— Скоро достигнем кромки, — авторитетно заявил капитан. — Холод и туманы — верные предвестники льда.
И правда. Уже к вечеру, переливаясь зеленовато-голубой окраской, мимо нас пронеслись огромные ледяные крепости — айсберги. А на рассвете Воронин обнаружил и долгожданную кромку.
Сначала на горизонте появились мелкие льдинки, потом «Седов» вошел в разрозненный лед, который, по мере продвижения к северу, становился все плотнее и плотнее. К 10 часам вечера продвигаться вперед уже стало затруднительно. Перед ледоколом появились огромные ледяные поля с темными прорехами — полыньями. Под напором стального тарана — носа ледокола — лед дает длинные, извилистые трещины; гигантские блестящие глыбы с шумом переворачиваются в бурном водовороте. С каждым шагом продвигаться к северу становится все труднее.
А тут еще на горе — сильный ветер сдвинул вплотную отдельные льдины. Разрозненные глыбы сковало в одно сплошное поле, упругое и твердое.
Вот тут-то ледоколу и пришлось продемонстрировать свои качества. Отойдет он назад и со всей силой бросается на лед так, что конец его носа вылезает на поверхность льда. Тогда под тяжестью ледокола льды дробятся в куски, и образуется небольшое пространство свободной воды. Опять отходит ледокол назад и опять бросается на льды и так — до бесконечности. Продвигается почти шагом, настойчиво проникая на север.
Но вскоре и это становится бесполезным. Кругом нас — сплошная ледяная крепость. Толщина льда доходит до 3-4 метров. Итти вперед — бесполезно. Мы встали перед задачей искать другой, более удобный проход к Земле Франца Иосифа.
Тогда-то капитан и предложил сделать попытку прорваться в другом направлении. Мы повернули немного в сторону — носом на восток. Этот маневр оказался исключительно удачным. Прежде всего, как и предсказывал Воронин, мы встретили более разреженный лед с частыми широкими разводьями, хотя нагромождения ледяных глыб-торосов стали крупнее и заходили выше наших маленьких иллюминаторов. Но в этих условиях «Седов» еще мог работать. Хоть и медленно, но неуклонно мы продвигались вперед.
С первого же дня, как только мы вошли в лед, к нашей экспедиции присоединились неожиданные спутники: целые стаи белоснежных серебряных чаек сопровождали ледокол в ледяной пустыне. Они легко кружились вокруг судна, низко, едва не зацепляя концами крыльев, планировали над водой или вдруг стремительно, камнем, плюхались в волны, выскакивая с маленькой, извивающейся рыбешкой во рту. Оказывается, наш ледокол им неожиданно приготовлял хороший и вкусный стол. Из-под льда, который дробил ледокол, на поверхность воды, в страшном смятении и испуге, стайками выскакивала рыбешка, которую ловко подхватывали насторожившиеся чайки. Через несколько дней появились мрачные и угрюмые глупыши-буревестники — солидные серые птицы, с исключительно красивым полетом. В противоположность крикливым чайкам, они молча летали вокруг, хищными желтыми глазами выискивая в зеленой воде едва заметные силуэты добычи.
Ужасный треск и грохот, когда ледокол проламывает лед. Тяжелые глыбы с шумом ударяются в железные бока судна, поднимая целый водоворот воды и пены.
Воронин нервничает. Днем и ночью он бессменно на своем посту. Всегда его можно найти наверху, вымеряющим квадрат капитанского мостика.
Скоро земля. Там, далеко, за густой серой вуалью тумана, должен быть желанный берег. Это мы прекрасно знаем, об этом заявляет компас и настойчиво твердят сложные измерительные приборы, по солнцу определяющие местоположение ледокола.
Напрягаются, нервной дрожью трясутся машины, со свистом и вздохами шаркают тяжелые поршни. Напрягаются и люди. Обжигаясь в волнах огня где-то на дне трюмов, в дыму и пыли, копошатся полуголые тела, без перерыва подбрасывающие в прожорливые, ненасытные пасти топок лучший кардифский уголь.
Надо дойти до земли — острым лезвием врезалась эта мысль в сознание всего коллектива, каждого участника экспедиции — от измазанного матроса до спокойного, голубоглазого капитана.