I.
-- Падали снѣжныя хлопья. Сгубила побѣда нашъ строй.
Впервые орелъ-побѣдитель поникъ своей гордой главой.
Ужасные дни! Императоръ, покорный судьбѣ, отступалъ;
Москва оставалась за нами, остатки огонь пожиралъ.
И падали снѣжныя хлопья. Разсыпалась снѣгомъ зима.
За бѣлой равниной другая такая-жь равнина видна.
Полки и знамена смѣшались, все спуталось, сбилось вконецъ,
И стало великое войско безформеннымъ стадомъ овецъ.
Нѣтъ центра, нѣтъ фланговъ, толпами бредутъ эти тучи людей..
И падаютъ снѣжныя хлопья... Въ распоротомъ брюхѣ коней
Несчастные ищутъ спасенья отъ холода, вѣтра и ранъ;
Вокругъ разоренныхъ биваковъ навѣки умолкъ барабанъ.
Покрытые инеемъ бѣлымъ, съ труб а ми у губъ ледяныхъ,
Горнисты сидятъ недвижимы, застыли на сѣдлахъ своихъ.
И падали ядра и пули, какъ падаетъ снѣгъ на поляхъ.
Въ смущеньи бредутъ гренадеры, впервые извѣдавши страхъ;
Задумчивы строгія лица, бѣлѣетъ усовъ сѣдина...
И падали, падали хлопья, и вьюга, какъ ледъ холодна,
Свистѣла. Въ краю незнакомомъ, но мерзлой дорогѣ, пѣшкомъ
Солдаты въ лохмотьяхъ, безъ хлѣба, безъ обуви, шли босикомъ
То были не люди живые, не воины,-- тѣни людей,
Ночныя видѣнья нѣмыя, процессія въ царствѣ тѣней.
Нависли свинцовыя тучи; закутана въ снѣжный туманъ
Пустыня, глухая пустыня, безбрежный земной океанъ.
Какъ смерть, безпощаденъ тотъ мститель, могучій, спокойный нѣмой;
А небо беззвучное стелетъ надъ арміей саванъ густой.
Великъ, какъ великое войско, раскинутъ тотъ саванъ во мглѣ,
И видитъ солдатъ, умирая,-- одинъ онъ на этой землѣ.
-- Когда же мы выйдемъ отсюда, взойдетъ ли спасенья заря?
Бредъ нами враги: царь и сѣверъ. О, сѣверъ страшнѣе царя!
Дорогою пушки бросали, колеса съ лафетами жгли.
Безъ отдыха шли, умирали едва отдохнуть прилегли.
Пустыня полки пожирала, оскаливъ бездонную пасть,
Въ смятеньи отряды бѣжали, чтобъ въ когти ея не попасть.
Надъ трупами павшихъ рядами снѣгъ мягкій холмы наметалъ...
Ужасно похмѣлье Аттилы! Ужасно погибъ Аинибалъ!
Ломились мосты подъ напоромъ повозокъ, телѣгъ и людей,
И гибли толпы полумертвыхъ, спасаясь отъ снѣжныхъ степей.
Изъ тысячи спящихъ на утро вставала лишь сотня живыхъ.
Самъ Ней, прежде храбрый и сильный, покинулъ гвардейцевъ своихъ;
Не армію онъ защищаетъ,-- добычей герой дорожитъ:
У трехъ Козаковъ отбиваетъ часы и отъ войска бѣжитъ.
Стемнѣетъ: аттака, набѣги, свистъ ядеръ и крики "ура!"
И бьются безсильныя тѣни во мглѣ снѣговой до утра.
Какъ коршуны, съ гикомъ и свистомъ, какъ стая голодныхъ звѣрей,
Во мракѣ на нихъ налетаютъ отряды степныхъ дикарей.
На утро -- разсѣяно войско, разбито свирѣпымъ врагомъ.
И все это зналъ императоръ, все понялъ холоднымъ умомъ.
