ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Мистер Бантинг стоял в затемненной, кухне на коленях перед шкафчиком с обувью; сверху на него падал свет лампочки в синем колпаке. Его поза не отличалась особым достоинством, но мистер Бантинг не считался с этим, когда перед ним вставали такие неотложные задачи, как, например, сейчас. Нагнувшись над шкафчиком и быстро окидывая взглядом его содержимое, он производил обследование, имевшее непосредственную связь с проблемой лишних расходов.
Подобные обследования и раньше были самым заурядным явлением в коттедже «Золотой дождь», но теперь мистер Бантинг видел в них свой прямой гражданский долг в трудные дни войны. Как правило, они совпадали у него с очередными приступами расстройства желудка. Попав под власть гастрического демона, мистер Бантинг терял спокойствие и начинал рыскать по всему дому. Рыскать долго и далеко ему не приходилось, — природный нюх сразу же наводил его на свежие следы того чудовищного расточительства, которое он считал наиболее возмутительным пороком своих домочадцев.
На сей раз по одной из тех несчастных случайностей, которые так часто потрясали основы семейного мира в коттедже «Золотой дождь», мистер Бантинг натолкнулся на пару туфель, принадлежащих Джули и сношенных до такой степени, что их уже нельзя было чинить. А всему виной лень и неряшество — не потрудилась во-время отнести сапожнику! Теперь только в утиль годятся. Страна вела войну, и мистер Бантинг понимал всю важность сбора утиля, но он не соглашался считать утилем то, что хотя бы в какой-то мере могло послужить ему самому. От туфель Джули он перешел к осмотру башмаков Эрнеста и Криса, а потом занялся методическим и настойчивым, — ибо настойчивость была одной из самых характерных его черт, — обследованием всей имеющейся в доме обуви. В конце концов он добрался до шкафчика в кухне.
Стоя на кафельном полу, весь красный от натуги и волнения, мистер Бантинг извлек из шкафчика груду старых, давно преданных забвению туфель и башмаков и обнаружил среди них только одну пару должным образом подшитую и заплатанную — свою собственную. Больше всего его возмутило то обстоятельство, что, повидимому, один он понимал пользу и достоинство каучуковых подошв фирмы Бэкстер.
Мистер Бантинг знал, что, настаивая на необходимости разумной экономии, он подвергает себя осуждению со стороны своих домашних. Он догадывался, что осуждают его и сейчас — в эту самую минуту. Джули, питавшаяся последнее время исключительно орехами и фруктами, пришла в кухню за яблоком, которое по таинственным законам диэтетики, ей надо было вкушать между семью и восемью часами вечера. Она заметила, что отец стоит на коленях, окруженный со всех сторон изношенной, потерявшей всякий вид обувью, и с демонстративной беспечностью начала напевать какой-то мотивчик, действующий на мозг занятого человека, точно назойливое жужжание мухи. Она, как ни в чем не бывало, весело спросила его:
— Хэлло, папка! Ты что-нибудь ищешь? — Потом перешагнула через эти недостойные ее внимания предметы и удалилась, неся яблоко на тарелке. Один этот факт, что ей требуется тарелка и нож, чтобы съесть яблоко, свидетельствовал о претензиях, совершенно неуместных в теперешние суровые времена.
Когда дверь за Джули закрылась, мистер Бантинг поднял голову, прислушиваясь к тому, что говорится за этой закрытой дверью, и полагаясь, главным образом, на свое воображение. И воображение не замедлило подсказать ему насмешливые комментарии, которыми сопровождались все доносы об отцовских «чудачествах». Губы мистера Бантинга выпятились, усы встали щетинкой, как это всегда у него бывало в минуты гнева. Потом он кое-как сгреб обувь, швырнул ее обратно в шкафчик и встал с пола, потирая колени. Они побаливали и разгибались с трудом; всегда надо становиться на подстилку, подумал он. Есть, кажется, такая болезнь, которой страдают, главным образом, горничные, забывающие принимать эту меру предосторожности.
Поглощенный своими мыслями, мистер Бантинг размешивал в чайной чашке питьевую соду. «Дети, думал он, не отдают себе отчета в том, что сейчас война. Подобные неприятные вещи проходят мимо их сознания, а радостные события, как например, наследство, полученное после тети Энни, вызывают немедленный отклик. В те дни в доме не смолкали голоса, все старались перекроить жизнь на более широкую ногу. Но когда прозвучал боевой призыв... Увы! Достаточно им услышать самые слова «боевой призыв» — и они уж дальше и слушать не желают».
