Нам остается рассмотреть, как развивался процесс греческой колонизации в дальнейшем, уже в V в., когда в сферу его воздействия были вовлечены остальные районы северного Причерноморья, первоначально не привлекавшие греческих поселенцев.
Прежде всего следует коснуться вопроса о Херсонесе, последнем по времени основания из игравших позднее ведущую роль греческих городов в северном Причерноморье. Расположенный в области тавров, этот город возник лишь в последней четверти V в. (около 422–421 гг. до х. э.), что можно считать доказанным после специального исследования А. И. Тюменева[127].
Поводом для переселения сюда колонии из Гераклеи Понтийской (и с Делоса) послужили события Пелопонесской войны. Однако вряд ли есть причины сомневаться в том, что целью основания колонии и в случае Херсонеса являлась торговля с местным населением[128]. Если же стать на эту точку зрения, то на первый взгляд непонятным может показаться, почему именно этот район, занимающий исключительно благоприятное и важное положение на черноморских морских путях, так поздно привлек греков-колонистов.
Разъяснение этого вопроса, как нам и кажется, возможной только при учете состояния местного населения в рассматриваемое время. Все, что мы знаем о таврах по греческим источникам раннего времени, рисует их нам как племя дикое, негостеприимное, несомненно, более отсталое в своем развитии, чем степные скифские племена[129]. Эти исторические сведения дополняются и археологическими памятниками, показывающими, что в VI–V вв. до X. э. племена юго-западного Крыма значительно отставали в культурном отношении от своих соседей в крымской степи. Пока очень недостаточно изученные, эти памятники, представленные, главным образом, погребениями в каменных ящиках, отличаются архаическим характером мегалитической конструкции, коллективными захоронениями в скорченном положении, отсутствием показателей имущественной и социальной дифференциации и другими признаками, характерными для ранних ступеней эпохи варварства.
Таким образом, по всей совокупности наших сведений можно совершенно определенно утверждать, что таврские племена в начальный период греческой колонизации еще не достигли высшей ступени варварства, на которой в VII–VI вв. уже находились скифы, а следовательно, в их среде еще не выделилась прослойка экономически мощной племенной знати, в первую очередь предъявляющей спрос на импортные предметы роскоши. Передаваемые греками сведения об убийстве или принесении в жертву богам пленных и попавших на таврские берега чужеземцев[130] свидетельствуют об отсутствии института рабства. Таким образом, в местной среде юго-западного и южного Крыма отсутствовал и спрос на греческие товары и предложение рабов, основного эквивалента, предлагавшегося первоначально в обмен на них в степных районах Причерноморья. В этом, а не в «крайней бедности» населения[131], причина позднего поселения здесь греков.
Мы еще не можем охарактеризовать процесс внутреннего развития таврских племен в VII–V вв. до х. э. впредь до детального изучения местных археологических материалов, но, очевидно, это развитие как в силу внутренних причин, так и в результате сношений с более подвинувшимися соседями, в первую очередь со скифами степного Крыма, за это время протекало такими темпами, что к последней четверти V в. сложилась новая обстановка, позволившая грекам вступить с населением юго-западного Крыма в такие же, в первую очередь торговые, постоянные сношения, какие они в течение уже двух столетий поддерживали с населением северо-западного Причерноморья, а свыше столетия — с племенами Боспора Киммерийского. Вероятно, часть таврских племен, обитавшая вдоль южного берега Крыма, еще некоторое время продолжала оставаться, в силу большей своей отсталости, вне этих сношений, о чем, возможно, свидетельствует почти полное отсутствие находок греческих изделий доэллииистического времени на всем этом участке[132].
В Херсонесе, как и в Ольвии и на Боспоре, взаимоотношения греческих поселенцев с местным населением после основания города не ограничивалось лишь одною торговлей и военными столкновениями. Мы здесь видим ту же самую картину проникновения местных элементов в среду городского населения с самого раннего времени. Это доказывается наиболее убедительно большой серией скорченных, т. е., несомненно, местных погребений в наиболее древнем Херсонесском некрополе конца V — начала IV вв.[133]
Вторым позднейшим колониальным предприятием греков, представляющим значительный интерес с точки зрения нашей темы, является основание Танаиса в устье Дона выходцами из Боспорского царства. После работ Северо-Кавказской экспедиции ГАИМК в 1923–1928 гг. на Нижнем Дону, старое предположение П. Леонтьева и А. А. Миллера, полагавших, что первоначальный Танаис находился на месте городища у станицы Елисаветовской[134], может считаться доказанным[135].
Как показала в своем исследовании Т. Н. Книпович, возникновение здесь боспорского поселения следует, на основании результатов раскопок, относить к рубежу V и IV вв., причем, ранее здесь существовало местное поселение с находками, характерными для нижнедонской так называемой II культуры, представленной наиболее ярко в Кобяковом городище у станицы Аксайской. Эта культура характеризует локальный вариант в развитии доскифского населения нашего юга, особенности которого определяются большим удельным весом рыболовства в системе хозяйства и рядом своеобразий в материальной культуре, особенно в керамике, выделяющей нижнедонские поселения начала I тысячелетия до х. э. из среды синхроничных им памятников скотоводческих степных племен.
II кобяковская культура хронологически, несомненно, захватывает раннескифское время, что доказывается находкой в этом; слое единичного ионийского черепка, не старше VI в. до х. э.[136], а, может быть, и более позднего времени. Выше залегания этого черепка находилась еще значительная толща слоя II культуры. Еще выше залегала стерильная прослойка, перекрытая, в свою очередь, культурным слоем римского времени первых веков нашей эры.
