Тысяча фунтов! Сердце мистера Бантинга весело плясало, словно под перезвон рождественских колоколов. Он сообщил о своей удаче Кордеру, он прокричал радостную весть на ухо старому глухому швейцару и едва не поддался соблазну возбудить зависть самого распроклятого Слингера. Но он тут же обуздал себя, ибо принадлежал к числу людей, для которых сомневаться в своем счастье так же естественно, как ласточкам прилетать по весне.
Десятки раз за этот день удалялся он к себе в закуток, перечитывал телеграмму Эрнеста и снова и снова удостоверялся в том, что это не галлюцинация, что там действительно все так и написано. В поезде, возвращаясь домой, он перечитывал ее снова и, поднимаясь в гору к Кэмберленд-авеню, ощупывал жилетный карман, куда он ее спрятал. Она все еще была здесь, как башмачок Золушки — живое свидетельство, что все это не сон. Все же он не успокоится, пока не увидит настоящую телеграмму от Хаулэша. Телеграмма — дело каверзное. Какая-нибудь ошибка меняет весь смысл. Но он слышал, что за несколько пенсов можно получить на почте копию.
«Тысяча фунтов! Как обещал. Молодчина Хаулэш, — думал мистер Бантинг. — Энергичный».
Эрнест, Крис и Джули собрались в гостиной, чтобы устроить ему торжественную встречу. Как только мистер Бантинг появился в дверях, раздались приветственные возгласы. Он сразу почувствовал, что дети рассматривают эту тысячу фунтов, как некий дар небес, предназначенный для всего семейства. Они от души поздравляли его, не скрывая своего изумления. Кто такой Хаулэш? Послал ли мистер Бантинг ему телеграмму? Принял ли мистер Бантинг его предложение? Целый залп вопросов.
Но это проявление интереса к его делам не обмануло мистера Бантинга; он понимал, что этот интерес вызван исключительно меркантильными соображениями. Самые фантастические планы, вероятно, уже родились у них в голове, и промах миссис Бантинг, прозевавшей телеграмму, с каждой минутой казался ему все более прискорбным. «Можно подумать, что это их тысяча фунтов, а не моя», — возмущенно подумал он и с непроницаемым видом дипломата сел на стул, согнулся в три погибели и занялся расшнуровыванием башмаков; восторженный гул понемногу затих.
Затем Эрнест начал сызнова, более осторожно:
— Ты получил мою телеграмму, папа?
— Получил.
— Я сначала никак не мог понять, во чем дело. Я совсем забыл, что у тети Энни была какая-то собственность в Линпорте. Вот это ты, должно быть, и продаешь?
— Возможно.
— А-а, папочка, — воскликнула Джули, — так вот почему ты все время выбегал встречать почтальона! Крис говорил, что это, наверное, насчет Линпортских домов, но нам и не снилось, что ты получишь тысячу фунтов, — и она неистово стиснула его в объятиях, что он стоически перенес, придерживая за задник уже наполовину надетую домашнюю туфлю.
— Спасибо, — оказал он, получив свободу действий и закончив процесс обувания.
— Папка, дорогуша! — воскликнула Джули, решив во что бы то ни стало добиться ответа. — Ну скажи, ты рад?
— Вот получу деньги, тогда и буду радоваться. Пока еще ничего нет. Одна телеграмма.
— Очень важно, — разъяснил Эрнест, — получить задаток. Сделка считается совершившейся при любом размере задатка, но обычно принято давать десять процентов. После этого нотариус составляет купчую.
— Хаулэшу, вероятно, это известно, — сухо заметил мистер Бантинг. — Будем мы сегодня чай пить или нет?
Показав таким образом, что он желает переменить тему разговора, мистер Бантинг сел за стол. Дети его тоже уселись, обменявшись, взглядами более красноречивыми, чем слова. На их условном языке эти взгляды обозначали: «Безнадежен! Тысяча фунтов, и хоть бы улыбнулся. Просто невероятно». Он даже сосиски ел без всякого удовольствия, сердито разрывая их на куски с таким видом, словно его поражало, почему на его тарелку неизменно попадают самые толстокожие экземпляры. Между тем миссис Бантинг едва заметным движением бровей умоляла младшее поколение оставить его в покое.
После ужина на кухне она сделала попытку развеселить его:
— Подумай, Джордж, как это чудесно! Как ты мечтал, так и вышло.
