ПЛАН ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ
Александра Константиновна, Сергей Васильевич, гувернантка и Мери сидели после обеда в гостиной, когда камердинер возвестил, что привели крестьянское семейство. Все тотчас же встали и пошли в переднюю.
Первое впечатление, сделанное на господ Лапшою и его семейством, было как нельзя выгоднее для последнего. Как ни были господа симпатично настроены, как ни воображали они действующих лиц романа, рассказанного Сергеем Васильевичем, но действительность превзошла ожидания. В настоящую минуту Лапша, его жена и дети могли в самом деле возбудить участие даже в таком человеке, который не знал бы их истории. Лапша, надо полагать, не шутя расшибся, упав тогда в вертеп; страдания от боли ясно отпечатывались в его опущенных, но изогнутых бровях, виднелись в его потухшем, напряженном взоре, в его позе и лице, покрытом известковою, зеленоватою бледностью; к этому примешивалось также сильное волнение: он страшно оробел, когда сказали ему, что господа требуют; рубашка на груди его колебалась, как будто раздували ее мехом, хрипевшим и шипевшим от усиленного надавливания; руки и ноги тряслись как в лихорадке. Но даже подле Лапши Катерина останавливала на себе особенное внимание: она заметно похудела в эти последние два дня; выразительные, энергические черты ее сделались как бы еще резче, но они служили теперь выражением такой глубокой скорби, так много написано было в них тоски и душевной затаенной пытки, что, взглянув на нее, Александра Константиновна почувствовала слезы на глазах своих; слезы ее вызваны также были жалким видом младенца на руках женщины; она не могла глядеть без сердечного замирания на грубое, дырявое тряпье, прикрывавшее его нежные худенькие члены. Белицына никогда даже не воображала возможности существования такой бедности. С глазами, полными истинного, сердечного сострадания, смотрела она на лохмотья Катерины и ее лицо, казавшееся еще несчастнее в соседстве с круглым, молоденьким и свежим лицом Маши. Что же касается до трех мальчуганов Катерины, их не было возможности рассмотреть: их головы и туловища исчезали совершенно: Белицыны, гувернантка, Мери и Герасим, стоявший подле печки с сложенными за спину руками, могли только видеть несколько ручонок, которые крепко держались за складки понявы и так их натягивали, что превращали в совершенно прямые линии.
Сергей Васильевич, тронутый почти столько же, сколько жена и гувернантка, приступил к объяснению с той лихорадочной торопливостью, которая овладевает всеми добрыми людьми, приступающими к исполнению давно задуманного благодеяния.
- Пожалуйста, прошу вас, успокойтесь, успокойтесь! - проговорил он тотчас же, как только поздоровался, и для того, вероятно, чтобы ободрить их, потрепал по плечу сначала Лапшу, потом Катерину и, наконец. Машу, - я призвал вас совсем не для того, чтобы вы меня боялись и были печальны, - подхватил он, - напротив, вам надо теперь повеселеть… Я узнал, сколько вы терпели, узнал обо всех ваших несчастиях, и теперь все это закончится: я и жена, мы постараемся исправить ваши обстоятельства…
- Да, непременно, непременно! - сказала Белицына, приближаясь к Катерине,
- я очень обрадовалась, когда услышала, что ты такая добрая женщина: твой поступок с женою брата твоего мужа достаточно это показывает… Поверь, моя милая, я и муж, мы этого не забудем… мы сделаем для тебя все, все, что только возможно.
Но из всего того, что могла сделать барыня, Катерине нужно было одно только.
В голове ее была одна мысль; она не покидала ее ни днем, ни ночью; с этой мыслью шла она к барскому дому, с этой мыслью стояла она перед господами. Робость и, еще более, неуверенность в участии господ - чувство, свойственное всем беднякам, поставленным лицом к лицу с людьми сильными, - принуждали Катерину к молчанию. Услыша ласковый голос барыни, она в первый раз подняла черные печальные глаза свои; лицо Александры Константиновны окончательно, казалось, ободрило бедную бабу; быстро передала она младенца дочери и упала в ноги барыне.
Движение это, неожиданное для Александры Константиновны, было еще неожиданнее для трех мальчуганов, державшихся за юбку матери: увлеченные ее падением, но откинутые в стороны разбежавшимися складками понявы, один из них покатился под ноги гувернантке, другой под ноги Сергею Васильевичу. Один пучеглазый Костюшка успел во-время выпустить из рук поняву, но положение его от этого нимало не выиграло; напротив, увидя себя перед господами, он побагровел, как клюква, секунды две стоял в каком-то оцепенении и скрылся за сестрою тогда уже, когда младшие его братья находились в защите за отцовской спиною.
