Свет в лабиринте неожиданно погас. Бэрд Ли вскрикнул и услышал в голосе Сагора насмешливую улыбку:
— Надеюсь, вы испугались не потому, что боитесь не найти выхода теперь.
— О нет, теперь, после ваших объяснений, я нашел бы выход и с закрытыми глазами.
Да, зрение было бы бессильно указать дорогу в лабиринте, где повороты чередовались с неотвратимой точностью, пол был гладок, а на ровно окрашенных в один спокойный цвет стенах нигде ни одного знака, сделанного человеческой рукой.
— Нет, я не боюсь, — повторил Бэрд Ли, уверенно шагая по упруго твердому полу и слыша по отзвуку шагов, что приближается тройной перекресток, — но что это значат, почему погашен свет?
— Это сигнал. Знак, что объявлена общая мобилизация армии этой страны.
— Как? — воскликнул Бэрд Ли, — общая мобилизация! Война! И вы говорите об этом так спокойно и равнодушно?
— Здесь мы повернем направо: слышите, влево стена повторяет откликом ваши взволнованные восклицания. Мы в углу лабиринта. Теперь мы пойдем к залу прямым путем, сказали бы у вас в Америке. Здесь мы пойдем изломанным путем, — и это будет кратчайшая возможная дорога.
Бэрда Ли задело насмешливое превосходство, с каким говорил Сагор, и он запальчиво ответил:
— Ну да, после математических работ Минковского и Эйнштейна мы знаем, что прямая не всегда есть кратчайшее расстояние между двумя точками...
Бэрду Ли почудилось, что Сагор беззвучно рассмеялся, и он, взволнованный и тишиной, и темнотой, и неожиданной вестью, остановился, топнул ногой и закричал:
— Сто вам тысяч чертей в рот и одна ведьма на закуску, да перестаньте вы издеваться надо мной! Чего вы смеетесь?
— Я не смеюсь, — ответил Сагор серьезно. — Мы почтительно следим за работами ваших математиков. Они бережно подняли нить умственного труда, которую устала прясть седая и мудрая Европа. К сожалению, туча невежественных популяризаторов, думаю, сознательно, из социального расчета, закрыли от народным масс истинный смысл великих математических открытий конца XIX века. Беда европейской, а за нею и американской науки, что она, опираясь на опыт отдельных людей, поневоле принуждена и пытается применить его к жизни масс. Я бы сказал на вашем научном жаргоне: ваша наука ин-ди-ви-ду-а-ли-сти-чна. Фу, какое длинное и противное слово!
— Я не совсем понимаю вас, — пробормотал сердито Бэрд Ли, — мы говорим о кратчайшем пути, полагаю, что, где один пройдет скорее, там пройдет скорее и другой...
— И третий. Вы будете считать по одному до миллиарда.
— Ну-с!
— А между тем вот требование, которое установила революция начала нашего века: надо пути строить так, чтобы пройти сразу всем. И чтобы не было паники и замешательства. По прямой дороге ближе одному: а мы строим свои пути так, чтобы было ближе всем, хотя бы все двинулись сразу.
— Но один при этом что-нибудь теряет. А если теряет один, то-есть каждый, значит, все теряют, — простодушно сказал американец.
Тут Сагор действительно рассмеялся и ответил:
— Простите мне мой смех. Я вспомнил про «Ходынку». В старину один русский царь обещал как-то выдать однажды каждому из своих подданных по одной кружке из простой жести. И выросли горы трупов. Вот что значит один, когда он думает угодить всем.
Несколько пристыженный и сбитый с толку, Бэрд Ли попробовал переменить тему разговора...
— Я начинаю понимать, что по сети этих коридоров всем ближе, т.-е., если взять все движение людей в целом. Меня пленяет иное: это отчетливое стремление ваших строителей к минимуму материала; чем меньше затрачивается материала, тем сооружение совершеннее. Здесь вы следуете природе: она строит точно так же.
Берд Ли, полагая, что сказал Сагору самое приятное, ждал от него ответного комплимента.
