-- Право, милостивый господинъ, намъ слѣдуетъ сходить на поклоненіе въ Линрасскую пещеру. Кто бы могъ думать, что этотъ отшельникъ, котораго я проклиналъ, какъ адскаго духа, окажется нашимъ ангеломъ-хранителемъ, что копье, каждую минуту просившее нашей жизни, какъ мостъ поможетъ намъ перешагнуть бездну.
Въ такихъ цвѣтистыхъ, довольно комичныхъ выраженіяхъ Бенигнусъ Спіагудри выражалъ Орденеру свою радость, удивленіе и свою признательность къ таинственному отшельнику. Оба путешественника давно уже покинули проклятую башню. Мы встрѣчаемъ ихъ уже довольно далеко отъ деревни Виглы, съ трудомъ пробирающихся по горной дорогѣ, пересѣкаемой лужами и загроможденной большими камнями, которыхъ стремительный, бурный потокъ оставилъ на сырой вязкой почвѣ.
Солнце еще не взошло на горизонтѣ; только кустарникъ, обрамлявшій по сторонамъ скалистую дорогу, рисовался черными фестонами на бѣлесоватомъ небосклонѣ; окружающіе предметы являлись взору еще безъ красокъ, но постепенно принимая свои очертанiя на тускломъ и какъ бы густомъ свѣтѣ, который утреннія сумерки сѣвера разливали въ холодном, утреннемъ туманѣ.
Орденеръ хранилъ молчаніе, уже нѣсколько минутъ погруженный въ сладкое забытье, которому не мѣшаетъ иногда машинальное движеніе ходьбы. Онъ не смыкалъ глазъ со вчерашняго дня, когда до своего возвращенія въ Мункгольмъ успѣлъ немного отдохнуть въ рыбачьей лодкѣ, стоявшей на якорѣ въ Дронтгеймской гаванѣ. Между тѣмъ какъ тѣло его подвигалось къ Сконгену, душа стремилась къ Дронтгеймскому заливу, въ ту мрачную темницу, въ ту печальную башню, въ стѣнахъ которой томилось единственное существо въ мірѣ, съ которомъ онъ могъ дѣлить мечты о счастіи и надеждѣ. Когда онъ бодрствовалъ, мечты объ Этели не покидали его ни на минуту. Во снѣ эти мечты, принимая фантастическіе размѣры, озаряли его грезы. Во снѣ, въ этой второй жизни, когда душа живетъ одна, когда физическая натура исчезаетъ со всѣмъ ея чувственнымъ зломъ, онъ видѣлъ свою возлюбленную не въ большей чистотѣ, не болѣе прекрасною: но свободною, счастливою, принадлежащею ему.
Однако на дорогѣ въ Сконгенъ такое забытье, такое оцѣпенѣніе не могло быть полнымъ; время отъ времени рытвина, камень, древесная вѣтка, встрѣчавшіеся на его пути, безжалостно возвращали его изъ міра идеальнаго въ міръ реальный. Онъ поднималъ голову, раскрывалъ свои утомленные глаза, съ сожалѣніемъ покидая свое восхитительное небесное странствіе для труднаго земного пути, гдѣ его изчезнувшія иллюзіи вознаграждались лишь мыслью о томъ, что у сердца его хранится локонъ Этели, въ ожиданіи пока сама она всецѣло будетъ принадлежать ему. Эта мысль снова вызывала въ его воображеніи милый фантастическій образъ и невольно погружался онъ не въ забытье, а въ какія то неопредѣленныя, упорныя грезы.
-- Милостивый господинъ, -- повторилъ Спіагудри болѣе громкимъ голосомъ, который вмѣстѣ съ толчкомъ о древесный стволъ вывелъ Орденера изъ задумчивости: -- не бойтесь ничего. Отшельникъ по выходѣ изъ башни повелъ полицейскихъ направо, и теперь мы настоль далеко отъ нихъ, что можемъ свободно разговаривать. Конечно, до сихъ поръ благоразумнѣе было молчать.
