ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Васса Борисовна — лет 42, кажется — моложе.
Сергей Петрович — 60 лет, был капитаном, плавал в Чёрном море, потом служил на речных пароходах.
Прохор Борисович Храпов — 57 лет, брат Вассы.
Наталья — 18 лет,
Людмила — 16 лет — дочери Вассы.
Рашель — сноха, под 30 лет.
Анна Оношенкова — за 30 лет, секретарша и наперсница Вассы.
Мельников — член окружного суда.
Евгений — сын его.
Гурий Кротких — управляющий пароходством.
Лиза,
Поля — горничные.
Пятёркин — лет 27–30, бывший солдат и матрос речного пароходства, на голове у него — чалма густых, жёстких волос, холёные усы.
Первый акт
Большая комната, угол дома; здесь Васса прожила лет десять и проводит большую часть дня. Большой рабочий стол, перед ним лёгкое кресло с жёстким сиденьем, несгораемый шкаф, на стене обширная, ярко раскрашенная карта верхнего и среднего течения Волги — от Рыбинска до Казани; под картой — широкая тахта покрыта ковром, на ней груда подушек; среди комнаты небольшой овальный стол, стулья с высокими спинками; двойные стеклянные двери на террасу в сад, два окна — тоже в сад. Большое кожаное кресло, на подоконниках — герань, в простенке между окнами на полу в кадке — лавровое дерево. Маленькая полка, на ней — серебряный жбан, такие же позолоченные ковшички. Около тахты дверь в спальную, перед столом — дверь в другие комнаты. Утро. Через дверь и окна комната очень весело освещена солнцем конца марта. Вообще комната очень просторная, светлая, весёлая. Входят Васса, Кротких.
Васса. Три с полтиной за тысячу пудов — тридцать пять сотых копейки с пуда, это, конечно, маловато для грузчиков товаро-пассажирских пароходств — им приходится таскать грузы и за двадцать сажен и дальше. Вырабатывают они в среднем целковый в сутки, а едят много и без мяса — не живут. Вот вам бы на это обратить внимание, статеечку в газеты заказать, найти человечка, чтобы с грузчиками потолковал. Найдёте такого?
Кротких (весело). Найдём!
Васса. Ну вот! Надобно крупные пароходства прижать, а наше хозяйство — мелкое, и груз — мелкий, у нас свои матросы перебрасывают его с парохода на пристань, грузчиками пользуемся изредка, как вы знаете.
Кротких. Это не совсем так. Матросам два рубля с тысячи — мало!
Васса. А за что больше-то? Вот вы устройте, чтоб «Кавказ-Меркурий» и прочие до пятишницы с тысячи пудов цену подняли, тогда наши пароходики охотнее грузиться будут, ну и мы прибавим матросам. Так-то! Уж извините, — записочку эту вашу я бракую.
Кротких (морщится). Видите ли, Васса Борисовна…
Васса. А вот вы потолковали бы с гончарами, с мелкими мельниками, вообще — с кустарщиной, сделали бы им уступочку, чтобы они нам грузы давали, вот это полезно было бы…
Кротких (не без гордости). Прошлый год кончили хорошо, прибыль солидная!
Васса. Что же это: всё хорошо да хорошо? Надобно ещё лучше, а то скучно жить будет всё только в хорошем. Ну, будьте здоровы! На меня дела плывут.
(Кротких молча кланяется, уходит.)
Васса (прислушивается). Анюта!
(Входит Анна.)
Васса. На-ка вот, сними копии живенько! Ворчит Гурий?
Анна. Да, недоволен.
Васса. Что сказал?
Анна. Не разобрала. Что-то о консерватизме.
Васса. Конечно. Социалист, видишь ли! А ему социализм, как Прохору — бог: по привычке молится, а душой — не верит. Ты краснобайству его не верь… О чём вчера беседовали?
Анна. Рассказывал о сотрудничестве немецких социалистов с королём ихним.
Васса. Гляди, как бы он тебе брюхо не натискал социализмом своим.
Анна. Нет, уж я выучена! Он за Натальей Сергеевной ухаживает.
Васса. Знаю. Ну, Натка не глупа.
Анна. Он и за Людочкой…
Васса. Видишь, какой… разносторонний. (Звонок по телефону.) Да, я. Пожалуйста. Жду. Это квартирант — Мельников. (Отпускает её движением руки. Стоит у стола, раздумывая, перебирая бумаги и переставляя вещи, хмурится, глядя вперёд.)
Мельников (из комнаты Анны). Доброе утро, многоуважаемая.
Васса. Спасибо. Притворите дверь. Садитесь. Ну, что?
Мельников. Новости невесёлые. Предварительное следствие закончено, поступило прокурору. Следователь уверяет, что смягчил как только мог.
Васса. За три-то тысячи мог бы и совсем смягчить.
Мельников. Невозможно. Я читал показание этой бабы-сводни, она там пооткровенничала, как на исповеди.
Васса. Значит, суд будет?
Мельников. Неизбежно.
Васса. Наказанье-то какое?
Мельников. Возможно — каторжные работы.
Васса. Как это называется у вас?
Мельников. Что именно?
Васса. Баловство это… с детями?
Мельников. Растление…
Васса. И слово какое-то… липкое! Теперь — что будет?
Мельников. Прокурор составит обвинительный акт, вручат акт обвиняемому, арестуют его.
Васса. Всех троих? И сводню?
Мельников. Конечно.
Васса. А прокурор может ещё… смягчить?
Мельников. Прокурор — может. Но наш метит на высокую карьеру и едва ли решится. Хотя есть слух, что со стороны соучастников… деяния — хлопочут.
Васса. Ага! Нуте-ка, давайте похлопочем и мы. Попытайтесь, прошу вас. Предложите прокурору сделку, чтобы не заводил шума. Мне нужно похерить это дело, совсем похерить! У меня — дочери.
Мельников. Васса Борисовна, при всём моём уважении к вам и при всей благодарности за великодушие ваше…
Васса. Вы — короче! О благодарности будем говорить, когда кончим дело это мирно и прилично. Действуйте.
Мельников. Я — совершенно не в состоянии… Не могу.
Васса. Имейте в виду — мне денег не жалко… на этот случай! Удастся — векселя ваши возвращаю вам. Могу добавить ещё тысячи полторы. Будет пять. Довольно?
Мельников. Да, но… всё-таки я…
Васса. А вы — смелее!
Мельников. Лучше, если бы вы сами…
Васса. Ну, это слишком жирно будет для прокурора, чтоб я ему кланялась. Платить — согласна, а кланяться — нет! К тому же я — человек грубый, прямой. У меня — не выйдет. Вы сегодня же, пожалуйста! Потом позвоните и скажите цифру. Желаю успеха. Ну-с?
Мельников. Разрешите откланяться… Спешу в суд.
Васса. Да, да, спешите! (Сидит, закрыв глаза. Выдвинула ящик стола, чего-то ищет. Нашла коробочку, рассматривает содержимое, помешивая его вставкой пера. Шум за дверями. Быстро спрятала коробочку в карман. Входит Людмила.)
Людмила. Здравствуй; мама Вася! Милый мой, удивительный сон видела я, удивительно красивый…
Васса (целуя её). Для тебя, Людок, и явь хороша.
Людмила. Нет, послушай…
Васса. За обедом расскажешь.
Людмила. Там Натка смеяться будет, или ещё кто помешает, или я забуду. Сны ужасно легко забываются. Ты здесь послушай.
Васса. Нет, Людок, иди! И пришли мне Лизу живенько.
Людмила. Ах, боже мой! Какая ты сегодня недобрая!
Васса (одна, ворчит). Недобрая… Эх, дурочка… (Лиза пришла.) Брат жалуется, что ты не слушаешь его, замки не смазала.
Лиза. Васса Борисовна, не успеваю я. Одна для всех, на весь дом… Трудно мне! Дайте помощницу, девчоночку какую-нибудь…
Васса. Этого — не жди! Терпеть не могу лишних людей в доме. Тебе помогают барышни. Получаешь — хорошо, старайся. Меньше спи. Брат — дома?
Лиза. Нет.
Васса. Сергея Петровича позови ко мне.
(Стоит среди комнаты, думает, щёлкает пальцами, щупает карман. Железнов — в халате, растрёпанные курчавые волосы, щёки, подбородок давно не бриты, толстые седые усы.)
Васса. Только что встал или спать собираешься?
Железнов. Что тебе надо?
Васса (плотно притворяя дверь в комнату Анны Оношенковой). Не кричи. Не страшен.
(Железнов возвращается к двери.)
Васса (обошла его, притворила и эту дверь). Обвинение твоё утвердил прокурор.
Железнов (схватился за спинку стула). Не верю! Врёшь.
Васса (спокойно). Утвердил.
Железнов. Я ему, подлецу, девять тысяч в карты проиграл. Я намекал ему… Ещё одиннадцать дал бы…
Васса. На днях получишь обвинительный акт, после этого арестуют тебя, в тюрьму запрут.
Железнов. Пожадничала ты, пожадничала! Мало следователю дала. И Мельникову, видно, мало. Сколько дала, скажи?
Васса. За растление детей полагается каторга.
Железнов (сел, мотает головой, говорит глухо). А ты — рада?