Таким образом, можно считать, что в Кобяковом городище II культура существовала еще в V в., хотя А. А. Миллер первоначально полагал, что она, относясь к «доскифской» эпохе», может быть непосредственно ей предшествует[137], т. е. в абсолютных датах, очевидно, достигает только VII–VI вв.
На основании наблюдений в Елисаветовском городище Т. Н. Книпович отмечает переживание поздних форм «II кобяковской» культуры в керамике V и даже начала IV вв. до х. э.». уже в сочетании с греческим материалом[138]. Между тем не только в Кобяковом городище, но и в городище станицы Гниловской, также подвергавшемся раскопке, а судя по подъемному материалу, и во всех других нижнедонских городищах, отсутствуют находки периода между «II культурой» и временем около начала христианской эры[139].
На основании первых отчетов А. А. Миллера, Ростовцев выдвинул предположение об оставлении Кобякова городища в связи с завоеванием рассматриваемой области скифами «не позже VII века», тогда как возобновление жизни на нем связывается не с первичным основанием Танаиса, а с его новым расцветом в римское время[140].
Если вторая половина этого тезиса не вызывает фактических возражений, то в свете приведенных данных первая его часть требует значительного изменения. Прекращение жизни на нижнедонских городищах, кроме Елисаветовского, хронологически совпадает примерно именно со временем основания Танаиса выходцами из Пантикапея. Нельзя не поставить эти явления во внутреннюю связь между собой. Очевидно, создание крупного торгового центра в устьях Дона на первых порах привело к сосредоточению в нем всего населения дельты, причем возможно и насильственное уничтожение ряда соседних поселений.
Нужно при этом помнить, что Танаис никогда не был чисто греческим поселением, а с самого начала своего существования отличался от других колоний гораздо более резко выраженным смешанным характером[141].
Большой «скифский» курганный могильник IV и следующих веков, исследованный в 1908–1914 гг. А. А. Миллером и расположенный непосредственно около Елисаветовского городища, показывает, что боспорцы в Танаисе поддерживали теснейшую связь с кочевниками-скотоводами, а не с бедными и отсталыми поселками рыболовов, что и могло привести к уничтожению последних.
Наоборот, в VII–VI вв. во время перехода степняков на высшую ступень варварства, вновь сложившееся «скифское» общество никак не нарушило жизни нижнедонских городищ, продолжавших сосуществовать с кочевниками скифами, что доказывается, например, известным Ушаковским курганом конца VI в. вблизи Елисаветовской станицы[142].
Таким образом, относительно небольшие археологические работы, проведенные в устье Дона, уже позволили выяснить некоторые конкретные вопросы, характеризующие взаимоотношения пришельцев-греков с местным населением.
Для полноты картины развития греческой колонизации необходимо еще указать, что в течение V в. (если не несколько раньше) возникло греческое поселение в, вероятно, более древнем городе Фазисе в устье Риона, пока еще археологически не найденном. Об этом говорит надпись на серебряной фиале V в.; найденной в сарматском погребении у хутора Зубова на Кубани; эта надпись, датируемая концом V или самым началом IV вв., говорит о принадлежности чаши храму Аполлона в базисе[143].
С IV в. мы знаем упоминания Диоскуриады, находившейся; вероятно, на месте современного Сухуми. Находки греческих изделий V–IV вв. в большом числе встречаются и во многих других, пока не подвергавшихся изучению местах древней Колхиды и кавказского побережья. Мы знаем их от района Батуми до Сухуми и Гудауты[144]. Дальше на север, примерно от Гагр до Новороссийска, не было сколько-нибудь обстоятельных обследований памятников интересующего нас времени, и судить уверенно об отсутствии или наличии здесь греческих импортных изделий мы пока не можем. В этой части побережья крупных греческих колоний во всяком случае не было, население этих районов (керкеты, зихи, ахеи, гениохи) в греческих источниках характеризуется как дикие пираты. Тем не менее плавания греков вдоль этого побережья, несомненно, практиковались, и греческие изделия могли попадать в среду местного населения.
Таким образом, в общем итоге, мы можем теперь установить, что только в конце V — начале IV вв. до х. э., т. е. ко времени после окончания Пелопонесской войны и после отступления 10 000 греков Ксенофонта, побережья Черного моря действительно опоясались цепью греческих поселений, связавших изолированную группу колоний на Боспоре с остальными греческими городами в одно почти сплошное кольцо. Только с конца V в. в общение с греками были втянуты в полной мере все племена северного Причерноморья, не только скотоводы приднепровских, крымских и кубанских степей, но и племена Приазовья и горное население южного Крыма и Кавказского побережья. Процесс греческой колонизации был в основном завершен.
Рассмотрение этого процесса на его позднем этапе вновь подтверждает его закономерный характер — мы видим, что районы, отстававшие в своем развитии от общего уровня степных «скифских» племен, в последнюю очередь привлекают к себе внимание греков. Следовательно, не непосредственно географическое их положение, а достигнутый уровень культурного развития местного населения, возможность установления с ним регулярных торговых сношений, определял время основания постоянных греческих поселений. Используя современный термин, мы бы сказали, что экономическая, а не физическая география Причерноморья в развитии этого процесса играла главную роль.