-- Ну, старина! Ты хватилъ черезъ край съ твоимъ благоразуміемъ, -- замѣтилъ Орденеръ, зѣвая: -- Прошло по меньшей мѣрѣ три часа, какъ мы потеряли изъ виду башню и полицейскихъ.
-- Весьма возможно, милостивый государь, но благоразуміе никогда не вредитъ. Вообразите, что бы вышло, если бы я отозвался, когда начальникъ этихъ адскихъ капраловъ спросилъ Бенигнуса Спіагудри такимъ тономъ, какимъ Сатурнъ требовалъ себѣ на съѣденіе своего новорожденнаго сына. Гдѣ находился бы я теперь, благородный патронъ, если бы въ ту критическую минуту не прибѣгъ къ благоразумному молчанію?
-- О, старина! Мнѣ сдается, что въ ту минуту даже щипцами нельзя было бы вытянуть у тебя твоего имени.
-- Что-жъ въ томъ худого? Скажи я хоть слово, отшельникъ, да благословятъ его святой Госпицій и святой Усбальдъ-пустынникъ! -- отшельникъ не успѣлъ бы спросить начальника полицейскихъ, не изъ солдатъ ли Мункгольмскаго гарнизона набрана его команда -- пустой вопросъ, предложенный съ единственной цѣлью выиграть время. Обратили ли вы вниманіе, молодой человѣкъ, съ какой странной улыбкой, послѣ утвердительнаго отвѣта безтолковаго сыщика, отшельникъ пригласилъ его послѣдовать за нимъ, говоря, что ему извѣстно убѣжище бѣглаго Бенигнуса Спіагудри.
Тутъ смотритель Спладгеста умолкъ на минуту, какъ бы для того, чтобы собраться съ духомъ, и продолжалъ тономъ трогательнаго энтузіазма:
-- Добрый священнослужитель! Достойный, добродѣтельный ошельникъ, осуществляющій на дѣлѣ правила христіанскаго человѣколюбія и евангельскаго милосердія! А я то! Что могло испугать меня въ его наружности, надо сознаться довольно зловѣщей, но за то скрывающей столь прекрасную душу! Примѣтили вы, мой благородный патронъ, съ какимъ особеннымъ выраженіемъ сказалъ онъ мнѣ: до свиданія! уводя полицейскихъ? При другихъ обстоятельствахъ оно встревожило бы меня; но ужъ это не вина благочестиваго, достойнаго отшельника. Очевидно, уединеніе придаетъ голосу такой странный оттѣнокъ, потому что я знаю -- Бенигнусъ значительно понизилъ голосъ -- другого отшельника, это ужасное существо, которое... Но нѣтъ, изъ уваженія къ почтенному Линрасскому отшельнику, я не могу рѣшиться на такое гнусное сравненіе. Въ перчаткахъ тоже нѣтъ ничего необычайнаго, погода довольно прохладная, чтобы ихъ носить; а его соленое питье не удивляетъ меня болѣе. Католическіе пустынножители налагаютъ на себя самые странные обѣты; это одинъ изъ нихъ и въ подтвержденіе приведу вамъ, милостивый государь, стихъ знаменитаго Урензіуса, инока Кавказской горы:
Rіѵоs dеsрісіеns, mаrіs e ndаm роtаt аmаrаm {Презирая рѣки, пьетъ горькую морскую воду.}.