- Матушка! заступись! заступись! вели сыскать!.. - говорила между тем
Катерина, рыдавшая теперь навзрыд, - заступись!.. мальчика увели у меня… увели, отняли родное детище… нищие украли. Вели сыскать… три дня увели всего… три дня!
Одна и была у меня утеха, одна радость, и ту отняли!.. Матушка! пока жизнь во мне будет, стану и день и ночь молить за тебя бога… не оставь меня своею милостью, вели сыскать его…
- О каком мальчике она говорит? Это еще что такое? - спросил Сергей
Васильевич, суетливо обращаясь к Герасиму, тогда как Александра Константиновна всячески успокаивала бабу и старалась приподнять ее, - ты ничего не сказал мне об этом? - промолвил он вспыльчиво.
- Я сам, сударь, в первый раз слышу; я ничего… решительно ничего не знаю,
- проговорил управитель, разводя руками и, по-видимому, удивляясь не менее барина.
Герасим, точно, ничего еще не слыхал о пропаже мальчика. Ошеломленный этим известием, он вспомнил, что дней пять назад дал второпях вид сыну Лапши, но в первую секунду никак не мог сообразить, почему мог пропасть мальчик и почему баба упоминала о нищих. С той минуты, как приехали Белицыны, что случилось четверть часа спустя после возвращения управителя из города, марьинское население так было занято приездом господ, что происшествие с Катериной совершенно изгладилось из памяти каждого; никому даже в голову не пришло сообщить о нем управителю, и, наконец, во все это время Герасим суетился до такой степени, что всякий, кто обращался к нему за собственным делом, должен был караулить его часа по три, и то без малейшего успеха.
- В первый раз слышу, Сергей Васильевич, - подтвердил старик, - пять дней назад пришел вот он ко мне вид просить для сына; я ему дал… а что вот она говорит насчет, то есть, пропажи… об нищих - впервые слышу… - довершил он, поглядывая с недоумением на Катерину, которая продолжала рыдать у ног барыни.
- Что ж это значит? - произнес Сергей Васильевич, обращаясь к Лапше.
С той минуты, как Катерина бросилась барыне в ноги и заговорила о мальчике,
Лапша закрыл глаза, как человек, обрывающийся в пропасть. Прохваченный до костей холодным потом, он чувствовал только, что все заходило кругом в голове его; вопрос барина произвел на него действие сильного толчка и кинул его в жар.
- Что ж это значит, братец, я тебя спрашиваю? - повторил нетерпеливо
Сергей Васильевич.
Лапша моргнул только бровями, и, как бы истратив на это движение остаток сил, он так вдруг раскис и закашлялся, что если бы не ребятишки, державшие его сзади за рубашку, он, может быть, не удержался бы на ногах. - Ничего не понимаю! - сказал Сергей Васильевич, пожимая плечами. - Полно, моя милая, не плачь, пожалуйста, успокойся! - подхватил он ласково, обратившись к Катерине и принимаясь вместе с женою упрашивать ее, чтобы она встала, - мы обещаем тебе сделать все, все, что возможно; только расскажи обстоятельно, о чем ты просишь…
Слезами тут не поможешь; мы только время теряем. Как это было?
Катерина поспешно провела ладонью по глазам; но так как сердце, ее слишком уже переполнилось слезами, чтобы можно было удержать их, она дала им полную свободу.
- Вот, сударь, как дело было, - сказала она прерывающимся голосом. -
Перед тем, как вашу милость ждали, пришли к нам нищие, увидали они у меня мальчика и стали просить его… хотели с собой взять… они и все так-то с малолетними ходят!.. Знамо, сударыня, кабы были они люди путные или мастеровые, я бы, ништо, послушала их; как ни жаль свое детище, отдала бы им: по крайности научился бы от них доброму делу, человеком бы стал… С нищими отпустить - все одно погубить, значит, малого: окроме худобы, ничему не научат… Как сказали мне они об этом, я возьми да и прогони их из дому…
- И прекрасно сделала, моя милая, прекрасно! Продолжай, пожалуйста! - сказали в один голос Белицыны.
