Глава первая

СТОП!

Толя спешил домой.

Сегодня из дальнего рейса возвращался отец, а он не такой человек, чтобы приехать к сыну с пустыми руками. Перед отъездом был разговор и Толя откровенно сказал, что ему очень хотелось бы иметь бензиновый моторчик для авиамодели.

— Вот как! Разве бывают и такие? — удивился Мирон Васильевич.

— Очень даже бывают! — горячо подтвердил Толя.

Он сам видел такой моторчик. Было это ещё в то время, когда Толя ходил на детскую техническую станцию. С яркокрасным пропеллером с медным бачком для горючего, крохотным цилиндриком величиной с наперсток, он был выставлен в большой стеклянной витрине, где стояли лучшие модели последних лет. Как войдёшь в комнату авиамоделистов, так сразу и видишь моторчик: смотри, сколько хочешь.

— Не обещаю! — сказал отец. — Должно быть, редкостная вещь.

Теперь Толя спешил домой. Интересно, привёз ему отец моторчик? И если не привёз, то с какой игрушкой он приехал?

В прошлый раз это был жироскоп. Не настоящий, как на самолётах, а игрушечный, но действовал он совсем как настоящий. Толя раскручивал колесико жироскопа, ставил его ножкой на протянутую между двух стульев бечёвку, и жироскоп стоял на ней, как приклеенный. А второй фокус был ещё лучше: заведённый жироскоп вставлялся в картонную коробку, и коробку можно было поставить уголком на кончик пальца. Она не падала, только немного покачивалась и сильно гудела. Интересная игрушка!

Чтобы бежать было веселее, Толя на ходу играл в водителя автомашины. Он сам придумал эту игру: левая рука изображала «газ», правая — «скорости».

Для игры надо было левую руку сжать в кулак и оттопырить большой палец. Это значило, что газ не подаётся и мотор не работает. При немножко пригнутом пальце начиналась подача газа в мотор и он делал первые обороты. Плотно прижатый к кулаку палец обозначал, что дан полный газ и надо бежать со всех ног.

Правая рука, «скорости», действовала в это время так: в плотно сжатом кулаке оттопыривался мизинец, и это значило, что включена первая скорость, самая медленная, и надо двигаться шагом. Убирался мизинец, выставлялся безымянный — получалась вторая скорость, и надо было итти скорым шагом. Оттопыренный средний палец обозначал третью скорость — лёгкую рысь, указательный — четвёртую скорость и полный бег, а поднятый большой палец — заднюю скорость и тогда надо было пятиться назад.

Теперь Толя двигался на третьей скорости — с полусогнутым большим пальнем на левой руке и оттопыренным средним на правой. Самая подходящая скорость для такого случая: он появится дома как раз к приезду отца.

Было душно. Асфальт размяк и прогибался под подошвами ботинок, как сырая глина, и сильно пахнул смолой. Толя бежал по проспекту Сталина. Проспект был самой молодой улицей во всём заводском посёлке. Его только недавно начали строить, и по обе стороны асфальтированной мостовой стояло всего десятка три домов. Но зато какие это были дома! Высоченные, в четыре и пять этажей, с балконами, со всякими украшениями, с зеркальными, ярко блестевшими табличками — номерами подъездов и квартир.

Однажды Толю разобрало любопытство, и он взобрался на старую бочку из-под цемента, чтоб посмотреть, в самом ли деле таблички сделаны из зеркала или только кажутся такими. Зеркало оказалось настоящим: в букве «Д» Толя увидел свой лоб и кусочек желтоватой, точно соломенной брови, в букве «О» — серый глаз с чёрным зрачком, а в букве «М» — широкий приплюснутый нос.

Больше рассмотреть ничего не удалось, потому что стоявший на другом крыльце мальчишка громко, на всю улицу, закричал Толе:

— Что ты там делаешь?

— Не бойся, не возьму я вашу вывеску! Нужна она мне! — сердито отозвался Толя и спрыгнул с бочки.

Ему показалось, что он знает этого мальчишку. Его, кажется, зовут Павликом. Толя его изредка встречал в школе, он учился в шестом классе и всегда был одет очень аккуратно, в нарядный новенький костюмчик — форменную курточку, брюки на выпуск, жёлтые ботинки. А Толе нравились просторные лыжные костюмы и спортивные ботинки, похожие на бутцы. Павлик не носился, как угорелый, во время перемен, всегда серьёзничал…

Дома на проспекте строились быстро. Почти каждый месяц на улице снимали длинный досчатый забор и за ним оказывался вновь отстроенный дом. От него ещё издали пахло свежей краской, известью. Рабочие убирали мусор, выравнивали площадку, засыпали её битым кирпичом и заливали густой чёрной массой, которую потом выравнивали тяжёлым катком. Получалась хорошая асфальтированная площадка, точно нарочно-устроенная для того, чтобы на ней ездить на самокатах.

Толя вздохнул: к сожалению, ему приходилось сейчас кататься на чужих самокатах. У собственной машины кольцо самого главного рулевого подшипника лопнуло. Случилось это недели три тому назад. Толя беспечно катился под горку по Ильменской улице, немножко зазевался в налетел на стальную мачту электрического освещения. В глазах у Толи замелькали разные искры, а у самоката сломался руль, лопнул подшипник, высыпались все шарики, едва-едва удалось собрать. Руль Толя починил, но подшипник не действовал, а новый взять было негде.

Ребята на улице знали об этой аварии и свои самокаты давали Толе неохотно:

— Ты и наши поломаешь, аварийщик. Ездить научись!

Подшипник мог достать только отец. Но тогда пришлось бы по-другому объяснять появление на лбу громадной синей шишки. Толя сказал, что в школе ему подставили подножку и он упал. Рассказать правду отцу не хватало духу, вот он и остался на каникулы без самоката. Пришлось придумать игру со «скоростями» и «газом».

Так размышлял Толя, двигаясь на «третьей скорости» вдоль проспекта. Недалеко от поворота на Ильменскую улицу он увидел впереди что-то подозрительное и мгновенно отдал себе команду:

— Стоп!

Тотчас же был сброшен «газ» и выключена «скорость». Собрав пальцы в кулак, водитель пристально смотрел вперёд. Там, на самой середине улицы, на смоляно-чёрном асфальте лежал какой-то свёрток…

Это был аккуратно согнутый лист жёлтой пергаментной бумаги. Один уголок её оттопырился и слегка трепетал на ветру. Бумага не могла быть пустой, потому что трепетал только отогнувшийся уголок, а весь свёрток. лежал неподвижно, словно приклеенный к асфальту. Значит, в бумагу было завёрнуто что-то тяжёлое.

«Что бы такое там могло быть?» — размышлял Толя, рассматривая находку. Он включил «вторую скорость» и подал немного «газу», чтобы на малом ходу подойти к свёртку, — осторожность никогда не мешает.

Но на мостовой появился другой мальчик. Он размашисто бежал к свёртку и был уже недалеко от него.

Это был тот самый мальчишка, который не дал ему тогда рассмотреть табличку на подъезде…

Забыв о «скоростях» и «газе», Толя ринулся вперёд.

Но поздно — мальчик подхватил свёрток и мчался с ним к открытым дверям одного из подъездов.

— Эй, эй! Стой! Тебе говорю! Отдай! — крикнул Толя.

Крик его был таким громким и отчаянным, что мальчик оглянулся. Убедившись, что Толя от него не отстанет и вот-вот настигнет, мальчик остановился и недружелюбно осмотрел Толю.

— Чего кричишь? Не твоё ведь…

— Моё! — не размышляя, выкрикнул запыхавшийся Толя.

— Ну да! Ври больше!

Толя присматривался к свёртку. Да, в нём подшипник, настоящий новый подшипник: сквозь просмоленный пергамент ясно виднелись серые грани металла. Как раз такого большого подшипника ему не хватало на рулевое колесо сломанного самоката. Это было настоящее счастье — приобрести себе такой подшипник.

Но счастье было в руках у другого мальчика, и он явно не намеревался его отдавать.

— Это я-то вру? Ишь ты! — сказал Толя, чтобы выиграть время. — Я его ещё утром потерял…

— Так я тебе и поверил! — Мальчик спрятал подшипник за спину. — Я в окно смотрел — утром тут ничего не было.

— Плохо смотрел!

Насупившись, противники вглядывались друг в друга.

«Мне бы только ухватиться за подшипник! — думал Толя. — Уж я бы ему показал! Вырвал бы и всё!»

— Тебя мать зовёт. Смотри-ка, рукой машет! — сказал он и. кивнул на открытую дверь подъезда.

Павлик невольно оглянулся. Толе было достаточно этого мгновения. Он вцепился обеими руками в свёрток и рванул его к себе.

— Ах, ты вот как! Хитрить! — ожесточаясь, прошипел Павлик и что было силы дёрнул свёрток к себе, так что Толя с размаху сунулся ему носом в грудь.

«Неужели не одолею?» — тревожно подумал Толя. Он стиснул зубы и опять рванул к себе свёрток, и чуть было не упустил его: пергамент изорвался, подшипник, густо смазанный маслом, стал скользким, как рыба.

Вцепившись в подшипник, они тянули его каждый к себе, ни один не котел отпустить находку.

— Лучше отдай! — кричал Павлик.

— Сам отдай! — отвечал ему Толя.

— Ударю! Честное слово, ударю!

— Самого ударю!

По ни ударить, ни по-настоящему подраться не было никакой возможности, так как руки у обоих были заняты.

Так прошло несколько минут. Наконец, оба запыхались от возни и остановились, чтоб хоть немного передохнуть.

Толя был моложе Павлика на год и ниже его почти на целую голову, но это был плотный, коренастый мальчик, упрямый и настойчивый. Круглая, коротко остриженная голова его крепко сидела на шее, нос был усыпан веснушками, а брови так выцвели, что стали совсем белесыми, голубая футболка с белым воротничком туго обтягивала хорошо развитую широкую грудь, просторные синие трусы свободно болтались на коротких и сильных ногах.

Продолговатое лицо Павлика с пушистыми чёрными ресницами, круто изогнутыми бровями и прямым тонким носом багрово покраснело, капельки пота заблестели на лбу, он тяжело дышал. Павлик понял, что одолеть крепыша Толю ему будет не так легко, может быть, даже совсем не удастся, и примирительно сказал:

— Ну, скажи, зачем тебе подшипник? Наверное, самокатку будешь делать? Эх, ты! А мне его для большого дела нужно…

— И мне для большого! — посапывая и морща белесые брови, хмуро ответил Толя.

— Я машину буду строить. Настоящую. Понял?

— И я машину буду строить. Настоящую. Понял? — повторил за Павликом Толя.

— Тебе не суметь. Ты машину не знаешь.

— Я-то не знаю? Ишь ты! У меня папа — водитель. Ещё как знаю!

— А у меня папа — инженер. Он лучше твоего знает.

— Подумаешь — инженер! А, может, мой папа побольше всякого инженера в машинах разбирается. Он вон какие поездки делает — по тыще километров за рейс. Не знал бы, небось, в дальние рейсы не пускали бы!

— Это ещё ничего не значит…

— Нет, значит!

Они замолчали. Силы и здесь оказались равные.

Всё началось сначала: каждый тянул подшипник к себе, топтались, крутили друг другу руки.

Трудно сказать, чем бы всё это кончилось, если бы в конце проспекта не появилась зелёная трёхтонная машина. Толя тотчас же её узнал по номеру НГ 80–81, по надписи на ветровом стекле «150 тысяч километров без капремонта», по ведёрку, прикреплённому к застёжке капота.

— Папа! — закричал он и поднял руку, чтобы помахать отцу.

Павлик зевать не стал: он дёрнул подшипник изо всех сил и тот выскользнул из толиной руки. Не задерживаясь, Павлик помчался к открытому подъезду.

Толя оцепенел. Он растерянно смотрел то на мчавшуюся по проспекту машину, то на исчезавшего Павлика и решительно не знал, что делать, куда кинуться.

— Па-ап! — отчаянно закричал он, размахивая руками.

Машина промчалась мимо. Толя взглянул в сторону подъезда. Он был пуст, и дверь закрыта. Павлик исчез вместе с подшипником.

Никогда в жизни на Толю не обрушивалось столько неудач сразу! Прозевал отца, который должен был привезти долгожданный подарок, прозевал подшипник, который был так нужен для починки самоката.

Слезы навернулись мальчику на глаза. Но в окне второго этажа появился Павлик, усмехнулся, показал Толе подшипник, и слезы высохли у Толи. Он погрозил Павлику кулаком: «Погоди, дай только встретиться — посчитаемся!»

Глава вторая

РИСКОВАННЫЙ ШАГ

Толя жил на улице Мира.

Она была на несколько лет старше проспекта имени Сталина: дома начали строить, лишь только закончилась Великая Отечественная война, Толя был тогда совсем маленьким, толин отец вернулся из армии, и ему, демобилизованному танкисту, дали квартиру в самом первом доме улицы Мира. До этого они жили в одном из деревянных домиков рабочего посёлка.

После неудачной драки с Павликом мальчик во весь дух устремился домой. Ильменская улица круто поднималась в гору, и Толя так задохнулся, что дышать стало больно. Однако собравшись с силами, он не снизил скорости и добежал до угла, откуда открывался вид на всю улицу Мира. Машина НГ 80–81, «150 тысяч километров без капремонта», уже стояла у знакомого подъезда, и Мирон Васильевич ходил вокруг неё, заглядывая под кабину и кузов и в то же время разговаривая с выглянувшей из окна толиной матерью — Александрой Фёдоровной.

Толя пошёл шагом. Надо было немного отдохнуть после такого пробега, у него сильно колотилось сердце, а пот застилал и пощипывал глаза. Он был совсем близко от отца, но тот о чём-то задумался и не обратил на сына никакого внимания.

— Ты приехал, папа? — остановившись, спросил Толя, потому что было как-то неудобно начинать сразу разговор с бензинового моторчика.

Мирон Васильевич искоса взглянул на сына и решительно качнул головой:

— Нет. Ещё не приехал.

Толя опешил, у него даже рот приоткрылся от удивления.

— Как так?

— Вот так, — спокойно ответил отец. — Завтра приеду. В это самое время. Жди.

— Да ведь ты здесь! — воскликнул Толя и тронул отца рукой. Мирон Васильевич невозмутимо ощупал свои плечи и бока.

— И верно — я! Вот тебе раз! Значит, в самом деле приехал! Скажи, пожалуйста, какой случай вышел! — произнёс он удивлённо и только по прищуренным, смеющимся глазам Толя догадался, что отец, по обыкновению, подшучивает над ним.

— Всё ты надо; мной смеёшься! — сердито сказал Толя и отвернулся, всем видом показывая, как надоели ему такие шутки.

— А ты не задавай глупых вопросов! Сам видишь, что приехал, зачем спрашиваешь? — он привлёк к себе мальчика и заглянул ему в глаза: — Небось, про бензиновый моторчик спросить охота?

— А привёз? Нет, в самом деле, привёз? — тотчас оживился Толя.

Он следил за отцом, ожидая, что тот сейчас подойдёт, как бывало, к кабине, поднимет подушку сидения, пороется в инструментальном ящике, вынет свёрток и подаст его Толе, сказав при этом:

— Получай, сынок! Только смотри: насчёт двоек — ни-ни! Чтобы и духу их не было!

Но отец не шёл к кабине и казался смущённым. У Толи дрогнуло сердце: видимо, с моторчиком ничего не получилось.

— Видишь ли, какое дело, Анатолий, — медленно заговорил Мирон Васильевич, — нет в Челябинске моторчиков, хоть ты что хочешь делай. Уж я ходил, ходил по магазинам, да так ничего и не нашёл. В Москве, говорят, купить можно, а в Челябинске — нет…

— Может, в Москву когда-нибудь поедешь? — уныло спросил Толя. Отец безнадёжно махнул рукой:

— Нет, не поеду…

— Ну, что ж, — вздохнул Толя и постарался сделать равнодушное лицо, — обойдусь как-нибудь без моторчика…

Мечта не осуществилась, даже никакой надежды не оставалось, но он пытался спокойно пережить неудачу не маленький же он! А в уме так и представлялся моторчик таким, каким он его видел на технической станции: с красным пропеллером, сверкающим цилиндром и жёлтым бачком для горючего… Эх! Модель-то для него можно было бы ещё лучше сделать, чем на станции! Как неудачно сегодня всё получается: нашёл подшипник — и тут же его отобрал этот длинноногий Павлик из шестого класса; моторчик тоже не достался!

— А ты больно-то не горюй! — услышал он голос отца. — Я тебе другое привёз. Пожалуй, позанятнее моторчика будет…

Толя неохотно поднял глаза и стал следить за отцовской рукой, что-то искавшей в большом кармане комбинезона. Оттуда появился маленький блестящий пистолетик, а вслед за ним — коробочка с пистонами. Толя улыбнулся сначала вяло и недоверчиво, потом, когда убедился, что пистолет совсем такой, какой он видел у некоторых шестиклассников, засмеялся весело и радостно.

— И стрелять из него можно?

— А как же! Сейчас зарядим…

Когда были сделаны первые выстрелы, Толя был убеждён, что отец у неге — самый хороший человек на свете: не смог достать бензиновый моторчик — привёз превосходный пистолет.

Александра Фёдоровна выглянула в окно и крикнула:

— Долго я вас дожидаться буду? Обед остыл совсем!

— Придётся пойти, сынок! — сказал отец, который заинтересованно (следил за пальбой, поднятой сыном.

— Нет, мне ещё не хочется есть… Я потом, хорошо? А ты иди, папа! Там постряпушек напекла мама, хорошие, я видел.

Мирон Васильевич поерошил Толе голову:

— Вишь ты, разгорелся! В табеле-то как, всё в порядке?

— В порядке, — не особенно радостно ответил Толя. — Перевели… Он потупился и стал пристально рассматривать курок на пистолете…

Перевести-то перевели, но не так-то просто это произошло. Толя знал, что учительница по русскому языку долго совещалась с ассистенткой, пока вывела тройку.

Разговор Толе не нравился, и он облегчённо вздохнул, когда отец, — выключив зажигание, ушёл обедать.

Толя оказался полным хозяином в кабине Решив поберечь пистоны, он положил пистолет рядом с собой на сидение и осмотрелся. Прежде всего он постарался вспомнить всё, что знал об этом хозяйстве.

Прямо перед ним — колонка со штурвалом, который водители почему-то прозвали баранкой. В середине баранки — выпуклая чёрная кнопка «сигнал». Внизу, под левой ногой, — два рычага с ребристыми лапочками на концах. Левый рычаг — сцепление, правый — ножной тормоз. Чуть повыше и правее тормоза — небольшая кнопочка: тот самый стартер, который отец строго-настрого запретил трогать. Когда на стартер нажимают, мотор заводится и начинает работать. Ещё правее — длинный стальной рычаг с круглой чёрной головкой — «скорости». У него такая удобная, хорошая головка, что её больше всего тянет потрогать. На самом краю топырится ещё один рычаг — ручной тормоз. На — стенке, под ветровым стеклом, имеется щиток с разными приборами, похожими на часы. По ним отец узнаёт всё, что ему нужно: с какой скоростью едет машина, много ли бензина в баке, шалит или нет зажимание.

Всё это Анатолий разузнал ещё в прошлом году, когда он в каникулы ездил с отцом в Челябинск за поковками.

Хорошие были дни! Они ночевали в поле. Отец спал в кабине, а Толя сидел на подножке и караулил его сон. Не то, чтобы отец просил его об этом, нет. Толя сам решил покараулить. Мало ли что могут сделать с машиной, если они оба будут спать! И он, несмотря на кромешную тьму, придерживаясь за борт, обошёл машину кругом, чтобы узнать, всё ли в порядке. Правда, проделал он всего только один такой обход, потому что было довольно-таки страшновато в непроглядной темноте…

Потом они поехали дальше широкой зауральской степью. Дорога была такая ровная, машину покачивало так плавно, что Толя и не заметил, как уснул, привалившись к уголку кабины.

А затем произошло самое замечательное: когда Толя проснулся, Мирон Васильевич велел ему сесть поближе, дал в руки штурвал и сказал: «Веди машину!» И Толя вёл её, вёл по-настоящему: он сам видел, как отец отнял руки от штурвала и стал прикуривать папироску, искоса посматривая на дорогу. Толя вертел баранку руля совсем самостоятельно!

На одном из поворотов Толя не успел повернуть баранку, и машина угрожающе повернула вправо, стремясь нырнуть в канаву. Отец принял штурвал в свои руки и помог Толе выравнять машину, она опять легко и покорно покатилась по шоссе. Хорошо управлять грузовиком, ощущать, как он, могучий и сильный, готов подчиняться ему, Толе.

Правда, Толя только рулил. Педаль, которой подают газ в мотор, нажимал отец, скорости переключал тоже он. Что делать? Толя понимал, что ноги у него коротковаты, до педалей ему не дотянуться. Но, может быть, за год они стали подлиннее?

Ухватившись за штурвал, он попробовал дотянуться ногой до кнопки стартера. Ничего не получилось. Тогда он потянулся к ножному тормозу и достал его, но только дотронулся самым краешком носка. Как медленно растут ноги! Сколько ещё нужно ждать — год, два, три?

Толя вздохнул и поудобнее уселся за штурвал. Остаётся только воображать, как всё выглядело бы, если бы он мог поехать самостоятельно. Он нажал бы кнопку стартера, завёл мотор, подал газ, включил скорость и покатил бы! С улицы Мира свернул бы направо, потом налево и по проспекту имени Сталина поехал бы к заводу.

Посмотрел бы он тогда, какое лицо стало бы у Павлика, который сегодня утащил у него подшипник. Воображала! А подшипника всё-таки жалко! Эх, будь у него такой подшипник, он сейчас мог бы заняться рулевым колесом для самоката, а теперь когда ещё придётся заняться этим… Воображала такой! Ну, погоди, дай только встретиться!

«Я машину буду строить!» — вспомнил он слова Павлика. Интересно, как он умудрится из одного подшипника построить машину? Зря только хвастается! А может быть, он уже, кроме подшипника, сумел набрать уйму всяких частей? Живёт на самой главной улице, машины по ней так и снуют, возят на завод разные материалы, теряют разные части, — вот он и насобирал… Всё может быть. Много ли надо для детской машины? Ведь она маленькая, не то, что трёхтонка. Построит себе Павлик машину и будет раскатывать. Хорошо! И три года ждать не нужно…

А что, если и ему, Толе, заняться таким делом? Чем он хуже Павлика? Подумаешь — в шестом: классе учится! Всего только год разницы… Отец инженер! Что ж из этого? У Толи отец не хуже инженера знает, как собирается машина. Да и сам Толя может всё это разузнать, стоит ему только пробраться на завод и посмотреть, как все делается. И проберётся! Завод-то рядом!

Толя взглянул на улицу. Там, под горой, виднелся кусок длинного досчатого забора, а за ним — красные кирпичные корпуса цехов.

Как ему раньше не пришло в голову побывать на заводе, посмотреть, как собираются грузовики, а потом набрать частей для детской машины! Может быть, даже удалось бы опередить Павлика… и собрать машину раньше, чем тот… Вот было бы здорово!

У Толи даже сердце забилось от волнения: как хорошо было бы иметь свою машину! Никого не надо спрашивать, пришёл, сел, завёл мотор — и кати, куда хочешь. Можно поехать в школу, можно ездить на рыбалку. И Толя решил: придёт папка с обеда, он хорошенько попросит и поедет с ним на завод, а завтра начнёт собирать части для машины. За каникулы вполне можно сделать себе грузовик… Эх, жалко, что тот подшипник проморгал, теперь бы он здорово пригодился! Ну, ничего, он себе другой достанет, а в крайнем случае можно снять подшипники со сломанного самоката. Они — старые, это правда, но для детской машины подойдут…

Мирен Васильевич вышел на крыльцо. Толю охватило волнение: возьмёт или не возьмёт с собой отец? Он отодвинулся на пассажирское сидение и молча смотрел, как отец влезает в кабину, включает зажигание, нажимает на кнопку стартера. Мотор сначала глухо и басовито взвыл, потом сразу зарокотал. В кабине стало шумно.

— А я, папа, машину буду строить! — с воодушевлением объявил Толя, надеясь удивить отца.

Но тот спокойно сказал:

— Не говори глупостей! Вылезай, сынок! Сейчас поеду.

— Папа, я с тобой…

— Некогда мне. Вылезай, сынок!

— Папа, мне посмотреть завод надо! Обязательно! Я ж тебе сказал — машину буду делать…

— В другой раз когда-нибудь, теперь мне некогда. Вылезай, Анатолий! Кому говорят! — и Мирон Васильевич строго нахмурил брови.

Толя знал, когда отец хмурит брови и нетерпеливо произносит: «Кому говорят?», сопротивляться бесполезно, всё равно отец настоит на своём.

Толя вылез. Так вот всегда: «Вылезай да вылезай!» Раньше, по крайней мере, не так обидно было: хотелось только покататься. А теперь задумано серьёзное дело — посмотреть, как делаются грузовики, — а слышит он только прежнее: «Вылезай!» Эх, папка!

Толя с обидой смотрел на Мирона Васильевича. Тот пригнулся вперёд, прислушиваясь к работе мотора, а Толя думал: неужели ему так и не удастся побывать сегодня на заводе? И он ничего не увидит? И день пропадёт зря!

Когда отец выпрямился и протянул руку к рычагу переключения скоростей, Толя молниеносно принял решение и, вспрыгнув на колеса, ухватился за борт, перевалился через него и лёг животом на груду коричневых поковок.

В то же мгновение машина дрогнула и покатилась, набирая скорость…

Глава третья

ГЛАВНЫЙ КОНВЕЙЕР

Кто ж знал, что всё так получится!

Пока грузовик скользил по асфальту улицы Мира, поковки под Толей слегка пошевеливались. Иногда, сомкнувшись краями, они прищипывали мальчику кожу, и тогда Толе было больно.

Толя начал с любопытством рассматривать лежавшие под ним тёмнокоричневые куски откованной на кузнечном заводе стали, которые его отец возил и возил на автозавод и никак навозить не мог — так много их там надо… Мальчик попытался догадаться, какую часть автомобили будут делать из этих поковок. Но догадаться было невозможно, да и некогда было. Грузовик выкатился на старую булыжную мостовую, и все эти диски, кольца, бутылки, столбики и кулаки начали подпрыгивать, подниматься в воздух и с грохотом падать обратно на дно кузова. Шум поднялся такой, что, казалось, машина вот-вот должна рассыпаться на части.

Вместе с поковками поднимался в воздух и падал обратно сам Толя, Скоро бока мальчика заболели от всех этих беспрестанных ударов и толчков. Его вертело и так и эдак, бросало то в одну сторону, то в другую, несло то вперёд, то откатывало назад, и всё это приходилось проделывать на бугристой поверхности поковок.

Конечно, можно было добраться до кабины и постучать отцу. Но тогда пришлось бы возвращаться домой, да ещё неизвестно, как отнёсся бы отец к самовольной посадке на машину. Уж лучше было и не залезать в машину совсем… Но кто ж знал, что так получится! Ну, а раз забрался в машину, надо терпеть — будь что будет! И Толя, стиснув зубы, молчал.

К толиному счастью, старая булыжная мостовая скоро кончилась, и грузовик покатился по гладкой, недавно отремонтированной главной магистрали внутри заводского двора. Толе стало легче. Он добрался до борта и, вцепившись в него, выглянул из машины.

Грузовик мчался куда-то в глубь завода. По обе стороны магистрали красными кирпичными утёсами высились цехи. Окна у них были такие большие, что свободно можно было заехать в них на грузовике.

Виднелись длинные ряды садов с хлопотавшими около них рабочими. В другом окне мелькнули огромные тёмные печи, изрыгавшие длинные и острые языки пламени. Рядом с печами стояли рабочие, и казалось, что пламя вот-вот охватит их и они загорятся… В следующем цехе Толя заметил длинный ряд точил. Точильные круги быстро вертелись, и из-под них выбивались пышные хвосты золотистых искр.

Вдоль магистрали в два ряда росли молодые тополя. В промежутках между цехами можно было видеть небольшие скверики с посыпанными песком дорожками, с клумбами цветов, с искрящимися фонтанами на площадях. Здесь было много пустых скамеечек: должно быть, все были на работе.

Между тополями виднелись красные полотнища лозунгов, то и дело мелькали большие портреты людей.

Машина свернула налево, въехала в длинное приземистое здание, похожее на сарай и осторожно стала пробираться по узкому проходу, чуть не задевая бортами штабели поковок, таких же, как и те, что лежали в кузове машины. «Склад!» — подумал Толя и почувствовал себя неспокойно: предстояло встретиться с отцом.

Он осмотрелся, собираясь незаметно исчезнуть из машины. Но исчезнуть было некуда: штабели поковок подступали вплотную и спрыгнуть на эти груды металла Толя не решился.

Тем временем машина остановилась у какой-то будочки, построенной посреди склада. Из неё вышел краснощёкий толстяк. Он поздоровался с Мироном Васильевичем; это был, невидимому, начальник склада.

— Какой груз? — спросил он.

— Рессоры, шестерни, замки, поковки, контршафтный вал, буксирная тяга и тридцать коленчатых валов, — заглядывая в бумажку, сказал Мирон Васильевич.

— Поставь машину на седьмой участок, там есть грузчики… — приказал начальник склада. Он встал на подножку и заглянул в кузов, чтобы осмотреть груз, и встретился глазами с Толей.