И какъ не вспомнилъ я этого стиха въ проклятыхъ развалинахъ Виглы! Самая крошечка памяти избавила бы меня отъ столькихъ безумныхъ треволненій. Конечно, довольно затруднительно мыслить здраво въ подобномъ логовищѣ, сидя за столомъ палача! Палача! Существа, презираемаго и проклинаемаго всѣми, которое отличается отъ убійцы только обиліемъ и безнаказанностью своихъ убійствъ, сердце котораго со всей свирѣпостью страшныхъ злодѣевъ соединяетъ еще трусость, немыслимую въ отважныхъ преступленіяхъ послѣднихъ! Существо, которое предлагаетъ пищу и наливаетъ питье тою же рукою, которою играло орудіями пытки и дробило кости несчастныхъ въ тискахъ кобылы! Дышать однимъ воздухомъ съ палачомъ! Когда самый презрѣнный нищій, запятнанный нечистымъ столкновеніемъ съ нимъ, съ ужасомъ сбрасываетъ съ себя послѣднія лохмотья, защищавшія отъ холода его недуги и наготу! Когда самъ канцлеръ, приложивъ печать къ приговору, съ отвращеніемъ и проклятіемъ кидаетъ ее подъ столъ! Когда во Франціи, въ случаѣ смерти палача, служители превотства предпочитаютъ платить сорокъ ливровъ пени, чѣмъ занять его должность! Когда въ Пештѣ осужденный Чорчилль, которому предлагали помилованіе съ дипломомъ палача, предпочелъ быть казненнымъ, чѣмъ заняться этимъ презрѣннымъ ремесломъ! Развѣ вамъ неизвѣстно, благородный патронъ, что Турмеринъ, епископъ Маастрихтскій, повелѣлъ снова освятить церковь, куда вошелъ палачъ; что царица Петровна мыла себѣ лицо каждый разъ какъ возвращалась съ казни? Вы должны также знать, что французскіе короли изъ уваженія къ воинскимъ чинамъ издали указъ, чтобы они казнимы были своими товарищами, дабы этихъ благородныхъ людей, даже преступныхъ, не безчестило прикосновеніе палача. Наконецъ, что особенно убѣдительно, въ твореніи ученаго Мелазіуса Итургама, подъ заглавіемъ: "Сошествіе святаго Георгія въ адъ", прямо говорится, что Харонъ отдалъ предпочтеніе разбойнику Робину Гуду предъ палачомъ Флинкрассомъ... Да, милостивый государь, если я когда нибудь достигну могущества -- все въ рукахъ Божіихъ -- я уничтожу палачей и снова возстановлю древній обычай пени за преступленіе. За умерщвленіе князя будутъ платить, какъ въ 1150 году, тысячу четыреста сорокъ двойныхъ королевскихъ экю; за убійство графа -- тысячу четыреста сорокъ простыхъ экю; за барона -- тысячу четыреста сорокъ полуэкю; за убійство дворянина -- тысячу четыреста сорокъ аскалоновъ; за мѣщанина...
-- Постой! Мнѣ кажется я слышу конскій топотъ, -- перебилъ его Орденеръ.
Они оглянулись и, такъ какъ солнце успѣло уже подняться надъ горизонтомъ, пока длился ученый монологъ Спіагудри, дѣйствительно примѣтили въ ста шагахъ позади себя человѣка въ черной одеждѣ, который одной рукой махалъ имъ, а другой подгонялъ одну изъ тѣхъ бѣлыхъ лошадокъ, которыя часто встрѣчаются укрощенныя и въ дикомъ состояніи въ нижнихъ горахъ Норвегіи.
-- Ради бога, милостивый господинъ, сказалъ перетрусившій Спіагудри: -- пойдемте скорѣе. Этотъ черный субъектъ сильно смахиваетъ на полицейскаго.
-- Что ты, старина, насъ двое и мы побѣжимъ предъ однимъ!
-- Увы! Иной разъ двадцать ястребовъ разгоняетъ одна сова. И что за слава ждать полицейскаго?
-- Да кто тебѣ сказалъ, что это полицейскій? -- возразилъ Орденеръ, взоровъ котораго не застилалъ страхъ: -- Успокойся, мой храбрый путеводитель; я узнаю этого путешественника. Подождемъ его.
Надо было покориться. Минуту спустя, всадникъ поровнялся съ ними и Спіагудри успокоился, узнавъ суровую и спокойную наружность священника Афанасія Мюндера.
Остановивъ свою лошадь, онъ съ улыбкой поклонился нашимъ путникамъ и заговорилъ запыхавшимся голосомъ:
-- Я вернулся для васъ, мои дорогія чада, и Господь, конечно, не допуститъ, чтобы мое отсутствіе, продолженное съ милосерднымъ намѣреніемъ, повредило тѣмъ, кому приноситъ пользу мое присутствіе.