Один мистер Бантинг внимательно знакомился с брошюрками по противовоздушной обороне и подчеркивал в них самое важное. Один мистер Бантинг каждый вечер проверял затемнение и, прежде чем лечь спать, собирал все противогазы и вешал их в холле, чтобы не искать в случае нужды. Правда, до сего времени в Англии было сброшено очень мало бомб, а в Килворте так ни одной. И о том, чтобы где-либо в Европе сбрасывали химические бомбы, тоже ничего не было слышно. По словам Эрнеста, они были запрещены Гаагской конференцией. Но эти рассуждения не могли усыпить подозрений мистера Бантинга, — он не доверял противнику. Если правительство дает вам противогаз, значит, вы должны держать эту вещь там, где вы ее можете сразу найти в случае необходимости, а если такой необходимости пока что не возникает, то время от времени осматривайте противогаз и аккуратно протирайте стекла. И мистер Бантинг делал это — один за всех. А что он получал в награду за свои старания? Непочтительное словечко «надоеда» выпорхнуло из-за двери и донеслось до его покрасневших ушей как раз в ту минуту, когда он надевал синий колпак на лестничную лампочку. Мистер Бантинг вздрогнул от неожиданности и обиделся. Так обиделся, что не захотел даже отчитать Джули, которая возмущала его своей вульгарностью. Но жене он потом все-таки пожаловался.
— Надо же кому-то этим заняться, — сказал он.
— Я знаю, голубчик. Но они устали от постоянных напоминаний о войне. — Подобные ответы заставляли мистера Бантинга вздыхать так глубоко, что даже со стороны было видно, как у него вздымается и опускается грудь под бременем невысказанных чувств.
Никому не приходит в голову, как сам он устает от всех этих дополнительных забот, которые навалились в дни войны на каждого главу семейства. Заполнение продовольственных карточек и бланков на удостоверения личности, заявки на топливо, наклеивание бумажных полосок на стекла. А они, видите ли, устают только от одних разговоров на эти темы.
Мистеру Бантингу не раз приходилось слышать, особенно от Эрнеста, что проявляемый им интерес к войне и то омоложающее действие, которое она на него оказала, явились результатом его неожиданного повышения по службе. Война гибельно отразилась на делах прачечной, где работал Эрнест, на делах гаража, который Крис держал вместе с Бертом Ролло, и ни с того, ни с чего наградила мистера Бантинга повышением по службе и финансовым благополучием. Вот почему, говорит Эрнест, отец так ясно отдает себе отчет в том, что сейчас война.
Когда она началась, мистер Бантинг работал в магазине Брокли на складе. Его дети почему-то представляли себе, что он ходит там в белом халате, как у бакалейщиков, и — тут воображение почти отказывалось служить им — катает по подвалу маленькую тележку, похожую на багажную. Кроме того — и это было уже гораздо правдоподобнее — отец властвует в подвале над неким юношей по имени Чарли, в душу коего старается заронить хотя бы искру честолюбия. Но никто из его домочадцев — так порой размышлял мистер Бантинг, — решительно никто не хочет понять, каково ему входить в торговый дом Брокли через заднюю дверь, спускаться вниз по ступенькам в подвал и надевать комбинезон, — и это после того, как он в течение двадцати пяти лет входил с главного входа и усаживался за стол в своем собственной кабинете. Бывали дни, когда он по забывчивости направлялся прямо к вращающимся дверям железо-скобяного отдела или, увлекшись разговором с Кордером по дороге из кафе Мак-Эндрью, вспоминал о своем «лишении сана», как выражался его приятель, только уже войдя в помещение магазина.
Впрочем, он и не ждал от своих домочадцев, чтобы они представляли себе, какие мысли и чувства рождались в нем в такие минуты. Это неизбежно сопряжено со всякой жертвой, — ее не понимают и не ценят, как она того заслуживает.
