Я помню, какъ однажды, ребенкомъ, я ходилъ смотрѣть Нотрдамскiй колоколъ.
Я уже изнемогъ и отъ восхожденiя по темной, улиткообразной лѣстницѣ, и отъ перехода по легкой галлереѣ, соединяющей двѣ башни, и оттого, что увидалъ весь Парижъ у себя подъ ногами, -- когда вошолъ въ каменную клѣтку съ деревянными перекладинами, на которыхъ виситъ колоколъ съ своимъ тысячефунтовымъ языкомъ.
Съ трепетомъ подвигался я по разщелявшимся доскамъ, издали посматривая на этотъ колоколъ, знаменитый у дѣтей и у парижскаго народа, и не безъ ужаса замѣчая, что кровля, крытая черепицей, навѣсами своими спускалась на одинъ уровень съ моими ногами. Въ отверстiе я видѣлъ, какъ-будто съ птичьяго полета, Нотрдамскую площадку и прохожихъ не крупнѣе муравья.
Вдругъ, громадный колоколъ загудѣлъ; сильная вибрацiя потрясла воздухъ, заставила дрожать тяжолую башню. Полъ запрыгалъ на балкахъ. Гулъ чуть было не опрокинулъ меня; я зашатался, готовый упасть, готовый съѣхать внизъ по черепичнымъ свѣсамъ крыши. Отъ ужаса я легъ на доски пола, крѣпко цѣпляясь за нихъ обѣими руками, безъ словъ, безъ дыханiя, съ страшнымъ гуломъ въ ушахъ и съ пропастью подъ глазами, гдѣ суетилось столько прохожихъ спокойныхъ и счастливыхъ.
Такъ вотъ мнѣ кажется, что я теперь лежу подъ колоколомъ. Меня какъ-будто что-то оглушило и ослѣпило въ одно и тоже время. Как-будто какой-то колокольный гулъ потрясаетъ пустоты моего мозга; ту спокойную и гладкую жизнь, которую я покинулъ и гдѣ другiе люди снуютъ еще, я вижу только издали, сквозь щели какой-то пропасти.