Однако, Сагор долго молчал. Они подходили уже к помещениям, окружающим центральный зал Дворца Земли, когда Сагор ответил, взвешивая каждое слово:
— Мы — строгие материалисты. То же, что говорите вы, проистекает от нищеты. Человек на земле тысячелетиями нуждался в материалах для своего жилья, орудий труда, одежды, пищи. Отсюда вся так называемая «экономика», в основе ее, как бы пышно и богато не строилась эта наука, лежит та же боязнь нищеты. Ограничимся архитектурой; подрядчики капиталистов строили, экономя материал, потому что это было им выгодно, — от этого своды ваших построек рано или поздно рушились. Вы строили развалины. Ваши инженеры стремились к «минимуму» материала, из тех же соображений они изощрялись в изобретении прочных, но легких конструкций. Но вы ошибаетесь: природа строит не так, ведь в ее распоряжении весь материал... Все совершается с экономией, но чего? Материала? Энергии? Труда? Капитала? Силы?... Ваша эпоха и ваша культура не дали ответа на этот главный вопрос. Почему? Потому что, хотя вы и называли себя иногда материалистами, но вы всегда стояли вне материала, вы его держали в руках, вы его подвергали обработке. Внутрь материала, в глубины материи вы никогда не проникали. А мы во всех наших действиях исходим из самого материала, из свойств его внутренней поверхности. Как бы это проще объяснить! Ну, вот, мы с вами стоим здесь в самом материале, из которого построен Дворец Земли. Строя его, мы стремились вовсе не к тому, чтобы поменьше затратить, а, наоборот, поменьше нарушить его целость. «Природа не терпит пустоты», — вот великий принцип, который забыт порабощенной наукой Европы...
Сагор замолчал. Эхо шагов показало, что они вышли под высокий свод. Впереди забрезжил свет выхода — совершенно синий, как это бывает после долгого пребывания в полной темноте.
Берд Ли простился с Сагором в глубокой задумчивости. Наверху его не поразили после всего, что он узнал о Новой Стране, спокойные лица тех, кто читал наклеенные на стенах объявления о мобилизации. Идя навстречу Янти, Бэрд Ли поймал себя на том, что у него пропадает нервная суетливость, усвоенная в раздражающей обстановке американских городов. Янти его спросила с лукавой улыбкой:
— Где вы пропали? Уж не заблудились ли вы в лабиринте нашего Дворца Земли?
— Да, мы гуляли там с Сагором, я узнал теперь, что в нем нельзя заблудиться... Итак, война. Я так и думал. Любопытно посмотреть, как вооружена ваша армия, что вы противопоставите нашим газовым атакам с воздушных кораблей.
Янти посмотрела в лицо Бэрда Ли с нескрываемым изумлением. И потом звонко расхохоталась.
— Ах, кровожадный американец! Кажется, вы мечтаете нас отравить хлором, как сусликов в норах?
— Ну, у нас есть вещи посерьезней хлора...
— О, да. Мы знаем это. На этот раз вы ошибаетесь. Ни вы нам, ни мы вам войны не объявили. Мы вам не объявим никогда. Но, если вы нападете на нас, мы будем защищаться...
— Чем?
— Да, — пылко продолжала Янти, не отвечая на вопрос, — мы будем защищаться, но и нападать, потому что, как учите вы, нападение есть лучший вид самообороны. Не так ли?
Она над ним смеялась, это ясно.
— С кем же война? Зачем мобилизация? Я не вижу никакого движения, волнения, никаких приготовлений? — спросил сбитый с толку Ли и прибавил ядовито, — я вижу, что вокруг меня опять сгущается туман...
— Нет. Все сейчас будет для вас ясно. Не хотите ли вступить в ряды нашей армии? Вот значок. Вам не придется сражаться с вашей родиной.
В руке Янти Ли увидел небольшую кокарду, такая же кокарда была приколота уже на левом плече у Янти...
— От вас не требуется ничего, кроме мужества, готовности пожертвовать собой за других в опасности...
— За других?
