Генри Бессемер стоял возле здания лондонского почтамта и любовно разглядывал две почтовых марки ценою в полпенни и в два пенса. Он так долго смотрел на них, что за это время можно было написать письмо, вложить его в конверт, надписать адрес и наклеить эти самые марки. Но вместо этого он вдруг вздохнул, спрятал марки, обдернул полы фрака, поднялся по лестнице и пошел.
В длинном зале за высокими конторками, стояли клерки и со скрипом писали гусиными перьями.[2]
— Простите, — сказал Генри, — у кого я могу навести справку.
Один из клерков поднял глаза, оценил по достоинству безукоризненный фрак, заткнул перо за ухо и промолвил:
— Чем могу служить?
Генри облокотился на конторку, сбил хлыстиком воображаемую пыль с сапог и небрежно, но любезно ответил:
— Видите ли, я купил только что эти две марки, и мне кажется, что они фальшивые.
— Да, сэр, — затараторил клерк, пока Генри доставал марки. — Это наше несчастье. В текущем году казне был причинен убыток в 100 000 фунтов. Ничего не стоит подделать марки, ведь они просто оттиснуты на бумаге… Но ваши марки настоящие, сэр, не извольте сомневаться.
— Посмотрите внимательней.
— Я очень внимателен, сэр. Марки безукоризненны.
— Благодарю вас. В таком случае проводите меня к директору.
— Простите, сэр, что осмелюсь противоречить вам, но директор едва ли сможет вас принять.
— Проводите меня к директору, мой милый. Это дело государственной важности.
С директором разговор был почти тот же, поэтому повторять его не стоит. В конце разговора удивленный старик откинулся на спинку кресла и спросил:
— Вы меня за этим только и побеспокоили, чтобы удостовериться, что марки настоящие?
— Сэр, марки фальшивые. Я сам их отпечатал. Я придумал способ, сэр, который поможет этому ужасному злу. Если печатать изображение на марке с помощью моего особо сложного штампа, то никакая подделка невозможна. Я давно занимаюсь изготовлением легкоплавких, но твердых сплавов, могущих служить штампами. Обратите внимание… если вы… и т. д.
Через полчаса он снова стоял на улице, но на этот раз в кармане у него было удостоверение на должность смотрителя марок с жалованием в 800 фунтов в год.
Вечером по этому поводу у Бессемеров собрались все почтенные родственники. Пили чай и кушали кэкс. А мистер Бессемер старший, несмотря на свои 60 лет, все еще сохранивший французскую живость, бегал от одной дорогой тетушки к другой и ораторствовал:
— Я всегда говорил, что мой мальчик гениален. Если б его пригласили поконсультировать при сотворении мира, он разумеется внес бы кой-какие усовершенствования…
После этого он бежал в комнату Генри, бросался с размаху на диван и начинал:
— Все это хорошо, мой мальчик, мы живем в великое время, и ты теперь будешь хорошо зарабатывать, Генри. Но не надо увлекаться одними деньгами. Ах, как жилось в Париже в мое время! Все так изящно, так очаровательно (он целовал кончики пальцев).
Ах, старый режим, сколько в нем было прелести! Вы знаете, последний фрак, который мне сшили перед самой революцией — couleur sang de boeuf á colets de velours![3] А куафюры — grecque carrée à trois boucles![4]
Вы знаете, я тогда писал стихи! Я написал твоей матушке, Генри.
В прелестнейшей долине
Меж розовых кустов,
Подобная богине,
Сошедшей с облаков,
Явилась мне Селина.
Генри смеется.
— Но ведь матушку никогда не звали Селиной.
— Ах, мой друг. Вы такие реалисты, такие демократы. Если женщину звали Мэри или Джен или еще как-нибудь в этом роде, мы называли ее Филидой или Лаисой. Ну, веселитесь, веселитесь…
И он опять убегал.
За ужином одна из многочисленных кузин сперва долго шепталась со своими соседками, а потом крикнула через стол:
— Я должна вам сказать секрет, Генри. Потанцуйте со мной после ужина, я вам скажу.
Ей сейчас же попало — за столом надо сидеть смирно. Но после ужина одна из тетушек села за старомодные клавикорды и заиграла.
И под меланхолические звуки: ти-та-та, ри-та-та девушка заговорила:
— Вы знаете, я так интересуюсь всем техническим, особенно вашими изобретениями. Если сделать ваш штамп со сменными частями для каждого дня. Вы понимаете? Ну, если например вы на одно и то же платье нашьете то рюш, то бантики, никто его не узнает. А такой переменный штамп никто ни за что не мог бы подделать. Это очень просто, и вам тогда почти нечего было бы делать на вашей службе. Вместо того чтобы сидеть в душной комнате, вы могли бы гулять и веселиться.
— Дорогая, — в совершенном восторге ответил Генри, — вы очень умны. Я был бы счастлив всегда пользоваться вашими советами…
На другой день после визита к директору Генри снова стоял возле здания почтамта, но на сердце у него было очень нехорошо. Ему отказали от службы. Новое изобретение делало излишним место смотрителя.
— Но в таком случае заплатите мне по крайней мере, — кричал Генри.
Старый джентльмен холодно и вежливо отвечал:
— У вас нет патента, мой друг, и вы ничего не добьетесь от нас. Можете судиться, но у вас нет никаких юридических прав. Да и едва ли у вас хватит денег на процесс. Только патент защищает изобретение.