-- Преподобный отецъ, -- отвѣчалъ Орденеръ: -- мы почтемъ за счастье оказать вамъ какую нибудь услугу.
-- Нѣтъ, благородный молодой человѣкъ, напротивъ, мнѣ слѣдуетъ оказать вамъ ее. Не удостоите ли вы сообщить мнѣ цѣль вашего путешествія?
-- Не могу, почтенный отецъ.
-- Желалъ бы я, сынъ мой, чтобы вами дѣйствительно руководила въ данномъ случаѣ невозможность, а не недовѣріе. Иначе горе мнѣ! Горе тому, котораго добрый человѣкъ, разъ увидѣвъ, тотчасъ же лишаетъ своего довѣрія!
Смиреніе и простосердечіе священника сильно тронули Орденера.
-- Мы направляемся въ сѣверныя горы. Это все, что я могу вамъ сказать, святой отецъ.
-- Такъ я и думалъ, сынъ мой, вотъ почему поспѣшилъ догнать васъ. Въ этихъ горахъ скитаются цѣлыя банды рудокоповъ и охотниковъ, часто весьма опасныя для путешественниковъ.
-- Ну-съ?
-- Ну, я знаю, что нечего и пытаться вернуть съ пути молодежь, ищущую всякаго рода опасностей; но уваженіе, которое я почувствовалъ къ вамъ, указало мнѣ на средство, которое можетъ вамъ пригодиться. Злосчастный фальшивый монетчикъ, которому преподалъ я вчера послѣднія утѣшенія Спасителя, былъ рудокопъ. Передъ смертью онъ передалъ мнѣ этотъ пергаментъ съ его именемъ, говоря, что этотъ документъ предохранитъ меня отъ всякой опасности въ случаѣ если когда либо путь мой будетъ лежать чрезъ эти горы. Увы! Какая польза въ этой бумагѣ бѣдному священнику, который живетъ и умретъ съ узниками и который къ тому же іnter саstrа latronum {Въ разбойничьемъ притонѣ.} долженъ искать защиты у терпѣнія и молитвы, этого единственнаго оружія Создателя! Если я не отказался принять этотъ пергаментъ, то для того лишь, чтобы не огорчить отказомъ сердце того, для котораго чрезъ какое нибудь мгновеніе все земное утратитъ всякую цѣну. Самъ Богъ руководилъ мною, потому что теперь я могу вручить его вамъ, дабы онъ сопровождалъ васъ при всякихъ случайностяхъ пути вашего, дабы даръ умирающаго оказалъ благодѣяніе путнику.
Орденеръ съ умиленіемъ принялъ даръ стараго священника.
-- Да услышитъ Господь ваше желаніе, святой отецъ! Благодарю васъ. Но на всякій случай, -- прибавилъ онъ, схватившись за саблю: -- я уже запасся пропускомъ.
-- Почемъ знать, молодой человѣкъ, -- замѣтилъ священникъ: -- можетъ быть эта ничтожная бумага защититъ васъ лучше вашей желѣзной шпаги. Взоръ кающагося могущественнѣе меча архангела. Простите, узники ждутъ меня. Помолитесь за нихъ и за меня.
-- Святой отецъ, -- возразилъ Орденеръ, улыбаясь: -- я ужѣ обѣщалъ вамъ, что ваши узники будутъ помилованы, и опять повторяю свое обѣщаніе.
-- О! Не говорите съ такой увѣренностью, сынъ мой, Не искушайте Господа. Человѣкъ не въ состояніи знать, что творится въ сердцѣ другаго, и вамъ неизвѣстно еще, на что рѣшился сынъ вице-короля. Увы! Быть можетъ онъ не удостоитъ даже принять смиреннаго священника. Простите, сынъ мой. Да благословитъ Богъ ваше странствіе, пусть ваша чистая душа вспоминаетъ иногда бѣднаго пастыря и мольбу его за несчастныхъ узниковъ.