На другой день вечером, когда стемнело и крапал мелкий дождь с нависшего хмурыми тучами неба, к ограде особняка, где томилась Аня, подъезжал автомобиль. В нем возвращалась откуда-то «мадам Веспри» с своим обычным спутником; автомобиль остановился перед закрытыми воротами решетки, и шофер ревом сирены стал вызывать дворника, чтобы тот открыл. В это время из-под лип с другой стороны улицы к автомобилю подбежал мальчишка и примостился сзади под кузовом, цепляясь за решетку для подвески чемоданов. Ворота открылись, автомобиль вкатился во двор. Дворник стал закрывать ворота. Пассажиры машины вошли в темный подъезд, а мальчишка в это время выскочил из-под кузова автомобиля и спрятался за выступом затейливого портала. Автомобиль укатил на задний двор в гараж. Дворник, затворив ворота, ушел в свою сторожку в подвале. Переждав еще минутку, мальчишка перебежал из-за угла под тень высоких тополей, посаженных под окнами с дворового фасада дома. Мальчишка снял ботинки, связал их шнурком и, повесив на шею, стал быстро и бесшумно карабкаться по стволу и сучьям самого высокого тополя вверх. Верхними ветвями тополь касался крыши и частью покрывал ее. Мальчишка ловко перебрался на огражденную низкой кованной решеткой железную крышу особняка; железо загремело под его ногами. Мальчишка приник к крыше и прислушался, но в доме и на дворе было тихо. Тогда мальчишка кошкой стал по краю крыши за барьером красться к небольшому балкону, свисающему над двором из мансарды особняка. Добравшись до балкона, мальчишка змеей проскользнул меж прутьев его высоких перил и, встав на железный помост, стукнул в закрытую стеклянную дверь балкона воровским «треугольным» ударом:
— Раз! Раз-два!
Дверь приотворилась, и детский голосок во тьме спросил:
— Это ты, Феденька?
— Я, Верка, открывай...
Дверь отворилась. Феденька юркнул в нее, нашел в темноте руки Верки, обнял ее и поцеловал.
— Чего ты меня потребовала? — спросил Феденька, — мне нынче не по делам на свидания ходить. Работа есть: крепкого пижона[46] подзорили. Пожалуй, на мокрый гранд пойдем.
— Ох, Феденька, тебе не надо, милый...
— Чудная! Мое дело маленькое: десять косых обещали. Я тебе венские туфли куплю. Лады? Ну, говори в чем дело?
Дети уселись на переводину в темном чердаке, и Верка шопотом стала рассказывать о том, что было с Аней. И про Марка — верно ли болтают: есть такой мальчик или нет?
— Как же нет! Наши о нем и «звонили».
— Зачем?
— Не знаю. Приказали — нам нечего расспрашивать. Попробуй спроси. Сам с ним в перетырке на Смоленском был. Чудно! Вот все кинулись с испуга латата. Я одну барыню жиганул и запустил пижона, а у ней в кармане вошь на аркане.
— Ты найди его.
— Малье!
— И скажи адрес где. Ее хотят в Крым везти.
— Я тебе что?..
— Уж больно клевая[47] она. Кудерьки на голове, а сама тоненькая, беленькая. Я ее одним глазком в щелочку видала. Заперли ее под крышу. Жалко. Ведь, если бы меня — ты бы меня не пожалел разе?
— Жалеть — чего? Чай не одна ты есть на свете. Ваша сестра нонича дешевле картошки.
— Убирайся, уходи сейчас же, а то я закричу!
Напрасно оголец уверял свою подругу, что пошутил, — она его бранила и гнала, толкая в грудь и спину; в смущении мальчишка пятился от ее натиска; девчонка вытолкнула его на балкон и, захлопнув за ним дверь, задвинула задвижку.
Мальчишка показал ей кулак, поправил на шее ботинки и пополз по крыше к тому месту, где над ней свисали ветви дерева. Верка из-за стекла видела, что мальчик счастливо перебрался на ветки и исчез в листве.
Спускаясь вниз, оголец увидел, что по двору бегает и нюхает камни огромный пес. Мальчишка притаился меж сучьев и прислушался: пес тяжко дышал (старый видать), метался вокруг дерева, где сидел мальчик, и глухо лаял. Оголец услышал голос, должно быть, дворника, который уговаривал собаку:
— Ну что ты, что ты, сукин сын? Чего мечешься. Сделал свое дело и пойдем домой. Чуприк! Домой! Погулял и ладно. Идем.