Васса. У тебя дочери — невесты. Каково для них будет, когда тебя в каторгу пошлют? Кто, порядочный, замуж их возьмёт? У тебя внук есть, скоро ему пять лет минет. Лучше бы тебе, Сергей, человека убить, чем пакости эти содеять!
Железнов. Тебя убить следовало, вот что! Убить, жестокое сердце твоё вырвать, собакам бросить. Замотала ты меня, запутала. Ты…
Васса. Не ври, Сергей, это тебе не поможет. И — кому врёшь? Самому себе. Не ври, противно слушать. (Подошла к мужу, упёрлась ладонью в лоб его, подняла голову, смотрит в лицо.) Прошу тебя, не доводи дело до суда, не позорь семью. Мало о чём просила я тебя за всю мою жизнь с тобой, за тяжёлую, постыдную жизнь с пьяницей, с распутником. И сейчас прошу не за себя — за детей.
Железнов (в страхе). Что ты хочешь, что тебе надо? Что?
Васса. Ты знаешь.
Железнов. Не быть этому! Нет…
Васса. Хочешь, на колени встану? Я! Перед тобой!
Железнов. Отойди. Пусти! (Пробует встать.)
Васса (нажала руками плечи его, втиснула в кресло). Прими порошок.
Железнов. Уйди…
Васса. Подумай — тебе придётся сидеть в тюрьме, потом — весь город соберётся в суд смотреть на тебя, после того ты будешь долго умирать арестантом, каторжником, в позоре, в тоске — страшно и стыдно умирать будешь! А тут — сразу, без боли, без стыда. Сердце остановится, и — как уснёшь.
Железнов. Прочь… иди! Пускай судят. Всё равно.
Васса. А — дети? А — позор?
Железнов. В монастырь попрошусь. Пускай постригут. В схимники. Под землёй жить буду, а — буду!
Васса. Глупости говоришь. Прими порошок!
Железнов (встаёт). Не… не приму. Ничего от тебя не приму…
Васса. Прими добровольно.
Железнов. А то — что? Отравишь?
Васса. Сергей, вспомни о дочерях! Им жить надо. За пакости отцов дети не платят.
Железнов. А за матерей?
Васса. Бессмысленное сказал. Пойми, Сергей, я на суде молчать не стану. Я расскажу, как ты привозил в мой дом гулящих девок, как распутничал с ними, показывал гулящим-то Наталью с Людой, скажу, как учил их вино пить…
Железнов. Врёшь! Это Прохор, брат твой, учил, Прохор.
Васса. Людмилку напугал, и оттого она вроде слабоумной, учиться не может, ни к чему не способна.
Железнов. А Наталья — вся в тебя, вся!
Васса. Так вот знай: всё скажу суду и людям!
Железнов (встал, рычит). Отойди! Страшно глядеть на тебя. Пусти. (Оттолкнул её, идёт к двери.)
Васса (за ним). Прими порошок, Сергей…
Железнов. Нет! (Вышли. В двери — Лиза, в руках её — поднос, на нём несколько штук разнообразных замков. За нею — Прохор Храпов с большим амбарным замком в руке.)
Прохор (угрюмо). Из-за чего грызлись?
Лиза. Не знаю. Слышала только, что она уговаривала его порошок принять.
Прохор. Какой порошок?
Лиза. Наверное — лекарство.
Прохор. Какое лекарство?
Лиза. Откуда мне знать — какое?
Прохор. Ну, и дура! Сергею никаких лекарств не требуется. Он здоров, как верблюд. Мы с ним до четырёх утра, всю ночь девятку ловили и коньяком питались.
Лиза. Содовый порошок, может быть.
Прохор. Ещё раз — дура! Коньяк соды не требует. Чего торчишь? Поставь замки на стол. Ничего не видишь, не знаешь. За что тебе подарки дарю?
Лиза. Подарили вы мне! Скоро всем виден будет подарок ваш.
Прохор. Лучше — я, чем Пятёркин. Передвинь кожаное кресло, от солнца кожа портится, а ему шестьдесят пять рублей цена.
Лиза. Солнцу?
Прохор. Креслу, подарок мой сестре. Солнце ничего не стоит. Погоди-ка! Ты что это? Шутки шутить? Ты не забывайся однако! Солнцу! Избаловала тебя сестра, как старая девка — кошку. Ступай к чертям! (Разглядывает бумаги на столе, чихает. Поёт на «шестый глас»[9]
Под вечер осенью ненастной
В пустынных дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала…
Наталья (входит). Какой хороший день…
Прохор. Ещё ничего не известно, день только начался. Ты что росомахой такой бегаешь? Не причёсана… растрёпа!
Наталья. Знаешь — решили судить отца.
Прохор (испуганно). Кто сказал?
Наталья. Евгений Мельников.
Прохор (сел). Ах, чёрт… Не отвертелся, капитан. Вот те и Железновы! Вот те и Храповы, старинна честна́я фамилия! Дожили! Довёл капитан наше судно. Ой, будет срама! По смерть всем нам срама хватит.
Наталья. Может, оправдают?
Прохор. Не в этом дело! Дело в суде, в позоре. И, наверное, засудят. Теперь такая мода: ежели богат, значит — виноват. Несчастные люди — богатые! Ты пойми — не столько капитана Железнова судить будут, сколько нас, Храповых.
Наталья. Ничего нельзя сделать?
Прохор. В Америку бежать, куда все жулики скрываются.
Наталья. А — подкупить суд?
Прохор. Делали. Сестра не одну тысячу посеяла, чтобы скандал этот погасить. Полиции дано, следователю — дано. Не вышло, значит. Теперь мне городским головой — не быть, тебе с Людмилой женихов своего круга — не найти, даже и с приданым вашим. Запачкал вас папаша — сукин сын, проходимец! Эх, идиётка…
Наталья. Мать?
Прохор. Ну да.
Наталья. Она — не идиотка.
Прохор. А на кой чёрт лезла замуж за капитана этого? Почти на двадцать лет старше её.
Наталья. Вы уговаривали. Он приятель ваш.
Прохор. Я, я? Я — человек… не от мира сего! Да, я — добродушный. Артист в натуре. Я, молодой, мечтал в оперетке комиков играть. А он… по морям плавал! Эка важность! Мало ли дерьма по морям-то плавает!
Наталья. Она его любила?
Прохор. А поди ты к чёрту! Это не любовь, ежели от своего стада девка отбивается. Это — безумство! Ежели дворяне на цыганках, на актрисах женились — это нашему сословию не пример, не указ!
Васса. Кто это тебе не указ?
Прохор. Мы тут с Натальей…
Васса. Вижу, что тут и с Натальей.
Прохор. Как Сергей-то?
Васса. Ничего. На сердце жалуется. Ната, скажи, чтоб чаю дали мне.
Наталья. Сказали бы прямо, что мешаю…
Васса. Да. И — мешаешь. А чай я ещё не пила. Ты чего кричал?
Прохор. Закричишь! Суд-то не удалось отвести.
Васса. С девицами подожди говорить об этом. Сама скажу.
Прохор. Наталья знает. Она и сказала мне.
Васса. А ей — кто?
(Людмила тихонько входит.)
Прохор. Сын Мельникова. Напрасно девицы принимают его.
Людмила. Он интересный, а нам — скучно! Подруги всё хворают, не ходят к нам.
Васса. Ты, Люда, поди-ка помоги Лизе убраться в комнатах.
Людмила. Я хочу с тобой побыть. Что ты меня всё толкаешь куда-нибудь?
Васса. Дела, Людок, хозяйство.
Людмила. Хозяйство, хозяйство! А для дочери и нет время, ни минутки!
Васса. Вот, буду чай пить — придёшь, поговорим, а теперь — иди!
Людмила. Плакать хочется от этого. Я ведь знаю — ты будешь дядю Прохора ругать за то, что он папу распутным зовёт, знаю!
Васса (гладя голову дочери, провожает её к двери). Распутный, это… не обида. Распутный — распутывает. Кто-нибудь напутал, а он распутывает. Вот я — всю жизнь распутываю путаницы разные…
Людмила. Это ты шутишь! Я ведь знаю, что такое распутный! Вот — дядя Прохор.
(Васса хочет закрыть дверь за ней — не удалось.)
Людмила (выскользнув из-под руки матери). Распутный. Лизу беременной сделал. Папу ругает, не любит его.
Прохор. Сочиняешь! А вообще старики на любовь скупы.
Людмила. И ты, мама, не любишь?
Васса. Ну полно, полно!
Людмила. Почему не любишь? Дядя — тоже пьяница, так его — любишь… Пьянство — болезнь. Женя Мельников…
Прохор. Источник премудрости… к чёрту!
Людмила. Вроде… колик, какая-то…
(Лиза вносит маленький самовар, за ней — Наталья с подносом посуды. Васса, обняв дочь, ходит по комнате, как бы прислушиваясь к чему-то. Возбуждена, но скрывает возбуждение. Остановилась, рассматривает замки.)
Васса (брату). Всё ещё балуешься, не надоело?
Прохор. Баловство недорогое. А может быть, и не баловство?
Васса. Ну, а что же?
Прохор. Да — как знать? Никто замки старые не собирает, а я собираю. И выходит, что среди тысяч рыжих один я — брюнет. Н-да. Замок — это вещь! Всё — на замках, всё — заперто. Не научились бы запирать имущество, так его бы и не было. Без узды — коня не освоишь.