Начальник даже вздрогнул от неожиданности. Лицо у Толи было потное, по самые уши вымазанное ржавчиной, глаза неестественно блестели.

— Эге! А это кто ж такой у тебя, Васильевич?

Изумлённый Мирон Васильевич несколько мгновений молча разглядывал сидевшего на поковках Толю.

— Ты, Анатолий? — наконец, произнёс он. — Откуда ты взялся? Толя потрогал отбитые бока и хмуро ответил:

— Взял бы ты меня с собой, а то не берёшь… Вот я и приехал.

Он выпрямился и виновато посмотрел на отца. Мирон Васильевич сердито сдвинул брови и скомандовал:

— Слезай!

Толстяк рассмеялся:

— Вот так хлопчик у тебя растёт! Ничего не скажет! А вымазался как! Ну, чисто чертёнок! Будет тебе от матери на орехи! Да и заслужил ты их, друг, ничего не скажешь.

Несколько мгновений Мирон Васильевич молчал.

Толя спрыгнул с машины и осмотрел себя: трусы и майка были густо покрыты коричневыми пятнами ржавчины. Но это его мало беспокоило: можно пойти на речку и в какой-нибудь час от ржавчины не останется следа. А вот что сейчас скажет папка?

— Та-ак! — протяжно произнёс Мирон Васильевич, словно ему всё ещё не верилось, что сын решился на такой проступок. — Что же это получается, Анатолий? Отец запрещает, а ты своевольничаешь? А?

— Ты не сердись, папа! Мне обязательно надо посмотреть завод. Честное слово, просто «обязательно» надо!

Это ещё зачем? — Видишь ли… Я машину хочу себе сделать.

— Что? — вскинул брови отец.

— Вот посмотрю, как их на заводе делают, и сам построю. Маленькую, детскую…

Несколько мгновений Мирон Васильевич молчал.

— Вот новости! Умнее ничего не придумал? — сказал он, наконец, с трудом удерживаясь от смеха: уж очень был смешон этот строитель автомобилей с густо вымазанным ржавчиной лицом. — Машину построить! Ты думаешь, это так просто — тяп-ляп и готово? Тысячи людей делают машину, а ты один захотел…

— Я совсем маленькую…

— Хоть маленькую, хоть большую — сложность одна всё равно. Тебе не сладить…

— Слажу! — решительно сказал Толя. «Павлик может, а я… Только бы посмотреть, как их делают!» — подумал он.

— Ну, и герой он у тебя! — покачал головой толстяк, начальник склада. — А что? Пока разгрузим, своди его на главный конвейер. Пускай парень смотрит, как мы грузовики строим…

Толя благодарно посмотрел на толстяка: какой хороший человек — заступился…

— Выпороть его надо за такие штуки, вот что! — сказал Мирон Васильевич, но уже по тону Толя почувствовал, что отец перестал сердиться и колеблется.

— Я только посмотрю немного и домой уйду… — пообещал Толя. — Честное слово, уйду!

— Посмотрю, посмотрю… — проворчал Мирон Васильевич и полез в кабину. — Жди меня тут…

Он увёл грузовик на седьмой участок и, когда началась разгрузка, вернулся за Толей.

Всё сложилось хорошо: отец вёл его к длинному красному зданию, на целый квартал растянувшемуся вдоль главной заводской магистрали, по которой они только что проехали. Это и был главный конвейер, здесь собирали грузовики.

— Главный конвейер — всему заводу хозяин, — сказал Мирон Васильевич — Все на него работаем…

— И ты работаешь? — осведомился Толя.

— И я работаю. Как же иначе? — Поковки возишь?

— Поковки. Привезу, их обработают в цехе, соберут автомобильный узел и отправят на главный конвейер. Там из узлов собирают машины.

— Из узлов? Это как же?

— Узлами называются крупные части автомашины — кабина, кузов, оси, колёса, мотор, рама…

Они были уже у самых ворот конвейера. Из них как раз выезжала зелёная трёхтонка. Обдав их запахом свежей краски, она набрала скорость, свернула на магистраль и стремительно рванулась вдоль нее, в глубь завода.

— Это — новенькая, папа? Да? Куда она теперь?

— Верно, новенькая, только-только сделали. Чувствуешь, как пахнет? А поехала она в пробный пробег, на испытание… Счастливой дороги, матушка!

Сладкий запах свежей краски заполнял всё здание главного конвейера. С десяток грузовиков тесно сгрудились у самого выхода. Они были такие же новенькие, как и та машина, которая только что ушла в пробный пробег.

Моторы грузовиков гулко рокотали, то и дело вспыхивали и гасли фары, раздавались пронзительные сигналы. Один из грузовиков медленно пробирался к выходу, навстречу Толе. Он сигналил и грозно сверкал фарами, оторопевший Толя невольно прижался к отцу.

— Что, строитель, страшновато? Не трусь: на каждой — человек сидит. Он видит, куда ехать…

Они посторонились, и новый грузовик прошёл мимо них в открытые ворота, набрал скорость и исчез по заводской магистрали.

Успокоившись, Толя увидел, что здесь не так уж страшно, как ему показалось в первую минуту. Около каждой машины работали люди. Одни, бесстрашно улегшись между колёс, что-то делали под машиной; другие, подняв створки капота, копались в моторах, чутко прислушиваясь к их работе; третьи, сидя в кабине, переводили рычаги управления и тоже к чему-то прислушивались.

— Что они делают? — полюбопытствовал Толя.

— Проверяют машины перед пробной поездкой. Это — шофёры-испытатели. Ну как, не страшно теперь? Пойдём дальше.

А дальше они увидели перед собой длинную вереницу полусобранных машин. Машины ещё не стояли — у них не было колёс, — а лежали. они на двух бесконечных цепях, составленных из очень крупных звеньев.; Цепи были заложены внутрь неглубоких желобков, уходивших вдаль, в самый конец здания.

— Это и есть главный конвейер! — кивнул на цепи Мирон Васильевич.

Цепи двигались, неся на себе машины. Но что это были за машины! Всё, что имелось внутри, можно было рассмотреть, как на ладони: мотор с пропеллером, одиноко торчащий руль, переднюю ось с пучком рессорных пластин, заднюю ось с огромными барабанами на концах. Было даже видно, как карданный вал соединяет заднюю ось с мотором.

С того места, где стоял Толя, было отлично видно всю вереницу, машин. Около каждой из них хлопотали сборщики.

Самая ближняя имела и кабину, и колёса, и мотор, не хватало только кузова. Кузов висел над нею, подвешенный на тросы, и слегка покачивался, словно маятник.

— Доделывают, сейчас будет готова, — сказал Мирон Васильевич.

Кузов спускался всё ниже, скоро сборщики смогли дотянуться до него руками. Они направляли его, чтобы он лёг точно в назначенное место позади кабины. Потом тросы отцепили, и рабочие быстро привинтили кузов к машине.

— Ну вот, ещё один грузовичок сделали! — сказал Мирон Васильевич и любовно похлопал машину по борту. — Счастливый путь!

Грузовик тут же заправили водой и бензином. Зарокотал мотор, и. машина отошла к тем грузовикам, которые стояли у входа: шофер-испытатель должен был её проверить и испытать.

«Быстро работают! — одобрил Толя. — Это запомнить надо: последним приделывают кузов. Когда свою стану делать…»

Он не успел додумать и неподвижно замер: в огромном проёме в потолке появилась кабина. Она висела на тросах, поблескивая пузатым бензиновым баком, слегка покачалась и медленно поползла вниз, нацеливаясь, на одну из полусобранных машин. Наконец, она легла на своё место, за ветровым стеклом виднелся руль. Сборщики принесли откуда-то створки капота, прикрыли ими мотор. Машина немного прокатилась вперёд, и над ней заколыхался тяжёлый кузов, оставалось только посадить его на место и — машина готова!

Это был уже второй грузовик, сборка которого заканчивалась на глазах у мальчика. Второй за несколько минут! «Да-а, дела! — удивлённо и обрадовано размышлял Толя. — Если они так быстро делают машины, настоящие, большие, так неужто я за всё лето не сумею сделать маленькую?»

Мирон Васильевич и Толя сделали несколько шагов вперёд.

На самую ближнюю машину сборщики привинчивали тяжёлые, надутые колёса, выкатывая их из бокового склада. Чуть подальше другие рабочие устанавливали на место впереди руля грузный мотор. Ещё дальше третья группа сборщиков приделывала к своей машине руль, а на пирамидке рядом с конвейером виднелся с десяток приготовленных таких же рулей. А в самом конце конвейера сборщики привинчивали к длинной железной раме переднюю и заднюю оси. Машины, передвигаемые цепями конвейера, складывались из разных частей, а начало этого складывания было где-то там, где начинался желоб с цепями — главный конвейер.

Толя нетерпеливо дёрнул отца за руку: уж очень ему хотелось посмотреть то- место, где начинают делать машину. Однако, добравшись до истока конвейера, он был разочарован: здесь не оказалось ничего особенного. Просто двое сборщиков одну за другой укладывали на пустые движущиеся цепи длинные рамы, похожие на пожарные лестницы, только покороче.

— Вот отсюда всё и начинается, Анатолий, — сказал Мирон Васильевич. — Рама и есть тот фундамент, на котором строят каждую машину…

Рамы доставлялись из соседнего отделения, откуда слышалась почти непрерывная пулемётная стрельба.

— Там что? Из пулемётов стреляют? — насторожился Толя.

— Пневматические молотки стучат, склёпывают рамы…

Они зашли в рамное отделение посмотреть пневматические молотки. Те, и в самом деле, напоминали собой ручные автоматы, но, вместо пуль, из коротенького дульца быстро-быстро выскакивал и снова прятался стальной молоток. Он стремительно бил по раскалённому, сверкающему концу заклёпки, пока тот не превращался в круглую ровную шляпку. Шляпка тускнела, становилась малиновой, потом пепельно-серой.

Отец и сын пошли обратно, и Толя ещё раз внимательно осмотрел всё, стараясь запомнить порядок, в котором собиралась машина. Сначала на конвейер укладывали раму, к ней приделывали оси, ставили руль, мотор, радиатор, привинчивали колёса, оперяли крыльями, водружали кабину, кузов, закрывали мотор капотом и, наконец, заправляли бензином и водой.

— Видел, сложность какая? — спросил мальчика Мирон Васильевич, когда они вышли из главного конвейера. — То-то, брат! А ты говоришь — один машину сделаю. Смешно!

— Всё равно делать буду! — ответил Толя и упрямо нахмурился. Образ Павлика встал перед его глазами. «Чем я хуже его?» — спрашивал он себя, и выходило, что ничем не хуже, а даже наоборот… Вот задумал забраться на завод и забрался.

— Как знаешь, конечно! — Мирон Васильевич усмехнулся, довёл его до проходной и отправил домой, а сам пошёл куда-то.

Вид у Толи были задумчивый и неудовлетворённый. В самой сборке ничего сложного он не видел. Что ж тут мудрёного — собрать машину, когда у сборщиков всё готовенькое: и. рама, и оси, и руль, и колёса, и моторы, и кабины, и кузов. Знай себе, привинчивай к раме! А вот откуда всё это взялось, как сделано? Этого он не знал… А ещё у сборщиков много всякого инструмента, а у Толи пока ничего нет. Где всё это взять?..

Вопросов появлялось много, и Толя впервые почувствовал, за какое нелёгкое дело он берётся. Ох, нелегко ему будет!

Глава четвёртая

СОКРОВИЩА ФАНЕРНОГО ЯЩИКА

Чуть приоткрыв глаза, Толя наблюдал, как отец собирается на работу.

Мирон Васильевич долго плескался под краном на кухне, откуда аппетитно пахло жареным салом: Александра Фёдоровна готовила на завтрак яичницу. Потом он расхаживал по комнате и изо всех сил растирал мокрые голову и грудь. Остановившись перед зеркалом, долго причёсывался.

— Смотри-ка, мать: ведь седые волосы появились! — сказал он удивлённо.

— Не молоденькие. Сын-то вон уж какой подрос, — Александра Фёдоровна вздохнула.

Толя задумался. Неужели папа с мамой тоже были когда-то таким же, как он теперь? Нет, смешно об этом даже думать! Ему казалось, что отец и мать всегда были взрослыми.

Толя залюбовался отцом — настоящий богатырь: широкие плечи, сильные руки, на которых так и играла мускулы, крепкая, дочерна загорелая шея. Вот мама всё тревожится, когда отец уезжает в дальние рейсы: мало ли что может случиться… Ну, разве может что-нибудь случиться с таким силачом? Всю воину прошел и цел остался, а тут… Любую трудность вынесет, ему всё нипочем!

Толя пожалел, что не догадался вчера уговорить отца принять участие в строительстве машины. Он бы много помог, и тогда машина наверняка получилась бы хорошая. Вот только он не верит, что Толя сможет сделать машину сам… Ну и пускай не верит, а Толя сделает!

Отец с аппетитом ел яичницу, шумно пил чай, а мать рассказывала, как она ходила в завком и хлопотала для Толи путёвку в лагерь.

— Обещали дать. Во вторую очередь, — сказала она.

— Что ж, пошлем. Пускай отдыхает парень…

В другое время такой разговор взволновал бы Толю, но теперь — нет! Не до лагеря ему теперь — машину надо строить. Вот если бы построить машину и на ней приехать в лагерь, в котором он был в прошлом году, — тогда другое дело.

Отец ушёл. Мать прибрала на столе, прикрыла салфеткой завтрак для Толи и тоже отправилась на смену. Толя слышал, как она закрыла выходную дверь. Толя остался один.

Он не стал медлить. Выскочив из кровати, он торопливо её заправил, быстро умылся, позавтракал и расположился на подоконнике.

Дома на улице Мира строились быстро. Плотно примкнув друг к другу, они тянулись вдоль пологого склона горы, причём один ряд был выше другого. С левой стороны над улицей поднял свои крутые, обросшие лесом бока Бирюзовый хребет, а с другой стороны, спускаясь все ниже и ниже, стояли дома заводского соцгорода.

За соцгородом простиралась широкая долина с обширным, обнесённым досчатым забором заводским двором, а за забором курчавились кустарники, зеленело большое поле стадиона и был виден песчаный берег реки, петлявшей по дну долины.

По ту сторону реки опять стояли горы. Они каменными волнами тянулись с севера на юг, то тёмнозелёные, обросшие лесом, то серые, совсем голые, с острыми гребнями скал на боках. Были крутые и пологие, большие и маленькие — самые разнообразные горы, а всё вместе называлось коротким словом Урал.

— Родина наша! — сказал однажды отец, когда они только что переехали в эту квартиру и втроём стояли у окна. — Горы Уральские, сколько раз я вас вспоминал!

— Вспоминал всё-таки? — спросила мама и как-то особенно ласково улыбнулась.

— А ты как думала? Иной раз, как вспомнишь горы родные, так вся душа и Перевернётся. Зубами бы, кажется, фашистов загрыз, только бы скорее их победить и к вам вернуться!

Повоевал папа, поработал! А он, Толя, ещё вот ничего не сделал, даже вспомнить не о чем… Разве вот машину построит…

Он спрыгнул с подоконника и решил пойти на завод. Надо же посмотреть, откуда берутся и мотор, и руль, и кабина, и кузов…

Площадка перед проходной была полна народу. Группами и в одиночку рабочие направлялись к дверям проходной. Подойдя, они раскрывали небольшие чёрные книжечки и показывали их стоявшим у входа дежурным. «Пропуска! Пожалуй, и не пустят меня», — подумал Толя, но всё же храбро направился к двери. Не успел он приблизиться к постовому, как тот строго спросил:

— Ты куда, мальчик?

Постовой, высокий парень с засунутым за пояс пустым рукавом и целым рядом орденов и медалей на гимнастёрке, взял его здоровой рукой за плечо и удивлённо заглянул в глаза:

— Рановато тебе на завод…

— Да я не работать иду, смотреть… Мне в моторный цех надо, узнать, как моторы делают.

— Зачем?

— Себе машину сделать хочу.

— Ха-ха! — громко рассмеялся постовой. — Строитель автомобилей, вы только посмотрите на него.

Позади, Толи накапливалась толпа, кто-то из рабочих уже кричал:

— А ну, шевелись! Почему задержка? Постовой перестал смеяться и добродушно сказал:

— Ты, малыш: налево кругом, шагом марш!

Позади Толи уже создалась очередь, мальчик еле пробрался. Было обидно: ан уже рассчитал, что сегодня посмотрит, как делаются моторы, и завтра можно будет начать работу. Долго простоял Толя перед открытыми воротами, за которыми виднелась прямая асфальтированная магистраль, уходившая в глубину завода. Всё это было сейчас таким недоступным, а ведь только вчера он ещё шёл по магистрали с папкой… Как попасть на завод?

Через полчаса, когда поток людей схлынул, Толя опять подошёл к постовому:

— Пустите, а? Я только посмотрю и вернусь. Ничего не трону, честное слово!

— Нельзя, дружок! — Ответил тот и отвернулся, чтобы прикурить. Толя молча смотрел, как постовой пристраивается зажечь спичку: вынув спичку, он прижал коробку к барьеру и начал чиркать. Спичка сломалась. Постовой вынул ещё одну спичку — и вторая сломалась.

— Давайте, я вам зажгу! — предложил Толя.

— Зажги, пожалуйста!

Толя зажёг ему спичку и дал прикурить. Постовой затянулся дымом и задумчиво посмотрел на мальчика.

— Так, значит, машину собрался делать? Зря затеял! Не под силу тебе такая вещь.

— Под силу! — упрямо ответил Толя. — Мне бы посмотреть, как всё делается… Я быстро схватываю.

— Чего смотреть? Ты же видел: вон сколько народу прошло, все они машину делают, а ты один захотел. Ишь, какой… Герой!

Он ласково поерошил толину голову, но пропустить на завод наотрез отказался.

— Не разрешается малолетним, запретили. Приказ директора! — сказал он сурово. — Сам знаешь, для постового приказ — закон. Не могу, и не проси! Вот если директор разрешит…

Толя вздохнул и отошёл. Хороший человек, но, кажется, и в самом деле не может пропустить. Постовой — это всё равно, что часовой, а часовому ни в коем случае нельзя нарушать приказ. Об этом Толя не раз читал в книгах.

Людей проходило теперь на завод немного — смена началась. Шли только служащие, которые начинали работать позже, да машины непрерывной вереницей въезжали в открытые решётчатые ворота, стоявшие рядом с проходной.

Толя вглядывался в кабины, надеясь увидеть отца: может быть, он согласился бы, как вчера, провезти его на завод?

В одной кабине неожиданно мелькнуло знакомое лицо. Это был не отец, а тот самый Павлик, который утащил у него подшипник. Он сидел в кабине «Победы» по правую сторону водителя и тоже смотрел на Толю.

«Победа» медленно прокатилась шагов на пять дальше Толи и остановилась. Дверца открылась, Павлик вышел из машины и что-то сказал водителю. Дверца захлопнулась, машина, шурша колёсами и звонко выхлопывая синие клубочки газа, ушла в открытые ворота.

Павлик остался на панели и опять начал смотреть на Толю. Он улыбнулся и как-то боком, с нарочито небрежным видом подошёл поближе.

— Ты что тут делаешь? — спросил он, глядя в сторону.

— А тебе зачем знать? — недружелюбно огрызнулся Толя. Ему было и завидно, и досадно: вот ведь какой — раскатывает на легковой машине! Ещё бы такому не удалось построить машину! Ему все помогать будут… А тут завод посмотреть, и то не пускают.

Павлик смутился: видимо, ему не хотелось задирать Толю.

— Да я так просто спросил…

— Так просто… А подшипник мой утащил — тоже скажешь так просто?

— Во-первых, подшипник был не твой, а ничейный, это я точно знаю. Во-вторых, мне он не нужен, и я могу тебе его отдать…

— Ну, отдай!

— И отдам. Пойдём к нам, он у меня дома…

— И пойду. Думаешь, не пойду?

Они молча зашагали к соцгороду, искоса посматривая друг на друга. — Ты же машину хотел строить? Раздумал? — спросил Толя.

— Нет, не раздумал. Только этот подшипник не подойдёт мне — не тот размер. Он для грузовой, а я легковую буду делать…

— Ну, а я — грузовую, — внезапно решил Толя. — Мне подойдёт…

— Тебе подойдёт, — согласился Павлик.

И опять они несколько шагов прошли молча. Толя подобрал валявшийся прутик и начал нахлёстывать им изгородь, которой были обнесены недавно посаженные тополя.

— Тебе хорошо машину делать… Ты вон на легковых ездишь… Павлик пренебрежительно махнул рукой:

— Ну и что же? До проходной прокатился, только и всего.

— А на завод не ездишь?

— Могу и на завод попроситься, а что толку? Папа не разрешил в цехи ходить без него.

— А ты с ним…

— Ему всё некогда. Один раз показал главный конвейер, и то не весь…

— А я вчера весь посмотрел — от начала до конца. Два раза прошли, всё как следует разглядел, — похвастался Толя.

— Два раза! Подумаешь! Я в моторном корпусе три раза был и то ещё плохо в моторе разбираюсь. Там сидеть да сидеть надо, пока сообразишь, что к чему.

Толя бегло взглянул на Павлика. Вот как! Павлик уже побывал в моторном корпусе! Он завязал полезное знакомство: если уж самому не пришлось посмотреть, как собирают моторы, то, по крайней мере, есть кому рассказать, что там делается.

— Вот мы и пришли, — оказал Павлик.

Толя помнил этот дом, большой, четырёхэтажный, — перед ним они воевали за подшипник. Павлик повёл его мимо подъезда внутрь двора, к длинному сараю со множеством дверей. Открыв одну из них, он полез куда-то наверх, под стропила и позвал к себе Толю.

Толя проворно вскарабкался на чердак. Там был полумрак, и Толя с минуту простоял, не шевелясь, пока глаза привыкли к темноте. Он увидел Павлика на коленях перед большим фанерным ящиком.

— Иди сюда! — сказал Павлик. — Сначала я всё это дома держал, а потом, когда много набралось, перенёс сюда…

Ящик наполовину был заполнен автомобильными частями. Здесь лежало с полдюжины подшипников самых разных размеров, старые поршни с блестящими шлифованными стенками, ржавые шатуны, всевозможные шестерёнки, болты, гайки.

У Толи разгорелись глаза. Вот это да-а! Сразу видно, что человек по-настоящему взялся за дело — вон сколько всяких частей накопил. Он так и сказал Павлику:

— Здорово ты набрал!

Павлик был доволен произведённым впечатлением, но счёл нужным пренебрежительно пожать плечами:

— Чего там здорово! Блока-то нету, а это самое главное…

Блок! Толя слышал от отца, что моторный блок — самая главная часть у двигателя, но в точности не знал, что он из себя представляет.

— Ну, блок-то ты достанешь! — уверенно сказал он. — Так просто не достать. Его отливать надо.

— Отольёшь, долго ли, — подбадривал своего нового приятеля Толя. — Ты ж ещё не пробовал…

Они уселись на корточки перед ящиком. Павлик, перебирая детали, рассказывал, как он обзаводился; своим хозяйством и какое значение имеет каждая из частей для постройки автомобиля. Некоторые из деталей он так же, как и толин подшипник, находил на дороге. Но таких было мало, всё больше были гайки, отвалившиеся на ходу у машин. Старые шестерёнки и три больших поршня он выпросил у папиного шофёра. А не так давно он недалеко от реки нашёл большой отвал, и там оказался настоящий склад всяких сокровищ: ржавые шестерни, болты, гайки лежали грудями, стоило только поворошить кучи хлама. На берегу реки собирались строить набережную и площадку под неё засыпали вывозимым из завода мусором.

Потом мальчуганы поговорили о главном конвейере. Сама по себе сборка машины не казалась им сложной — ведь всё было подготовлено и собрано заранее: рама, руль, колёса, мотор, кабина, кузов.

— Самое главное — мотор! — сказал Павлик. — Мотор — сердце машины, и с ним будет самая большая трудность.

Толя вспомнил, что Павлик уже побывал в моторном корпусе и решил разузнать поподробнее об автомобильном двигателе.

— Как там — внутри мотора? Здорово сложно? — спросил он.

— Особенно сложного ничего нет, только точность большая. На роликовую дорожку ставят моторный блок и начинают собирать мотор совсем так, как собирают машину, только конвейер поменьше.

— А моторный блок — какой он из себя? — решился спросить Толя.

— Моторный блок? Он вроде чемодана, только чугунный весь. В нём проделано сверху донизу шесть отверстий. Называются отверстия — цилиндры. В каждый цилиндр вставляется поршень, вот такой…

Он порылся в фанерном ящике и достал круглый металлический стакан с двумя отверстиями в боковых стенках.

— Ну, вот смотри, я тебе нарисую. Он пальцем нарисовал на пыльной крышке фанерного ящика моторный блок, вычертил в нём цилиндры, внутри их изобразил поршни. Отвёл от поршней две черты вниз и сказал, что это — шатуны. Затем нарисовал толстый и причудливо изогнутый коленчатый вал.

— Вот, смотри на этот цилиндр, — сказал Павлик. — Допустим, сюда дали бензин, — он показал на верхнюю часть одного из цилиндров. — Бензин загорелся и расширился, толкнул поршень вниз. А вот это — шатун, через него поршень жмёт на колено вала и тот начинает крутиться. Понятно? А потом бензин загорается в другом цилиндре, и там тоже цилиндр идёт вниз и толкает коленчатый вал. Потом бензин загорается в третьем, четвёртом, пятом и шестом цилиндрах, и вал крутится всё быстрее и быстрее. Понятно? А уж когда вал крутится, от него начинают вертеться задние колёса у машины, и она катится вперёд…

— Только и всего? А ты говоришь — трудно мотор сделать! Ничего не трудно, если как следует взяться, — бодро заявил Толя.

Павлик вздохнул.

— Это только так кажется, что не трудно, потому что я тебе рассказал про один моторный блок. А сколько к блоку всякой всячины прицеплено — даже рассказать трудно. И стартер, и динамо, и радиатор, и всякие насосы, фильтры… Вот сам посмотришь, если в моторный корпус удастся попасть.

Они начали придумывать, как им устроить так, чтобы вместе попасть. в моторный корпус и как следует посмотреть сборку мотора.

— Вот если бы папа нам помог, мы бы быстро во всём разобрались, — сказал Павлик.

— А кто у тебя отец? — спросил Толя.

— Директор.

— Директор? Ты же говорил — инженер, — удивился Толя.

— Он — и инженер и директор. Так всегда бывает.

— Вот это здорово — Толя очень обрадовался такой новости. — Это хорошо. Мы его быстро уговорим, и он нам записку постовому напишет.

— Моего-то не очень уговоришь. Я его сколько раз просил и ничего не получилось. Когда добрый — смеётся, а чаще сердится, говорит, что некогда!

Павлик умолк и с грустным видом начал укладывать в фанерный ящик детали. Последним он взял в руки подшипник — тот самый, который перехватил у Толи. Повертел в руках, вздохнул и отдал новому другу.

Толе показалось, что Павлику стало жалко отдавать подшипник, и он, полюбовавшись им, бросил его в ящик к другим деталям.

— Не надо! — сказал он великодушно. — Ну его совсем! Знаешь что? Давай вместе машину строить? Веселее будет, верно?

Толино великодушие удивило и обрадовало Павлика. Вот ведь как: вчера чуть не подрались из-за подшипника, а сегодня Толя отдаёт его обратно! И Павлик согласился строить машину вместе. В самом деле, так будет легче: можно и посоветоваться, и помогать друг другу. А когда построят, можно будет вместе и кататься — рулить по очереди.

Они стали придумывать, как назовут будущую машину. Это было не так легко — названий припоминали много, но ни одно из них не нравилось.

— «Барс», — предложил Павлик.

— А кто он такой — «барс»? — осведомился Толя.

— Животное. Вроде кошки.

— Вот так придумал! — укоризненно посмотрел на друга Толя. — Тогда уж лучше всего просто кошкой назвать…

Припомнили, как моряки называли свои корабли: «Варяг», «Потёмкин», «Аврора»… Но это было слишком торжественно и не подходило для автомобиля, ещё самодельного.

— «Ласточка», «Стрекоза», «Волна», «Парус», — перечислял Толя названия лодок, которые видел на водной станции, но Павлик только отрицательно мотал головой.

— Давай назовём её так, как лётчики свои самолёты называют? — предложил, наконец, Павлик.

— А как?

— Есть такой самолёт «Ил». Это значит, что его придумал Илюшин, вот и получается «Ил». А мы назовём машину… — Павлик подумал, — машина «ПТ-2». Понимаешь? «Павлик, Толя, двое». Хорошо, правда?

Название понравилось и Толе. Буквы и цифры звучали очень внушительно и солидно — совсем, как у настоящей машины.

— Во-от! — удовлетворённо сказал Толя. — Одно дело сделали!

На чердаке было невыносимо жарко, пот так и лил с ребят ручьями. Они спустились вниз, вышли в скверик, уселись на краю фонтанного бассейна, спустили ноги в воду и долго обсуждали план предстоящих действий. Было решено завтра утром во что бы то ни стало побывать на заводе.

Глава пятая

ПЕРВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Всё началось, как нельзя лучше.

