Вечер. Заходит солнце. У стола под сосной — Елена, перед нею пяльцы. Зина. Вася — в кресле, окутанный пледом. Мастаков — с рукописью в руках. Прислонясь к дереву, стоит доктор Потехин, он курит. За Еленой — Саша, в руках у неё шитьё, она точно прячется, согнулась, иногда смотрит через плечо Елены на Мастакова. Как всегда, лицо у неё печальное, взгляд — укоризненный.
Мастаков (похлопывая рукописью по столу, взволнованный, смотрит на всех по очереди с улыбкой). Ну — судите!
Вася. Я, как осуждённый, говорю последним. Это моё право.
Зина (с гримасой). Ой-ой! Как ты весело шутишь! (Мастакову.) Мне очень нравится. Особенно — дочь!
Саша (тихонько). А мне — старуха!
Мастаков (рад). Конечно, вы сами — старая ведьма! (Доктору.) Остался — ты! (Наклонив голову.) Руби, злодей!
Потехин (неохотно). Ты знаешь, я плохой ценитель искусств.
Мастаков. Судя по началу — попадёт мне!
Потехин. Сказки меня не волнуют.
Елена (тихо). Почему же — сказки?
Мастаков. Лена — ты молчи, тебе нельзя говорить… Ну, Николай, терзай меня…
Потехин. Не торопи! Я, твой читатель, не торопил писать.
Зина. Господи, какой мрачный тон!
Вася. Доктор намерен отнестись к делу серьёзно… (Мастакову.) Очевидно, вы опасно болеете… Чем он болен, уважаемый доктор?
Потехин (усмехаясь). Слабое зрение.
Вася. Угрожает слепота?
Зина. Подожди!
Потехин. Знаешь что, Константин, — отец, пожалуй, прав, когда он говорит о вас, литераторах! (Внезапно с горечью, почти со злобой.) Обманываете вы читателей, да, да! Вы не хлеб насущный даёте нам, а сладкие пряники…
Вася. Вы, кажется, сердитесь, доктор?
Потехин (сильно). Желая возбудить надежды, вы приводите к тяжёлым разочарованиям… однажды вы уже изобразили народ, ожидающий пророков правды и добра… пророки поверили вам и пошли, и были преданы, были убиты!.. Но вы ещё раз сделали это снова, обманули тех, кто верил вам… вместо могучего народа, о котором вы пели, нас встретил старый, тёмный зверь…
Зина (возмущена). Доктор, вы на границе пошлости!..
Вася (удерживая её). Подожди… терпение…
Потехин (несколько опомнился, провёл рукою по лицу). Не беспокойтесь… и не грубите! Я ведь предупредил — это не моё мнение… это мнение отца.
Вася. Однако вы с такой силой излагаете чужие мнения… интересно бы слышать ваши!
Потехин (угрюмо). У меня нет своих мнений… я не хочу скрывать этого, как теперь делают многие. Я не умею выдумывать наскоро… Мне надоели комедии с переодеваниями нигилистов в фанатиков и фанатиков в нигилистов.
Вася. Как англичанин анекдота — вы не настолько богаты, чтобы шить своё платье у плохого портного?.. Похвально!
Зина (Елене). Беседа принимает несколько истерический характер.
(Елена останавливает её взглядом.)
Мастаков (подавлен). Первый раз вижу тебя таким… что с тобой?
Потехин. Надоело мне всё! Не хочу никакой лжи… никаких утешений и обманов! Не хочу и того, что так весело и беззаботно возвещаешь ты, Константин… не верю в эту твою сказку о матери…
Саша (пугливо). Ой, господи… как это можно!
Вася (насмешливо). Это вы от себя уже говорите?
Потехин (тяжело). Да, это говорю я, Николай Потехин! (Он вдруг взглянул на Елену — согнувшись над пяльцами, она спокойно вышивает. Ему точно ушибло голову, он приподнял плечи и — пошёл прочь, говоря.) Если грубо вышло… извините… я ведь этого не хотел.
Вася (усмехаясь). Увы… Разваливается колосс на глиняных ногах… эх, родина моя!
Елена (взглянув на него, потом на мужа). Знаете, чьё мнение здесь ценнее всего? Сашино!