— Жаль только, что телеграмма попала в руки Эрнесту.
— Меня не было дома, ну, а раз пришла телеграмма, он, понятно, вскрыл ее. В конце концов, рано или поздно, а пришлось бы им сказать.
Мистер Бантинг что-то хмыкнул себе, под нос, подтверждая роковую неизбежность этого несчастья.
— Ты вот говорил, что хочешь, на покой, Джордж, я все думала об этом. Тысяча фунтов, конечно, большие деньги, но я не знаю, как мы даже и теперь обойдемся без твоего жалованья.
— Не знаешь? — мистер Бантинг произнес это тоном вопроса, но, по правде, говоря, он и сам не знал. Разве только, если продать «Золотой дождь». За последние дни он уже обдумал свое финансовое положение: он прикидывал и так, и этак, на все лады. Он составлял смету за сметой, силясь наперекор неумолимой арифметике добиться более благоприятных итогов. Но стоило только взяться за карандаш и бумагу, и тысяча фунтов уже переставала быть той магической суммой, какой она рисовалась ему в воображении. Он был потрясен ничтожностью суммы дохода, на которую он, даже теперь, мог рассчитывать.
К этой жалкой цифре он прибавлял свое жалование. В итоге — благосостояние. Он вычитал жалованье, снова тщательно проверял цифры, но они были непоколебимы, как гренадеры. Эта смета, как и вообще все сметы, когда-либо составлявшиеся мистером Бантингом, всеми своими цифрами кричала об одном: будь на одной стороне баланса чуть-чуть больше, а на другой чуть-чуть меньше, и мистер Бантинг мог бы спокойно и с полным удовольствием наслаждаться жизнью. Если бы Хаулэш, например, поторговался немного и выжал еще, ну, скажем, пятьсот фунтов. Просто удивительно, какую брешь можно заполнить лишними пятьюстами фунтов. Но Хаулэш прислал свою стремительную телеграмму, и он послал Хаулэшу, свой стремительный ответ, и сделка была совершена, как он видел теперь, без, надлежащего размышления. Он просто выбежал, как шальной, из магазина и очертя голову телеграфировал согласие.
«Поторопился», — говорил он себе.
— Как-нибудь наскребли бы на жизнь, если б только мальчики побольше зарабатывали, — сказал он, неуверенно взглянув на жену.
Слишком продолжительная пауза была ответом на эту робко высказанную надежду: его слова затерялись в пустыне молчания.
Миссис Бантинг устанавливала тарелки на сушильной доске с сосредоточенным видом, свидетельствовавшим о том, что ею владеет какая-то безрассудная идея, которую она готовится преподнести ему и, конечно, в самый неподходящий момент.
— Боюсь, что мальчиков не радует их работа, — проговорила она, наконец. — Трудно ждать, чтобы они чего-нибудь добились, если работа им не по душе.
— Чем плоха их работа? Они оба на хорошей службе. Когда мне было столько лет, как сейчас Эрнесту...
— Я знаю, Джордж. Но жизнь теперь совсем не та. Мы должны сделать для них все, что только в наших силах.
— А разве я этого не делаю?
Он ждал подтверждения. Его не последовало. В полном молчания она аккуратно поставила тарелки на место, отжала полотенце и повесила его на веревку над плитой. Она отгораживалась от него и от его взгляда на вещи; даже в ее обращенном як нему затылке была какая-то враждебность.
— Глупо бросать работу у Брокли, Джордж. Если уж у тебя там не наладится, ты мог бы уйти в будущем году, когда выплатишь страховые.
Не в будущем году, а через два года, но он не стал поправлять ее. А хотя бы и через двадцать лет — им все равно, тяни свою лямку. Не радует работа! А его-то работа радует, что ли? Уж и радость! Одно горе, и она это прекрасно знает. Сколько раз он рассказывал ей о Вентноре и Слингере, ясней ясного, кажется, описывал все оскорбления, какие он должен сносить, в мельчайших подробностях изображая все возмутительные сцены, и что же — никакого сочувствия. Но стоит Крису или Эрнесту пожаловаться на что-нибудь...