Правда, Толе пришлось довольно долго простоять у проходной в ожидании, пока появится директорская «Победа». Но он не скучал…

Наоборот, было даже интересно смотреть, как происходит смена рабочих на заводе. Часы на проходной показали без четверти восемь, и украшенная клумбами и газонами, посыпанная яркожёлтым песком площадка перед проходной заполнилась множеством людей. Они шли густой толпой из соцгорода, высаживались из подходивших друг за другом голубых автобусов.

Неподалёку от проходной был построен небольшой деревянный вокзальчик. К нему, пыхтя и отдуваясь, чёрный лоснящийся паровоз подтащил вереницу зелёных пассажирских вагонов. Высыпала большая толпа рабочих и тоже направилась к проходной.

Только успели эти рабочие войти в завод, как оттуда хлынула новая толпа — это рабочие ночной смены расходились по домам. В проходной возникла такая сутолока, что Толя подумал: а не замешаться ли и ему в эту толпу? Среди взрослых можно- было незаметно пробраться на завод. Но нельзя подводить Павлика. Толя должен был ждать Павлика у заводских ворот — так они договорились вчера и так надо было делать.

Площадка перед заводом опустела, а Павлика всё ещё не было. Наконец, вдали показалась «Победа». По цвету и номеру мальчик определил, что едет директорская машина. Она двигалась медленно, и Толя издали мог убедиться, что Павлик сидит рядом с водителем — дядей Колей. Через ветровое стекло было видно, как мальчик, показывая на Толю, что-то быстро и горячо говорит водителю. Дядя Коля небрежно взглянул на стоящего на тротуаре Толю и отрицательно покачал головой, у Толи дрогнуло сердце.

Павлик заговорил ещё горячее. Видимо, ему удалось убедить водителя: тот ещё раз взглянул на Толю, усмехнулся, и машина замедлила ход. Павлик кивнул Толе: не зевай! — и тотчас же перегнулся через спинку сидения, открывая заднюю дверцу. Толя бежал рядом, и лишь дверь успела приоткрыться — он проворно юркнул в машину.

— Ловкий, — усмехнулся дядя Коля, которому не пришлось даже останавливать машину.

И вот они на заводе. Вновь, как два дня тому назад, мимо Толи плывут громадные красные корпуса цехов. В их окнах видны длинные ряды работающих станков. Но теперь Толя ехал не на угловатых, перекатывающихся поковках, а в бесшумной легковой машине, на мягком и удобном сидении.

От удовольствия лицо мальчугана расплылось в довольную и радостную улыбку. Сам того не сознавая, он принял гордый вид, откинулся на подушки и победоносно посматривал по сторонам, сожалея, что никто из знакомых ребят с улицы Мира не может увидеть его в этом положении.

Но удовольствие скоро кончилось. Дядя Коля развернул машину у подъезда заводоуправления и остановился. Ребята вышли, забежали в подъезд и быстро пошли по длинному коридору, выстланному мягкой ковровой дорожкой.

Павлик остановился у одной из выходивших в коридор стеклянных дверей. В просторной приёмной комнате сидела пожилая полная женщина в белой кофточке и что-то быстро писала, прижав плечом к уху телефонную трубку.

— Папа здесь, Надежда Николаевна? — спросил Павлик.

Надежда Николаевна кивнула, не переставая писать. Мальчуганы переминались около стола, а Толя с любопытством следил за работой женщины. Перо Надежды Николаевны быстро выписывало какие-то кружки, чёрточки, точки и другие завитушки.

— Вот так пишет! — шопотом сказал он Павлику. — Не по-нашему, что ли? Ничего не разберу!

— Стенографистка! — таким же шопотом ответил Павлик. — Какая стенографистка? На стенках пишет?

— Нет, на бумаге. Двое разговаривают, а она может записать их СЛОВО В СЛОВО.

— Ну? Успеет? А если быстро говорят?

— Всё равно успеет, хоть как быстро…

Толя с сомнением покачал головой: не верилось, чтобы нашлась на свете такая женщина, которая могла бы записывать так же быстро, как говорят люди. Учительница диктовала совсем медленно, и то Толя едва успевал записывать диктант.

Но размышлять об этом было уже некогда: Павлик ему кивнул на обшитую чёрной материей дверь с зеркальной вывеской: «Директор». Он подталкивал Толю локтем и медленно подвигался к двери, не спуская глаз с Надежды Николаевны.

Они были совсем уже у входа в директорский кабинет, когда Надежда Николаевна заметила их маневр.

— Вы куда, мальчики?

Павлик сделал вид, что ничего не слышит и исчез за дверью, увлекая за собой Толю.

— Вот пострелята! — пробормотала Надежда Николаевна, не решаясь бросить телефон, чтобы остановить ребят. И тут же проговорила громко в трубку: — Нет, нет, не вы пострелята, это у меня мальчишки без разрешения ворвались к директору. Ну ничего, он с ними разберётся сам… Итак, продолжаем: «На 15 июля обработано коленчатых валов…»

В кабинете сидели двое. По ту сторону обтянутого синим сукном большого стола, рядом с коммутатором настольной телефонной станции, сидел худощавый мужчина в тёмно-синем костюме. Его узкое, продолговатое лицо чем-то напоминало Павлика, и Толя сообразил, что это и есть директор завода — Николай Фёдорович Столетов.

Напротив него сидел второй мужчина — с круглым лицом, широкими плечами, туго обтянутыми зелёным военным кителем, без погон, с двумя рядами орденских колодок на груди. Это был парторг ЦК партии на заводе Степан Ильич Сорокин.

Николай Фёдорович что-то рассказывал парторгу, тот внимательно слушал, опираясь на подлокотник кожаного кресла и поигрывая по столу толстым красным карандашом.

Они замолчали, когда вошли ребята, и несколько мгновений молча рассматривали их: Николай Фёдорович — встревоженно и удивлённо, Степан Ильич — с добродушным любопытством.

— Что случилось, Павлуша? — спросил директор.

Да нет, ничего не случилось, папа, — смутился Павлик, заметив тревогу в глазах.

— Зачем же ты здесь? Ведь мы с тобой уговорились, что ты появляешься у меня только в самом крайнем случае. Разве не так? Зачем же ты здесь? Беда с сыном, Степан Ильич, — влюблён в завод! Только и ждёт случая, чтобы пробраться сюда.

— А разве ты не влюблён в завод? Почему же ты сыну отказываешь в этом? — возразил парторг. — Пускай привыкает.

— Рано ему ещё привыкать. Его дело — получше учиться. Разговор переходил на невыгодную тему, и Павлик поспешил вмешаться:

— А у нас, папа, самый крайний случай и есть. Правда, правда! Очень важное дело…

— Какое же?

Павлик покосился на Толю и подтолкнул его локтем. Тот не обратил никакого внимания на толчок. Полураскрыв рот, он осмотрел кабинет и уже начал потихоньку пробираться к модели маленького грузового автомобиля, стоявшей на отдельном столике в углу. Ему не терпелось узнать, настоящий это грузовичок или только сделан под вид настоящего.

— Мы заявление тебе написали. Там всё сказано, — вздохнул Павлик, обошёл стол и положил перед отцом большой лист бумаги.

Николай Фёдорович прочёл:

Заявление

Просим вас разрешить нам посмотреть завод с того места, где начинают делать автомобили, потому что мы хотим сами сделать себе машину, только не знаем, как начинать. Обещаем на заводе ничего не трогать, а спрашивать. Ученики школы № 29 Павел Столетов, Анатолий Васильченко.

Такое заявление предложил вчера Толя написать. «Давай, напишем ему заявление. Небось, не посмеет так просто отказать, — всё-таки бумага. Мне мама говорила: всегда так делается, если хотят чего-нибудь добиться».

— Новое дело! Кто придумал? — засмеялся Николай Фёдорович.

— Вместе придумали, — взволнованно отозвался Павлик. — Вот с ним, с Толькой…

Он оглянулся на друга и увидел, что тот уже осмотрел грузовик и теперь пробирается к коммутатору. Весь вид его говорит о том, что он занят делом и не намерен вмешиваться в разговор. «Ну, погоди же ты, Толька! — с досадой подумал Павлик. — Вчера обещался вместе уговаривать папу, а теперь молчишь…»

— Покажи-ка, что за ультиматум сын отцу предъявил! — неожиданно проговорил Степан Ильич и протянул руку за бумагой.

— Чего только не придумают эти мальчишки! Строители автомобилей! Подумай! — покачал головой Столетов и отдал бумагу парторгу.

— Посмотрим, посмотрим!

Сорокин вынул из футляра очки, надел их и, далеко отставив бумагу, начал читать.

— А зачем здесь красный огонёк загорелся? Так надо? — спросил Толя, с любопытством рассматривая вспыхнувший в одном из многочисленных окошечек коммутатора огонёк.

— Что такое? Какой огонёк? — оглянулся Николай Фёдорович. Заметив сигнал, он нажал кнопку на коммутаторе. Огонёк погас, а из задёрнутого шёлковой материей отверстия донёсся голос:

— Это вы, Николай Фёдорович? Говорит малый моторный конвейер, Назаренко… Мне передали, что вы искали меня.

Голос невидимого Назаренко прозвучал так громко и близко, что Толя невольно отшатнулся в сторону.

— Здравствуйте товарищ Назаренко! — спокойно сказал Николай Фёдорович, мельком взглянув на серебряное яблочко микрофона, поставленного на гладкий полированный ящик коммутатора. — Доложите, как идёт стотысячный.

Рот у Толи опять приоткрылся от удивления: слишком уж необычно было всё в этой комнате — сидит себе человек за столом и преспокойно разговаривает с другим человеком, который неизвестно даже где и находится. «Услышит ли его тот, Назаренко?» — подумал Толя, с любопытством ожидая, что произойдёт дальше.

Но Назаренко, повидимому, услышал, потому что из коммутатора снова раздался его голос:

— Только что был на участке, Николай Фёдорович. Стотысячный идёт нормально, в двенадцать ноль-ноль будем снимать. Все ждут митинга… Хотелось бы ещё Степана Ильича известить.

— Он у меня. Так что Степан Ильич извещён. Назаренко помолчал и смущённо покашлял:

— Хотелось бы, Николай Фёдорович, оркестр заполучить…

— Вот как! Даже оркестр! — засмеялся Столетов. — Вы собираетесь устраивать настоящий праздник…

— Как же, Николай Фёдорович, — ведь стотысячный. Событие!

— Дело доброе, пришлю и оркестр. Ещё что?

— Спасибо, у меня всё.

Разговор закончился. Николай Фёдорович задумчиво погладил щёки.

— Подумать только — вот и стотысячный выпускаем! Да, сегодня у сборщиков настоящий праздник…

— А что ты думаешь? Они правы, — сказал Степан Ильич, возвращая заявление директору.

— Кто? Сборщики?

— Я говорю о ребятах. Им надо показать завод, ребята правильно требуют.

— Может быть и правильно, не спорю. Но где я наберу столько-экскурсоводов, чтобы всем мальчишкам показывать завод? Кроме того, учти, что они собираются строить машину, — значит, ещё и части запросят…

— Вот об этом нам и надо подумать… Ребята живут рядом с автомобильным заводом. Как же они не будут интересоваться тем делом, которым с утра до ночи заняты их отцы и матери?

Мальчики благодарно смотрели на Степана Ильича: здорово он взялся их защищать, самим бы им никогда так не суметь. Недаром парторг ходит в военном кителе и у него столько орденов — военные внимательно относятся к мальчишкам, не то, что гражданские.

В это время «военный» сказал:

— А ну, орлята, подождите меня в коридоре!

Ребята растерянно заморгали глазами, не зная, как понять такое нежданное предложение.

— Быстренько, быстренько! — приговаривал Степан Ильич, подталкивая ребят к выходу. Не успели мальчики что-либо сообразить, как оказались за дверью. — Подождите меня здесь! — приказал парторг и скрылся в кабинете.

— Что, выставили? Так вам и надо! — усмехнулась Надежда Николаевна.

Ребята не стали её слушать и вышли в коридор. Оба были смущены таким оборотом дела и растерянно переглядывались.

— Такой хороший казался дядька, а выставил. За что он нас? Неужто рассердили мы его? — недоумевал Толя.

— Не в этом дело! Разговаривать будут, — догадался Павлик. — Взрослые всегда так: не хотят, чтобы мы слушали, всё одни договариваются.

Толя успокоился:

— Это ты правильно догадался. Наверно, тот дяденька будет твоего папу уговаривать, чтобы нас на завод пропускали. Слышал, как он сказал: «Ребята правильно требуют»?

— Не знаю, конечно, — задумчиво ответил Павлик. — Может быть, ему и удастся — папа Степана Ильича очень уважает.

— А я тебе говорю — удастся, дело верное! Он — хороший дядька, я сразу заметил… А что это за штука у твоего папки на столе стоит? Радио?

— Диспетчерский аппарат. Вроде телефона.

— Что ты? Непохоже совсем! Я телефоны видел, они маленькие, чёрные, с трубкой, а этот вон какой — настоящий домик с окошечками…

— Это особенный телефон. По нему папа может со всем заводом разговаривать.

Павлик рассказал, что микрофоны от диспетчерского аппарата расставлены по всему заводу, во всех цехах, на- каждом конвейере, на складах, на контрольных пунктах. Из любого уголка на заводе можно разговаривать с директором, с главным инженером или главным диспетчером.

— Я один раз на перекличке был, — рассказывал Павлик. — Мы с папой вдвоём сидели в кабинете, и он был как председатель. Скажет кому-нибудь: «Ну, докладывай, Семёнов», — тот и докладывает, как у него в цехе дела идут, а самого не видно, только слышно. А потом другой докладывает или разговаривают между собой, а нам всё слышно…

— Интересно! А про какой они стотысячный говорили сейчас, не знаешь? — спросил Толя.

— Это на моторном конвейере выходит стотысячный мотор — сто тысяч моторов сборщики сделали.

— Сто тысяч! Здорово! Считать только — и то устанешь… Почти миллион… Нам бы хоть один дали для машины.

— Получить готовый неинтересно. Лучше самим сделать.

Тут разговор прервался, потому что ребята увидели Степана Ильича. Он вышел из кабинета в приёмную, о чём-то поговорил с Надеждой Николаевной, просмотрел у неё какую-то сводку, покачал головой и потом начал диктовать. Надежда Николаевна, сосредоточенно нахмурясь, быстро-быстро записывала под его диктовку.

А ребята прильнули к стеклянной двери, отделявшей приёмную от коридора, и изнывали от тревоги и беспокойства: как-то решилось дело с их заявлением? Добился ли чего-нибудь парторг у директора завода? Они переминались перед дверью, не решаясь войти и спросить…

Степан Ильич диктовал и диктовал, время от времени посматривая на ребят лукавыми глазами, и мальчики никак не могли определить, хорошо или плохо закончился разговор парторга с директором.

Наконец, Степан Ильич закончил диктовку, забрал бумаги и вышел в коридор.

— Что, орлята, заскучали? Ничего, ничего зато я вам вашу бумагу принёс. Насилу выручил… — Он отдал Павлику заявление и скомандовал: — За мной, ребята!

Неторопливой походкой он направился к выходу. Это был большой, кряжистый человек, от всей его фигуры веяло силой и мощью. Мальчики едва поспевали за ним, на ходу рассматривая заявление. Через весь лист красным карандашом было написано почерком отца: «Разрешаю в сопровождении взрослого. Столетов».

— Ну, вот! — разочарованно сказал Павлик. Он даже остановился и ещё раз прочёл: — «В сопровождении взрослого»… Ничего у нас не получится! Где мы взрослого возьмём?

— Ну, взрослого мы в любое время найдём, лишь бы бумага была… Давай её сюда!

Толя забрал заявление себе, бережно уложил на дно кепки, и они побежали догонять Степана Ильича.

Глава шестая

СЕРДЦЕ МАШИНЫ — МОТОР

Ребята едва успевали — Степан Ильич шагал широко, размашисто. Он оглянулся на мальчиков всего один раз, когда уже входили под высокие своды моторного корпуса:

— Вот что, ребятки: от меня не отходить, в станки руки и носы не совать — оторвёт! Завод — не шутка, вести надо себя дисциплинированно. Понятно?

— Понятно!

Моторный корпус встретил их равномерным гулом. Ребята попали словно в густой берёзовый лес — так много было здесь высоких белых колонн, подпиравших своими верхушками громадную стеклянную крышу. И так же, как деревья между кустарниками, колонны со всех сторон были окружены бесконечными рядами станков. Станки мерно и однообразно жужжали.

Пол в корпусе был выстлан шестиугольными чугунными плитками. Народу проходило по ним, видимо, немало, потому что узорчатая поверхность плиток местами сверкала, как отшлифованная, на ней получались тропинки, гладкие и блестящие, словно лёд.

У каждого станка пирамидами или просто грудой были сложены разные части — детали будущего автомобильного мотора. Мальчики узнали многие из них: поршни, шатуны, шестерни, валики имелись и в фанерном ящике у Павлика. Но там они были старые, ржавые и грязные, а здесь, только что обработанные на станках, они выглядели совсем по-другому: были такие чистые и свежие, слоено сделали их не из чугуна и стали, а из серебра.

Мальчики вместе со Степаном Ильичом вышли на широкую улицу, пересекавшую моторный корпус. От станочных рядов она была отгорожена выкрашенными серебристой краской металлическими перилами. У перил на специальных полочках стояли цветы. Тут были букеты простых полевых цветов в стеклянных банках с водой, раскидистые фикусы и георгины в горшках, ярко-красная гвоздика в длинных деревянных ящиках. К. царившему в цехе запаху горячего масла и стали примешивался лёгкий аромат цветов.

Это и был малый конвейер, на котором собирали автомобильные моторы. Он совсем не походил на тот, который Толя два дня тому назад видел в главном сборочном корпусе. Там, на главном, машины собирались на двух медленно и непрерывно двигавшихся по желобам цепях, а здесь, вместо цепей, была устроена дорожка из роликов.

Странно выглядела эта дорожка! В длинную железную раму были вставлены сотни, а может быть, даже тысячи совсем одинаковых роликов. Когда на дорожку ставили груз и толкали его вперёд, он катился легко и быстро, слоено на колёсах. Называли дорожку рольгангом, и такое название очень подходило к ней. Валики звенели под грузом ВО все голоса: гинг-ганг-гонг! — как будто кто-то колотил стальным прутиком по пустым бутылкам.

Сборка мотора начиналась с того, что на рольганг ставили моторный блок — причудливую чугунную коробку размером с большой чемодан со множеством разных отверстий, щелей, выемок и впадин. Особенно выделялись шесть крупных отверстий в верхней части блока — цилиндры.

Сборщик в чёрном сатиновом халате начал вставлять в цилиндры поршни. Работал он внимательно и быстро: вставит один поршень в цилиндр, протолкнёт его до самого низа и вытаскивает обратно. Если поршень скользил по цилиндру очень туго, или, наоборот, слишком легко, сборщик откладывал его и примерял другой до тех пор, пока не подбирался такой поршень, который скользил не туго и не слабо.

Павлика не особенно интересовал подбор поршней: это он видел уже не раз. Нахмурившись, мальчик смотрел на блок и думал: смогут ли они вдвоём сделать такую вещь? Без блока никакой мотор не построить, а без мотора нет и автомобиля… Он понял, что опять ошибся: рассчитывал на малом конвейере увидеть, как делают блок, — а он оказался готовым, обработанным и сделанным где-то в другом цехе. Где же всё-таки начало всему?

— Посторонись-ка, парень! — сказал Павлику сборщик, закончивший подбор поршней.

Он резко толкнул блок, и тот, звеня на валиках, покатился по рольгангу к другим сборщикам. Те быстро его перевернули и в нижнюю часть вставили коленчатый вал — тяжёлую, причудливо изогнутую штангу, как будто бы составленную из отдельных стальных лепёшек, скреплённых между собой круглыми блестящими шейками.

Не успели ребята присмотреться, как блок, позванивая, покатился дальше к поджидавшим его новым рабочим. Те вставили в него шатуны и таким образом соединили поршни с коленчатым валом. Теперь поршни не могли двинуться с места без того, чтобы не потянуть за собой коленчатый вал.

— Ну вот, сейчас внутренность мотора будет собрана, — заметил Степан Ильич, когда они подошли к сборщикам, возившимся с шатунами.

— Как? Уже всё? — удивились ребята.

— Да, почти всё. Сейчас вставят кулачковый валик, и внутри мотора всё будет готово… — подтвердил Степан Ильич.

И действительно: блок со вставленными в него поршнями, шатунами и коленчатым валом покатился дальше, и следующий сборщик вставил и него кулачковый валик, похожий на тросточку стальной прут с несколькими выступами. Больше, сколько ни смотрели ребята, внутрь чугунной коробки ничего не вставлялось. Наоборот, двое рабочих тут же стали привинчивать к блоку крышки: сначала верхнюю на цилиндры, потом нижнюю туда, где виднелся причудливо изогнутый коленчатый вал. Чугунная коробка была теперь наглухо закрыта со всех сторон.

— И всё? — обрадовано спросил Павлик и про себя подумал: «Это хорошо, что в мотор закладывается так немного частей. Вместе с Толькой вполне сумеем справиться…»

Но Степан Ильич сказал:

— Что ты, Павлик! Работа над мотором только ещё начинается…

Он повёл мальчиков дальше. На новом участке конвейер был устроен иначе: вместо рольганга, по двум рельсам катилась вереница небольших тележек. Они были прикреплены к длинной цепи, безостановочно и медленно скользившей между рельс.

Уже знакомый ребятам полусобранный мотор поставили на одну из таких тележек. Сборщики на ходу — тележка ползла медленно — приделывали к нему одну за другой разные детали, так что Степан Ильич едва успевал рассказывать, какая из них для чего предназначена.

Первым привинтили бензиновый насос. Услышав такое название, Толя тотчас же сообразил:

— Ага, понятно! Когда папа говорит: «Дам-ка я больше газу», — значит насос начинает больше качать бензина в мотор?

Степан Ильич засмеялся:

— Однако ты соображаешь быстро! Тебя как зовут? Анатолием? На этот раз ты ошибся, Анатолий! Бензиновый насос просто качает бензин из бака в карбюратор. А в мотор газ подаёт вот эта штука — карбюратор. — Он показал на небольшой чёрный аппаратик, сложный даже по внешнему виду. — Карбюратор готовит бензиновую, горючую смесь, которую водители называют газом. Когда водитель говорит, что даёт больше газу — это значит, что он пошире открывает отверстие для выхода смеси из карбюратора в мотор.

— Вот все говорят — смесь да смесь. А из чего она делается, эта самая смесь? — заинтересовался Павлик.

— Из бензина, распылённого в воздухе.

— Только и всего?

— Только и всего.

— Ну, и смесь! Я думал, что-нибудь особенное, а тут просто бензин да воздух.

Степан Ильич промолчал: разве объяснишь ребятам, как сложно устроен карбюратор и как трудно приготовить эту простую смесь из бензина и воздуха?

Они молча смотрели, как сборщик привинчивает к мотору продолговатый круглый и чёрный аппарат, похожий на небольшой электрический моторчик.

— Динамомашина, — сказал Степан Ильич в ответ на вопросительный взгляд Павлика. — От неё получается электрический ток для фар и зажигания смеси в моторе…

Павлик оживился:

— Знаю, знаю! У нас в школе есть динамка, стоит в физическом кабинете, только форма другая. А всё равно, когда крутишь — получается электрический ток.

— Чего там в школе! — заявил Толя. — Там не настоящая, учебная, а я настоящую видел.

— Интересно знать, где ты ее видел?

— У Миши Воронина велосипед есть и на нём — динамка. Точь-в-точь такая же, только поменьше. Она здорово ток даёт, если как следует раскрутить.

Посмотрев, как сборщик привинчивает похожий на динамо стартер — машину для заводки мотора, — ребята перешли на следующий участок… Здесь рабочий ставил на вершину двигателя круглую башенку со множеством отверстий во все стороны. Внутри башенки виднелась металлическая сетка, густо покрытая коричневым маслом. Степан Ильич назвал башню воздушным фильтром: воздух проходил через неё и очищался перед тем, как попасть в карбюратор.

— Вот ещё! — удивился Толя. — Воздух чистить! Неужели он грязный?

— Представь себе — очень грязный! Посмотри когда-нибудь, как папа чистит воздушный фильтр — увидишь, сколько там накапливается грязи.

На мотор уже ставили водяной насос, напоминавший собой громадную улитку. Толя удивился ещё раз: ведь автомобиль совсем сухой, какую же воду будет качать насос?

— Вы что, — сказал Степан Ильич, — разве не замечали, как водитель заливает воду в радиатор?

— Замечали. Только какая же это вода — одно ведро? И качать нечего…

— Сколько бы ни было, а работы насосу хватает. Он высасывает воду из радиатора и гонит её к цилиндрам, чтобы остудить их, потому что они очень нагреваются во время работы. Потом вода снова стекает к радиатор и остывает от встречного воздуха, а мотор опять гонит ее к цилиндрам…

— Так вода без конца и бегает по мотору?

— Так и бегает. Остынет в радиаторе — бежит к цилиндрам, нагреется около цилиндров — бежит в радиатор остывать… А вот сейчас приделывают к мотору масляный насос. Он работает так же, как водяной: гоняет масло по всему мотору, чтобы смазать все его трущиеся части.

— Да, сложное дело получается! — со вздохом проговорил Павлик и подумал: «Где они возьмут все эти насосы, динамо и фильтры, когда начнут собирать свой мотор?» Он взглянул на Толю: тот тоже присмирел, и был задумчив…

А моторы ползли и ползли мимо стоявших под сенью большого фикуса мальчуганов. Проворно и ловко рабочие привинчивали к двигателям последние части: вентиляторы с четырьмя широкими лопастями, электрические свечи для зажигания бензиновой смеси в цилиндрах, чугунные трубы для отвода сгоревших газов…

Вдали был уже виден конец конвейера.

— А самого начала мы так и не видали, — ещё раз вздохнув, сказал Павлик.

— Какого начала?

— Откуда всё начинается…

— Не понимаю, о чём ты говоришь? — покачал головой Степан Ильич.

— Ведь тут всё готовенькое, — стал пояснять Павлик. — И блоки есть, и поршни сделаны, и всяких аппаратов вон сколько приготовлено — знай себе, собирай да собирай! А откуда всё это?

— А, вот о чём речь идёт! — догадался Степан Ильич. — О начале всех начал — так я тебя понимаю?

— Так! — сказал Павлик, и его поддержал с любопытством прислушивавшийся к разговору Толя: — Вот-вот. С чего всё дело начинается, это нам интересно…

— Довольно трудновато ответить на ваш вопрос, ребята, — подумав, ответил Степан Ильич. — Начало всех начал далеко от нас — в Магнитогорске. Там добывают из горы Магнитной руду, плавят из неё чугун, варят сталь, везут сюда, а уж мы из стали и чугуна в литейном и кузнечном цехах делаем автомобильные детали.

— Ну-у, в Магнитогорск нам никак не попасть! — разочарованно протянул Толя.

— Да, Магнитогорск далековато. А вы сходите в наш литейный цех. Там и увидите, с чего начинают делать те автомобильные детали, из которых мы собираем здесь моторы… — посоветовал Степан Ильич.

Он хотел ещё что-то сказать, но над цехом, заглушая всё, раздался новый, сильный и протяжный звук. Словно огромный горн, над крышей моторного корпуса пела сигнальная сирена. Тележки конвейера замедлили ход и остановились. Сборщики, достав холщовые салфетки, начали вытирать коричневые от масла руки.

— Обед! — сказал Степан Ильич, когда сирена, наконец, умолкла. — Нам надо торопиться к стотысячному…

Оттуда, где кончался конвейер, внезапно донеслись громкие звуки музыки. Играл духовой оркестр.

Забыв обо всём, мальчики вслед за Степаном Ильичом устремились туда…

Глава седьмая

СТОТЫСЯЧНЫЙ

Шёл туда не только Степан Ильич с ребятами.

Со всех концов огромного корпуса к малому конвейеру группами подходили рабочие. Весело переговариваясь, шли молоденькие станочницы в синих рабочих халатах и повязанных на затылке цветных косынках. На ходу вытирая руки, степенно шагали пожилые рабочие. Кепки у них были так густо покрыты масляными пятнами, что даже слегка лоснились, а козырьки у кепок блестели, словно кожаные. Гурьбой двигались молодые парни в широко распахнутых халатах, под которыми виднелись шёлковые футболки с нашитыми на грудь спортивными знаками завода, буквой «Т» — «Торпедо». Как видно, физкультурники прямо после работы собирались на стадион, на тренировку.

Широкая улица малого конвейера быстро заполнилась толпой. Люди стояли в проходах и проездах, взбирались на станки, на тележки остановленного конвейера. Всем хотелось посмотреть, как он выглядит, этот: именинник — стотысячный мотор.

Рабочие расступились перед Степаном Ильичом, и он, пропустив: мальчиков вперёд, пошёл среди людей, здороваясь направо и налево со. знакомыми, которых у него оказалось множество…

Наконец-то мальчики увидели стотысячный! Двигатель заметно отличался от других, стоявших на соседних тележках: он был выкрашен не в зелёный, а, в светлый серебристый цвет, а на боковой стенке блока виднелись красиво выписанная единица и всё уменьшающиеся пять нолей — 100 000.

Двое сборщиков быстро привинчивали к мотору коробку скоростей. Толя тотчас же узнал её по длинному стальному рычагу с круглой чёрной шишкой на конце; взобравшись в кабину отцовской машины, он почему-то всегда первым делом хватался за эту шишку, рука сама собой тянулась к блестящей чёрной головке.

