ПРЕДИСЛОВИЕ

Отдельные описания каждой из трех экспедиций, сделанные их участниками, опубликованы в трех книгах: «Рекогносцировка горы Эверест в 1921 г.», «Восхождение да Эверест в 1922 г.», «Атака Эвереста в 1924 г.». Настоящее сочинение имеет в виду объединить описание всех экспедиций. Оно написано при содействии комитета Эвереста и основывается на названных выше работах. Для связности и краткости изложения цитаты не так часты, но автор настоящей книги стремился быть возможно ближе к тексту участников экспедиции. Он очень хорошо сознает, чем он обязан тем, кто дал такие живые рассказы о своих исследованиях, и приносит им за это свою горячую признательность.

Ф. И.

ПЕРВАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

КАК ВОЗНИКЛА ИДЕЯ ЭКСПЕДИЦИИ НА ЭВЕРЕСТ

Как появилась у людей самая идея восхождения на Эверест, на высочайшую вершину в мире, которая поднимается на 8840 метров над уровнем океана?

Когда мы видим вблизи гору, мы не можем оставить ее в покое, пока не взберемся на ее вершину. Отчасти это происходит потому, что нас привлекают виды, открывающиеся с высоких мест, но главным образом потому, что всякая гора заключает в себе элемент соревнования. Мы должны состязаться с ней и показать, что можем достигнуть ее вершины. Нам доставляет удовольствие обнаружить свои собственные силы. Требуется известное напряжение, чтобы подняться на гору, и мы наслаждаемся, выполняя при этом что-то такое, что заставляет нас гордиться собой и дает внутреннее удовлетворение.

Но встречаясь впервые с Эверестом, мы оказываемся в совершенно ином положении; подняться на его вершину мы никогда не мечтали: это все равно, что взойти на небо, ― так далек он, казалось, от человеческих достижений. Сотни миллионов индусов веками смотрят на великие гималайские пики, не осмеливаясь подняться даже на меньшие гиганты, гораздо меньшие, чем их глава ― Эверест. Эти индусы терпеливо выносят ужасные условия при путешествиях из горячих равнин Индии к одному из мест их поклонения, расположенному на одном из ледников в Гималаях, куда они отправляются обычно даже плохо одетыми. Индусы выносят при этом так много подлинного страдания, как ни один путешественник, поднимающийся на Эверест. Но даже самая мысль ― взобраться на громады вершин ― никогда не приходила им в голову. Об этом не думают и те народы, которые всю свою жизнь проводят в горах, хотя у них имеются все данные для подъема на эту величайшую вершину, что доказано в 1924 г. гималайскими носильщиками, поднявшимися с грузом почти до 8230 метров. И если они могли идти с тяжестью до такой высоты, то вполне возможно, что они смогли бы подняться без груза и до 8 840 метров.

Как же случилось, что эта мысль зародилась у островитян Северного моря,- англичан, вдохновителями которых в альпинизме издавна были швейцарцы и итальянцы? Вершины Альп вдвое ниже гималайских великанов. Но даже швейцарцы смотрели на них со страхом и ужасом, пока в конце XVIII века один из них Де-Соссюр и итальянец Плясидус Спеча не покорили этих высочайших вершин. Поднимающиеся стонали и задыхались, страдали сердцебиением, головной болью и другими болезнями. Но все же им удалось победить высочайшую вершину Альп; вслед за нею пали и меньшие пики. Англичане немедленно последовали по стопам Де-Соссюра. В течение всего последнего столетия именно англичане завоевывали Альпы, а когда покорили их, они поставили перед собой более сложные цели. Дуглас Фрешфильд поднялся на высочайшую вершину Кавказа ― Эльбрус; Вайнс и Мартин Конвей сделали то же в Андах. Итальянцы также присоединились к этому состязанию в альпинизме. Герцог Абруццкий поднялся на Рувензори в восточной Африке и на гору св. Ильи в Аляске.

Желание новых побед возрастало с новыми достижениями. Альпы, Кавказ и Анды были почти исчерпаны. И тогда мысль обратилась к величественным Гималаям. Братья Шлагинтвейт поднялись на вершину Камет ― до 6785 метров. Индийским офицерам в Индии приходилось при исполнении своих обязанностей бывать в окрестностях высоких гор, и в их записях сохранились указания на то, что Ж. С. Покок в 1874 г. взобрался на вершину Гарвал ― до 6700 метров, другие также поднимались на значительные высоты, чтобы определить положение главных вершин.

Однако самые трудные подъемы на высочайшие вершины Гималаев были сделаны европейцами, тренированными в технике альпинизма, и американцами. Грэхем в 1883 г. достиг высоты в 7060 метров. Мартин Конвей первый проложил дорогу между каракорумскими гигантами ледника Балторо. Ту же область исследовал швейцарец д-р Жако Гильярмо. Американцы д-р и мистрис Бэллок Уоркмен достигли высоты в 7132 метра. Д-р Лонгстэфф поднялся на вершину Тризул в 7136 метров. Дуглас Фрешфильд исследовал вершину Кангченюнга.

Затем наступил период более серьезных и лучше организованных попыток, обеспечивающих подъем до предельных высот, доступных человеку. Скалистые пропасти, снега и льды, которыми изобилуют годы и которые стоят на пути человека к высочайшим вершинам Гималаев, не представляют физических препятствий. В Альпах, где условия подъема так же трудны, как и в Гималаях, человек преодолел все препятствия такого рода. Он поднимался по наиболее опасным пропастям и скалам и находил дорогу через страшные ледяные трещины. Не может устрашить альпиниста и низкая температура Гималаев: в полярных странах люди переносили гораздо более жестокий холод. Действительным препятствием на пути к большим высотам является лишь недостаток кислорода в воздухе. По мере поднятия все реже и реже становится воздух, и все меньше содержится в нем кислорода. А между тем именно от кислорода ежеминутно зависит жизнь человека. Итальянская экспедиция 1909 г. под руководством герцога Абруццкого даже ставила себе специальное задание ― выяснить, до какой высоты в разреженном воздухе и, следовательно, при малом содержании кислорода человек может подняться собственными силами, без искусственных вспомогательных средств. Это намечалось в 1909 г. Но так как в то время очень трудно было получить разрешение от правительств Непала и Тибета, между которыми лежит Эверест, экспедиции герцога Абруццкого не удалось произвести этот опыт на самом Эвересте. Она выбрала тогда другую, наиболее высокую вершину, именно К-2 в Каракорумских Гималаях, высотою в 8620 метров. Но она оказалась практически неудобной. Тогда герцог поднялся на вершину Брайд Пик ― до 7500 метров, и, вероятно, мог бы подняться еще выше, если бы ему не помешали туманы и снежные бури.

С тех пор люди упорно стремились овладеть Эверестом, и мысль о восхождении на его вершину сама собой сформировалась в их головах. Уже давно, в 1893 г., капитан С. Г. Брус думал об этом. Он был вместе с Мартином Конвеем в Каракорумских Гималаях, и эта идея пришла ему в голову, когда он служил в Читрале. Но возможности для ее осуществления тогда не представилось. Много лет спустя лорд Керзон предложил Дугласу Фрешфильду объединить Географическое общество с Клубом альпинистов для организации экспедиции на Эверест, если удастся получить разрешение на проход от правительства Непала. Разрешение, однако, не было получено. Жители Непала ― народ очень замкнутый, и правительство Индии при решении этого вопроса не противодействовало их желанию оградить себя от вторжения иностранцев.

Когда Фрешфильд, который в это время был уже председателем Клуба альпинистов, сделался президентом Географического общества, он, естественно, должен был снова выдвинуть эту дорогую ему идею ― организовать экспедицию на Эверест. Но это время совпало с войной. После войны капитан Ноэль вновь воскресил мысль об экспедиции. В 1913 г. он принимал участие в исследовании Тибета в направлении к Эвересту. И когда в 1920 г. автор настоящей книги сделался президентом Географического общества, казалось, настало время для осуществления экспедиции. Автор этой работы много времени провел в Гималаях и был в Тибете. Поэтому он хорошо знал местные условия. Несомненно, солидному обществу со средствами можно было сделать гораздо больше, чем отдельным лицам или небольшим группам лиц, в три или четыре человека, как это происходило до сих пор в Альпах.

Однако за последнее время появились большие технические достижения в других областях, и, казалось, вопрос должен был принять иное направление. В самом деле, в то время как герцог Абруццкий взбирался на вершины Гималаев, Блерио пролетал над каналом. Кроме того, война 1914-1918 гг. послужила сильным толчком для развития различных типов аэропланов. В результате получилась возможность летать на аэропланах гораздо выше Эвереста. Поэтому в современных условиях вопрос о том, как высоко может подняться человек, является более важным для летчика, чем для альпиниста. И первый всегда возьмет рекорд в этом отношении. Зачем же тогда стремиться взойти на Эверест, когда подъем этот ничего не докажет кроме того, что уже доказано?

На это можно возразить, что здесь речь идет о двух совершенно различных проблемах. Летчик сидит в своем аппарате, дышит кислородом, и машина несет его вверх. Ему необходимы, конечно, уменье управлять аппаратом и хорошие нервы. Но все же его несет машина, он не поднимается сам, у него всегда имеется в достаточном количестве кислород, чтобы в любой момент возместить его недостаток в воздухе. Альпинист поднимается своими собственными силами. Он всегда связан с поверхностью земли. Но ему интересно знать, существует ли на земле место такой высоты, на которое человек не может подняться своими собственными усилиями. Поэтому мы, альпинисты, и выбираем самую высокую гору и производим на ней наш эксперимент.

Несомненно, некоторые читатели спросят: «Из-за чего весь этот шум? Вы хотите подняться на вершину Эвереста, почему вам не воспользоваться аэропланом, который выгрузит вас на нем?» Но это походило бы на вопрос, предложенный университетской спортивной команде: «Вы хотите проехать из Путней в Мортлейк? Почему вы не возьмете моторную лодку? На ней можно доехать быстрее и с большими удобствами, чем на шлюпке, где нужно самим грести». Так же можно спросить у наездника: почему он при состязании не возьмет таксомотора?

Человек думает подняться на Эверест, подняться на своих собственных ногах. В этом весь вопрос. Только тогда он сможет гордиться своими силами, что дает такое глубокое удовлетворение. Жизнь была бы бедна впечатлениями, если бы мы постоянно пользовались только машинами. Человек слишком склонен всегда верить науке и технике вместо того, чтобы упражнять свое собственное тело и духовные силы. И поэтому мы упускаем так много наслаждений жизнью, наслаждений, которые развивают наши способности до полного их использования.

Итак, возвратимся к исходному вопросу. Решение подняться на Эверест выросло из такого же побуждения, как обычное стремление взойти на всякую гору, находящуюся по соседству с нами. При подъеме на Эверест требуется, конечно, большее усилие, но по существу здесь побудительная причина все та же. Несомненно также, что борьба с Эверестом ― это частица вечной борьбы человеческого сознания за свое господство над миром.

И человек и гора ― оба возникли из одного первоначального материала ― элементов земли, и поэтому они имеют что-то общее между собою. Но гора занимает более низкую ступень в шкале земных явлений, хотя во внешнем выражении она очень внушительна и массивна. И человек, ничтожный с виду, но более великий в действительности, носит в себе что-то такое, что не дает ему успокоиться до тех пор, пока он не поставит свою ногу на вершину величайшего воплощения ниже организованной материи. Его не устрашают размеры. Вершина может быть необыкновенно высокой, но он хочет показать, что он еще выше, и он не успокоится, пока она не будет лежать у его ног. В этом секрет обаяния подъема на Эверест.

Доказывая свое преимущество над ним, человек испытывает великую радость сознания своей силы.

ПРИГОТОВЛЕНИЯ

Таким образом мысль о восхождении на Эверест, зародившись однажды, проникала в сознание людей все глубже. Люди уже не удовлетворялись пассивным созерцанием горы на расстоянии. Они должны были перейти в действие и побороть ее. Каким образом удалось это осуществить, и будет изложено в настоящей книге.

Вся история экспедиций на Эверест сама собой распадается на три части. Прежде всего необходимо было произвести тщательные изыскания, так как даже ни один туземец не подходил к Эвересту ближе, чем на 40 миль. Это так называемая рекогносцировочная фаза. Когда Мэллори в первую экспедицию нашел доступный путь, наступило время реальной попытки достигнуть вершины. Хотя она и не удалась, но эта попытка показала, что человек может подняться до 8270 метров. Позднее вторая попытка окончилась трагически ― смертью двух лучших альпинистов. Но на этот раз путешественники поднялись без вспомогательных средств до 8560 метров.

Таковы три периода этого отважного замысла. Переходим к описанию первого из них.

Обычно при воплощении какой-нибудь большой идеи в жизнь приходится преодолевать препятствия. В данном случае первое препятствие оказали люди. Непальцы заграждали путь к Эвересту с юга, тибетцы ― с севера. Удастся ли преодолеть нежелание этих народов впустить к себе иностранцев? Это был первый вопрос, который предстояло разрешить. Он относился к области дипломатии, и им следовало заняться задолго до выступления экспедиции.

Тогда к статс-секретарю по делам Индии направили депутацию, состоявшую из членов Географического общества и Клуба альпинистов. Она имела в виду ознакомить его с тем значением экспедиции, которое придавали ей оба общества, и заручиться его благожелательным отношением. Если бы это удалось и статс-секретарь не препятствовал бы посылке экспедиции через Тибет при условии, что будет получена санкция правительств Индии и Тибета, объединенные общества предполагали в таком случае пригласить полковника Говарда Бэри и поручить ему проехать в Индию для переговоров с правительством последней.

По счастливому стечению обстоятельств депутация, возглавлявшаяся президентом Географического общества, была принята лордом Синха, который был тогда помощником статс-секретаря по делам Индии. Он был бенгалец, уроженец провинции, из которой хорошо виден Эверест. Хотя он сам практически не был заинтересован проектом, но отнесся сочувственно. Ведя переговоры, как представитель статс-секретаря, он сказал, что правительство Индии не окажет препятствий.

Это был один из барьеров на пути экспедиции. Он мог оказаться непреодолимым, так как предыдущий статс-секретарь не разрешал англичанам проходить через Тибет, придерживаясь той точки зрения, что иностранцы вносят беспокойство и потому их не следует впускать в Тибет.

Для преодоления следующего барьера в Индию, отправился полковник Говард Бэри, вышедший после войны в запас. До войны он служил в Индии и участвовал в экспедиции охотников в Гималаи. Заинтересовавшись экспедицией на Эверест, он сам предложил свои услуги Географическому обществу. Оказавшись прекрасным дипломатом, Говард Бэри заразил своим энтузиазмом Шелмсфорда ― вице-короля, и лорда Раулинсоона ― главнокомандующего армиями. Они обещали свою поддержку в разрешении этого вопроса. В результате в конце 1920 года в Лондоне получилось известие, что тибетское правительство дало разрешение на проезд экспедиции к Эвересту через Тибет.

Так удалось разрешить дипломатическую задачу и преодолеть препятствия, создаваемые людьми. Настал кипучий организационный момент. Восхождение на Эверест интересовало и Географическое общество и Клуб альпинистов. Общество было заинтересовано потому, что оно не допускало мысли, чтобы где-нибудь на земной поверхности существовала высокая точка, на которую, рано или поздно, человек не попытался бы взобраться.

Клуб альпинистов интересовался экспедицией потому, что это была его специальная область. Поэтому согласились снарядить экспедицию соединенными силами. Это был наиболее благоприятный выход, так как Географическое общество имело большие возможности для организации исследовательской экспедиции, в то время как Клуб альпинистов мог лучше выбрать самих участников ее. Тогда учредили объединенный комитет, назвав его комитетом Эвереста. В состав его вошли по три члена от каждого из вышеупомянутых обществ. Кроме того постановили, что в первый период, когда Эверест будет обследоваться рекогносцировочно, председателем его будет президент Географического общества; во вторую же фазу, когда должно состояться самое восхождение на Эверест, председательствовать будет президент Клуба альпинистов.

Как всегда, для осуществления проекта прежде всего нужны деньги, тем более, что экспедиция на Эверест была из дорогих. Ни одно из двух обществ не имело в своем распоряжении нужных средств. Тогда решили открыть частную подписку. И в этом отношении члены Клуба альпинистов оказались чрезвычайно щедрыми, или, во всяком случае, их заставил быть щедрыми капитан Фарар. Если кто-либо из членов клуба имел хотя бы один лишний золотой, Фарар побуждал пожертвовать его на экспедицию.

В Географическом обществе еще держалось мнение, что экспедиция носит скорее сенсационный, чем научный, характер. Здесь полагали, что если бы она имела в виду заснять карту той области, то она, несомненно, имела бы успех. Если же ее задачей будет только восхождение на Эверест, тогда она должна касаться ближе альпинистов, и трудно было бы рассчитывать привлечь внимание и средства членов такого научного общества, как Географическое. Эта узкая точка зрения поддерживалась некоторыми его членами и даже вице-президентом. Она являлась пережитком времени, когда составление карт рассматривалось как главная и конечная цель географа. Но, наконец, этот взгляд был оставлен, прежде всего потому, что достижение вершины Эвереста само по себе было грандиозной задачей и все другие цели подчинялись ей. Восхождение на Эверест больше не казалось сенсацией: оно представлялось

Примечание. В состав комитета вошли: сэр Фрэнсис, Ионгхезбенд (председатель), м-р Эдвард Сомерс Кок и полковник Джеке (представители от Географического общества), профессор Норман Колли (президент Клуба альпинистов), капитан Дж. П. Фарар (вице-президент Клуба альпинистов) и м-р С. Ф. Мид (представитель от Клуба альпинистов); м-р Итон и м-р Хинкс были избраны почетными секретарями.