— Обидели их, да? — проворчал он и, расстроенный, несчастный, побрел в сад. Он испытывал глубокую горечь. Это чувство за последнее время стало преобладающим в его душе, он страдал от незаслуженных обид, от недостатка сочувствия, а больше всего от одиночества. Было что-то зловещее в этом одиночестве, которым он томился здесь, в собственном саду, рядом с своими детьми и женой, и домом, и всем, что ему дорого. Противоречивые чувства владели им; и на мгновение горе сломило его. Он наклонился над грядкой сеянцев, чтобы скрыть лицо, и, ничего не видя от слез, наугад выдернул пучок сорной травы. — Что я, по-ихнему, бесчувственный чурбан что ли! — пробормотал он хрипло.
Жизнь, — думал мистер Бантинг, нагнувшись над грядкой и тиская стебелек крестовника в своих коротких толстых пальцах, — горькое питье. Сколько бы человек ни мечтал, ни трудился, ни надеялся, стоит ему только добиться чего-нибудь, и все оборачивается так, что остается одна горечь. Брак, семья, достаток — ничего в жизни не сбывается так, как этого ждешь. Вот он продал свою линпортскую землю — к бюджету неожиданно прибавилась тысяча фунтов. Он должен бы ликовать, он должен бы прыгать от радости, а, он никогда еще, кажется, не чувствовал себя таким несчастным.
Как будто я сам хочу бросить работу. Я боюсь, что мне там не удержаться, вот в чем дело. Неужто она этого не понимает?
Нет, она думает только об одном, и он знает, о чем.
Эрнестова бухгалтерия. Теперь они могут внести залог и содержать его три года, пока он будет работать задаром. А затем придет очередь Криса. Ему не нравится работать в банке — значит, нужно будет внести залог, чтобы он мог заниматься чем-нибудь более увлекательным. А Джули — ну, она, конечно, захочет в колледж. У них же есть тысяча фунтов! Никто не думает о том, чтобы сберечь эти деньги или выгодно поместить их. Истратить! Пустить на ветер! Вот о чем они мечтают. А когда деньги разойдутся и они получат, наконец, возможность начать свои головокружительные карьеры, тогда им, наверное, опять захочется чего-нибудь другого. Но для него уже будет поздно. Тогда уж не взбунтуешься против Слингера, и от Вентнора ему уж не уйти. Сейчас деньги есть, а истратят их — и конец. Как тогда бороться? Ничего не останется, как сносить издевательства до конца своих дней.
Господи! От этого можно с ума сойти. Возмущение душило его. Ему хотелось пойти в дом, стукнуть кулаком по кухонному столу, закричать, заявить ей, что он этого не потерпит. Но это ни к нему! Уж если миссис Бантинг заберет себе что в голову, никакая сила на свете этого из нее не вышибет: ни крики, ни уговоры, ни угрозы, ни просьбы, никакие человеческие слова здесь не помогут. На нее словно глухота нападает и полная нечувствительность к доводам рассудка. И когда вы истощите весь свой запас аргументов, она, кротко, но упрямо начнет опять все сначала и повторит слово в слово все, что говорила раньше.
— Не потерплю! — бормотал он свирепо. — Не желаю!
С трудом поборов волнение, он побрел дальше меж кустами роз, наклоняясь порой, чтобы понюхать цветы, стараясь не думать о будущем. Когда-то на всех этих кустах он повесил дощечки с надписями, но он уже давно перезабыл все названия. Неважно, он не Оски, он способен любоваться розой, не зная, как этот вид называется. Он осмотрел цветы на искусственном пригорке; ему вспомнилось, как он устраивал его вскоре после покупки дома, а Эрнест, ковыляя на коротких ножках, бежал за ним по пятам, старался помогать ему и засыпал вопросами. Этот «альпийский сад» был его гордостью: аубреция, очиток острый, ладанник и... ну, словом, гибель всякой всячины — всего и не упомнишь. Садоводство — интересная штука, нужно только иметь время и — уж если заниматься им как следует — оранжерею. Он всегда мечтал об оранжерее. Оски, тот уже обзавелся ею, вон он и сейчас торчит там, усердно выпалывает что-то, и его знакомый зад явственно виден сквозь стекло. Оски, по, убеждению мистера Бантинга, не понимал прелести подлинного любительства: он превращая садоводство в тяжелый труд. Ну, а мистер Бантинг занимался своим садом с беспечностью истинного дилетанта. Все, что он желал, — это мирно жить на пенсии и иметь оранжерею, а к практическим результатам своего садоводства он относился бы философски.
