(Съ картины Арри Шеффера).
Великое произведеніе великаго нѣмецкаго поэта слишкомъ извѣстно, для того чтобъ мы отважились представить здѣсь хотя самую сжатую характеристику "Фауста" Гёте -- тѣмъ болѣе что нѣтъ почти никакой возможности въ журнальной статьѣ говорить о книгѣ, на которую написаны цѣлые томы комментарій такими глубокими знатоками, какъ Динцеръ и проч. Поэтому, помѣщая рисунокъ съ картины Арри Шеффера, изображающій едва-ли не самый поэтическій моментъ первой части "Фауста", мы позволимъ себѣ лишь въ самыхъ краткихъ чертахъ напомнить читателямъ эту сцену, коснувшись при этомъ случаѣ какъ личности автора, такъ и значенія его безсмертнаго произведенія, находящихся въ самой тѣсной взаимной связи.
Душа и сердце, чувство и разумъ Гёте въ теченіи его поприща развивались въ необыкновенно-счастливой гармоніи между собою. Не одни лишь прирожденные дары духа проявлялъ Гёте въ своихъ твореніяхъ, но во всю жизнь свою неустанно стремился пріобрѣтать вновь и такимъ образомъ дополнять познаніемъ, расширять свое внутреннее я, чѣмъ и достигъ онъ развитія въ себѣ такой личности, въ которой физическая и духовная стороны находились въ дивномъ равновѣсіи. Отсюда -- неодолимая сила, съ которой онъ дѣйствовалъ на всякаго, вступавшаго въ сношеніе съ нимъ. Отсюда же -- идеальность и субъэктивность, которыя поражаютъ насъ въ немъ и въ то же время остаются объэктивными,-- такъ какъ Гёте былъ того мнѣнія, что человѣкъ лишь настолько познаетъ самого себя, насколько онъ познаетъ внѣшній міръ, воспринимая этотъ міръ въ себя и видя себя въ этомъ мірѣ; поэтому Гёте всегда стремился уловить Идею въ Дѣйствительности, созерцать ее въ ней и воплотить въ осязаемомъ образѣ. Безъ сочетанія Идеи съ Дѣйствительностью (природою) онъ не считалъ возможнымъ искусства и вполнѣ отдался реальному идеализму, котораго цѣль -- дать дѣйствительности поэтическую форму. Съ самой юности стремился онъ воспринимать въ себя и усвоивать себѣ все какъ оно есть, разсматривая вещи съ ихъ истинной точки зрѣнія и не внося предвзятыхъ о нихъ понятій. Такъ какъ природа есть истина, то и мудрость для Гёте заключалась въ одной истинѣ, и онъ менѣе всѣхъ поэтовъ удалялся отъ дѣйствительной осязаемой истинности вещей, стараясь лишь передавать ихъ вѣрно съ природою; ничто не было ему противнѣе какого бы то ни было благонамѣреннаго лицемѣрія: онъ хотѣлъ быть лишь искреннимъ -- въ добрѣ и злѣ равно -- какъ сама природа. Оцѣнивая вполнѣ сущность христіанства, со свободою протестанта, онъ въ то же время основывалъ свое религіозное міросозерцаніе главнѣйше на любви къ природѣ и человѣку, признавая Бога въ природѣ, а послѣднюю въ Богѣ; это привело его къ пантеистическому взгляду на міръ, видящему повсюду и во всемъ въ совокупности правящее присутствіе Бога. Это воззрѣніе Гёте съ поразительною полнотою выступаетъ въ слѣдующемъ отрывкѣ изъ "Фауста":
Маргарита.
Ну, Генрихъ, обѣщай!
Фаустъ.
Все, что могу лишь я.
Маргарита.
Скажи, въ чемъ состоитъ религія твоя?
Ты благороденъ, добръ,-- я очень это знаю;
Но, видишь, я подозрѣваю,
Что мало вѣры у тебя.
Фаустъ.
Оставимъ это, милое дитя!
Коль знаешь, что я добръ,-- имѣй же снисхожденье!
Я за мою любовь
Отдамъ и жизнь, и кровь,
Но ничьего не трону убѣжденья.
Маргарита.
Но это все не то... Намъ вѣра вѣдь нужна.
Фаустъ.
Нужна?
Маргарита.
Ахъ, еслибъ я была властна
Хоть мало надъ поступками твоими!
Въ тебѣ передъ обрядами святыми
Благоговѣнія не вижу я слѣда.
Фаустъ.
Я уважаю ихъ всегда.
Маргарита.
Но все неискренно, не съ вѣрою святою.
Ужь сколько времени, ты въ церковь ни ногою,
Да и на исповѣдь не ходишь никогда.
Скажи мнѣ: вѣруешь ты въ Бога?
Фаустъ.
Дитя мое! въ комъ дерзости такъ много,
Чтобы сказать: "я вѣрую въ Него?"
Спроси -- духовника-ли своего,
Философа-ль -- и ихъ отвѣтъ избитый
Насмѣшкой отзовется ядовитой
На дерзкаго, который произнесъ
Тотъ необдуманный вопросъ.
Маргарита.
Такъ ты не вѣруешь?
Фаустъ.
Чистѣйшее созданье!
Ты ошибаешься. Кто смѣлъ Его назвать?
Кто "вѣрую въ Него" могъ съ твердостью сказать?
Иль, чувствуя во всемъ Его здѣсь пребыванье,
Кто, дерзкій, могъ не вѣровать въ Него --
Источника всего?
Не Онъ ли все собою обнимаетъ?