Какъ дубъ, на который палъ выборъ, когда ужь отточенъ топоръ,
Стоялъ онъ предъ страшной судьбою въ молчаньи. Она до сихъ поръ
Щадила лѣсовъ исполина, но часъ наступилъ,-- дровосѣкъ
Наноситъ ударъ за ударомъ, и онъ, этотъ дубъ-человѣкъ,
Трепещетъ предъ грознымъ видѣньемъ. Не вѣдаетъ онъ одного:
За что?... И одна за другою отрублены вѣтви его.
Отряды, полки, командиры,-- все падало, гибло кругомъ.
Живые сквозь стѣны палатки, покрытой двойнымъ полотномъ,
Слѣдили съ покорной любовью, какъ тѣнь его взадъ и впередъ
Скользила; всѣ вѣрили твердо: звѣзда его счастья взойдетъ!
Казалось имъ, рокъ непокорный виновенъ предъ гордымъ вождемъ...
А онъ, императоръ великій, въ истерзанномъ сердцѣ своемъ
Почуялъ: настала погибель, конецъ его дѣлу насталъ.
Питомецъ удачи и славы, онъ дрогнулъ и къ Богу воззвалъ.
Онъ понялъ: настало возмездье, то кара свершалась надъ нимъ.
За что?... И въ великой тревогѣ, весь блѣдный, смущенъ, недвижимъ,
Въ виду легіоновъ разбитыхъ, въ виду безпредѣльныхъ снѣговъ,
-- Ты казнь мнѣ, Творецъ, посылаешь,-- воскликнулъ,-- казн и, я готовъ!--
Онъ слышитъ, его называютъ, онъ слышитъ суровый отвѣтъ,
Глухой и невѣдомый голосъ изъ тьмы говоритъ ему: "Нѣтъ".
II.
О, Ватерлоо! Витерлоо! Ватерлоо! Царство могильныхъ холмовъ!
Какъ въ циркѣ, разбитомъ на волѣ, межь склоновъ и горныхъ лѣсовъ,
Смѣшала ряды батальоновъ смерть блѣдная острымъ мечомъ.
Клокочетъ несмѣтное войско, какъ пѣна вскипая ключомъ.
На западѣ -- Франція, вправо -- Европы вся мощь собралась.
Разбиты надежды героевъ: столкнулись и кровь полилась!
Удача войска покидаетъ на жертву позора и мукъ.
О, Ватерлоо!... Слезы мѣшаютъ, перо выпадаетъ изъ рукъ!
Послѣдніе воины страшной, послѣдней кровавой борьбы,
Давно ли вы міръ покоряли? Герои великой судьбы,
Давно ли вы рушили троны? Прошли черезъ Рейнъ голубой,
Чрезъ Альпы?... Душа ликовала побѣдною мѣдной трубой!
Смеркалось; бой мрачный въ разгарѣ, клубами вздымается дымъ.
За нимъ -- наступленье, удача, едва не побѣда за нимъ.
Онъ крѣпко держалъ Веллингтона, свой тылъ опирая на лѣсъ;
Слѣдитъ онъ съ подзорной трубою и знаетъ: за нимъ перевѣсъ.
На схватку жестокую въ центрѣ онъ зорко глядитъ съ высоты...
Ужасна картина! Солдаты сплелись, какъ въ оврагѣ кусты;
Свинцовому морю подобный, сонмъ войскъ горизонтъ облегалъ.
-- Груш и!-- онъ воскликнулъ въ восторгѣ. Ошибка, то Блюхеръ скакалъ!
Надежда къ врагу отлетѣла, и дрогнулъ нашъ духъ боевой.
Растетъ и вздымается битва, какъ пламя, какъ пылъ огневой.
Гремитъ англичанъ баттарея, разбиты карре, впереди --
Трепещутъ въ лохмотьяхъ знамена. Съ свинцомъ раскаленнымъ въ груди
Вопитъ человѣкъ. Надъ равниной -- стонъ, слезы, удары, картечь;
Не поле то было, не битва,-- самъ адъ, раскаленная печь!