Его мысли любовно задержались на этом проекте; вот, наконец, цель, которая находится в пределах досягаемости, — «Сада Солнечный покой». Это он слышал от Кордера, а может быть прочел в календаре. Красивые слова; стихи, должно быть. Он страстно желал, он жаждал другой жизни, без торопливого бритья по утрам, без вечной спешки на поезд 8.15, без надоевшего запаха черного лака и металла, без прейскурантов, без докладов Вентнору, без Вентнора и без Слингера. Не торопясь, позавтракать утром, помочь миссис Бантинг убрать посуду и, надев старую панаму с дырками на макушке, выйти в сад. Утром, по дороге на станцию, он с завистью глядел на каждого человека в панаме и с лейкой в руке.
— Нужно выполоть маргаритки, — сказал Оски, появляясь у ограды и пробуждая мистера Бантинга от задумчивости.
— Зачем?
— Нельзя, чтобы среди газона росли маргаритки.
— Дело вкуса, Оски. Я вот, например, люблю, чтоб были маргаритки.
— Где? В газоне? — спросил Оски с легкой иронией.
— Ну, я, конечно, срезаю их косилкою.
— От этого, толку мало. Нужен специальный истребитель.
Он принялся объяснять процесс истребления маргариток. Вооружившись каким-нибудь острым орудием и гнусно пахнущим порошком, вы подходите к маргариткам и хладнокровно, методически убиваете их одну за другой, Мистера Бантинга это возмутило.
— Не стану я заниматься убийством маргариток. Это же цветы.
— Не место им в газоне. Он у вас весь пестрит маргаритками. А то и клевером.
— Ну, и что ж тут плохого? И против лютиков ничего не имею.
— Я у вас даже чертополох видел, сказал Оски, отбросив всякую вежливость.
— Пусть хоть весь побелеет от маргариток, — сказал мистер Бантинг, пропуская чертополох мимо ушей. — Это красиво, по-моему:
— От вас ко мне семена заносит ветром, вот что, — сказал Оски и, вместо того чтобы скромно удалиться, продолжал стоять, облокотившись о забор, неторопливо, критическим оком разглядывая сад мистера Бантинга, словно женщина, ищущая блох в чужой постели. Мистер Бантинг с беспокойством ждал, что Оски сейчас заговорит о тыквах. В гигантскую тыкву мистера Оски была воткнута игла, а к игле привязана шерстяная плитка, конец которой плавал в миске с водой. — Капиллярное притяжение, — заметил Оски в порядке научного пояснения и этим диковинным термином положил начало жестокой лингвистической схватке, в которой на стороне мистера Бантинга фигурировали некие «капитуляры», перемежаясь с запальчивыми угрозами, что он-де не позволит строить из него дурака, и с заявлениями, что тыква должна быть похожа на тыкву, а не на аэростат.
Мистер Бантинг улыбнулся при воспоминании о том, как он тогда сразил Оски, и Джули, приближавшаяся к нему по газону, приняла эту улыбку на свой счет, расценив ее как счастливое предзнаменование и знак приветствия. Мистеру Бантингу бросилось в глаза, что на Джули прелестное платьице с воздушными оборочками вокруг шеи и кистей рук; чулки на стройных ногах шелковисто поблескивали, а волосы лежали волнами, чего мистер Бантинг до сей поры никогда не замечал. Ему понадобилась целая минута, чтобы догадаться; что эти волны — не натуральное явление, а плод парикмахерского искусства.
— Нравится тебе мое новое платье, палочка?
— Хорошее платье. Очень тебе идет. («Новое платье!» — подумал он. Интересно, уплатил он уже за него по счету или нет? Но счетам, пожалуй, не разберешь, то ли это платье, или другое.) Она отвела его в сторону и сказала:
— Папочка, милый! Ты теперь позволишь мне поступить в школу танцев, да?
Высвободив свою руку, к которой она, ластясь, крепко прижалась, мистер Бантинг ответил: — В первый раз об этом слышу.
— Ну, как же так? Какой ты глупый, папка! Я показывала тебе объявление еще месяц назад. Это страшно дешево.
Он весьма скептически отнесся к этому сообщению и с явной неохотой взял в руки глянцовитую книжечку, которую она ему протянула. Его внимание привлекла изображенная на обложке весьма скудно одетая девица, скачущая по пляжу в лучах, повидимому, восходящего солнца, размахивая куском шифона. Под рисунком он увидел подпись: «Ритмопластика».