испытанием всех способностей человека. Если он поднимется на высочайшую вершину, он сможет взойти на всякую другую, не представляющую непреодолимых физических препятствий. И тогда область исследования для географов увеличится новыми, еще не изученными до сих пор странами. Что касается карты, она, разумеется, также будет составлена. Достаточно объявить, что организуется большая экспедиция, как топографы, геологи, натуралисты, ботаники и представители других естественных наук присоединятся в достаточном количестве.

Одновременно с изысканием средств комитет деятельно подбирал членов экспедиции, закупал снаряжение и запасы. Личный состав определялся главной целью экспедиции, которая заключалась в рекогносцировочном исследовании Эвереста. Необходимо было предварительно выяснить все данные, которые оставались еще мало известными; высота и положение Эвереста были уже определены со станций, расположенных в равнинах Индии более чем за 150 километров от него. Но с равнины видна только верхняя часть Эвереста. Немного больше видно с южных склонов из Дарджилинга1, так как отсюда расстояние в 90 километров. Со стороны Тибета исследователи Раулинг и Райдер приближались к Эвересту почти на 90 километров, а Ноэль подошел, может быть, еще ближе.

Однако все это не увеличило сведений об Эвересте. Верхняя часть его совсем казалась доступной, но что находилось между высотами в 4880 метров и 7925 метров, никто не мог сказать. Дуглас Фрешфильд и Норман Колли, которые совершали подъемы в Гималаях и оба имели острый глаз в горной топографии, утверждали, что весь первый сезон следует посвятить тщательному рекогносцировочному обследованию, чтобы не только найти вообще удобное направление, но отыскать лучшую дорогу к вершине, так как только при наиболее легком пути можно подняться на нее. Было бы ужасно, если бы отряд, поднимаясь по одному направлению, потерпел на нем неудачу и позднее узнал бы о существовании более удобного пути.

Главная задача первой экспедиции состояла в рекогносцировке. Поэтому необходимо было выбрать руководителя, который был бы большим знатоком горных систем и в то же время тренированным и опытным альпинистом, который мог бы иметь авторитетное мнение во всех, неожиданно возникающих вопросах. М-р Гарольд Рибун имел этот опыт: в предшествующем году ему пришлось делать серьезные подъемы на вершины в Сиккиме. Правда, он был несколько стар, и потому нельзя было ожидать, что он сможет подниматься на большие высоты, но надеялись, что опыт альпиниста возместит недостатки его возраста.

Для наиболее высоких подъемов, которые могли потребоваться в настоящей экспедиции, и для восхождения на самый Эверест в следующем году всеми членами Клуба альпинистов единодушно называлось одно имя, и это имя было ― Мэллори. Никто не сомневался в том, что он был лучшим альпинистом среди всех остальных. Жорж Лей Мэллори был преподавателем в Чартерхоузе. Его наружность не обращала на себя внимания. Это был тип обыкновенного молодого человека, которые встречаются тысячами каждый день. Он не был похож, например, на Бруса1, каким тот был в его возрасте, полным сил и физической энергии. Он не был так гибок, жив и подвижен, каковы французы и итальянцы. Он был красив, с выразительной тонко интеллигентной внешностью. Иногда он говорил с какой-то неожиданной, может быть, несколько резко-нетерпеливой манерой, обнаруживая при этом большую внутреннюю силу, незаметную на первый взгляд.

Но никто, кроме тех, кто видел его в горах, не знал самого характерного в нем. И если бы выбирали участников экспедиции просто из незнакомой толпы, то, вероятно, выбрали бы человека более крепкого и сильного, чем Мэллори.

Мэллори не обнаружил бурного восторга даже по поводу своего присоединения к экспедиции. Когда в комитете состоялось его избрание, Фарар назначил ему встречу с президентом комитета за завтраком. Вопрос был выяснен, и президент должен был сделать Мэллори окончательное приглашение. Мэллори согласился на него без видимого волнения, вполне уверенный в себе как в альпинисте, хотя в нем не было ни излишней скромности, ни хвастливой самоуверенности. Он знал свои собственные силы и учитывал положение, которое он мог завоевать при напряжении своих сил. Поэтому в нем чувствовалась не навязчивая, но ясно выраженная и вполне заслуженная гордость собой как альпинистом.

Один случай хорошо характеризует его. Возник вопрос о включении одного лица в экспедиционный отряд. Как альпинист этот человек был желателен, но по отзывам нескольких членов комитета, знавших его, можно было ожидать, что он внесет трения и может вызвать раздражение в отряде и этим нарушит то единение, которое, атак жизненно необходимо во всякой экспедиции и особенно в такой большой и трудной, как экспедиция на Эверест. Хорошо известно, что на больших высотах люди становятся раздражительными, а на высотах Эвереста они, может быть, окажутся совсем не в силах сдерживать себя; поэтому человек с тяжелым характером может совершенно нарушить жизнь всей партии. Вопрос о приглашении альпиниста, о котором шла речь, был спешным; чтобы лучше выяснить это, председатель решил посоветоваться с Мэллори. Он спросил, готов ли Мэллори на высоте в 8230 метров спать с этим человеком в одном мешке. Тогда Мэллори со свойственной ему манерой внезапно отвечать, когда он бывал чем-либо озабочен, сказал:

- Не все ли равно, с кем ночевать, пока мы не взойдем на вершину?

По манере, с которой он сказал эту фразу, можно судить о его темпераменте. И если он не был в условном смысле типом бульдога с сильными челюстями и если в то же время он не принадлежал к людям, шумно выражающим свой восторг, то он, несомненно, был достаточно темпераментным и, по существу, более пылким, чем большинство восторженных людей. Ему было около тридцати трех лет. Сложение он имел тонкое и гибкое, а не коренастое и мускулистое. Происходил он из Уинчестера и еще в школе под влиянием своего учителя, хорошо известного знатока и любителя гор, м-ра Ирвинга, пристрастился к альпинизму, и теперь был очень искусным и тренированным альпинистом.

Следующим выбрали Жоржа Финча. Он имел репутацию наиболее компетентного и смелого альпиниста. Его горячность была заметна при первом же взгляде. Когда в комитете состоялось его избрание, его попросили прийти к президенту. Последний сделал ему формальное приглашение. Казалось, от глубокого волнения Финч потерял на несколько минут способность говорить. Потом он сказал:

- Сэр Френсис, вы посылаете меня на небо!

Финч был высокого роста, атлетического сложения. Тем не менее он не обладал хорошим здоровьем. И когда ему, как и всем участникам экспедиции, пришлось обратиться к врачу, он был забракован. Это явилось тяжелым ударом для него, хотя в следующем году, он уже смог присоединиться к экспедиции.

Чтобы заменить Финча, предприняли спешные поиски, и Мэллори предложил своего школьного товарища и компаньона по горным экскурсиям м-ра Бэллока. Он состоял на службе в консульстве. Чтобы получить разрешение на его участие в экспедиции, обратились с ходатайством к лорду Керзону, в то время стоявшему во главе министерства иностранных дел. И Бэллок, получив отпуск, смог присоединиться к экспедиции. Этот был более сильного и плотного сложения, чем Мэллори и Финч. В школе он с успехом участвовал в бегах на большие дистанции и обладал выносливостью. Он имел спокойный характер и способность спать при всяких условиях.

Как натуралист и военный врач, был очень желательным человеком в экспедиции А. Ф. Р. Уолластон. Его давно уже знали как исследователя Новой Гвинеи, Рувензори и других мест. Это был хороший альпинист, наблюдательный естественник, прекрасный товарищ. Кроме того, он умел хорошо ладить с местным населением.

К экспедиции присоединились еще д-р Келлас, майор Морсхэд и капитан Уиллер.

До этого времени Келлас совершил несколько экспедиций в Сикким и другие части Гималаев. Он был профессором химии и в течение нескольких лет изучал применение кислорода при подъемах на большие высоты. Его особенностью являлась способность с головой уходить во всякую работу. В предыдущее лето он поднялся до высоты 7010 метров.

Морсхэд был известен своими исследованиями по течению реки Брамапутры, там, где она прорезывает Гималаи. Он и Уиллер принадлежали к выдающимся специалистам по составлению карт Эвереста и его окрестностей. Однако у Морсхэда не было технической подготовки и опыта подъемов в горах выше снеговой линии, что так существенно необходимо настоящим альпинистам.

Таким образом экспедиция составилась из следующих лиц: Гарольд, Рибурн, Жорж Мэллори, Беллок, Уолластон, д-р Келлас, майор Морсхэд и капитан Уиллер. Начальником ее избрали полковника Говарда Бэри. Он не был альпинистом в том смысле, которое придается этому слову в Клубе альпинистов, но только «дилетантом». Он много охотился в Альпах и Гималаях, а главное, что необходимо для начальника экспедиции, умел создавать хорошие отношения с туземцами и мог гарантировать переход через Тибет без всяких осложнений.

Во время формирования отряда получались бесчисленные предложения от целого ряда лиц с просьбой включить их в экспедицию. Почти со всех концов света писали о том, что готовы пойти на какую угодно роль. Некоторые из этих обращений были прямо курьезны и очень хорошо вскрывали претензии и ограниченность самих кандидатов. Некоторые письма, несомненно, были искренни и обнаруживали большое влечение к смелым предприятиям. Однако авторы всех их стушевывались перед такими людьми, как Мэллори и Финч. Нетренированные и неопытные, хотя бы и смелые, они не имели даже призрачных шансов на успех по сравнению с настоящими альпинистами.

Приближался, наконец, момент отправления экспедиции. Это была самая выдающаяся по личному составу и снаряжению экспедиция, которая когда-либо отправлялась в Гималаи. Она привлекала всеобщее внимание и сочувствие. Отъезд ее сопровождался лучшими пожеланиями со всех сторон.

ОТЪЕЗД

Мысль об Эвересте овладела всем существом Мэллори. Теперь в нем трудно было узнать человека, который так бесстрастно принял приглашение участвовать в экспедиции. Радость великой борьбы за успех охватила его. Создавалась волнующая атмосфера большого дела, которая начинала возбуждать. И тогда в глубине души Мэллори появилась мечта о том, что, может быть, даже в это лето ему удастся победить Эверест. Кто знает? Возможно, что подъем окажется легче, чем ожидают. Верхняя часть горы, которую знали до сих пор, выглядела легкой для подъема. И если бы склоны ее, ниже той границы, которую уже видели, оказались также доступными, почему в таком случае ему не достигнуть вершины в этот же самый сезон? Инструкция Географического общества и Клуба альпинистов не исключала такой попытки. Главная задача экспедиции определялась как рекогносцировка для отыскания лучшего направления к вершине. Но если бы действительно удалось найти удобный путь, почему тогда не попытаться взойти на Эверест?

Это была одна их тех затаенных надежд, которая поддерживала и организаторов, и руководителей, и самих участников восхождения в их трудной и порою скучной подготовительной работе. Она же бодрила их, когда они думали об опасностях, о крайнем напряжении и тяжелых физических усилиях, ожидающих их впереди. Надежды всегда зовут за пределы реальных возможностей. Кроме того, всем им хотелось сделать больше того, что им поручили. Но никто из них не говорил вслух о своих мечтах, боясь возможных насмешек. Они хранили их в глубине души.

Предстоял далекий путь от Лондона до Эвереста ― 6095 километров по полету птиц. Но для экспедиции он был еще длиннее. Она проследовала через Францию, Средиземное и Красное моря, дальше через Индийский океан, потом пересекла Индию от Бомбея до Калькутты и, наконец, пришла в Дарджилинг ― ее сборный пункт.

Рибурн приехал туда раньше Мэллори, чтобы набрать носильщиков. Вербовка носильщиков заранее была характерной чертой для этой экспедиции. Примененный прием рекомендовал генерал Брус. До сих пор все экспедиции в Гималаи зависели от жителей высокогорных деревень, так как только ими пользовались в качестве носильщиков. Обычно в этих деревнях брали мужчин и понуждали их нести груз. Порою это удавалось, но не всегда. Способ этот давал хорошие результаты при небольших восхождениях. Но он был бы практически неудобен для большой экспедиции на Эверест: путешественники находились бы в полной зависимости от тибетцев; возможно даже, что никто из последних не отважился бы идти на те опасности и крайнее утомление, которые ожидали их при подъеме.

Идея Бруса заключалась в том, чтобы заранее в окрестностях Дарджилинга набрать приспособленных к горным подъемам, охотно идущих в экспедицию людей и выбрать из них около сорока человек, самых лучших носильщиков. Необходимо было внушить им дух солидарности, использовать их склонность к приключениям, связанным с риском, известную долю честолюбия, так как в этом походе они могли создать себе имя. Им нужно было дать хорошее жалование, стол и снаряжение, а также дисциплинировать их, чтобы при их детски неустойчивом характере экспедиция не рисковала своим успехом.

В этой части Гималаев среди местных жителей много смелых, мужественных людей. Правда, по собственному побуждению они редко проявляют эти свои качества, но они достаточно смелы там, где приходится рисковать, если только кто-нибудь руководит ими.

Племя Шерпас в восточном Китае, Ботиас в окрестностях Дарджилинга и тибетцы в Сиккиме принадлежат к таким людям. Из всех них можно сформировать прекрасный отряд, так как все они с юности привыкли носить грузы высоко в горы, иногда даже до 5500 ― 5800 метров.

В начале мая в Дарджилинг постепенно собрались участники экспедиции и носильщики. Сюда же прибыло снаряжение и запасы, в которые вошли и продукты, закупленные на месте, как чай, сахар, мука и картофель. Лорд Рональдсхей, тогда правитель Бенгалии, принял путешественников и оказал им всяческое содействие.

Природа Дарджилинга очень красива; возможно, что во всем мире нет места прекраснее его. Из разных стран сюда приезжают путешественники, чтобы увидеть прославленную вершину Кангченюнга, высотою в 8580 метров, отстоящую отсюда всего лишь на 61 километр. Сам Дарджилинг расположен на высоте 2130 метров над уровнем моря; со всех сторон его окружают леса из дуба, магнолий, рододендронов, лавров и сикимор. И сквозь деревья этого леса внизу перед путешественником открываются луговые горные склоны, спускающиеся к реке Ранжет, которая течет здесь всего на 300 метров выше уровня моря; а за этой рекой ярус за ярусом, все выше и выше, встают хребты, одетые лесом, как бы кутаясь в пурпурном газе, темнеющие по мере того, как они приближаются к линии вечных снегов. И над всем этим выступает вечно снежная вершина Кангченюнга, такая чистая и эфирная, что кажется, будто она ― часть самого неба.

Железная дорога в Дарджилинге

Отсюда экспедиция направлялась к еще более высоким местам. Кангченюнга ― третья вершина по высоте, но альпинисты пренебрегли ею. Девизом экспедиции все время было: «Только к высочайшей горе в мире!»

В средине мая Говард Бэри закончил формирование отряда; к этому же времени было окончательно готово снаряжение и запасы.

Здесь к экспедиции присоединился д-р Келлас. возвратившийся из своей зимней поездки в Сикким, которая очень плохо отразилась на его здоровье. Ранней весной ему пришлось провести несколько ночей на склонах горы Кабру при очень низкой температуре.

К сожалению, он не принадлежал к людям, которые умеют сами заботиться о себе: питание его главным образом состояло из местных продуктов, но в этой интересной стране нет здоровой и питательной пищи. Поэтому он прибыл в Дарджилинг в плохом состоянии, и это случилось как раз перед выходом экспедиции, так что он не имел времени оправиться. Прибыли также два офицера топографа ― Морсхэд и Уиллер, прикомандированные правительством Индии вести наблюдения. Оба они были сильные, здоровые мужчины, оба привыкли к подъемам в Гималаях, правда, на меньшие вершины. Уиллер бывал также в горах Канады. Здесь же присоединился к ним д-р Герон из Геологического комитета Индии. Все они вместе с членами экспедиции, прибывшими из Англии, составили один общий отряд.

Но экспедиция не могла отправиться из Дарджилинга прямо к Эвересту. Ей приходилось делать большой крюк. Прямая дорога лежала к западу, через Непал, а экспедиция должна была идти к востоку, так как Непал был запретной страной.

Говард Бэри взял направление к долине реки Тиста, к той ее части, которая находится в Сиккиме. Из нее им предстояло подняться к перевалу Джелап-Ла1, следуя по большому торговому пути в Лхассу на протяжении нескольких переходов, но не по широкой дороге для езды в упряжи, а по крутой тропинке для мулов. Сначала их путь проходил через дивные леса, потом на протяжении 300 километров ― по высокому безводному плато Тибета. При этом направлении путешественники имели то преимущество, что, проходя в течение нескольких недель тибетское плато, лежащее на высоте 4570 метров, приблизительно на половине высоты Эвереста, они могли за это время акклиматизироваться в высокогорных областях и подготовить себя к достижению больших высот.

