Мракъ преступленія.
Версиньи толь ко-что ушелъ отъ меня. Въ то время, какъ я торопливо одѣвался, ко мнѣ пришелъ человѣкъ, которому я вполнѣ довѣрялъ. Это былъ Жераръ, честный бѣднякъ, столяръ, не имѣвшій работы, котораго я пріютилъ въ своемъ домѣ, рѣзчикъ по дереву и не лишенный нѣкотораго образованія. Онъ пришелъ съ улицы и весь дрожалъ.
-- Ну что? спросилъ я.-- Что говоритъ народъ?
Жераръ отвѣчалъ:
-- Дѣло обдѣлано такъ, что его не могутъ понять. Работники читаютъ аффиши и, не говоря ни слова, идутъ на работу. Говоритъ только одинъ изо ста, да и то затѣмъ, чтобъ сказать: отлично! Вотъ какъ имъ представляется дѣло: законъ 31 мая уничтоженъ -- это хорошо! Реакціонное большинство прогнано -- чудесно! Тьеръ арестованъ -- превосходно! Шангарнье схваченъ -- браво! Около каждой аффиши есть клакёры. Ратапуаль объясняетъ свой coup d'état Жаку Боному, и Жакъ Бономъ поддается на эту удочку. Короче, народъ одобряетъ -- вотъ мое убѣжденіе.
-- Пускай!
-- Но что-жь вы намѣрены дѣлать, г. Викторъ Гюго? спросилъ Жераръ.
Я вынулъ изъ шкафа свой трехцвѣтный шарфъ и показалъ ему. Онъ понялъ меня; мы пожали другъ другу руки.
Когда онъ уходилъ, вошелъ Карини. Полковникъ Карини -- человѣкъ неустрашимый. Во время возстанія въ Сициліи, онъ командывалъ кавалеріей у Мѣрославскаго. Онъ посвятилъ нѣсколько горячихъ, полныхъ энтузіазма страницъ этому возстанію. Карини -- одинъ изъ тѣхъ итальянцевъ, которые любятъ Францію, какъ мы, французы, любимъ Италію. У каждаго человѣка съ сердцемъ, въ нашъ вѣкъ, два отечества: прежній Римъ, и нынѣшній Парижъ.
-- Слава Богу! сказалъ мнѣ Карини.-- Вы еще на свободѣ.
И онъ прибавилъ:
-- Ударъ нанесенъ рѣшительный. Національное собраніе занято. Я оттуда. Въ Тюильри, на Площади Революціи, на набережныхъ, на бульварахъ -- всюду масса войскъ. У солдатъ на плечахъ ранцы. Орудія на-готовѣ... Если будутъ драться -- мы увидимъ нѣчто ужасное!
Я отвѣтилъ ему: "драться будутъ" и прибавилъ, смѣясь: -- Вы доказали, что полковники пишутъ, какъ поэты; теперь поэты должны драться, какъ полковники.
Я вошелъ въ комнату жены своей. Она ничего не знала и спокойно читала въ постели газету. Я взялъ съ собой пятьсотъ франковъ золотомъ. Я поставилъ на постель жены шкатулку, заключавшую въ себѣ девятьсотъ франковъ, всѣ деньги какія у меня оставались, и разсказалъ ей что произошло.
Она поблѣднѣла и спросила: "что ты намѣренъ дѣлать?"
-- Исполнить свой долгъ.
Она обняла меня и произнесла одно только слово: "исполни."
Мой завтракъ былъ поданъ. Я съѣлъ котлетку въ два пріема. Когда я кончалъ, вошла моя дочь. Ей показалось, что я, прощаясь съ ней, поцѣловалъ ее не такъ, какъ обыкновенно, и она спросила меня въ волненіи: что случилось?
-- Твоя мать объяснитъ тебѣ, сказалъ я и вышелъ.
Въ улицѣ la Tour d'Auvergne было, какъ всегда, тихо и безлюдно. Но, невдалекѣ отъ моего крыльца стояли четверо рабочихъ и разговаривали между собою. Они поклонились мнѣ. Я крикнулъ имъ: Вы знаете, что дѣлается?
-- Знаемъ, отвѣчали они.
-- Вѣдь это -- измѣна! Луи Бонапартъ душить республику. На народъ напали; нужно, чтобъ онъ защищался.
-- Онъ будетъ защищаться.
-- Вы обѣщаете мнѣ это?
Они крикнули: "да!"
Одинъ изъ нихъ прибавилъ: Мы клянемся!
Они сдержали слово. Баррикады были воздвигнуты въ моей улицѣ (Tour d'Auvergne), въ улицѣ Мучениковъ, въ Сите Родье, въ улицахъ Кокенаръ и Нотръ-Дамъ-де-Лореттъ.