следующий раз попрошу всех «гостей» быть в обуви из «Горя от ума», а сейчас прошу всех пойти со мной на сцену. Николай Михайлович, Николай Григорьевич, начинайте репетицию!
Константин Сергеевич направился по лесенке из партера на сцену, за ним поднялись туда же некоторые главные исполнители, а «гости» мгновенно покинули зал через боковые двери, чтобы очутиться на своих местах на сцене.
Без всяких распоряжений с моей стороны закрылся занавес. С некоторой тревогой оглянулся я на зал. В нем не было ни одного человека. Это меня чрезвычайно успокоило: значит, никто из зала не будет следить за моими ощущениями, за моим поведением на репетиции. В конце дня я узнал совершенно случайно, что Станиславский, придя в театр, отдал распоряжение никого не пускать сегодня на репетицию, велел запереть двери в зал на ключ. Через несколько дней мне представился случай спросить его, почему он так распорядился.
— Ни один уважающий себя артист, — ответил мне Станиславский, — будь он пианистом, художником или артистом цирка — фокусником, жонглерам, наездником, — не демонстрирует свой процесс творчества, свой труд до тех пор, пока не считает, что он закончен и достоин быть показан зрителю. А в театрах у нас в последнее время завелся обычай устраивать из зрительного зала проходной двор.
Артисту N сегодня нечего делать в театре, он не занят в репетициях, выспался, покейфовал всласть и этак в первом часу дня решил прогуляться по хорошей погоде. По привычке ноги повели его в театр. Зашел. Что, мол, у нас сегодня происходит? Кажется, репетируют «Горе от ума» — новый режиссер и новые актеры. Заглянул в зрительный зал, посидел полчасика, полюбопытствовал, покритиковал все в душе и пошел в буфет выпить стаканчик чаю с лимоном и тут уж дал волю своему критиканству. Причем и критикой-то он занимается бесстрастно, от нечего делать, за стаканом чаю, в буфете, в обществе двух-трех подхалимов, прихлебателей, которых он в такую благодушную минуту готов угостить за свой счет парой жареных пирожков!
Таких «любопытствующих от искусства» нельзя пускать на любую репетицию, когда ни мы, режиссеры, ни наши актеры еще сами не знаем, к чему приведет нас новый этап работы — репетиции над пьесой на сцене.
Режиссер должен один сидеть в пустом зрительном зале, ему должна быть обеспечена полная возможность сосредоточиться только на том, что происходит на сцене. Занятые в репетиции актеры должны находиться на сцене или за кулисами. Ни в коем случае не надо им разрешать спускаться в зал наблюдать за игрой их товарищей. Это разбивает их внимание, позволяя им критиканствовать, вместо того чтобы за сценой или за кулисами продумывать и заполнять в своей фантазии перерыв в «течении дня» их роли, между двумя своими сценами.
Конечно, совсем другое дело, если вы, старший опытный режиссер, хотите сегодня на своей репетиции передать свои знания, свой опыт режиссера и педагога молодым актерам и режиссерам. Тогда вы вызываете на эту репетицию, как на работу, нужную вам определенную группу лиц. Перед репетицией вы объясняете этой аудитории цель сегодняшней репетиции. Как режиссер и педагог, вы заранее подготовились к такой репетиции. Вы будете репетировать совсем для другой задачи, совсем с другой целью.
Как необычайно прав был Станиславский!
Как нервничаешь обычно, прислушиваясь к тому, о чем шепчутся в зрительном зале актеры, не занятые в эту минуту на сцене и просто «любопытствующие», заглянувшие на несколько минут в зрительный зал. Сколько внимания отнимает от сцены это ненужное режиссеру присутствие в зале лишних людей. Сколько времени уходит на то, чтобы ответить на все «дружеские» советы о том, как нужно играть тому или иному находящемуся сейчас на сцене их товарищу по пьесе.
Как нервничают актеры, находящиеся на сцене, прислушиваясь к шорохам и шепотам такого зрительного зала…
Я был бесконечно благодарен Константину Сергеевичу за то, что он оставил меня в тот памятный для меня день первой большой репетиции наедине со сценой, с актерами, с моими режиссерскими задачами по третьему акту «Горя от ума».
Я отчетливо помню начало этой репетиции.
Открылся занавес, обменялись последними словами в своей сцене Молчалин и Чацкий, осторожно выскользнула из двери комнаты Софьи в гостиную Лиза и, сделав незаметный знак Молчалину идти к Софье, скрылась в другой двери.