18 мая экспедиция выступила из Дарджилинга. Ночью, накануне выхода, дождь лил ручьями, что представляет там обычное явление для большей части года. Но вскоре после выхода экспедиции дождь перестал, хотя легкий серый туман окутал склоны гор, и ветки, обросшие мхом, и деревья роняли капли весь день, что было, разумеется, неприятно. Но даже и этот плачущий лес имел свою особенную прелесть. Растения выглядели необычайно свежими; на зелени, как брильянты, блестели капли росы. Папоротники и орхидеи, свешивающийся мох и ползучие растения были полны своеобразной красоты.

На пути экспедиции лежали чайные плантации, несомненно, очень полезные. Но их правильные ряды с зелеными кустами не были так красивы, как окружающий лес. Дальше, когда тропа начала спускаться с хребта, воздух становился все горячее. Животные и люди купались в собственном поту. Растительность менялась вместе с климатом: появились древовидные папоротники в 6-9 метров высоты, дикие бананы и пальмы. Но особенно замечательны были великолепные, необычайные бабочки, встречавшиеся в большом числе.

В долине реки Тиста экспедиция оказалась в условиях тропического климата, на высоте 220 метров над уровнем моря, на 26 параллели. Стояла страшная жара в этой замкнутой долине с влажным воздухом, при почти полном отсутствии ветра. Растительность ее представляла настоящий тропический лес. Долина эта замечательна еще тем, что она поднимается вверх до самых ледников Кангченюнга. Поэтому в ней можно было наблюдать животную и растительную жизнь от тропической до полярной.

В местечке Калимпонг, которое на 600 метров выше Тисты, путешественников приютил известный д-р Грахам; у него они встретили прекрасный сад, наполненный розами, ярко-красными гибискусами и пасленами с громадными серо-розовыми цветами, обвивающими колонны веранды.

В местечке Педонг Говард Бэри отметил много деревьев ярко-красного гибискуса и дурманы. Здесь им встретились удивительные изгороди из древовидного дурмана до 4-6 метров высотой, усеянные сотнями белых трубчатых цветов до 20 см в диаметре и до 30 см в длину. Ночью эти белые цветы казались как бы фосфоресцирующими и издавали странный приторный запах. Много было также желтых и белых орхидей.

Эти цветы и бабочки производили впечатление чуда. Погода в то время стояла ужасная: дождь шел сплошной завесой. Никакой непромокаемый плащ не спасал от него, и каждый промокал до костей. От постоянных дождей появились мириады пиявок, которые, сидя на листьях деревьев, подстерегали добычу и присасывались как к людям, так и к животным.

В местечке Ронгли, где экспедиция остановилась на один день 22 мая, на всех скалах росли каладиумы, колоказии и бегонии; крупные блестящие листья лианы потос1 украшали стволы многих деревьев; другие лианы, как виноград и перец, перебрасывались с дерева на дерево. Нередко их ветви переплетались с орхидеями. Многие деревья достигали высоты в 45 метров; некоторые из них имели великолепные гладкие стволы до 30 метров высоты без ветвей.

Из Ронгли по крутому подъему экспедиция вышла за пределы тропического леса и вошла в зону цветущих рододендронов. Сначала встречались рододендроны (R. argentum и R. falconeri); они росли в лесу из дуба и магнолий с подлеском из нежных папоротников и серовато-розовых и белых орхидей. Выше массами рос Е. cinnabarinum, цветы которого имели всевозможные оттенки. Еще выше шли рододендроны всех цветов ― розового, малинового, желтого, серовато-розового, белого и кремового. Между мелкими растениями встречалась сравнительно крупная розовая саксифрага; темно-красная, почти пурпуровая, примула покрывала все открытые места.

Такие любители цветов, как Говард Бэри, Мэллори и Уолластон, испытывали здесь непрерывное наслаждение. Они особенно ценили этот цветущий уголок, потому что он казался им как бы последним выражением обилия жизни, красоты и изящества перед их вступлением в суровые условия голых скал, вечных снегов, льдов и морозов на пути к Эвересту.

ЧУМБИ

Долина Чумби, в которую затем вступила экспедиция, не имела таких лесных богатств и вообще роскошной растительной жизни, как Сикким. Отсутствовали здесь и те изумительные виды на снежные хребты, которые вставали там прямо над лесом. Долина Чумби имела меньшие размеры, но она была самой приятной долиной для путешествия. Дождя здесь выпадало в три раза меньше, воздух был более освежающий, солнце сияло чаще. Эта долина очень похожа на долину Кашмира, только в последней нет рододендронов. Горы, альпийского порядка по величине, поднимаются здесь со дна долины, и река, хотя стремительная и пенистая, не производит впечатления такой бешеной, сильной и всемогущей, как Тиста. Описание растительности, встреченной на пути, дает яркое представление об этой долине.

Из зоны рододендронов в Сиккиме экспедиция направилась под проливным дождем к перевалу Джелап-Ла (высота 4320 метров); с него путешественникам открылась внизу территория Тибета, хотя видимая площадь и не совпадала с географическим понятием последнего, так как экспедиция еще не поднялась на главный водораздел и видела, собственно, только часть долины Чумби, расположенную на Тибетской стороне.

За перевалом климат сразу изменился. Экспедиция вышла из полосы туманов и дождей и очутилась под ясным голубым небом, которое так характерно для Тибета. Она вступала теперь в боковую долину Чумби в ее самом лучшем месте. Во время быстрого спуска по зигзагообразной тропе, путешественники снова оказались среди рододендронов и примул. Приблизительно на высоте 3650 метров Уоллостон встретил открытую горизонтальную площадку, покрытую как бы ковром из темнопурпурных и желтых примул (Primula gammiena), из нежных растений с желтыми цветами (dloy-dia tibetica), из многочисленных саксифраг, тогда как луговые склоны гор пылали цветами крупных рододендронов (R. thomsoni, R. falconeri и R. aucklandi) и более мелкими кампилокарпум, очень разнообразной окраски. Спуск продолжался по лесу из дуба, сосны и ореха. Еще ниже были изящные белые ломоносы, розовая и белая спиреа, желтый барбарис и белые розы; особенно изобиловал темнопурпурный ирис.

В тот же самый день экспедиция пришла в местечко Яйтонг, где находился британский агент и охрана из 25 эскадронов. Яйтонг лежит на высоте 2865 метров. Здесь хорошо растут яблони и груши; пшеница и картофель возделываются в большом количестве. В мае воздух пропитан ароматом диких роз, которые растут громадными кустами, украшенными множеством кремовых цветов.

27 мая экспедиция начала свой подъем по главной долине Чумби в направлении к Фари и к плато собственно, Тибета. Дорога шла у самого берега стремительной реки. Дикие розы, и среди них одна необычайно крупная, красная, ― розовые и белые спиреи котонеастер, анемоны, барбарисы, ломоносы и очаровательные карликовые рододендроны встречались в изобилии. По мере приближения к высокогорной Лингматанской равнине попадались массами серовато-розовые и розовые рододендроны, цветущие вишни, вибурнум, барбарис и розы. Равнина эта находится на высоте около 3350 метров. По ней стелится прекрасный альпийский луг, покрытый крошечным розовым примулой (P. minutissima).

За равниной дорога пошла вверх лесом из берез, лиственниц и можжевельника с подлеском из рододендронов и кустов рябины. Вдоль тропы росли голубые маки, фритиллярии, стелящиеся орхидеи и пряно-пахнущие примулы. В лесу встречались громадные от 2,5 до 3 метров в вышину кусты рододендрона (R. cinnabar-шиш), который достигает здесь максимального развития и варьирует в оттенках от желтого и оранжевого до темно-красного.

Нырки, трясогузки, белоголовые горихвостики ― обыкновенные птицы у берегов здешних рек. В лесах приходилось часто слышать, а иногда даже и видеть красных фазанов. На этой высокогорной равнине водится также большой тибетский олень, соперничающий размерами с американским оленем, но видеть его не удалось.

Выше Готза (высота 3658 метров), характер поверхности и растительность начали меняться. Самыми красивыми среди других цветущих кустов были рододендроны, но и они уже уменьшились в размерах. Встречались и бледно-голубые ирисы. Желтая примула покрывала почву сплошным ковром и наполняла воздух своим ароматом. Там и здесь виднелись также растения с крупными голубыми цветами (Meconopsis sp.), наиболее крупные цветы достигали 8 сантиметров в поперечнике, а белая анемона несла по 5 или 6 цветов на одном стебле.

Вскоре деревья сделались реже; сосны совсем исчезли, так же как и березы, ивы и можжевельник. Карликовые рододендроны, около 30 сантиметров, ростом, одни чисто-белые, другие розовые ― продолжали встречаться до высоты 3960 метров. Склоны гор, становились пурпурными от низкорослого Rododendron setosum, который напоминал заросли вереска.

После 12 километров подъема характер страны совершенно изменился. Ущелья и глубокие долины, сплошь покрытые лесом, остались позади. Экспедиция вышла на открытую, высокую равнину ― Фари, то есть в настоящий Тибет, хотя самый водораздел был еще на несколько километров впереди. Здесь, перед входом в Тибет, как часовой стояла вершина Хомолари 7290 метров высотой. Хотя ее нельзя отнести к величайшим горам, но она несомненно одна из наиболее выдающихся и красивых вершин. Она особенно интересно тем, что стоит совершенно отдельно от остальных гор, а все ее очертания так смелы, суровы и гармоничны.

ТИБЕТ

С приходом в Тибет, легкое, приятное, праздничное путешествие закончилось и началась трудная часть экспедиции, хотя участники ее еще не были достаточно подготовлены к предстоящей им тяжелой работе. Резкие климатические контрасты, которые они испытали, покинув Англию, ― смена жары холодом, большие колебания влажности, ― изменения в питании и, может быть, плохое и небрежное приготовление пищи отразились на всех их. Хуже всех было состояние Келласа: он слег в постель, как только прибыли в Фари.

В Тибете экспедиция, наконец, очутилась в более здоровых климатических условиях. Пронизывающие сыростью туманы, дожди, мочившие до костей, расслабляющая жара ― все это осталось позади. Тучи, приносимые с моря муссонами, не достигали Тибета. Небо было ясно, воздух сух.

Фари ― очень грязное место, что неизменно отмечалось каждым путешественником со времени Маннинга, т.е. с 1811 г. Это крепость, окруженная небольшим городским поселком, расположенным на равнине. Дзонгпен ― местный тибетский чиновник ― был вежлив и услужлив. Тибетцы по своей натуре вообще приветливы. Правда, иногда они проявляют непреоборимую настойчивость, особенно, если они бывают раздражены чем-либо, что затрагивает их религию; тогда они способны даже страстно ненавидеть. Но в обычном состоянии тибетцы всегда учтивы. К приезду экспедиции Дзонгпен получил распоряжение из Лхассы предоставить ей за плату необходимые транспортные средства и вообще дружественно относиться к англичанам.

Средства передвижения действительно были предоставлены, хотя потребовалось время на их сбор. Поэтому экспедиция провела в Фари несколько дней.

Из этого «неопрятного» места она направилась через перевал Танг-Ла высотою в 4633 метра. Подъем был едва заметен и самый перевал представлял равнинную седловину в 3 ― 4,5 километра шириной. Перевал этот имеет большое значение. Он дает возможность подойти к Тибету со стороны Индии; это тот путь, которым тибетская миссия прошла в Лхассу в 1904 г. Она прошла через него в глубокую зиму, 9 января, несмотря на то, что ночью температура упала до 26°С, а в течение всего дня дул сильный пронизывающий ветер.

Экспедиция вступила теперь в высокогорную страну ― в настоящий Тибет, граничащий на востоке с Китаем, на севере с Китайским Туркестаном. Он состоит из широких, открытых равнин, находящихся на высоте от 4200 до 4500 метров, ограниченных рядами обнаженных и округленных горных хребтов, вздымающихся на несколько тысяч метров над равнинами. В верхней своей части все эти хребты очень скалисты и увенчаны снегами и льдами, начиная с высоты 6000 метров и более. Таков общий характер Тибета. Обычный вид его некрасив, пустынен, вообще мало привлекателен. Кроме того сильные ветры, дующие здесь почти непрерывно, угнетают человека. Но в Тибете необычайно хороши ранние утра, всегда удивительно спокойные. Небо прозрачно, чистейшей лазури, тепло светит солнце; а вдали снежные верхушки гор окрашиваются в нежные розоватые тона. И тогда сердце человеческое согревается даже в Тибете.

То, что Тибет, как описано выше, представляет нерасчлененное высокое плато, зависит от недостатка дождей. Дожди затопляют индийскую сторону Гималаев, но облака почти не проникают в Тибет через цепи окружающих его гор.

Лагерь на Тибетском плато

Вследствие этого тибетское плато не имеет глубоких долин, какие встречаются со стороны Индии. Недостатком дождей обусловливается также бедная растительность, а малое количество последней ограничивает животную жизнь. Вследствие скудной растительности голые скалы и почва днем сильно нагреваются солнцем и быстро остывают ночью, поэтому Тибет является страной очень резкого климата со свирепыми ветрами. Голубое небо, непрерывное сияние солнца, жестокие ветры, резкие колебания температуры, суровый холод, обнаженные ландшафты ― все эти типичные черты Тибета и его высокое положение над уровнем моря вызывают у европейцев постоянное ощущение неполноты жизни, как бы полусуществования, tedium vitae (тоска жизни).

Неудивительно, что растительность при этих условиях почти незаметна. Вы смотрите на эти открытые равнины, и они представляются вам полной пустыней. Трудно представить, как могут здесь питаться живые существа. И вдруг вы видите стада овец и яков, и если присмотритесь, то заметите редкие кустарнички и там и здесь отдельные стебельки травы. Летом там обычны мелкие растения ― инкарвилла с маленькими трубчатыми цветами и карликовый голубой ирис. Зимой животные взрывают поверхность почвы и питаются корнями этих растений. Но за зиму стада овец страшно истощаются. У них буквально остаются кожа да кости, и тогда их мясо является лишь слабым подспорьем в питании человека. Кое-как животные выживают зиму, страдая от холода, ветров и недостаточного питания, пока наступит короткое лето и быстро вырастет трава.

Помимо домашних животных, в Тибете водятся и дикие звери, и даже в большем количестве, чем можно было бы ожидать. Наиболее обыкновенны особые грызуны ― «пикас», очаровательные маленькие создания, величиной приблизительно с гвинейскую свинку. Чрезвычайно живые и подвижные, они мечутся из норки в норку с удивительной быстротой. Живут они колониями на менее каменистых частях равнины или на местах, покрытых растительностью: роют норы, в которых запасают в течение лета семена и в которых проводят зимнюю спячку. Тибетские зайцы живут в кучах осыпей, которые накопляются у подножия горных склонов. На таких же склонах встречаются и дикие овцы (ovis hodgsoni). На открытых плато часто попадались маленькие грациозные газели, и случайно небольшими стадами дикие ослы. Встречались также волки и лисицы, хотя не так часто. Эти животные, как правило, имеют светло-желтую или коричневую окраску, сходную с цветом почвы плато; возможно, что она является покровительственной, но может быть в основе ее лежит и какая-нибудь другая причина.

Еще резче покровительственная окраска выражена у птиц. Самые обыкновенные птицы там жаворонки, чекан, горные вьюрки, Тибетский «небесный» жаворонок очень похож на нашего и песни его слышались на всех тропах. Среди полей Хингстон, натуралист третьей экспедиции, встретил пять родов горных вьюрков. Все они имели покровительственную окраску, коричневого или темно-бурого оттенка, в общем темную и мало заметную. Песчаный тетерев, бледно-рыжего оперения, гармонирующего с цветом голой почвы, водится на обнаженных каменистых местах и часто собирается большими стаями. На склонах гор встречаются куропатки, а в горных оврагах клушица желтоклювая, «скалистые» голуби, горные ласточки. Вокруг деревень и в самых деревнях много воробьев и реполовов. Однажды Уоллостон видел сидевшую на телеграфной проволоке кукушку.

«Колесо жизни»; сфотографировано в Тибетском монастыре

Врагами этих птиц и некоторых животных являются ― на земной поверхности ― волки и лисицы, а в воздухе ― орлы, сарычи и пустельга. Именно в защиту от них птицы и животные имеют покровительственную окраску. Огромные ягнятники, постоянно парят в небе, высматривая добычу.

Хотя в Тибете изредка мясо употребляется в пищу, но в принципе тибетцы против умерщвления животных, и на диких зверей не охотятся. В окрестностях некоторых монастырей монахи даже кормят диких животных, и они сделались настолько ручными, что дикие овцы, например, подходили совсем близко к лагерю экспедиции. Этот взгляд на животных внушен буддийской религией, которую исповедуют тибетцы.

Тибетские ламы

Но другие буддисты не так требовательны в этом отношении. Может быть, в основе большей строгости тибетцев лежит товарищеское чувство, которое они должны испытывать к животным в их тяжелой совместной борьбе с суровой природой. Когда человеку приходится вместе с животными искать защиты от жестокого холода и всесокрушающего ветра, он несомненно должен испытывать угрызение совести, поднимая на них руку.

