Помощник частного пристава Зосим Кириллович Подшибло, грузный и меланхоличный хохол, сидел в своей канцелярии, крутил усы и сердито таращил глаза в открытое окно на двор части. В канцелярии было сумрачно, душно и тихо, только маятник больших стенных часов, взвизгивая, отсчитывал монотонными ударами минуты. А на дворе было так заманчиво, ярко… Три берёзы среди него бросали от себя густую тень, и в ней на куче сена, недавно привезённого для пожарных лошадей, свободно раскинувшись, спал унтер-офицер Кухарин, недавно сменившийся с дежурства. Зосим Кириллович смотрел на него и злился. Подчинённый спит, а вот он, его несчастный начальник, должен торчать в этой дыре и дышать сырыми испарениями её каменных стен. И, представив себе, с каким бы удовольствием он сам растянулся отдохнуть в тени на душистом сене, если бы время и служебное положение позволило ему это, Зосим Кириллович потянулся, зевнул и ещё более обозлился. Он почувствовал непреодолимое желание разбудить Кухарина.
– Эй, ты!.. Эй… скот! Кухарин! – зычно рявкнул он.
Отворилась дверь, и в канцелярию кто-то вошёл. Подшибло смотрел в окно, не оборачиваясь назад и не чувствуя ни малейшего любопытства к тому, кто вошёл, стоит сзади его у двери и заставляет скрипеть половицы под своей тяжестью. Кухарин не повернулся от его окрика. Закинув руки под голову и вздёрнув бороду в небо, он спал, и Зосиму Кирилловичу казалось, что он слышит сочный храп подчинённого, этакий насмешливый, вкусный храп, возбуждающий ещё более желание отдыха и злобу на невозможность предаться ему. И Подшибло захотелось сойти вниз, чтоб дать хорошего пинка ногой в выпяченный живот подчинённого, а потом взять его за бороду и вытащить из тени на солнцепёк.
– Эй, ты… дрыхни там! Слышишь?!
– Ваше-скородие, – дежурный – это я! – проговорили сзади его обольстительно сладким голосом.
Подшибло обернулся, злым взглядом смерил дежурного, таращившего на него большие тупые глаза и готового моментально устремиться куда прикажут.
– Я тебя звал?
– Никак нет!
– Спрашивал? – повысил голос Подшибло, поворачиваясь на стуле.
– Никак нет!
– Так поди же ты к чёрту, пока я тебе в башку не пустил чего-нибудь! – И он уже начал судорожно шарить левой рукой чего-нибудь на столе, а правой крепко вцепился в спинку стула, но дежурный быстро юркнул в дверь и исчез. Помощнику частного пристава показалось недостаточно почтительным это исчезновение, и ему во бы то ни стало хотелось сорвать всё сильнее вскипавшую злобу на эту духоту, службу, на спящего Кухарима, на близость ярмарочной страды и ещё на многое неприятное и тяжёлое, почему-то вспоминавшееся ему сегодня невольно, помимо его желания.
– Эй! Поди сюда… – крикнул он в дверь. Дежурный вошёл и вытянулся у двери с лицом испуганным и ожидающим.
– М-морда! – угрюмо адресовался к нему Подшибло. – Ступай на двор, разбуди Кухарина и скажи ему, чтоб он, осёл, не смел дрыхнуть среди двора. Безобразие… Ну… ступай…
– Слушаю! Там дама до вас…
– Что?!
– Дама…
– Какая?
– Высокая…
– Дурак! Чего ей?
– До вас…
– Спроси, пошёл…
– Я спрашивал… Не сказывает… Мне, говорит, самого их благородие…
– О, чёрт их! Зови… Молодая?
– Так точно…
– Ну зови… Ворочайся! – уже мягче приказал Подшибло, оправился и зашелестел бумагами на столе, изобразив на угрюмой физиономии строго начальническую мину.
Сзади его раздался шелест платья.