Гремел оркестр, расположившийся рядом с конвейером. Сборщики торопились. На лбу у них были видны крупные капли пота: не так-то легко работать, когда за тобой наблюдают сотни глаз, а за барьером стояла большая толпа рабочих и внимательно следила за последними операциями, которыми заканчивалась сборка стотысячного двигателя. Лица у всех были серьёзны и немного взволнованы.

— Готово, Иван Фёдорович! — крикнул, наконец, один из сборщиков стоявшему неподалёку начальнику цеха, высокому человеку с продолговатым лицом. Он разговаривал со Степаном Ильичом и, хмурясь, недовольный задержкой, посматривал на сборщиков.

— Поднять двигатель! — громко скомандовал Иван Фёдорович.

К мотору прицепили крюки электрического подъёмника. Сборщик нажал кнопку, в подъёмнике заработал мотор, цепи с крюками, зацепленными за стотысячный, натянулись. Двигатель тяжело оторвался от сборочной тележки и поплыл вверх.

Умолк оркестр. Наступила глубокая тишина, нарушаемая только гу-. лом работавшего в подъёмнике мотора. Новый двигатель поднимался всё выше и выше…

Над головами людей сначала появилась башенка воздушного фильтра, потом крышка блока с завинченными в неё шестью электрическими свечами, а затем, серебрясь в косом солнечном луче, возникла цифра — 100 000.

Точно стая шумных птиц, взметнулись над толпой аплодисменты, с удвоенной силой заиграл оркестр…

Поднявшись метра на три, мотор остановился. Теперь его было видно всем. Массивный, тяжёлый, он величаво висел над людьми, отсвечивая серебристыми боками, вздымая вверх круглую башенку воздухофильтра, выставив вперед чёрный пропеллер с широкими крепкими лопастями. Он. был похож на могучий корабль, пока неподвижный и спящий, но уже готовый отправиться в путь. Казалось, вот-вот стремительно закрутятся лопасти и корабль поплывёт куда-то, в далёкие и неизвестные страны…

На опустевшую тележку конвейера легко, по-молодому вспрыгнул: Иван Фёдорович. Широким взглядом он окинул собравшихся.

— Товарищи! Вы все сейчас видели: мы закончили сборку стотысячного мотора! — громко сказал он и несколько секунд помолчал, справляясь с охватившим его волнением. — Да, товарищи, стотысячный сделан! Вот он, перед вами!

Вместе с Иваном Фёдоровичем все, кто был здесь, повернулись к. ещё чуть-чуть раскачивавшемуся стотысячному. В каждом взгляде было столько радости и гордости, слоено двигатель был не машиной, а живым, любимым существом. Каждый видел и ощущал в нём частицу своего труда.

Волнение охватило и наших мальчиков.

— Счастливый путь тебе, наш стотысячный! — сказал Иван Фёдорович. — Выходи на просторы родной земли, помогай советскому народу е его труде! Да здравствуют советские люди, создавшие наш стотысячный! Да здравствует наша Родина, товарищи! — торжественно провозгласил он и поднял руку вверх.

Опять загремели аплодисменты, несколько молодых рабочих крикнуло: «Ура-а!» В то же мгновение под сводами корпуса возникло и раскатилось такое громкое ура, что, казалось, дрогнули стены и заколыхались кумачовые полотнища лозунгов.

Оркестр заиграл гимн Советского Союза. Мальчики подняли руки в салюте, по толпе прошло движение: рабочие снимали свои замасленные кепки. Лица у всех стали строгими, торжественными. Пока играл оркестр, все молча смотрели на поблескивавший в солнечном луче стотысячный.

— Разрешите мне, товарищи, открыть митинг рабочих моторного корпуса, посвященный выпуску стотысячного мотора! — объявил Иван Фёдорович. — Первое слово предоставляю парторгу Центрального Комитета большевистской партии товарищу Сорокину.

Иван Фёдорович спрыгнул с тележки платформы. На его место взобрался Степан Ильич, предварительно шепнув ребятам: «Без меня — никуда! Отвечаешь, Павлик!» Павлик кивнул головой: нет, никуда итти они к не собираются…

— Товарищи рабочие! — негромко произнёс Степан Ильич.

Он Усмотрел всех своими добродушными прищуренными глазами, а лотом улыбнулся широко и радостно:

— Поздравляю вас, друзья мои! Поздравляю от имени нашей партии большевиков! С большим трудовым праздником вас, товарищи!

Больше он уже ничего не мог сказать: опять загремели аплодисменты.

Переждав, Степан Ильич задумчиво продолжал:

— Мы запишем об этом праздничном дне в заводскую историю. Пусть помнят наши дети этот замечательный день…

Он кивнул на мальчиков, и все посмотрели на них, так что Павлик и Толя не знали, куда спрятать глаза.

— А ведь в летописи завода много таких замечательных событий, — продолжал Степан Ильич. — Оглянемся, товарищи, на пройденный нами путь. Сейчас мы сняли с конвейера стотысячный двигатель, а вспомним то время, когда выпускали первый. Да, самый первый мотор! Это было — в Отечественную войну…

В сторонке стояла группа пожилых рабочих. Услышав слова о войне, они насторожились: кто-кто, а кадровики хорошо помнили войну. Трудное было время, многое пришлось пережить.

Степан Ильич обратился к ним:

— Мы никогда не забудем те дни, когда сюда один за другим приходили эшелоны со станками нашего завода. Вот с этими самыми станками! Здесь, где мы с вами сейчас стоим, была нетронутая лесная земля. Непроходимый уральский лес стоял здесь! Мы срубили этот лес, выкорчевали пни, срыли холмы и горки, возвели стены нашего корпуса… А помните, как мы с вами выгружали станки? Мороз был градусов на сорок, руки прилипали к металлу, от стужи дышать было нечем, а мы всё-таки грузили и грузили. Помните, как горели здесь, в корпусе, костры, и мы отогревали на них задубевшие руки, которые не боятся ни холода, ни труда, когда нужно делать дело. Приходилось недосыпать и недоедать, и работать сверх сил, чтобы послать моторы бойцам на фронт, помочь им отбивать врагов, напавших на нашу Родину.

Степан Ильич помолчал несколько секунд, вглядываясь в людей, точно стараясь узнать их мысли и чувства.

— Да здравствуют рабочие руки, которые построили завод, выпускают машины, помогли завоевать победу и теперь строят мирную хорошую жизнь! Да здравствует мирная жизнь! Мы строим коммунизм, как бы там ни грозили нам разные империалисты!

Ему горячо захлопали, а какой-то седой рабочий рядом с мальчика-ми сказал негромко:

— Верно, верно, Степан Ильич! Великое дело — мир! — Он взглянул на ребят и молча ласково поерошил голову Толе. Рука была твёрдая и крепкая, как у отца.

— Сто тысяч таких моторов, — продолжал Степан Ильич, — поставлены на машины и работают во всех концах Советского Союза: на Волго Доне, в солнечной Туркмении и в пустыне Кара-Кум, и в сибирской тайге, и на берегах Ледовитого океана. Всюду гудят наши машины! Наши! Он склонил голову набок, словно и в самом деле слышал гул моторов на берегу Ледовитого океана. — В последние дни войны мне пришлось быть на приморском берегу Дальнего Востока. Там, на рыбном промысле, я встретил машину с нашей заводской маркой. Вся она пропахла рыбой, весь кузов был точно в снегу от чешуи, потрепало её бездорожье порядочно, а была она мне как родная, товарищи! Сердце даже заколотилось в груди: так радостно было видеть, как наша машина помогает советским рыбакам добывать побольше рыбы для нас, как наш труд сливается с трудом всех рабочих и колхозников Советского Союза. Товарищи, до чего же большая и дружная наша семья!

Степан Ильич продолжал говорить, а Павлик задумался. Так вот как. он строился, этот завод! Павлик пристально всмотрелся в окружавших его людей…

Ему представились покрытые изморозью эшелоны-теплушки, платформы со станками. Паровоз подтянул их сюда, на полустанок. Из теплушек высыпали рабочие — эти вот самые… Они с тревогой и любопытством осматривают незнакомый и пустынный край. Холодные, все в снегах, высокие и лесистые горы со всех сторон обступили эшелоны. Здесь надо построить автомобильный завод…

«А где я был тогда с Толькой?» — внезапно подумал мальчик. Он прикинул в уме: в 1941 году, когда началась война, ему было всего два года, ещё, наверное, даже говорить не умел. А Тольке было один год… Как странно!

А тут, на нетронутой лесной поляне, уже трудились вот эти самые рабочие: рубили лес, выкорчёвывали пни, долбили землю, выкладывали. стены из кирпича, ставили станки и стали выпускать автомобили для Красной Армии, чтобы бойцы могли лучше защищать Родину и их, малышей, от напавших на страну фашистов.

А когда победой закончилась Великая Отечественная война, грузовики стали делать для заводов и колхозов, чтобы больше можно было перевозить всяких грузов.

Так вот и они с Толькой, когда подрастут и выучатся: тоже поедуг куда-нибудь на новые места, в горную глушь, и там станут рубить лес, выкладывать стены и делать машины. Может быть, это будут автомобили, а может быть, какие-нибудь совсем другие машины, тоже очень нужные людям…

Он очнулся от довольно сильного толчка. Толя возбуждённо шептал ему:

— Слушай! Нет, ты только послушай её!

На месте Степана Ильича теперь стояла невысокая девушка, станочница. Лицо у неё было смуглое, глаза тёмные, а чёрные кудри, выбившись из-под косынки, крупными кольцами падали ей на плечи. Говорила она звонким голосом, и все смотрели на неё, одобрительно улыбаясь.

— Моё такое предложение, товарищи, — говорила девушка, — и наши девушки тоже говорят: надо послать машину со стотысячным на самый важный участок, какой только есть в стране. Я предлагаю — на стройку коммунизма, на канал Волго-Дон. Сами мы не можем там работать, хоть нам и хочется, так уж пусть наша машина поработает! Сделана она нашими руками и получится, что будто мы с вами работаем сами на великой стройке…

Её голос заглушили аплодисменты, такие громкие, что над головами людей снова заколыхались кумачовые лозунги, протянутые от одного края цеха к другому.

— Знаешь, это кто? — взволнованно шептал Толя. — Да это же сама Зина Захарова, вот кто! Она здесь работает, зуборезчица, на шестерёнках, зубы нарезает, я вон у того дядьки узнал… Лауреат Сталинской премии, вот кто она! — и Толя вместе со всеми с таким азартом захлопал в ладоши, что рукам больно стало.

Так вот она какая — Зина Захарова! Павлик слышал много рассказов о чудесной судьбе этой девушки. Простая работница, она за свои геройский труд получила Сталинскую премию. Слава о ней гремела по всей стране, портреты её печатали в газетах, они красовались на главной магистрали завода, где была устроена галерея лучших стахановцев.

А Зина, словно она и не была лауреатом Сталинской премии, закончив свою речь, проворно и ловко спрыгнула с тележки и подошла к группе девушек совсем таких же, как она.

Через несколько минут митинг закончился. Степан Ильич попрощался со спешившим куда-то начальником конвейера и, вытирая пот со лба, обратился к ребятам:

— Ну как, орлята? Понравился вам стотысячный?

— Ещё бы! Конечно! — не задумываясь, ответил Павлик, влюблёнными глазами разглядывая серебристую машину.

Стотысячный висел рядом с ними. Двое сборщиков начали его подталкивать, и мотор вместе с подъёмником легко покатился вперёд по проложенному под потолком рельсу. Скоро он исчез в глубине длинного коридора, в конце которого находилась испытательная станция. Там новый двигатель должны были проверить, испытать…

Степан Ильич заметил, что Толя молчит, задумался и кажется озадаченным:

— А ты что, Анатолий? Тебе не понравилась наша новая машина?

— Понравилась-то понравилась, — замялся Толя. — Как работать будет — не знаю.

Ему всё казалось, что на двигатель забыли привинтить что-то самое главное, отчего он кажется мёртвым и безжизненным.

— Работать будет прекрасно! — сказал Степан Ильич. — Почему у тебя такие сомнения?

— Нацепили на него разных штук, всякие насосы, динамку, а вертеть кто будет? Сами-то ведь не завертятся…

Он смотрел на Степана Ильича недоверчиво-вопросительным взглядом, словно и не надеялся, что тот сможет объяснить такую непостижимую загадку.

— А, вот в чём дело! Ну, это мы сейчас тебе растолкуем… Все механизмы на моторе будет вращать сам мотор. Он завертит динамо-машину, и получится электрический ток для зажигания бензиновой смеси в цилиндрах. Он заставит работать бензиновый насос, и тот начнёт подавать бензин в карбюратор. Он закрутит водяной насос, и вода побежит по мотору охладит горячие цилиндры. От мотора же заработает масляный насос, и масло потечет по всем каналам, чтобы смазать трущиеся части… Словом, как только мотор заработает, он сам себя обслужит.

Однако сомнения не исчезали с толиного лица.

— Это всё ясно. А вот отчего сам мотор оживает — это вы мне объясните!

Степан Ильич усмехнулся и объяснил:

— Есть в моторе такая штука — стартер… Знаешь? Тем лучше. Вот стартер и заставит работать мотор.

— А стартер как начнёт работать?

— Вот мы и добрались до самого корня! — засмеялся Степан Ильич. — Стартер будет вертеть сила очень простая — аккумуляторы. Видали батарейки от карманного фонаря? Аккумуляторы похожи на них, только побольше и посильнее. Они дадут в стартер ток, тот раскрутит мотор, а уж после этого мотору больше ничего не надо, он сам себя обслужит…

— А если аккумулятор разрядится, как батарейка? Как тогда?

— Не разрядится, потому что динамо его всё время заряжает. Стоит ему немного разрядиться, положим, пока работает стартер, как сразу после заводки мотор начинает крутить динамо, оно заряжает аккумулятор, и он снова готов к работе.

— Вот это хитро придумано! — восхитился Толя.

— Интересно! — добавил Павлик и вздохнул: придумано умно, это правда, но тем тяжелее им будет, когда они станут делать свою машину.

Над корпусом снова звучно запела сирена. Тележки конвейера дрогнули, тронулись с места, поползли. Сборщики быстро заняли свои места и привычными, размеренными движениями начали привинчивать к блоку части мотора.

Звонко постукивая молотком, один из рабочих выбивал на чугунном боку мотора какие-то знаки.

Ребята подошли посмотреть. Это была единица, четыре нуля и опять единица. Мотор с такой цифрой подцепили на крюки, подняли и покатили по коридору туда же, куда ушёл стотысячный, на испытательную станцию.

На следующем моторе рабочий выбил уже другую цифру — 100 002.

Это были простые и неприметные рабочие номера двигателей, с которыми они входили в жизнь.

На малом конвейере наступили трудовые будни…

С сожалением оглядываясь, ребята вместе со Степаном Ильичом направились к выходу.

Глава восьмая

ГОРЯЧИЙ ЦЕХ

Дежурный в проходной — тот самый молодой парень, который остановил в прошлый раз Толю, — пропустил мальчиков на завод, предостерегающе крикнув вслед:

— Эй, вы, чтобы без баловства! Не то не посмотрю на вашу бумагу — могу и до ушей добраться…

И вот та самая литейная, в которой они должны увидеть начало всех качал, перед мальчиками. В громадной глухой кирпичной стене широко распахнуты две створки ворот. Ни на секунду не умолкая, оттуда несётся грозный басовитый гул. Его то и дело пронизывают резкие, пронзительные взвизги, дробные пулемётные очереди, равномерное глухое ухание. И поверх всего этого плывёт странный, напевный треск, напоминающий стрекотание полевых кузнечиков.

Трудно различить, что делается там, внутри. В полумраке виднеются вспышки багрового пламени. Висит гирлянда электрических лампочек, тусклых, как светляки. Откуда-то из-под крыши падают короткие золотистые лучи солнечного света, они так и повисли в воздухе, не достигнув земли, не в силах пробиться сквозь толщу полумрака. Озарённые отблесками дрожащего пламени, по цеху медленно движутся какие-то машины…

Вдруг, вынырнув из полумрака, появляется маленькая тележка — электрокар. Он смахивает на муравья, взвалившего на горб сухой, свёрнутый берёзовый лист, — так велик поставленный на площадку тележки железный ящик. Ящик обдал мальчиков сильным сухим жаром, словно надвинулась и прошла мимо раскалённая чугунная печь.

Павлик успел заглянуть в ящик: он был до краёв заполнен малиново-красными раскалёнными и округлыми кусками чугуна самых странных и причудливых форм.

— Это отливки! — крикнул он Толе. — Из них моторные части делают…

Толя как будто и не слышал. Широко раскрытыми глазами он жадно вглядывался внутрь цеха. Его взволнованное лицо выражало горячее стремление побыстрее проникнуть туда, где творились такие загадочные дела. И в то же время он казался смущённым и озадаченным: слишком уж непонятной и странной казалась обстановка…

— Да-а! — сказал он наконец. — Это не то, что моторный корпус!

— Может быть… не пойдём? — нерешительно предложил Павлик, тоже не без опаски посматривая в тёмную глубину литейной.

— Вот ещё — не пойдём! — Толя нахмурился и скривил губы. — Скажешь! Люди здесь работают… Пошли, да и всё!

Он решительно шагнул вперёд и, словно утонув в полумраке, исчез в воротах.

Павлик немного помедлил и тоже двинулся за приятелем. Но не успел он сделать и двух шагов, как снова увидел Толю. Тот быстро пятился назад, а на него, грозно рыча, зловеще поблескивая фарами и непрерывно сигналя, медленно наступал какой-то особенный, кургузый грузовичок — тягач.

Ребята отскочили в сторону, и тягач проехал мимо, обдав их горячим жаром, — видимо, и у него в кузове лежали чугунные отливки.

— Маленько я под него не угадил! — переводя дух, сказал Толя, сконфуженный такой неудачей. — Темно там, ничего не разберёшь..

Так они и стояли у входа в литейную, с завистью посматривая на рабочих и мастеров, спокойно и бесстрашно входивших в гудящий и грохочущий корпус.

В конце концов на ребят обратил внимание проходивший мимо мастер плавильного пролёта Семён Кузьмич Фомичёв.

— Откуда взялись такие? — строго спросил он. Присмотревшись, удивился ещё больше — в белесом мальчике с соломенными бровями узнал племянника. — Ты, Толя? Что ты тут делаешь?

Толя был удивлён не меньше, узнав в низеньком, коренастом человеке дядю Семёна, маминого брата. Да, это был он — весельчак, известный всей улице Мира баянист и танцор.

Теперь дядя Семён был в сером халате, под которым виднелась чёрная, вышитая яркожёлтыми узорами косоворотка, в сдвинутой на затылок старенькой кепке, широкой, похожей на гриб. Его лицо было покрыто тонким слоем угольного порошка, отчего глаза казались яркими, горячими и блестящими.

— Отец, поди, в поездке, мать — на работе, а сын на заводе беспризорничает… Что же такое получается, парень? Безобразие! — Семён Кузьмич говорил, всё повышая и повышая голос, словно сердился на толиного отца, на мать и на самого Толю.

Ребята даже растерялись.

— Мы не беспризорничаем, — хмуро пробормотал Толя. — У нас разрешение есть…

— Не обманывай, не обманывай меня, Анатолий, — не люблю! Кто ж это разрешит мальчишкам шататься по заводу, сам посуди?

— А вот и разрешили! Покажи-ка, Павлик, дяде Семёну!

Прочитав заявление и резолюцию директора, Семён Кузьмич смущённо кашлянул, — получилось не совсем ловко.

— Кхм-гм! Вот ведь какая вещь — сам директор пишет! Как только вы сумели раздобыть такую бумагу, не пойму? Да-а! Машину, значит, строите? Много ли сделали?

— Собираемся только. Вот рассмотрим, как всё у вас тут устроено, и сами займёмся…

— За этим к нам в литейку и пожаловали?

— Нам Степан Ильич сказал, что в литейной всё начинается…

— Правильно сказал! Мы, литейщики, всему заводу основа: дадим отливки — соберут грузовик, не дадим — ну и нет ничего… Так вам, выходит, надо литейное производство показать?

— Пожалуйста, дядя Семён! — в один голос сказали Павлик и Толя, очень довольные таким оборотом дела.

— Пострелята вы, и больше никто! Ловко подъехали! Ладно уж, покажу вам наше литейное царство-государство. Есть чего посмотреть, ребятки, есть, — добавил Фомичёв, и в голосе у него было столько гордости, что любопытство мальчиков усилилось ещё больше.

Литейный цех был устроен совсем не так, как моторный корпус. Моторный цех станки заполняли от края и до края, они стояли сотнями, плотно притиснутые друг к другу. Здесь, наоборот, станков имелось немного, всего ряда три-четыре, не больше. Расставлены они были редко, да и устройство было другое — они походили скорей на низенькие столики, чем на станки.

У станков работали формовщики. Это были все, как на подбор, здоровые ребята, одетые в насквозь пропылённые углём чёрные комбинезоны. Как и у Семёна Кузьмича, лица у них были густо запорошены угольной пылью, виднелись лишь белки глаз и полоски зубов.

Они работали быстро, изредка переговариваясь и с любопытством посматривая на Павлика и Толю, стоявших неподалёку у одной из колонн.

— Что, хлопчики, посмотреть пришли? — крикнул один из формовщиков, заглушая царивший в цехе грохот, и озорно подмигнул Толе. — Шагайте ближе, мы вам всё и покажем… Вот как это делается!

Он поставил на столик станка выпуклую, всю в буграх и впадинах горку — сверкавшую серебром модель. Затем он накрыл её решетчатым металлическим коробом, не имевшим дна, — опокой. На станке получился как бы ящик, дном которого служила бугристая модель.

Нажав на рычаг, формовщик открыл отверстие в висевшей над станком громадной воронке. Тяжёлой струёй хлынул чёрный песок — формовочная земля.

Опока наполнилась, формовщик закрыл отверстие воронки и что есть сил стал выравнивать и уминать песок сначала просто руками, а потом трамбовать деревянным молотком. Но и этого ему показалось мало — он нажал на кнопку, загудел мотор, станок затрясся и вдруг, к удивлению ребят, стал, бухая и грохоча, подскакивать на одном месте. Так он прыгал довольно долго, пока песок в опоке окончательно не уплотнился.

Набитую песком опоку сняли со станка и перевернули. Внутри неё виднелся чёткий отпечаток модели. Так же была набита и вторая опока, тоже с моделью вместо дна. Затем обе опоки сложили вместе оттиснутыми в песке отпечатками моделей. Получился как бы один большой ящик-форма, заполненный песком, внутри которого теперь имелась пустота — место для заливки чугуном.

Опоку-форму столкнули со станка на конвейер.

— Поехала! — сказал формовщик, когда уложенная на тележку форма тронулась в путь. — Под заливку покатила, к плавильщикам…

Вереница тележек ползла в конец цеха, а там… Ребята даже зажмурились, взглянув в ту сторону: там, почти достигая потолка, повис в воздухе и колыхался из стороны в сторону огненный фонтан.

С полминуты прошло, прежде чем мальчики привыкли к яркому свету и разобрались, в чём дело, что за пожар пылал в глубине цеха. На цепях перед выпуклым боком вагранки — печи, в которой плавят чугун, — висел тяжёлый металлический ковш. В него из вагранки лилась солнечно-ясная, ослепительно-белая струя жидкого чугуна. Она-то. и выбрасывала во все стороны миллионы сверкающих искр. Золотыми пчёлами они кружились над ковшом, метались вверх и вниз, словно не зная, куда им деваться, куда лететь.

На окружённом перилами небольшом выступе рядом со струёй стоял плавильщик в брезентовом костюме. Прикрыв глаза большими синими очками, освещенный багровым заревом огненного ручья, он пристально рассматривал текущий из вагранки чугун. Рядом с ним облокотился на перила Семён Кузьмич, тоже с опущенными на глаза синими очками.

Приподняв очки, он взглянул в цех, заметил ребят, одобрительно кивнул им и улыбнулся: дескать, смотрите, ребята! Такое зрелище не так уж часто приходится видеть…

Искры бесшумным роем летали вокруг спокойно стоявших на площадке плавильщиков. Порой клубы их становились такими густыми, что фигуры плавильщиков и мастера исчезали из глаз, скрываясь за огненнозвёздным занавесом.

— Смелые какие, а? — сказал Толя. — Нисколько не боятся, что их искры обожгут…

— Наверное, искры какие-нибудь особенные и не жгут совсем, — предположил Павлик.

— Ну да, не жгут! Ещё как жгут! — уверенно возразил Толя.

Он уже привык к необыкновенной обстановке литейной, к её грохоту и гулу, страха почти не было, осталось только одно любопытство. Что же произойдёт дальше?

Ковш наполнялся чугуном и чем больше его накапливалось там, тем сильнее становился исходивший оттуда свет. Казалось, в глубине ковша встаёт солнце: вот под его лучами зарделась толстая дужка ковша; вот они осветили громадный крюк, на который подцеплена дужка, а вот его лучи скользнули по тёмному железному боку вагранки. Свет проник в самые тёмные закоулки цеха, озарил чёрные, покрытые копотью стропила и перекрытия на потолке, кабину подъёмного крана…

В ковше бурлила и тяжело колыхалась расплавленная масса чугуна. По его поверхности проносились какие-то тёмные тени, пятна, похожие на пену, возникали пузыри, совсем как на воде.

В это время плавильщик длинным багром закрыл отверстие вагранки. Струя чугуна ослабела, скоро стала совсем тоненькой, словно сделанная из золота цепочка. Искры погасли, и, наконец, цепочка оборвалась, упали последние капли металла.

Двое рабочих подхватили ковш за рукоятки и повлекли к конвейеру, к веренице катившихся тележек с формами. Ковш наклонили, и из него полилась тугая, искрящаяся струя. Она падала в форму и исчезала в глубине песка.

Через несколько секунд форма наполнилась, на тёмной поверхности песка проступило огненное озерко, а на решетчатых стенках опоки, выбиваясь изнутри, затрепетали и закачались длинные языки голубого пламени. Это горели выделенные чугуном газы.

Заливщик выпрямил ковш, поджидая, пока подкатится следующая тележка. Он залил её так же, как и первую, потом заполнил третью, четвёртую… Формы двигались мимо заливщика бесконечной чередой. Он заполнял их чугуном, и они, вспыхнув голубым пламенем, катились дальше, похожие на сказочные кораблики с лиловыми трепещущими парусами.

— Куда же они теперь? — спросил Павлик у Семёна Кузьмича, когда тот снова появился рядом с ними.

Фомичёв холщовой салфеткой вытирал пот со лба, его лицо сильно раскраснелось. Видно, не так-то легко было стоять на площадке у вагранки. Мастер кивнул на другой конец цеха:

— На выбивку поехали наши опоки. Вон туда, за туннель, — там вынимают отливки…

Формы одна за другой исчезали в тёмной и мрачной дыре туннеля — длинной металлической трубе, тянувшейся через весь цех. Внутри неё сильно гудел и завывал искусственный ветер, охлаждая горячие формы.

Ребята заглянули внутрь туннеля: огоньки на формах бешено метались под ураганом, гасли, вспыхивали вновь и снова гасли. Ветру случалось оторвать пламя от опоки, и тогда несколько мгновений в воздухе носился похожий на лоскут комок пламени и тут же бесследно растворялся в темноте.

Тусклыми, погасшими и некрасивыми выходили опоки из туннеля.

Выбивщики железными баграми стаскивали их с тележек и разбирали. На решетчатый пол вываливались обгорелые чёрные глыбы плотного окаменевшего песка.

Выбивщик нажимал кнопку, где-то под полом начал гудеть мотор, решётка загрохотала, заходила ходуном, запрыгала и вместе с ней неуклюже прыгала и переваливалась с боку на бок песчаная глыба. Она быстро разваливалась, песок крошился и стекал вниз, под решётку, обнажая сердцевину — красную, раскалённую, но уже твёрдую отливку, блок автомобильного мотора.

Правда, он был не совсем такой, какой мальчики видели на малом конвейере, — весь малиново-красный, какой-то неотёсанный и угловатый, но его сразу можно было узнать по шести отверстиям цилиндров, ещё забитым дымящимся песком.

Просто глазам не верилось, что так быстро из жидкого чугуна могла образоваться такая большая и твёрдая отливка. Но это было так: блок глухо лязгнул, когда выбивщики подхватили его на крюки подъёмника и уложили в ящик электрокара.

Сквозь грохот и гул Толя крикнул Семёну Кузьмичу:

— Куда их повезли?

— Студить и чистить! — прокричал в ответ Фомичёв.

Павлик понял, что отливка уже готова, осталось только остудить её и почистить… Всё было просто, понятно, не хватало только одного — начала. Откуда всё это взялось — жидкий чугун в вагранке, чёрный песок в воронках над станками? Павлик не знал, а Семен Кузьмич, по всему было видно, собирался их провожать из цеха.

— А начало? Опять не видали! — крикнул он Толе.

— Какое начало? — удивился Семён Кузьмич.

Павлик начал рассказывать, но грохот заглушал его голос. Фомичёв — отвёл ребят в сторону, где было потише.