— Ну, за другого. Хотя бы за меня.
— За вас? О, да!
— Хорошо.
Янти приколола значок к левому плечу рубашки Ли и сказала:
— Отлично. Теперь надо поспешить. Фу! Как я испортилась с вами. Нам некуда спешить, но я столько теряю времени на разговоры с вами, на разъяснения, что, пожалуй, рискую превратиться в американку. Вы бы хотели этого? — внезапно спросила Янти.
Ли, застигнутый врасплох, ответил:
— Да... Нет... Да...
— Окончательно?
— Нет.
— Прекрасно. Коротко. Ясно. Определенно. Слушайте. Я отправлюсь по приказу агрокорпуса в промышленную область нашей страны. Вы со мной? Так. Мы забираем там всех свободных пауков.
— Ага! Вы против своих врагов разводите тарантулов и фаланг? О! это, быть может, ужаснее газовой атаки!
Янти безнадежно махнула рукой.
— Ну, да! Ваше пылкое воображение рисует вам такую картину: мы сажаем в бочки миллиарды триллионов скорпионов, фаланг, тарантулов, каракуртов и, налетев на Лондон, высыпаем все это на головы благочестивых граждан Великобритании...
— Гм! Я предложил бы в вашем положении бомбы, начиненные...
— Микробами чумы? Это уже было выдумано вами. Мы воюем не так. Не тратьте даром времени на вопросы, вы все увидите собственными глазами. Вот коляска. Едем!
Они уселись в коляску и покатились по наклонной плоскости. В обывательском жаргоне прошлого века «катиться по наклонной плоскости» было не хорошо, — это значило, что с человеком происходит что-то неладное. Но тут все, как мы знаем, беспечно катаются по наклонным плоскостям. Бэрд Ли тоже беспечно катился по наклонной плоскости через зеленые луга, на которых паслись тучные стада. Бэрд Ли в нетерпении не воздержался от вопроса:
— Где же мы с вами вооружимся этими пауками? Что это за оружие, если это не тарантулы? Гм! Я замечаю, что ваше молчание ядовито...
— О, мы учимся у более невинных тварей. Например, у коровы...
— Ее рога...
— Именно рога. Они имеют главным назначением своим...
— Бодать! — серьезно кивнул головой Ли.
Янти фыркнула и долго заливалась смехом. Отдохнув, сказала докторальным тоном профессора с кафедры:
— Милостивый государь! Рога коровы имеют главным своим назначением пролагать животному дорогу в чаще кустарников. А бодать только при случае. Вот и наша армия вооружена исключительно только орудиями труда, именно теми, какими мы работаем вообще. Первобытный дикарь копал землю той же самой палкой, какой оборонялся и сбивал плоды с веток. Ужасы милитаризма начались с тех пор, как некий воин понял, что камень в руке не орудие, а оружие. И начал делать вооружение.
Бэрд Ли обиделся совсем:
— Это начатки элементарной культуры? Не правда ли?
— Да. Мы защищаемся, как дикари, орудиями своего труда, — отбила Янти ядовитую насмешку, — самыми совершенными орудиями труда, какие только знала история культуры. Вы увидите, что за прелесть наши пауки. Не бойтесь, они не кусаются...
Бэрд Ли надулся, ему наскучило, что эта молодая девушка забавляется им, словно трехлетним мальчиком.
По скатам и подъемам коляска бежала с одной круговой наклонности на другую, пока, наконец, Янти не сказала:
— Вот сейчас, за этой наклонной плоскостью, мы входим в промышленную область.
Бэрд Ли ожидал увидеть лес черных труб, дым, копоть, вышки над нефтяными скважинами. Ожидание его было обмануто. Посреди зеленых лугов паслись стада овец; промышленная область отличалась от остальной страны только тем, что тут сеть путей была чаще, они были разнообразнее устройством; луга были тут и там прорезаны рельсами трамваев, нырявших в выемки и выныривавших из темных жерл туннелей.