Пучина, въ которую войско, какъ камни съ разбитой стѣны,
Валились; бездонная пропасть, гдѣ славной отчизны сыны,
Какъ срѣзанный колосъ, ложились; растоптанъ ихъ красный султанъ,
Алѣютъ лишь раны на тѣлѣ, да кровь, что струится изъ ранъ.
Сильнѣе рѣзня, наступаетъ часъ гибели, часъ роковой.
Онъ видитъ: успѣхъ ускользаетъ, ударъ надъ его головой,
Онъ знаетъ: вблизи, за холмами послѣдняя сила стоитъ --
Гвардейцы, спасенье, надежда... Онъ знакъ подаетъ, онъ кричитъ:
-- Эй, гвардію, гвардію живо, скорѣе, скорѣе!-- И вотъ,
Спокойно и твердо ступая, великая сила идетъ.
Идутъ гренадеры, драгуны, и Риму вселявшіе страхъ;
Уланы толпой, канониры въ мохнатыхъ большихъ киверахъ,
Влача свои громы земные; блестятъ кирасиры вдали.
Бойцы Риволи и Фридланда шли весело, радостно шли
На вѣрную смерть; они знали, что будетъ тотъ праздникъ великъ;
Предъ Богомъ своимъ преклонились, изъ груди ихъ вырвался крикъ:
-- Да здравствуетъ нашъ императоръ!-- И тихою, мѣрной стопой,
Подъ стройные музыки звуки вступаютъ въ отчаянный бой.
Спокойнымъ и медленнымъ шагомъ, улыбкой встрѣчая картечь,
Великая гвардія наша взошла въ раскаленную печь.
Увы, въ немъ воскресла надежда! Онъ чутко съ горы наблюдалъ
И видѣлъ, какъ свѣжія силы кровавый потокъ заливалъ,
Какъ пушки съ холмовъ изрыгали вулканами сѣру и дымъ,
Какъ таяли въ огненной безднѣ, въ порядкѣ, одинъ за другимъ,
Полки изъ гранита и стали, подобно свѣчѣ восковой,
Какъ шли они, шли, наступали, съ поднятою шли головой,
Сплошною стѣной подвигались, сверкаютъ и сабля, и штыкъ...
О, спите, герои! Вашъ подвигъ великъ, безпримѣрно великъ!
Другіе полки колебались, слѣдя, какъ безстрашно идетъ
Подъ пулями гвардія- видятъ: отряды рѣдѣютъ... И вотъ
Отчаянный вопль раздается. Погибель смѣшала нашъ строй,
Погибель растетъ надъ войсками, и мертвой своей головой
Встрѣчаетъ могучія силы, вселяя невѣдомый страхъ,
Въ куски разрывая знамена, стрѣлой пролетая въ рядахъ,
Крутится надъ клубами дыма, растетъ, шире, выше растетъ,
Какъ тѣнь мертвеца-исполина надъ войскомъ смятеннымъ встаетъ.
Грудь съ грудью съ гигантскою тѣнью столкнулись полки, и назадъ
Отпрянули, руки ломаютъ, въ отчаяньи дикомъ кричатъ:
"Спасайтесь!"... Позоръ, униженье, великій, великій позоръ!
Изъ тысячи устъ раздается: "Спасайтесь!" Блуждаетъ ихъ взоръ,
Бѣгутъ черезъ рвы, чрезъ поляны, въ безумномъ смятеньи, гурьбой,
Какъ будто порывъ урагана ихъ мчитъ и влечетъ за собой.
Бросаютъ повозки, фургоны, но ямамъ, по кочкамъ бѣгутъ,
Во ржи укрываются, ружья, знамена, орлы отдаютъ.
И рубитъ сѣдыхъ ветерановъ широкій нѣмецкій тесакъ,
И слышатъ ихъ вопли и стоны, и видитъ ихъ бѣгство пруссакъ.