- Как прогнала их, они потом где-то с мужем и встретились; меня в ту пору дома-то не было… ничего я этого не знала, - продолжала Катерина, горько всхлипывая, - стали этто они его уговаривать… денег сколько-то посулили… - На этом месте рыдания заглушили голос Катерины; минуту спустя она продолжала: - В ту пору, сударыня, нас долгами оченно стращали… вашей милости жаловаться хотели… побоялся он этого, сударыня… ну… ну… и польстился на такие ихние речи… взял да и отдал им мальчика…
- Если бы я знал, сударь, что он мальчика нищим хочет предоставить, я бы, конечно, не дал ему вида, - вмешался Герасим, досадливо поглядывая на Лапшу, который казался в эту минуту изнемогающим от боли и страха, - он мне тогда ничего не сказал об этом…
- Как же ты мог на это решиться! - воскликнул Сергей Васильевич с горячностью. - Какие бы ни были твои обстоятельства, как мог ты отпустить сына с нищими, с бродягами?..
Лапша поднял голову, раскрыл дрожащие губы и вдруг заплакал, но так горько, что Александра Константиновна и за ней гувернантка отвернулись к двери и начали сморкаться, чтоб скрыть собственные свои слезы.
- Долги, сударь, - мог только проговорить Лапша, - долги… оченно стращали… совсем замучили…
- Laissez-le, mon ami… tu vois qu'il est deja assez malheureux… c'est le malheur qui l'a conduit!.. - сказала Белицына, желая смягчить мужа, что было совершенно лишнее, потому что он был уже давно смягчен несчастным видом Лапши и его слезами.
- Он и сам не рад этому, сударыня, сам день и ночь убивается! - проговорила
Катерина, опять давая полную волю рыданиям. - Матушка! сжалься над нами, вели сыскать мальчика! Все сердце о нем высохло! Помилуй! - подхватила она, снова бросаясь господам в ноги.
В этом движении Катерины не было ничего униженного и подобострастного; она не выпрашивала у барыни муки или другой какой-нибудь милости в том же роде; если падала она в ноги, так это потому, что в отчаянии своем не находила более убедительного способа вымолить у нее погоню за сыном. Оправившись несколько после этого вторичного порыва отчаяния, она передала господам о том, как нищие зазвали мужа и мальчика в лес, как воспользовались они его слабостью и одиночеством, как обманули его и силою увели ребенка; рассказ о ее двухдневных бесполезных поисках так сильно подействовал на Александру Константиновну, что она два раза прикладывала платок к глазам своим.
- Будь уверена, моя милая; все, что только можно сделать, будет сделано, - заговорил Сергей Васильевич с необычайным оживлением. - Герасим, надо будет сейчас же распорядиться, сейчас же послать верховых по всем дорогам: надеюсь, у нас найдутся для этого и люди и лошади?..
- Да, сейчас послать, послать как можно скорее, - подтвердила Александра
Константиновна, ободряя Катерину движением прекрасной руки своей.
- Все это можно-с… - произнес Герасим с видом покорности, хотя вертевшиеся пальцы за спиною ясно показывали, как затруднялся он в исполнении этого намерения, - осмелюсь только доложить вам: мы теперь ничего не отыщем… прошло уж пять дней; нищие, верно, поспешили уйти куда-нибудь подальше…
- Близко ли, далеко ли, надо, однакож, поймать их, поймать непременно! - произнес, разгорячаясь, Сергей Васильевич.
- Лучше всего, сударь, послать чем свет известить исправника; также вот становым приставам надо дать знать: это всего вернее.
- Хорошо; так завтра же чем свет чтобы это было сделано!.. Ну, полноте же плакать, полноте! - подхватил Сергей Васильевич, принимаясь вместе с женою успокаивать Катерину, - слышите: завтра все будет сделано; я сам напишу исправнику, сам попрошу его об этом; он, верно, для меня постарается… Утрите же ваши слезы.
- Батюшка! Сергей Васильевич! отец ты наш! - воскликнула Катерина, приводя в действие приказание барина, - как благодарить тебя за твои милости?..
Мои словеса глупые, не взыщи на них… не знаю, как сказать тебе… Пускай бог воздаст тебе за все ваши милости, что нас, бедных, не оставляете!..