В Тибете, как сказано, почти не бывает осадков: Тибетское плато бесплодно и сухо. Но несмотря на это в нем имеются замечательные озера, нередко поразительной красоты. Главная отличительная черта их ― голубой цвет. Может быть, он зависит от сияющей лазури тибетского неба, являясь его отражением. В том месте, где экспедиция свернула с дороги на Лхассу, чтобы направиться на запад по направлению к Эвересту, лежит одно из самых восхитительных озер ― Бам-Дзо (Bam Tso), полное чарующей прелести: оно отражает на своей поверхности снежную цепь гор, среди которых находится знаменитая вершина Чомолхари.

Тибетский способ приветствия

Летом эти озера служат приютом для бесчисленного количества дикой птицы. Здесь гнездятся гуси и кулик-щеголь. Красноватые атайки и чирки плавают в небольших озерах; вверху летают береговые стрижи, коричнево-головые чайки и обыкновенные мартыны.

Такова была та страна, через которую проходила на своем пути экспедиция, сначала по направлению к селению Камба-Дзонг и потом к городкам Шекар и Тингри; иногда на ее пути лежали деревни, где даже, на высоте 4600 метров рос овес, а порою и пшеница: так сильно там греет солнце в течение короткого лета; но большей частью приходилось идти по сухим пустынным равнинам, отделенным друг от друга цепями гор.

Женщина из Лхассы

Хребты этих гор как бы сбегали с Гималаев (которые всегда оставались в виду с левой стороны) и пересекали путь экспедиции.

На перевале через один из таких хребтов, на высоте 5180 метров, случилось первое несчастье. Келлас и Рибурн заболели еще во время стоянки в Фари. Келлас был настолько слаб, что не мог ехать верхом. Поэтому его несли на носилках. Но он оставался бодрым и никто не думал, что положение его серьезно, когда вдруг к Бэри и Уолластону подбежал встревоженный носильщик и сообщил, что Келлас на дороге умер; слабое сердце его не выдержало подъема на перевал. Это случилось в момент прибытия экспедиции в Камба-Дзонг. Келлас, шотландский альпинист, обладавший настойчивостью, свойственной его расе, всегда следовал влечениям своего сердца до тех пор, пока не растратил всех сил. Он не мог сдержать себя: Эверест непреодолимо привлекал его. А он исчерпал свои силы еще до вступления в экспедицию, совершая высокие подъемы в трудных условиях в Сиккиме. Его похоронили на горном склоне, к югу от Камба-Дзонг, откуда открывался вид на Эверест. Его товарищи утешались мыслью, что в последний раз глаза Келласа покоились на преодоленных им вершинах: могучая Паухунри, Кангченюнга и Чомиомо, ― это три вершины, на которые удалось подняться Келласу (и только ему одному), вставали перед ним в его последний день. Здесь, среди высочайших гор в мире, осталось тело этого великого любителя горных вершин, но его пылкий образ будет всегда вдохновлять всех гималайских альпинистов.

Рибурн был также серьезно болен и его отправили обратно в Сикким в сопровождении Уоллостона. Таким образом экспедиционный отряд альпинистов уменьшился вдвое. Остались только Мэллори и Бэллок, которые не бывали раньше в Гималаях. Потеря Келласа была тем более существенна, что он в течение нескольких лет перед этим производил специальные исследования над применением кислорода при подъеме на большие высоты, а в то время многие думали, что восхождение на Эверест возможно только при помощи кислорода.

Крепость Камба-Дзонг

Наконец показался Эверест и экспедиция заторопилась к своей цели. За обширной равниной, на 150 километров от Камба-Дзон, вставал он, замыкая цепь вершин, в число которых входили такие гиганты, как Кангченюнга в 8610 метров, и Макалу в 8470 метров. Здесь, вытянувшись в величественный ряд, расположились прекраснейшие пики Гималаев, почти достигающие высоты величайшей вершины в мире. К ним по высоте лишь приближалась другая группа тоже могущественных гор, толпившихся вокруг вершины К-2 на другом конце Гималайского хребта.

Но Эверест был еще слишком далек, и потому Мэллори не мог исследовать его с точки зрения подъема. Однако северо-восточный горный отрог, полого спускающийся с вершины и известный уже ранее по фотографиям, сделанным вблизи Дарджилинга, был виден вполне. Казалось, что он представляет легкий путь для подъема на протяжении последних 450 или 600 метров к вершине. Вопрос заключался только в том, каков Эверест в своей нижней части, и можно ли как-нибудь подойти к этому северо-восточному его отрогу. Но ответа на эти вопросы еще нельзя было получить, так как промежуточные хребты заслоняли нижнюю часть горы.

Перейдя еще одну цепь гор и достигнув бассейна реки Арун, вытекающей из ледников Эвереста и смело прорезывающей в Гималаях громадное ущелье, экспедиция получила возможность хорошо рассмотреть вершину. Отправившись рано утром 11 июня, Мэллори и Бэлок подошли к берегу реки и дальше поднялись на скалистый гребень, с которого они рассчитывали увидеть то, чего так долго ожидали. Но, увы! Все в направлении Эвереста было задернуто туманом. Временами в пелене тумана появлялись разрывы, открывавшие очертания горы; Мэллори и Бэллок терпеливо ждали, и вдруг перед ними мелькнул проблеск вершины, которая не могла быть ничем иным, как Эверестом. Сначала показалась одна его часть, потом другая и, наконец, верхняя часть вершины, отроги, грани, и ледники. В этот же вечер с возвышенного места у своего лагеря они еще раз увидели вершину в угасающем вечернем свете.

Теперь Эверест находился только в 85 километрах, но на пути к нему лежали промежуточные хребты, по-прежнему скрывавшие его основание. Однако Мэллори мог уже видеть, что северо-восточный отрог Эвереста был не слишком крут, что ущелье, спускающееся с восточной грани вершины и, очевидно, впадающее в бассейн реки Арун, могло быть удобным путем для подъема. Это было то самое ущелье, которое он открыл впоследствии и которое оказалось самым красивым в Гималаях.

Но гора с этой восточной стороны еще не была исследована. Экспедиция имела также в виду пройти дальше на запад к городу Тингри скорее к северо-западу от Эвереста, и оттуда спуститься к нему. Тингри ― маленький город, посещенный путешественниками Раулингом и Ридером в 1904 г. Предполагалось, что это город будет удобным для основной базы на все время рекогносцировочного исследования. К нему теперь и направилась экспедиция.

На пути она прошла через Шекар-Дзонг, который никогда прежде не посещался европейцами и который так характерен для Тибета, что в нем стоило остановиться даже у порога Эвереста.

Шекар-Дзонг расположен на скалистой остроконечной горе. Собственно, самый город расположен у основания горы, но большой монастырь, в котором живет около 400 монахов, состоящий из бесчисленного количества построек, наполовину прилепился к самой скале. Часть зданий монастыря своими стенами и башнями примыкают к крепости, которая возвышается над ними. Крепость в свою очередь соединяется стеной, украшенной башнями, с оригинальной постройкой храма, как бы готического стиля, расположенной на высшей точке горы, где ежедневно воскуряется ладон.

Экспедиция остановилась здесь для отдыха на 17 июня. Говард Бэри с некоторыми участниками экспедиции посетил этот большой монастырь Шекар-Чо-Те. Он состоит из многочисленных зданий, расположенных террасами одно над другим, по очень крутому склону скалы. Тропинка вдоль фасада этой скалы проходила под несколькими арками.

Тибетский лама

Дальше путешественники шли по живописным, но очень крутым и узким улицам, пока не вступили в широкий двор, на одной стороне которого находился большой храм, а в нем несколько позолоченных статуй Будды, украшенных бирюзой и другими драгоценными камнями. Позади них возвышалась огромная фигура Будды, почти в 15 метров высоты, лицо которого каждый год покрывается новой позолотой. Вокруг находилось 8 любопытных статуй, около 3 метров высотой, одетых в причудливые уборы: они называются стражами храма.

Поднявшись по крутой и скользкой лестнице, большей частью в темноте, путешественники вышли на площадку, расположенную перед лицевой стороной гигантской статуи Будды. Здесь они увидели прекрасно выгравированные чайники и другие очень интересные серебряные вещи, богато украшенные рельефными рисунками. Внутри храма было темно и воздух был пропитан тухлым, почти невыносимым запахом масла, употребляемого для ламп.

Говарда Бэри и его спутников принял глава монастыря, он же руководил и его осмотром. Перед уходом их провели к верховному ламе, который жил в монастыре уже 66 лет. На него смотрели, как на святого, и полагали, что в его лице перевоплотился предыдущий лама. В народе его очень чтили. Он имел только один зуб, и, несмотря на это, очень мило улыбался. Его комната была задрапирована материей, затканной золотом, и серебром, украшенной бирюзой и другими драгоценными камнями. Курение ладоном производилось непрерывно.

Лама монастыря в Шекаре

Говарду Бэри удалось сфотографировать ламу. После продолжительных уговоров со стороны монахов, он согласился переодеться в платье из чрезвычайно красивой золотой парчи, украшенной сзади драпировками из очень ценного китайского шелка. Лама сел на возвышенный трон перед красивым китайским столом, украшенным резьбой на передней стороне, на котором помещался его колокольчик. Эти снимки потом Г. Бзри раздавал туземцам и трудно было представить себе более приятный для них подарок; получившие его, относясь к старому настоятелю, как к святому, наверное, помещали его в божницах и курили перед ним фимиам.

Этот и другие приемы у лам, которые имела экспедиция, показывают, что религия ― очень реальный и могущественный фактор в Тибете. Главные ламы в монастырях ― часто очень почитаемые люди, а лама в Ронгбуке, с которым экспедиция встретилась позднее, занимает совсем особое положение.

ПРИБЛИЖЕНИЕ К ЭВЕРЕСТУ

19 июня экспедиция пришла в местечко Тингри, и с этого момента началась серьезная и трудная рекогносцировочная работа. Чтобы прийти сюда из Дарджилинга, потребовался целый месяц ― срок больший, чем тот, который нужен был для переезда из Лондона в Дарджилинг, так как окружной путь для обхода Непаля оказался очень длинным. Но зато этот путь через Тибет акклиматизировал путешественников для больших высот. С высот за Тингри через равнину перед путешественниками открылся величественный вид на Эверест, находившийся на расстоянии 60 километров, и на другие такие же гигантские вершины, расположенные к западу от него, как Чо-Уйо ― 8190 метров, Гиачунканг ― 7820 метров.

Но на пути к ним лежали еще промежуточные хребты, так как все вершины Гималаев связаны с горными массивами, а не стоят отдельно сами по себе. Поэтому задача Мэллори представлялась очень сложной.

Он находился к западу от северо-восточного отрога, Эвереста, который был его целью. Теперь он видел с противоположной стороны ту же самую часть окружающих горных хребтов, которая была видна еще из Дарджилинга и ему предстояло решить, имеется ли какой-нибудь, путь с этой северо-западной стороны и нет ли другого лучшего пути к вершине кроме описанного выше северо-восточного отрога. Однако могло случиться, что там не окажется ничего кроме пропастей и крутых ледяных обрывов. Но все эти вопросы Мэллори мог решить, только подойдя к самой горе. Его непосредственная задача заключалась в том, чтобы найти долину, которая привела бы его к вершине. Это было не так легко, так как перед ним лежал лабиринт гор, а сам Эверест при дувшем тогда муссоне был обычно закрыт облаками.

Тингри оказался хорошей операционной базой. Мэллори и Бэллок вышли отсюда 23 мая прямо по направлению к Эвересту, остальная же часть отряда, включая Уолластона, снарядилась для своих специальных работ, т.е. для наблюдений, коллекционирования и геологических изысканий. Альпинисты взяли с собой 16 лучших носильщиков. Услышав от проводников об одной долине, ведущей к Эвересту, они отправились к ней и, перейдя хребет, очутились в долине Ронгбук. Поднявшись по ней, они подошли к концу ледника, с которого открывался вид на весь Эверест, находившийся на расстоянии всего лишь 24 километров. Прямо к нему вел, казалось открытый путь в виде ледника, поднимавшегося вверх.

Что же представлял Эверест на таком близком расстоянии? Прежде всего бросалось в глаза, что его очертания слагаются из очень простых линий крупного размаха. Это не были, конечно, сглаженные поверхности снежной вершины с белой шапкой и ледяными боками. Это не была также изломанная скалистая вершина с зазубренными гребнями и шпицами. Скорее это была огромная горная масса, могучая скала, одетая сверху тонким слоем белого снежного порошка, сдутого с боков ветром, несущая многолетний снег только на небольших и на немногих широких площадках, менее крутых, чем все остальное. Очертания его были сглажены, так как пласты лежали почти горизонтально. Большая желтая полоса пластов пересекала его переднюю грань, резко бросалась в глаза и придавала ему особенную мощность, подчеркивая громадные размеры основания.

С того места, где остановился Мэллори, были хорошо видны два огромных, ясно очерченных отрога: один северо-восточный (тот самый, что был виден из Дарджилинга и Камба-Дзонг), другой северо-западный; и между ними вставала громадная северная грань вершины Эвереста, круто спускавшаяся к леднику Ронгбук.

Место, где расположился Мэллори (на нем же позднее разбили основной лагерь), находилось на высоте 5000 метров; таким образом альпинисты поднялись уже больше, чем наполовину высоты Эвереста, и поэтому у них не создавалось впечатления той большой высоты, которую дает Эверест с юга и которое производит вершина Кангченюнга из Дарджилинга. Отсюда Эверест возвышался меньше, чем на 3900 метров и по, непосредственному впечатлению его величина приближалась к Монблану в Европе. Но Эверест имеет суровый вид, чего нельзя сказать о Монблане. На всем пространстве до Эвереста не было ни человеческого жилья, ни деревьев, ни травянистых лугов ― все живые существа совершенно отсутствовали. Основной фон картины слагался только из диких скал, снега и льда. Здесь не было также мягких приятных бризов, свойственных долинам. Глубоко, на дне ледниковой долины, даже среди лета свирепствовали жестокие ветры, пронизывавшие насквозь холодом.

Вершина находилась, наконец, перед Мэллори лицом к лицу и путь к ней становился ясным. Это был ледник Ронгбук. И Мэллори не терял ни одного дня, чтобы продвинуться к нему и там найти дорогу на северо-восточный отрог, который он так долго уже имел в виду. Другой ― северо-западный отрог, как выяснилось теперь, был настолько крут у вершины, что от него следовало отказаться. Мэллори особенно влекло к северо-восточному отрогу, так как он заметил, что от его конца отходит добавочный отрог, образующий острый край на северном склоне Эвереста. Можно было предположить, что он ведет вниз к седловине, соединяющей его с соседней вершиной, которая отсюда заслоняла все, что было за нею.

Однако самый ледник Ронгбук оказался большим препятствием, чем даже значительные высоты. Но это было препятствие преодолимое и в то же время полное своеобразной, величественной красоты. В своей верхней части он представлял волшебный мир из высоких заостренных ледяных скал. Лед таял, образуя бесчисленные башни до 15 метров высотой. Они производили впечатление целой системы гигантских сосулек, поставленных вверх остриями, которые вставали над одним общим ледяным основанием.

Поднявшись на Ронгбук, партия Мэллори и Бэллока испытала необычайную усталость, которая у обоих отняла последние силы. Это состояние потом сделалось известно под именем «ледниковой усталости»; по-видимому, оно зависело не только от высоты, но еще и от большой влажности воздуха, вызываемой действием палящих лучей солнца на лед, который, минуя жидкое состояние, прямо превращался в водяные пары. Носильщики также все ощущали эту усталость.

Когда Мэллори поднялся еще выше, для него стало очевидным, что восхождение на Эверест будет более трудным, чем он думал. Отвесные падения скал, которые лежали перед ним, представляли страшное зрелище: они совершенно не походили на те пологие снежные склоны, которые запечатлели фотографические снимки, сделанные раньше на расстоянии. Его прежнее представление о подъеме сводилось к тому, что весь путь от последнего лагеря до вершины придется почти проползти по гладкому склону, покрытому снегом, и в этом будет заключаться последнее, наиболее трудное усилие. Теперь он видел, что это не так. Для восхождения нужны были альпинисты и альпинисты исключительно сильные, так как Эверест был, скалистой горой.

Но Мэллори не нашел еще пути от ледника к вершине. Продолжая подниматься по леднику, он 1 июля начал обследовать его верховья, как раз под скалами, падающими отвесно с северо-восточного отрога. Здесь он сделал важное открытие. Оно только на миг мелькнуло перед ним, так как тучи скрывали все. Но он увидел совершенно отчетливо перешеек, который с этого момента назвали Северным перевалом; он соединял северную крутую грань Эвереста с вершиной, находящейся к северу от него, названной ими Северной вершиной. С этого перешейка на ледник Ронгбук падала вниз ледяная стена или ледопад.

Этот западный путь к Северному перевалу мог оказаться доступным, и Мэллори не считал его совершенно непригодным. Но он полагал, что его следует использовать только в самом крайнем случае, если не будет лучшего пути. Главным препятствием тут являлась большая высота ледяного обрыва и возможность лавин, а также господствующие здесь ужасные западные ветры. Эти ветры со страшной яростью ударяли прямо в лицо, так как ледник расположен в верхней части желобообразного углубления, ведущего к северной стороне Эвереста.