Васса. Ишь ты как! Даже не глупо. Наталья, разливай чай.
Прохор (следит за ней). Ты говоришь, зря деньги трачу, а я вот за этот амбарный замок семь целковых дал, так мне за него уже двадцать пять дают. Соберу тысячу замков — продам в музей… тысяч за двадцать.
Васса. Ну ладно, ладно! Дай бог нашему теляти волка поймати. (Людмиле неожиданно и громко.) Отца полюбила я, когда мне ещё не минуло пятнадцати лет. В шестнадцать — обвенчались. Да. А в семнадцать, когда была беременна Фёдором, за чаем в троицын день — девичий праздник — облила мужу сапог сливками. Он заставил меня сливки языком слизать с сапога. Слизала. При чужих людях. А нашу фамилию Храповых — люди не любили.
Людмила. Ой, Вася! Зачем ты рассказала?
(Наталья всё время следит из-за самовара за матерью.)
Васса. Он — весёлый был. Забавник.
Людмила. Шутил?
Васса. Наталья, помнишь, как ты коловоротом дырку в переборке просверлила и забавами отца любовалась?
Наталья. Помню.
Васса. А потом прибежала ко мне, в слезах, и кричала: «Прогони их, прогони!»
Наталья. Помню. Это вы домашний суд устраиваете?
Прохор. Ох, язва какая!
Васса. Значит — помнишь, Наталья? Это — хорошо! Без памяти нельзя жить. Родила я девять человек, осталось — трое. Один родился — мёртвый, две девочки — до года не выжили, мальчики — до пяти, а один — семи лет помер. Так-то, дочери! Рассказала я это для того, чтобы вы замуж не торопились.
Людмила. Ты никогда не рассказывала… так.
Васса. Времени не было.
Людмила. Почему все помирали, а мы живы?
Васса. Такое уж ваше… счастье. А помирали оттого, что родились слабые, а слабые родились потому, что отец пил много и бил меня часто. Дядя Прохор знает это.
Прохор. Н-да, бивал! Это — было. Приходилось мне отнимать её из капитановых рук. Он людей бить на матросах учился, так что бил… основательно!
Людмила. А ты почему не женатый?
Прохор. Я — был. В оперетке одной поётся:
Жениться нам весьма легко,
Но трудно жить вдвоём…
Людмила. У тебя все песни на один мотив.
Прохор. Так проще, лучше слова помнишь. Я с женой четыре года жил. Больше — не решился. Спокойнее жить одному — сам себе хозяин. Зачем свои лошади, когда лихачи есть?
Наталья. Фёдор будет жить с нами?
Васса. Вылечится — будет, конечно.
Наталья. И — Рашель?
Васса. Ну… а как же? Жена.
Людмила. Какая хорошая она, Рашель!
Наталья. После суда над отцом — будут жить?
Васса (вспыхнув). Много спрашиваешь, Наталья! И любопытство твоё нехорошее.
Людмила. Не сердись, не надо!
Лиза (испуганно). Васса Борисовна… Сергей. Петрович…
Васса (как будто пошатнулась, но спокойно). Что? Зовёт?
Лиза. Они, кажется, померли…
Васса (сердито). С ума сошла! (Быстро ушла. Людмила за ней. Наталья встала на ноги, смотрит на дядю, он — растерянно — на неё.)
Прохор. Даже… ноги трясутся! Иди, Натка, иди! Что там… такое?
Наталья. Если помер, значит, судить некого?
Прохор. Ид-ди, говорю! (Остался один, пьёт холодный чай. Бормочет.) Вот так… чёрт! Ух…
Лиза (вбегает, говорит испуганно, вполголоса). Прохор Борисыч, как же это? Он совсем здоровый был…
Прохор. Что — как же? Был и — нет! И может, это обморок?
Лиза. Совсем здоровый… Прохор Борисыч… давеча, порошок-то…
Прохор (ошеломлённый). Что-о? Это ты… (В ярости схватил её за горло, трясёт.) Если ты, дикая рожа, не забудешь… если ты… ах ты, змея! Что выдумала, а? Как ты смеешь? (Оттолкнул её, отирает пот с лысины.)
Лиза. Вы же сами приказали всё говорить вам…
Прохор. Что говорить? Что видела, слышала, о том — говори! А — что ты, видела? Ты — выдумала! Вы-ду-ма-ла, а не видела. Пошла вон, идиётка! Я те всыплю… порошок! Слово это забудь…
(Выгнал. Мечется по комнате, подходит к двери, и как будто не может шагнуть дальше. Входят Васса, Людмила, за ними Пятёркин.)
Прохор. Что, Вася, как? Действительно?
Васса. Да. Кончился.
Людмила. Мама, я возьму лавр?
Васса. Да, бери.
(Пятёркин выкатывает кадку с лавром. Людмила взяла с подоконников цветы, уходит, тотчас возвращается.)
Прохор. Удивительно, как это он? Вполне… здоров был. Мы с ним до четырёх утра…
Васса. Коньяк пили.
Прохор. Верно. Мне сейчас вот Лизавета сказала — порошок ты ему…
Васса. На изжогу жаловался. Соды попросил.
Прохор (обрадовался). Сода? Ага!
Людмила. Дядя Прохор, ты ужасный! Папа скончался, а ты улыбаешься… Что это?
Прохор. Ничего, Людок…
Васса (у телефона). Шесть — пятьдесят три. Да. Спасибо. Кто? Вы, Яков Львович? Пожалуйте к нам. Нет, сейчас, немедля. Да, Сергей Петрович скончался. Нет, был вполне здоров. В одночасье. Никто не видел как… Пожалуйста.
Прохор (тихо, с восхищением). Богатырь ты, Васса, ей-богу!
Васса (изумлённо). Это что ещё, что ты плетёшь? Опомнись! Дурак…
Занавес
Второй акт
Через несколько месяцев. Та же весёлая комната. Васса — сидит в кожаном кресле. На тахте — Людмила, Наталья, Анна, Евгений Мельников. Отпили чай, самовар и посуда ещё не убраны. Вечер, горит огонь, но в комнате мягкий сумрак. В саду луна, чёрные деревья.
Васса. Ну вот, рассказала я вам старинные свадебные обряды, рассказала, как в старину мужья с жёнами жили…
Анна (тихо). Страшно жили.
Наталья. И глупо очень.
Людмила. А почему люди несчастны, Вася?
Евгений. По глупости и несчастны.
Васса. Почему несчастны — я не знаю, Людка. Вот Онегин с Натальей знают — по глупости. Но говорят — да я и сама видела — умные-то несчастней дураков.
Евгений. Если принять, что богатые умнее бедных…
Васса. Богатые, конечно, умнее, а живут дрянно и скудно. И никогда богатый не веселится так от души, как бедный.
Анна. Это верно.
Наталья. Значит, нужно жить в бедности.
Васса. Вот, вот. Именно — так. Ты попробуй, Натка, испытай. Выходи замуж за Онегина и поживи. Он будет подпоручиком в пехоте, ты — полковой дамой, есть такие. Приданого я тебе не дам, и жить будете вы на сорок целковых в месяц. На эти деньги: одеться, обуться, попить, поесть и гостей принять да покормить. Детей заведёте на эти же деньги, да…
Наталья. Я детей родить не стану. Зачем несчастных увеличивать?
Васса. Это, конечно, умно. Зачем, в самом деле? Так вот, Онегин, впереди-то у тебя сорок целковых и денщик, каждый день будет котлеты жарить из дешёвого мяса с жилами.
Евгений (мрачно). Я, может быть, во флот перейду…
Людмила. Я тоже не пойду замуж, страшно очень! Я лучше путешествовать буду, ботанические сады смотреть, оранжереи, альпийские луга…
Наталья. Всё это переделать надо — браки, всю жизнь, всё!
Васса. Вот и займись, переделай. Гурий Кротких научит, с чего начать.
Наталья. Я без него знаю — с революции!
Васса. Революция вспыхнула да и прогорела — один дым остался.
Анна. Это вы — про Государственную думу?
Васса. Ну хоть про неё. Там головни-то шипят. Сырое дерево горит туго. А Гурий Кротких — научит. Он за двести целковых в месяц меня хозяйствовать учит, а тебя рублей за пятнадцать будет учить революцию делать. Полтина за урок. Пришёл ко мне служить — штаны были мятые, а недавно, в театре, гляжу — на жене его золотишко кое-какое блестит. Так-то, девицы! В матросы, значит, Онегин?
Евгений. Это не решено. И почему вы зовёте меня Онегиным?
Васса. Решай. Тебе пора юнкером быть, а ты всё ещё кадет. А Онегиным я тебя называю…
Наталья. Он не похож на Онегина.
Васса. Разве? А такой же — надутый… Ну, ладно! Конечно, тебе, Ната, лучше знать, на кого он похож.
Наталья. Ни на кого.
Васса. Из людей?
Евгений (обиженно). Я совершенно не понимаю, когда вы шутите, когда говорите серьёзно. Странная манера!