Когда угрюмый Холройд, нынешний заведующий скобяным отделом, спускался на склад или призывал мистера Бантинга к себе для дачи распоряжений, тот с тоской сравнивал свое настоящее положение с прежним и потом долго шагал в подвале из угла в угол, негромким, задумчивым посвистыванием разгоняя тоску.
Но с начала войны мистер Бантинг, реагировавший на вещи большей частью совсем не так, как от него ждали, заметно приободрился. — Меня работа ждет, Мэри! — говорил он во время торопливых утренних сборов перед уходом из дому. Он знал, что у него есть свой уголок в подвале, своя работа, знал, что есть и его доля участия в делах торгового дома Брокли. Он чувствовал себя гораздо лучше, чем в дни своего так называемого отдыха, ибо мистер Бантинг был человек по-старомодному верный. Он принадлежал Брокли душой и телом, он гордился своими связями с этой почтенной фирмой не меньше, чем Тибальт своей принадлежностью к роду Капулетти!
Первый намек на повышение был услышан мистером Бантингом в ту минуту, когда он сидел на складе и мысленно прикидывал, как бы так разместить тяжелые товары, чтобы они могли послужить прикрытием во время взрывов вражеских бомб. С первых же дней войны мистер Бантинг много раздумывал над способами, с помощью которых можно было бы перехитрить Гитлера. Услышав позади себя нечто вроде вступительных тактов в оперной арии, он обернулся и увидел Кордера, стоявшего на нижней ступеньке подвальной лестницы в сверхобычно театральной позе.
— Я принес тебе добрые вести! — провозгласил Кордер. — Еще немного, и ты перестанешь быть троглодитом.
Мистер Бантинг недоумевающе посмотрел на него, ожидая пояснения этого странного слова.
— Как выяснилось, узурпатор Холройд пребывал в чине офицера территориальных войск. Он вернулся в свой полк.
— Призвали?
— Вот именно. Джордж, твое прежнее место свободно.
Сердце у мистера Бантинга екнуло, как у молоденькой девушки.
— Это официально?
— Да. И вот я решил заглянуть к старику и напомнить ему, что здесь, во чреве земли, влачит жалкие дни Джордж Бантинг, жертва черствости людской.
— Знает он, что я здесь? Что я раньше работал в железо-скобяном, — он знает, — задумчиво сказал мистер Бантинг, терзаемый опасением, что кладовщики — это нечто вроде кузнечиков, мгновенно исчезающих из поля зрения начальства, — их оно забывает гораздо скорее, чем какого-нибудь заведующего отделом.
— Пойду напомню ему, — сказал Кордер удаляясь. — Положись во всем на меня.
Мистер Бантинг с сомнением посмотрел ему вслед, колеблясь между надеждой и страхом. Кордер замечательный малый, второго такого не сыщешь, но он ничего не может рассказывать просто, без околичностей; чуть что, ударяется в поэзию. Если он начнет говорить про забытых миром троглодитов, то мистер Бикертон поймет из всего этого, вероятно, не больше, чем понял сам мистер Бантинг.
Испытывая муки подсудимого, который знает, что суд удалился на совещание, мистер Бантинг сел на ящик и стал ждать приговора. Мыслей у него не было — одни ощущения. Он решительно стирал соблазнительные картины, которые рисовала ему надежда: старый закуток, длинные прилавки магазина, он сам, прочно стоящий у власти. Его мучила неприятная сухость в горле, настойчиво напоминающая о трубочке, курение которой было запрещено здесь. Он встал с ящика, зажег газовую конфорку и налил из-под крана воды в чайник.
Пока вода закипала, мистер Бантинг разглядывал свое лицо и фигуру в крохотном зеркальце. Поправил галстук, почистил лацканы пиджака и посмотрел себе прямо в глаза. Другому об этом, конечно, никому не скажешь, но в глубине души мистер Бантинг считал себя молодцом хоть куда. Конечно, в нем нет шика и блеска (мистер Бантинг гордился тем, что не переоценивает себя), но он настоящий англичанин — здравомыслящий, практичный, стойкий и всегда — за исключением сегодняшнего дня — чисто выбритый.
Услышав шаги на лестнице, он потушил газ и с большим проворством, не производя ни малейшего шума, что свидетельствовало о солидной практике в подобного рода делах, спрятал чайник за пустой ящик, который с этой целью и был здесь поставлен.