Толя рассказал, как ещё в моторном корпусе им захотелось посмотреть, откуда всё начинается, а Степан Ильич, парторг, сказал, что всё начинается в литейной. Вот они теперь в литейной, а начала…

— Верно! У нас всё начинается, у литейщиков! — подтвердил Семён Кузьмич. Он приложил папиросу к пепельно-серой отливке, лежавшей в электрокарном ящике, и кончик её мгновенно вспыхнул. Фомичёв сунул папироску в рот. — Вот отливка сделана, она и есть начало автомобилю.

— А чугун? Он откуда взялся? — спросил Толя. — Из вагранки, ясное дело…

— А в вагранку как попал?

Мастер несколько секунд смотрел на ребят с недоумением, не понимая, что они хотят узнать.

— Вот что! — сказал он наконец. — Вам охота посмотреть откуда взялся чугун? И вообще всё остальное? Пожалуйста! Пошли за мной! А мне-то и невдомёк, что самого начала вы и не видели…

Начало всех начал оказалось на шихтовом дворе, высоком и просторном помещении, ничуть не меньше самой литейки. По обе стороны рельсовых путей высились холмы яркожёлтого песка, штабели чугунных слитков и обломков, груды сероватого каменного угля — кокса и голубого камня — известняка. А на рельсах стояла длинная вереница вагонов, из которых подъёмный кран выгружал ещё песок, чугун, кокс и известняк, хотя всего этого добра здесь и так имелось немало. Поезда приходили сюда каждый день, запасы непрерывно пополнялись.

Из шихтового двора песок увозили к формовщикам, засыпали в воронки над станками.

Чугун, кокс, известняки в бадьях поднимали на колошниковую площадку и заваливали в глубокое, как колодец, нутро вагранки. Заваливали не просто так, а слоями: сначала на самый низ — слой кокса, на него — слой чугуна, потом — опять кокс и снова чугун, а иногда, как добавку, чтоб чугун получался крепче и лучше, валили порцию известняков. Получался как бы слоёный пирог. Нижний слой кокса горел и плавил лежавший выше слой чугуна, который потом вытекал через отверстие в боку вагранки прямо в ковш и шёл на заливку форм. Потом загорался новый слой кокса и плавил следующий слой чугуна, и так непрерывно, без конца…

Начало всех начал оказалось простым и понятным, но всё равно мальчикам стало грустно: нет, не справиться им двоим с таким делом, как постройка автомобиля!

В шихтовом дворе было тихо, только под самой крышей погрохатывал подъёмный кран. От него на тросах свисали две металлических лопаты, похожие на ладони, в которых свободно мог улечься человек. Они раскрывались над вагоном, загребали целую кучу песка, относили в сторону и высыпали на песчаную гору, высившуюся в одном из углов двора.

Разгрузка шла полным ходом, ладони опоражнивали один вагон за другим. Казалось, действуют руки невидимого великана. Но великана не было: сверху из кабины следила за работой ладоней, управляла ими. круглолицая крановщица в цветной косынке.

Наверное, недавно из ремесленного, а уже ворочает таким механизмом. Везде машины, люди почти ничего не делают руками… А где им, мальчишкам, взять такие машины? Негде. А без машин автомобиля не сделаешь, — чем больше они осматривали завод, тем больше в этом убеждались…

Точно догадавшись о грустных мыслях мальчиков, Семён Кузьмич дружелюбно спросил:

— Вы как: в самом деле собрались машину строить? Или так, шутя, в своём заявлении написали?

— В самом деле… — хмуро ответил Толя и откашлялся.

— Ишь ты! Значит — всерьёз? Трудновато вам придётся, надо думать. К примеру сказать, отливка. Вам без неё не обойтись, а вагранку где возьмёте? — спросил Семён Кузьмич.

Ребята молчали: вагранки у них не было и построить её немыслимо, вон она какая громадная, как цистерна. И не только вагранки не было, не было и сотни других механизмов, которыми делается автомобиль.

— Пожалуй, вам не сладить с этим делом, — рассуждал как бы про себя Семён Кузьмич, направляясь с ребятами обратно в литейную. — Ишь ты, вдвоём захотели… Вон нас сколько работает на заводе, в одной литейке, считай, без малого тысяча человек. Нет, теперь единолично ничего не делают, народ коллективом трудится, так оно куда способней…

Из вагранки пускали свежую струю чугуна. Извиваясь огненной змеёй, она поползла по желобу и проворно юркнула в ковш. Несколько минут, переливаясь и мерцая, она безмолвно качалась над ковшом. Внезапно в глубине ковша что-то глухо хлопнуло, взорвалось, и выбросился сверкающий, пышный фонтан искр. Они звёздами взлетали вверх, дробились и раскалывались на более мелкие, совсем крохотные звёздочки. Весь воздух над ковшом был исчерчен огненными, переплетающимися линиями.

Толя не мог не остановиться. Он взглянул на Семёна Кузьмича, на Павлика, подумал: «Ничего, я их мигом догоню!» — и остался смотреть фейерверк.

Затем он подошёл поближе к ковшу, опасливо протянул руку вперёд и терпеливо стал ждать, когда на ладонь упадёт одна из кружившихся в воздухе искр…

Глава девятая

ТОЛЯ ИСЧЕЗ

Прислушиваясь к добродушным словам Семёна Кузьмича, Павлик понял, что мастер сочувственно относится к желанию мальчиков построить свою автомашину. Он сразу же по-деловому спросил: «А вагранку где возьмёте?» Вагранки у них не было, чугун плавить не в чем, это правда. Но ведь на заводе вагранка есть — вон она, вся в искрах и горячем пламени. Так неужели же здесь нельзя будет отлить, ну, хотя бы блок — самый маленький, крохотный блок с одним цилиндром, какие бывают у мотоциклов?

— Ишь ты, блок отлить! — добродушно засмеялся Семён Кузьмич, услышав такую просьбу. — Отлить недолго, пустяки отлить… — Сердце у Павлика радостно ёкнуло. — Только вот беда: где мы форму возьмём?

— Песку в цехе много, мы быстро сделаем…

— Э-э, нет! Не так-то просто, брат ты мой! А модель? Вся штука в модели…

Павлик вспомнил бугристую серебряную горку, которую формовщики закладывали в опоку вместо дна. Действительно-, она была очень мудрёная, вся в выемках, шишках, извилинах и впадинах. Трудно было даже представить, как её сделали.

— Душой бы рад помочь вам, ребятки, но немыслимое это дело. Модель — дорогая штука. Её для одного блока нет никакого расчёта делать. Вот заказал бы ты этак тысяч десять блоков — другое дело…

Десять тысяч! Зачем ему столько? Павлик понял, что Семён Кузьмич: не может ему помочь. Мечта об автомобиле не осуществима, он сам теперь ясно видел, что у них ничего не получится.

Павлик оглянулся и только теперь заметил, что Толи с ними нет. Он даже вздрогнул от неожиданности и остановил Семёна Кузьмича.

— Вот тебе раз, мальчишку потеряли! Это как же у нас получилось? — разводил руками Семён Кузьмич, заглядывая в проходы между формовочными станками.

— Может, спрятался куда-нибудь? — предположил Павлик.

— Шутейное дело — в литейном цехе в прятки играть… — С минуту они стояли, вглядываясь друг в друга: Семён Кузьмич — озабоченно и серьёзно, Павлик — тревожно и вопросительно. — Ведь неладно у нас получилось! А ну, давай поищем пропажу!

Они вернулись к вагранке, но и там Толи не оказалось. Спустившийся со своей площадки плавильщик рассказал:

— Верно, стоял тут у меня мальчишка, всё искры ловил. Потом побежал вас догонять. А что, разве не догнал?

— В том-то и штука, что не догнал. Куда девался — ума не приложу! — Лицо у Семёна Кузьмича стало совсем тревожным.

— Искать надо! — сказал плавильщик. — Дойду до стерженщиц. Может, туда забежал…

— Найдёшь — веди к выходу, одного не отпускай! — крикнул ему вслед Семён Кузьмич. — За руку веди, чтобы в другой раз не пропал!

Сами они пошли в очистное отделение. Там стоял шум во много раз сильнее, чем в самой литейной. В огромных железных вращающихся ящиках, перекатываясь, гремели и стучали, грохотали и лязгали сотни заложенных туда отливок, к тому же ещё и пересыпанных стальными звёздочками. Звёздочки колотились об отливки и таким образом очищали их от грязи, песка, окалины и нагара.

Но теперь очистка отливок уже не интересовала Павлика. Все его мысли были о Толе. Он представил себе, как Толя, один, оглушённый шумом, мечется среди этих наглухо закрытых ящиков с угрожающе гремящими отливками и звёздочками. И Павлику становилось не по себе, он прикусывал губу, чтобы не расплакаться.

Знаками и криками Семён Кузьмич расспрашивал очистников, но те только мотали головами: нет, никакого мальчика они здесь не видели.

Тоже самое сказал им и встретившийся у входа знакомый плавильщик. Толи не было и в стержневом пролёте.

— Ругают вас товарищи женщины, — сказал плавильщик, смущённо улыбаясь, словно и он был виноват в исчезновении Толи, — зачем несмышлёныша в цех пустили… Побежали к каркасникам искать…

— Правильно ругаются! Дёрнуло же меня связаться с мальчишками — теперь вот и переживай за него-! — Мастер сердито посмотрел на Павлика, точно боялся, что вот-вот исчезнет ещё и он. — Пойдём, друг ситный, я тебя до проходной доведу!

— А Толя? Так и останется? Нет, я без него не пойду, искать буду! — начал упираться Павлик, но это было бесполезно. Семён Кузьмич не хотел ничего слушать:

— Без разговоров, довольно! Одного потеряли — хватит с меня!

Он привёл Павлика в проходную и сдал постовому, сказав:

— Дежурные, больше вы к нам мальчишек не пускайте. Одна беда с ними!

— У них разрешение было. А что? Баловались? — забеспокоился тот.

— Потеряли одного, вот и вся недолга! Как сквозь землю провалился. Ищем вот! — Они постояли, поговорили, потом Семён Кузьмич, махнув рукой, круто повернулся и быстро зашагал обратно в литейную. Он был очень расстроен.

— Эге, дело плоховатое! — сказал постовой. Он снял трубку со стоявшего рядом телефонного аппарата. — Товарищ дежурный по караулу? Происшествие у нас — мальчишка потерялся в литейном цехе. Одиннадцати лет, зовут Анатолием…

Постовой долго рассказывал все обстоятельства исчезновения Толи, потом Павлик услышал: — Высылаете на розыски? Вот спасибо! Жалко мальчишку, если что случится? — Положив трубку, он посмотрел на Павлика и сердито сказал: — Ступай-ка лучше домой. Видишь — не до тебя…

Павлик отошёл на несколько шагов и уселся на скамейку в скверике около проходной. Он крепко прижался к скамеечной спинке, вытянул далеко вперёд ноги, затолкал руки в самую глубину карманов, упрямо нахмурил брови, плотно сжал губы и уставился на проходную.

Весь его вид, сердитый и нахохленный, говорил: нет он не уйдёт отсюда, пока не увидит Толю, живого или мёртвого!

Мёртвого? Сгоряча подуманное слово потрясло Павлика. Мёртвого! Ему представился горячий и дымный, весь в огнях литейный цех. По проходу между формовочными станками идут рабочие, их лица хмуры, суровы, даже грозны — а Семён Кузьмич на вытянутых руках несёт Толю… Мёртвого!

Павлик быстро подобрал ноги и сгорбился: стало страшно..

Из караулки вышло три работника заводской охраны с голубыми погонами на плечах. О чем-то поговорив с постовым, они поспешно направились к литейному цеху. Постовой крикнул им вслед:

— У вагранки! У вагранки видали его, там ищите!

«Пошли Толю искать!» — сообразил Павлик и ещё хуже стало на душе: вот сколько хлопот наделали они взрослым, занятым делом людям!

Не находя себе места, Павлик кочевал с одной скамейки на другую и всё смотрел на проходную, ожидая появления друга.

Пробежало несколько мастеров, направляясь к заводским складам, наверное, за какими-нибудь деталями для сборки. Шумной толпой высыпали ремесленники в синих гимнастёрках, туго перехваченных поясами с блестящими алюминиевыми пряжками. Грохоча бидонами, прошли три женщины в белых куртках, они продавали в цехах мороженое. Павлик терпеливо ждал…

Прошло не меньше часа, и только тогда вдали на магистрали показались бойцы. Они возвращались медленно, спокойные и невозмутимые, чётко, по-военному отпечатывая шаг. Павлик весь напрягся, надеясь увидеть среди них маленькую фигурку в голубой майке и чёрных широких и длинных шароварах (Толя старался одеваться под футболиста). Толи с ними не было…

Павлик сорвался с места и побежал к проходной.

— Пожалуйста, — спросил он прерывающимся голосом, — скажите: не нашли?

— Видишь — не нашли! — отрывисто ответил постовой и отвернулся, словно ему и смотреть-то на Павлика было досадно.

Павлик постоял, посмотрел на пустую магистраль, видневшуюся за дверьми проходной, и поплёлся обратно на скамейку.

— Слушай-ка, паренёк! — Павлик оглянулся: постовой манил его к себе, и лицо у него было какое-то смущённое, доброе. — Послушай, будь добрый: добеги к нему домой, а? Может, он в другие ворота вышел, верно? Сидит себе дома, а мы тут… Ну, беги!

Оттого, что постовой волновался за Толю не меньше самого Павлика, мальчику стало легче и спокойней. Он кивнул и побежал на улицу Мира.

Перепрыгивая через три ступеньки, запыхавшийся Павлик взлетел на второй этаж и постучал в квартиру Васильченко. На лестничной клетке было тихо, прохладно и пусто. Из какой-то квартиры вкусно пахло, жареными котлетами, и Павлик остро почувствовал, что он очень голоден. Но до еды ли ему было теперь, когда надо было искать Толю?

Дверь не открывалась, и Павлик снова постучал так, что грохот раскатился по всей лестничной клетке. Чего ему стесняться, когда дело идёт о спасении друга, когда сам постовой поручил ему разузнать, не вернулся ли Толя?

Бесшумно раскрылась дверь соседней квартиры, и на пороге показалась высокая полная женщина с ярко накрашенными губами, растрёпанной причёской, в длинном, до пят, халате. Она держала алюминиевую поварёшку, которая слегка дымилась. Рядом с женщиной стояла девочка лет шести. Туго заплетённые косички у неё топорщились в разные стороны.

— Как ужасно ты стучишь, мальчик! — поморщившись, сказал? женщина. — Васильченко нет дома.

— Правда? — разочарованно сказал Павлик. Он был так уверен, что Толя уже вернулся и сидит дома.

— Запомни: я никогда не говорю неправды, мальчик! — назидательно произнесла женщина, но в это время в глубине квартиры что-то громко зашипело, и она метнулась туда.

Девочка осталась и медленно закрывала дверь, не сводя глаз с Павлика.

— Стучат, стучат, только на нервы действуют, — сказала она высокомерно, явно кому-то подражая. — А то ещё с баяном придут, песня поют…

Павлик не обратил внимания на надменный тон:

— Ты не знаешь, девочка, Толя не приходил сейчас домой?

— Я с ним не играю… — Потом с любопытством спросила: — А зачем он тебе? Ты тоже машину строишь? С самого утра не приходил. А меня возьмёте покататься?

«Разболтал уже всем девчонкам! Надо будет предупредить, чтобы не говорил лишнего!» — мелькнула у Павлика сердитая мысль и тут же исчезла: кого предупредишь? Толя потерялся на заводе, машину не придётся строить совсем. Всё рушилось кругом Павлика…

— Вика, закрой двери! — послышалось из кухни.

— Ну вас совсем! — махнул рукой Павлик и стал спускаться вниз. Что делать? Всей душой чувствовал Павлик, что надо действовать и как можно быстрей: с Толькой что-то случилось. Как его выручить? Как узнать, что с ним? Пробраться бы к литейщикам… Сейчас его не пропустят на завод ни под каким видом. Запрыгнуть в кузов грузовика и тайком проехать на завод? Попросить у папы машину? Найти какую-нибудь дыру в заборе? И вдруг Павлика осенило: чего он голову ломает? А телефон? Он позвонит в литейную и всё узнает!

Павлик помчался домой. Распахнув двери квартиры, быстро взглянул на вешалку в прихожей: синий рабочий халат, в котором мама ходила в цех, висел на крючке. Мама пришла с работы. Папиного макинтоша не было. Хорошо, что папы нет, с ним не хотелось бы встречаться…

Телефон стоял на большом письменном столе в самой дальней комнате. Она считалась кабинетом отца, но здесь любил готовить уроки Павлик, здесь занималась его мать Ирина Сергеевна.

Она и сейчас намеревалась позаниматься и раскладывала на столе учебники и тетради. Ирина Сергеевна вздрогнула, когда Павлик ворвался в кабинет:

— Что случилось, Павлик?

— Сейчас, мама, одну минутку.

Мальчик был красен, взволнован, запыхался. На секунду он остановился, увидев, что Ирина Сергеевна разбирает учебники: маме надо заниматься. Сколько раз они уговаривались не мешать друг другу! И сколько раз он не выполнял своего обещания! Эх! Но теперь дело касается жизни друга — надо действовать! Пусть это будет в последний раз, лишь бы найти Тольку! И остановившийся было Павлик стремительно ринулся к телефону…

Телефонистка назвала свой номер.

— Мне — литейную! Пожалуйста, литейную! Срочно!

— Даю литейную! — равнодушно ответила девушка.

В трубке зашуршало, щёлкнуло, и кто-то сказал:

— Литейная слушает!

— Позовите к телефону… — Павлик замялся, он не знал фамилии, мастера… — Позовите Семёна Кузьмича!

— Сейчас! Кто спрашивает?

— Это я, Столетов!

— Столетов? Семён Кузьмич, возьмите трубку, вас директор спрашивает…

«Почему директор? — удивился Павлик. — С чего они взяли? Ах да, ведь у меня папина фамилия». Ему стало смешно: вот как, его за директора приняли. Будет чему посмеяться им с Толей, если… Павлик вздохнул.

Кто-то взял трубку, откашлялся и сказал:

— Я вас слушаю, товарищ директор…

— Да нет, я не директор.

— Не директор? А кто же?

— Я — Павлик. Тот самый, который вместе с Толей…

— Ага, понятно! Это ты, Павлуша! Ну как, новости имеешь? Случаем, дружок твой не нашёлся?

Всё веселье покинуло Павлика: значит, Толю в литейном цехе тоже не нашли.

— Нет, не нашёлся. А вы разве не нашли?

— Не нашли, дружок. Вот ведь беда какая! Всех уборщиц на ноги поставили — ищут, а найти не могут… Голова кругом идёт: что я Мирону Васильевичу докладывать буду…

В трубке ещё слышался голос Семёна Кузьмича, а Павлик уже положил трубку. Остановившимися глазами он смотрел в окно, за которым широко раскинулся завод: из ворот его то и дело выбегали грузовики; блестела на солнце стеклянная кровля моторного корпуса, похожая на громадную теплицу; мохнатый и зеленоватый дым клубился из короткой трубы вагранки; по путям позади литейки мчался, распустив серую гриву дыма, чёрный паровоз, за ним тянулась длинная вереница пустых вагонов. Всё это было так знакомо, так привычно. Как вчера, как десять дней тому назад, а между тем произошло страшное: Толи нет, и никто не знает, что с ним случилось…

— Покушай, Павлик! — глухо, словно сквозь воду, донёсся до него голос матери.

Он не заметил, когда и как у его локтя появилась булка, густо намазанная маслом. Руки как-то сами собой стали отламывать куски, заталкивать в рот. Оказывается, он здорово проголодался за день…

Ирина Сергеевна задумчиво складывала книги и тетради в стопку. Похоже, что ей не придётся сегодня готовиться к зачётам, что-то случи- лось с Павликом.

— Что произошло, Павлик? Что всё это значит? Набитым хлебом ртом Павлик ответил:

— Толю я потерял в литейном, вот что!

Руки Ирины Сергеевны дрогнули: сын разгуливает по литейной, а она даже не знает. Как всё это происходит?

— Кто этот Толя? И как ты попал в литейную?

— Толя — мой друг. Мы с ним… — Павлик хотел сказать, что они собираются строить автомобиль, но вспомнил, что автомобиля не будет. — Мы с ним просто дружим. Правда, он меньше меня, но зато такой отчаянный, ничего не боится…

— И ты один ходил по литейной? — В глазах Ирины Сергеевны промелькнуло выражение страха. — Кто тебя пропустил?

— Папа нам дал записку… Нет, не записку… В общем написал на заявлении… А ходили мы вдвоём… Нет, втроём, ещё Семён Кузьмич был с нами… Да ты, мама, не беспокойся, всё кончилось хорошо! — Он начал торопливо успокаивать мать, потому что заметил, как она взволнованно теребит уголок косынки. — В самом деле, мама, не было никакой опасности!

Мать смотрела на него испытующим, пристальным взглядом, которого Павлик не выносил. Он начал вертеться и ёжиться.

— Ну, мама же! Ведь ничего не случилось. Всё в порядке, я пришёл домой…

— А Толя? — тихо сказала Ирина Сергеевна. — Маленький, меньше тебя, и остался один в литейной. Ты знаешь, что с ним может случиться?

Павлик опустил голову.

— Знаю, — грустно произнёс он. Несколько минут длилось молчание.

— Звони папе! — твёрдо и даже сурово сказала Ирина Сергеевна.

— Но, мама… — Глаза у Павлика блеснули. Он давно думал, что о всём случившемся надо сообщить отцу, но нехватало решимости. Перед ним он себя чувствовал особенно виноватым: так настаивали, так упрашивали, а тут такое несчастье! — Ведь я же подвёл папу! Он разрешил нам ходить на завод, а я не усмотрел за Толей…

— Жизнь товарища в опасности, а у тебя — самолюбие? Хорош! Я сама позвоню!

Павлик молча перехватил у неё трубку. У телефона была Надежда Николаевна:

— Секретарь директора слушает!

— Это вы, Надежда Николаевна? Мне нужно папу.

— Павлик? Сейчас включу.

В трубке зазвучал глуховатый голос отца:

— Что случилось, сынок?

— Понимаешь, папа, какое дело… Просто не знаю, как получилось. Я Толю потерял.

— Какого Толю?

— Помнишь, который со мной к тебе приходил? Такой маленький, в голубой майке. Толя Васильченко.

— Помню, помню. Да… Как же тебя угораздило потерять его?

— Сам не понимаю, папа. Шёл всё время с нами, так всё хорошо было, а потом вдруг потерялся. Уж мы искали, искали его…

— Где же это произошло?

— В литейном цехе.

— Да-а! Литейный, конечно, серьёзный цех, в нём зевать не приходится… Ну, ничего, дружок, литейная тоже не без добрых людей. Не падай духом, сынок! Я всё сделаю, чтобы нашли твоего друга…

Трубка умолкла. Павлик медленно положил её на место. «Папа знает, папа обещал найти Толю. А Степан Ильич? — вдруг пришло ему в голову. — Ведь он ничего не знает».

Павлик снова схватился за трубку и скоро услышал знакомый густой бас Степана Ильича.

— Степан Ильич, извините, пожалуйста, но вы ещё не знаете — наш Толя пропал. Шли мы по литейному цеху, как вы велели нам, чтобы начало всех начал посмотреть, и всё было хорошо, а потом Толя отстал и теперь нигде не можем найти. Помогите нам, пожалуйста, Степан Ильич!

— Чем же я могу тебе помочь?

— Помогите найти Толю. С ним всё может случиться.

— С Толей? Да он скоро нас с тобой за пояс заткнёт! Ты только посмотри, как он булку уписывает!

— Уписывает? Кто уписывает?

— Толя твой уписывает. Что, соскучился по приятелю? Выходи встречать. Анатолий Мироныч сейчас домой отправляется, у него разные новости для тебя имеются…

Павлик оцепенел и несколько мгновений держал у уха замолкнувшую трубку. Потом бросил её на рычаги и со всех ног кинулся из комнаты, с порога крикнув матери:

— Нашёлся Толька! У Степана Ильича сидит, булку ест… Можешь заниматься, мама, я не буду тебе мешать!

Глава десятая

ПУТЕШЕСТВИЕ ТОЛИ

Толя терпеливо ждал, когда ему на ладонь упадёт искра. И она, действительно, упала: мелькнув, потрескивая на лету, она врезалась в ладонь. Толя невольно судорожно дёрнул рукой. Однако боли он никакой не почувствовал, так, чуть-чуть, как будто муха пощекотала.

Он осмотрел ладонь, но там ничего не было, кроме крохотной пылинки. Неужели пылинка может так ярко светить? — удивился Толя и протянул руку ещё раз. Опять упала искра, и результат был тот же — пылинка. Несколько раз вытягивал руку Толя, и каждый раз получалось одно и то же. Убедившись, что так ярко светят в самом деле пылинки, он повернулся, чтобы догнать Павлика и Семёна Кузьмича. Их нигде не было видно.

Толе стало не по себе. Случись дело в каком-нибудь другом цехе, он нисколько бы не оробел. Но в литейной… Зловещие огни вагранки, клубы дыма над опоками, грохот формовочных станков, грозный гул воздуха в вентиляторах, пронзительные сигналы шныряющих по цеху электрокаров, от которых так и пыхало нестерпимым жаром, — всё это не очень страшное, когда рядом был Семён Кузьмич, вдруг стало необыкновенно грозным и угрожающим. Он почувствовал себя очень маленьким, слабым и беззащитным в этой необыкновенной и величественной обстановке. Тревожно заколотилось сердце…

Мальчик побежал по проходу, всматриваясь в фигуры людей. Ни Семёна Кузьмича, ни Павлика нигде не было. Толя метнулся обратно: может быть, они где-нибудь на другой стороне вагранки? Он обошёл вагранку и там тоже никого не увидел.

Через широкий проём в стене Толя выбрался на шихтовый двор. Здесь было прохладно, и Толя решил немного переждать, чтобы отдышаться, успокоиться и придумать, что ему делать дальше.

Под крышей взад и вперёд катался подъёмный кран, по прежнему занятый разгрузкой железнодорожного состава. Только, вместо стальных ладоней, сейчас к нему была подвешена здоровенная железная плита, размерами с автомобильное колесо.

Плита спускалась к вагону, на котором лежала груда чугунных обломков, больших и маленьких слитков. Странное дело: мелкие обломки ни с того ни с сего начали шевелиться, словно оживали. Плита приспустилась еще ниже, и обломки, вдруг встопорщившись, потянулись к плите, подпрыгнули и прилипли к ней. К ним подпрыгивали и прилипали другие, так что у плиты образовался длинный хвост.

Она начала подниматься, и хвост — совсем непонятно, почему, — потянулся за ней. Плита, увлекаемая краном, полетела в другой конец цеха, а хвост в воздухе волочился за ней. Над большой кучей чугунных обломков плита остановилась, и в то же мгновение прилепившийся к ней шлейф отвалился и с грохотом упал вниз.

Затем всё повторилось снова: кран покатил обратно, плита опустилась к вагону, обломки и слитки заворочались, прилипли к ней, и она опять отнесла их и сбросила в общую кучу.

Толя озадаченно наблюдал за действиями необыкновенной плиты, пока не услышал около себя гулкие и шумные вздохи. По рельсам медленно катился паровоз, а впереди него спокойно шёл человек среднего роста, в брезентовой тужурке, в старой замусоленной железнодорожной фуражке. В руках у него были свёрнутые цветные флажки, а в зубах — свисток с цепочкой.

«Что с ним? Неужто не слышит, что сзади паровоз?» — подумал Толя и во весь голос крикнул:

— Дядя! Сзади-то! Сзади! Бегите!

Нет, человек был не глухой, он слышал: взглянул на Толю, усмехнулся и пренебрежительно махнул рукой, показав этим, что нисколько не боится шипящего в двух шагах от него паровоза.

«Ну, как же он так! Ведь задавит сейчас!» — волновался Толя, не зная, что подумать и что предпринять, чтобы спасти железнодорожника.

А сцепщик бесстрашно шёл вперёд, и скоро его гибель стала казаться неминуемой: впереди — железнодорожная платформа со слитками чугуна, сзади — шипящий паровоз. Пространство между ними всё уменьшалось и уменьшалось. Из будки смотрел на сцепщика пожилой усатый машинист и спокойно курил папироску, вставленную в коротенький чёрный мундштучок. Это было уж совсем непонятно!

Но всё закончилось благополучно. Сцепщик подошёл к разгруженной платформе, поднял тяжёлую петлю, которой соединяют вагоны, и стал ждать, посматривая на подползающий паровоз. Тот подошёл вплотную, лязгнули тарелки буферов, дрогнул весь состав от первого вагона до последнего. В это мгновение сцепщик накинул петлю на паровозный крюк и вынырнул из-под буферов, пронзительно свистнув в ту сторону, где стоял Толя.

Мальчик облегчённо вздохнул и, улыбаясь, подошёл к сцепщику поближе:

— А я боялся, что вас задавит паровозом.

Тот подбоченился одной рукой, а большим пальцем другой ткнул себя в грудь:

— Меня-то? Ну, нет! Ты знаешь, кто я такой? Сцепщик Иван Самойлов. А где это видано, чтобы сцепщика паровоз давил? Так не бывает. — Как-то сбоку, мельком глянув на Толю, он спросил: — Любопытно, что ты тут делаешь один?

— Ничего не делаю…

— Вот как! Значит, бездельничаешь? Такое предположение показалось Толе обидным: — Нет! Я Павлика ищу…

— Та-ак, обстановка выясняется. Павлик, как я понимаю, твой самый лучший друг?