— Так, так, — сказал он, сосредоточенно вглядываясь в, загадочное слово. Внутри книжечки он увидел фотографии молодых особ женского пола в гимнастических позах, что пролило некоторый свет на содержание этого труда. — Что-то вроде шведской гимнастики?
— Ох, папочка, какой ты чудак! Это «Здоровье и Красота». Осанка, походка и всякое такое. Чем греки занимались.
— Какие греки — древние? — спросил он, вспомнив вереницу белых фигур, виденных им в Британском Музее.
— Ну, конечно. Папочка, миленький! Хильда Бартон будет учиться, и Этель Кей, и... ну, словом, все. Даже Мэгги Калверт, и та.
Мистер Бантинг не знал, кто такая Мэгги Калверт, но сделал вывод, что, повидимому, это существо низшего порядка, которому вообще мало что доступно. Он уловил намек на то, что уж если меггин отец может себе это позволить, то он и подавно.
— Н-да, — произнес он, обследуя книжицу в поисках графы, обозначенной словом «плата». По изяществу оформления этой книжки он сразу догадался, что во главе Кавендишской академии танца стоят люди, которые всякое упоминание о деньгах считают вульгарным и о плате за обучение могут говорить только вскользь. Изловив, наконец, эту увертливую графу, мистер Бантинг оттопырил губы. Он подумал, что Джули, благодарение богу, вполне достаточно наделена здоровьем и осанкой и не нуждается ни в какой ритмопластике.
— Подожди, детка, пока закончится дело с продажей.
— Но занятия начинаются на будущей неделе. Я одна-единственная из всех наших девочек не попаду туда. Папочка, миленький, обещай!
Встретив ее молящий взгляд и не будучи нечувствительным к чарам розовых платьев, мистер Бантинг не устоял. — Ну, ладно, посмотрим... — начал он.
— Папочка, ты ангел! — Она вознаградила его поцелуем. — Смотри же, ты обещал.
Оставшись один, мистер Бантинг проследовал к своей излюбленной скамейке и закурил трубку. Еще два дня до уик-энда, думал он. Уик-энд — в этом был сейчас весь смысл его существования; он считает дни до конца недели, и жизнь на покое рисовалась ему как непрерывная цепь суббот и воскресений.
Пока мистер Бантинг сидел на садовой скамейке, настроение его поднялось, магазин Брокли остался где-то далеко позади, и он почувствовал, что снова становится самим собой. «Сада солнечный покой», — мысленно продекламировал он, задумчиво попыхивая трубкой; или, как частенько цитирует Кордер: «Сад сияет, та-та-та-та, сад цветущий — божий рай». Ловко они закручивают, эти поэты, подумал он.
Увидев в окне гостиной Эрнеста, он поманил его к себе...
— Скажи, Эрнест, сколько времени понадобится на окончательное оформление купчей?
Этот вопрос, повидимому, обнаружил пробел в познаниях Эрнеста. Из его слов можно было понять только, что все зависит от обстоятельств.
— Мне казалось, что ты как раз это изучаешь.
— Ну да, — кровь мгновенно прилила к его лицу. — Но, видишь ли, продажа недвижимости, строго говоря, не входит в компетенцию бухгалтера. Это относится к передаче имущества.
— А-а! — сказал мистер Бантинг, после чего последовала пауза, во время которой он подумал: «Чем меньше разговоров о бухгалтерии, тем лучше».
— В купчей крепости должен быть обозначен срок. Через несколько дней тебе должны прислать ее на подпись.
— Понимаю. Запомню. Спасибо, Эрнест, — сказал мистер Бантинг, давая понять, что аудиенция закончена.
Эрнест, однако, не пожелал понять намек. Он решил, что вопрос отца — это прелюдия к более серьезным переговорам. Отец вызвал его в сад, заговорил о его занятиях бухгалтерией и о продаже недвижимости. Быть может, эти деньги в конце концов все уладят? Почему же тогда он ничего не говорит? Волнение Эрнеста дошло до предела, стоять так перед отцом было глупо, и он внезапно уселся на самодельную скамью рядом с мистером Бантингом и с натянутым видом закурил папиросу. Но он все еще чего-то ждал, нервничая и заражая своим волнением отца; который изо всех сил старался придумать какую-нибудь тему для разговора, не имеющую отношения к спорам о карьере.
— Ты бы как-нибудь подвязал эту рябинку, Эрнест.