Васса. А ты не сердись, не обижайся, ты — понимай. Вот я тебе расскажу: когда у нас в затоне забастовка была и пришли солдаты, так слесарь Везломцев и сказал подпоручику: «Вы, говорит, ваше благородие, сорок целковых получаете, а я зарабатываю семьдесят пять, могу догнать и до ста. Так как вы, говорит, служите богатым, а я богаче вас, так кричать на меня, богатого, вам будто не следует».
Евгений. Не вижу в этом ничего… интересного.
Наталья. Мать любит дразнить людей.
Васса. В этом грешна. Я людям — недруг.
Людмила. Неверно это, Вася!
Васса. Нет, верно. Недруг. Ну, ладно! Поговорили, поба́яли — идите-ка, девушки, к себе, а я поработаю… по хозяйству. Ты, Анна, останься. Ну, пошли, пошли! За ужином увидимся. (Анне.) Ну что, верно — вписался отец Евгения в «Союз русского народа»?
Анна. Верно.
Васса. Это он, дурак, из-за сына. Женьку-то хотят выгнать из кадетского корпуса. Боюсь, испортит мне девку хлыщ этот.
Анна. По-моему, Наташа от скуки занимается им.
Васса. Злым — скука не знакома.
Анна. После смерти Сергея Петровича она очень мрачная стала. И, конечно, слухи эти…
Васса. А слухи живут?
Анна. Да.
Васса. А ты слухам — веришь?
Анна. Нет. Меня только самоубийство Лизы смутило. Не могу понять — почему? Такая славная. Жила у вас с детства, все любили её.
Васса. Это Прохорово дело. Он её чем-то запугал.
Анна. Она жила с ним?..
Васса. Заставил. А разве не верят, что Лизавета в бане угорела?
Анна. Не многие верят.
(Поля входит.)
Васса. Чего тебе надо? Ну, чего мнёшься? Говори.
Поля (негромко). Там женщина.
Васса. Какая? В эту пору?
Поля. Трудное имя… Моисеевна.
Васса. Кто-о? (Быстро идёт, остановилась. Анне.) Не говори ничего девицам, я им сюрприз сделаю. Не пускай ко мне никого. (Поле.) Убери самовар, вскипяти маленький. (Ушла.)
Анна. Ну как — привыкаешь?
Поля. Трудно. Я думала, что мне только девицам служить, а у хозяйки своя будет горничная. Прохору Борисовичу — лакея надо, я за ним ухаживать не могу.
Анна. Пристаёт?
Поля. Такой бесстыдник — невозможный! Вот сейчас гуляет в одной нижней рубахе и поёт, поёт всё одно какое-то. Вчера все уже легли спать, а он гремит железом и поёт. Такая тоска от него. Что это он, Анна Васильевна?
Анна. Ненормальный. Алкоголик, то есть пьяница.
Поля. Я очень благодарная вам, дом хороший.
Анна. А люди — плохие, хочешь сказать?
Поля. Я людям не судья, сама — судимая, хошь и оправдали, а всё-таки в тюрьме сидела. К тому же рассказывают, что до меня горничная повесилась в бане.
Анна. Это — ложь. Она угорела в бане. Готовила баню и угорела. Была она беременная.
Поля. Вот видите, и — беременная!
Людмила (в руках круглая скамейка, за нею Пятёркин несёт кадку с каким-то растением). Вот сюда, ему нужно много солнца. Неправильно поставил, передвинь на середину.
Пятёркин. Слушаю. Так? (Он спрашивает, стоя на одном колене.)
Людмила. Хорошо. Какие у тебя волосы ужасные. Жёсткие, должно быть?
Пятёркин. Даже нисколько, пощупайте.
Людмила (проводя рукой по его гриве). Точно у льва.
Пятёркин. Вот это верно. Это все говорят.
Людмила. Кто — все?
Пятёркин. Знакомые. И — вообще — люди.
Людмила. Что же ты на коленях стоишь?
Пятёркин. Приятно мне на коленях перед вами.
Людмила. Ну уж… сочиняешь! Я бы никогда на колени перед мужчиной не встала.
Пятёркин. Вам это не требуется, он сам пред вами встанет… Вы с мужчиной можете делать что угодно вашему любопытству.
Людмила. А я ничего не хочу. И не буду.
Пятёркин. В этом ваша воля.
Людмила. Подождите, я спрошу садовника, что взять отсюда… (Ушла.)
Анна (из своей комнаты). Не по своей силе, Пятёркин, дерево ломишь.
Пятёркин. А ты не ревнуй. Как знать? Всё может быть, всё надо пробовать.
Анна. Если Васса узнает о твоих разговорчиках…
Пятёркин. От кого узнает?
Анна. Вылетишь из дома в минуту.
Пятёркин. Ты — не скажешь, а Людмилка тогда поймёт обстоятельство игры, когда уже поздно будет. Ты только не мешай. Мешать мне — у тебя расчёта нет. Ты свой барыш аккуратно получаешь, а меня, может, завтра выгонят. Ну, тогда и твои дела пошатнутся…
Анна. Мне — что? Однако видеть тебя в числе хозяев — как будто и обидно…
Людмила (возвратилась). Иди, Пятёркин, больше ничего не надо.
Пятёркин. Желаю вам счастья на сей день и до конца века.
Людмила. Услужливый какой.
Анна. Да.
Людмила. А — пляшет как! Удивительно!
Анна. Всё-таки ты, Люда, осторожнее с ним.
Людмила. А что он мне сделает?
Анна. Ребёнка может сделать.
Людмила. Фу, какая гадость!
Анна. Ребёнок-то?
Людмила. Ты, ты гадость говоришь! (Уходит.)
Анна (вслед ей). Так я — о ребёнке!
Васса (широким движением руки изгоняет Анну и Полю. Рашель — под тридцать лет, одета изящно, но просто, строго, эффектно красивая). Ну-ка, ну, Рашель, садись, рассказывай, как это ты явилась, откуда?
Рашель. Из-за границы.
Васса. Ну да, понятно. Пустили?
Рашель. Нет, я приехала в качестве компаньонки с музыкантшей.
Васса. С чужим паспортом — значит? Смелая ты. Молодчина. И — ещё красивее стала. С такой красотой, да… Ну — ладно! Как — Фёдор? Правду скажи.
Рашель. Скрывать правду — не моё дело. Федя, Васса Борисовна, безнадёжен. Угасает. Доктора говорят — месяца два, три осталось ему жить.
Васса. Сгорел, значит, сын капитана Железнова.
Рашель. Да. Худой, почти прозрачный. Понимает, что приговорён. Но всё такой же весёлый, остроумный. А как мой Коля?
Васса. Сгорел Фёдор Железнов. Наследник мой. Голова всего хозяйства.
Рашель. Коля — спит?
Васса. Коля-то? Не знаю. Наверно — спит.
Рашель. Можно взглянуть на него?
Васса. Нельзя.
Рашель. Почему?
Васса. Его нет здесь.
Рашель. Позвольте! Вы… что это значит?
Васса. Ничего плохого не значит. Коля в деревне живёт, в сосновой роще. Песок там. Там — хорошо. В городе ему вредно жить, у него гланды. Родители плохим здоровьем наградили его.
Рашель. Далеко это?
Васса. Вёрст шестьдесят.
Рашель. Как же мне туда съездить?
Васса. А тебе не надо ездить туда. Ну-ка, Рашель, давай сразу и ясно — поговорим!
Рашель. Умер?
Васса. Тогда и говорить не о чем, одним словом всё сказано. Нет — жив, здоров и хороший, детёныш умный. Он тебе зачем нужен?
Рашель. Я решила его отправить за границу. Там сестра моя замужем за профессором химии, детей у них нет.
Васса. Так я и думала: Рашель, наверно, ребёнка потащит в свой круг. Нет, не дам я тебе Кольку-то! Не дам!
Рашель. Как это? Я — мать!
Васса. А я — бабушка! Свекровь тебе. Знаешь, что такое свекровь? Это — всех кровь! Родоначальница. Дети мне — руки мои, внучата — пальцы мои. Поняла?
Рашель. Позвольте… Я не понимаю вас. Это вы серьёзно? Это… допотопное что-то… Вы же — умная, вы не можете так думать.
Васса. Чтобы не говорить лишних слов, — ты молчи и слушай. Колю я тебе не дам.
Рашель. Этого не может быть!
Васса. Не дам. Думай, что ты можешь сделать против меня? Ничего не можешь. Для закона ты — человек несуществующий. Закон знает тебя как революционерку, как беглую. Объявишь себя? Посадят в тюрьму.
Рашель. Неужели вы воспользуетесь моим положением? Не верю! Вы не сделаете этого. Вы отдадите мне сына.
Васса. Пустяки говоришь. Всё это лишнее — твои слова. Я сделаю, как решила.
Рашель. Нет!..
Васса. Не ори! Спокойно. Колю я тебе не дам. Ему другая судьба назначена.
Рашель. Да — что вы — зверь?
Васса. Я говорю — не ори! К чему это — крик? Я — не зверь. Зверь выкормит детёныша, и — беги, сам добывай хлеб себе, как хошь. Хочешь куриц ешь, хочешь — телят. Конечно, речь идёт не о зайцах, а о серьёзном зверье. А ты вот своего детёныша на свободную добычу не пускаешь. И я внука своего не пущу. Внук мой — наследник пароходства Храповых и Железнова. Единственный наследник миллионного дела. Тётки его — Наталья и Людмила — выделены будут в малых частях, тысяч по пятьдесят, им и того — много. Всё остальное ему.