Саша (прячется). Ну, что это…
Елена. Она выросла в той среде, о которой сейчас рассказано нам…
Вася (Зине, негромко). Рассказ из быта готтентотов может оценить только готтентот.
Зина (протяжно). Не надо-о!
Вася. Шатобриан посылал рукопись Аталы индейцам, и только когда они сказали ему: всё верно! — решился напечатать книгу.
Мастаков (ласково и мягко). Разве я лгу? Я? Никогда!
Елена. Нужно ли объяснять?
Мастаков. Мне просто до боли жалко людей, которые не видят в жизни хорошего, красивого, не верят в завтрашний день… Я ведь вижу грязь, пошлость, жестокость, вижу глупость людей, — всё это не нужно мне! Это возбуждает у меня отвращение… но — я же не сатирик! Есть ещё что-то — робкие побеги нового, истинно человеческого, красивого, — это мне дорого, близко… имею я право указать людям на то, что люблю, во что верю? Разве это ложь?
Вася (улыбаясь, поучительно). Ну, да, это обычная ваша мысль… вы часто говорите об этом. Но — вы забываете, что есть нечто неотразимое… пред ним всё наше человеческое, и доброе и злое, — ничтожно, осуждено на гибель.
Мастаков. Боже мой… надоели мне эти слова!
Вася (иронически). Надоели? Не более того?
Мастаков. Вам известен обычай омывать тело покойника? Давайте омоемся от пошлости и лени при жизни! Пусть всё человечество в свой последний час предстанет гибели чистым и прекрасным… пусть оно погибнет с мужественной простотой, с улыбкой!
Вася. О романтизм! Не всё ли мне равно — как умереть?
Мастаков (уныло). Да? Всё равно вам?
Елена (спокойно). Разве не лучше умереть красиво?
Вася. Я не романтик. Нет.
Зина (почти с отчаянием). Да оставьте вы этот похоронный разговор! Только что слышали такой задушевный рассказ… право, стыдно перед автором!
Вася. Писателей не стыдятся. Писатель должен быть мужествен… особенно когда он проповедует… весёлый стоицизм! (Смеётся.) Каково словцо?
(Самоквасов идёт с букетом цветов; видя Васю, остановился, хмурится, дёргает себя за ус.)
Елена (живо). Добро пожаловать!
Самоквасов. Моё почтение… (Делит букет, цветы падают на землю.) Позвольте предложить вам… и вам… (Сконфузился.) Становлюсь стар и неловок…
(Мастаков встал, отошёл в сторону и, глядя в небо, тихо посвистывает. Вася тоже встал и уходит прочь. Самоквасов, видя это, ещё более теряется.)
Елена. Саша, поставьте в воду, пожалуйста.
Зина (идёт вслед за Васей). Спасибо вам! Чудесные цветы. (Васе.) Тебе нравятся ирисы?
Вася (тихо). Мне нравится отставной полицейский. Он влюбился в тебя — ты понимаешь?
Зина. Василий! Зачем ты это говоришь?
Вася. Он наверное сделает тебе предложение…
Зина. Перестань!
Вася. И когда я умру… ты выйдешь за него замуж…
(Они уходят. Елена всё время что-то говорит Самоквасову с доброй улыбкой, оживлённо.)
Самоквасов. Да… но, видите ли…
Елена (громче). Вы преувеличиваете! Люди гораздо более глупы, некультурны, чем злы…
Самоквасов. Я всё-таки прожил сорок лет, и обидно, когда люди, ещё не жившие, третируют тебя…
Медведева (идёт). Добрый вечер! А где же мои?
Елена (оглядываясь). Тут где-то.
Медведева (садясь). Пора бы домой! Ему запрещено гулять после заката, а он нарочно ходит.
Самоквасов (крякнув). Гм… Почему же нарочно?
Медведева. Да уж так… вижу я эту игру! (Грозит пальцем.) Я простая женщина, а всё вижу…
Мастаков (подходя к ней). А вы не сердитесь… Ведь вы добрейшая душа!
Медведева. Не могу, батюшка! Мать я, и у меня погибает дочь… да! Вы — милый человек, хороший вы человек, ну а материнское — вам неведомо и непонятно. Мук моих вы не знаете, слёз не видите, думушки мои бесконечные неведомы вам… Сына потеряла, теперь — дочь теряю… каково это?