- Пока, моя милая, не за что еще благодарить… Входя в ваши дела, я исполняю свои обязанности, - перебил Сергей Васильевич с легким колебанием в голосе, которое показывало, что он говорил от всего сердца, - я принимаю в вас участие потому, что это мой долг, долг христианина и помещика. Для того и помещик, чтобы вникать в ваши нужды, пещись о вашем благосостоянии, поддерживать вас добрым советом… Поэтому-то собственно я и призвал вас к себе, я узнало вашем тяжком положении, и мне хотелось помочь вам… Я вижу, вы действительно добрые, хорошие люди и заслуживаете этого…
При этом Александра Константиновна, слушавшая мужа с восхищенным вниманием, оживилась необыкновенно; слова мужа внушили ей, казалось, мысль, которая приводила ее в восторг; она подошла к француженке, шепнула ей что-то на ухо, потом пошептала Мери, и когда эти последние побежали в залу, подпрыгивая и хлопая в ладоши, она с видом внутреннего самодовольствия снова возвратилась на прежнее место.
- Вот в чем дело, - продолжал Сергей Васильевич, - я узнал, к сожалению, узнал слишком поздно, но, слава богу, поправить еще можно, узнал, какое вам было худое житье, как вы бедствовали, как преследовали вас некоторые из ваших соседей…
- Совсем, сударь, заели… как есть заели!.. - неожиданно произнес Лапша, медленно приподымая правую бровь, тогда как левая оставалась на прежнем своем месте и совсем почти закрывала глаз, но все равно это показывало, что он начинал уже ободряться.
Сергей Васильевич взглянул на него, улыбнулся и продолжал:
- Знаю, знаю… Но мне известно также, Тимофей, - подхватил он наставительно, - что ты вошел в долги. Я начну с того, разумеется, что заплачу их; но прежде скажу тебе, скажу, все равно как бы сказал это отец своим детям, что надо вперед быть осторожнее: долги никогда не доводят до добра… Сколько у тебя всего-на-все долгов?..
- Всего-то… сударь… да рублев двадцать! - проговорил Лапша с сокрушенным видом, хотя правая его бровь ни на волос не опустилась; заметно даже было, что левая начала приходить в движение.
- Двадцать! - воскликнули в один голос Сергей Васильевич и жена его, - как, - подхватил Сергей Васильевич,-и за двадцать рублей тебе не давали покоя? за двадцать рублей вас преследовали?.. Признаюсь, Герасим, я никак не думал, чтобы марьинские мужики мои были так жадны…
- Всякие есть, сударь; есть и хорошие, есть и худые, - промолвил Герасим, который впал с некоторых пор в задумчивость, не отличавшуюся, впрочем, спокойным свойством, потому что всякий, кто заглянул бы за его спину, увидел бы, что большие пальцы его вращались с непостижимою быстротою.
- Итак, я заплачу ваши долги и вообще поправлю вас совершенно; но только это с одним условием, с одним условием - слышите ли? - проговорил Белицын, поочередно взглядывая на Катерину и ее мужа, - у меня в Саратовской губернии есть луг… Отсюда всего верст четыреста, много пятьсот; я хочу вас туда переселить… Ну что вы на это скажете - а?
- Уж оченно бы это хорошо!.. Чем здесь так-то… Век стали бы за тебя бога молить! - произнес Лапша, приподымая левую бровь, так что она стала теперь в уровень с правой.
Катерина ничего не сказала; по лицу ее, наклоненному к земле, видно было, что предложение Сергея Васильевича не нашло в ней большого сочувствия: ей хотелось прежде всего, чтобы отыскали Петю; покинуть Марьинское в настоящую минуту - значило отдалиться еще больше от мальчика. Будь у ней теперь Петя, она обрадовалась бы столько же, может быть, сколько и Лапша. Заметив грустное выражение ее лица,
Александра Константиновна обратила на него внимание мужа.
- Я вам повторяю: этот луг всего каких-нибудь четыреста, пятьсот верст от
Марьинского, - подхватил убедительным тоном Сергей Васильевич, - и, наконец, чего вам здесь? Вы видите, вас здесь не любят. Положим, вы не отвечаете за поступки вашего брата, вы нисколько не виноваты, но все-таки, к вам питают неприязнь, а ведь это тяжело: главное, я тут никак уж не могу пособить вам. То ли дело, если переселитесь… я не говорю: навсегда, но на время… там посмотрим… Вы заведетесь своим домком, хозяйством, будете жить мирно, тихо; никто не знает там ни вас, ни вашего брата; следовательно, никто и попрекать не станет… К тому же вам обоим будет там несравненно легче; ваше дело будет состоять в том только, чтобы чужие люди не травили луг, чтоб всегда в исправности содержался колодезь, чтобы гуртовщики исправно платили деньги… Это несравненно легче, чем пахать, особенно для тебя, Тимофей: ты такой больной, слабый…
Лапша закашлялся и крякнул с таким видом, как будто силился приподнять с пола огромную тяжесть.