— Вас просит мистер Бикертон, — чирикнул рассыльный, спустившись ровно настолько, насколько это было необходимо. Мистер Бантинг важно кивнул, посмотрев на него поверх толстой инвентарной книги.
Выждав несколько минут, чтобы произвести впечатление человека занятого, он явился в кабинет директора. Фотография старого Джона Брокли все еще висела над камином. Если не считать Кордера и его самого, вряд ли кто здесь помнил основателя торгового дома Брокли вот таким, каким он был изображен на этом портрете. Вспыльчивый, добрый, строгий и веселый. Мистер Бантинг не знал, кто другой был бы способен проворачивать столько всяких дел, и при том без малейшей спешки. Теперь таких больше не встретишь.
Мистер Бикертон быстро писал что-то; его розовая лысина поблескивала под лампой с зеленым абажуром. Он бросил взгляд в сторону, посмотрел на запись в блокноте, потом на мистера Бантинга, словно это была вторая запись в образе человеческом, и мысленно связал их между собой.
— Я прошу вас взять на себя заведывание отделом мистера Холройда на время его отсутствия, — быстро проговорил он.
— Слушаю, сэр. Очень буду рад.
— Постарайтесь, чтобы все было так же, как при мистере Холройде, — продолжал мистер Бикертон, задумчиво глядя на мистера Бантинга своими большими, ясными глазами. — Это, конечно, временно. Жалованье будете получать соответственно должности.
— Благодарю вас, сэр, — сказал мистер Бантинг. Благодарность его была велика, и он чувствовал, что этих слов недостаточно; надо как-то подчеркнуть ее... надо еще что-то сказать... И, не находя подходящих выражений для своих чувств, он стоял с сияющей физиономией, преисполненный твердой решимости оправдать оказанное ему доверие.
Однако директор, видимо, считал, что интервью закончено. Не такое сейчас время, чтобы разводить церемонии. Ну, понятно, он ведь не знает, что мистер Бантинг в течение двадцати пяти лет заведывал тем самым отделом, который именуется сейчас отделом Холройда; он не знает, что мистер Бантинг поступил в универсальный магазин Брокли еще мальчишкой, что он свой человек здесь, а не какой-нибудь чужак, которого ничто не привязывает к Брокли, кроме заработка.
Не мешало бы показать ему свое развитие, то, что поднимает его над общим уровнем служащих.
— Я часто думаю, сэр, не устроить ли нам бомбоубежище в подвале?
— Бомбоубежище? — с удивлением повторил мистер Бикертон. — Это зачем же?
— На случай... э-э... воздушных налетов, сэр.
— Вы что, боитесь, мистер Бантинг? — Вопрос прозвучал несколько иронически.
Мистер Бантинг считал себя выше подозрения в трусости. — Я просто думал, что об этом не мешает напомнить.
— Я не потерплю, чтобы мои служащие заранее тряслись от страха перед налетами, — заявил мистер Бикертон, и его глаза сверкнули синим огоньком, что случалось с ним не часто. Желая смягчать суровость своих слов, он улыбнулся мимолетной улыбкой, потом отпустил мистера Бантинга, показав пером в сторону двери.
Мистеру Бантингу было чрезвычайно приятно вырваться из мрачной полутьмы склада на капитанский мостик, своего прежнего отдела, но он думал, что остальные служащие отнесутся к этому как к очередной передвижке, вызванной военным временем. Он был намерен держаться по-деловому. Но, войдя в свой прежний отдел, он сразу почувствовал на себе словно свет прожектора. Кордер уже успел побывать здесь с новостями и подготовил ему встречу. Проходя мимо прилавков, мистер Бантинг со всех сторон слышал приветственные слова, пожимал протянутые ему руки. Он шествовал по длинному залу и всюду его встречали сердечные улыбки и поздравления, в искренности которых не приходилось сомневаться; его мягкое сердце совсем растаяло. Он никогда бы не поверил раньше, что прежние сослуживцы так обрадуются ему. Ах! Если бы Крис и Эрнест могли видеть эту сцену! Они поняли бы тогда, что их мнение об отце совсем не соответствует тому, что думают о нем люди солидные, считающие его в высшей степени достойной личностью.
Но, по здравом рассуждении, мистер Бантинг решил, что единственный вывод, который сыновья сделают из всего этого, будет таков: наверное, Холройд порядочная дрянь, и работать с ним было нелегко.