Рашель. Вы ошибаетесь, если думаете этим подкупить или же утешить меня, — ошибаетесь. Это — невозможно!
Васса. Зачем тебя подкупать, зачем утешать? Ты, Рашель, знаешь — я тебя врагом не считала, даже когда видела, что ты сына отводишь от меня. На что он мне годен, больной? Я с ним неласкова была и видела — ты его любишь. И я тебе сказала тогда — люби, ничего! Немножко радости и больному надобно. Я даже благодарна была тебе за Фёдора.
Рашель (вспыхнула). Всё это — ложь! Это… отвратительно. Я — поверить не могу… Это… зверство!
Васса. Не веришь, а ругаешься. Ничего, ругай. Ругаешься ты потому, что не понимаешь. Ты подумай, что ты можешь дать сыну? Я тебя знаю, ты — упрямая. Ты от своей… мечты-затеи не отступишься. Тебе революцию снова раздувать надо. Мне — надо хозяйство укреплять. Тебя будут гонять по тюрьмам, по ссылкам. А мальчик будет жить у чужих людей, в чужой стороне — сиротой. Рашель, помирись — не дам тебе сына, не дам!
Рашель (спокойней, презрительно). Да, в конце концов вы можете это сделать, я понимаю. Вы даже можете выдать меня жандармам.
Васса. И это могу. Всё могу! Играть — так играть!
Рашель. Чем можно тронуть дикий ваш разум? Звериное сердце?
Васса. Опять звериное. А я тебе скажу: люди-то хуже зверей! Ху-же! Я это знаю! Люди такие живут, что против их — неистовства хочется… Дома ихние разрушать, жечь всё, догола раздеть всех, голодом морить, вымораживать, как тараканов… Вот как!
Рашель. Чёрт вас возьми… Ведь вот есть же у вас, в этой ненависти вашей, что-то ценное…
Васса. Ты, Рашель, умная, и, может быть, я неоднократно жалела, что ты не дочь мне. Кажись, даже говорила это тебе! Я ведь всё говорю, что думаю.
Рашель (глядя на часы). Ночевать у вас можно, что ли?
Васса. Ну а как же? Ночуй. Не выдам жандармам-то. Девчонки будут рады видеть тебя. Очень рады будут. Они тебя любят. А Колю я тебе не дам! Так и знай.
Рашель. Ну, это… увидим!
Васса. Выкрасть попробуешь? Пустяки…
Рашель. Нет, я больше не буду говорить об этом. Устала, изнервничалась, да ещё вы ошарашили. Страшная вы фигура! Слушая вас, начинаешь думать, что действительно есть преступный тип человека.
Васса. Всё есть! Хуже ничего не придумаешь, всё уж придумано.
Рашель. Но не много жизни осталось для таких, как вы, для всего вашего класса — хозяев. Растёт другой хозяин, грозная сила растёт, — она вас раздавит. Раздавит!
Васса. Вон как страшно! Эх, Рашель, кабы я в это поверила, я бы сказала тебе: на, бери всё моё богатство и всю хитрость мою — бери!
Рашель. Ну, это вы… врёте!
Васса. Да — не верю я тебе, пророчица, не могу поверить. Не будет по-твоему, нет!
Рашель. А вы жалеете, что не будет? Да?
Васса. А вдруг — жалею? А? Эх ты… Когда муженёк мой все пароходы, пристани, дома, всё хозяйство — в одну ночь проиграл в карты, — я обрадовалась! Да, верь не верь, — обрадовалась. Он, поставив на карту последний перстень, — воротил весь проигрыш, да ещё с лишком… А потом, ты знаешь, начал он безобразно кутить, и вот я полтора десятка лет везу этот воз, огромное хозяйство наше, детей ради, — везу. Какую силу истратила я! А дети… вся моя надежда, и оправдание моё — внук.
Рашель. Сообразите: насколько приятно мне слышать, что мой сын предназначен для оправдания ваших тёмных делишек… в жертву грязного дела…
Васса. Неприятно? Ничего, я от тебя тоже кое-что кисленькое слышала. Давай-ка чай пить. При девицах — сохраним вежливость, — так, что ли?
Рашель. Не надо им говорить, что я приехала нелегально. И спор наш — не следует знать им. Они ведь ничего не решают.
Васса. Понятно — не надо!
(Поля в двери.)
Васса. Зови девиц. Кадета — скажи им — не надо. Тихо скажи, чтоб он не слышал. Самовар подашь. Иди. Вот как встретились мы, Рашель!
Рашель. Неприятная встреча.
Васса. Что делать? Приятно — только дети живут, да и то недолго.
Рашель. Мне всё-таки кажется невероятным всё это.
Васса (толкает ногой стул). Ну, как это невероятно?
Людмила (вбегает, за ней идёт Наталья). Ой, кто, что? Рашель… Рашель!
Наталья. Не телеграфировала — почему?
Васса. Натка спрашивать любит. Ей скажут: «Здравствуй», а она спрашивает: «Почему?»
Рашель. Ты, Люда, не изменилась, всё такая же милая, даже как будто и не выросла за эти два года.
Людмила. Это — плохо?
Рашель. Конечно — нет! А вот Ната…
Наталья. Постарела.
Рашель. О девушке не скажешь — возмужала, но именно такое впечатление.
Наталья. Говорят — созрела.
Рашель. Это иное!
(Девицы обрадованы встречей, Рашель говорит устало, почти не отводя взгляда от Вассы. Сёстры усаживают её на тахту. Васса спокойна, сидя у стола, готовит чай.)
Людмила. Садись, рассказывай.
Наталья. Как Фёдор? Выздоравливает?
Рашель. Нет, Фёдор — плох.
Наталья. Зачем же ты уехала от него?
Рашель. За сыном, за Колей.
Васса. А я его не даю за границу.
Людмила. Раша, милая, какой он стал прелестный, Коля! Умный, смелый… Он в лесу живёт, в Хомутове. Замечательное село. Там такой сосновый лес.
Наталья. Разве его перевезли из Богодухова?
Людмила. Богодухово — тоже замечательное! Там — липовая роща, пасеки…
Рашель. Оказывается, вы и не знаете — где он?
Васса. Идите к столу-то.
Рашель. Расскажи, как ты живёшь?
Людмила. Я — удивительно хорошо. Вот видишь — весна, мы с Васей начали работать в саду. Рано утром она приходит: «Вставай!» Выпьем чаю и — в сад. Ах, Раша, какой он стал, сад!
(Анна вошла, молча здоровается с Рашелью, говорит что-то Вассе. Обе вышли.)
Людмила. Войдёшь в него, когда он росой окроплён и весь горит на солнце… как риза, как парчовый, — даже сердце замирает, до того красиво! В третьем году цветочных семян выписали почти на сто рублей, — ни у кого в городе таких цветов нет, какие у нас. У меня есть книги о садоводстве, немецкому языку учусь. Вот и работаем, молча, как монахини, как немые. Ничего не говорим, а знаем, что думаем. Я — пою что-нибудь. Перестану, Вася кричит: «Пой!» И вижу где-нибудь далеко — лицо её доброе, ласковое…
Рашель. Значит, счастливо живёшь, да?
Людмила. Да! Мне даже стыдно. Удивительно хорошо!
Рашель. А ты, Ната?
Наталья. Я! Я тоже удивляюсь.
Прохор (выпивши, с гитарой). Б-ба! Р-рахиль!.. (Поёт.) «Откуда ты, прелестное дитя?» Ой, как похорошела!
Рашель. А вы — всё такой же…
Прохор. Ни лучше, ни хуже. Остаюсь при своих козырях.
Рашель. Веселитесь?
Прохор. Именно. Ремесло моё. Главное качество — простодушная весёлость. Это у меня от природы естества моего. Капитан Железнов — помер, так я для славы семейства и хозяйства — за двоих теперь гуляю.
Рашель. Он — давно хворал?
Прохор. Это — верно, давно пора.
(Людмила смеётся.)
Рашель. Я неправильно спросила — долго хворал?
Прохор. Капитан? Он — не хворал. Он — в одночасье — пафф! И — «со святыми упоко-о-ой».
Наталья. Дядя, перестаньте! Это — безобразие!
Прохор. Со святыми — безобразие? Ты, девка, не учи меня, молода учить! Откуда же ты явилась, разрушительница жизни? Из Швейцарии? Фёдор-то жив?
Рашель. Жив.
Прохор. Плох?
Рашель. Да, плох.
Прохор. Нестойко потомство Железнова, мы, Храповы, покрепче будем! Впрочем, сын твой, Колька, хорош, разбойник! Приметливый. Как-то мы с Железновым поругались за обедом. На другой день я здороваюсь: «Здравствуй, Коля!» А он: «Пошёл прочь, пьяная рожа!» Убил, А утро было, и я ещё трезвый… Что же вы тут делаете? Чай пьёте? Чай только извозчики пьют, серьёзные люди утоляют жажду вином… Сейчас оно явится. Портвейн, такой портвейн, что испанцы его не нюхали. Вот Наталья знает… (Идёт. Васса навстречу.)