(Самоквасов мрачно нахмурился и отходит прочь.)
Мастаков. Дочь теряете? Почему же?
Медведева (грубовато). Да что вы — не видите, как она измоталась, устала, изнервилась вся? Ночами — не спит, плачет… А он ей — всё о смерти, всё о том, что вот он, молодой, умирает, а она будет жить…
Мастаков (удивлённо). Он? А я думал — он… не так…
Медведева. Разве такая она была? Спокойная, крепкая, весёлая! Бывало — целый день смеётся, поёт…
Мастаков. Мне казалось, что у него очень развито чувство человеческого достоинства и он… не станет…
Медведева. Не станет! Как же! Эдакий-то самолюб да стеснялся бы? Он же первое лицо на свете… ведь из его речей выходит, что когда он помрёт — и мир весь помереть должен, и солнце погаснет… вишь какой лакомый! Да ещё целует её иной раз, о господи! Вдруг заразит, а? Ведь это что же? За что?
Самоквасов (рычит). Это… я вам скажу… это уж я не знаю…
Медведева. Ну, батюшка, тоже и все вы, мужчинки, хороши…
Елена (предостерегая). Не слишком ли жёстко говорите вы? (Указывает глазами на Самоквасова.)
Медведева (изменяя тон). Да. Забылась, пожалуй. Мать! Не за себя ожесточаюсь — за дочь… мне что себя жалеть? А дитя своё я обязана хранить… и больно мне видеть, как отравляют душу её смертной тоской… да!
Самоквасов (Мастакову). Вот положение, а? Вот — как тут, что вы скажете? (Взволнованно отходит прочь.)
Мастаков (негромко). Не смеет умирающий тащить в свою могилу живого…
Самоквасов. А вот видите — тащит! Ненавижу я этого Васю. Иронический он человек, но — ничтожный!
Медведева. Водицы бы мне, что ли…
Саша (из-за деревьев). Сейчас!
Медведева. Сердце горит. О, господи… милосердный господь наш!.. Сохрани и помилуй юность… одари её радостями от щедрот твоих!
(Все замолчали, поникли. Саша приносит воду. С террасы, позёвывая, идёт Вукол Потехин.)
Вукол (подходя). Я спал — одиннадцать часов подряд! Лёг — в восемь, встал в семь. (Оглядывает всех.) Я думал, вы чай пьёте. (Медведевой.) Почему, премудрая, у вас такое свирепое лицо?
Медведева (встаёт). Да так… Пришла к чужим людям, нажаловалась, наскрипела… Простите… пойду домой.
Елена. Посидите с нами!
Вукол. Эге, да все вы чего-то… не в духе как бы?
Медведева (покорно). Нет, пойду… Зина одна там…
Вукол. А жених где же? (Ему не отвечают. Самоквасов смотрит на него сердито.) Ничего не понимаю! Заспался. (Самоквасову.) Тебе, Мирон, я чувствую, хочется пива выпить холодного.
Самоквасов. Мне? (Решительно.) Да, идём… мне очень хочется… вообще… (Быстро уходит.)
Вукол (идя за ним). Стой! Куда ты?
Елена (Медведевой). Посидите с нами, а?
Медведева. Точит он её там… нет, я пойду! Вы простите… может, нехорошо говорила я…
Елена. Не мы будем осуждать вас за это.
Медведева. Ой, родная вы моя, тяжело бабой быть! Вы ещё не знаете этого, у вас вон дитя взрослое (кивает на Мастакова), а вот, погодите, когда народится много, да начнутся их юные годы…
(Ушли. Мастаков, посвистывая, смотрит на часы. Возвращается Елена.)
Мастаков. Какая симпатичная старуха-то, а?
Елена. Очень. Русская.
Мастаков (оглянулся, тихо). Лена, как ты думаешь, могла бы она, из любви к дочери, к юной жизни, — совершить преступление? Возможно ведь, а?
Елена (улыбаясь). Думаю — возможно.
Мастаков (горячо). Великолепно! Ах, Лена, как это великолепно! Нет ничего лучше возможностей, и нет им границ, а?
Елена. Я не думаю, чтобы именно она могла — пойми! Но — бывало, что матери делали преступления ради счастья детей, — ты это знаешь!