Чацкий, оставшийся один, произнес:
С такими чувствами! с такой душою,
Любим!.. Обманщица смеялась надо мною!
А затем раздался звонок, извещавший о приезде первой группы гостей.
С этого звонка в передней дома Фамусовых начинался первый кусок «моей» сцены «бала». Волнение, которое испытывает режиссер, когда он видит, как выполняется на сцене его задание, охватило меня.
Двери, которые вели в нижний зал, широко распахнулись, и Дворецкий во главе целой группы слуг, вооруженных шестами для зажигания люстр и канделябров, появился в гостиной со словами:
Эй, Филька, Фомка, ну, ловчей!
Столы для карт, мел, щеток и свечей!
И мне представилось, что я невидимо присутствую в доме Фамусова, знаю, сколько времени надо гостям, чтобы раздеться внизу в большой прихожей, подняться по парадной лестнице в зал, задержаться в зале, встретиться с другой группой и прийти наконец в гостиную, непосредственно примыкающую к внутренним комнатам дома.
Это ощущение дома Фамусова, я думаю, было самым верным и ценным в моем режиссерском самочувствии в тот день. Вероятно, оно незаметно для меня самого передавалось окружающим и уберегло меня от возможных ошибок.
Ничего особенно я, конечно, в этот день не сделал, но полакта по тексту было пройдено. Все группы гостей по нескольку раз прошли свои выходы, переходы, уходы из гостиной на танцы.
Константин Сергеевич все время оставался на сцене. Вместе со всеми он прилаживался к тексту и мизансценам и целиком отдавался своему самочувствию в образе радушного хозяина вечера.
Я даже не мог уловить, следил ли он за мной как за режиссером или нет. Остановив первый раз репетицию, я объявил распорядок дня: продолжительность перерывов и репетиции. Николай Григорьевич помогал мне с исключительной энергией, и ему я, собственно говоря, и обязан был тем, что удалось выполнить план Константина Сергеевича на этот день.
Так начались «большие» репетиции по «Горю от ума». Параллельно возобновляли декорации, собирали мебель и реквизит. Настал и тот день просмотра декораций первого акта, о котором Константин Сергеевич велел известить его еще в первую нашу встречу с ним.
И вот он сидит в зрительном зале, внимательно рассматривает гостиную первого акта.
Декорация была сделана заново по эскизам, сохранившимся от первой постановки. Все было новое, свежевыкрашенное, поэтому выглядело необжитым, бутафорским. И, вероятно, поэтому казалось, что все стоит, висит «не так»: каждый стул, каждая статуэтка, каждая картинка на стене. Константин Сергеевич нервничал, сердился, уверяя всех, что все сделано неверно, не по эскизам.
И вдруг все его недовольство, вся раздраженность мгновенно пропали.
— Вот что мы сейчас сделаем, — громко сказал он и даже рассмеялся какой-то своей мысли. — Нельзя ли узнать, где находятся сейчас Степанова, Бендина, Завадский, Еланская, Прудкин, Андровская, Станицын, и предложить тем из них, кто не занят в других репетициях, цритти к нам сюда, — попросил он помощника режиссера.
Следующие его распоряжения относились к сцене:
— Зажгите весь свет и поставьте к стенам тубусы. Пусть краска несколько выгорит и приобретет живой цвет. Мебель всю унесите из павильона и расставьте за декорацией, как в мебельном магазине. Картины все снимите, унесите тоже из павильона; развесьте их где-нибудь, как в лавке у Дациаро[28]. Фарфор, бронзу, скатерти, ковры и дорожки тоже расставьте и разложите где-нибудь на сцене за декорацией. Сделайте из них витрину антикварного магазина. Через полчаса я приду все проверить.
И он с необычайно загадочным, но веселым видом ушел завтракать.
Н. Г. Александров, все заведующие цехами были, конечно, повержены в некоторое изумление. Но с распоряжениями Константина Сергеевича никому не могло прийти в голову спорить. Наоборот, все с необычайной энергией и азартом принялись выполнять его задание.
За павильоном, на одной стороне сцены, Николай Григорьевич Александров и Иван Иванович Титов действительно устроили мебельный магазин. Откуда-то из подвала под сценой притащили еще два гарнитура старинной мебели с чудесной вышивкой (цветы по черной шерсти), и вместе с тремя гарнитурами «Горя от ума» получился настоящий мебельный магазин. Н. Г. Александров даже кассу устроил из каких-то ширм и успел намалевать вывеску «Склад Ф. Ступин и с-вья».