Собака взвизгнула: ее ударили; шаги дворника простучали по камням, где-то хлопнула дверь, — и все затихло. Мальчишка скользнул вниз по стволу дерева, живо обулся и осмотрелся, прижавшись к тополю. Двор пуст, но ворота на запоре: висит калач[48] — чего раньше не бывало, прежде запирали ворота только на засов, а то лишь только прикрывали, — остерегаться стали! Но как же быть? Ждать утра, когда откроются ворота, долго и опасно...
По улице проходили редкие прохожие. Двое остановились против ворот и перед расставанием кончали разговор, о чем-то споря.
Оголец думал недолго. Он подбежал к окну в подвале, над которым висел на пружине большой колокольчик, и дернул его изо всей силы. Мальчишка знал, что дворник, пробудясь, ни за что не выйдет на первый звонок, а будет, спустив ноги с койки, чесаться, плевать на пол и ругать ночного шатуна, ожидая еще звонка. Поэтому мальчишка выждал время и, дернув за звонок второй раз, спрятался за угол. Заскрипела блоком дверь, дворник вышел и, шаркая ногами, пошел к воротам. У ворот стояли и все еще спорили двое прохожих. Присматриваясь к ним в темноте, дворник отомкнул и отворил калитку. Прохожие оглянулись и продолжали свою беседу. Тогда дворник вышел за калитку и спросил:
— Вам кого, товарищи, нужно?
— Никого, товарищ.
— Чего же вы звоните?
— Мы не звонили, — отвечал один из прохожих и они отошли в сторону. Дворник пошел за ними, ругая их и грозя отправить в «отделение», а мальчишка тем временем шмыгнул через калитку и побежал в другую сторону. Повернув за угол, он сразу сменил бег на тихий шаг и ни разу не оглянулся.
— Придется гопать[49] до утра — раньше шести к Зухеру не пустят.
Оголец Феденька бродил по улицам до самого утра — на часок только завернул на знакомую мельницу, в грязную могилу[50], где мальчишки и подростки в сизом тумане табачного дыма, сгрудясь вокруг большого стола, играли в карты, в кости, в лото. У Феденьки в карманах было пусто (проюрдонился на чай): поставил в баккара «на арапа», — снял сто и ушел скорее от соблазна.
В шесть часов утра, как только открылись на улицу ворота дома, где жил Стасик, оголец стучал в дверь Зухера условным стуком. Стасик уж не спал. Узнав от огольца, где — Аня, Стасик сказал:
— Ага, она у Волка! — и сейчас же разбудил Марка.
— Вставай, елда[51], молявочку твою нашли!
Марк живо оделся и выслушал рассказ Феденьки, украшенный новыми подробностями, при чем оказалось, что он взял вышедшего дворника «за храп», повалил на землю, притемнил[52], отнял у него ключ и убежал, отперев калитку. Суть рассказа была прежняя. У Стасика уже была привычка к таким рассказам — он знал обыкновение огольцов «драть горло», привирать кучу небывальщины о своих подвигах, но был уверен, что при разведке оголец никогда не станет гнуть дугу[53], и верно называет место, где томится Аня. Верно и то, что ее собираются увозить.
— Вот что, Федя, ты парень духовой[54], — польстил огольцу Зухер, — ты нам еще будешь нужен. Работа у тебя нынче есть?
Оголец предался на минуту важному размышлению; пыхая дымом папиросы, он сделал вид, что будто вспоминает, как у него нынче распределен рабочий день, и сказал, что «как будто нынче он не занят»...
— Отлично, — сказал Стасик, — из тебя выйдет крупный маз[55]. Ты возьми с собой Змейка и стремьте в переулке; если что, сюда.
— Лады.
Феденька-оголец ушел исполнять поручение Зухера. После его ухода Стасик сказал:
— По всему видно — придется на товарообман итти. У Серого ее не вырвешь.
Марк не понял, о чем идет речь: что за товарообман и кто Серый, — и потому согласился нерешительно.
— Ты в дело пойдешь? — спросил Стасик Марка, — хеврой[56] придется работать. У них халдеев[57] наверное не мало. Не сдрефишь?
— Нет.
— Малый ты не трус.
— А как мы ее из дома возьмем?
— Взяли бы, да она по деревьям да по крышам лазить не умеет, я думаю.
— Ясно. Чего же делать?
— А вот, что Федя принесет. Он с своей Верочкой еще перенюхается дотемна. Тут нам думать нечего — «по делу глядя», как у вас говорят, и поступим. А пока сиди здесь. Мне надо приготовить на всякий случай пыхтуна с вертуном[58].