– Что вам угодно? – вполоборота спросил Подшибло, критическим оком измерив посетительницу. Та молча поклонилась и медленно поплыла к столу, исподлобья посматривая на полицейского серьёзными голубыми глазами. Одета она была просто и бедно, по-мещански, в платочке, в серой сильно поношенной накидке, концы которой она мяла длинными смуглыми пальцами маленьких красивых рук. Высокая, полная, с сильно развитым бюстом, с большим нахмуренным лбом, она была как-то особенно, не по-женски серьёзна и сурова. С виду ей можно было дать лет двадцать семь. Двигалась она так задумчиво, медленно, точно думала – не воротиться ли ей назад.
«Ишь чёрт какой… Гренадёр, – подумал Подшибло вслед за своим вопросом. – Кляузить станет…»
– Можно мне узнать у вас… – заговорила она густым контральто и остановилась, нерешительно уставив свои голубые глаза в усатое лицо полицейского чиновника.
– Садитесь, пожалуйста… Что, собственно, вам нужно узнать? – официальным тоном спросил Подшибло, продолжая думать про себя: «Экая ядрёная женщина! Хе!»
– Насчёт книжек… – договорила женщина.
– Квартирных?
– Нет, не этих…
– А каких?
– Вот тех, которые… по которым… женщины гуляют… – спуталась женщина и вдруг покраснела.
– То есть это как?.. Какие женщины гуляют?.. – спросил Зосим Кириллович, поднимая брови и игриво улыбаясь.
– Разные женщины… которые гуляют, ночные…
– Те-те-те! Проститутки? – приятно осклабился Зосим Кириллович.
– Да! Вот они. – И, глубоко вздохнув, дама тоже улыбнулась, точно ей стало легче, когда она услыхала это слово.
– Ага! Ну-с? Н-да? Так что же-с? – начал спрашивать Зосим Кириллович, чувствуя что-то очень интересное и пикантное впереди.
– Так вот, насчёт этих книжек я пришла, – проговорила женщина и опустилась на стул, вздыхая и как-то странно встряхнув головой, точно её ударили.
– Ну-с… Заведеньишко открываете? Так…
– Нет, я для себя… – И женщина низко опустила голову.
– Ага… А где же старая книжка у вас?.. – спросил Зосим Кириллович и, пододвинув свой стул поближе к посетительнице, простёр свою руку к её талии и оглянулся на дверь.
– Какая? У меня не было… – вскинула та на него глазами, но не сделала ни одного движения, чтоб уклониться от его руки…
– Тайно промышляли, значит? Незарегистрированно? Бывает! Желаете быть на счету? Это хорошо… безопаснее, – становясь смелее в своих поползновениях, ободрил её Зосим Кириллович.
– Да я ещё впервой… – окнула дама и смущённо опустила глаза вниз…
– То есть как впервой? Не понимаю, – повёл плечами Подшибло…
– Только ещё хочу… Первый раз. На ярмарку приехала, – объясняла дама тихим голосом и не подымая глаз.
– Вот оно что! – Зосим Кириллович, отняв руку от её талии, отодвинул свой стул и несколько смущённо откинулся на его спинку.
Помолчали…
– Вот оно как… Да… это вы… что же? Нехорошо ведь… Трудно… То есть, конечно…
Но всё-таки… странно! Я, признаться, не понимаю… как это вы решаетесь. Если, действительно, правда…
Опытный полицейский, он видел, что действительно – правда: она была слишком свежа и порядочна для женщин известной профессии. У ней не было тех характерных признаков продажности, которые необходимо отпечатлеваются на женской физиономии и жестах даже после ничтожной практики.
– Ей-богу, правда! – вдруг доверчиво склонилась она к нему. – На такое поганое дело иду – и стану я врать. Чего уж? Просто надо вести дело. Видите что – вдова я. Овдовела – муж-от лоцман, утонул в апреле в ледоход. Дети у меня, двое, – сын девяти годов да дочь семи.