Какъ вѣтеръ солому разноситъ, зажженную дѣтской рукой,
Великую армію нашу развѣялъ отчаянный бой.
И видѣло мрачное поле, какъ ужасъ героевъ объялъ,
Какъ тѣ отъ врага побѣжали, предъ кѣмъ врагъ донынѣ бѣжалъ.
Прошло сорокъ лѣтъ. Ватерлоо, пустынный земли уголокъ,
Гдѣ съ прахомъ смѣшалось величье, какъ прежде, стоитъ одинокъ.
Но помнитъ онъ страшное время, доднесь не забытъ этотъ бой,
Когда великаны бѣжали, гонимые злобной судьбой.
И онъ, императоръ, онъ видѣлъ, какъ въ бездну кипучимъ ручьемъ
Катилось, текло его войско... И въ сердцѣ разбитомъ своемъ
Почуялъ онъ смутно и глухо все тотъ же, все прежній укоръ.
Онъ руки подъемлетъ, онъ къ небу возвелъ свой блуждающій взоръ...
-- Я палъ, мое войско разбито, имперіи славной -- конецъ!
О, это-ль не страшная кара, не казнь, мой жестокій Творецъ?--
Средь шума, средь воплей и стоновъ, средь грохота бомбъ и ракетъ,
Онъ слышитъ, невѣдомый голосъ изъ тьмы говоритъ ему: " Нѣтъ".
III.
Онъ палъ. Измѣнилась въ Европѣ цѣпь жизни по волѣ Творца.
Въ туманѣ, среди океана, средь волнъ безъ границъ и конца,
Остатокъ потухшихъ вулкановъ, стоитъ надъ водою скала.
Судьба безпощадной рукою цѣпь, гвозди и молотъ взяла,
Схватила его, чуть живаго, и онъ, похититель громовъ,
Прикованъ злорадной Судьбою къ вершинамъ гранитныхъ холмовъ
Британія, коршунъ голодный, великое сердце грызетъ;
Судьба злаго коршуна травитъ и дразнитъ и въ помощь зоветъ.
Затмилась великая слава блестящей удачи земной.
Отъ ранней зари до заката, до тьмы непроглядной ночной --
Тоска, одинокое горе, темница, могилы чернѣй.
Вдали -- безконечное море, вблизи -- часовой у дверей,
Вокругъ -- обнаженныя скалы, на склонахъ -- кусты и лѣса.
Какъ тѣни погибшей надежды бѣгутъ вдалекѣ паруса.
Рокочатъ немолчныя волны и вѣтеръ гудитъ по волнамъ...
Гдѣ-жь пурпуръ походной палатки, съ шитьемъ золотымъ по стѣнамъ?
Гдѣ Цезаря конь бѣлоснѣжный, блиставшій своей красотой?
Умолкли твои барабаны, поверженъ вѣнецъ золотой;
Нѣтъ болѣе мантіи царской, не падаютъ ницъ короли,
Навѣки погибъ императоръ, властитель и богъ на земли!
Онъ палъ, и простымъ Бонапартомъ сталъ Цезарь, погибшій герой.
Какъ римлянинъ, воинъ, пронзенный каленой парѳянской стрѣлой,
Въ крови истекалъ полумертвый... Онъ грезилъ Москвой, онъ мечталъ
О прошломъ величіи... "Смирно!" -- командуетъ рыжій капралъ.
Въ рукахъ у врагомъ сынъ единый, въ объятьяхъ другаго -- жена...
Сенатъ,-- это грязное стадо, что прежде стоялъ, какъ стѣна,
За Цезаря,-- нынѣ позоритъ того, кого чтилъ божествомъ.
Въ тотъ часъ, когда вѣтеръ стихаетъ, на черномъ откосѣ крутомъ
Стоялъ онъ надъ водной равниной, въ плѣну у пучины морской;
Катились обломки съ утеса подъ твердой и смѣлой ногой.