Васса. Что там в клубе случилось?
Прохор. В клубе? А ты откуда знаешь?
Васса. По телефону.
Прохор. В клубе — драка на политической почве. Очень просто.
Васса. Снова о тебе в газете напишут?
Прохор. Почему — обо мне? Я один раз ударил. Он — на Думу лаял, ну, а я его — по морде.
Васса. Послушай, Прохор…
Прохор. Сейчас приду. И буду слушать, как (поёт): «Не искушай-ай меня без нужды-ы…»
Людмила. Какой смешной, правда? Он всё больше пить стал. И Наташу учит…
Наталья. Уже научил.
Рашель. Это — серьёзно, Ната?
Наталья. Да. Мне очень нравится вино. И опьянение нравится.
Васса. Ты прибавь: а бить меня — некому!
Наталья. А бить меня — некому.
Васса. Наталья! Не балуй.
Наталья. Вы велели прибавить, я прибавила.
Васса. Счастье твоё, что у меня времени не хватает чёрта выгнать из тебя!
Людмила. Ната — очень дерзкая с мамой, видишь, Раша. По-моему, это плохо.
Васса. Замахиваешься по-благородному жить… Интеллигентно. А сама — свинья!
Наталья. Свиньи хороших пород очень ценятся.
Васса (гневно). Вот так и живём, Рашель.
Рашель. Плохо живёте, но лучшего и не достойны. Эта обессмысленная жизнь вполне заслужена вами.
Васса. Мной? Врёшь!
Рашель. Не только вами лично, сословием вашим, классом.
Васса. Ну вот, поехала!
Рашель. Там, за границей, также скверно живут. Может быть, даже и сквернее, потому что спокойнее и меньше мучают друг друга, чем вы.
Наталья. Это верно? Или — для утешенья?
Рашель. Верно, Наташа. Я не из тех, которые утешают. Мир богатых людей разваливается, хотя там они — крепче организованы, чем у нас. Разваливается всё, начиная с семьи, а семья там была железной клеткой. У нас — деревянная.
Васса. Рашель!
Рашель. Да?
Васса. Живи с нами. Фёдор умрёт, сама говоришь. Довольно тебе болтаться… странничать, прятаться! Живи с нами. Сына будешь воспитывать. Вот — девочки мои. Они тебя любят. Ты — сына любишь.
Рашель. Есть нечто неизмеримо более высокое, чем наши личные связи и привязанности.
Васса. Знаю. Дело есть, хозяйство. Но… вот что выходит: и взять можно, и положить есть куда, а — иной раз — не хочется брать.
Рашель. Это вы… не от себя говорите.
Васса. Как это — не от себя?
Рашель. Может быть, иногда, вы чувствуете усталость от хозяйства, но чувствовать бессмысленность, жестокость его вы — не можете, нет. Я вас знаю. Вы всё-таки рабыня. Умная, сильная — а рабыня. Червь, плесень, ржавчина портят вещи, вещи — портят вас.
Васса. Премудро. Но едва ли верно! Я тебе скажу, чего я хотела, вот при дочерях скажу. Хотела, чтоб губернатор за мной урыльники[10] выносил, чтобы поп служил молебны не угодникам святым, а вот мне, чёрной грешнице, злой моей душе.
Рашель. Это — от Достоевского и не идёт вам.
Наталья. Мать Достоевского не знает, она книг не читает.
Васса. От какого там Достоевского? От обиды это. От незаслуженной обиды… Вот — девчонки знают, я сегодня рассказывала им, как меня…
Прохор (две бутылки вина в руках). Вот оно! Нуте-ка, давайте, отнесёмся серьёзно. Вася, разреши угостить? Не пожалеешь. Редкая вещь…
Васса. Давай! Давай! Девчонки, садитесь к столу… Что, в самом деле? Сноха… явилась! Давай, Прохор. Кого ты избил?
Прохор. Квартиранта Мельникова по роже. Ещё кого-то… Ерунда! Заживёт!
Васса. А знаешь — Мельников-то в «Союз русского народа» вписался.
Прохор. Ну, так что? Важность какая! Я вот в телефонной книге вписан, а — не горжусь. Рюмки!
(Звонок телефона.)
Васса. Это меня. (У телефона.) Кто это? Да, я. Какой пароход? Почему? Идиоты! Кто это грузил? В Уфе? Терентьев? Рассчитать болвана! Моё присутствие — зачем? Арестовали всю баржу? А ещё что? Кроме кожи… О, дьяволы! Санитарная комиссия — там? Инспектор — тоже? Сейчас приеду. (Бросила трубку.) Ну, вы тут… подождите, смирно. У меня — скандал: арестовали баржу, идиот приказчик погрузил кожу без санитарного осмотра, без клейм. А на барже — ещё овчины, лыко, мочало. Поеду. (Ушла, взглянув на Рашель, поймав её взгляд.)
Прохор. Поехала речной полиции взятку давать. У нас речная полиция — разбойники. И сухопутная — тоже. Однако к чёрту всё это. Наливаю. Наталочка, — это будет получше твоего любимого. (Поёт на «шестый глас».)
Наливай, брат, наливай,
Всё до капли вы-пи-вай…
Занавес
Третий акт
Тотчас после ухода Железновой. Прохор курит сигару. Людмила увлечённо ест бисквиты, макая их в блюдце с вареньем. Наталья — рядом с Рашелью, в руке — рюмка. Рашель — задумчива.
Прохор. Вот так и живём, Рашель, — беспокойно живём. Полиция обижает. (Хохочет.)
Рашель. Вы — уже городской голова?
Прохор. В мечтах побывал на этом пункте, а потом сообразил — на кой чёрт мне нужна обуза сия? Поживу лучше вольным казаком…
Наталья. Неверно это! Казак вы — не вольный. И от выборов отказались из трусости.
Прохор. Ужас, до чего Наталья любит обижать меня. И вообще — всех… Молодая, а уже — ведьма. Очень похожа… Мм-да! Однако она верно сказала — я человек осмотрительный. После смерти капитана…
Наталья. После смерти отца пошли слухи, что он отравился… Даже что мы отравили его, чтобы не позориться на суде.
Людмила. Глупости какие!
Прохор (беспокойно). Вот именно — глупости! И дело-то это паскудное прекращено было прокурором…
Наталья. За недоказанностью обвинения… А дядя испугался слухов, подумал — не выберут его в головы.
Прохор. Довольно, Натка!
Наталья. А следовало идти против слухов, против людей…
Прохор. Она — всегда вот так, — против!
Рашель (гладя руку Наталье). Так и надо!
Наталья. Рашель, если обвинение не доказано, это ведь ещё не значит, что обвиняемый не виноват?
Рашель. Да, не значит.
Людмила. Разве так — против всех надо, Рашель? Разве нельзя жить…
Наталья. Дурой, как Людмила Железнова.
Людмила. Напрасно ругаешь, ведь я не рассержусь! Ой, Рашель, я как не люблю всё это… злость и всякое такое…
Наталья. Она бисквиты с вареньем любит!
Людмила. А тебе завидно, что люблю? Ты злишься потому, что у тебя аппетита нет. Ела бы побольше, так не сердилась бы!
Прохор (поет). «Я не сержусь, хоть больно ноет грудь». Кроме бисквитов и всяких сладостей, Людмилка обожает что-нибудь военное и чтобы — с перьями, как у индейцев.
Людмила. И вовсе это неправда.
Прохор. Вот что, — давайте-ка пошлём к чёртовой матери всё это: семейность, прошлое и — всё вообще. Сочиним маленький кавардак, покуда хозяйки нет! Я тебе, Рахиль, плясуна покажу, эх ты! Ахнешь! Ну-ка, Люда, зови Пятёркина…
Людмила. Вот это хорошо!
Прохор. С гитарой! (К Рашели.) Когда к сыну поедешь?
Рашель. Он далеко?
Прохор. Двадцать три версты, двадцать пять. Утешный человечек. Здоровьишко слабое, а — хорош!
Рашель. Бабушка не хочет отдавать его мне.
Прохор. Это она — правильно! Тебе сын — ни к чему, при твоей беглой жизни.
Рашель. А ты как думаешь, Ната?
Наталья. Требуй, чтоб отдала. Не будет отдавать — выкради!
Прохор. Ого!
Наталья. Да, да — выкради, увези, спрячь. Ты — видишь, какие мы все! Ты же видишь…
Рашель. Выкрасть… Увезти. Это я не могу сделать.
Наталья. Почему?
Рашель. У меня есть другое дело, более серьёзное.
Наталья. Серьёзнее сына? Да? Зачем же ты родила, если у тебя есть дело серьёзнее? Зачем?
Рашель. Да, это моя ошибка!
Наталья. А — какое дело? То, о котором ты говорила… два года тому назад. Я — помню… Очень помню.
Рашель. Но — не веришь?
Наталья. Не верю.
Рашель. Это потому, что не понимаешь. А для меня — нет жизни вне этого дела. И пусть я потеряю… никогда не увижу Колю…
Прохор. Постой! Выкрасть — это дело! Это, Раха, замечательно! Ух, сестре — вилка в бок! Рашель, действуй! Мы с Наткой поможем тебе, честное слово. У меня есть Пятёркин — он всё может!
Рашель. Перестаньте!