Через два дня Мэллори и Бэллок поднялись на соседнюю вершину, позднее названную Риринг, в 6864 метра, расположенную на западной стороне ледника Ронгбук. Этот подъем был вызван непреодолимым влечением к альпинизму. С этой вершины они увидели, что верхняя часть северной грани Эвереста становится более пологой выше Северного перевала и дальше в направлении к северо-восточному отрогу. По ней и прошел тот путь, которым производились все последующие восхождения.

Путь, ведущий к самой вершине, таким образом выяснялся: к северо-восточному отрогу можно было подойти' по краю северной грани Эвереста от Северного перевала.

Оставалось выяснить, как подойти к Северному перевалу, другими словами, найти лучший путь, чем тот, который уже открыл Мэллори с верховьев ледника Ронгбук. Но прежде чем изучить этот вопрос, он имел в виду еще один важный момент. Именно, ему хотелось отыскать совершенно иное, более легкое направление к Эвересту. Если бы он мог проникнуть за этот длинный западный хребет, обойти его вокруг с юга, ― может быть там он нашел бы настоящий путь. Никто не видел этой юго-западной стороны, и возможно как раз там лежал таинственный путь на вершину. Это было одно из предположений, которое необходимо было проверить.

После нескольких дней предварительной работы Мэллори 19 июля достиг верхней точки перевала на северо-западном хребте, и отсюда заглянул вниз на Непальскую сторону Эвереста. Это был фантастически красивый вид, но удобного пути и здесь не оказалось. Имелось глубокое падение вниз до 460 метров к леднику и безнадежные пропасти. Мэллори думал, что можно пересечь этот ледник в его верховьях, но это оказалось также невозможным. Верхняя часть ледника была очень крута и изломана. Какие бы то ни было другие признаки пути к Эвересту с этой южной стороны отсутствовали. И если бы даже такой путь существовал, приблизиться к нему можно было бы только со стороны Непала, но никак не с севера.

Но какой удивительный вид открылся бы альпинистам на Эверест с южной стороны, со стороны Непала, если бы они имели возможность проникнуть туда! Оттуда Эверест должен производить еще более грандиозное впечатление, чем с севера. К югу от себя Мэллори увидел прелестную группу вершин в Непале. Было ли что-либо известно о них? Вероятно, их положение и высоту уже установили, так как их можно было определить тем же способом, каким определили высоту и положение самого Эвереста, именно с наблюдательных станций на равнинах Индии. Но как они должны быть красивы вблизи! Какие на них леса и цветы? И если бы можно было посмотреть оттуда назад по направлению к тому месту, где был Мэллори, какое очарование ожидало бы их! Если бы экспедиция имела перед собой огромное зеркало и Мэллори мог бы смотреть в это зеркало назад, по направлению к самому себе, он увидел бы самое чудесное зрелище, какое только может быть: на переднем плане глубоко прорезанные, одетые лесом долины, и позади них встающий из ужасающей бездны Эверест с вершиной Макалу, с одной стороны, и Чо-Уйо ― с другой, а далеко к востоку и западу длинный ряд меньших, но все еще величественных вершин, сверкающих в солнечном сиянии своей белизной, одетых пурпурно-синей дымкой, которая так свойственна южной влажной стороне Гималаев.

И Мэллори увидел другое дивное зрелище в этой высокой стране, рекогносцировочное обследование которой он теперь заканчивал. С вершины Риринг к западу он увидел те же две вершины ― Чо-Уйо и Гиачункан, обе такие массивные и величественные. Он заметил также, что менее высокая, но, может быть, более красивая вершина Пумори, в 7070 метров, необычайно заманчива своими внешними формами. Мэллори поразил также обширный ледник, слагающийся из множества ледяных потоков, низвергающихся с этих одетых снегом вершин. Конец этого ледника замыкали пропасти, потрясающие своим видом.

Мэллори пришел к следующему выводу на основании того, что он видел. Грандиозный ледник Ронгбук, который издали кажется удобным, не представляет надежного пути для подъема на Эверест. Его окружают такие ужасные пропасти, что не могло быть и речи о приближении к нему, разве только через названную выше, круто спускающуюся с Северного перевала ледяную стену. Но на это можно было пойти лишь в самом крайнем случае. Ледник Ронгбук лежал также на пути к южной стороне Эвереста и мешал сделать попытку подняться с юга. Но если бы даже здесь был путь, его преграждали бы непроходимые отвесные склоны, спускающиеся к югу.

Обследование ледника Ронгбук привело к важному выводу: именно, что вершина в своей верхней части вполне доступна. Исследуя ее по направлению книзу, Мэллори отметил, во-первых, что северо-восточный отрог Эвереста имеет сравнительно пологий склон на протяжении приблизительно около километра, и во-вторых, что край северной грани, идущей от Северного перевала вверх к северо-восточному отрогу, вполне доступен, хотя и крут. Но вопрос, как достичь Северного перевала, все же оставался открытым. Однако если бы удалось каким-либо способом проникнуть на этот перевал, продвижение дальше было бы уже возможно: Верхний гребень Эвереста не имеет больших скалистых башен или отвесных стен; здесь преобладают тупо закругленные выступы, сравнительно гладкие и не крутые.

Мэллори и Бэллоку предстояло теперь обогнуть Эверест еще с востока, чтобы решить два вопроса: как подняться к Северному перевалу, и нет ли с восточной стороны лучшего пути.

Изучив, таким образом, подступ к Эвересту с запада, они должны исследовать теперь его восточную сторону.

ПУТЬ НАЙДЕН

Итак, теперь предстояла задача приблизиться к Эвересту с востока. План обхода во много километров имел в виду обогнуть названные выше отдаленные вершины, чтобы подойти к Северному перевалу с восточной стороны и посмотреть, не является ли последний более доступным отсюда, чем с запада.

В снегу, в гололедицу при сильном ветре, 25 июля Мэллори и Бэллок собрали свои палатки на леднике Ронгбук, чтобы отправиться в Карта1, в обход, на расстоянии около 55 километров к востоку.

В Карта начальник экспедиции Говард Бэри основал новую базу, расположив ее у устья долины, спускающейся по направлению к востоку, по-видимому, прямо с Эвереста. В течение месяца, пока Мэллори и Бэллок исследовали ледник Ронгбук, Г. Бэри провел изыскания во всей прилегающей области до границ Непала. В то же время Морсхэд и Уиллер вели свои наблюдения, Герои производил геологические исследования, Уолластон собирал ботанические и другие естественно-научные коллекции. Местечко Карта сделалось сборным пунктом для рассеявшихся членов экспедиции. Месяцем позднее здесь же присоединился к ним Рибурн, несколько оправившийся от болезни.

Карта расположена на высоте только в 3750 метров. Климат ее очень мягкий, растительность обильная, население занимается зерновыми посевами. Такая перемена была очень приятна для Мэллори и Бэллока, так как суровые условия тех высот, в которых они работали, невыносимы для человека в течение долгого времени.

Мы с детства привыкли слышать от людей, поднимавшихся до 6000 метров и более, об одышке и болезнях, которыми сопровождаются подъемы на большие высоты, но альпинисты этой экспедиции почти не испытали их; они даже забыли, что такое приспособление далось им не без усилий с их стороны. Они очень привыкли к большим высотам, но все же и их бодрое настроение видимо там падало. Мэллори, как человек со страстным характером, решительно проводил свои планы. Но делалось это им на основании холодных, твердых решений, а не ради увлекательной цели. Еще до сих пор очень большие высоты отнимают у человека бодрое состояние, и очарование вечно-снежных областей исчезает там. Поэтому альпинизм превращается в тяжелую работу, которую человек выполняет из чувства долга. Он испытывает наслаждение только значительно позднее, когда ощущения усталости и лишений сгладятся; тогда впечатления, которые он получил, выступают в полном блеске. Как бы ни были великолепны сами вершины, их, основания с которыми приходилось соприкасаться альпинистам, взбиравшимся на ледник Ронгбук, были мрачны, порою до ужаса, а их только альпинисты и могли видеть, если снежные вершины были закрыты тучами. Достигнутые ими склоны были голы и засыпаны осыпями, или представляли тупые округлые обнаженные отроги.

Здесь на леднике Ронгбук альпинисты испытали отмеченную выше ледниковую усталость. В маленьких палатках, где с трудом можно было поместиться, приходилось спать прямо на земле, но они в состоянии ледниковой усталости относились совершенно безразлично к полному отсутствию удобств в течение целого дня или даже двух и лишь после этого срока холод, снег и ограниченность движений делались для них невыносимыми и выводили их из апатии.

И вдруг в Карта все изменилось. Здесь были и деревья, и зеленые пастбища, и цветы, и поля ячменя. Птицы и бабочки носились в воздухе. Погода стояла чудесная. Воздух был мягкий и теплый, и непрерывно сияло солнце. В таких условиях альпинисты снова почувствовали радость жизни.

Однако Мэллори разрешил себе только 4 дня такой роскоши и комфорта; 2 августа он снова отправился к Эвересту исследовать его восточную сторону. Он хотел подняться к истоку реки Карта, на ледник, из которого она вытекала. Но местный проводник повел его из этой долины через перевал на юг, в другую параллельную ей долину Кама. Эта счастливая случайность привела Мэллори, может быть, в лучшую долину во всех Гималаях, если только запрещенный Непал не скрывает еще больших чудес.

Исключительная красота долины Кама обусловливается тем, что она спускается вниз прямо от самой вершины Эвереста и последний заполняет всю ее верхнюю часть.

Долина р. Камы

Дальше она проходит под величественными скалами Макалу, который только 400 метрами ниже Эвереста и еще более красив. Падение долины так велико, что на виду у этих двух высочайших вершин она спускается до высот, которым свойственна роскошная растительность. От пышных альпийских лугов, где пасется скот и цветут генцианы, примулы и саксифраги, Эверест отстоит всего на 15, а Макалу на 8 километров. На этом расстоянии находятся самые вершины, а основания их и отвесные склоны расположены еще ближе. Третья вершина ― спутник Эвереста, ― отделенная от него только перешейком, также соприкасается с этой долиной. Это вновь открытая южная вершина Глос в 8500 метров. От нее, простираясь к Макалу, идет снежный хребет с крутыми склонами, образующий грандиозную стену ослепительной белизны, с снежной окраской в мягко-голубые тона насыщенного влагой воздуха.

При спуске в эту долину перед альпинистами встали склоны Макалу и Хомолонзо, поражающие своим отвесным падением в долину на 3050 метров; в тот момент их покрывал белый свежевыпавший снег. Это было ни с чем несравнимое очарование горных высот, потрясающий момент для человека, переживающего его в первый раз.

Через неделю или немного больше Г. Бэри и Уоллостон занялись исследованием этой, открытой Мэллори и Бэллоком, местности. Они направлялись вниз долины, в то время как альпинисты поднимались по ней вверх. Спускаясь по долине реки Камы, к ее соединению с долиной реки Арун, в том месте, где Кама прорезывает в Гималаях грандиозное ущелье, они оказались на высоте 4000 метров в густом лесу из можжевельника, серебряной сосны, рябины, ивы, березы и высоких рододендронов. И все это на расстоянии лишь 22 километров от подножия Эвереста и непосредственно у скал Макалу. Лес рос здесь полный сил. Деревья можжевельника в обхвате 6 метров поднимались до высоты в 30-45 метров и рядом с ним субтропические магнолии, сикоморы и бамбуки, местами ольха. А ниже, всего в 35 километрах от основания Эвереста река Кама соединяется с рекой Арун на высоте 2300 метров над уровнем моря!

Открыть богатую долину, обладающую таким разнообразием горного пейзажа, деревьев и цветущих растений, ― уже это одно было бы достаточным достижением для всякой экспедиции. На протяжении многих лет редко кому из путешественников удается посетить такое исключительное место.

Несомненно, имеется здесь и другая долина, которая может соперничать с долиной Камы великолепием гор. Она спускается до высоты 3600 метров, как раз к подножию К-2, второй высочайшей вершины, сопровождаемой спутниками в 8200 и 7925 метров. Но эта долина Шакза, расположенная на дальней стороне Каракорумских Гималаев, менее богата, чем долина Кама, так как она находится значительно севернее и меньше подвержена влиянию муссонов. Воздух в ней резкий, сухой и холодный; там нет зеленых пастбищ, с пасущимися на них стадами, нет генциан и примул, нет сочетания ласковой природы с высотой. Там царит суровое величие без каких-либо смягчающих черт.

Должно быть, это две лучшие долины в Гималаях, если только (и это вполне вероятно) у подножия Эвереста и Макалу со стороны Непала нет более богатых долин. Но если долина Шакзам грубее и имеет более суровую природу, чем долина Кама, то ее высокие вершины больше очаровывают пришельца. Они как бы очищают человека, изгоняя из него все постороннее, не настоящее. Чистые линии и высота этих залитых солнцем вершин непреодолимо влекут к ним человека, как мотылька влечет свет. Чтобы увидеть все их великолепие, альпинист может даже пойти на риск своей жизнью.

Мэллори и Бэллок, приведенные в восторг поразительной красотой долины Камы, должны были, однако, немедленно приступить к выполнению своей задачи ― отыскать путь к Северному перевалу с этой восточной стороны, или какое-нибудь другое доступное направление на длинном северном отроге.

Они поднялись на одну из вершин над южной частью долины, чтобы получить полное впечатление о восточной стороне Эвереста. Великолепный вид открылся перед ними. Вверху висел ледник и нужно было очень внимательно всмотреться в него, чтобы, как говорит Мэллори, «убедиться в том, что почти везде скалы ниже ледника были под угрозой от падающих с него льдин». И если где-нибудь и можно было подняться, то подъем этот должен был быть очень трудным, потребовал бы много времени и мог привести к рискованным, трудным положениям.

Короче говоря, с восточной стороны не было возможности подняться на Эверест.

Таким образом оставалось возвратиться к прежнему плану и искать путь к Северному перевалу отсюда, из долины Камы. Мэллори не видел к нему пути. Но для него было ясно, что в долине Карта, которую он оставил, мог быть путь, если по ней пройти вверх. Тогда он отправился в долину Карта и, поднявшись по ней до Глакпа-Ла ― перевалу в ее верховьи, ― казалось, нашел что-то похожее на путь к Северному перевалу. Но прежде чем направиться к нему, он должен был выждать, пока пройдут муссоны и создадутся лучшие условия не только для достижения самого перевала, но и для попытки подняться несколько выше по склону Эвереста. Это был самый важный момент в работе всего сезона, и для его выполнения требовались основательные приготовления.

Закончив предварительное обследование, Мэллори и Бэллок 20 августа возвратились в Карта на 10 дней, чтобы отдохнуть и реорганизоваться для нового выступления. Сюда собрались все члены экспедиции, включая Рибурна. Уиллер за это время сделал важное открытие, существенно изменившее все планы. Фотографируя окрестности Эвереста, он заметил ледник, называющийся теперь Восточным Ронгбукским ледником, боковой язык которого соединялся с главным течением ледника Ронгбук почти в 4 километрах от его конца. Было естественно предположить, что верхняя часть его спускалась с Северного перевала. Все это выглядит в настоящее время на карте очень просто. Но распутать направления ледников, хребтов и отрогов ― было задачей исключительной сложности. Мэллори видел это ответвление, когда он поднимался на ледник Ронгбук и имел в виду обследовать его, но наступление сильных муссонов задержало на время его намерение. Однако он не мог предположить, что этот небольшой ледяной поток, направляющийся прямо на восток, спускался со склонов самого Эвереста, так как последний расположен почти прямо на юг отсюда. Но согласно показаниям Уиллера, ледник этот шел от Эвереста и мог оказаться, и, действительно, оказался впоследствии, тем единственным, путем, которым можно достигнуть Северного перевала. Это была единственная маленькая трещина в панцире, через которую можно было проникнуть к телу гиганта.

Таким образом обе возможности требовали исследования. К Северному перевалу можно было подойти или с севера через Восточный Ронгбукский ледник, или с востока через ледник Карта.

Передовой основной лагерь располагался в долине Карта на удобном травянистом плато высотою в 5270 метров; еще выше, на высоте 6000 метров разбили второй лагерь. Мэллори хотел не только дойти до Северного перевала, но подняться на склон самого Эвереста, до северо-восточного его отрога. Его надежды простирались даже еще дальше. «Разве нельзя, ― думал он, ― организовать маленький лагерь на высоте 8080 метров и оттуда сделать попытку взойти на самую вершину». Таково было его честолюбивое стремление, так как он еще не вполне представлял, как труден в действительности подъем на высочайшую вершину. В последний день августа он и Бэллок снова находились в передовой базе у ледника Карта. Но они вынуждены были ждать почти три недели до 19 сентября, так как признаки прекращения муссонов еще не наступили. И когда погода, наконец, прояснилась, казалось невероятным, чтобы солнце могло уничтожить всю массу выпавшего за это время снега. Ждать дальше не было смысла и выступление совершилось, хотя на этот раз надежды Мэллори на подъем на вершину потускнели: так много было снегу и было так холодно. Мэллори, однако, решил не оставлять своего намерения, пока сами обстоятельства не принудят отказаться от него.