Совершив короткий предварительный обход отдела, мистер Бантинг удалился в закуток и принялся переделывать здесь все по-своему. Он содрал с перегородки почтовую открытку с видом на ворота Рочдэйльского парка (одно из сокровищ Холройда), и в эту минуту в закутке появился старик Тернер, которому хотелось сказать мистеру Бантингу несколько словечек наедине. Старик Тернер — его называли так уже давно, хотя он был моложе мистера Бантинга, — обычно таился в тени, на заднем плане отдела, там, где продавались печи и трубы. У него были водянистые серые глаза и тонкий голос тенорового тембра, обработанный, повидимому, в церковном хоре. Старик Тернер отличался строгой принципиальностью и напоминал об этом чаще, чем его сослуживцы считали нужным. Он сразу же пояснил, что цель его посещения заключается в том, чтобы успокоить мистера Бантинга.
— Вы не подумайте, мистер Бантинг, что я вам завидую. Об этом не может быть и речи. Вас поставили во главе отдела, и вы можете, рассчитывать на мою помощь. Все, что вам нужно — пожалуйста, я всегда готов исполнить, на этот счет не сомневайтесь.
Подкрепив свои слова серьезным взглядом водянистых глаз и крепко пожав мистеру Бантингу руку холодными пальцами, Тернер повернулся к выходу, и мистер Бантинг с удивлением смотрел на его удаляющуюся спину.
«Завидую!.. Не сомневайтесь!» Он отказывался что-либо понимать. Потом постепенно прозрел и понял истинный смысл этого невероятного по своей смехотворности заявления. Мистер Бантинг готов был вскочить с табуретки и бежать к Кордеру, чтобы поскорее рассказать ему этот анекдот. Старая черепаха Тернер вообразил, что заведующим назначат его, а Джорджа Бантинга забудут в подвале! Вот как можно ошибаться в людях! Всю жизнь считаешь человека более или менее рассудительным, а на поверку он выходит осел ослом.
Как бы то ни было, перевод в отдел — хоть и временный — состоялся. Мистер Бантинг уселся на табурет в своем прежнем закутке с твердым решением продолжать работу методами Холройда, если уж мистер Бикертон настаивает на этом, но внести в них кое-какие исправления.
В тот вечер, прежде чем приступить к чаепитию, мистер Бантинг объявил о своем повышении, стоя на самой середине каминного коврика, служившего ему домашней трибуной, и стал ждать оваций. Но оваций не последовало. Молодые Бантинги были слегка ошарашены, как это часто с ними случалось, когда события выдвигали их отца на первое место. Гараж Криса находился при последнем издыхании, прачечная Эрнеста еле сводила концы с концами, а мистеру Бантингу буря была нипочем, — его звезда шла к зениту.
За столом воцарилось молчание, и эта пауза была настолько неестественна, что у мистера Бантинга появилось такое чувство, будто он бросил в пруд камень, который исчез в воде без брызг, без единого всплеска.
Первым пришел в себя Крис. — Здорово! Поздравляю, папа! — а Эрнест, не поднимая головы от чашки, смущенно пробормотал, что он очень рад.
— Да, вернулся назад, на старое место, — бодро продолжал мистер Бантинг. — И, надо, сказать, что сейчас самое время, принимая во внимание ваши дела. Ну, как у вас сегодня в гараже, Крис?
— И фунта не заработали. Бензина не достанешь.
— А в других гаражах бензина сколько угодно. Не знаю, Крис, о чем вы там думаете! — сказал мистер Бантинг и удалился кухню, где он всегда совершал свои омовения, предпочитая ее ванной. До чайного стола, за которым хмуро обсуждались некоторые обстоятельства, связанные с этой переменой, донеслись всплески в раковине вперемежку с пением.
— Вот, Крис, что делает война, — сказал Эрнест. — Наши с тобой карьеры полетели вверх тормашками, а такие, как отец, урывают себе лакомый кусочек. А ведь ответственность за эту войну несем не мы, а люди его поколения. — Он отрезал себе ломтик кекса с такой гримасой, словно предвидел заранее, что тмина в нем переложено.