Прохор. Алёшка Пятёркин? Да он — архиерея украдёт, не то что мальчика!
Рашель. Играть моим сыном…
Прохор. Вот он, Пятёркин, храбрый воин — в обозе служил! Лёшка, «птичку божию» делаем! Для заграницы, для Европы — понял? Чтобы — безупречно!
(Прохор берёт из рук Пятёркина гитару, пробует строй. Людмила принесла бубен и балалайку, бубен дала сестре.)
Прохор. Девицы, с тихой грустью! Особенно — бубен! Он гудит, а не бухает…
Людмила. Знаем.
Прохор. Начали. (Запевает, как всегда, на «шестый глас», Людмила, Пятёркин — вторят.)
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда.
Птичка жить нам не мешает
Никак и никогда!
Долгу ночь на ветке дремлет
Солнце красное взойдёт —
Птичка гласу бога внемлет,
Встрепенётся и поёт:
— Барыня, барыня!
Сударыня барыня!
Ты скажи нам, барыня,
Чего тебе надобно?
Лёшка! Дёргай! Делай! Зверски делай! Дико! И — эх ты-и!
Шла барыня из Ростова
Поглядеть на Льва Толстого,
А барыня из Орла —
Неизвестно куда шла!
Барыня…
(Пятёркин пляшет «Барыню» отлично и смешно. Людмила поёт увлечённо. Прохор — в восторге. Наталья механически бьёт в бубен и смотрит на Рашель. Рашель сидит, как во сне.)
У барыни есть дела,
За границу ездила.
В славном городе Париже
Ей француз попался рыжий.
Барыня…
Наталья. Довольно!
Прохор. Почему?
Наталья. Не хочу.
Людмила. Фу, какая капризная!
(Рашель встала, отошла прочь; Наталья не спеша — за ней; остановились у окна.)
Наталья. Ну что?
Рашель. Ужасно.
Наталья. Я бы убила сына, но не оставила здесь.
Рашель (обняла её за плечи). Не могу я увезти его… за границу без помощи Вассы Борисовны.
Наталья. Дядя устроит. Он рад чем-нибудь ударить мать. Выкрадет — спрячем. Потом переправим к тебе.
Рашель. Куда? Я не знаю, где буду жить. Если удастся вернуться в Швейцарию — проживу там несколько недель… Мне нужно жить в России. У меня нет возможности воспитывать Колю. А там, в Лозанне, у сестры — хорошо было бы…
Прохор (остановил Пятёркина, кричит). Не понравилось?
Рашель. Нет.
Прохор. Не чувствуешь искусства!
Рашель. И поёте вы нестерпимо…
Прохор. Виноват. По линии выпивки, а также игры в преферанс — почти непобедим, но к пению — не приспособлен природой. Душа — мягкая, а горло — сухое, хрустит. Пятёркин — ступай вон, бездарная личность, не понравились мы! Рашель, идём ко мне, я тебе коллекцию замков покажу.
Рашель. Я видела её.
Прохор. Когда? Ты теперь посмотри! У меня тридцать семь амбарных, четыре крепостных, сорок два сундучных с музыкой. Этого ты нигде не увидишь. И — кроме того, идём! Два слова скажу… Важных. (Берёт её под руку, уводит, она следует за ним неохотно.)
Наталья (посмотрев на сестру). Ты что?
Людмила. Ничего. Спать хочется.
Наталья. Иди.
Людмила. Скучно. Плакать хочется.
Наталья. Иди, ляг, поплачь и усни.
Людмила. Так всегда бывает. Дождусь Васи, я не люблю, когда её дома нет.
Наталья. Ты всё чаще её называешь Васей.
Людмила. Потому что люблю, а ты не любишь.
Наталья. А я — не люблю.
Людмила. Она это знает.
Наталья. Да, ещё бы не знать.
Людмила. А ты на неё похожа, похожа!
Наталья. За то мы и не любим друг друга.
Людмила. Она тебя любит.
Наталья. Мучить любит.
Людмила. Ты сама её мучаешь.
Наталья. Ну и я.
Людмила. Какая ты… глупая! И дядя тоже глупый — советует украсть Колю.
Наталья. Ты об этом не говори матери.
Людмила. Конечно — скажу.
Наталья. Зачем?
Людмила. Нет, не буду расстраивать, не скажу.
Наталья (вздохнув). Блаженная ты у нас… Выродок. Ни на кого не похожа.
Васса (входит). Что это — ругаетесь?
Людмила. Нет, просто разговариваем.
Васса. Крупно разговариваете. Прохор сигару курил — сколько раз просила не курить сигар у меня. Наталья, кажется, слишком выпила.
Наталья. Ещё держусь на ногах.
Васса (наливая портвейн). Чай холодный? Налейте мне.
(Наталья наливает.)
Васса. Семьсот рублей, как в печку бросила. Везде — взяточники. Продажные души. Что вы тут делали?
Наталья. Чай пили.
Людмила. Пятёркин плясал. Дядя уговаривал Рашель украсть Колю.
Васса. Ишь, какой забавник! А — она что?
Людмила. Не согласилась. Она стала скучная. Хуже стала, чем была. Неприятная. Умные — все неприятные.
Васса. Так. А я, по-твоему, — дура?
Людмила. Ты — не дура, не умная, а просто человеческая женщина.
Васса. Уже и не знаю, что это значит? Хуже дуры? Ну, пусть будет так — человеческая женщина. Отнеси самовар, скажи, чтобы подогрели. Наталья — хочешь за границу съездить?
Наталья. Да, хочу. Вы это знаете.
Васса. Можешь. Возьмёшь Анну.
Наталья. С Анной — не поеду.
Васса. Почему?
Наталья. Она мне и здесь надоела.
Васса. Одну — не пущу. Эх, девка…
Наталья. Да.
Васса. Нет у меня времени поговорить с тобой.
Наталья. А Кольку воспитывать — найдёте время?
Васса. Ему — мало надо.
Наталья. Нет, больше, чем мне.
Васса. Поезжай с Анной, Фёдора увидишь.
Наталья. Это меня не соблазняет.
Васса (орёт). Дьявол! Молчать!
Наталья. Хорошо… Молчу.
Рашель (входит). Что это вы?..
Васса. Да, да — зря крикнула. Зря. Разволновали меня, даже сердце колет… Ну что, Рашель? Прохор предлагал украсть Колю?
Рашель. Он выпивши.
Васса. Он и трезвый — может… Вы, девицы, шли бы спать, поздновато, а?
Людмила. А — ужинать?
Васса. Про ужин я забыла. Пить хочу. Пить, горячего чаю. Ну, идите, пусть накрывают на стол. Что, Рашель, как?
Рашель. Слушайте-ка, Васса Борисовна, отдайте сына, я его отправлю за границу…
Васса. Снова, значит, спорить хочешь? Нет, не отдам!
Рашель. Я совершенно не могу себе представить, что вы будете делать с ним? Как воспитывать?
Васса. Не беспокойся, сумеем. Мы люди осёдлые. У нас деньги есть. Наймём самых лучших учительниц, профессоров… Выучим.
Рашель. Выучите не тому, что должен знать честный человек. Жить Коля будет в этом доме с балалайками, с гитарами, с жирной пищей, полупьяным Прохором Храповым, с двумя девицами: одна — полудитя, другая — слишком озлоблена. Васса Борисовна, я неплохо знаю ваш класс и здесь, в России, и за границей, — это безнадёжно больной класс! Живёте вы автоматически, в плену хозяйств, подчиняясь силе вещей, не вами созданных. Живёте, презирая, ненавидя друг друга и не ставя перед собой вопроса — зачем живёте, кому вы нужны?.. Даже лучшие, наиболее умные люди ваши живут только из отвращения к смерти, из страха перед ней.
Васса. Всё пропела? Ну — отдохни, послушай меня. Чего не понимаю я в тебе — так это вот чего: как это выходит, что смелый твой умишко и слеп и хром, когда ты о жизни говоришь? Класс, класс… Милая, Гурий Кротких — управляющий пароходством моим — насчёт класса лучше твоего понимает: революции тогда законны, когда они этому дурацкому классу полезны. А ты о какой-то беззаконной революции толкуешь… о надземной какой-то. У Кротких — дело ясно: социалисты должны соединить рабочих для интереса промышленности, торговли. Вот как он предлагает, и это — правильно! Он не дурак… в этом, а вообще в делах ещё глуп.
Рашель. Его фамилия — Кротких? Ну вот, сообразно его фамилии он и проповедует воспитание пролетариев кроткими. Он — не один такой. Такие — весьма часто встречаются. И, как верным рабам вашим, вы позволяете им подниматься довольно высоко…
Васса. Ты пойми — мне, Вассе Храповой, дела нет до класса этого. Издыхает, говоришь? Меня это не касается, я — здорова. Моё дело — в моих руках. И никто мне помешать не может, и застращать меня ничем нельзя. На мой век всего хватит, и внуку очень много я накоплю. Вот и весь мой разговор, вся премудрость. А Колю я тебе не отдам. Давай — кончим! Ужинать пора. Устала я.
Рашель. Не буду я ужинать. Противен мне хлеб ваш… Где я могу отдохнуть?