- Одним словом, вам лучше будет там во всех отношениях; край там привольный; всего много - не то, что здесь! - продолжал Сергей Васильевич, невольно увлекаясь при мысли о саратовском луге, который решительно сделался его коньком, - вот как я вам скажу: там даже арбузы сеются, как у нас картофель; просто в поле растут.
- Уж это на што ж лучше, Сергей Васильевич? У нас ничего этого нетути, - заметил Лапша, стараясь принять толковый, деловой вид, - оченно бы, сударь, хорошо это было.
- Я говорю вам, что там вам будет гораздо лучше, - перебил Сергей
Васильевич с чувством сильного убеждения, - избу вашу мы продадим, и вырученные деньги будут вам отданы; кроме этого, я вам еще дам, потому что там надо будет выстроить избу или мазанку, вырыть колодезь и вообще обзавестись. Уж если я взялся за что, так, конечно, буду наблюдать, чтобы вам было хорошо… Но ты, моя милая, кажется, как будто не совсем довольна? Скажи мне прямо, скажи, в чем заключается твое неудовольствие? - прибавил он, обращаясь к Катерине.
- Помилуйте, сударь Сергей Васильевич, могу ли я быть недовольна! - с чувством сказала Катерина, - должна я понимать, какие вы милости для нас делаете!
Отцы родные такой заботы не имеют о своих детях, как вы о нас сокрушаетесь…
Оченно я довольна вашими милостями и бога должна благодарить.. Одна у меня только забота, - прибавила она, опуская глаза и вздыхая, - все о нем, об мальчике о своем думаю… Без него как словно горько мне уйти отсюда…
- Еще бы! Но ты, пожалуйста, об этом не беспокойся: завтра, же чем свет будут посланы письма к исправнику и становым: мальчик твой найдется, непременно найдется, только молись хорошенько богу! - заговорили вместе барин и барыня. -
Так ты, стало быть, также с охотой переселишься отсюда? - присовокупил Сергей
Васильевич.
- Коли такая ваша воля, я, сударь, на все согласна… вы нам худа не желаете…
- спокойно возразила Катерина.
- Mais arrivez donc! arrivez donc! On vous attends!.. - весело воскликнула
Александра Константиновна, обращаясь к двери залы, в которой показались гувернантка и Мери, сопровождаемые горничной Дашей, или lady Furie, как называли ее Белицыны.
При первом взгляде на вошедших мысль, оживлявшая Белицыну, тотчас же объяснилась. Руки гувернантки заняты были лентами и ботинками; Мери, милое личико которой сияло таким же восхищением, как лицо матери, несла хорошенький портмоне и большую белую бонбоньерку с вычурными золотыми разводами; горничная, выступавшая позади и преисполненная более чем когда-нибудь чувством собственного достоинства, держала в руках маленький кружевной чепец, платок, стеганую кофту и еще кое-что из белья; хотя все эти предметы в сотый раз находились в руках Даши, но, судя по ее взглядам, они возбуждали в ней в эту минуту чувство непобедимого презрения, такого презрения, что она поспешила даже перенести гордый, негодующий взгляд свой на крестьян, стоявших перед господами. Мысль
Александры Константиновны необыкновенно понравилась Сергею Васильевичу.
- Ты меня предупредила; я только что думал об этом, - шепнул он, наклоняясь к жене, которая разбирала ленты.
До сих пор Катерина, Лапша и Маша не понимали, казалось, хорошенько намерения господ; по крайней мере на лицах их не произошло никакого изменения; яркие цвета лент и ослепительный блеск бонбоньерки произвел, повидимому, только действие на трех мальчуганов, начавших было выглядывать из-за понявы сестры и матери: все трое поспешно скрылись, как скрываются зайцы при виде сверкания огнестрельного оружия.
- Ну, это не по моей части… жена хочет кое-что подарить вам, я в это не вмешиваюсь, - с добродушною веселостью произнес Сергей Васильевич.
Он дал место жене, которая подходила с чепцом и кофтой к Катерине, взявшей у дочери своего младенца.