Сіяньемъ побѣдъ невозвратныхъ доднесь его взоръ ослѣпленъ;
Задумчиво, гордо онъ смотритъ на мрачный сѣдой небосклонъ,
На волны, на горы и бродитъ усталая мысль, какъ во снѣ:
Ничтожны вы, гордость и слава, ничтожны, не нужны вы мнѣ!
Орлы, что надъ нимъ пролетали, не знали, кто узникъ тотъ былъ.
Враги его крѣпко сковали: кольцомъ его островъ сдавилъ.
Достигли завѣтныхъ желаній его сторожа-короли:
Слабѣлъ онъ, согнуло несчастье героя до самой земли.
И смерть, какъ ночное видѣнье, росла передъ нимъ день за днемъ;
Такъ утро морозное споритъ съ безсильнымъ осеннимъ лучомъ.
Какъ голубь, душа въ немъ трепещетъ, готова на вѣкъ отлетѣть.
Онъ видитъ, конецъ наступаетъ, онъ хочетъ скорѣй умереть.
Кладетъ онъ съ собой свою шпагу и мыслитъ: "сегодня, пора!"
Набросивъ тотъ плащъ, что въ Маренго носилъ онъ съ утра до утра,
Забылся онъ въ сладкихъ видѣньяхъ: Дунай передъ нимъ, Тибръ и Нилъ.
И шепчетъ онъ: "Я на свободѣ!... Побѣда, я ихъ побѣдилъ!
Орлы вкругъ меня!..." И невольно окинулъ онъ взглядомъ нѣмымъ
Убогій свой домъ. Умирая, онъ видитъ: стоитъ передъ нимъ
Въ дверяхъ, на порогѣ, тюремщикъ, и ужасъ его оковалъ.
Гудзонъ-Лоу стоялъ возлѣ двери, стоялъ и за нимъ наблюдалъ.
Растоптанъ гигантъ подъ пятою жестокихъ своихъ палачей,
Воскликнулъ: "о, сжалься, Творецъ мой!" -- Окатилась слеза изъ очей.--
"Полна до краевъ моя чаша, искуплено зло прежнихъ лѣтъ,
Казненъ я тобою, Создатель!" А голосъ шепталъ: "Еще нѣтъ!"
IV.
Что день, улетаетъ былое все дальше и дальше отъ насъ!
Въ обломкахъ державы разбитой гигантъ-императоръ угасъ.
Подъ ивою скромной навѣки уснулъ вѣнценосный кумиръ.
Тирана забыли; героя чтилъ въ падшемъ восторженный міръ.
Повсюду гремѣли потоки хвалебныхъ горячихъ рѣчей,
Поэты насмѣшкой клеймили державныхъ его палачей,
Струились ихъ грустныя пѣсни, какъ слезы, о славѣ былой.
Колоннѣ-вдовѣ возвратили героя изъ бронзы литой.
Высоко, задумчивъ и свѣтелъ, онъ молча недвижно стоялъ,
Царилъ надъ великимъ Парижемъ и холодно жизнь созерцалъ.
Онъ утромъ -- въ лазури небесной, онъ ночью -- въ блестящихъ звѣздахъ,
А имя его -- въ Пантеонѣ, на твердыхъ гранитныхъ стѣнахъ!
Недавно минувшіе годы забыты, міръ помнитъ однѣ
Побѣдныя, славныя битвы, счастливые, свѣтлые дни.
Исторію, жизнь и народы онъ славой своей опоилъ,
Онъ Разума свѣтлыя очи блестящимъ успѣхомъ затмилъ!
Міръ помнилъ лишь Ульмъ и Эйлау, Арколу и Аустерлицъ.
Такъ въ длинныхъ, сырыхъ катакомбахъ покинутыхъ римскихъ гробницъ
Искали вы славу былую дней прошлыхъ, давно отжитыхъ.