Эрнест ощущал войну прежде всего как помеху, запутавшую дела прачечной Игл и К О. Они были достаточно запутаны и раньше. Человеку постороннему показалось бы невероятным, что такое маленькое предприятие способно так запутать свои дела. Заведывание прачечной было отнюдь не синекурой для Эрнеста, которому приходилось иметь дело с престарелым и осторожным мистером Иглом, восстававшим против всяких новшеств, с мрачным механиком, то и дело требовавшим ремонта, с текучестью рабочей силы и жалобами клиентов. Эрнест был уверен, что другим людям, зарабатывающим тысячи в год, не приходится разрешать и десятой доли тех проблем, с которыми он сталкивается ежедневно. И Эрнеста подбадривала, главным образом та мысль, что немногие из его сверстников справились бы с такой работой.
Затруднения мирного времени были сушим пустяком по сравнению с теми, которые возникли в дни войны. Теперь в часы бодрствования Эрнест все свои мысли отдавал прачечной, а ложась в постель нередко поручал своему подсознанию и во сне продолжать разрешение этих проблем. Иной раз он так глубоко задумывался, что Крис спрашивал его, что, собственно, случилось, не пропали ли у какой-нибудь девушки штанишки в стирке?
— Воображаю, сколько рацей придется выслушать на тему о том, что никто другой, как он, поддерживает огонь в семейном очаге, — продолжал Эрнест, глядя на дверь в кухню. — А к чему это приведет, тоже известно.
— К разумной экономии, — сказала Джули, которая умела передразнивать других людей и не всегда держала этот дар про себя.
— Но если твоя прачечная заглохнет, отцу от этого тоже не поздоровится? — спросил Крис. — Ведь он заложил дом ради тебя.
— Знаю, — сказал Эрнест; это было его больное место.
— Выходит, нам надо только радоваться, что он опять на прежней работе.
— И это знаю, — сказал Эрнест. — Но меня удручает... несправедливость. Трудишься, строишь планы, хочешь принести какую-то пользу, и вдруг начинается никому не нужная война, которая всей тяжестью падает на наше поколение.
— Вот, вот! То же самое я говорила Мэвис, — сказала Джули, восхищавшаяся способностью Эрнеста выражать свои мысли такими закругленными фразами.
Миссис Бантинг вошла в столовую с блюдом горячих, только что снятых с плиты сосисок. Следом за ней, поводя носом в предвкушении этого аппетитного блюда, появился и мистер Бантинг, докрасна натерший себе лицо полотенцем.
— Вот это я люблю, — сказал он, садясь за стол. — Что может быть лучше жареных сосисок! Удивляюсь, почему ты так редко их подаешь.
— Потому что они вредны для твоего желудка, Джордж.
— Неправда, — сказал мистер Бантинг, пронзая вилкой две самых больших сосиски. — Во всяком случае... ради такого дня можно.
Он начал пространно излагать свою беседу с мистером Бивертоном. Он был очень счастлив, очень доволен собой и не удержался, чтобы не вывести в конце неизбежную мораль; в дни нужды положитесь на людей надежных, испытанных.
— Конечно, ответственности на мне будет гораздо больше, — сказал мистер Бантинг, опасаясь, как бы домашние не подумали, что его новая должность окажется легкой. — Мы получили много всякого оборудования для противовоздушной обороны.
— Папа, неужели налеты все-таки будут?
— Будут ли, нет ли, не знаю, но оборудование получено. Совки для зажигательных бомб, пожарные насосы, щипцы, портативные сирены, — да много всего!
— По-моему, это неправильно, — вмешался в разговор Эрнест, — частные фирмы не должны наживаться на таких вещах, даже если они будут предметами первой необходимости. Сейчас стоит только развернуть газету, и моментально натыкаешься на рекламы всех этих военных товаров. Такое жульничество пойдет!
— Ничего подобного, — возразил мистер Бантинг. — Это вполне легально.
— Конечно, легально, — поддержала его Джули. — Легальнее ничего быть не может.
Мистер Бантинг бросил на нее косой взгляд, а к каменным физиономиям сыновей пригляделся повнимательнее.
— Не понимаю, — сказал он, — почему это у нас всегда так получается? Стоит только завести серьезный разговор, и вы сразу начинаете зубоскалить, как, ослы какие-то. Если твоя прачечная отказывается работать на военные нужды, Эрнест, то неудивительно, что тебе приходится самому сбавлять себе жалованье.