Мастаков (задумчиво). Но… мне хотелось бы, чтоб и она могла… например — дать яду этому Васе. Она такая славная! Вот тема, а? Только матери умеют думать о будущем — ведь это они родят его в детях своих… (Задумался.) Что такое? Да, мне надо идти…
(Елена взглянула в лицо ему и идёт к дому. Он хмуро смотрит вслед ей.)
Мастаков (вполголоса, неохотно). Ты не хочешь спросить, куда я иду?
Елена (не оборачиваясь). Нет. Зачем? Ты сам сказал бы, если это нужно знать мне.
Мастаков. Я? Сказал бы?.. Подожди минутки две.
Елена (возвращаясь). Ни больше ни меньше?
Мастаков (уныло). Знаешь — я разорву этот рассказ, а? Он — плох.
Елена (с оттенком строгости). Почему плох?
Мастаков. Да вот… скажут — фантазия, выдумка… неправда, скажут! Зачем я читал им? Какие тяжёлые люди!.. Николай чем-то заряжен…
Елена (подошла близко к нему, говорит сдержанно, с большой силой). Что тебе мнение этих людей? Это люди, не добитые судьбой, они осуждены на гибель своей духовной нищетой, своим неверием, — что тебе до них? Изучай их, и пусть они будут для тебя тёмным фоном, на котором ярче вспыхнет огонь твоей души, блеск твоей фантазии! Ты должен знать, что они тебя не услышат, не поймут — никогда, как мёртвые не слышат ничего живого. И не жди их похвал, они похвалят только того, кто затратит своё сердце на жалость к ним… любить их нельзя!
Мастаков (обняв её, заглядывает в глаза ей). Когда, Лена, ты говоришь так… ты, добрая и нежная… мне даже немного боязно… Откуда у тебя эта… эта сила, Лена?
Елена. Из той веры в будущее, которую ты внушил мне.
Мастаков (радостно). Я? Это правда? Значит — я могу передать другим мою веру?
Елена. О, да!
Мастаков. Это меня… радует! (Оглядывается и — тихо.) Знаешь — иногда мне кажется, что вся Россия — страна недобитых людей… вся!
Елена (тревожно, с укором). Что ты говоришь? Стыдись! Это — не твоё!
Мастаков (снова смотрит в глаза её). Да-а… ты — веруешь! Без колебаний!.. И я тоже могу так… Но — не всегда… Порой я живу в плену этих впечатлений и пока не одолею их — теряю себя, не вижу, где я, что отличает меня от этих людей. (Обнял её за плечи и тихо идёт.) Они входят в душу мне, точно в пустую комнату, сорят там какими-то увядшими словами и маленькими мыслями, тяжёлыми, точно камни… Я начинаю чувствовать осень в груди — и ничего, никого не люблю! Осень — это красиво, ярко, да…
Елена. Но это — не твоё!
Мастаков (оглядываясь). Нет, не моё, Лена… Знаешь — мы плохо устроились, дёшево, но — плохо! Живём, точно на улице… Глухо, никто не приезжает к нам… уже больше двух недель я не видел ни одного литератора… (За деревьями появляется доктор.) Только ты одна… ты, моя умница…
(Саша идёт.)
Елена (нерешительно). Хочешь — уедем?
Мастаков. Куда? И где у нас деньги?
Саша. Вам записка.
Мастаков (смущён, ворчит). О, злая фея!
Саша (уходя, тихо). Я — не злая.
Мастаков (вертит в руках конверт. Елена не смотрит на него. Он — грустно). Да… Лена… вот…
Елена (поспешно, точно не желая слушать мужа). Это вы, доктор?
Потехин (выходя). Я. Не помешал?
Елена. О, нет! Чему же?
Мастаков (комически). Чему ты можешь помещать, почтенный друг? (Суёт конверт в карман и роняет его на землю. Потехин видит это, надвигается вперёд, желая, чтобы Мастаков отступил перед ним.)
Потехин. Я, собственно, очень угнетён.
Мастаков. Судя по лицу — ты не преувеличиваешь.
Потехин. Давеча я тут говорил… Всё это можно было сказать иным тоном, конечно. Мне будет тяжело, если ты подумаешь… что я враждебно настроен против тебя как личности…
Елена (усмехаясь). Полноте, доктор! Может ли он…
Мастаков. Прошу не мешать оратору!