О, какъ преклонились народы, какъ рады, какъ тѣшило ихъ,
Когда имъ въ землѣ попадались, покрытые плѣснью густой,
То консулъ изъ бѣлаго камня, то Цезарь изъ мѣди литой!
V.
Настанетъ смерть, затихнетъ злоба,
И слава крѣпнетъ день за днемъ.
Спокойно онъ внималъ изъ гроба
Тому, что міръ изрекъ о немъ.
И слышитъ онъ: "Судьба герою
Служила такъ, какъ никому;
Давно не вѣдало былое
Счастливца, равнаго ему!
Будь славенъ ты, въ тиши могилы
Почившій вождь, земли краса!
При насъ онъ, полный гордой силы,
Шелъ отъ земли на небеса.
Боролись съ злобною судьбою
Мечты о власти міровой,
Когда онъ, пламенный душою,
Съ Мадритомъ бился и съ Москвой.
И всякій разъ онъ послѣ битвы
О новыхъ подвигалъ мечталъ,
Онъ къ Богу возсылалъ молитвы,
Но Богъ согласья не давалъ.
Стоялъ гигантъ стопою твердой
Надъ міромъ, свѣтелъ и великъ,
Парилъ надъ Римомъ мыслью гордой
И мнилъ: "я царь земныхъ владыкъ!"
Мечталъ создать онъ сильной волей,--
Онъ,-- п а па, царь, маякъ, вулканъ,--
Изъ Лувра новый Капитолій
И изъ Сенъ-Клу свой Ватиканъ.
"На что, Помпей, твоя отвага?
Гордись служить въ моихъ рядахъ",
Сказалъ бы онъ.-- Сверкала шпага
Владыки въ грозныхъ облакахъ.
Хотѣлъ онъ, властью упоенный,
Подобный дерзостнымъ богамъ,
Чтобъ міръ безгласный, умиленный,
Съ восторгомъ палъ къ его ногамъ.
Смѣшать хотѣлъ, какъ въ урнѣ, царства,
Нарѣчья, мысль объединить,
Съ Парижемъ слить всѣ государства,
Весь міръ въ Парижѣ заключить!
Какъ Киръ, властитель Вавилона,
Хотѣлъ онъ свѣтъ пересоздать
И съ высоты златаго трона
Одинъ вселенной управлять.
Воздвигнуть мощными руками
Такой великій, дивный тронъ,
Чтобъ Іегова надъ облаками,
Сказалъ: "счастливъ Наполеонъ!"
VI.
Но вотъ, наконецъ, онъ свободенъ, онъ мертвый, враговъ покорилъ,
И Франціи гробъ его скромный сѣдой океанъ возвратилъ.
Двѣнадцатый годъ онъ почіетъ подъ куполомъ храма златымъ.
И сталъ императоръ-изгнанникъ великимъ, безсмертнымъ, святымъ.
Казалось, подъ сводами храма, навѣки сокрытъ отъ людей,
Въ коронѣ, окутанный въ пурпуръ, въ порфирѣ тяжелой своей,
Лежитъ онъ недвижный, безмолвный, въ тиши и во тьмѣ гробовой;
Очамъ ослѣпленнаго міра такимъ рисовался герой.
А онъ, кому свѣтъ безконечный казался и тѣсенъ, и малъ,
Со скиптромъ и шпагою грозной онъ въ тѣсной гробницѣ лежалъ.
У ногъ его, символъ величья, орелъ свои вѣжды смежилъ.
Прохожіе тихо шептали: здѣсь Цезарь, самъ Цезарь почилъ!
Пусть жизнь въ его городѣ славномъ клокочетъ, пусть солнце блеститъ,
Онъ спитъ; онъ, спокойный и гордый, забылъ все былое, онъ спитъ.
VII.
Однажды въ глубокую полночь,-- гробницы живутъ по ночамъ,--
Проснулся онъ. Странныя тѣни его удивленнымъ глазамъ
Предстали. Какъ факелъ могильный, таинственный свѣтъ трепеталъ,
И хохотъ подъ сводами храма катился и глухо рыдалъ.