— Дружим. Вместе ходили литейную смотреть, да я задержался у вагранки, он и ушёл… Ищу теперь… — медленно сообщал Толя, присматриваясь к Самойлову.

Видимо, тот был большой непоседа. Даже разговаривая с Толей, он не переставал что-нибудь делать: продул и что-то поковырял в свистке, засунул флажки в чехол: снял, обтряхнул и снова надел форменную фуражку, а когда уж совсем нечем стало заняться, нагнулся и зачем-то подтянул голенища брезентовых сапог.

— Во-от, теперь всё понятно, — удовлетворённо сказал он, разглядывая сапоги. — И ты, конечно, не знаешь, как тебе выбраться до дому, до хаты? Так я понимаю обстановку или не так?

— Выберусь как-нибудь, — вздохнул Толя. Знал он лишь одну дорогу — через грохочущий, залитый багровыми отсветами огня литейный цех, но ему сейчас очень не хотелось совершать этот путь в. одиночку.

— С непривычки страшновато ходить по литейке, это верно! — словно догадываясь о мыслях мальчика, говорил сцепщик. — Помню, когда я первый раз зашёл к литейщикам — до чего напугался!.. — Внезапно он звонко хлопнул флажками по сапогу и обрадованно сказал: — А знаешь, чего я придумал? Ты на паровозе поедешь, вот что! Как, подходяще?

— Ну, да! Кто меня пустит на паровоз! — усомнился Толя и посмотрел на мирно посапывающую чёрную громаду. Машинист, попыхивая папироской и щуря глаза от дыма, поглядывал на них из будки.

— Значит, принципиальное согласие у нас достигнуто, — заключил Самойлов, — а Игнат Матвеевич нам пойдёт навстречу… — Он повернулся к машинисту: — Игнат Матвеевич, пассажир имеется! Как, не затруднит вас?

— Ты что, Самойлов? Нанялся ребятишек по заводу собирать? — пробасил Игнат Матвеевич. — Поступай в детский сад, в воспитатели…

— Что делать, Игнат Матвеевич! — смущённо развёл руками Самойлов. — Слабость у меня такая — люблю мальчишек!

— Ну, сади!

Держась за поручень, Игнат Матвеевич встал на корточки, намереваясь помочь Толе, но мальчик сам вскарабкался по крутой висячей лестнице и бочком протиснулся на паровозную площадку.

В будке пахло угольным газом, горячим маслом, паром и раскалённым железом. Из раскрытой топки Толю обдало жаром — туда подбрасывал уголь помощник машиниста. На нём были только широкие лыжные штаны, грудь, спину, плечи и лицо покрывал густой слой угольной пыли, лишь бока под руками оставались белыми.

— Что, ещё один нашёлся? — спросил он, блеснув улыбкой в сторону Толи.

— Ещё один. Откуда только берутся…

Игнат Матвеевич устроил Толю у правого окна, и тот осмотрелся. Устройство в паровозной будке было совсем не такое, как в кабине автомобиля. Полукруглый выступ котла, словно змеями, был опутан клубком причудливо изогнутых бронзовых и чёрных трубок, во все стороны топырились рукоятки и рычаги, стеклом и медью сверкали циферблаты разных приборов. В топке гудело пламя, звенела лопата в руках помощника, подгребавшего уголь на железном полу. Где-то тоненько, жалобно и чуть слышно посвистывал пар…

— Сейчас поедем? — спросил Толя прерывающимся голосом. Он очень радовался, что всё получилось так удачно и он поедет на самом настоящем паровозе. Жалко, что не было Павлика, вдвоём было бы интереснее…

— Поедешь тут, с такой разгрузкой! — недовольно проворчал Игнат Матвеевич и высунулся поверх Толи в окно. — Вот копается, вот копается! Выведет нас крановщица из графика, не иначе…

— Вполне вероятная вещь, выведет, — отозвался стоявший внизу Самойлов. — Эй, эй, хозяйка шихтового двора! Скоро разгрузку кончишь?

— Сейчас! — ответил из-под крыши чистый девичий голос, и из кабины подъёмного крана выглянула крановщица в цветной косынке. — Сейчас, сейчас, хозяева железной дороги!

— Ей смешки, а у нас график срывается, — нахмурился Игнат Матвеевич и грозно посмотрел на улыбающуюся девушку.

Та помахала ему рукой, и чудесная плита ещё быстрее залетала по воздуху, таская в кучу хвосты из обломков чугуна.

— Интересно! — сказал Толя. — Как только они держатся на плите.

— Плита магнитная, вот чугун и пристаёт к ней, — ответил Самойлов. — Слыхал про магниты? Вот он и есть…

Толя с сомнением посмотрел на плиту, на Самойлова. Подумал.

— Нет, вы не так рассказываете, я магниты знаю. Магнит навсегда прнтягивает, а тут всего на минутку, а потом всё само собой отваливается.

— Смотрите вы на него, сообразил! — удивился Самойлов и пояснил: — Это особенный магнит, электрический. Пустят в плиту ток — она намагничивается, тянет к себе железо. Выключат ток — и не станет у плиты магнитности, всё отваливается. Умно придумано, верно?

— Верно! — согласился Толя и, не переводя дыхания, спросил: — А вагоны вы куда повезёте?

— Порожняк-то? На склад повезём, под погрузку. Нашу продукцию будем грузить, автомашины.

— Эй, на паровозе! — раздался голос крановщицы. — Забирайте свои вагоны! Готово!

Сейчас паровоз поедет!

Толя высунулся подальше в окно. Неожиданно совсем над ухом кто-то взревел таким могучим и хриплым голосом, что Толя невольно вздрогнул и оглянулся.

Игнат Матвеевич одной рукой держал длинный рычаг, а другой крутил рукоятку небольшого колеса. Потом он отпустил рычаг, рев постепенно умолк, слышалось только непрерывное шипение.

— Перепугался? Так это же наш гудок. Неужели не слыхал ни разу?

Толя теперь и сам сообразил, что это был обыкновенный гудок, просто удивительно, как он не узнал, ведь сколько раз слышал! Игнат Матвеевич ободряюще улыбнулся и потрепал Толю за плечо. И огромная же у него была ладонь! «Ох, и силач же он, наверно!» — подумал Толя и снова высунулся в окно.

Паровоз уже двигался и грудью выталкивал вагоны в противоположные ворота. Сталкиваясь и звеня тарелками буферов, вздрагивая и лязгая на стыках, платформы неохотно выкатывались из прохладного шихтового двора на солнечный простор. Толя прижмурил глаза: так светло было на улице…

Мерно попыхивая, паровоз мчался в глубь заводского двора. Ниточки рельс искрились и переливались на солнце, словно два ручейка.

Они сидели вдвоём на правой стороне паровоза: Толя, свесив ноги прямо на полу паровозной площадки, а Самойлов, обхватив рукой поручни, примостился на обтёртых до блеска перекладинах лестницы, — и разговаривали о разных делах.

— Быстро как едем! Хорошо! — похвалил Толя езду, чтобы начать разговор.

— Какая это езда, — пренебрежительно сплюнул Самойлов, — километров двадцать пять в час, максимально. Развернуться негде, перегоны-то короткие… То ли дело на большой магистрали — шестьдесят километров и нормально!

— Прошлым летом я с папкой за поковками ездил, так мы восемьдесят в одном месте выжали. На трёхтонке, конечно…

— При хорошей дороге вполне вероятно. Да если мотор хорошо тянет… Нет, какая это езда! Мне бы только техникум окончить, я сразу на большую магистраль уйду.

— Техникум? — Толя с недоверием посмотрел на Самойлова. — Это где техников учат?

— Он самый. Последний год учусь, а потом — экзамены, дипломная работа!

Толя не знал, верить ему или не верить: сам признавался, будто сцепщиком работает, а теперь говорит, что в техникуме, как в школе, учится.

— Вы что, в техникум на самолёте летаете, что ли?

— Зачем летаю? Я заочно, — ответил Самойлов.

Паровоз замедлил ход и остановился: впереди на рельсах стояла пожилая женщина в железнодорожном чёрном кителе с красным флажком в руках, а за ней на переезде виднелся пустой электрокар. С него слетели и перевернулись два железных ящика, весь путь между рельсами был завален кучей новеньких серебристых гаек. Электрокарщица торопливо сгребала их лопатой и со звоном ссыпала обратно в ящик. Ей помогали другие девушки. Длинная вереница задержанных электрокаров выстроилась за переездом. Они тоже были нагружены ящиками, до краёв заполненными болтами и гайками.

— Гаек-то! — удивился Толя. — Наверно, целый миллион! Куда их столько?

— Миллион, не миллион, а сотня тысяч будет, — прикинул на глаз Самойлов. — На главный конвейер везут, в моторный корпус — везде гайки нужны, на них вся механизация держится. Великое дело — болт да гайка!

— И каждый день постольку возят?

— Каждый день. Вон оттуда, из корпуса нормалей, — он кивнул на громадный красный утёс, высившийся недалеко от путей, — корпус нормалей. — А вон, видишь, шатром раскинулся? Инструментальный, всему заводу инструмент даёт. Тоже перевозочка солидная… А рядом с ним — деревообделочный. Кузова и кабины делают…

— Я так и думал, что деревообделочный: вон сколько стружек и опилок кругом, словно снегом завалило… А вон те два маленьких, в них что делают?

— В крайнем — модели для формовки, а в дальнем — аккумуляторы заряжают…

Самойлов показывал Толе на цехи, окружавшие паровоз со всех сторон, и рассказывал, чем они занимались: в прессовом штамповали из жести разные части для будущих автомобилей, в депо ремонтировали паровозы, а ремонтно-механический только тем и занимался, что починял станки, так их много было на заводе.

Никогда Толя не думал, что на заводе так много цехов.

Наконец, болты и гайки убрали с путей, электрокары прошли через железную дорогу, женщина в чёрном кителе свернула красный флажок и вместо него выставила яркожёлтый. Паровоз тронулся дальше. Довольно долго они ехали по заводским путям, двигаясь то вперёд, то назад, переходя с одной колеи на другую, пока не выбрались на ту, которая вела прямо к складу готовой продукции.

Это был громадный двор, настоящая площадь, от края до края заставленная новенькими зелёными трёхтонками. Машины вытянулись в длинные и ровные ряды, казалось, были готовы в любую минуту сорваться с места и умчаться хоть по самым дальним дорогам Советского Союза.

Около длинного досчатого настила стояла вереница вагонов, сплошь загруженная новыми автомобилями. На дверцах кабин отправляемых грузовиков было крупно написано мелом: «Каховка», «Красноярск», «Якутск», «Хабаровск», «Владивосток».

Услышав гудки приближающегося паровоза, около эшелона засуетилось несколько фигур, одетых, несмотря на жару, в ватные телогрейки и брезентовые плащи. Вскинув на плечо чемоданы и сундучки, бренча чайниками, они побежали к составу и стали укладывать свои вещи в кабины машин.

— Проводники, с эшелоном поедут, — пояснил Самойлов и на ходу спрыгнул с паровоза.

Толя уселся поудобнее у паровозного окна: теперь всё готово, порожняк будут загружать новыми машинами, а они поедут на станцию и сдадут эшелон настоящим железнодорожникам, чтобы те увезли машины в города, названия которых написаны на кабинах.

Путешествие закончилось так же неожиданно, как и началось. Вынырнувший из-под вагонов Самойлов подошёл к паровозной будке и постучал флажками по железной стенке:

— Вылезай, товарищ пассажир! Приехали!

И не успел Толя попрощаться с Игнатом Матвеевичем и спуститься из будки, как состав тронулся и покатился вперёд, на станцию. На подножках грузовиков сидели проводники и смотрели на завод, на раскинувшийся около него соцгород. Как Толе хотелось ехать с ними!

Он вздохнул и пошёл за Самойловым, который шагал к знакомому зданию заводоуправления.

Глава одиннадцатая

БОЛЬШОЙ РАЗГОВОР

Толя неожиданно для себя оказался в партийном комитете завода. Дело шло к вечеру, в большой приёмной парторга было пусто, лишь в углу за машинкой сидела девушка в бледнорозовой шёлковой кофточке. Она торопливо печатала, то и дело наклоняясь к машинке и лежавшей рядом исписанной бумажке. Взглянув на вошедшего Самойлова, она почему-то усмехнулась. Сцепщик не обратил на это внимания, уселся на диван, усадил с собой рядом Толю и сказал:

— Шурочка, доложите парторгу: явился сцепщик Самойлов и с ним — находка. Немедленно!

— Так спешно? Хорошо, доложу… Ты — Самойлов, это я знаю. А он — находка? — Шура кивнула на Толю и засмеялась.

— Самая настоящая находка.

— Странно, что все твои находки — дети. Ты определённо неравнодушен к детям, Ваня!

— Неравнодушен, — признался Самойлов и добавил, пристально посмотрев на Шуру, — неравнодушен, и не только к детям…

— Вот как! К кому же ещё? — Шура слегка смутилась.

— Тайна…

Разговаривали они насмешливо, но в тоне чувствовалось что-то неуловимо-ласковое.

Покрасневшая Шура ушла в кабинет и тут же вернулась:

— Сцепщик Самойлов и его находка, входите! — Мимоходом она ласково шлёпнула Толю по спине. — Крепыш какой! У, медвежонок!

Степан Ильич стоял у карты и, сверяясь с газетой, водил указкой по корейскому полуострову. Парторг готовился к докладу о международном положении, а война в Корее интересовала всех.

Из окна на карту упал золотистый зайчик, стремительно пробежал по материкам, морям и океанам, скользнул на плечо Степана Ильича и снова исчез за окном. Это был отблеск ветровых стёкол какой-то автомашины, делавшей разворот на улице.

— Что случилось, товарищ Самойлов? — оглянулся Степан Ильич.

— Необыкновенные происшествия, Степан Ильич, здравствуйте! — Самойлов остановился перед парторгом и показал на Толю. — Вот он, привёл, — третий за сутки моего дежурства. Двух я выпроводил с завода, а этого сюда доставил — вещественное доказательство угрожающего положения. Лезут к нам мальчишки, как мухи на мёд.

— Массовое нашествие ребятишек на завод? — усмехнулся Степан Ильич.

— Точно, Степан Ильич, почти массовое! Первый приехал на завод зайцем, в коробке с коксом, вымазался — смотреть страшно! Второй перемахнул через забор, но не сумел приземлиться, повис штанами на гвозде. Висит, молчит, сопит… Пришлось снять, что поделаешь! А этот проник неизвестными путями — обнаружил на шихтовом дворе.

— Этот по нашему разрешению прошёл. Мы с ним старые приятели. Здравствуй, Анатолий! Присаживайся, отдохни!

Толя с любопытством прислушивался. Получалось довольно интересно: оказывается, не только он с Павликом стремился посмотреть завод, ещё есть мальчики, которые пробирались сюда, чтобы разузнать, как делаются грузовики. Кто эти ребята? Тоже собираются строить машину или просто так интересуются? Из какой они школы? Вот бы встретиться с ними…

Толя сел в кресло, переводя глаза со сцепщика на Степана Ильича и обратно.

— Всё равно не могу смотреть безразлично, как ребята бродят среди опасности и риска! — говорил Самойлов. — Вдруг несчастный случай? Занять надо их, дело им в руки дать, вот как я думаю!

— Твоя правда, Самойлов. Занять ребят надо. Только вот вопрос — чем и как?

— Придумайте что-нибудь, Семён Ильич! — сказал Самойлов и добавил: — Ведь так и до беды недалеко… Ну, я пошёл, до свидания!

Он направился к двери, но Степан Ильич его задержал:

— Послушай, Иван! Что ж ты ни слова не сказал о том, как идёт учёба?

— Спешу, Степан Ильич! Сейчас наша «щука» со станции вернётся, надо встретить…

— Ну, всё-таки… Какие отметки? Шуру не догнал ещё?

— Шуру? — Самойлов встрепенулся. Шура училась в том же заочном железнодорожном техникуме, в прошлую зачётную сессию получила отметки лучшие, чем он, и над ним не уставали подшучивать. — Догоню Шуру, будьте спокойны! Рассержусь и догоню!

— То-то! Неловко получается — такой бедовый парень и отстал от девушки.

— Ничего, ничего! Цыплят по осени считают.

Сцепщик ушёл, и Толя остался вдвоём со Степаном Ильичом. Несколько минут они молчали. Через неплотно прикрытую дверь было слышно, как в приёмной что-то рассказывает Самойлов и заливисто смеётся Шура.

Толя осмотрелся.

Вдруг Толя насторожился: у одной из стен он увидел что-то странное — половину мотора. Да, настоящего мотора! Он стоял в углу кабинета, был выкрашен в такой же светлосерый, серебристый цвет, как тот стотысячный двигатель, который они с Павликом видели в моторном корпусе. И всё-таки это была только половина мотора: казалось, какой-то богатырь взял да и отрезал от мотора одну часть, чтобы увидеть, что делается внутри.

«Здорово сделано!» — восхитился Толя и оглянулся на парторга:

— Мне бы посмотреть! Можно, а?

— Смотри, пожалуйста…

Степан Ильич задумчиво наблюдал за мальчиком, засуетившимся у разреза. Толя заходил посмотреть на мотор то справа, то слева, присаживался на корточки, чтобы удобней было заглянуть в какую-нибудь щель, сначала нерешительно и робко, потом смелей и крепче начал щупать его части, шепча названия автомобильных деталей.

— Однако ты солидно разбираешься! — прислушавшись, сказал Степан Ильич.

— Я на такие дела толковый, это мне ещё папа сказал.

Сложив руки за спиной, Степан Ильич подошёл к мальчику, спросил:

— Скажи-ка, Анатолий! Ты на технической станции бываешь?

Толя насупился. Как только начнёшь хорошим делом интересоваться, так сразу и спрашивают, почему в техническую станцию не ходишь… А зачем ходить? Эх, знали бы они, какая там скука!

— Ходил раньше… — пробормотал он.

— А теперь?

— Не хожу. Делать там нечего.

— Ну, что ты! Разве там нет кружков?

— Как не быть, есть… Только неинтересные они какие-то…

— Ты в какой ходил?

— В модельный. Модель одну склеил, а запустить не дали.

— Почему?

— Под потолок повесили. Говорят, чтобы всем работу станции было видно. А мне неинтересно на неё любоваться, мне запустить её охота. А она висит. Мухи на ней катаются.

— А ещё какие кружки есть?

— Есть ещё вышивальный, резьбы по дереву. Только это не наши кружки, а девчачьи.

— А других кружков нет?

— Нет, Объявления есть, а кружков нет.

— Какие объявления?

— Чтобы ребята в кружки записывались. Радио и фото.

— Ну, и что же? Кружки по-моему, подходящие.

— Подходящие. Только записываться никто не хочет.

— Почему?

— А зачем записываться? Снимать, чего захочешь, не дадут. Директорше всё в альбом надо, чтобы работу видно было, а мне другое поснимать хочется. Приёмник сделаешь, а слушать из него не придётся: на выставку поставят. Директорша на станции хитрая, ей всё надо на выставку да в альбом, чтобы работы было видно, а нам это неинтересно…

— Да, действительно. Техническая станция тебя не устраивает?

— Не устраивает, — согласился Толя. Он доверчиво стал рассказывать Степану Ильичу: — Я папку упросил, чтобы мне бензиновый моторчик привёз для модели. Вот тогда бы я модель построил! Настоящую! — Толя губами изобразил, как бы модель поднялась в воздух: — Жжжж-ззууииик! Только не нашёл папа моторчика в Челябинске, они в Москве продаются…

— А разве на станции нет моторчика?

— Есть. Только его на модель не дают. Директорша, Екатерина Павловна, боится, что запустят самолётик, а он улетит и не найдёшь. Это правильно, модель с моторчиком далеко может улететь. Ну, мы ей говорим: постовых везде понаставим, чтобы караулили… Всё равно не дала: прозевают ваши постовые, говорит…

— Что же делать, Толя? Где выход?

Толя задумался. Он понимал, что серьёзный человек задал ему серьёзный вопрос и отвечать надо, хорошенько подумав.

— А вы нас почаще на завод пускайте, вот и будет выход. Степан Ильич отрицательно покачал головой:

— Нельзя этого делать! Опасно! Да и что толку? Посмотрите раз, два, а дальше? Работать всё равно не сможете.

— А вы нам и поработать дайте, — предложил Толя.

— Нет, Толя, твоё предложение не годится…

Толя притих. Степан Ильич молча прохаживался по кабинету.

— Как досадно, Анатолий! — сказал он наконец. — Государство наше огромные средства затратило, чтобы была у вас, ребят, техническая станция, чтобы было вам где техникой заняться, чтобы росли вы образованными, знающими, умными людьми. И вот — тебя станция не устраивает, ты туда не ходишь. Жалко, Анатолий!

— Я понимаю, Степан Ильич! — Толя заговорил быстро, горячо и сбивчиво. — Я всё понял, Степан Ильич! Мы будем ходить…. Сам буду и ребятам скажу… Павлика позову… Я понял, Степан Ильич, вы не думайте…

Степан Ильич подошёл к мальчику, заглянул ему в глаза, взял за плечи, усадил в большое кожаное кресло перед письменным столом, сам сел в такое же напротив Толи и сказал:

— А как ты думаешь, Анатолий, если бы вам дали… — Он помолчал. — Нет, не машину, с машиной вам возиться ещё рано, а вот мотоцикл… Как думаешь, это бы устроило вас?

— И ездить мы бы стали? — быстро спросил Толя.

— Ездить? Что же, научились бы и ездили… В завкоме есть мотоцикл. Правда, старенький, но его можно отремонтировать…

— Какой марки?

— Не знаю. Кажется, ижевский или ишимский…

— С прицепом? Если с прицепом, тогда ишимский, это я точно знаю.

— Кажется, с прицепом, а вообще — не знаю.

— Эх! С прицепом было бы лучше, на нём вчетвером можно ехать — двое на сёдлах, двое в кабине. Как вы думаете — увезёт? — сказал Толя.

— Похоже, что ты не возражаешь повозиться с мотоциклом?

— Нет. Мы и сами подумали, когда завод посмотрели: машину нам не построить, силы не хватит. А мотоцикл наладить вполне можем, только бы показал кто-нибудь. И нисколько хуже машины не будет. Он даже быстрее машины ходит. Вон они как по шоссе шныряют…

Степан Ильич взялся за телефон, и Толе оставалось лишь удивляться, как быстро всё стало делаться.

Выяснилось, что в завкоме, действительно, имеется мотоцикл, да ещё и с прицепом, чем Толя был очень обрадован. Ремонт нужен не такой уж большой: сменить кольца на поршнях и перебрать аккумулятор.

— Что же, он нам не нужен, зря на балансе висит, — слышал Толя басовитый голос председателя завкома, раздававшийся из телефонной трубки. — Если в надёжные руки — можем передать…

— В надёжные, в надёжные! Вы так и скажите: в надёжные, — поучал Степана Ильича расходившийся Толя. — Мы на ночь к нему постовых будем ставить. Чужой никто и не дотронется, только свои…

— Тут мне один товарищ подсказывает: руки вполне надёжные. Сомневаюсь только, умелые ли? — косясь на Толю, говорил Степан Ильич.

Толя завертелся в кресле, замахал: что он говорит! Так всё дело испортить можно!

— А кто он такой, этот товарищ? — басила трубка.

— Как тебе сказать:.. Ростом он маловат, а так вообще старательный; должно быть, мальчишка. Технику любит, вот что главное!

— Как, мальчишка? Шутишь, Степан Ильич! Мальчишке — не отдам!..

Толя замер: вот так он и думал — дело испортилось!

— Конечно, мальчишкам мотоцикл давать нельзя, — спокойно согласился Степан Ильич. — Я его прошу для технической станции. Там будет кружок, руководитель и полная безопасность…

— Это — другое дело. Присылай людей, передадим машину… Потом они вызвали секретаря комитета комсомола Костю Богачёва.

— Я в твои дела вмешался, Костя! — сказал Степан Ильич. — В детской технической станции организуется кружок юных автомобилистов, надо ему помочь…

Было слышно, как Костя смущённо кашлянул в трубку:

— Давно собираюсь посмотреть, что делается на технической станции, Степан Ильич, да всё руки не доходят…

— Надо, чтобы дошли, Костя. Ты только представь, что обнаружилось: на технической станции автомобильного завода нет кружка юных автомобилистов… Железнодорожники имеют свои детские железные дороги, а мы отстали, позорно отстали…

— Обязательно побываю, Степан Ильич, обязательно!

— Побывай, побывай!.. И найди хорошего комсомольца-мотоциклиста, чтобы руководил кружком! — Степан Ильич положил трубку. — Ну, два дела мы с тобой сделали. Теперь ещё одно — техническая, станция. Ты мне столько наговорил о директорше, что не знаю, как с ней и полажу. Как её зовут? Екатерина Павловна? Хорошо!

Екатерина Павловна долго мялась, отказываясь браться за организацию кружка автомобилистов.

— Нет-нет, что вы! — слышал Толя голос из трубки. — Дать ребятам мотоцикл невозможно. Они такие отчаянные… Что-нибудь случится, и мне придётся отвечать. Нет-нет, избавьте, это очень опасно!

— Опасней, когда ребята лезут через забор и шатаются по заводу.

— А уж это меня не касается. Могу только посоветовать — не пускайте!

Они заговорили оба разом, и Толя перестал разбирать, что произносила телефонная трубка. Наконец, Степан Ильич положил трубку на рычаги:

— Просит письменного указания. Что же, позвоню в облоно.

Он торопливо написал что-то в большом блокноте, вырвал страничку и нажал кнопку звонка. В кабинет вошла Шура.

— Перепечатайте, Шура! Потом вручите этому товарищу! — он кивнул на Толю.

— Хорошо, Степан Ильич! Мне кажется, что товарищ немного голоден. Самойлов рассказывал, что он с самого утра бродит по заводу. Вот, покушай, мальчик.

Она подала Толе булку, намазанную маслом.

— Умно придумано, Шура! Как же это я сам не догадался? — удивился Степан Ильич.

В тот момент, когда Толя впился зубами в свежую, пахучую булку, зазвонил телефон. Это Павлик искал своего пропавшего приятеля…

Глава двенадцатая

ОТЦЫ И ДЕТИ

Когда Павлик подбежал к постовому, тот был хмур и неприступен, нечего было и надеяться попасть снова на завод.

— Нашёлся Толька! — сказал ему Павлик, отдышавшись от бега. — У Степана Ильича сидит. Сейчас сюда придёт…

— Знаю. Звонили уже из парткома, чтобы выпустил без задержки. И директор звонил, и литейщики все звонят… Наделали переполоху! Эх, ребята, ребята!

Павлик притих: это правда, хлопот своими похождениями они наделали много. Почувствовав угрызения совести, мальчик присел на ту самую скамейку в скверике, на которой несколько часов тому назад так переживал потерю друга, и стал ждать Толю. Скоро в конце главной заводской магистрали показалась маленькая коренастая фигурка.

Толя неторопливо шагал по обсаженному с двух сторон тополями и акациями тротуару. В кустах неистово чирикали воробьи, и мальчик несколько раз останавливался, чтобы понаблюдать за птичьей вознёй. Наблюдал он долго, потом быстро, как мельница, завертел руками. Воробьи не испугались, и Толя, сорвав кепку, швырнул её в кусты.

Из кепки выпало что-то белое. Павлик видел, как Толя метнулся к белому, схватил его, снова сунул в кепку и, уже не мешкая, помчался к выходу. Он с самым независимым видом вошёл в проходную, поговорил о чём-то с постовым, тот погрозил ему пальцем, и лишь тогда направился к Павлику. Он явно важничал…

— Как хорошо, что тебя нашли, — сказал Павлик. — А я уже думал, думал — всё передумал, пока тебя искали…

— И думать нечего! У меня всё в порядке.

— Где ты пропадал?

— Нигде не пропадал. Сперва на паровозе покатался с Самойловым и Игнатом Матвеевичем, потом у Степана Ильича посидел — всё разговаривали про разное…

— Разговаривали? А о чём?

— О-о! Мы про такое разговаривали — просто чудо! Нам мотоцикл отдают на совсем… Большой, с прицепом, вчетвером вполне можно ехать, в крайнем случае — втроём.

Глотая слова, взмахивая руками, он стал взволнованно рассказывать обо всём, что с ним случилось в этот день, чего он добился.

— Вот, погляди-ка! — сказал он в заключение и осторожно снял кепку.

На дне её лежал большой конверт из плотной бумаги с голубым штампом парткома, выглядевший внушительно и загадочно. «Директору технической станции» — гласила надпись под штампом.

Пакет осмотрели со всех сторон, даже разглядывали на свет, стараясь определить размеры письма. Оказалось, что там лежит небольшая сложенная вчетверо записочка.

— Ничего, что маленькая, зато — сила! — объяснил Толя. — Теперь Екатерине Павловне деваться некуда. Пусть попробует отказаться — мы к Степану Ильичу пойдём и всё расскажем. Он сам велел — в случае чего приходите в партком.

Пока составляли план будущих действий, незаметно стемнело и непроглядная, безлунная ночь прикрыла завод. Всюду вспыхивали огни. Над головами ребят загорелась огненная надпись: «Сделаем наш завод стахановским!» Она была составлена из электрических лампочек, бусинками нанизанных на невидимую проволоку, отчего казалось, что лампочки, словно звёзды, ввинчены прямо в небо. Полюбовавшись на огни и обсудив, как всё это устроено, ребята отправились по домам.

