Седан

Тулон - убийцам зауряд; ему - Седан!

Игрушка случая, вчера еще тиран,

Сегодня призрак, грязь - врагами одурачен,

С повязкой на глазах, впотьмах, врасплох захвачен

Судьбою - логикой событий мировых -

Без воли, в кандалах позорных дел своих,

Пугаясь каждый миг раскрытого широко

И гневно совести сверкающего ока.

Хоть карлик, но актер трагических времен,

Такою бездною позора поглощен,

Какой не ведала история от века...

Казнь - выше всех земных пророчеств человека!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

III

Комета падает внезапно; но она

В паденье солнцами небес озарена.

Величьем роковым паденья сатаны

В преданиях людей века изумлены.

Над каждой гордою, великою судьбой

Великих катастроф лучи горят звездой.

Преступный Бонапарт, сверкавший в век железный,

Падением своим не опозорил бездны;

Хоть грозной карою - всем деспотам в пример -

Святой Еленою наказан был Брюмер,

Но в прах низверженный, в лучах последних славы

Оставил он векам свой образ величавый -

И даже в совести народной залегло

Сомненье: точно ли колосс всевластный - зло.

Злу храмы воздвигать не подобает. - Снова

Сверкнуло молнией для мира божье слово.

Порою хищником является титан;

И вор ползет за ним. Потребен был Седан,

Чтоб в ужасе узнал весь мир, что для пигмея

Отныне заперта дорога Прометея;

Что разница - поток или гнилой ручей;

Что у судьбы в руках есть кары для людей,

По мере их злодейств, предательств и измены,

Страшнее Ватерлоо, страшней Святой Елены!

Брюмера день вполне не завершался днем

Второго декабря. Два эти дня в одном

Пятне позорном слить, чтобы их черной связью

Всю славу хищников забрызгать вечной грязью, -

Решила логика; решил во гневе бог -

Чтоб на весы позор последней гирей лег;

За эпопеею векам на изумленье

Чтоб следом вызвала пародия презренье;

Чтоб человечеству предстала глубина

Той грозной пустоты, которою полна

В земной трагедии бесстыдная картина

Паденья карлика паденьем исполина.

Он воплотил в себе злодейство. Подобало,

Чтоб и предела в нем достигло зла начало.

Зла черного конец - чернейшая из кар.

Назвавший западню империей фигляр

Так должен был упасть, чтоб дрогнула от срама

Зловонная пред ним разверзшаяся яма,

И псы, почуяв смрад неслыханный вдали,

От ямы цезарской брезгливо отошли.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Равнина. Сходятся две рати - две страны!

Из ружей, лат, голов два леса, две стены

Волнуются, шумят, идут - и потонули

В кровавом зареве, дыму и смутном гуле.

Смерть! Ужас!

Ядер свист с командою вождей

Согласно в миг кладут по тысячам людей.

Червь поднял голову. В права свои вступила

И деспотом ревет разверстая могила.

Могилы праздники мы назвали войной.

Вожди-властители, служа лишь ей одной,

Ей в жертву шлют людей, как гибели орудий,

И, им покорные, идут на гибель люди!

Победа и погром - случайности войны;

Но силы лучшие двух стран истреблены,

И траур здесь и там, и всюду разоренье...

Борьба жестокая кипела.

Исступленье

Сражавшихся росло по мере их потерь;

В разумном существе вставал свирепый зверь

И тешил над другим, таким же зверем, злобу.

Шасспо и Дрейз на них выдерживали пробу.

Громадной тучею кровавый небосклон

Медузы грозные стянули с двух сторон,

Свинец губительный с шипеньем извергая;

И черных воронов прожорливая стая

За митральезами следила и ждала...

Проникла все кругом ожесточенья мгла.

Борьбы решительной кровавого исхода,

Казалось, ждут, дрожа, деревья, вся природа.

Жизнь дали с двух сторон равнине роковой,

С одной Германия и Франция с другой -

И будто два бойца, два грозных исполина,

Боролась масса войск, боролась вся равнина!

Окрепнув, отвердев, как сталь, как пушек медь,

Все шли с трагической надеждой умереть,

Шли, через раненых шагая, - и хрипенье

Предсмертное живым приказывало мщенье.

Кровь опьяняла всех, у всех в глазах был враг,

Не отступал никто, ни на единый шаг,

Все шли в дыму, во мгле, картечь валилась градом,

Все шли и падали - у всех за этим адом

Вставали, как огнем сердца их закаля,

Долг гражданина, честь, отечество, земля.

Вдруг в этой грозной мгле, где пушкам на их грохот

Созвучьем-грохотом царицы-смерти хохот;

В хаосе, где всему живущему конец

Стихиями несли железо, медь, свинец,

Гудели днем суда последнего литавры

И гимны медные про вековые лавры

Былых времен вождей, былых времен солдат

Грозою для живых сзывали в этот ад,

Где исчезало все, была лишь оборона, -

Затрепетали вдруг французские знамена

Негодованием: в эпической борьбе,

Где каждый из солдат, покорствуя судьбе,

Пока не умирал, боролся, защищался, -

Вдруг крик чудовищный, крик цезаря раздался:

"Я жить хочу!"

Потух огонь борьбы. Язык

У пушек отнялся. Позорный этот крик

Был для всей Франции проклятым словом бездны.

И когти выпустил во мгле орел железный.

Тогда вся Франция, весь длинный ряд имен

Священных ей побед, герои всех времен,

Служившие ее развитью, славе, силе, -

Рукой разбойника оружье положили.

<1872>

ПРИМЕЧАНИЯ

Перевод Василия Курочкина. Цикл "Sedan" из книги "L'annee terrible" ("Грозный год"). Впервые - в "Отечественных записках", 1872, No 7.