Видѣнье расло; онъ воспрянулъ въ испугѣ, весь блѣдный, безъ силъ...
О, ужасъ! Знакомый тотъ голосъ изъ мрака ему говорилъ:
"Возстань! Твоя ссылка, страданья, надменный британскій палачъ,
Тюремщики царственной крови, солдатъ твоихъ стоны и плачъ,
Москва, Ватерлоо, Елена -- ничто предъ ужасной виной,
Предъ страшнымъ твоимъ преступленьемъ! Возстань, твоя казнь предъ тобой!"
И голосъ сталъ тише, онъ злобно надъ гробомъ дрожалъ и шипѣлъ,
Сверкалъ онъ сарказмомъ холоднымъ, ироніей злой пламенѣлъ,
Смѣялся; поруганъ насмѣшкой, лежалъ полубогъ и герой.
Властитель! Гдѣ тронъ твой лазурный? Гдѣ твой Пантеонъ голубой?
Властитель! Съ великой колонны низвергли тебя навсегда!
Смотри: тамъ -- разбойниковъ шайка, кишитъ ихъ лихая орда;
Толпа этихъ нищихъ голодныхъ,-- отчаянныхъ, буйныхъ головъ,
Украла тебя, императоръ; ты плѣнникъ убійцъ и воровъ.
Ихъ грязные пальцы дерзаютъ коснуться великой ступни...
Настали для славы прошедшей позорные, страшные дни!
Когда императоръ великій скончался, скатилось съ небесъ
Свѣтило, звѣзда закатилась; а нынѣ... ты нынѣ воскресъ
Слугой Богарне, Бонапартомъ! Они тебя громко зовутъ
При людяхъ великимъ, героемъ и шепчутъ: бездарность и шутъ.
Волочатъ они свои сабли Парижу всему напоказъ;
Тѣ сабли они въ балаганахъ, бывало, глотали не разъ.
Они зазываютъ крикливо предъ жалкимъ своимъ шалашомъ
Зѣвакъ и прохожихъ: "Зайдите, сейчасъ представленье начнемъ!
Имперія въ пышныхъ костюмахъ! Самъ п а па играетъ у насъ,
И царь въ нашей труппѣ,-- не важность! Зайдите, потѣшимъ мы васъ:
У насъ есть почище артисты, чуръ только до время молчокъ.
Изъ бронзы литой императоръ, забавный, смѣшной старичекъ!
Онъ дядя нашъ. Эй, заходите, онъ въ труппу у насъ приглашенъ".
И Фульдъ, и Маньянъ хитроумный, Руэръ и Парьё хамельонъ
Охрипли отъ крика; хлопочатъ изъ новыхъ фигуръ восковыхъ
Представить сенатъ въ балаганѣ. На днѣ казематовъ сырыхъ
Сгребаютъ солому; орелъ твой соломою этой набитъ,
Твой спутникъ, навѣкъ опозоренъ, въ грязи, бездыханный лежитъ!
Съ небесъ, гдѣ парилъ онъ, могучій, -- на ярмаркѣ онъ посрамленъ...
Властитель, они зашиваютъ твой старый, изорванный тронъ!
Ты видишь, въ крови ихъ одежда; безстыдная, дикая рать
Ограбила темною ночью родимую Францію-мать!
Сибуръ тѣ кровавыя пятна смываетъ святою водой;
А ты,-- левъ отважный и сильный, ты -- рабъ этой шайки лихой!
На гривѣ твоей обезьяна взмостилась на радость ворамъ,
Поругано все: ихъ навозомъ забрызганы Ульмъ и Ваграмъ.--
Пьянитъ ихъ военная слава, смываетъ съ замаранныхъ рукъ
Кровь братій; Картушъ примѣряетъ завѣтный твой сѣрый сюртукъ;
Со шляпой твоей собираетъ гроши негодяй-акробатъ;
Покрыты знаменами славы, столы въ балаганахъ стоятъ,--
Столы, гдѣ игрокъ богатѣетъ, поитъ добродушныхъ людей,
Фальшивыми картами мечетъ, горстями поддѣльныхъ костей.