Выйдя на улицу Мира, Толя увидел, что окна его квартиры освещены. Сейчас предстоит неприятный разговор, где был весь день, что делал, почему не приходил обедать. Это его встревожило, но ненадолго:: он вспомнил сегодняшний день, такой кипучий и интересный… Ничего, он расскажет, где был и что делал, — может быть, и обойдётся.

Мирон Васильевич ветревоженно расхаживал по комнате, Александра Фёдоровна стояла у окна и тоже была взволнована. Они только что советовались, итти ли им искать пропавшего сына или подождать ещё немного, в это время и вошёл Толя.

— Где пропадал? Явился всё-таки! — сказал Мирон Васильевич. Толя вспомнил, как отец недавно пошутил: приехал, а сказал, что не приехал.

— Нет, ещё не явился! Завтра приду! — сказал он и отвернулся, его разбирал смех.

— Ах, вон что! Отцу отомстил? — усмехнулся Мирон Васильевич. — Боек ты стал, Анатолий. Смотри, как бы я тебя не укоротил…

— Будет вам! — прикрикнула на них Александра Фёдоровна. — Толя голодный, наверное, как волчонок?

— Нет, я наелся…

— Где же ты наелся, интересно знать? — спросил отец.

— Меня Степан Ильич накормил.

— Какой Степан Ильич?

— А тот, из парткома.

Разговор принимал такой оборот, что Мирон Васильевич сел рядом с. сыном и заглянул ему в лицо.

— Ты был в парткоме? Что ты там делал?

— Разговаривал. Нам Степан Ильич велел мотоцикл отдать.

Александра Фёдоровна только головой покачивала, а Мирон Васильевич, смягчившись, поглаживал ладонью подбородок и изредка одобрительно ронял:

— Проворен! Хватка моя, узнаю!

Старый завкомовский мотоцикл он знал и похвалил его:

— Машина ещё хорошая. В хозяйские руки попадёт — походит долго… Поршневые кольца, говоришь, надо сменить? Ну, это дело пустяковое, я вам помогу, в случае чего. А аккумулятор можно у нас в гараже перебрать.

Он сам, видимо, заинтересовался этим предприятием и, уже когда ложились спать, сказал:

— В случае чего — обращайся ко мне!

Мирон Васильевич не мог уснуть: рассказ сына разволновал его.

Ну и мальчишка! Побывал у директора, побывал у парторга, обошел весь завод, со всеми перезнакомился… Совсем какие-то особенные ребятишки растут. Времена! Переменились времена, да и как здорово переменились!

Вспомнилось своё детство, своя молодость. В девять лет пошёл коногоном в старательскую артель. Солнце жарит, дождь льёт, холодно ли, жарко ли, а Мирон пески возит: из шахты к берегу на промывку, с берега на пустой таратайке опять к шахте. Весь в поту, рубаха вся засолонела, снимешь — стоит коробом.

Наконец, стал забойщиком и вдоволь испытал, какой он такой — труд забойщика.

Первый грузовик увидел после революции, тогда ему было, пожалуй, лет двадцать. Не без опаски подошёл к машине Она стояла смирно, не шевелясь, и он тогда потрогал тугие скаты, горячий радиатор, заглянул в кабину. Помнится, у машин того времени совсем другое устройство было — переключение скоростей помещалось где-то сбоку, за бортом кабины Чудно! Сразу в голову ударило: какое дело — автомобиль!

В двадцать пять лет добился-таки своего — получил права водителя. В двадцать пять лет! А этому сколько? Десять? А он уж, смотри-ка ты, рвётся мотоцикл водить! И поведёт, будьте спокойны! Он уже привык к машинам, ему жизнь не в жизнь покажется без машин…

Хорошо это или плохо? Даже не задумываясь, Мирон Васильевич ответил себе: хорошо! Очень даже хорошо, что ребята с малых лет привыкают возиться с машинами! Машина — она самый близкий друг, помощник человека, весь порядок в жизни меняет…

Мирон Васильевич повернул голову и взглянул на кровать сына, Разметавшись на подушке, Толя и во сне шевелил губами. «Мальчишка ты, мальчишка! Забо-ота!» — подумал Мирон Васильевич и протянул руку к выключателю, чтобы погасить свет…

Павлик тоже не мог долго уснуть, всё приходили в голову разные мысли.

Из спальни через полуоткрытую дверь он видел часть отцовского кабинета: шкафы с книгами, чёрный диван, часы в плоском квадратном футляре, маленький столик с накинутой на него салфеткой. Под салфеткой собран ужин для папы, он скоро должен приехать с завода.

Письменный стол Павлику не виден, он скрыт дверью, но мальчик слышит, как там шелестят страницы учебников. Мама занимается… Папа — инженер, вот маме и хочется его догнать, стать инженером, а не техником, как теперь. Но вряд ли догонит: папа уже учится в университете марксизма-ленинизма.

Когда он туда поступил, Павлик поинтересовался, кем он будет, когда кончит учиться в университете? Николай Фёдорович ответил: «Понимаешь, Павлик, как это тебе объяснить? Хорошо об этом сказал товарищ Сталин. Есть одна наука, знание которой обязательно для каждого большевика, для каждого советского человека, — марксизм-ленинизм, наука о жизни общества, о его развитии, о борьбе за коммунизм. Вот её и изучают в университете. Потому и университет называется „марксизма-ленинизма“».

В прихожей зазвенел колокольчик, Маша открыла дверь.

Да, это папа: вошёл шумно, бросил на вешалку шуршащий макинтош, отправился в ванную. Приглаживая мокрые волосы, вошёл в кабинет, откинул салфетку и начал есть.

— Спит наш путешественник? — вполголоса проговорил он, перебирая газеты и кивнув в сторону спальни.

— Кажется, спит, — сказала Ирина Сергеевна. — Он сегодня столько пережил. Это правда, что ты дал ему разрешение разгуливать по заводу?

— Дал. — Николай Фёдорович налил себе ещё молока. — По правде сказать, не хотелось давать, да Степан Ильич настоял. А что?

— Напрасно!

— Почему? Пускай посмотрит завод. Увидит, как там всё сложна устроено — будет лучше учиться. Поймёт, что без знаний сейчас в жизни дороги нет.

— Да, но ведь такие прогулки опасны. Второй мальчик потерялся.

— Во-первых, мальчик нашёлся. И пяти минут не пробыл один, сразу железнодорожники подобрали. Во-вторых, на заводе ничуть не более опасно, чем на улице. Ведь ты пускаешь его одного на улицу, а там грузовики, мотоциклы, тракторы, провода висят — мало ли опасностей…

— Хорошо, что так кончилось и мальчика нашли. Могло быть хуже.

— Ничего не могло быть. Все твои страхи напрасны. Стремление сберечь ребят от всего, что нам кажется опасным приводит к тому, что они растут в тепличных условиях. Вот и вырастают этакие мимозы.

— Вот как!

— Подожди, подожди! Что такое? — вдруг сказал он и замолчал, углубившись в газету. — Смотри-ка! Тракторостроители включились в борьбу за коллективный стахановский труд… Ты только прочти… На первой странице…

— Что делается! Что делается! — говорил он возбуждённо и радостно. — Стоило нам начать борьбу за стахановский завод, как уже за нами пошли тракторостроители. Вот что значит — соревнование! Какой подъём, а?

— Не только тракторостроители, — заметила мама. — Вот ещё одна заметка: комбайновый завод тоже переходит на коллективный стахановский труд.

— Где-где? — живо повернулся к ней Николай Фёдорович. Он схватил газету и, расхаживая, прочёл заметку. — Ну вот, видишь, видишь! Вся страна, весь народ поднимается на стахановские дела…

— Всё это хорошо, но как быть с ужином?

— Какой там ужин! — Он круто повернулся и остановился перед Ириной Сергеевной. — Ты представляешь себе, что это такое — коллективный стахановский труд? Это — изобилие продукции, а изобилие продукции — это, в конечном счёте, коммунизм… Почему ты так равнодушна?

Павлик видит, как папа, нахмурившись, напряжённо смотрит на слегка улыбающуюся маму.

— Горячая ты голова! — спокойно говорит мама. — Всюду у тебя крайности! Нет, я не равнодушна.

Павлик перестал слышать продолжение спора. Сколько помнит Павлик, они всегда так спорят: папа горячо, порывисто и задорно, мама, наоборот, спокойно, рассудительно, неторопливо и чуть-чуть насмешливо. Наверное, пионерами были и тоже так спорили. Павлик своими глазами видел их галстуки: выцветшие в складках треугольники красного сатина лежали в одном из ящиков письменного стола вместе с документами, дипломами, фотографиями и письмами. Кажется странным и смешным, но так было — папа и мама тоже были пионерами.

Неужели и он когда-нибудь станет таким же взрослым, большим и образованным?

Глава тринадцатая

АВТОМОБИЛЬНЫЙ КРУЖОК

Екатерина Павловна неторопливо надела очки, длинными канцелярскими ножницами аккуратно надрезала край пакета, вынула письмо у. начала его читать. Павлик и Толя стояли перед столом, вытянувшись в струнку, и смотрели на неё глазами, полными волнения и напряжённого ожидания. В кабинете было тихо: мирно тикали часы, ветер колыхал холщовую шторку на раскрытом окне. Из коридора доносилось негромкое пение, девочки из вышивального кружка что-то вполголоса пели.

Ребята немного знали Екатерину Павловну: года два тому назад она преподавала в школе, где учились оба мальчика, потом ушла на пенсию, и ей поручили заведовать детской технической станцией. Говорили, что она сама попросила такую работу: привыкла всё время быть с детьми, скучала без них, она любила всех детей, но отдавала предпочтение девочкам за более спокойный и ровный характер.

Девочки любили её и охотно посещали станцию. Им нравилось копошиться около этой величаво-дородной и уравновешенной женщины, с седыми волосами, стянутыми в большой узел на затылке, в неизменном чёрном кружевном полушалке на плечах. Хорошо работали кружки вышивальщиц, художников, натуралистов-цветоводов — хирели и разваливались кружки по фото, радио, авиамоделизму.

Прочитав письмо парткома ещё раз, Екатерина Павловна поверх очков по порядку осмотрела ребят:

— Хороши, нечего сказать! Почему вы обратились к Степану Ильичу, а не прямо ко мне?

— Мы не обращались, он сам к нам обратился! — порывисто сказал Толя и тут же почувствовал лёгкий толчок в бок. Толчок исходил от Павлика и означал: не торопись, иначе испортишь всё дело! Толя недовольно оглянулся: чего толкается, он ведь дело сказал.

— Всё равно! — Сняв очки, Екатерина Павловна протёрла их платком. — Вам надо было прийти ко мне…

Павлик переступил с ноги на ногу и ответил, гляди прямо в глаза Екатерине Павловне:

— Я к вам приходил, Екатерина Павловна. Помните, ещё зимой? Вы сказали, что…

— Не помню, — прервала его Екатерина Павловна, — может быть, я приходил, я не помню…

— Вы ещё сказали, что у вас не гараж, а техническая станция…

— Понимаете ли вы, как опасно иметь дело с машинами? — вторично прервала она Павлика.

— Ничего не опасно. У нас будет руководитель, он нам всё объяснит, — хмуро проговорил Толя и тут же оглянулся на Павлика, чтобы узнать, правильно ли он возразил.

Но Павлик и сам растерялся: его так упорно прерывали, что он не знал, что и делать.

— И потом это такое трудное дело — машины, — продолжала Екатерина Павловна. — Техника, она же очень сложная, ребята, вам она ещё не по силам, поймите!

— Мы понимаем, Екатерина Павловна! — начал было говорить Павлик, но Толя стремительно выпалил: — Мы не бестолковые какие-нибудь, разберёмся. А если вы не хотите нашего кружка организовать, так ещё к Степану Ильичу сходим…

Екатерина Павловна поморщилась, потом морщинки распустились, а одна между бровями так и осталась, не хотела разглаживаться. «Рассердилась!» — подумал Павлик. Но Екатерина Павловна ничем не выдала своего недовольства, только покачала головой:

— Ох, ребятки, ребятки! Значит, решили окончательно и бесповоротно?

— Окончательно! — в два голоса ответили ребята.

— Хорошо! — Екатерина Павловна ещё раз просмотрела письмо парткома, положила его в папку, захлопнула её и сказала: — Хорошо! Я запишу вас. Когда наберётся человек двадцать — начнёте заниматься..

— А сейчас? — всколыхнулся Павлик.

— Что сейчас?

— А мотоцикл? Пропадать ему? — заговорил Толя, и руки его торопливо расстегнули воротничок, словно ему стало нестерпимо душно.

— Что мотоцикл? Он нам пока не нужен. Когда соберётся кружок, будет руководитель, — тогда и получим мотоцикл. Ведь за него кто-то отвечать должен, не вы же? Ступайте!

Тяжело опираясь руками на край стола, Екатерина Павловна грузно поднялась из кресла. Разговор окончен. Ребята вышли на крыльцо, уселись на мраморные, в мелких крапинках, ступени и переглянулись.

— А ты говорил — получится! Вот тебе и получилось! — сказал Павлик. — Собирались сегодня мотоцикл разбирать! Эх!

— Ни за что не хочет нам помочь! — развёл руками Толя.

— Обиделась, зачем к Степану Ильичу обратились…

— И не обращались мы совсем, зачем выдумывает? Вот сходим к нему, пусть он ей покажет…

— Ничего не покажет — она ведь нам не отказала. Он тоже скажет: разве из двух человек кружок бывает? А где теперь ребят возьмёшь? Каникулы! Всё трудности и трудности! — вздохнул Павлик. — Когда они кончатся, интересно знать?

Получался самый настоящий тупик: всё это время они что-то делали, придумывали, суетились, хлопотали, смотрели, переживали, а теперь всё закончилось. Оставалось только терпеливо ждать: когда соберётся кружок, придёт руководитель, получат мотоцикл, пока его отремонтируют. А тем временем наступит зима, надо будет ходить в школу, на мотоцикле по снегу не поедешь…

Ребята, уставшие от неудач, вяло посматривали по сторонам, даже и не ожидая увидеть что-нибудь интересное. Но интересное появилось перед ними само в образе черноволосого паренька, лет двадцати, медленно катившего по улице на мотоцикле «Москва» и внимательно посматривавшего на номера домов.

Он поровнялся с ребятами, прочёл вывеску технической станции. Потянул мотоцикл за рога, поставил на ножки и выключил зажигание. Помахивая ключиком, он посмотрел внимательно на ребят и нахмурился, заметив, какие заинтересованные взгляды они бросают на машину.

— Ничего не трогать! Понятно? Я сейчас вернусь! — строго сказал он им и взбежал на крыльцо.

— Не тронем! — прокричали ему вслед Павлик и Толя и присели на корточки, чтобы как следует осмотреть машину, от которой несло жаром, запахом горелого бензина и горячего масла.

— Знаешь что, Толька? — сказал Павлик, когда осмотр в основном был закончен. — Мне кажется, что этот товарищ… — он кивнул в ту сторону, куда ушёл водитель мотоцикла.

— Что? — спросил Толя.

Рука его как-то невольно, сама собой, потянулась к красиво изогнутой никелированной выхлопной трубе, чтобы её погладить. И в ту же секунду Толя подпрыгнул и заскакал на одной ноге, изо всех сил дуя на обожжённый палец: труба оказалась раскалённой.

— Ну, вот! — укоризненно заметил Павлик. — Говорили тебе — не трогай, а ты сунулся! Будешь знать, как хвататься!

— Кто ж её знал, что она такая горячая! — сконфуженно ответил Толя и засунул палец в рот. Хорошенько обсосав, он показал его Павлику: — А здорово прихватило! Смотри, какой пузырь надулся!

Они осмотрели бледно-розовый пузырь, потом Толя напомнил:

— Ты что-то хотел сказать?

— Да, я и забыл из-за твоего пальца… Мне почему-то кажется, что вот он и есть наш руководитель.

Толя посмотрел на мотоцикл, на Павлика, на подъезд, метнулся к крыльцу и исчез за дверью.

Вернулся он минут через пятнадцать вдвоём с водителем мотоцикла. У машины сидело на корточках уже четверо мальчишек, о чём-то разговаривая. Они, как по команде, выпрямились и уставились на хозяина машины.

Толя, деловито кивнул на Павлика:

— Вот он и есть второй, который хочет в кружок…

— Ага! Отлично! Значит, нас уже трое…

— А меня примете? — беспокойно переминаясь, сказал долговязый мальчик в лыжных штанах, без рубашки. Туловище так загорело, что казалось почти чёрным, а волосы, наоборот, выцвели и золотились. Мальчик кивнул на Павлика: — Вот он говорит — можно, а я себе думаю: дай-ка я у вас спрошу, поточнее будет…

— Это — Гриша Тихонов, из нашего класса… — доложил Павлик.

— Что ж, можно принять. Машинами интересуешься? — спросил мотоциклист.

— А то как же? Третьего дня ходил завод смотреть, да на паровозников нарвался — выгнали..

— Это не ты штанами за забор зацепился? — вспомнил Толя рассказ сцепщика Самойлова и засмеялся.

— Вот ещё глупости! И через забор не лазил — по железной дороге приехал… — Толя продолжал смеяться, и Гриша сердито сказал: — Чего смеёшься? Моими штанами, если хочешь знать, не зацепишься: они на резинке, живо соскочат. — Он показал, как легко и быстро, в случае необходимости, можно избавиться от штанов. — Нарочно придумал: когда купаешься, очень даже хорошо: зацепил пальчиком и готово.

— Скажите пожалуйста, а вы машину водить нас научите? — вежливо спросил чистенький мальчик в брюках гольф и белой сорочке. Он шёл в библиотеку, о чём свидетельствовала зажатая подмышкой книга. и остановился посмотреть на мотоцикл.

— Вот именно, практически: как газ давать, как скорость включать и всё такое… Покажете, а? — встрепенулся Гриша Тихонов и от возбуждения подтянул свои штаны чуть не до шеи.

Все собравшиеся вокруг мотоцикла ребята замерли, ожидая ответа.

— Само собой! — сказал мотоциклист и даже плечами пожал. — Кому нужен такой кружок, если в нём нельзя научиться водить машину? Даже не представляю…

Мальчики согласно закивали головами: верно, верно, никакого интереса нет заниматься впустую…

Мотоциклист уселся на широкие прохладные ступени крыльца, с греском расстегнул застёжку-молнию на комбинезоне, вытащил блокнот и записал всех ребят. Набралось пять человек, шестой — чистенький мальчик — побежал домой советоваться.

— Вот и начало положено! — сказал мотоциклист.

Он расположился поудобнее и, подперев коленкой блокнот, начал читать ребятам учебный план. Ребята с уважением смотрели на него: вот этот берётся за дело прямо с ходу…

Присланный комитетом комсомола руководитель кружка юных автомобилистов Юрий Николаевич Сомов работал первый год технологом на главном конвейере. Ему было двадцать лет, он закончил автомеханический техникум и страстно увлекался машинами. Из первых получек, он собрал деньги на покупку мотоцикла «Москва», которому и отдавал свой досуг. Не было для Сомова большего удовольствия, чем повозиться с машиной и потом на предельной скорости попробовать её ход за городом на автомагистрали.

Однако недавно Юрий почувствовал, что интерес у него к своему мотоциклу понизился: машина оказалась тихоходной, ездить на ней было скучно. «Потерпел бы месяц-два, купил бы „ИЖа“ — вот этот даёт скорость!» — думал он с досадой.

В это время комитет комсомола ему предложил руководить кружком юных автомобилистов на детской технической станции.

— Сначала отремонтируйте завкомовский мотоцикл, поездите на нём, а потом мы подумаем. Может быть, раздобудем старенькую легковушку. Есть у меня на примете…. — говорил Сомову секретарь комитета-комсомола Костя Богачёв.

— Какой марки мотоцикл? Двухтактный? — спросил Юрий.

— Двухцилиндровый, четырёхтактный…

— Четырёхтактный… — задумчиво повторил Юрий.

«Мощная машина, почище „ИЖа“ будет, сил двадцать наверняка. Как раз то, что нужно! Счастье само в руки идёт», — подумал он и поспешил согласиться.

На этот вечер у Юрия была намечена интересная поездка в глубь гор, к маленькому озерку Чертаныш. Однако, выйдя из комитета комсомола, он задумался.

Чистенькая зелёная «Москва» с высоко поднятым задним колесом стояла под крыльцом у стены. На этот раз Юрий взглянул на неё уже без прежнего удовольствия. Новая машина, которую предстояло взять к свои руки, отремонтировать и попробовать в езде, казалась ему более интересной, волновала, влекла к себе.

«Надо посмотреть, как там и что…» — сказал он себе, завёл мотоцикл и, вместо Чертаныша, отправился отыскивать детскую техническую станцию. И тут же взялся за организацию кружка.

Глава четырнадцатая

МОТОЦИКЛ «ПТ-10»

Не прошло и двух дней, как весть о том, что на технической станции — организуется автомобильный кружок и в нём будут обучать вождению машины на практике, — разнеслась по городу. Мальчишки приходили целыми компаниями.

Работа шла полным ходом, всюду суетились ребята. За два дня было сделано немало, и комната приобрела настоящий вид. Слева стояли три слесарных верстака с тисками и инструментальными ящиками. Каждый был украшен табличкой: «Моторный корпус», «Кузовной цех», «Цех электриков».

Разделиться на цехи придумали сами ребята, а Юрий Николаевич определил, какому цеху что предстоит делать: моторному — подготовить двигатель, кузовному — привести в порядок гондолу, сёдла и колёса, цеху электриков — исправить аккумулятор и динамомашину, проверить всю электрическую проводку и фонари освещения.

С правой стороны были устроены высокие стеллажи, тоже снабжённые вывеской: «Склад запасных частей». Правда, никаких запасных частей ещё не было. Чтобы заполнить пустые полки, на них разместили те самые старые автомобильные детали, которые хранились в фанерном ящике Павлика. Много всякой всячины принесли и другие ребята. Гриша Тихонов притащил даже исправный настольный вентилятор, на котором не хватало всего двух лопастей… Конечно, всё это было не то, для работы не годилось, но мальчики не унывали: было бы куда тащить, а уж запасных частей насобирать они сумеют.

Одно отделение на стеллажах ребята предназначили под библиотеку. Книг было ещё немного. Толя принёс стопку старого журнала «Автомобилист», который ему отдал Мирон Васильевич. Павлик принёс книгу «Рядом с водителем» — тоже подарок отца. А главной книгой был принадлежавший Юрию Николаевичу справочник о мотоциклах.

— Имейте в виду, ребята, без литературы нам не обойтись. Прежде всего надо заняться теорией…

Один час занятий посвящался беседам о мотоцикле. Чтобы они проходили совсем так, как на заводе, ребята водрузили над библиотекой большую вывеску — «Красный уголок». Каждую свободную минуту мальчики бегали сюда, листали книги, с увлечением рассматривали в справочнике рисунки и чертежи, изучали названия частей мотоцикла.

В глубине комнаты, у самых окон, виднелась ещё одна вывеска: «Механическое отделение». Механизмов имелось немного: гришин вентилятор, выпрямитель для зарядки аккумуляторов, настоящий сверлильный станок и маленькое электрическое точило, на котором наждачный диск в случае нужды можно было заменить круглой пилой. Выпрямитель, станок и точило подарил ребятам завод. Нужды в них никакой не было, но… не отказываться же? Пригодятся!

А посреди комнаты стоял круторогий мотоцикл с гондолой, пристёгнутой к его поджарому боку. Вид имел он неказистый: фара разбита, с заднего седла свисал большой клок вырванной резины, краска на гондоле и крыльях облезла, обнажилось ржавое железо. Но и это не огорчало ребят: на то и руки, чтобы привести всё в порядок!

Новичков встречал Юрий Николаевич.

— Ага, пополнение? Отлично! — говорил он, осмотрев их беглым и внимательным взглядом. — Записывайтесь у секретаря! Павлик, прими новеньких!

Павлик ветошкой вытирал вымазанные руки, вынимал из инструментального ящика аккуратно разграфлённую тетрадку, ручку, чернильницу и деловито спрашивал:

— Фамилия? Зовут? Сколько лет? Какой класс?

Всё это он знал и так — приходили мальчишки с ближайших улиц, знакомые давным-давно, — но уступок не делалось никому; Екатерина Павловна целый час инструктировала «секретаря» о том, как надо составлять «анкетные данные» и вести всю «отчётность».

Однажды, когда ребята уже заканчивали оборудование комнаты и готовились к разборке мотоцикла, к ним пришли девочки из вышивального кружка во главе с круглолицей, курносой Ниной Жмаевой, задорно потряхивавшей коротко остриженными чёрными волосами. Мальчики насторожились. Девочки потоптались у входа и, видя, что их никто не приглашает и не намерен приглашать, решительно двинулись вперёд.

— Это что у вас, ребята? — спросила Нина, остановившись у сверпильного станка.

— Не видишь, что ли? Станок сверлильный! — не особенно дружелюбно ответил Толя. «Зачем сюда девчонок принесло? Чего доброго, еще в кружок запросятся…» — подумал он.

— Такой маленький! А это?

— Электроточило! — буркнул Гриша Тихонов. Он оттачивал свой, ножик — другого применения для точила пока ещё не нашли, — и искры красиво изогнутой струёй вылетали из-под лезвия.

Полюбовавшись зрелищем, Нина заявила:

— Знаете что, мальчишки? Мы тоже хотим заниматься в вашем кружке!

— Так и знал! — с досадой воскликнул Толя. — Девчонок ещё нехва-тало£ Не примем!

— Почему? Что из того, что мы девчонки? Чем мы хуже вас? — Нина, воинственно повернулась к Толе.

— Чем, чем… Девчонки — вот и весь разговор!

— А хочешь, я тебе сейчас уши надеру? — сказала Нина и так решительно шагнула к Толе, что тот невольно шарахнулся в сторону.

Все захохотали, и Толя, мгновенно опомнившись и вспыхнув, как: кумач, ринулся ей навстречу.

— Тихо, тихо! — вмешался Юрий Николаевич. — А почему бы, в самом деле, не принять девочек? Среди женщин такие гонщицы встречаются — только держись! Павлик, запиши!

Павлик неохотно записал фамилии девочек.

Когда всё было подготовлено, наступило самое интересное — разбор мотоцикла.

От рамы открепили гондолу, сняли колёса, пузатый бензобак, выхлопную трубу. Потом вытащили мотор, и сразу мотоцикл стал похож нз скелет неведомого животного, беспомощно посматривавшего на ребят подслеповатой пустой фарой и бессильно растопырившего широкие рога руля.

— Ну, чисто козёл! — смеялся Толя. — И не подумаешь, что когда-то был мотоцикл…

«Цехи» занялись разборкой и чисткой узлов машины; Юрий Николаевич назначил начальников. Моторным корпусом командовал Павлик Столетов — на его обязанности лежала подготовка мотора.

Гриша Тихонов возглавил цех электриков — у него отец работал з аккумуляторном цехе, так что былое кем посоветоваться в случае какой-нибудь трудности. Электрики ремонтировали фару, проверили всю проводку на машине и, самое главное, разобрали весь аккумулятор.

Толе Васильченко, к его великому огорчению, достался кузовной цех: вместе с девочками он должен был привести в порядок гондолу, починить сёдла и заклеить камеры у колёс. Много крови попортили Толе насмешницы-девочки, не раз мальчика подмывало прибегнуть к помощи тумаков, но он, помня свою первую стычку с Ниной Жмаевой, сдерживался и посапывал. Впрочем, девочки работали хорошо, добросовестно и аккуратно, так что даже строгий Юрий Николаевич не мог найти никаких изъянов.

В эти дни Юрий Николаевич стал особо требовательным: каждая гаечка, каждый болтик, какими бы незначительными они ни казались, надо было очистить до зеркального блеска. А о более серьёзных деталях и говорить нечего: их выхаживали так, словно они предназначались не для мотоцикла, а для точнейшего хронометра.

— Как же иначе? — удивился Сомов, когда на первом производственном совещании ребята его спрашивали, зачем нужна такая аккуратность. — Что будешь делать с мотоциклом, если он подведёт в дороге? Сам пропасть можешь, да и машина пропадёт. Нет, ребятки, мотоцикл наш должен работать, как часы!

Эта мысль ребятам понравилась. Гриша Тихонов сказал:

— А что, ребята, давайте, вывесим лозунг над верстаками: «Добьёмся, чтобы наш мотоцикл работал, как часы!» Пусть каждый помнит и работает лучше!

— А скорость вы забыли? — возразил Павлик. — Надо, чтобы и скорость была хорошая. Предлагаю добавить: «…и мчался, как вихрь!»

— А мотоцикл надо назвать «ПТ-10», — предложил Юрий Николаевич.

— Идея строить машину принадлежит Павлику и Толе — значит, «ПТ», а работали над ней мы все, нас десять — значит «ПТ-10», — пояснил Юрий Николаевич. — Мне кажется, название интересное…

Павлик и Толя покраснели от удовольствия: сбывалась их давнишняя мечта, машину назвали их именами.

— Верно! Имя хорошее — «ПТ-10». Просто здорово! — обрадовалась Нина. — Мы его на гондоле напишем…

— Ну, если название придумали, то надо и эмблему придумать. Ещё солидней будет, — сказал Юрий Николаевич.