Дав всем понять, что на этом спор заканчивается, мистер Бантинг встал из-за стола, расстегнул верхнюю пуговицу на брюках и, облегчив себя таким образом, уселся в кресло у камина.
Он сидел там, дочитывая «Сирену» и то и дело поднося к трубке зажженные бумажные жгутики. Крис и Эрнест, наверное, ушли куда-нибудь или сидят в гостиной вместе с Джули; во всяком случае сейчас ему никто не мешает. В столовой воцарилось молчание. В этой блаженной тишине миссис Бантинг разбирала выстиранное и подштопанное белье. Он любил смотреть, как жена возится по хозяйству. Она знала до последней нитки каждую пару носков, каждую фуфайку, каждый носовой платок, она раскладывала все эти вещи на отдельные кучки, соответственно их владельцам, словно карты в пасьянсе. Сосредоточенный вид, с которым миссис Бантинг занималась даже самыми несложными хозяйственными делами, забавлял мистера Бантинга и наполнял его сердце горделивой нежностью. В такие минуты его чувства вскипали, и он давал ей неожиданный шутливый шлепок.
Наблюдать за женой вот так, как сейчас, было все равно, что незаметно подглядывать за ней, когда она бывала одна. Словно он сидел в магазине за несколько миль от дома, а она здесь. Поглощенная своими делами, миссис Бантинг жила и работала в этом маленьком домашнем мирке, где не было места ни вражде, ни жестокости и куда доходили только слабые отголоски событий внешнего мира.
Такие комнаты, думал мистер Бантинг, такие женщины, как Мэри, были и в тех городах и селах Польши, на крыши которых вдруг, нежданно-негаданно посыпались бомбы. Мистер Бантинг имел весьма приблизительное понятие о взрывах бомб, но сейчас он представил себе, как это было бы здесь, в коттедже «Золотой дождь»: громовой удар, вспышка огня, и потом нечто страшное в клубах дыма и пыли. Такие вещи случались и продолжают случаться даже сейчас. «Сирена» добросовестно сообщала о них, часто иллюстрируя свои сообщения фотоснимками. Мистер Бантинг мало-помалу привык к этим фото, на которых изображались дома, разрушенные бомбами, развороченные, непристойно выставившие напоказ свои внутренности; многие из них были вполне почтенные, приличные дома, вроде его коттеджа.
Сделав над собой усилие, мистер Бантинг отогнал эти непрошенные мысли и картины. Откуда они приходили, он и сам не знал. Они возникали в мозгу без всякого повода, заставляя думать, что тут работает какой-то глубокий первобытный инстинкт, что это — предвестия и предостережения, одним словом, все то, во что здравомыслящий человек не должен верить. Надо гнать их прочь.
А может быть, — знакомые ощущения уже напоминала ему об этом, — может быть, тут просто-напросто сказываются не усвоенные желудком сосиски?
— Приму-ка я содовую таблетку, — сказал он, доставал это снадобье с каминной полки. «Домашний лекарь» ничего не говорил о содовых таблетках, хотя и предостерегал от неумеренного потребления двууглекислой соды.
— А какой тебе дадут оклад, Джордж, прежний?
— Да, — сказал он и добавил с педантической точностью: — Не знаю только, с какого дня, с сегодняшнего или завтрашнего. Надо будет спросить Кордера.
— Я очень рада, что ты уйдешь из этого подвала, там нездоровый воздух. Да у тебя уже сегодня вид гораздо лучше.
— И чувствую я себя лучше, — сказал он. Но причиной такой праздничной бодрости было не только физическое раскрепощение от подвала, — его мысли и дух тоже почувствовали свободу.
— И все-таки, несмотря ни на что, — искренно сказал мистер Бантинг, — мне хочется, чтобы немцев разбили и чтобы Холройд вернулся. Я очень рад, что выбрался из подвала, но, если меня опять туда загонят, я нисколько не огорчусь. Конечно, если в таком переводе будет необходимость. Но немцев надо вздуть как следует.
Он стоял на коврике перед камином, широко расставив ноги, попыхивал трубкой и думал о Гитлере и о том, до какой степени этот Гитлер не понимает духа страны, против которой он повел войну.