И ты въ этой плутнѣ замѣшанъ, ты, гордый властитель, герой --
Сообщникъ плутовъ, негодяевъ!... Давно ли могучей рукой
Держалъ ты великое знамя, ты громы вселенной держалъ?...
Ты карты тасуешь, несчастный, о, какъ ты ужасно упалъ!
Они тебя пить заставляютъ, Карлье уважаетъ тебя,
Онъ ваше величество любитъ, онъ ты говоритъ вамъ любя,
Пьетри тебя локтемъ толкаетъ, какъ друга подъ ручку беретъ,
Іона по плечу тебя треплетъ и тычетъ любезно въ животъ.
Мошенники, воры, убійцы,-- все это собранье плутовъ
На всѣ неудачи готовы, какъ нѣкогда ты былъ готовъ;
И пьютъ они полную чашу въ честь славы твоей отжитой.
Братается ярмарка смѣло съ великой Еленой Святой.
Взгляни, что за пиръ, что за ш а башъ всю ночь до разсвѣта кипитъ!
Толпа въ удивленьи, въ восторгѣ на оргію пьяницъ глядитъ;
Съ подмостокъ, набитыхъ народомъ, разносится говоръ и гулъ;
Хохочутъ, свистятъ, рукоплещутъ, тотъ -- пляшетъ, тотъ, пьяный, заснулъ,
Шуты съ бубенцами мѣшаютъ минуту подумать, вздохнуть...
Гомер а мъ начать и Кальотомъ окончить великій свой путь!
Ужасна твоя эпопея, ужасна постыднымъ концомъ!
Съ Тролонгомъ-паяцемъ, съ Шексанжемъ, безсовѣстнымъ, злымъ наглецомъ,
На грязномъ базарѣ, съ тобою бокъ-о-бокъ, убійца и плутъ,
Усатый, немытый, надменный, дрянной, нарумяненный шутъ
Наряженъ въ порфиру, какъ Цезарь, какъ сытый, тупой богдыханъ,
Ты-жь, геній, герой, ты у входа колотишь въ большой барабанъ!"
И голосъ умолкъ. Императоръ лежалъ безъ движенья, безъ силъ.
Лишь стонъ изъ гранитнаго гроба могильный покой огласилъ.
Закрылъ онъ отъ ужаса очи, онъ руки простеръ... На дверяхъ
Блестятъ барельефы побѣды; испугъ въ ихъ чугунныхъ глазахъ.
Изъ бѣлаго мрамора тѣни персты приложили къ устамъ,
Хранятъ гробовое молчанье, недвижно стоятъ по стѣнамъ,
И слушаютъ съ жаднымъ вниманьемъ, какъ плачетъ могучій Титанъ.
А онъ... онъ вскликнулъ, рыдая: "Какъ демонъ, безжалостный вранъ,
Ты вьешься всю жизнь надо мною, невѣдомый! Это ты?" Въ отвѣтъ
Онъ слышитъ: "Твое преступленье". Вдругъ яркій, таинственный свѣтъ
Гробницу, какъ день, озаряетъ, онъ вспыхнулъ, сверкаетъ, блеститъ,--
Тотъ свѣтъ, что Господь посылаетъ, когда злодѣянья казнитъ.
Какъ царь Бальтасаръ ассирійскій, онъ видитъ, надъ нимъ, въ вышинѣ
Начертаны пламенемъ буквы на черной гранитной стѣнѣ.
И Цезарь, дитя безъ опоры, безпомощный, жалкій, въ слезахъ,
Прочелъ ихъ: Восьмнадцатый Брюмеръ горѣлъ, какъ огонь въ небесахъ.
Перевод: А. Ѳедотовъ.
"Русская Мысль", кн. III , 1886