Его первой целью являлся Глакпа-Ла, перевал в истоке ледника Карта. Отсюда Мэллори еще раньше видел ту местность, которую Уиллер считал за верхнюю часть Восточного Ронгбургского ледника, и у него возникла мысль спуститься на этот ледник и с него подняться на Северный перевал. Но прежде этого выступления необходимо было перенести снаряжение для лагеря на Глакпа-Ла.

20 сентября рано утром экспедиционный отряд вышел при благоприятных условиях. Мэллори и его спутник, на этот раз Морсхэд, с наслаждением ступали по твердому, хрустящему снегу. Они взяли направление на Эверест, окрыленные большими надеждами, но требовались громадные усилия при движении по леднику, испещренному трещинами, и по глубокому снегу, в более высокой части ледника, где снег был сыпуч как песок. Мэллори и Морсхэд пытались протоптать в нем какую-нибудь тропинку для носильщиков с тяжелым грузом, но безуспешно. Отряд отчаянно боролся. Мэллори торопился к высшей точке перевала, чтобы доказать возможность его достижения, и под влиянием его вдохновенного примера маленький отряд преодолел свой путь до последнего склона и, наконец, сложил свой груз ― 11 тюков на перевале.

Итак, Мэллори еще раз был на Глакпа-Ла; погода стояла Прекрасная, и он отчетливо мог видеть Северный перевал и склоны Эвереста. То, что он увидел, заставило его задуматься. Подъем на Северный перевал с ледника представлялся нелегким. Ледяная стена ужасных размеров, может быть в 200 метров высотой, падала вниз; ее поверхность была изломана непроходимыми трещинами; к тому же угол падения был, несомненно, очень крут, так как этот ледник относился к висячим. Но Мэллори все же надеялся победить его. Однако это могли выполнить только тренированные люди, и было бы несвоевременно пытаться осуществить эту трудную задачу теперь же силами всего трех альпинистов, имея с собой небольшое число носильщиков, уже более или менее страдавших горной болезнью.

Очевидно для этой цели был необходим более сильный отряд, и Мэллори, исследовав путь к Эвересту и проложив дорогу на Глакпа-Ла, возвратился с носильщиками к передовому лагерю, где уже собрались Г. Бэри, Уоллостон, Рибурн, Бэллок и Уиллер.

Днем в лагере было очень хорошо, несмотря на высоту в 6000 метров: ярко светило солнце и было так тепло, что завтраки и чай проходили на открытом воздухе у палатки. Необычайные виды расстилались перед альпинистами с вершины горы, на несколько сот метров выше лагеря. Г. Бэри рассказывает, как из огромного моря облаков, заполнявших долину, вставали все наиболее известные вершины Гималаев, напоминая блестящие, чистые, как перлы, острова на клубящемся воздушном океане. В 150 километрах к востоку поднимался массив Кангченюнга, вблизи него Джану и Номиомо, и совсем близко, выше всех остальных ― Макалу, красивейшая из всех вершин, и рядом с нею несколько гигантов Непала, а немного к западу сам Эверест, отчетливый и ясный, изумительно, белый от свежевыпавшего снега, причем отходящие от него по радиусам высокие отроги нисколько не уменьшали его размеров, и он поднимался к небу отдельной вершиной во всем блеске своей красоты.

Вся эта панорама сверкала в сиянии солнца. Казалось, это был новый мир, расположенный высоко-высоко над сумрачной землей, мир, в котором все решительно выглядело необычайно светлым.

22 сентября все было готово для последнего продвижения к Эвересту. Бедного Рибурна пришлось оставить, так как он не вполне выздоровел и не мог вынести суровых условий, ожидавших экспедицию впереди. Но остальные 6 человек выступили в 4 часа утра при 30° мороза по С. Их сопровождали 26 носильщиков, разделенных на 4 партии и связанные альпийскими веревками. Это был настоящий поход; всех пробирала дрожь от сознания, что приближается критический момент экспедиции.

Месяц светил очень ярко и в прозрачном горном воздухе снежно-белые вершины выглядели почти так же отчетливо, как днем, но только с оттенком эфирности, как будто все это происходило в волшебном царстве. Снеговой покров ледника оказался в прекрасном состоянии: порядочно подморозило, и отряд великолепно продвигался вперед.

Начинало светать. Прямо на запад перед ними вставал Эверест, и каждая деталь его резко вырисовывалась на сапфировом небе. И вдруг на верхушку его упал первый робкий луч солнца, окрасив ее сначала в розовый, а затем постепенно в оранжевый цвет.

В нарастающем дневном свете отряд совершал свой путь вверх по леднику, предводительствуемый Мэллори, и в 10 ч. 30 м. он был в верхней точке перевала Глакпа-Ла, на высоте 6810 метров, только в 3 километрах от Эвереста. Но крутой спуск вниз на 365 метров к основанию ледника, который простирался к ледяному обрыву, ведущему к Северному перевалу, помешал дальнейшему продвижению в этот день. Сделали остановку на перевале. Поднялся леденящий ветер, и мелкий снег, сдуваемый с поверхности, проникал всюду. Тогда отыскали небольшое углубление в снегу, в нескольких метрах от высшей точки, и в нем расположили лагерь. Это было единственно возможное место, но оно давало мало защиты от ветра, и в чем с трудом поместились даже малые альпийские палатки типа Мида и палатки типа Моммери. Кроме того так сильно сказывалось влияние высоты, что даже незначительное усилие, как вползание внутрь палаток, уже вызывало нарушение нормального дыхания.

Состояние ночью внутри палаток было ужасно. После захода солнца температура упала до 16°, а позднее до 19° С. Ветер выл вокруг. Никто кроме Мэллори не спал совсем. Утром все страдали от головной боли из-за недостатка воздуха в палатках. Носильщики почти закоченели. С восходом солнца и после небольшого горячего завтрака головная боль исчезла, и люди несколько ожили. Тем не менее вид ледяного обрыва у Северного перевала внушал такой страх, что на него решились подняться только опытные альпинисты, как Мэллори, Бэллок и Уиллер. Они выступили в поход с немногими носильщиками. Остальные возвратились к лагерю на высоте 6000 метров.

СЕВЕРНЫЙ ПЕРЕВАЛ

На пути к вершине Эвереста только Северный перевал представлял рискованную, ненадежную часть. Это было самое слабое звено на протяжении всей цепи восхождения. Мэллори лично убедился, что от Северного перевала до вершины серьезных препятствий не было. А Уиллер с главной долины Ронгбук видел, что нет особенных трудностей также и на пути к подножию Северного перевала. Мэллори, Уиллеру и Бэллоку предстояло теперь решить, возможно ли взобраться на ту ужасную ледяную стену, которую они видели с Глакпа-Ла и которая являлась единственным путем к перевалу, покрытому ледником совершенно особенного типа. Они должны были также решить, будет ли подъем на перевал с восточной стороны лучше, чем с западной, которую Мэллори видел, поднимаясь на Ронгбукский ледник.

Это нужно было сделать прежде, чем они должны были покинуть свой лагерь на Глакпа-Ла 23 сентября и отправиться вниз в верхний бассейн Ронгбукского ледника. Спуск на 365 метров совершили благополучно, без особенных препятствий. Затем отряд медленно пересек ледник и разбил палатки на чистом снегу под самым Северным перевалом на высоте 6400 метров.

Можно было думать, что под защитой гор с трех сторон в этом месте будет тихо, и альпинисты проведут спокойную ночь. Но в действительности оказалось не так. Яростные порывы ветра трясли и, казалось, разрывали палатку на части, угрожая сорвать ее с веревок. Из-за этого ветра и влияния высоты альпинисты опять спали очень мало.

24 выступили не особенно рано: в тех высотах при сильном холоде было бы слишком жестоко заставлять выходить людей до восхода солнца. Так как перед отрядом стояла трудная и, может быть, опасная задача, взяли только трех более опытных носильщиков. Через полчаса отряд находился у первого склона громадной ледяной стены, и подъем на нее начался. Предстояло взойти по льду, покрытому снегом, на высоту около 550 метров. Для опытного альпиниста это не являлось исключительно трудным делом, но даже от него требовалось большое внимание и находчивость. И Мэллори устремился вперед навстречу всем случайностям, как это он делал всегда, встречаясь лицом к лицу с какой-нибудь трудной задачей альпинизма.

Нижняя часть ледопада была очень удобна для ходьбы. Кроме одного небольшого обрыва в том месте, где альпинисты огибали край расселины, на их пути задержек больше не было, и они поднимались сначала вправо по наклонно замерзшему лавинному снегу, и затем влево, к вершине перевала, пересекая склон вверх. Но на пути имелся один переход, как раз под перевалом, который внушал беспокойство. Это было то место, которое позднее стало известно под именем «последних 60 метров» и как раз над той точкой, где впоследствии в 1924 г. Мэллори, Нортон и Сомервелль с таким трудом спасли 4 носильщиков. Снег лежал здесь под очень крутым углом и был довольно глубок, так что идти было рискованно. Пришлось проделать тяжелую работу, выбивая в нем многочисленные ступеньки, около 500 штук; этим закончилась самая трудная часть пути. В 11 ч. 30 м. отряд взошел на Северный перевал.

Таким образом главное препятствие на пути к вершине альпинисты преодолели: путь к Северному перевалу не только был найден, но и испробован. Конечная задача рекогносцировки была выполнена.

Когда отсюда Мэллори осмотрел край северной грани Эвереста по направлению к северо-восточному отрогу, он больше не сомневался в том, что именно здесь лежит доступный путь к вершине. Впечатление, которое он получил на расстоянии, вполне подтверждалось вблизи.

На всем пути, насколько мог видеть Мэллори, эта скалистая вершина и снеговые склоны ее не были ни опасны, ни трудны, что так и оказалось впоследствии. Путь к вершине был найден и это был легчайший путь и, по всей вероятности, единственный.

Экспедиция выполнила задачу, для которой она была послана из Англии. Но альпинисты все время в глубине души надеялись, что, может быть, они смогут сделать больше, чем только отыскать путь, что они смогут подняться дальше, и кто знает, как высоко.

Сам Мэллори питал горячую надежду. И он был достаточно приспособлен, чтобы подняться выше. Но отряд в целом уже ослабел. Уиллер еще считал себя способным на некоторое значительное усилие, но он потерял всякую чувствительность в ногах. Бэллок устал, хотя усилием воли он мог бы себя заставить идти вперед, впрочем, вероятно, очень немного. Мэллори лучше других спал последние две ночи, и он полагал, что мог бы пройти еще 600 метров по вертикальной линии. Но пройдя это расстояние он должен был иметь время для спуска обратно в лагерь у подошвы Северного перевала еще до наступления темноты.

Следовательно ничего больше сделать не представлялось уже возможным. К тому же другой фактор ― погода ― оказался решающим. Даже туда, где находился отряд под защитой небольшой ледяной скалы, врывались через небольшие промежутки времени яростные порывы ветра и вихрями вздымали мелкий снег, от которого задыхались люди. А там вдали, за перевалом уже свирепствовал настоящий шторм. Свежевыпавший снег непрерывными вихрями мчался по громадной грани Эвереста и весь отрог, по которому лежал путь альпинистов, был открыт порывам бури, свирепствовавшей с неумолимой яростью. Снежные массы взлетали вверх с тем, чтобы в следующий момент страшным ураганом броситься вниз на подветренную сторону. Несколько мгновений альпинисты пытались бороться с бурей, чтобы выяснить возможность подъема и самим испытать на перевале всю силу, ветра. Но и этих мгновений было достаточно, чтобы заставить их устремиться под защиту описанной скалы. Это и было концом всех попыток экспедиции 1921 года совершить первовосхождение на Эверест.

Ветер оттолкнул альпинистов, когда путь, хотя и трудный, был уже найден. И этот же ветер, больше, чем всякие другие физические трудности, больше даже, чем влияние высоты, был главным препятствием для двух последующих экспедиций. Всегда приходилось считаться с ним. И что хуже всего, человек не мог противостоять ему.

Однако Мэллори и тут не отказался еще от надежды каким-нибудь способом подняться на вершину. Возвратившись в лагерь у подножия Северного перевала, он думал о возможности перенести свой маленький лагерь на самый Северный перевал. Но пищевые рационы были уже малы, и носильщики не особенно охотно соглашались идти. К тому же не было никаких шансов, что ветер ослабеет. И даже Мэллори уже не мог сделать ничего больше, да в этом и не было необходимости: экспедиция выполнила то, зачем ее послали. Она нашла доступный путь к вершине и испробовала ту часть его, которая с точки зрения альпинизма была наиболее трудной. И все это экспедиция выполнила, несмотря на потерю двух наиболее опытных альпинистов, которые предварительно были знакомы с Гималаями.

Итак, под руководством Говарда Бэри главная цель экспедиции была достигнута. Кроме того ею путь к вершине был найден, заснята карта всей области Эвереста и сверх этого сделаны частичные наблюдения в непосредственном соседстве с ним. Произведены также геологические изыскания и изучены встречавшиеся ботанические и зоологические объекты и собраны коллекции их. А ровно через год после того, как экспедиция выступила из Дарджилинга, была опубликована книга; содержавшая ее отчет и карты для использования второй экспедиции.

Таким образом в этот раз было заложено хорошее, надежное основание; две последующие экспедиции вполне сознавали, чем обязаны были они этому первому рекогносцировочному исследованию Эвереста.

ВТОРАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

ПРИГОТОВЛЕНИЯ

Итак, надо было сделать новую попытку достигнуть вершины Эвереста, на этот раз с напряжением всех сил.

Для этого предстояло вновь сорганизовать экспедицию, и после возвращения Говарда Бэри с его отрядом спешно приступили к приготовлениям. Нельзя было терять ни одного дня. Из отчета Мэллори следовало, что восхождение необходимо закончить до начала муссонов, которые наступают там в июне. Вторая половина мая и первая неделя июня ― это то время, в течение которого альпинисты должны совершить подъем на Эверест. Поэтому экспедиции нужно было выйти из Дарджилинга не позднее конца марта, а все запасы и снаряжение отправить из Англии не позднее января 1922г. Нужно было очень спешить, так как уже наступил ноябрь 1921 г.

Но сначала необходимо было решить самый важный вопрос ― о начальнике экспедиции. Г. Бэри, руководитель первой экспедиции, провел ее так хорошо и сделал для нее так много, что было бы жестоко говорить об его устранении.

Но борьба за Эверест время от времени требует индивидуальных, жертв во имя общей цели. На этот раз во главе экспедиции должен был стать человек исключительных организационных и административных способностей, и Г. Бэри рыцарски отказался от дальнейшего руководства в интересах дела в целом.

Генерал К.Г. Брус не принимал участия в первой экспедиции, так как ему не позволила служба. Теперь он мог иметь длительный отпуск. Правда, он был слишком стар для альпиниста и трудно было предположить, что он сам сможет достигнуть вершины: опыт показал, что только люди гибкого, легкого сложения, с небольшим весом, могут подниматься на большие высоты. Но как руководитель всей экспедиции он не имел соперников: он знал Гималаи и их население, как никто. Он служил в Гурском национальном полку и провел почти все время своей службы в Гималаях. Именно гурки населяют Непал, в котором находится половина массива Эвереста. Брус участвовал во многих Гималайских экспедициях, начиная с 1892 г. под начальством сэра Мартина. Искусству альпинизма он учился еще в юности, в Альпах, и, кроме того, многое в этом отношении он заимствовал у гурков. Он так хорошо знал и понимал этих горцев и так умел входить в близкие отношения с ними, что, несомненно, при нем можно было использовать, их лучше, чем при ком-либо другом. Эта особенность Бруса, дававшая ему возможность влиять на горцев, делала его идеальным руководителем всякой экспедиции в Гималаях.

В нем удивительно сочетались черты юноши и зрелого мужа. Трудно было определить, беседуете ли вы с молодым или со взрослым человеком. Кажется, если бы он прожил 100 лет, он всегда оставался бы юным. И в то же время в нем чувствовался зрелый человек. В нем было много дерзости, вечной кипучести, соединенной почти с мальчишеским весельем. Он принадлежал к проницательным, компетентным людям, которые не останавливаются перед пустяками. В нем было замечательное и очень ценное качество ― то особенное мужество, которое никогда не позволяло ему падать духом. Его бодрое состояние заражало других. Вот почему Брус был так желателен в качестве руководителя.

Много рассказов существует о Брусе. Так, однажды, когда в одной экспедиции возник спор о старшинстве ее участников, Брус сказал: «хорошо, я ― только носильщик», ― взял груз и понес его.

Итак, этого человека пригласили руководить экспедицией и с его помощью выбрали остальных участников. К счастью Мэллори мог снова присоединиться к ним, но Бэллок должен был возвратиться к своим консульским обязанностям и ждал отправления из Гавра. К этому времени выздоровел Финч, и в его лице экспедиция приобрела опытного альпиниста, проведшего в юности много времени в Швейцарии и совершавшего подъемы в горах зимой так же хорошо, как и летом. Даже Мэллори не мог превзойти его своим пылким стремлением и решимостью во что бы то ни стало победить Эверест. Участие их обоих было особенно желательным. Кроме того в Англии пригласили еще двух новых членов экспедиции: Нортона и Сомервелля.