На другой стороне сцены бутафоры и реквизиторы, зараженные примером Н. Г. Александрова и И. И. Титова, соорудили в так называемой «вставке» с большим венецианским окном настоящую витрину антикварного магазина.
В подлинных старинных предметах, кусках парчи, коврах и скатертях, фарфоре и бронзе недостатка ведь не было в их цехе!
На поставленных гладких холщевых ширмах развесили картины в рамах, большие и малые, гравюры, силуэты, старинные литографии. Все это выглядело, как в настоящем художественном «салоне».
С каким творческим энтузиазмом все это изобреталось и тут же осуществлялось! И никто это не считал за каприз Станиславского. Все отлично понимали, что им задуман, быть может, уже найден, какой-то новый ход к творчеству в сложном сценическом искусстве, и все старались помочь ему своим участием, своей выдумкой реализовать его замысел.
В положенный час К. С. Станиславский прошел через павильон первого акта, освещенный десятком прожекторов и приспущенных софитов, прямо на сцену и осмотрел все приготовленное: мебель, витрину, стенд с картинами.
Очень хорошо! Молодцы! Много выдумки! Как только успели за полчаса столько сделать? Не ожидал!
Как счастливы были услышать эти слова похвалы многие прожившие четверть века с ним на этой сцене рабочие, бутафоры, реквизиторы, мебельщики. Как умел он сделать и их участниками единого творческого процесса! Какая наука была во всем этом нам, молодым режиссерам!
— Кого из актеров удалось поймать в театре? — спросил он.
— Степанову, Бендину, Андровскую, Козловского и Завадского.
— Позовите их сюда ко мне на сцену. — И он вошел в «выгоравший» павильон. Актеры поднялись к нему по ступенькам из зрительного зала. Он поздоровался с ними и, очень серьезно оглядывая пустые стены павильона, сказал;
— Перед вами комната, которую вы, как персонажи из «Горя от ума», должны прекрасно знать. Но мне, вашему барину, Фамусову, пришла неделю назад фантазия послать обстановку этой комнаты в деревню в наше подмосковное имение, а комнату эту меблировать заново. Отправить всю обстановку я успел, а приобрести новую не успел. Заболел чем-то. А завтра у нас вечеринка, бал. Я поручаю тебе, Софьюшка, и тебе, брат Молчалин, поехать выбрать, привезти и обставить эту комнату всем необходимым. Лизу возьмите с собой. А мы с Чацким сядем здесь в углу. Вы можете к нам обращаться за советами, как расставлять мебель, какие картины где вешать. Чацкий ведь с детства знает этот дом и может дать много полезных советов. Дайте мне и Юрию Александровичу кресла сюда в угол. Прожектора уберите пока. Завтра с утра поставьте их опять на полчаса в этот павильон. Через три-четыре дня он приобретет тот «налет времени», который художники так ценят в произведениях искусства.
— А куда же нам ехать за обстановкой? — спросила О. Н. Андровская, не знавшая, как и прочие актеры, про предварительные распоряжения К. С.
— Простите, забыл. Конечно, на Кузнецкий мост к Сапожникову и Шмиту[29], к Дациаро. А от нас Кузнецкий мост недалеко, как выйдете из дому — увидите его. Прошу только все это проделать совершенно серьезно, оставаясь в образах Софьи, Лизы, Молчалива.
Как удивились актеры, выйдя из дверей павильона и увидя за ним поистине «Кузнецкий мост»! Мебельным «магазином» заведовали к этому моменту Н. Г. Александров и И. И. Титов с подручными рабочими сцены, антиквариатом — Н. И. Морозов[30], художественным салоном — В. И. Горюнов[31].
А затем в течение двух с половиной часов с огромным увлечением и абсолютным серьезом актеры «покупали» мебель и предметы обстановки, «привозили» их в дом, обставляли комнату — павильон в доме Фамусова, советовались с К. О, куда что поставить, иногда отдавали вещи обратно в «магазин», меняя их на новые.
И кто бы мог подумать! К концу репетиции декорация первого акта стала «живой», обжитой до последней подушки на софе, а актеры получили замечательный урок, как находить жизненно правдивое отношение к каждому отдельному предмету в той декорации, в которой им предстояло действовать на сцене.
Это был большой этюд для актеров на поиски той сценической атмосферы, наличию которой в спектакле придавали всегда такое большое значение и К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко.
Прощаясь с актерами, Константин Сергеевич расспросил их о том, как идут у них репетиции с И. Я. Судаковым и со мной, пообещал (вскоре прийти на одну из наших репетиций.