Васса. Иди. Наталья укажет. (Поднимается со стула с трудом. Снова села, зовёт.) Анна! (Ответа нет.) Хлеб мой противен ей… Кто посмел бы сказать мне этак? Ух… язва! (Звонит.)
Поля. Вы звонили?
Васса. Чёрт из-под печи. Где Анна?
Поля. У барышень.
Васса. Позови. (Сидит, прислушиваясь к чему-то, щупает шею, покашливает. Анна.) Что тут было без меня?
Анна. Прохор Борисович предложил выкрасть Колю.
Васса. Сам предложил?
Анна. Да. Сначала сказал: «Правильно — тебе сын ни к чему», а потом вдруг обрадовался: «Это, говорит, сестре вилка в бок».
Васса. А как Наталья?
Анна. Это она предложила выкрасть…
Васса. Путаешь! Врёшь!
Анна. Я — не путаю, так было: когда Рашель Моисеевна сказала, что вы Колю оставляете за собой, Прохор Борисович сказал: «Правильно», а когда Наташа предложила: «Выкради», так и он тоже…
Васса. Так. Ему — только бы укусить меня. Хоть за пятку, да укусить.
Анна. «У меня, говорит, Пятёркин не то что ребёнка — архиерея украсть может».
Васса. Вредная собака — Пятёркин этот…
Анна. Совершенно гнусный раб! Ни чести, ни совести. И — такой дерзкий, такой жёсткий…
Васса. Смягчим.
Анна. Нездоровится вам?
Васса. А — что?
Анна. Лицо такое.
Васса. Дочери — ничего не заметили в лице. Ладно. За границу поедешь, Анна.
Анна (изумлённо). Я?
Васса. Ты. С Натальей. А может, и одна.
Анна. Господи, как я рада! Даже и благодарить вас… нет слов!
Васса. И не надо. Ты — заслужила. Ты никогда не врёшь мне?
Анна. Никогда.
Васса. Ну то-то… Фёдору письмо отвезёшь. Наталье письмо — не показывай. Тотчас напишешь мне — как Фёдор. Врачей спроси. Немецкий язык помнишь?
Анна. Да, да, помню.
Васса. Ну вот… Если Фёдор плох — дождёшься конца. Впрочем, после поговорим об этом, обо всём. А теперь — вот что: пойдёшь в жандармское управление, спросишь полковника Попова. Обязательно его найди! Чтобы вызвали. Скажи — спешное и важное дело.
Анна. Васса Борисовна…
Васса. Ты — слушай! Скажешь ему, что ко мне приехала из-за границы Рахиль Топаз, эмигрантка. Он знает — кто это. Он её арестовывал. И что если нужно снова арестовать её, так пусть арестуют на улице, а в мой дом — не приходят. Поняла?
Анна. Да, только… как же?
Васса. Ты — слушай, слушай! Если придут в дом, так будет ясно, что выдала её ты. Или — я. И не хочу я, чтоб снова по городу слухи дурацкие пошли. Ну, поняла?
Анна. Я — не могу…
Васса (удивлена). Не можешь? Почему?
Анна. Не могу решиться.
Васса. Жалко? А Колю — не жалко? Её всё равно арестуют, не завтра, так послезавтра. Что ж ты отказываешься услужить мне? Странно! И — не верю!
Анна. Да — нет же, господи боже мой! Я за вас жизнь отдам! А за что я буду жалеть еврейку эту? Вы знаете — она меня презирала.
Васса (подозрительно). Чего же ты бормочешь, а? Не понимаю!
Анна. Боюсь я ночью идти к ним, к жандармам.
Васса. Ну, вот глупости какие… Что они — сожрут тебя? (Смотрит на часы.) А, пожалуй, верно — время позднее. Попов где-нибудь в карты играет. Ладно. Ты это завтра утром сделаешь. Пораньше — часов в семь. Настоишь, чтобы разбудили его.
Анна. Вот — уж благодарю вас… (Хватает руку, целует.)
Васса (отирая руку об юбку). Дурёха, даже вспотела, — капает с лица-то у тебя…
(Анна вытирает лицо.)
Васса. Рашель всё пугает меня, квакает: класс, класс! Какой класс? Это я — класс! Меня она и ненавидит. Да. Меня. Сына увела, как цыган — коня. Ну — а сына не получит, нет! (Замолчала, думает.) Что-то мне нездоровится. Устала, что ли… Завари малины!
Людмила. Вася, ужинать!
Васса. Любишь ты поесть…
Людмила. Да, люблю! Очень.
Васса. А я тебе приятное приготовила… Не для еды, а для жизни.
Людмила. Ты — всегда…
Васса. Решила: покупаю у старухи Кугушевой дом — вот садик-то наш разрастётся, а?
Людмила. Мамочка, ой, как хорошо!
Васса. То-то! Молодой князёк, видно, в карты проигрался…
Людмила. Хорошо как! Господи…
Васса. Спешно продаёт княгиня. Завтра задаток внесу. Вот тебе и праздник.
Людмила. Когда ты это успеваешь? Идём, идём ужинать.
Васса. Я — не хочу, нездоровится мне. Сейчас напьюсь малины и лягу. Ужинайте без меня!
Людмила. А — чай?
Васса. Да, самовар подайте сюда, пить хочу. Рашель там?
Людмила. Заперлась в жёлтой комнате, тоже не хочет ужинать. Какая она неприятная стала. Важная!
Васса. Ну иди, Людка, иди… (Осталась одна. Двигается по комнате осторожно, как по льду, придерживаясь за спинки стульев, покашливает, урчит.) Дела… Растут дела… (Хочет сесть, но не решается. Стоит спиной к двери.) Доктора, что ли, позвать?
(Пятёркин, выпивший, встрёпанный ещё больше, волосы — дыбом, показывает хозяйке язык, делает страшную рожу. Взял гитару, задел басовую струну.)
Васса (вздрогнув). Ох… Что это? Кто… Чего тебе?
Пятёркин. 3-за гитарой…
Васса. Пошёл вон, чёрт…
Пятёркин. Иду. А как же?.. Я — не собака, в барских комнатах не живу.
Васса. Дурак… какой… чёрт… (Грузно садится на тахту, хочет расстегнуть ворот кофты, валится на бок. Несколько секунд тишина.)
Анна (поднос в руках, на подносе — чайник, чашки). В спальню отнести? (Постояла, ожидая ответа. Поднос в руках её дрожит, дребезжит чашка. Осторожно поставила поднос на стол, наклонилась, взглянула в лицо. Моментально выпрямилась, громко шепчет.) Господи, господи… Васса Борисовна… Вы — что? (Прислушалась, бросилась к рабочему столу, открыла один ящик. Роется, нашла деньги, суёт за пазуху себе. Открыла шкатулку на столе, там тоже деньги, прячет их, нашла ключи, прячет их в карман, крышка шкатулки звучно хлопает. Анна бежит прочь из комнаты. Пауза. Наталья быстро входит, за ней — Прохор. Постепенно являются: Анна, Поля, Пятёркин.)
Наталья (щупает рукой лицо матери; ненужно громко говорит). Умерла.
Прохор. Ух ты… Железнов — в одночасье, теперь — она! Опять начнёт город чепуху молоть… Ф-фу… Вот уж… Чёрт…
Наталья. Молчите!
Прохор. Что там молчать! Ната, нужно за Анной следить. Ключи нужно. Ключ от сейфа. Она всё знает, Анна! Погляди в кармане юбки, нет ли ключа…
Наталья. Не хочу. Уйдите.
Прохор. Ну да, уйду, как же!
Анна (в слезах). Наталья Сергеевна — Людочка в обмороке…
Наталья. Позвони доктору…
Анна. Позвонила. Господи, что делать будем?
Прохор. Ключи — где? От сейфа ключ?
Наталья. Рашель — сказали?
Анна. Надо ли говорить ей, Наталья Сергеевна?
Наталья. Вы… сволочь! (Быстро ушла.)
Анна (всхлипнув). За что-о?
Прохор. Ну, ты… не тово, не раскисай! Ключ от сейфа! Где?
Анна. Прохор Борисович, я — не забудьте — тринадцать лет, верой, правдой… (Шарит в юбке Вассы.)
Прохор. Получишь сколько стоишь…
Анна. Всю молодость мою отдала вам. Вот он, ключ!
Прохор (идёт к сейфу, говоря Пятёркину). Лёшка, не пускай никого… Постой… Что такое? (С явной радостью.) Да ведь я опекуном несовершеннолетних буду! Чёрт те взял! Чего же это я? А? (Усмехается, глядя на Анну.) Пошла вон, Анка! Конец твоей кошкиной жизни! Иди к чертям! Завтра же! Надоела ты мне, наушница, надоела, стервоза!
Анна. Прохор Борисович, покаетесь! Напрасно вы это…
Прохор. Иди, иди! Ты своё получила, наворовала — довольно! Марш!
Анна. Нет, позвольте! Я имею кое-что…
Прохор. Да, да! Имеешь, знаю! О том и говорю…
(Рашель, Наталья.)
Рашель (Прохору, который роется в бумагах на столе). Воруете?
Прохор. Зачем? Своё — берём.
(Поля ведёт Людмилу.)
Людмила (вырвалась, бросается на тахту). Мама! Ма-ама!
Рашель. Своё! Что у вас — своё?
Занавес