Майора Е.Ф. Нортона хорошо знали в Клубе альпинистов. Он не только изучил науку альпинизма. В его прошлом имелось еще одно преимущество: он служил в Индии и принимал участие в Гималайской экспедиции охотников, поэтому он владел индусским языком и умел должным образом обращаться с туземцами. Сосредоточенный, внимательный и точный, привыкший управлять людьми, он сразу внушал к себе доверие. Оно увеличивалось еще больше благодаря, его доброте и сердечности. Несомненно он обладал многими выдающимися качествами. Как офицер конной артиллерии он был выдвинут за прекрасную работу его батареи; на войне ему дали отличие; он прошел штабную академию. Кроме того Нортон был страстным любителем птиц и художником, более чем средних способностей. Во всем он был методичен и ловок. Он гордился своей пунктуальностью и никогда не приходил слишком рано или слишком поздно. Так, отправляясь в Индию, он приехал на вокзал за минуту до отхода поезда, не спеша попрощался с друзьями и спокойно вошел в поезд, когда тот был уже на ходу, еще продолжая свой разговор. При нем были невозможны растерянность и смятение, и в критических обстоятельствах он всегда предусматривал всякую случайность. Можно было быть вполне уверенным, что в затруднительный момент он проявит весь запас своей энергии для решительного шага. Не менее, даже, может быть, более сведущим был Говард Сомервелль. Хирург по профессии, он был ловким и смелым альпинистом и в то же время незаурядным художником и музыкантом. Происходил он из Озерной области, всю жизнь провел среди гор и очень любил их. Решительный и очень стойкий, это был человек с громадным запасом энергии и жизненных сил. Но ценнее всего в нем было мужество, сердечность и теплота. Прямой и настолько доступный для всех, что всякий чувствовал себя с ним, как дома, ловкий и внимательный, он всегда был там, где требовалось оказать услугу. Он был большим и сильным человеком не только физически, но и духовно, с неиссякаемой энергией. Его наружность не представляла ничего особенного. Стройности Нортона и громадной силы Бруса в нем не было, но в то же время его нельзя было назвать сухим, жилистым человеком. Может быть, самой характерной его чертой являлась гибкость, не только физическая, но и умственная, ― гибкость пружины, способной поддаваться, но упорно возвращающейся назад.

Сомервелль принадлежал к литературному кругу. Человек науки и искусства, очень впечатлительный он несомненно в будущем даст что-то ценное об Эвересте, когда воспоминания физических страданий, пережитых в экспедиции, побледнеют, и в его сознании полностью созреет трагедия Эвереста. Поэтому издатели должны терпеливо выждать появления его работы, которую он напишет много лет спустя.

Мэллори и Финч, Нортон и Сомервелль предназначались для восхождения на вершину. Полковник Е.Л. Струтт, доктор Уекфильд, капитан Джофрей Брус и С.Г. Крауфорд, служивший на гражданской службе в Индии, должны были образовать вспомогательный отряд, так как они были или слишком стары или не владели опытом альпинистов, чтобы участвовать в подъеме на большие высоты.

Струтт имел большой опыт по восхождениям в Альпах. Он несомненно мог бы подняться на Эверест, если бы это случилось на несколько лет раньше. Его считали очень ценным в качестве помощника начальника экспедиции на то время, когда отряд выступит из основного лагеря, где останется Брус.

Доктор Уокфильд, так же, как и Сомервелль, происходил из Озерной области и в молодости проделывал удивительные с точки зрения альпинизма трюки. Он имел свой врачебный кабинет в Канаде, но так страстно хотел присоединиться к экспедиции, что продал его и уехал в Англию.

Джофрей Брус, молодой кузен генерала Бруса, еще не был технически тренированным альпинистом. Но он бывал в окрестностях Гималаев и принадлежал к Гурскому полку. Он мог быть полезен в сношениях с непальцами и тибетцами и на крайний случай его имели в виду для подъема на вершину с более опытными альпинистами.

Крауфорд, смелый альпинист, служивший в горной области Индии, с энтузиазмом отнесся к идее восхождения на Эверест. Его знание местного языка и приемов обращения с горцами могло быть также полезно экспедиции.

В качестве доктора и натуралиста к экспедиции присоединился опытный гималайский альпинист, д-р Т. Г. Лонгстаф, за которым еще оставался рекорд достижения высочайшей вершины. Правда, некоторые путешественники поднимались выше его, но только по склону гор. Но никто не достигал более высокой вершины, чем вершины Тризул (в 7000 метров), на которую Лонгстаф поднялся в 1907 г. Он открыл также замечательную область оледененья в Каракорумских Гималаях. Благодаря его обширному опыту, связанному с Альпами и Гималаями, его оценка условий, создающихся при исключительно высоких подъемах, являлась ценной для экспедиции. По природе это был энтузиаст, что было также важным качеством.

На этот раз экспедиция предполагала иметь специального фотографа. В 1913 г. капитан Ноэль совершил путешествие из Сиккима в направлении к Эвересту и с этого времени очень заинтересовался подъемом на него. Он был очень опытным и искусным фотографом, особенно в кинематографии. Может быть, главной его способностью было всегда владеть положением, быть выше случайностей. Где чувствовалась потребность в помощи, Ноэль всегда приходил туда. Он обладал большой настойчивостью и был страстным любителем горных красот.

Одно время возникла даже идея пригласить выдающегося художника сопровождать экспедицию, чтобы он мог зарисовать дивные ландшафты гор. Правда, Эверест из основного лагеря производит впечатление не больше, чем гора Монблан. Основной лагерь расположен так высоко, что Эверест возвышается над ним не больше чем Монблан или гора Монт-Роза над окружающими их долинами. Тем не менее он имеет особое очарование, которое неудержимо влечет людей к этой высочайшей вершине мира. Из долины Кама Эверест и Макалу представляют зрелище, несравнимое ни с одной вершиной в Европе. Дело в том, что даже Тибетское плато и нижние склоны Тибетских гор, безводные, голые и неинтересные, преображаются во время муссонов, когда они одеваются как бы особым флером, который приводил в отчаяние Сомервелля, ― так трудно было отыскать на его палитре достаточно сверкающий и яркий голубой цвет, чтобы воспроизвести окраску далей на 30 или 45 километров. Очевидно в области Эвереста открывалось широкое поле для работы первоклассного художника. Кроме того на пути к Тибету через Сикким лежали горные и лесные ландшафты грандиозного масштаба. Однако не удалось отыскать ни одного крупного художника, обладающего физическими данными для путешествия. Поэтому экспедиции пришлось удовлетвориться фотографиями Ноэля и картинами Сомервелля, набросанными спешно при подъеме, чтобы воспроизвести впечатление, которое дают горы.

Во время разгара всех этих приготовлений возник вопрос: не применить ли кислород при восхождении? Келлас производил опыты над употреблением кислорода при высоких подъемах. Почему не продолжить их? Одна из самых серьезных трудностей при достижении вершины заключалась в недостатке кислорода в воздухе. Казалось, что, если только снабдить альпинистов им, то они взойдут на нее завтра же.

До сих пор Комитет Эвереста еще не думал о снабжении экспедиции кислородом. Было сомнительно, возможно ли иметь его в портативной форме. И кроме того в сознании таилась мысль, что еще нет точно установленных приемов для его употребления. Можно доказывать, конечно, что введение кислорода в организм человека не требует особых методов так же, как глоток водки или бульона. Но оставался бесспорным факт, что достижение вершины без кислорода будет иметь преимущественное значение перед подъемом с кислородом. Не спросят альпиниста возбуждал ли он себя с помощью чая на протяжении всего пути к вершине. Но если он прибегал к кислороду, мы наверное оценим его достижение ниже, чем если бы он пользовался только обычными приемами подкрепления. Таковы были возражения против кислорода. Комитет разделял их, но потом он отказался от этого решения, хотя было бы лучше, если бы он сохранил его, так как впоследствии выяснилось, что тело человека само без помощи кислорода приспособляется к необычайным условиям высот. Люди акклиматизируются и могут подниматься даже до 8530 метров, как это было доказано позже.

Однако в 1922 г., когда производились приготовления ко второй экспедиции, многое не было известно. Тогда никто еще не поднимался выше 7500 метров. Многим ученым казалось немыслимым, чтобы кто-либо достиг вершины без вспомогательных средств. Многие альпинисты и среди новых членов экспедиции, особенно Финч, были также большими поклонниками применения кислорода.

- Если вы хотите наверное взойти на вершину, прибегните к кислороду, ― говорили они.

И когда Сомервелль произнес сильную и убедительную речь за применение кислорода, Комитет окончательно и единодушно согласился с ним.

Но все же это было решение, принятое с известными колебаниями, и можно было сомневаться в его благоразумии. Кроме одного или двух членов, экспедиция в целом не имела точных данных по этому вопросу. Аппараты для кислорода были тяжелы и неуклюжи, и сам Сомервелль никогда не употреблял их. И если бы только не эта его реальная вера, кислород не имел бы успеха.

Наиболее веским соображением для Комитета являлось следующее: двое людей, снабженных кислородом смогут прокладывать дорогу для второй пары, без кислорода. Может быть, легче будет достигнуть 7925 метров, 8230 метров или даже большей высоты с помощью кислорода; когда однажды путь уже проложен, остальные легче взойдут. В действительности оказалось наоборот: впереди всегда шли люди без кислорода.

Все это происходило потому, что мы слишком привыкли зависеть от научных данных и очень мало полагаться на свое «я». Эверест требует индивидуального напряжения. И чем сильнее будет вера в духовные силы человека, тем будут лучшие результаты.

ОТЪЕЗД

24 марта Брус первым приехал в Дарджилинг, чтобы сделать там все необходимые приготовления. Здесь он был в своей сфере: в Индии среди гор и горцев. К его приезду Увезералл, местный агент экспедиции, уже проделал значительную часть предварительной работы: ремонт палаток предыдущей экспедиции, закупку муки, риса и других местных продуктов; кроме того были уже завербованы, в числе 150 человек носильщики из местных народностей, Шерпас, Ботас и других из районов Непала и. Тибета; из них Брусу предстояло выбрать отряд, который бы отвечал его специальным требованиям. Налицо имелись прекрасные условия для соперничества; все эти горцы обладали необычайной выносливостью и несомненно имели склонность к предприятиям, связанным с риском, если они находились с сагибом или начальником, к которому питали доверие. При таких условиях Брус сформировал прекрасный отряд носильщиков. Он внушил им чувство честолюбия и заразил жаждой славы и известности, которая выпадет на их долю в случае успешного исхода экспедиции, и им приятно стало сознание участия на началах товарищества в этом большом деле.

Но наряду с этими высокими качествами горцы имели и слабые стороны, которые Брус хорошо знал, ― легкомыслие и малое сознание ответственности, как у детей, особенно когда имелась возможность выпить, к чему они были очень склонны. Поэтому в подкрепление своего собственного строгого предостережения не пить, Брус обратился к местному духовенству с просьбой повлиять на них в том же направлении. Перед отъездом буддийские и браминские священники благословили их, что имело громадное значение. Их религии не свойственна особенная утонченность; но как все люди, стоящие в непосредственной близости к природе и постоянно соприкасающиеся с ней, они всегда носят в себе чувство зависимости от какой-то могущественной и таинственной непонятной для них силы, скрывающейся в явлениях природы. Духовенство и «святые люди», в ком по их понятиям хотя бы в слабой степени представлено это божество, пользуются среди них большим уважением. Они бывают счастливы и чувствуют себя увереннее, если получают одобрение со стороны этих земных представителей верховной силы.

Второй вопрос, которому Брус уделил особое внимание, был выбор поваров. Брус был как бы отцом экспедиции в этом и во многих других отношениях. Поэтому зная, как много последняя экспедиция страдала от плохого и неопрятного приготовления пищи, он пригласил нескольких поваров, взял их в горы и, оценив там их работу, выбрал четверых лучших.

Во всех этих работах ему помогали Джофрей Брус и капитан Моррис -другой офицер Гурского полка, который говорил по-непалски и умел обращаться с горцами.

Пригласили также переводчика, молодого тибетца, Карма Поль, получившего воспитание в Дарджилинге. Он оказался вполне удачным, и Брус характеризовал его «как приятного компаньона, всегда веселого». Он имел прекрасные манеры и знал все тонкости обращения с тибетцами. Это имело громадное значение, так как у тибетцев, как и вообще у всех восточных народов, выработался очень сложный этикет, и они очень ценят в других его знание. Плохо воспитанный в этом отношении переводчик мог погубить все дело.

К путешественникам, прибывшим в течение марта из Англии, присоединился еще С.Г. Крауфорд и майор Морсхэд, этот энтузиаст, которому удалось получить отпуск и войти в экспедицию на этот раз не как прикомандированному для охраны и наблюдений офицеру, но как ее члену.

Наконец вторая экспедиция сформировалась, хотя аппараты для кислорода Запоздали на несколько дней. Весь отряд перед выступлением был принят буддийской ассоциацией и местным Горным обществом под председательством Ладен Ла. 26 марта экспедиция выступила из Дарджилинга, сопровождаемая лучшими пожеланиями со всех сторон.

Переход через Сикким и Тибет до основного лагеря в долине Ронгбук не требует подробного описания. Вторая экспедиция направилась той же дорогой, что и первая, но она выступила на два месяца раньше и поэтому шла в условиях суровой зимней погоды. Рододендроны, составляющие главную прелесть Сиккима, еще не цвели. И когда 6 апреля путешественники прибыли в Фари, зима не вполне еще закончилась. В глубоком снегу 8 апреля прошли перевал Танг-Ла при ветре, переходившем почти в ураган. Дальше на Камба-Дзонг взяли более короткое направление, но зато самый перевал в 5000 метров пришлось пройти под завывающим ветром, дувшим прямо вниз с ледяных полей Гималаев.

11 апреля прибыли к могиле Келласа и нашли ее в порядке: с четко вырезанными надписями на английском и тибетском языках. В тех условиях внимание к памяти покойного можно было выразить только одним способом ― увеличить число больших камней на могиле, что альпинисты и сделали.

Дальше путь экспедиции лежал на Шекар, куда пришли 24 апреля. Здесь снова посетили главного местного ламу. На Бруса он произвел совершенно иное впечатление, чем на членов первой экспедиции. Брус считал его хитрым стариком и первоклассным торговцем. У него была огромная коллекция тибетских и китайских редкостей и он знал цену каждой из них так же хорошо, как профессиональный торговец. Остальные ламы представляли очень неопрятную толпу, такого же типа, как Брус встречал раньше в Тибете.

Но лама в Ронгбукском монастыре, произвел совершенно иное впечатление, чем Шекарский лама. Из этого монастыря уже открывается вид на Эверест, находящийся в 24 километрах отсюда, и лама его рассматривается как воплощение бога ― Чонорайсая. Старик около 60 лет «с очень интеллигентным и умным лицом и с удивительно привлекательной улыбкой,- он держался с полным достоинством». Народ относился к нему с величайшим почтением, и он с своей стороны просил Бруса заботиться о людях и животных. Лама предупредил, что нельзя отнимать чью бы то ни было жизнь в этой стране, нельзя убивать диких животных, наоборот их здесь кормят. Дикие овцы, так пугающиеся приближения человека на Индийских склонах Гималаев, здесь были совершенно ручными и часто подходили совсем близко к лагерю.

Но зачем англичане хотят подняться на Эверест ― это вызывало у ламы недоумение и он подробно расспрашивал о цели экспедиции. Брус дал очень интересный ответ. Он сказал, что они идут на поклонение. Это был единственный способ объяснить такому человеку, как этот лама, что экспедиция не имела каких-либо практических целей, как, например, отыскание золота, угля или бриллиантов, и что ее цель не была материальной. Такой же случай произошел однажды еще в Англии: представителям одной секты, которая поклонялась горам, Брус сказал, что они идут поклониться высочайшей в мире вершине.

Выше по долине встретилось 6 или 7 хижин отшельников. В крохотных клетках-кельях набожные отшельники никогда не разводили огня и не имели теплой пищи. Их кормили монастыри, и целые годы они проводили в размышлениях и созерцании божества ― Ом-Годхид. Здесь, на высоте 4800 метров над уровнем моря, в суровые тибетские зимы, они жестоко страдали от холода. Но тибетцы обладают невероятной выносливостью. Вопреки всякому ожиданию, на них совсем незаметна печать угнетения, и некоторые из них выходят из такого испытания, сохранив приветливый и чувствительный характер. Это было последнее место человеческого обитания. 1 мая, точно по программе, Брус привел экспедицию, состоявшую из 13 англичан, 30-40 непальцев, около 100 тибетцев с 300 яков, к одному из языков Ронгбукского ледника, где предстояло устроить основной лагерь, уже в виду самого Эвереста.