Потехин. Да. Так вот. Я, собственно говоря, всё сказал. Ты, пожалуйста, не думай…
Мастаков. Не могу. Я всегда думаю. Профессиональная привычка, друг мой.
Потехин (угрюмо). Очень рад, что ты шутишь.
Мастаков (отступая и кланяясь). Лорд! Я вижу радость вашу и наслаждаюсь ею.
Потехин (наступив ногой на конверт, улыбается). Чудак ты всё-таки!
Мастаков. Да, всё-таки… (Задумался, отирает платком лицо.) Всё-таки… странное слово, а? Лена… я пойду… Хочешь со мной?
Елена (твёрдо). Нет.
Мастаков. Почему?
Елена. Мне нужно сходить к Медведевым.
Мастаков (опустив глаза). Может быть, я зайду к Ольге Владимировне… хочешь?
Елена. Нет.
Мастаков (кашлянул). Ну, твоя воля!
(Идёт не торопясь, точно ожидая, что его остановят. Елена смотрит вслед ему. Потехин поднял конверт, взглянул, и лицо его расплылось в широкую улыбку.)
Елена (взглянув на него). Чему это вы рады?
Потехин (взмахивая рукой). А вот… (Не решился сказать.) Сейчас придут отец, Медведева, Самоквасов — будем играть в карты.
Елена (уходя). А…
Потехин. Послушайте…
Елена. Что?
Потехин. Вы часто встречали людей, которые не лгут?
Елена. Нет, не часто. (Присматривается к его руке.)
Потехин. А как вы думаете — Константин…
Елена (сухо). Простите, что это за письмо у вас?
Потехин (протягивая ей конверт). Я поднял здесь… это ему адресовано…
Елена (взяла письмо). Да? Вы при нём подняли?
Потехин (смущён). Да… то есть… нет… он ушёл уже…
Елена. Почерк, кажется, Ольги Владимировны. (Зовёт.) Саша! Едва ли это что-нибудь важное…
Потехин (угрюмо). Не знаю… Как я могу знать? Прочитайте…
(Саша идёт.)
Елена (ласково). Саша, голубчик, догоните мужа и отдайте ему это… он потерял, забыв прочитать.
(Саша бежит. Елена уходит, не взглянув на доктора.)
Потехин (грозит вслед ей пальцем и шепчет). Дура… Подожди ты! Благородные комедии, а-а? Подожди, заплачешь!
(Идут Вукол и Самоквасов, оба выпивши.)
Вукол. Если ты мечтаешь поймать хорошего перепела…
Самоквасов (добродушно). Это ты перепи́л…
Вукол. Нет, слушай… Для этого нужна превосходнейшая самка… а у тебя она — безголосая дрянь. Это противоречит…
Самоквасов. У тебя всё всему противоречит.
Вукол. Это, брат, и забавно! Это и любопытно! Ты подумай — люди мучились, стараясь спрятать все углы, скрыть все шероховатости… вдруг родился Вукол Потехин, посмотрел и говорит…
Самоквасов. Ерунду…
Вукол. Нет! Посмотрел, всё обнажил, всё раскрыл и говорит — это обман! Это — нас унижающий обман!
Потехин (резко). Я не буду играть в карты.
Самоквасов. Почему же?
Потехин. Голова разболелась.
(Уходит. Вукол и Самоквасов молча смотрят друг на друга.)
Самоквасов (обижен). Как хочешь, а — это неделикатно! Сам же пригласил… сейчас придёт Медведева… ты пойди, скажи ему, что это нехорошо!
Вукол (неохотно идёт). Он упрям.
Самоквасов. Он вообще… плохой партнер!
Вукол (ворчит). Голова болит… в тридцать лет…
(Самоквасов снял фуражку, отдувается, отирает платком лицо. Идёт Саша.)
Самоквасов. Куда вы, ласточка?
Саша. К Медведевым.
Самоквасов. Скажите старой барыне, что партия не состоится… Да вот они идут! (Оправляется, молодцевато идёт навстречу.) А знаете, Матрёна Ивановна…
Медведева (слушая, что шепчет ей Саша, идёт в дом). Сейчас, батюшка… подождите!
Самоквасов (Зине). Почему такая озабоченность? Что-нибудь случилось?
Зина (скучно). Какое у вас смешное лицо!