Бэрд Ли и Янти спустились в один из туннелей, и перед взором американца открылись бесконечные улицы, переходы, залы, цехи освещенных сверху, через потолочные окна, подземных фабрик и заводов. Бэрд Ли понял, что промышленная область этой страны сплошь застроена в один этаж, а то, что ему сначала показалось земной поверхностью, было на самом деле плоской крышей, на которой была насыпана земля и посеяна трава. Некоторые улицы были открыты, и по их бокам, вдоль стен, шли тротуары из сплошного стекла.
— Не хотите ли посмотреть паука в работе? — предложила Янти, — мысль построить такого паука дали нам некоторые живые пауки, живущие в пустынях, они вырывают себе очень глубокие норы в твердом грунте. Наши пауки способны рыть норы даже в граните. Вот здесь, смотрите, готовятся опустить в новую скважину паука, мощностью в пятьсот киловатт...
Бэрд Ли увидел, что с потолка над отверстием скважины висит на тонком троссе, похожем на струну, орудие, весьма похожее на паука. Своим круглым телом оно напоминало закрытый электромотор, а восемью членистыми рычагами — лапки живого паука. Вместо челюстей во рту у электропаука Бэрд Ли увидел венчик фрез из какого-то желтоватого металла.
С пауком работал всего один инженер-рабочий. По просьбе Янти он с профессиональным безразличием стал объяснять Бэрду Ли устройство паука. Впрочем, он не столько объяснял, сколько показывал. Удивленный американец увидел, что механический паук во всем ведет себя подобно живому. Он то выпускал из себя тонкую паутину, то, перебирая лапками, взбирался по ней, сматывая нить. Опущенный на пол, паук пошел по нем; дойдя до стены, пополз по ней, — и тут Бэрд Ли убедился в силе, с которой вонзались в бетон клиновидные когти паука, понял, какая мощность приложена к каждой лапке этого бронзового насекомого.
Удивленный американец увидел, что механический паук во всем ведет себя подобно живому. Он то выпускал из себя тонкую паутину, то, перебирая лапками, взбирался по ней, сматывая нить...
Паук снова повис над трубой, где назначено бить новую скважину, и, повинуясь мановению руки рабочего, опустился в трубу. Из трубы тотчас через край посыпалась, словно из кротовой норы, земля. Через некоторое время паук начал подниматься и спиной своей вытеснил из трубы всю взрытую им землю, потом опустился снова, и слышно было, как зажужжали в глубине, грызя землю, его бронзовые челюсти.
— Неужели, — спросил Бэрд Ли, — он поднимается по этой паутине вместе с таким огромным грузом?
— Нет, он взбирается по стенке трубы, опираясь о ее неровности лапками. В общем, его устройство не сложнее карманных часов, которые не способны удивить даже ребенка.
— А труба?
Бэрд Ли помнил, что в американских скважинах, по мере углубления их, звено за звеном, насаживались стальные трубы. Тут он увидел иное. Вокруг отверстия, в которое опускался электропаук, был особый чугунный эмалированный кожух. Из-под него выходила медленно, по мере работы паука, блестящая труба, проникая в землю. Для Бэрда Ли стало ясно, что обсадная труба готовится здесь, на месте, но, каким способом, он не мог понять.
— Очень просто, — ответил инженер, — мы наращиваем трубу гальваническим способом из ванны никелевого купороса. Вот по этой трубе притекает насыщенный раствор; отсюда вытекает обедненный; это провода, здесь труба уплотняется беспоршневым гидравлическим прессом и им же выдавливается через кольцевое отверстие внизу. Этим способом мы изготовляем цельные трубы какой-угодно длины, хоть сотни километров.
— А что если паук там, в трубе, испортится, ну... захворает, что ли?
— Мы пустим достать его второго паука, но поменьше ростом, — вот видите, у нас есть паучки, способные проникнуть в Трубку диаметром в пять миллиметров, и их мы применяем для очистки извилистых труб от накипей и осадков в наших разнообразных трубчатых приборах. Пауки работают и в трубах водопроводов, в стоках канализации, очищая их от осадков или застрявших предметов.