— Эмблему? А что это такое? — осведомился Толя.

— Как вам пояснить… Это изображение или предмет, условно обозначающий какую-то идею. Понятно?

— Очень сложно, нам не суметь. Шутка в деле — эмблема, — усомнился Толя.

— Вы клубного художника попросите, он вам нарисует…

— Верно, Толя, попросим, а? — загорелась Нина. — До чего же у нас красивая машина будет. — Она даже зажмурилась, представив себе гондолу с эмблемой и написанным вязью названием «ПТ-10».

Образ яркой, красивой машины теперь мерещился не только одной Нине…

Первым закончил работу моторный корпус: мотор был промыт, вычищен, блестел, как новенький. Износившиеся поршневые кольца заменили новыми. Раздобыть их помогла Ирина Сергеевна: она рассказала Николаю Фёдоровичу о затее ребят, тот подумал, усмехнулся и отдал распоряжение в инструментальный цех: выточить кольца для мотоцикла детской технической станции. Кольца выточили, а сменить их на поршнях было нетрудно… Павлик и все мотористы ходили победителями и снисходительно посматривали на остальных: эх, отстали, подтянитесь!

Вслед за мотористами закончили работу над гондолой, седлами и колёсами кузовщики. Гондола выглядела прекрасно: вся красная, со светло-жёлтой окантовкой, она несла на себе эмблему кружка — весь устремлённый вперёд, обтекаемый чёрный «ЗИМ» на жёлтом фоне. По краям эмблему обвивали мелкие буквы: «Детская техническая станция автозавода». На правом борту золотом было написано: «ПТ-10».

Кузовщики ликовали: Юрий Николаевич принял гондолу с оценкой «отлично». Толя подобрел и посматривал на девочек-кузовщиц более благосклонно, а Нину Жмаеву пообещал записать в список самой первой, когда придёт время садиться на мотоцикл.

Гриша был сам виноват в том, что цех электриков последним закончил свою работу. Начальник цеха перепутал плюс с минусом, собственноручно неправильно включил аккумулятор на зарядку, на выпрямителе всё задымилось, блеснула длинная искра — и у трансформатора сгорела обмотка. Батарею пришлось отправлять в завод на зарядку.

На втором производственном совещании, собранном в честь оконча ния ремонтных работ, «цехи» ожесточённо заспорили за первое место.

— С какой стати? — горячился Толя. — За что мотористам первое место? Разве они сами кольца точили? Папу попросить каждый может, — он язвительно добавил: — Особенно, если папа ещё и директор…

Павлик багрово покраснел: во-первых, папу он не просил, а сказал маме, что у них нет колец для поршней, а папа сам распорядился. Во-вторых, кольца им самим всё равно не сделать, пришлось бы обращаться на завод. В-третьих, разве он виноват, что у него папа директор? Это со всяким может случиться…

В упор уставясь на Толю, он выпалил всё это одним духом.

— Знаем, знаем! — кричал Толя. — Захотелось первым поехать на мотоцикле, вот и попросил…

— Вовсе не поэтому! Если хочешь знать — я отказываюсь ехать первым на мотоцикле, вот что! Чтобы не было разговоров! Моторный корпус передовой потому, что все ребята хорошо работали, а не я один, как ты не понимаешь! При чём тут я? — Павлик помолчал, передохнул и перешёл в наступление: — Ты лучше скажи: эмблему кто вам нарисовал? Вы сами, да?

Толя смешался: эмблему рисовал дядя Коля, клубный художник, и он же помогал им подобрать такие краски, чтобы всё было красиво и ярко.

— А электрики сами зарядили аккумулятор? Его не на заводе заряжали, да? — напирал на Толю Павлик. — Почему кузовщикам и электрикам могут помогать взрослые, а мотористам не могут?

Поднялся спор, из которого выяснилось, что все цехи желают одного: чтобы вопрос о первенстве был решён справедливо, больше никому ничего не надо! Справедливо мог решить один Юрий Николаевич, а он сидел на подоконнике и молчал.

Пришлось ему встать и высказаться. Первое место он посоветовал всё-таки присудить моторному корпусу: они выполнили самую ответственную часть работы, отремонтировали сердце машины, а второе — кузовщикам за красивую гондолу.

— Кому дать право первой поездки, решим потом, когда закончим сборку и начнём ездить… — сказал он и опять уселся на подоконник.

Все молчали, только Гриша Тихонов шумно вздохнул:

— А мы — последние? Так я вас понимаю?

— Что делать, Гриша? У вас — авария, выпрямитель сожгли. За аварию, знаете, что на заводе бывает?

Страсти понемногу улеглись, и было решено поступить так, как советовал Юрий Николаевич.

Собирали мотоцикл в гараже, устроенном в одном из сарайчиков во дворе технической станции. Как и на главном конвейере завода, сборка заняла немного времени. Часа через два машину выкатили на середину двора, и Юрий Николаевич с ключом в руках обошёл мотоцикл со всех сторон и проверил гайки, хорошо ли привинчены. Слабые он подтянул налегая изо всех сил на ключ.

Потом другим, маленьким ключиком он включил зажигание, повернул немного рукоятку на руле — подал газ, и сильно нажал на педаль кикстартера. Мотор сердито и глухо буркнул и замолк.

Сердца у ребят так и замерли: неужели не заведётся? Все посмотрели на Павлика: вот так начальник моторного корпуса, отремонтировал мотор, нечего сказать! А ещё хвастался, мы — мотористы! Павлик побледнел. и съёжился, словно ему внезапно стало холодно…

Юрий Николаевич наступил на педаль второй раз — мотор не рабо тал. Тогда Юрий Николаевич обошёл кругом мотоцикла, осмотрел его издали, потом вблизи, потрогал свечу, провода, посигналил и нажал на педаль в третий раз. Мотор зарокотал и из выхлопной трубы вырвалась синяя лента газов. Она клубами окружила Юрия Николаевича, мотоцикл, столпившуюся кучку ребят, запахло горелым бензином.

— Ура! Завёлся! — восторженно закричал Павлик, густо покраснев Кажется, он совсем не дышал все эти минуты.

Юрий Николаевич отрегулировал подачу смеси, и мотор как бы успокоился, захлопал ласково, мягко, выбивая редкие голубые клубки дыма из глушителя. Ребята кинулись ловить эти тёплые, упругие комочки, но поймать не могли, только ладони у всех запахли бензином.

— Каково, а? — довольно улыбнулся Юрий Николаевич. — Совсем другой звук, почти бесшумная работа! Вот что значит четырёхтактный двигатель.

Павлик и Гриша залезли в гондолу, Толя занял место на заднем седле, и «ПТ-10», плавно покачиваясь, выкатился из ворот технической, станции.

Тихий летний вечер стоял над городом. На проспекте имени Сталина было много гуляющих. Они оглядывались на необыкновенную красную машину, скользившую по асфальту. Потом ребят узнали и приветствен-. но махали им руками.

Мальчики были довольны, чувствуя, что народ оценил их труд, увидел, во что они превратили старенькую завкомовскую машину и что она в самом деле красива и нарядна.

Сделав круг по улицам, «ПТ-10» вернулся на станцию, забрал трёх новых пассажиров, на этот раз девочек, и снова помчался по городу. Павлик, Толя и Гриша кинулись за ней на проспект Сталина: им хотелось со стороны посмотреть, как выглядит машина на улицах и на полном ходу.

— А когда мы сами будем водить, Юрий Николаевич? Завтра? — спросил Гриша, когда пробные поездки были закончены, ребята все покатались, машину вычистили и поставили в гараж.

— Рано, рано ещё! — Сомов снял кожаные водительские перчатки и платком вытер вспотевшие руки. — Надо вам к ней сначала привыкнуть. Завтра будем тренироваться при холодном двигателе…

Целую неделю ребята по очереди учились снимать газ, выжимать сцепление, включать скорости. Юрий Николаевич ставил перед водителями разные задачи: вот впереди завиднелся поворот — как надо к нему подъезжать? Сзади раздался сигнал обгона — как поступать? Впереди стоит машина — с какой стороны её можно объехать? На дороге препятствие — что делать?

— Снять газ! Выжать сцепление! Тормозить! — команды Сомова та и разносились по двору.

Ребята снимали газ, выжимали сцепление, тормозили, а каждый про себя думал: это нетрудно, когда двигатель молчит и машина стоит, как окопанная. А вот получится ли так хорошо, когда машина будет стремительно рваться вперёд, когда размышлять и соображать не будет времени?

Больше всех волновались девочки.

— Может быть, нам надо отказаться? — спрашивали они своего вожака, Нину Жмаеву.

Та их успокаивала:

— Раз, мальчишки смогут — и мы сможем! Ничего, девочки, не трусьте! — храбрилась Нина, а у самой сердце так и замирало, стоило лишь подумать, что вот настанет день и ей придётся самой, собственными — руками вести машину.

В субботу дверь технической станции украсилась новым изображением: мрачного вида мотоциклист, круто наклонив набок машину, мчался среди низеньких, каких-то чахлых гор, а из-под колёс во все стороны вылетала серая крупная, очень похожая на кляксы, пыль. Под колёсами мотоцикла было написано:

«Завтра на стадионе
в 12 часов
будут пробные поездки. Приходите все!!!»

Не было ещё и одиннадцати часов, когда Павлик начал собираться на стадион. Ирина Сергеевна заявила, что пойдёт с ним, и отправилась переодеваться. Павлик посмотрел ей вслед тревожными, почти испуганными глазами: что это? Не задумала ли она запретить ему ехать на мотоцикле?

— Зачем, мама? — спросил он. — Со мной ничего не случится. Там будет Юрий Николаевич…

— Хочу посмотреть, что у вас получилось.

— Ты же видела. Помнишь, когда мы катались по проспекту, ты сидела у окна…

— Тогда вы катались, а теперь посмотрю, как ты сам поведёшь машину.

Павлик отвернулся и стал смотреть в окно, мама шуршала платьем в соседней комнате. Ему и хотелось, чтобы мама посмотрела на него, когда он сядет в седло водителя и тронет с места машину, и в то же время он боялся, что ребята над ним будут смеяться: вот пришёл с маменькой, — испугался!

— Пойдём, Павлик! Что это ты такой? Я не буду тебе мешать, я только посмотрю…

Ирине Сергеевне стало немного грустно: сыну явно не хотелось, чтобы она шла с ним. «Давно ли боялся без мамы выйти на крыльцо, а теперь, кажется, мама и не нужна совсем…» — подумала она.

На стадионе ребята и не заметили, что Павлик пришёл не один: на центральной трибуне сидело ещё несколько родителей, и Павлик с облегчением вздохнул, увидев среди них маму Толи, Александру Фёдоровну.

Ровно в двенадцать часов у входа на стадион раздался сигнал. Ребята кинулись открывать широкие решетчатые ворота с эмблемой завода на створках — выпяченным вперёд округлым радиатором грузовика. Блистая краской, «ПТ-10» ворвался на стадион, сделал круг по беговым дорожкам и остановился перед главной трибуной. Из гондолы вылезла Екатерина Павловна и поднялась к родителям. На стадионе стало так тихо, что можно было слышать, как скрипят деревянные ступени лестницы под грузными шагами Екатерины Павловны.

Юрий Николаевич бесшумно выстроил ребят в линейку перед мотоциклом и скомандовал:

— Смирно!

Ребята замерли. А Сомов, чётко отбивая шаг, поднялся на трибуну, остановился перед Екатериной Павловной и торжественно отрапортовал:

— Товарищ директор технической станции! Мотоцикл «ПТ-10» отремонтирован силами кружка юных автомобилистов и готов к тренировочным поездкам. Разрешите начать?

— Начинайте, начинайте! — махнула рукой Екатерина Павловна и добавила: — Только осторожней, Юрий Николаевич. Пожалуйста, осторожней!

— Слушаюсь!

Юрий Николаевич спустился с трибуны, вынул из полевой сумки. «Список личного состава» и громко назвал:

— Павел Столетов!

— Есть! — откликнулся Павлик.

— К машине! Остальные — вольно и на трибуну!

Павлик побежал к мотоциклу.

— Завести!

Павлик нагнулся, осмотрел мотор, выпрямился и нажал ногой на педаль кикстартера. Мотор заработал.

— В седло! — скомандовал Сомов и сам сел в гондолу. — Первая скорость! Вперёд!

Прикусив губу, Павлик выжал сцепление, включил первую скорость, добавил газ и медленно отпустил рукоятку сцепления. Мотоцикл дрогнул и покатился вперёд.

Ирина Сергеевна взволнованно- следила за маленькой, чуть пригнувшейся вперёд фигуркой сына с широко распахнутыми руками, держащими руль. Вот он уже на противоположной стороне зелёного поля. Близится поворот, и лицо мальчика точно окаменело от напряжения. Не отрываясь, он смотрит на посыпанную песком, очерченную меловой полосой беговую дорожку. Вот он мчится мимо трибуны, бросает взгляд на зрителей, встречается глазами с мамой, смеётся и, подняв левую руку, приветственно ей машет.

— Не смей! Не смей! — кричит ему Ирина Сергеевна и тревожно теребит накинутый на плечи кружевной полушалок. — Ухарь какой! Разве можно отрываться от руля?

Мотоцикл уходит на другой конец стадиона, и Ирина Сергеевна внезапно чувствует, что она перестала его видеть. Смахнув украдкой слезу, она сказала сидевшей рядом матери Толи, Александре Фёдоровне:

— Подумайте только, ведёт машину! А ведь я его до сих пор считала малышом.

— Для нас они малышами будут до седых волос, — ответила Александра Фёдоровна и отыскала глазами сидевшего на трибуне Толю.

Тот нетерпеливо егозил на месте, ожидая своей очереди вести машину, он-таки добился права сесть вторым в водительское седло мотоцикла.

Ирина Сергеевна вздохнула. Она вспомнила, как шесть лет тому назад сна привела Павлика первый раз в школу. Тогда ей казалось, что он встал на первую ступень жизненного пути.

Неужели сын поднялся на вторую ступень своей жизни? Очевидно, да!

Глава пятнадцатая

ВСТРЕЧА НА АВТОСТРАДЕ

Тёмнозелёный хребет тяжело навис над долиной. Густой сосновый лес покрывает его от подножья до самой верхушки. Тёмные лесные волны то подступают к серому полотну автострады, протянувшейся вдоль хребта, то отходят в сторону, открывая гладкую поляну с одиноким домиком лесника на краю. Вокруг лесниковой избушки — узкие тропинки. Они уходят в лесную чащу, а одна, пошире, протянулась к автостраде. Высоко поднял тонкую шею журавль над свежевыструганным срубом колодца. За домиком темнеет вход в ущелье, серые скалы сторожами нависли над входом в него.

Рядом с автострадой, набегая на камни, стремительно несётся неширокая горная речушка. Она тоже то подходит к самому полотну автострады и плещется у выложенного булыжником крутого откоса, то отбегает в сторону, к противоположному хребту и прячется за шумливый берёзовый лесок, за пологий холм, весь издырявленный старательскими шахтами. По асфальту автострады скользят машины. Бегут к заводу грузовики, в кузовах у них громыхают поковки или, высунувшись далеко назад, тонко позванивают концы длинных круглых и квадратных металлических полос — проката. Ползут грузовые лесовозы с огромными связками свежеобтёсанных брёвен, на боках у которых слезинками светятся прозрачные капли смолы. Басовито урчат длинные голубые автобусы, переполненные туристами в широкополых соломенных шляпах, приехавших со всех концов советской земли полюбоваться неувядающей красотой южноуральских гор. Словно метеоры, стремительно и бесшумно проносятся легковые «Победы», «ЗИМы» и «Москвичи», поблескивая на солнце лакировкой, такой светлой и чистой, что рядом с машинами бегут отражённые её боками «зайчики».

Никогда не пустеет горная уральская дорога, днём и ночью, зимой и летом её обкатывают тугие, узорчатые покрышки автомашин.

На бесконечной ленте магистрали краснеет уже знакомый нам мотоцикл «ПТ-10».

Он пролетает мимо ущелья у лесниковой избушки, огибает кудрявый берёзовый лесок, проносится у подножья изрытого старателями холма. За рулём — Павлик, на заднем седле — Толя, в гондоле — Юрий Николаевич.

Автострада, покружив у берега реки, развернулась и вдруг выпрямилась в ровную, как стрела, линейку. На много километров вперёд видна втиснутая в светлую зелень травы и леса серая лента дороги, поглощённая горизонтом.

— Попробуй третью! — командует Павлику Сомов. Павлик только этого и ждал.

— Хорошо! — крикнул Юрий Николаевич.

Ветер бьёт в лицо, с гулом и свистом несётся мимо ушей. От быстроты, оттого, что так пряма и ровна дорога, так хорошо и уютно стоят кругом зелёные уральские горы, у мальчиков возникает радостное и щемящее чувство полёта и стремления вперёд. Им кажется, что «ПТ-10» вот-вот оторвётся от асфальта, взлетит вверх и поплывёт над горами, лесами и сзёрами.

Толя приподнимается в седле, вытягивает шею и через плечо Павлика смотрит на спидометр. Стрелка на чёрном циферблате качается у цифры 40, то перейдёт её, то сдвинется назад.

— Павлик! — кричит он. — Смотри-ка: сорок километров в час. Павлик тоже взглядывает на спидометр. Стрелка уже перевалила за сорок и качается около пятидесяти.

— Больше! — кричит он в ответ, смотрит на дорогу и улыбается.

Тотчас его лицо становится серьёзным. Впереди видно что-то подозрительное: небольшой лесок, поворот на просёлок и на повороте — не то жерди, не то перила мостика. Всё это ещё далеко, различается плохо, но Павлик сбавляет газ и настораживается: видит ли Юрий Николаевич?

Оказывается, он заметил, и Павлик слышит его голос:

— Не волнуйся, впереди — мостик. Сбавь ещё газ и перейди на вторую скорость.

Как он только различил, что впереди мостик? Павлику всё ещё кажется, что на повороте устроен какой-то плетень. Он напрягает зрение, всматривается: да, мостик, да ещё какой! Настил его приподнят над дорогой сантиметров на двадцать. Вот бы тряхнуло! Все бы рессоры полетели, если бы он мчался на третьей скорости! Да и теперь ещё скорость велика, ударит здорово! Разве притормозить?

— Тормозить не надо! Сбавь газ! — слышит он спокойный голос справа.

Мостик приближается всё ближе и ближе. Уже видны сучки на маслянисто-жёлтых, обтёсанных брёвнах настила. Толчок. Мотоцикл встряхнуло, он с грохотом проезжает по брёвнам и спрыгивает по ту сторону моста.

— Добавь газ! — говорит Сомов и про себя бормочет: «Вот так отремонтировали мост. Подсыпку-то сделать забыли!»

Дорога перед машиной опять прямая и гладкая, и Павлик сам, без команды, решается перейти на третью скорость. Но, странное дело, получается что-то не то: мотор ревёт натужно, тянет с усилием, скорость не возрастает, а всё падает и падает, как будто кто-то цепкий схватил мотоцикл за колёса и тянет назад, не даёт им крутиться. Павлик смущённо смотрит на Сомова.

— Разве не видишь? Подъём! Переходи на вторую!

И правда: на второй скорости бессилие мотора исчезает, он набирает быстроту, и машина легко и плавно взбирается в гору.

Павлик размышляет: как это получилось, что он не заметил подъёма, не догадался, почему ослабел мотор? Правда, подъём маленький, но зато длинный и пологий. Он должен был его заметить. Мало, мало у него ещё умения видеть дорогу! Вот и мостик различил только после Юрия Николаевича…

— Дорога! — слышит он строгий голос Сомова.

Впереди — поворот, задумавшийся Павлик его не заметил. «ПТ-10» несётся прямо к кювету, и Павлик резко поворачивает руль влево, так резко, что машина тотчас становится поперёк дороги и хочет прыгнуть в левый кювет. Павлик рывком поворачивает руль вправо и так, сделав несколько зигзагов, наконец, выравнивает машину и ведёт её прямо по правой стороне дороги.

— Плохо! — выговаривает ему Юрий Николаевич. — Вот так и делаются аварии!

— Размечтался! — презрительно говорит Толя, которого больше всех болтало, когда мотоцикл выделывал восьмёрки. — Разинул рот и едешь!

Павлик краснеет и молчит.

«ПТ-10» сворачивает к просёлку, ведущий к санаторию Куштума. По пологому склону дорога поднимается в гору. Лес подступил вплотную, желтостволые сосны тесно стоят вдоль обочины. Они вытянулись ft струнку, точно отдают честь мчащемуся мимо мотоциклу.

С гребня горы открывается широкий вид на озеро Куштума. Под горой белеют длинные корпуса санатория, видны усыпанные песком чистые аллеи парка, цветники, заросли черёмухи, сирени, акации. У самой воды лежит светлая кремовая лента пляжа с десятками загорелых человеческих тел.

Дорога идёт вниз по пологому склону.

— Выключи мотор! — слышит Павлик. — Держи на конец пляжа! Мотор умолкает, и мотоцикл самоходом несётся под гору. В ушах свистит воздух, под машиной звонко брякает какая-то железка. Переднее колесо врезается в белый песок, и машина останавливается.

Наступает тишина, такая непроницаемая, глухая, что от неё ломит уши. Слышно, как скрипят пружины сидения под вылезающим из мотоцикла Юрием Николаевичем. Ребята тоже спрыгивают с сёдел и с удовольствием разминают ноги.

— Искупаться бы! — мечтательно говорит Павлик. — Или на лодке покататься…

Сомов смотрит на озеро, сверкающее под яркими лучами солнца. В туманном мареве озёрной глади чуть видны чёрные точки лодок — это катаются отдыхающие. Он не прочь искупаться, но нельзя: на станции ждут ребята и, наверное, волнуются, они и так задержались в поездке.

— Васильченко! За руль!

Вот оно, долгожданное мгновение: он поведёт «ПТ-10» обратно на завод, теперь его очередь. Толя так волнуется, что, кажется, даже расхотелось вести машину. Но тотчас же успокоился, как только прыгнул в седло и взялся за рога мотоцикла.

— Уже ошибка! — с сожалением говорит Юрий Николаевич. — Эх, Толя!

Толино лицо становится длинным и встревоженным. Как ошибка? Ведь он только ещё сел в седло и чуть дотронулся до руля. Где же он мог допустить ошибку?

— Хотел бы я посмотреть, как ты заведёшь мотор, сидя в седле, — говорит Сомов.

Правда! Об этом Толя и не подумал. Он спрыгивает с седла и сосредоточенно запускает мотор. Горячий, пышущий жаром двигатель мгновенно отзывается на толчок толиной ноги и сердито взвывает. Толя знает, как надо его успокоить: чуть-чуть от себя повернуть ручку подачи газа. Он это делает, и мотор успокаивается, работает с ровными редкими хлопками.

В такт ему, — пожалуй, немного быстрее — бьётся толино сердце. Он внимательно осматривает дорогу. Задача довольно трудная: на небольшой полянке, вокруг цветника, надо развернуться и вывести машину в аллею, за которой начинается подъём в гору. Он видел и знает, как это делается, но самому выполнять такую задачу не приходилось. Сумеет ли?

Толя ощущает на затылке дыхание Павлика, чувствует на себе внимательный, испытующий взгляд Юрия Николаевича и как-то всем боком видит приподнявших головы отдыхающих на пляже, которые с любопытством смотрят на него. Всё это придаёт Толе смелости, и он быстро проделывает всё, что нужно, чтобы двинуть с места мотоцикл: выжимает сцепление, добавляет газ, переводит рычаг на первую скорость.

— Вперёд! — звучит команда, и Толя медленно и плавно отпускает рукоятку сцепления, одновременно круто поворачивая руль.

Отдыхающие вскочили с мест и наперегонки бегут к аллее, на которую выводит Толя свою машину. Они машут руками и кричат, не то восторженно, не то недоумевающе:

— Да будь ты неладен! Пузырь, а ведёт машину!

Толя искоса, краешком глаза, взглядывает на загорелых, бурна аплодирующих людей и тотчас сосредоточенно впивается в дорогу. Сердце успокаивается, становится легко и радостно. Как хорошо ощущать машину, покорную малейшему движению руки! Толя смотрит на свои вздрагивающие при толчках руки на дуге руля и удивляется: неужели это он, его руки держат руль и ведут машину?

— Дорога! — слышит он строгий, предостерегающий голос Юрия Николаевича.

«ПТ-10» едет по самому краю подъёма, рядом с невысоким земляным валиком, отгораживающим дорогу от обрыва. Машина начала крениться — это колесо гондолы уже взобралось на вал. Сейчас машина перевалится за него, и они полетят вниз.

Толя растерянно соображает, что надо делать, а мотоцикл наклоняется всё больше и больше…

— Не теряйся! — слышит он голос Юрия Николаевича, и рука в чёрной кожаной перчатке ложится на его руку, поворачивает руль влево.

Машина выходит на середину дороги и спокойно бежит в гору.

Павлик взволнованно дышит за спиной у Толи: положение было-таки опасное, вполне могли перевернуться или скатиться под откос. Эх, Толька! Упрекал меня в том, что замечтался, а сам?

Толя тоже потрясён своей оплошностью. Как это так получилось, что он зазевался и чуть не спустил машину под откос? Ведь он же хорошо знает, что в пути надо смотреть только на дорогу и больше никуда!

Они выехали на автостраду и догнали грузовик. Густые клубы пыли и приторный запах отработанного газа летят прямо в лицо мотоциклистам, и Толя взглядывает на Сомова: не надо ли обогнать?

— Обгоняй, только обязательно слева! — разрешает тот.

Толя и сам знал, что машину обгоняют лишь слева. Он добавил газ и дал сигнал обгона. Водитель грузовика стал прижимать машину к правой бровке, открывая Толе путь вперёд.

И вдруг, когда «ПТ-10» поровнялся с кабиной грузовика, водитель начал давать резкие, отрывистые гудки. Толя ответил протяжным, раскатистым сигналом.

— Без дела не сигналят! — строго заметил Юрий Николаевич. — Ишь разговорились!

— Так ведь папа же едет! — заливаясь ликующим смехом, ответил Толя. — Видали, как я его обогнал?

Мирон Васильевич продолжал давать резкие, отрывистые сигналы.

— Слышите, слышите? Сигналит папа, ох, и сигналит! — Толя беспокойно вертелся в седле. Ему хотелось оглянуться, посмотреть на отставший грузовик и в то же время надо было следить за дорогой.

— Спокойно! Просит остановиться! — сказал Юрий Николаевич, наблюдая за грузовиком. — Остановись!

Грузовик тоже остановился, и Мирон Васильевич вышел из кабины. По водительской привычке он окинул взглядом свою машину и медленной, развалистой походкой подошёл к ребятам. Посмотрел на «ПТ-10», на Павлика, на Сомова, а на Толю даже и не взглянул.

— Здорово живёте! — сказал он и кивнул на «ПТ-10». — Наладили? Ну, как тянет?

— Прилично, — сказал Сомов. — Компрессия, конечно, ослаблена, но ехать можно.

— Когда мы в санаторий ехали, я скорость до пятидесяти свободно довёл, — сказал Павлик.

— Довёл, а потом размечтался и чуть в канаву не завёз, — сказал Толя.

— А сам-то ты? Молчал бы уж! — сказал Павлик и пошёл осматривать гайки, не отвернулась ли какая-нибудь из них.

Мирон Васильевич, заслонив ладонями спичку, прикуривал. Толя теребил кромку пионерского галстука. Он не мог понять, как отнёсся отец ко всему происходящему: не то рассердился за то, что посмел обогнать отца и самостоятельно вести машину, не то, наоборот, похвалит. По лицу его определить это было трудно.

— Ребятишки-то ничего? Ведут?

— Ведут. Им только дорогу давай, — ответил Сомов.

— А ты не вертись в седле, как сорока на притыке! — неожиданно обратился Мирон Васильевич к Толе. — Что это за мода — водителю по сторонам смотреть? Гляди у меня! Дорога — дело серьёзное…

И хотя отец говорил сурово и сердито, но по смешинкам, игравшим в глубине его глаз, Толя понял, что отец им доволен.

— Не буду, папа! Да я и не вертелся совсем. Это только тогда, когда тебя заметил.

— То-то же!

— А ведь я тебя здорово обставил, а? — сказал Толя и засмеялся.

— Здорово, здорово, — согласился Мирон Васильевич. — Знал бы я, что это ты сигналишь — ни за что не уступил бы дорогу.

Он поерошил голову мальчика и добавил задумчиво:

— Ведь я вас остановил, чтобы тебя с руля снять… А теперь думаю: пускай едет! Ведь и за меня батя боялся, когда я в первый раз садился верхом на лошадь. И ничего — цел остался. Такой уж, видно, закон у нашей жизни: я в шесть лет верхом на лошади поехал, а сын у меня а одиннадцать — на мотоцикле. Ну, поехали. По машина-ам!

Толя завёл мотор и постарался возможно более плавно отпустить рукоятку сцепления. Мотоцикл покатился вперёд. Павлик оглянулся и помахал рукой стоявшему у своего грузовика Мирону Васильевичу.

А Толя, не отрываясь, смотрел на дорогу. Широкая и прямая асфальтированная магистраль развёртывалась перед ним километр за километром. Мальчику казалось, что это сама жизнь расстилается передним, влечёт и манит к себе своей неизведанной глубиной…