Самоквасов. С-смешное-с? Мне кажется… у всех мужчин за сорок лет смешные лица… да-с!
Зина. Да? Я не знала этого… Вы не обижайтесь!
Самоквасов. Эх… как вы говорите со мной!
Зина. Как?
Самоквасов. Сверху… с некоторой недосягаемой высоты… А я… а я, когда ваша мама рассказывала о том, как этот Турицын мучает вас…
Зина (изумлена). Что такое? Мама… вам?
Самоквасов (испугался, обижен, рубит с плеча). Отравляет вас, прекрасную, смертной тоской…
Зина (возмущена). Как вы… смеете… кто вам позволил? Вы просто дикарь… или — полоумный!.. (Присматривается к нему и говорит мягче.) Что с вами? Зачем вы это сказали?
Самоквасов (тяжело отодвигаясь, бормочет). Простите… Конечно — я не имею права… тёмная личность… и так далее…
Зина (негромко). Не потому… а это жестоко… это гадко — говорить так о больном…
Самоквасов. Ваша мама говорила… Позвольте мне объяснить… Я — не злой, я не гадкий человек, я просто — русский человек, несчастный человек! Не знаю меры добра и зла… ничего не знаю… разбросал лучшие силы души и — вот, никуда не гожусь… дурацкая жизнь! Очень стыдно, поверьте слову! Вот — познакомился с вашим кругом… жизнь чистая, серьёзная… добрые намерения и бескорыстный интерес к людям… Это новое для меня, человеческое… освежает душу… И — вдруг вижу, что вы приносите себя в жертву…
Зина (строго). Я не позволяю вам говорить так!
Самоквасов. Выслушайте меня, ради создателя! Я видел множество бесполезных жертв…
Зина (более мягко). Поймите меня — не могу я, не буду слушать, если вы… Что вы хотите сказать?
Самоквасов. Уйдёмте отсюда… дайте мне несколько добрых минут! (Зина согласно кивает головой, она очень заинтересована и слушает его с большим вниманием.) Я — вдвое старше вас, знаю жизнь и хочу сказать вам — цените себя дороже! У нас так мало честных, здоровых людей… людей хорошей крови…
Вукол (выходя на террасу). Мирон!.. Полицейский!..
Самоквасов (уходя). Сейчас, подожди…
Вукол (ворчит). Ну… теперь этот сбежал! Чёрт вас побери!
Ольга (выходит справа, очень возбуждена, старается скрыть это). На кого это вы рычите?
Вукол (игриво). Прекрасная соседка — я не видел вас лет шестьдесят и…
0льга. И? Не вышло комплимента!
Вукол. Вы не дали кончить. Рычу, потому что озабочен не хуже любого министра — партии не могу составить.
Ольга. В преферанс? Вы превосходно шутите — оригинально, тонко… Ваши дома?
Вукол. Кто именно? Сын?
Ольга. И другие.
Вукол. Не знаю. Сын дома. Голова у него болит… это молодёжь! Все другие, кажется, в разброде.
Ольга. И писатель?
Вукол. Этот всегда в разброде!
Ольга. Браво! Вы растёте, серьёзно! Становитесь всё остроумнее. (Она видит Мастакова в левой стороне за деревьями, Вукол не замечает его.) Попросите, пожалуйста, доктора… пусть он даст мне… книгу, которую взял у меня… пожалуйста!
Вукол (уходя). Готов служить… всегда готов.
(Ольга знаками зовёт к себе Мастакова. На террасу выходит Елена и Медведева, им не видно Ольги за углом и деревьями.)
Медведева. Как подумаешь о наших, бабьих делах — сердце замирает!
Елена (видит мужа, не может скрыть радость). Ты уже… воротился?
Мастаков (медленно проходя мимо). Да… то есть — нет ещё… Я похожу.
Елена. Хочешь чаю?
Мастаков. Нет.
Ольга (шепчет). Почему ты так долго? И такой скучный — почему?
Мастаков (беспокойно). Идёмте…
Ольга. На вы? Что это значит?
Мастаков. Мне трудно… я несколько устал.
Ольга. Да? Только?
(Уходят.)