Не Онъ ли все въ одномъ себѣ вмѣщаетъ:
Тебя, меня, весь міръ? Не всю ли неба сводъ
Вселенную обнялъ и вѣчный свѣтъ къ намъ льетъ?
Ты чувствуешь въ землѣ упругость подъ ногами,
Ты видишь, какъ привѣтливо надъ нами
Сонмъ зажигаютъ звѣздъ ночныя небеса?
Не зеркало-ль моимъ глазамъ твои глаза?
Не все ли это рвется и тѣснится
И въ голову, и въ сердце, милый другъ,
И въ тайнѣ вѣчной движется, стремится,
Невидимо и видимо вокругъ?
Пусть этимъ всѣмъ исполнится твой духъ,
И если ощутишь ты въ чувствѣ томъ глубокомъ
Блаженство -- о! тогда его ты назови,
Какъ хочешь: пламенемъ любви,
Душою, счастьемъ, жизнью, Богомъ --
Для этого названья нѣтъ:
Все -- чувство... имя-жь -- звукъ одинъ гремящій,
Звукъ безъ значенья, дымъ летящій
И помрачающій небесный, яркій свѣтъ.
Такъ и во всѣхъ своихъ произведеніяхъ Гёте изображалъ только то, что было пережито имъ самимъ; даже мелкія стихотворенія его всегда были отраженіемъ извѣстнаго состоянія его духа въ данную минуту. Онъ постоянно стремился осуществить въ себѣ идеальнаго человѣка, ставилъ себѣ задачу жизни въ свободномъ и изящномъ саморазвитіи и въ сохраненіи своей внутренней цѣльности, такъ что на всѣхъ путяхъ своей жизни Гёте является вполнѣ законченнымъ характеромъ и человѣкомъ въ полномъ смыслѣ этого слова. Достигнуть этого было нелегко; тяжелой борьбы стоило осилить юношескій пылъ и, подчинивъ его тому что было призваніемъ -- искусству, перелить въ форму прекраснаго. Этою-то формою (по крайней мѣрѣ, совершеннѣйшею изъ всѣхъ твореній Гёте) и является Фаустъ, съ самаго начала и до конца борящійся со зломъ (Мефистофелемъ), ибо не хочетъ признать необходимости ограничить порывы своего духа къ безконечному; отсутствіе смиренія приводитъ его къ полному крушенію въ концѣ первой части трагедіи, но не къ совершенной погибели, такъ какъ и по исчезновеніи Фауста съ Мефистофелемъ остается еще возможность и даже вѣроятность, что высшая сила Фауста одолѣетъ духа зла, чѣмъ дѣйствительно и завершается вторая часть "Фауста". Рядомъ съ нимъ возникаетъ характеръ Маргариты, выполненный съ неподражаемымъ искусствомъ и правдивостью,-- сумволъ высшей беззавѣтно-отдающейся любви во всей ея чистотѣ -- любви которая этою самою чистотою и силою своей спасаетъ юную грѣшницу. Припомните, какою истинно-художественною простотою, какою трогательною сердечностью запечатлѣна сцена, выбранная Арри Шефферомъ для его рисунка...
Маргарита (срывая цвѣтокъ).
Позвольте на минутку.
Фаустъ.
Что такое?
Связать букетъ ты хочешь?
Маргарита.
Такъ, пустое...
Игра...
Фаустъ.
Что?
Маргарита.
Будете смѣяться надо мной!
Подите... (обрываетъ листки и лепечетъ про-себя).
Фаустъ.
Что же ты лепечешь, ангелъ мой?
Маргарита (вполголоса).
Любитъ -- не любитъ...
Фаустъ.
О милое, чистѣйшее созданье!
Маргарита (продолжая).
Любитъ -- нѣтъ, любитъ -- нѣтъ.
(Вырывая послѣдній листокъ, съ радостью:) Любитъ!
Фаустъ.
О, ангелъ мой! Пусть это слово будетъ
Тебѣ отвѣтомъ неба! Да, онъ любитъ!
Ты понимаешь ли, что значитъ это: "любитъ"?
(Онъ беретъ ее за обѣ руки).
Маргарита.
Мнѣ что-то страшно стало вдругъ!
Фаустъ.
Не бойся, не бойся, мой другъ!
Дай выразить этому взору,
Пожатью горячему рукъ
Все то, что не выразишь словомъ!
Позволь мнѣ предаться блаженству вполнѣ,
Блаженству, о другъ мой сердечный,
Которому быть должно вѣчно здѣсь, вѣчно!
(Маргарита, вырываясь, убѣгаетъ. Онъ стоитъ н ѣ сколько времени въ размышленіи, потомъ уходитъ за нею).
Такова искренность Фауста во всѣхъ ею заблужденіяхъ -- и такъ же искренны его раскаяніе и муки послѣ каждаго изъ нихъ, какъ только онъ сознаетъ, что не можетъ воскликнуть:
....Погоди
Мигъ быстролетный наслажденья,
Ты сладокъ!..
Эта постоянная борьба съ самимъ собою и приводитъ Фауста къ тому святому отреченію, благодаря которому самъ Гёте достигъ высочайшей степени развитія какъ личности своей такъ и творческаго дара. Другими словами, главная мысль "Фауста" -- борьба Идеи противъ тѣсныхъ предѣловъ Дѣйствительности и Жизни,-- борьба имѣющая значеніе общечеловѣческое и олицетворяющая судьбы всего человѣчества въ личности Фауста, который разрѣшаетъ задачу примиренія между собою Знанія и Жизни. Таково міровое значеніе великаго произведенія величайшаго изъ нѣмецкихъ поэтовъ.
"Нива", No 32, 1871