— Непременно, папа. Я думаю, недели через три, самое большее, продажа будет закончена.
— Надо надеяться.
Они молча курили. Мистеру Бантингу показалось, что его жена выглядывает в окно из-за занавески. Он искоса взглянул на Эрнеста — тот сидел неподвижно, напряженно глядя перед собой; он ждал, явно ждал, что вот сейчас с ним заговорят или что заговорит он сам. Изведя три лишние спички на свою трубку, мистер Бантинг неожиданно спросил:
— Слышал ты когда-нибудь о капиллярном присасывании, Эрнест? Капилляция, понимаешь? Не имеет никакого отношения к капитуляции. Капиллярное присасывание?
При этом вопросе Эрнест вздрогнул и очнулся. — Я знаю про капиллярность, — неуверенно пробормотал он после паузы.
— Нет, не то, — капиллярное присасывание. Вода поднимается по шерстяной нитке.
— А это, по-моему, называется адсорбция.
— Я так и знал, что он все врет. Это капиллярное присасывание выдумал наш Оски, он так тыкву выращивает. Я сказал ему, что капилляр — это кровяной сосуд. Кто же этого не знает!
— Собственно, это значит «волосяной». От латинского саріllus, то есть волос.
— Да нет же, Эрнест, причем тут волос? Это кровяной сосуд. Я смотрел В «Домашнем лекаре».
— Ну, конечно, капилляр — это кровяной сосуд, папа, но вместе с тем и все, что похоже на волос.
— И шерстяная нитка, значит, тоже?
Ответа не последовало; Эрнеста загнали в тупик.
— Тогда, может быть, Оски и прав, — разочарованно сказал мистер Бантинг. — Шерсть ведь тоже вроде волос, верно? Я хочу сказать, что у овец волос нет. У них шерсть вместо волос.
— Вечно этот Оски спорит, — проворчал мистер Бантинг, зажигая еще одну спичку. — И все-то он знает. Ясное дело, это адсорбция. Тебе лучше знать, тебя этому учили. Ну, пойдем ужинать. Не позабудь про рябину.
— Нет, не забуду, — заверил его Эрнест, но голос его звучал глухо.
Миссис Бантинг, поджидавшая их, распахнула перед ними дверь. Она встретила их слишком сияющей улыбкой. — Приятно побеседовали? — спросила она сладким голоском и бросила на сына вопросительный взгляд (не укрывшийся от мистера Бантинга).
— Очень приятно побеседовали, а теперь собираемся так же приятно поужинать, — бодро ответил мистер Бантинг, всем своим видом показывая, что он не желает ничего замечать.
Эрнест покачал головой: — Ничего не вышло. Даже Джули и Крис, валявшиеся на диванах с журналами в руках, выжидательно привстали.
— Ну, как, уломал его?
Эрнест покачал головой: Ничего не вышло. Даже заикнуться не дал.
— Что это с ним? — спросил Крис. — Что он собирается делать с такой кучей денег?
— Копить будет, должно быть, — ответил Эрнест. — Запихнет их на книжку и будет получать по два процента годовых. Голову даю на отсечение, ни одного пенса не истратит ни на нас, ни на маму. Даже на себя и то не истратит.
— А мне он обещал заплатить в школу ритмопластики.
— Что-о?
Оба брата уставились на Джули. Удивление сменилось завистью, потом возмущением против такой несправедливости, затем гневом и, наконец, уверенностью, что мистер Бантинг рехнулся основательнее, чем они думали.
— Ну и ну! — воскликнул Эрнест.
— А почему бы и нет? — спросила Джули.
— Да что такое ритмопластика по сравнению с карьерой мужчины? — спросил Эрнест. — Пустая трата времени.
— Много ты понимаешь.
— Это все потому, что ты девчонка, — глубокомысленно разъяснил Крис. — Он всегда делает для тебя больше, чем для нас. Ну, а во что ему это обойдется?
— Не имею ни малейшего понятия, — ответила Джули надменно.
— Ритмопластика! — язвительно повторил Эрнест. — Ручаюсь, что он даже не знает, что это за штука. Кстати, что это такое?
— Искусство задирания ног, — ответил Крис. — Довольно любопытное зрелище. Знаешь, Эрнест, это в общем хороший признак. Если старик раскошелился для Джули, ему придется раскошелиться и для нас. Так или иначе, я покончил со своими банковскими делами. Старого черта Теофилуса я отправил сегодня утром на чердак, и надеюсь, что его там съедят мыши. Теперь я принимаюсь за технику, настоящую научную технику.