- Вот это тебе, моя милая… для твоего ребенка… приподыми его, я сама на него надену, - произнесла Александра Константиновна, накидывая чепец на голову младенца, который разразился вдруг неистовым воплем, - по крайней мере головка его будет теперь закрыта от солнца, - продолжала Александра Константиновна, - а вот тебе еще кофточка, чтобы закутывать его.
- Напрасно, матушка, изволите себя беспокоить… Много довольны мы и без того вашими милостями, не знаем, как и благодарить вас… Только нам этого ничего не надобно… - простодушно сказала Катерина, между тем как Лапша не переставал кланяться наотмах, что приводило всякий раз в сильное замешательство трех мальчуганов, избравших теперь местом засады пространство между выходной дверью и спиною отца.
Но Александра Константиновна не хотела слушать Катерину; она заставила ее взять платок, белье и дала ей сверх того несколько денег, взятых из портмоне, - обстоятельство, которое, неизвестно почему, особенно сильно подействовало на аристократические чувства Даши; губы ее до того сузились, что совсем почти исчезли; нос до того заострился, что если бы приставить к нему лист бумаги, он непременно проткнул бы его; гордый взгляд ее, сделавшийся ядовито-насмешливым, быстро обратился к Герасиму; но взгляд пропал даром, потому что старик беседовал в эту минуту с барином. Александра Константиновна перешла между тем к Маше.
- А это тебе, моя красавица, - сказала она, подавая ей ленты, - у тебя же такая славная черная коса!
Горничная Даша машинально провела ладонью по собственному затылку, и это было очень кстати, потому что коса ее от чрезмерного потрясения гордой головы ее грозила съехать на спину, что было бы очень нехорошо, потому что затылок ее оказался бы тогда голым, как ладонь; коса у lady Furie была фальшивая.
- Madame Belissine, comment est ce qu'il faut dire?.. -заговорила в свою очередь гувернантка. - Ботин! - промолвила она, подавая старые свои ботинки
Маше, - ботин! пожалиста… ботин… нужна ботин!..
- Mais elles ne portent point cela… - заметила, улыбаясь, Александра
Константиновна.
- Oh! - воскликнула с таким комически-плачевным видом гувернантка, что
Белицына, Мери и Сергей Васильевич засмеялись.
Тот только, кто вынужден был сдерживать злобно-желчный смех, поймет, сколько власти над собою должна была иметь Даша, чтобы сохранить свое спокойствие.
- Катерина, покажи нам своих мальчиков. Что это они все прячутся? - сказала барыня.
- Ничего с ними не сделаешь! - вымолвил Лапша, совсем теперь ободрившийся. - Я вас! пусти руки, говорят!.. эки шустрые! - добавил он и выставил вперед пучеглазого Костюшку, который сильно упирался ногами.
Мери, повинуясь движению матери, раскрыла бонбоньерку и поднесла ее мальчику.
- Ай! ай! ай! - закричал во все горло Костюшка, кидаясь головою вперед в поняву матери, которая выставляла вперед двух других.
Мери снова поднесла бонбоньерку.
- Ай! ай! ай! - закричали еще звонче братья Костюшки и, вырвавшись из рук матери, стремительно побросались за отцовскую спину.
- Этакие глупенькие! - смеясь, сказала Александра Константиновна и, взяв несколько конфет, отдала их Маше, - все равно, отдай их потом; скажи им, что это дает им барышня.
Лапша переглянулся с женою и дочерью, обнаруживая намерение броситься в ноги господам; но господа остановили его вовремя. Дело о переселении было уже решено, и потому Сергей Васильевич не нашел нужным говорить о нем Лапше и жене его; он сказал только, чтобы они с возможной поспешностью приготовились к сборам, и повторил Катерине, что с завтрашнего же утра начнутся действия касательно возвращения ее сына.
Когда крестьянское семейство, обласканное, обнадеженное обещаниями и снабженное подарками, покинуло прихожую, Александра Константиновна, гувернантка и Мери обнаружили желание взглянуть, как пойдет оно по двору. По этому случаю в зале открыто было окно. Группа, образовавшаяся таким образом в окне, была достойна замечания по своей полноте и разнообразию; ее составляли на первом плане: Александра Константиновна, гувернантка и Сергей Васильевич, державший Мери на руках; на втором плане: Герасим с птичьей задумчивой физиономией и заложенными за спину руками; на третьем плане Даша с гордо приподнятою головою, причесанною a la Margot, с ядовитою улыбкой на тонких губах и длинным носом, который как будто видимо и притом сам собою заострялся.