Франциск Паоланский
(один, молится, стоя на коленях; прерывает молитву и встает; прислушивается; слышны звуки труб и рогов, смешанные с лаем собак)
Что слышу? Благовест ко мне сюда донесся?
Нет! Это звук рогов домчался до утеса.
Порой и гром звучит подобьем голосов,
Звенящих на ветру среди листвы лесов.
(Прислушивается.)
Охота!
(Выглядывает наружу.)
Там, внизу, фанфары загремели.
Для зверя человек как демон, в самом деле!
Забава гнусная! Подумать: со времен,
Как Доротея здесь скрывалась и Симон,
Тут не тревожили друг друга твари божьи,
И с волком в логове делил отшельник ложе!
Под братскою листвой уже не первый век
Живет в согласии с природой человек.
Пустыней благостной наследственно владеет
Тиара папская, поэтому не смеют
Ни герцог, ни король трубить здесь в турий рог
И с гончими скакать.
Лай собак становится глуше. Шум охоты то удаляется, то приближается, то замирает, то возникает снова.
Один бы папа мог,
Но лишь за душами охотиться он может.
Пичужек да зверьков никто здесь не тревожит,
И мирно господу хвалу они поют, —
Ему принадлежат. И кровь не льется тут.
Кто позабыть дерзнул, что место это свято?
У входа в пещеру появляется старый монах с палкой в руке; ноги его покрыты пылью. Поверх одеяния доминиканца на нем накинут стихарь паломника. Это Торквемада. Он останавливается у порога. Борода у Торквемады с проседью, у Франциска Паоланского — совсем белая.