Он извлек из кармана несколько довольно помятых из засаленных бумажек. — У мистера Ролло есть приятель, который может устроить меня учеником на авиационный завод. Мне нужно только внести залог и пройти заочный курс, о котором вот тут написано, после чего я стану авиаконструктором. Может быть, даже в министерстве авиации буду работать. Послушай, что тут сказано:
«С каждым годом нужда в квалифицированных техниках возрастает: Ни одна область не представляет такого широкого поля деятельности для молодых людей, чувствующих склонность к техническим наукам».
— Да, вот это его заинтересует. Ты уже показывал ему?
— Покажу, как только совершится эта продажа. В конце концов для залога мне нужно всего каких-нибудь сто фунтов.
— Ужинать, — возвестила миссис Бантинг.
Они двинулись в столовую, уже тонувшую в сумерках, и уселись за стол в полном молчании, что, как было известно мистеру Бантингу, свидетельствовало о только что закончившимся обсуждением его особы. Миссис Бантинг спросила:
— Зажечь свет, Джордж?
— Нет, по-моему, рано... И так все видно.
Эрнест, Крис и Джули переглянулись. Джули принялась водить носом чуть не по самой скатерти, делая вид, что никак не может найти свою чашку. Крис ухмылялся, но Эрнест выпалил, потеряв терпение:
— Право же, это переходит все границы. Если бы мы платили не по счетчику...
— Довольно, — прервал его мистер Бантинг. — Если уж в летнее время мы не можем сэкономить немного на свете, так зимой и подавно не сэкономим.
— Но ведь если бы мы платили...
— Оставь свои советы при себе, Эрнест. Будешь сам платить за свет — тогда жги, сколько влезет. Очень жаль, что при всей свой учености ты никак не можешь добиться прибавки жалованья и не помогаешь мне оплачивать кое-какие счета.
— Что это за скаредничество, — проворчал Эрнест. — Просто не видишь, что в рот кладешь.
— Замолчишь ты, наконец! — загремел мистер Бантинг. Он окинул стол воинственным взглядом. Тотчас воцарилось молчание. Вилки и ножи застыли в воздухе, и в этой неестественной тишине миссис Бантинг чуть слышно пролепетала:
— Джордж, прошу тебя!
— Да что это с вами со всеми? Перешептываются, перемигиваются, носятся с какими-то планами, а на меня как на дурака смотрят!
Эрнест отодвинул тарелку, с нарочитым спокойствием поставил стул к стене и вышел из комнаты. У мистера Бантинга от изумления язык отнялся. Он споткнулся на полуслове, гневная речь его прервалась, и наступила тишина. Миссис Бантинг, наклонившись над столом, заглянула в оставленную Эрнестом чашку и прошептала:
— Даже какао не допил! — Легкое позвякивание ножей о тарелки возобновилось, но никто не проронил ни слова.
Мистер Бантинг поймал себя на том, что прислушивается к звукам, доносившимся из соседней комнаты. Эрнест не ушел из дома, он был в гостиной. Вот он поднял крышку рояля, вот опустил ее снова. Должно быть, слишком темно, не видно нот. Мистер Бантинг вдруг заметил, что в комнате темней, чем ему казалось. По правде говоря, уже совсем стемнело. В эту пору всегда так; а когда садились за стол, было еще совсем светло.
— Я никого не хотел обидеть, — начал мистер Бантинг, — но Эрнест вечно лезет со своими замечаниями.
Никто не ответил. Джули допила какао и встала из-за стола. Проходя мимо мистера Бантинга, она вдруг поцеловала его в щеку.
— Ты старый медведь, папка. Настоящий носорог, вот ты кто.
Он быстро повернулся к ней — ему очень хотелось загладить свою резкость:
— Скажи Эрнесту чтобы зажег свет, если хочет поиграть на рояле. Пусть сыграет «Лунную сонату».
Мистер Бантинг остался наедине с женой. Он встал и зажег свет. Они посмотрели друг на друга, и ему стало совестно.
— Боюсь, что эти деньги не принесут нам счастья, Джордж, — сказала миссис Бантинг, унося грязную посуду на кухню.