Достатков-то нету. Родных тоже. Сирота я взята была. А его, покойниковы, родные далече. Да и нелюбимая я ими… Как они достаточные, а я вроде нищей пред ними. Толкнуться-то некуда.
Работать бы, конечно. Да много денег надо мне, не выработаешь с эстоль. В гимназии сын-то.
Конечно бы хлопотать, чтобы без платы, но куда же мне, бабе? А сын-то, мальчонка… такой, знаете, умница… Жалко отрывать-то от ученья… Тоже и дочь… и ей чего ни то надо дать. А работой-то такой, ежели честной… много ли её? Да и сколько добудешь? И чего работать опять же? Кухарка ежели… то, конечно… пять рублей в месяц… Не хватит! Никак не хватит! А на этом деле – ежели кому счастье – сразу можно окормиться на год. Прошлую ярмарку наша же одна женщина четыреста с лишком схватила! Теперь за лесника вышла с деньгами-то, и барыня себе.
Живёт… А ежели стыд… конечно, зазорно… Но только… и то ведь рассудите… Судьба, значит… Всегда уж судьба. Пришло вот мне на ум такое дело – так, значит, и надо – указание это мне от судьбы… И удастся оно – хорошо… не удастся, а только муку да позор приму… тоже судьба. Да…
Подшибло слушал её и понимал всё до слова, ибо у неё говорило всё лицо. Было в нём сначала что-то испуганное, а потом оно стало просто, сухо и решительно.
Зосиму Кирилловичу сделалось скверно и чего-то боязно.
«Попадись такой ведьме в руки дурак… всю кожу она с него сдерёт и всё мясо до костей снимет», – формулировал он свой страх и, когда она кончила, сухо заговорил:
– Я-с тут ничего не могу. Обратитесь к полицеймейстеру. Это полицеймейстера дело и дело врачебной инспекции. А я ничего не могу…
И ему захотелось, чтоб она ушла скорее. Она тотчас же поднялась со стула, наклонилась и медленно пошла к двери. Зосим Кириллович, плотно сжав губы и сощурив глаза, смотрел ей вслед, и ему хотелось плюнуть ей в спину…
– Так к полицеймейстеру мне, говорите? – дойдя до двери, оборотилась она… Её голубые глаза смотрели решительно и невозмутимо. А поперёк лба легла суровая, глубокая складка.
– Да, да! – торопливо ответил Подшибло.
– Прощайте! Спасибо вам! – И она ушла.
Зосим Кириллович облокотился на стол и минут десять сидел, насвистывая что-то про себя.
– Экая скотина, а? – вслух произнёс он, не поднимая головы. – Тоже – дети! Какие тут дети? Х-ха! Этакая гадина!
И опять долго молчал…
– Но и жизнь тоже… если всё это правда. Верёвки вьёт из человека, можно сказать…
Н-да… Сердито обращается.
И, ещё помолчав, резюмировал всю работу своей мысли тяжёлым вздохом, решительным плевком и энергичным восклицанием:
– А и погано ж!
– Что прикажете? – вернулся в дверь дежурный чин. – А?
– Что прикажете, ваше-скородие?..
– Пошёл во-он!
– Слушаю-с.
– Осёл! – пробормотал Подшибло и взглянул в окно…
Кухарин всё спал ещё на сене… очевидно, дежурный забыл разбудить его…
Но Зосим Кириллович забыл о своём гневе, и вид свободно развалившегося солдата не возмутил его нимало. Он чувствовал себя испуганным чем-то. Пред ним в воздухе стояли голубые, спокойные глаза женщины и решительно смотрели ему прямо в лицо. Он чувствовал тяжесть на сердце от их упорного взгляда и некоторую неловкость…
Взглянув на часы, он поправил портупею и пошёл вон из канцелярии, глухо проговорив:
– Чай, встретимся еще… Наверное уж.