Потехин (выходит на террасу, видит Елену, Ольгу и Мастакова, уходящих вправо, и громко, торжественно говорит). Какую книгу спрашиваете вы, Ольга Владимировна? Я не брал у вас книг. Может быть, это ты брал, Константин? (Взглянул в сторону Елены и ушёл, спрятав голову в плечи.)
Елена (судорожно оправляя платок на груди). Какой неприятный голос… у доктора!
Медведева. Ох, не люблю я этих семинаристов! Грубияны, зазнаишки…
Елена (с преувеличенным интересом). Разве он семинарист?
Медведева. Он ведь у дяди воспитывался, у попа. Землемер-то смолоду в ссылке был, далеко где-то, в Сибири…
Елена (прислушиваясь). Вот как? (Остановилась.) Вам не кажется…
Медведева. Что?
Елена (прижимаясь к ней). Смеются? Кто-то смеётся…
Медведева (не сразу). Нет, не слышу будто. Кому бы тут смеяться? Только Ольга Владимировна и умеет…
Елена. Да?
Медведева. Приятная женщина, право! Злая как будто, а — приятная…
Елена. Чем же приятная?
Медведева. Да вот — весёлая. Лёгкая. Даже наш жених, когда она придёт, зубы свои зелёные оскаливает. Пытался было грусть на неё нагнать — знаете ли, говорит, что все мы, люди, на смерть осуждены? А она — ни за что, говорит, не помру раньше срока…
Елена. Она… не очень легкомысленна?
Медведева. Есть это в ней. Да ведь тяжёлые-то мысли, серьёзные-то, не всякой бабе по сердцу. А так она ничего, умная. Своего не упустит… И мужчине цену знает!
(Зина устало выходит с левой стороны, бросается в кресло, смотрит на мать и Елену, криво улыбаясь.)
Медведева (тревожно). Что ты? Что ты какая, бог с тобой?
Зина. Устала…
Медведева. Ох, убьёт он тебя!..
3ина. Не он, мама! И вы… совершенно напрасно кричите о нём при чужих людях! Лена, поздравь меня, я победила сердце Самоквасова.
Елена (искренно). Ой… несчастный!
Медведева. Ну, уж я скажу — даже этот и то лучше… хоть здоровый!
3ина. И — деньги есть, мама! Ты подумай! Не знаю, Лена, кто более несчастен, он или я. Как он удивительно говорил… Стоял на коленях… предлагая деньги, чтобы отправить Васю на юг. С доктором, сестрой милосердия… И плакал, точно ребёнок…
Медведева (ворчит). Они все мальчишки, когда любят. Знакомо! Ты что же ему сказала?
Зина (мечется). Мама! Можно ли спрашивать?
(Тяжёлое молчание.)
Елена (задумчиво). Он очень несчастный человек… однажды он рассказал мне свою жизнь… даже страшно было слушать! Добрый — а делал ужасные вещи… жил, точно во сне. Иногда — просыпался, ненавидел себя и — снова делал гадости. О женщинах говорит так задушевно, с уважением, а — жил с ними, как зверь… Странные люди… безвольные, бесформенные… когда же они исчезнут?
Медведева. Вот, Лена, и ты говоришь, как я! Душат они!
Зина (тоскуя). Дорогие мои, милые мои — что же делать? (Со страхом, понижая голос до шёпота.) Ведь я не люблю Васю… разлюбила я его…
Медведева (благодарно). Слава тебе господи!
Зина. Молчи, мама! Это — плохо… ты не понимаешь!
Елена (сухо). Это понятно.
Зина. Мне его жалко… нестерпимо жалко! Но я — не могу… эти холодные, липкие руки… запах… мне трудно дышать, слышать его голос… его мёртвые, злые слова… Лена — это ужасно: жалеть и — не любить, это бесчестно… оскорбительно!.. Он говорит… и точно это не он уже… говорит злые пошлости… Он ненавидит всех, кто остаётся жить… Что он говорит иногда, боже мой! И это тот, кого я любила! (Плачет.) Я уже не могу… Я вздрагиваю, когда он касается меня рукой… мне противно!
Медведева. Дочка моя… и мне его жалко… да тебе-то, тебе-то жить надобно!
Зина. Ах, боже мой, боже мой… как хорошо было любить… как хорошо, когда любишь!..
Елена (наклоняется к ней, сдерживая рыдания). Да… когда любишь… когда мы любим — нас нет…
Занавес