Эжену Монрозье
Городок в Брабанте, возле Брюсселя. Слабо отделяются на серо-бумажном небе дома, очерченные линией бледных чернил.
Заостренные фронтоны, церковь, увенчанная крестом, зубчатые крыши с башенками, круглыми и трубчатыми, главки в виде колпаков, крепостная башня, пронизанная бойницами. Большая стенная башенка телесного цвета висит под ярко-красным куполом, закругляя угол таверны и желтого балкона, на котором склонилась дама в трубчатом воротнике, в платье столь же красном, как башенная кровля.
По-видимому, городок объят необычайным изумлением, ибо на площади шесть человек, по меньшей мере, расспрашивают некоего старца.
Два важных господина, в костюмах времен Людовика XIII -- один высокий, щегольского вида, тучный, имеющий вид веселого собутыльника, добродушного остряка, обходительного души-парня, безбородый, в невозможно алой одежде, с высокой шеей, белые линии которой погружаются в красную ткань, в одной руке держит серую фетровую шляпу, испачканную голубой краской, которою были намалеваны его штаны, а другою указывает старцу на кувшин пива, пенящегося на столе, пестреющем зелеными пятнами и украшенном четырьмя желтыми ножками. Эти ножки светятся, разливая повсюду вокруг широкие полосы такого же цвета.
Старец отказывается от угощения, предлагаемого крупным толстяком, и, словно отвергая дары Артаксеркса, касается его одежды простертыми пальцами, хранящими пурпуровый отблеск.
Второй господин -- тощий, с небольшими усиками, обрамляющими его рот. Этим единственно нарушается полнейшее их сходство. У обоих розовые лица, и губы их, глаза, уши, волосы -- все сливается в едином колорите. Местами краска скользит с лиц и струится на одежды и дома. Усатый, приветливо улыбаясь, держит большую шляпу, желтизна которой кропит его пальцы.
К старцу, кажущемуся весьма древним и очень усталым, скудно одетому в старый алый колпак, в кожаный передник и зеленую мантию с коричневыми и красными вставками, испещренную заплатами и швами, у подола зазубренную, подобно рачьему хвосту, в просторный голубой плащ, на который ниспадают волны длинной бороды, столь белой, столь белой, что чудится, будто пар клубами вырывается из уст его и носа и стелется волнисто до земли, -- к старцу обращались оба они со словами: "Привет вам, учитель! Благосклонно разрешите нам побыть хоть мгновенье в вашем обществе".
И он ответствовал, он, казавшийся столь древним и усталым: "Господа-милостивые, я глубоко несчастлив, я никогда не останавливаюсь, иду без перерыва".
А они в один голос возразили: "Войдите в этот дом, присядьте, благоволите выпить кувшин свежего пива, мы угостим вас самым отменным".
И старец повторил: "Верьте, господа мои, я смущен вашей добротой, но не могу присесть, ибо должен стоять". Сильно изумились тогда обходительные господа, и толстяк спросил: "Хотелось бы знать ваш возраст?" А тощий прибавил: "Не тот ли вы старец, о котором столько говорят, -- тот, кого называют Вечный Жид?"
И ответил им старец, с бородою столь белой, столь белой, что она казалась паром, который, клубясь, вылетал из уст его и носа:"Имя мое -- Исаак Лакедем, и от роду мне восемнадцать сотен лет. Да, дети мои, я тот, которого прозвали Вечный Жид". И рассказал им о своих долгих скитаниях по белу свету, о хождениях по долам и горам, по морям и весям, и воскликнул, окончив свою жалостную повесть: "Пора, прощайте, господа мои, кланяюсь вам и благодарю за учтивость вашу". И оперся на свой длинный посох, а маленький ангел в красной одежде, с зелеными крыльями, с мечом в одной руке, с пылающим лучом, выскользнувшим из другой, открытой, знаком повелел ему идти, идти навек.
Реял ангел этот над городком близ Брюсселя в Брабанте. Реял над домами, которые чуть отделялись на серо-бумажном небе, отчерченные линией бледных чернил.
Реял над заостренными фронтонами и церковью, увенчанной крестом, над зубчатыми крышами с башенками, круглыми или трубчатыми, над главками в виде колпаков, над крепостной башней, пронизанной бойницами.