Усаживаешься перед психеей {Большое зеркало на ножках.} красного дерева, на мраморном подзеркальнике которой выставлены фиалы с омовениями, голубые стеклянные пудреницы с рисовой пудрой, головные щетки из толстого конского волоса, металлические гребни с остатками волос, раскрытая банка с помадой, являющая отпечаток указательного пальца на желтом тесте.
И начинается чудовищная пытка. С телом, закутанным в простыню, с салфеткой, собранной в кружок и засунутой между шеей и воротником рубашки, чувствуя, как мелкий пот удушья выступает на висках, приемлете вы толчок руки, нагибающей голову вашу направо, и холод ножниц, повергающий вашу кожу в дрожь.
Дождем рассыпаются волосы под шумный лязг железа, которым орудует мастер, они попадают вам в глаза, застревают в ресницах, прилепляются к ноздрям, щекочут, колют, а новый толчок руки вдруг наклоняет вашу голову влево.
Голову направо, голову налево -- смирно! И длятся подергиванья марионетки, отягощенные скачкой ножниц, работающих вокруг ушей, пробегающих по щекам, задевающих кожу, странствующих вдоль висков, загораживающих глаз, который косит, ослепленный их светлыми отблесками.
-- Угодно почитать газету, сударь?
-- Нет.
-- Хорошая погода... Правда, сударь?
-- Да.
-- Не всякий год стоит такая мягкая зима.
-- Да.
Наступает пауза. Зловещий садовник умолкает. Захватив обеими руками ваш затылок, он, попирая наиболее неоспоримые основы гигиены, очень быстро раскачивает его вверх и вниз, борода его свисает вам на лоб, и дыша вам в лицо, он исследует в зеркале психеи, достаточно ли ровно срезаны ваши волосы. Снова подстригает то здесь, то там, опять начинает играть в прятки с вашей головой и, чтобы лучше судить о последствиях своей стрижки, изо всех сил сдавливает ваш череп. Мука становится нестерпимой. Ах, где они, благодеяния науки, хваленые анестетики, бледный морфий, верный хлороформ, умиротворяющий эфир?
Но вот вздыхает парикмахер, изнемогший от своих усилий, отдувается, как бык, и вновь набрасывается на вашу голову, скребет ее мелким гребнем, без устали строгает двумя щетками.
Вздох сокрушения вырывается у вас, а он сложил свои скребницы и отряхивает вашу простыню.
-- Угодно вам, сударь, освежить волосы?
-- Нет.
-- Или вымыть шампунем?
-- Нет.
-- Напрасно, сударь. Это укрепляет кожу волос и уничтожает перхоть.
Умирающим голосом соглашаетесь вы на шампунь; усталый, побежденный, вы больше не надеетесь ускользнуть живым из этого вертепа. И некая роса, капля за каплей стекает на вашу растрепанную шевелюру, которую брадобрей ерошит, засучив рукава. И вскоре роса, пахнущая оранжадом, превращается в пену, и, оцепенев, вы в зеркале видите свою голову в уборе взбитых белков, разрываемых грубыми пальцами.
Настал миг, когда пытка достигает наивысшей остроты. Словно меж воланами, неукротимо крутится голова ваша в руках мыльщика, рыкающего и беснующегося. Трещит ваша шея, искры сыплются из глаз, начинается кровоизлияние, грозит безумие. В последних проблесках здравого смысла, в последней молитве молите вы небо, заклиная даровать вам плешь, телячью голову, сделать вас лысым.
Наконец операция подходит к концу. Бледный, подобный выздоравливающему после долгой болезни, встаете вы, пошатываясь, в сопровождении палача, который ввергает вашу голову в лохань и, овладев затылком, орошает ее обильными холодными потоками воды, с силой выжимает при помощи салфетки и опять водворяет в кресло, где, точно обваренная говядина, недвижимо покоится она, бледная как полотно.
Теперь, когда вы перенесли жестокие страдания, вам остается лишь претерпеть последние отвратительные злоключения -- обмазку смолой, растертой меж ладонями и наводимой на голову, снова раздираемую зубьями гребней.
Кончено -- вы развязаны, свободны, на ногах. И отклонив предложение мыла и духов, расплачиваетесь и во все лопатки удираете из опасной лаборатории. На вольном воздухе рассеивается смятение, восстановляется равновесие, мысли спокойно настраиваются на свой обычный лад.
Вы чувствуете себя лучше -- менее зрелым. Выполов вашу растительность, брадобрей, словно чудом, омолодил вас на несколько лет. Атмосфера кажется более милостивой, более юной, расцветают зори вашей души и, увы! сейчас же блекнут, ибо дает себя знать зуд от волос, упавших за рубашку.
И медленно, с затаенной простудой, возвращаетесь вы домой, изумляясь героизму иноков, которые денно и нощно терзают плоть свою жестким волосом суровых власяниц.