Из всех вздорных ханжеских выдумок, которыми идеалисты, пасторы и календари с изречениями на каждый день мучают простых смертных, самой глупой и самой вредной была, по мнению мистера Бантинга, проповедь о том, что деньги приносят людям несчастье. Он этому не верил. И он не верил также, чтобы люди, распространявшие этот вздор, сами в него верили. Деньги делают человека счастливей: это ясно каждому здравомыслящему человеку.
Он готов был признать, что ожидание тысячи фунтов стерлингов пагубно повлияло на состояние умов в коттедже «Золотой дождь», но это произошло только потому, что домочадцы мистера Бантинга были лишены здравого смысла. Слишком уже много было разговоров, волнений, таинственности. С каждой утренней почтой на имя кого-нибудь из младших Бантингов прибывали объемистые пакеты — каталоги, проспекты и прочая ерунда. Миссис Бантинг со дня на день все больше погружалась в задумчивость, нервы самого мистера Бантинга были напряжены до предела, и весь дом превратился в гнездо раздора.
И все это с тех пор, как на горизонте появилась эта злосчастная тысяча фунтов. В сущности, и тысячи-то не получится. Комиссионные Хаулэшу — огромная сумма, — затем всякие налоги, которые он по оплошности забыл включить в свою приходо-расходную смету. Это снова спутало все его расчеты.
Оставалось только ждать, пока закончится продажа. Дети, так те даже не скрывали, что только и ждут этого события. Об этом совершенно открыто было заявлено за столом и потом весьма непринужденно повторялось еще не раз, словно линпортские участки не были его личным достоянием, а неким кушем, совокупно сорванным его домочадцами на скачках. Миссис Бантинг ждала, когда она сможет осуществить свой план превращения Эрнеста в дипломированного бухгалтера; Джули ждала, когда к своим занятиям танцами она сможет присоединить овладение драматическим искусством, а Крис, повидимому, находился в стадии беспрерывной переписки с каким-то заочным университетом. Величество дешевых подержанных автомобилей, появлявшихся за последнее время в гараже Ролло, стояло на грани фантастики. Мечты о покупке машины неожиданно начали, казаться куда более реальными, чем месяц назад. За последнее время неудобства, создаваемые отсутствием телефона, становились все ощутимее, тем более что все джулины подруги обзавелись телефонами.
— Мне кажется, — задумчиво произнес Крис во время одного из очередных совещаний в гостиной, — он рассматривает эти деньги как свою личную собственность. И мы, по его мнению, тут ни при чем.
— Как так, его собственные дети и ни при чем! — недоумевающе отозвалась Джули.
— Да, во каком-то смысле именно так, — ответил Крис, стараясь изъясняться как можно понятное. — А в каком-то смысле совсем наоборот. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Ничего не понимаю. Для чего же тогда дети, если не для того, чтобы все для них делать? Будь у меня дети, будь у меня их даже двадцать штук...
— Вон куда хватила! — прыснул Крис. — Смотри, тебя еще и замуж-то никто не возьмет.
— Все дело в том, — начал излагать свою точку зрения Эрнест, — что у отца неправильный взгляд на вещи. Он положит эти деньги на книжку из двух процентов годовых, а гораздо рациональное было бы вложить их в будущность своих долей.
Он сделал паузу, заметив, что аудитория со вниманием прислушивается к его словам.
— Лучшее помещение капитала — это мозг его детей, это их способность добиться успеха в свободно избранной каждым из них сфере деятельности.
— Вот, вот, и я так думаю, — подтвердил Крис, на которого эти слова произвели большое впечатление. — В свободно избранной им сфере. Словом, ты хочешь сказать, что каждый должен заниматься тем, что ему по душе, а не банковской премудростью.
— Я готов выдать ему расписку, что обязуюсь вернуть все до последнего пенса, пусть только он даст мне ссуду, чтобы я мог стать дипломированным бухгалтером. Но если мама продаст свои табачные акции, ему совсем не придется на меня тратиться.
— А как же насчет моей карьеры? — спросил Крис, прекрасно знавший, что этих табачных акций не так уж много. — Я тоже хочу выйти в люди.
— И я! — сказала Джули.
— В этом мире, — сентенциозно ответил Эрнест, — чтобы достигнуть своей цели, нужно за все бороться. И я к этому готов.
— Вот весело-то будет! — воскликнула Джули. Но у Эрнеста был чрезвычайно решительный вид.