Такое многочисленное вторжение в пределы вершины должно было быть удивительным для нее. Борьба с Эверестом начиналась серьезно. За исключением Финча все участники экспедиции прибыли в бодром, здоровом состоянии. Внимательное отношение к питанию дало хорошие результаты. Месячный переход через Тибет, хотя и утомительный вследствие пронизывающих ветров, постоянного пребывания в безводной равнине и созерцания однообразных Тибетских гор, сказался на путешественниках также хорошо, закалив и акклиматизировав их. На этих больших высотах всякое сильное физическое напряжение скорее уменьшает, чем увеличивает уже приобретенную приспособленность, и Брус побуждал путешественников большую часть дороги ехать, а не идти. Но они все же порядочно прошли, чтобы привыкнуть к подъемам, и теперь чувствовали себя достаточно тренированными для овладения Эверестом в этот короткий промежуток: времени, около трех недель, между суровым зимним холодом и началом муссонов, когда только и могла гора подвергнуться штурму. По одной узкой линии среди всего этого громадного пространства и только в этот короткий промежуток времени во всем году Эверест был уязвим и именно в этот момент на него следовало совершить нападение. Нужно было только, чтобы штурмующие проявили величайшее напряжение сил.

Основной лагерь и Эверест при вечернем освещении

Для подъема необходимо было поставить две маленьких палатки для ночлега на северной грани Эвереста в какой-нибудь нише у северо-восточного отрога на высоте 8230 метров. Если бы это удалось, 4 альпиниста смогли бы переночевать там и, выйдя на следующее утро, имели бы возможность пройти остающиеся 600 метров по вертикальной линии к вершине. В тех условиях невозможно сделать в один день больше чем 600 метров. Скорость, с которой альпинисты могут подниматься, быстро уменьшается по мере возрастания высоты. Таким образом все зависело от того, смогут ли носильщики снести две палатки со спальными мешками, провизию и легкую кухонную посуду для лагеря на высоту 8230 метров.

Это было, конечно, большое требование по отношению к носильщикам, так как до сих пор даже без всякого груза люди не поднимались выше 7500 метров. Подъем нагруженных людей на эти лишние 730 метров мог оказаться последней каплей выше их сил. Но если носильщики не будут в состоянии его сделать, тогда останется совсем мало шансов для альпинистов достичь вершины. Правда, вместо двух палаток можно обойтись одной, и двум альпинистам вместо четырех поручить это последнее усилие.

Но в этом был бы большой риск. Один из них мог заболеть, или в силу какой-нибудь случайности с одним, другой был бы даже не в силах снести его обратно вниз. Четыре альпиниста для последних 600 метров и две палатки на высоте 8230 метров казались той основной задачей, к разрешению которой следовало стремиться.

Для выполнения этого плана необходимо было иметь еще лагерь на высоте 7620 метров, который находился бы посередине между самым высоким лагерем и лагерем на Северном перевале (7010 метров). В свою очередь между лагерем на Северном перевале и основным необходимо было разбить целую цепь, по крайней мере, из трех лагерей на Восточном Ронгбукском леднике, который служил путем к Северному перевалу. Перенесение палаток для этих лагерей, муки, мяса и остальной провизии для альпинистов и носильщиков, доставка сухого навоза яков для топлива и других мелочей, необходимых для лагерного хозяйства, требовало организации транспорта в той или иной форме. Для самых высоких лагерей, выше ледника, пригодны были только специальные носильщики Бруса. Одна эта работа утомила бы их в полной мере. Поэтому Брус был озабочен тем, чтобы взять местных людей для работы на леднике, освободив от нее лучших 40 непальских носильщиков и сохранив их для громадных усилий на самой вершине.

Теоретически такие условия представлялись идеальными. Но действительность никогда не совпадает точно с заранее выработанным планом. И все же необходимо всегда предварительно создавать план и стремится приблизиться к нему насколько возможно. По дороге к основному лагерю в течение последних переходов Брус выработал такой план.

Он сделал попытку уговорить 100 носильщиков тибетцев работать на леднике выше основного лагеря. Он полагал, что ему удалось убедить 90. Но пока дошли, из них осталось только 45. Но и эти последние проработали только два дня и потом ушли домой, так как в Тибете в мае обрабатывают землю, и они были очень нужны на своих полях. Даже хорошая плата, предложенная им, не соблазнила их. Не подействовал на них и усиленный призыв к чести, любви к славе, которые ожидают их. Да и в самом деле, не так уж много было чести в обязанности переносить палатки и запасы в пределах ледника.

С уходом тибетских носильщиков создалось затруднительное положение, которое могло оказаться критическим для всей экспедиции. Если бы не проницательность Бруса, благодаря которой он взял из окрестностей Дарджилинга свой специальный отряд, подъем на Эверест совсем не состоялся бы. При создавшихся условиях, первоначальный план приходилось значительно сократить. Его пришлось бы сократить еще больше, если бы Брус не сумел достать носильщиков из ближайших деревень, хотя бы на день или на два для временной работы. Пришли мужчины и женщины, некоторые женщины с детьми на руках. Этот поток местных носильщиков направили на устройство 1 и 2 лагеря на леднике, но выше они не пошли. И снова выносливость тибетцев вызывала удивление: даже женщины и дети спали под открытым небом у скал на высоте 4800-5000 метров.

В это время Струтт, Лонгстаф и Морсхэд отправились обследовать Восточной Ронгбукский ледник, так как в прошлый раз Мэллори видел только его верхнюю часть, а Уиллер только конец, и никто не прошел его вверх на всем протяжении. Необходимо было найти к нему путь и именно лучший и, кроме того, наметить места для лагерей в наиболее удобных условиях.

Мир, в который вступили здесь Струтт и его спутники, был необыкновенный, совершенно волшебный.

Средняя часть Восточного Ронгбукского ледника представляет удивительное зрелище. Вообразите море ледяных башен удивительно фантастичной формы, ослепительно блестящих на солнце и иногда просвечивающих голубым и зеленым цветом в глубоких впадинах, образовавшихся в них от неравномерного таяния льда.

Было найдено великолепное место для 1-го лагеря. На нем Джофрей Брус построил несколько каменных хижин, употребив для крыш добавочные части палаток. Стены создавали некоторую защиту от ветра, хотя внутри гуляли сквозняки, которые в достаточной степени могли беспокоить менее закаленных людей. Этот лагерь находился на высоте 5350 метров, или около трех часов пути от основного лагеря.

Волшебная страна льдов

На 400 метров выше по леднику расположили 2-й лагерь, в 4 часах ходьбы от 1-го. Он находился под ледяной стеной вблизи наиболее фантастической части этого изумительного ледяного мира. Еще выше ледяные башни постепенно погружались в ниспадающий ледяной поток, но угол падения не был крут и не образовывал ледопада.

3-й лагерь разбили на морене, на высоте 6300 метров, в 4 часах ходьбы от 2-го. Он находился под защитой Северного пика и по утрам освещался солнцем, так как был обращен на восток. Но солнце заходило здесь очень рано, вскоре после 3 часов дня, и вечера были холодные и мрачные.

Отряд Струтта, прибывший сюда довольно рано, в мае, испытывал сильный холод и очень страдал от обычных здесь пронизывающих ветров. Лонгстаф, чувствовавший себя последнее время не особенно хорошо, не мог принимать дальнейшего участия в работе выше этого лагеря. Организовав в каждом лагере приготовление пищи для отрядов, которым предстояло теперь часто через них проходить, все трое возвратились в основной лагерь.

Закончив обследование ледника, установив на нем лагери, продвинув до 3-го лагеря запасы и снаряжение, необходимые для восхождения на Северный перевал и разбивки на нем лагеря, альпинисты могли теперь идти вперед в атаку. Было еще сравнительно раннее время сезона. Но в тех условиях никогда нельзя предсказать точно начало муссонов. Поэтому лучше было выступить возможно раньше. 10 мая Мэллори и Сомервелль покинули основной лагерь и через два с половиной часа пришли в 1-й, где они сразу почувствовали себя, как дома: их встретил повар и тотчас же предложил чай. Так со сравнительным комфортом, они дошли до 3-го лагеря, где для них начиналась настоящая тяжелая работа.

Второй лагерь

Теоретически этих двух превосходных альпинистов, «звезд» всей экспедиции, следовало бы дольше удержать в резерве. Подготовку пути можно было бы поручить второстепенным людям, в то время как этим двум нужно было бы предоставить лучшие условия жизни в основном лагере, или в одном из лагерей на леднике, где они могли бы упражняться в подъемах на соседние вершины и акклиматизироваться, но всегда иметь возможность возвратиться под защиту удобного лагеря с хорошим питанием и условиями для отдыха, в то время как тяжелая работа там впереди была бы проделана для них другими. После того как весь путь был бы налажен, они легко, быстро и с удобствами прошли» бы его и в возможно лучших условиях проявили бы последнее высшее напряжение, от которого зависела победа над Эверестом. Теоретически так должно было быть. Но снова теория разошлась с действительностью.

Еще в прошлом году Мэллори установил, что подъем на Северный перевал ― самая трудная и опасная часть всего пути к вершине. Это была почти вертикальная стена или очень крутой скат изо льда и снега с-трещинами и под угрозой лавин. Лишь исключительно опытные альпинисты могли преодолеть такое препятствие. Из всего отряда только 4 или 5 человек в этот момент были приспособлены и подготовлены в такой степени, чтобы им можно было поручить этот подъем. Это были Мэллори, Сомервелль, Финч и Нортон. Но два последних предназначались для восхождения на Эверест с кислородом, поэтому Мэллори и Сомервелль шли в первую очередь на борьбу с преодолимым, но трудным и опасным препятствием на их пути.

Сомервелль впервые очутился так высоко в Гималаях. Сгорая от нетерпения увидеть высокогорные ландшафты, он в первый же день, как только прибыл в 3-й лагерь, поднялся на перевал Рапью-Ла тут же против их лагеря, побуждаемый своим обычным исканием красоты в природе. С Рапью-Ла он заглянул вниз, в чудесную долину р. Кама и на прекрасную вершину Макалу. Поспешно он сделал эскиз или вернее только наметил штрихи для него и вместе с Мэллори возвратился обратно в 5 ч. 30 м. дня.

На следующий день, 13 мая, они вышли из 3-го лагеря, с одним носильщиком, который нес палатку, запасные веревки и деревянные колья. Их задача заключалась в том, чтобы проложить путь на Северный перевал и подготовить там устройство лагеря. Предстояло найти надежное направление и устроить путь для постоянного каравана носильщиков, поднимающихся с грузом к верхним лагерям и спускающихся обратно за снаряжением и запасами. Требовалась некоторая вдумчивость в окружающие условия, чтобы найти такой путь и сделать его безопасным. Мэллори видел эту ледяную стену уже раньше. Но с того времени, в предшествовавшую осень, произошли изменения. Тогда Мэллори поднимался по мягкому снегу, теперь там блестел сверкающий голубой лед, голый и твердый и совершенно недоступный. Приходилось отыскивать иное направление. Влево расположилась безнадежная группа непроходимых ледяных скал. Направо шел очень крутой ледяной склон в 90 или 120 метров длины, а за ним коридор тоже наклонный, покрытый снегом. Необходимо было устроить ступеньки на этом ледяном склоне и веревочные перила для носильщиков. Зато выше, к самому перевалу, хотя склон становился круче, уже не было таких трудных условий.

На Северный перевал прибыли благополучно. Безопасный путь для носильщиков был подготовлен. Разбили крошечную палатку, как знак победы. Наконец наступил момент, когда альпинисты могли насладиться раскрывающимся перед ними видом. Это было на высоте 7000 метров, на 2135 метров выше, чем Монблан, и поэтому отсюда открывался необъятный вид. С одной стороны возвышался еще на 1830 метров Эверест, с другой ― Северный пик на 610 метров. Но горизонт альпинистов был все еще ограничен. Перед ними вставала величественная северо-западная грань Эвереста, с ее блестящими ледяными обрывами и суровыми безднами, и такое же положение занимала прекрасная вершина Пумори.

Вершина Пумори ― это пигмей среди гигантов этой страны, всего в 7010 метров высотой. Но ее очертания, необычайно красивы. «Ее снежная шапка, ― говорит Мэллори, ― поддерживается основанием удивительной, архитектуры; пирамидальная форма горы, крутые падения ее углов и граней к югу и западу, скалистые и ледяные ущелья к востоку и северу украшаются целою цепью пиков, простирающихся к северо-западу вдоль легкого фантастического по своим очертаниям хребта, ни с чем не сравнимого по изысканной красоте его карнизов и башен».

Эта чудная панорама вознаграждала за тяжелую работу. На долю остальных участников экспедиции выпадало мало таких моментов наслаждения красотой, в награду за их труды. Их путь лежал через замкнутые долины в нижних частях гор, которые часто бывали некрасивы. Кроме того они находились значительно выше границы растительной жизни: ни дерева, ни куста, ни кусочка зелени не было в иоле зрения. Там, где отсутствовал снег, лед и ущелья, преобладали склоны, покрытые обломками горных пород.

Покинув установленную на Северном перевале палатку, служившую знаком водворения человека, Мэллори и Сомервелль с носильщиком налегке спустились к 3-му лагерю во вторую половину того же дня. Влияние высоты сказалось на них очень сильно. Но после двух дней отдыха они возвратились к нормальному состоянию и снова так горели стремлением выполнить грандиозную задачу, стоявшую перед ними, что готовы были подниматься выше по Северному перевалу даже без палатки. К счастью эта мысль не осуществилась: вообще сомнительно, может ли человек, провести ночь на Склоне Эвереста под открытым небом и остаться живым, так как там господствуют сильные ветры, а безветренные ночи страшно холодны. Последующий опыт показал, что даже внутри палатки ветер и холод с трудом переносятся.

16 мая 3-й лагерь получил подкрепление в лице Струтта, Морсхэда, Нортона и Крауфорда, пришедших с большими запасами. Половина мая уже прошла. Три недели, на протяжении которых только и была доступна гора, уже начались. Одно обстоятельство, которое заметил Мэллори 16 мая с перевала Рапью-Ла, побуждало отряд выступить немедленно. Заглянув в долину реки Кама, Мэллори увидел, что «облака, как бы кипевшие в этом огромном и ужасном котле, не отливали уже белизной, но были зловеще серыми». Мэллори заключил, что уже приближался муссон. Необходимо было торопиться и взойти на вершину пока еще не поздно.

Утром 17 мая, не теряя ни одного дня больше, Струтт, Мэллори, Сомервелль, Нортон и Морсхэд с носильщиками, из которых каждый нес от 10 до 14 кило, вышли на Северный перевал, в то время как Крауфорд возвратился в основной лагерь, так как чувствовал себя больным. По склону вверх ветра совсем не было, и альпинисты даже чувствовали тепло и ослепительный свет утреннего солнца, ударявшего прямо в глаза. Мэллори и Сомервелль уже меньше ощущали влияние высоты, чем при первом подъеме: так сказывалась акклиматизация. Может быть, основываясь на этой способности человека приспособляться к новым условиям на большой высоте, не следует задерживать альпинистов, предназначенных для восхождений на высокие вершины, слишком долго внизу. Для них очень полезно провести несколько дней на высоте в 6400 и 7000 метров, прежде чем они отправятся выше.

18 мая провели в отдыхе в 4-м лагере на Северном перевале, устраивая самый лагерь. На следующий день прибыла вторая партия грузов, и альпинисты действительно оказались в условиях сравнительного комфорта. Палатки их были разбиты, конечно, в снегу, так как там не было удобных скал или осыпей. Но от пронизывающего западного ветра их защищали громадные массы возвышавшегося льда. Пища у них имелась в изобилии, и была очень разнообразна по составу: чай, какао, суп из бобов, бисквиты, ветчина, сыр, сосиски, сардины, сельди, язык, копченая грудинка, мармелад, шоколад, консервы и макароны. Все было предусмотрено относительно твердой пищи. Но с водой дело обстояло плохо. На Северном перевале и выше лед и снег никогда не тают: они просто испаряются. Поэтому там нельзя встретить не только ручьев, но даже капли воды. Всю воду для питья в этом и других высоких лагерях можно было получать только из снега, при его нагревании.

20 мая начался подъем на самую вершину Эвереста.

АТАКА ЭВЕРЕСТА

Мэллори был полон надежд накануне их героического выступления. И если при недостаточной организации экспедиции он не мог быть вполне уверен в том, что они взойдут на вершину, во всяком случае он надеялся на это. Но все зависело от носильщиков. До какой высоты они смогут донести оборудование для последнего, самого высокого лагеря?

Утром 20 мая только 9 носильщиков могли отправиться в путь, и среди них только четверо были вполне надежны. Груз состоял из 2 палаток по 6,5 килограмма каждая, 2 двойных спальных мешка, посуды и провизии на полтора дня. Все это распределили в 4 тюка, по 9 килограммов каждый. Эти тюки предназначались для 9 носильщиков, чем облегчалось их положение, хотя все они были горцы и привыкли всю свою жизнь носить тяжести.

В отряд входили ― Мэллори, Сомервелль, Нортон и Морсхэд. Струтт возвратился в 3-й лагерь, так как он еще не вполне приспособился к большим высотам.

B 7 ч. 30 м. утра партия выступила. В этот момент впервые на протяжении всего исторического времени человек, действительно, встал на самый Эверест. Миллионы лет назад на нем кипела жизнь; тогда море погребло его. Позднее он стал тропическим островом, покрытым пальмами и папоротниками с мириадами птиц и насекомых. Но все это было до появления человека, а на протяжении всей человеческой истории его знали как снегом одетую гору. И если непалцы и тибетцы ни разу не отважились подняться на него, можно сказать с уверенностью, что первобытные люди также никогда этого не делали. Таким образом 20 мая 1922 г. следует принять за дату, соответствующую тому моменту, когда человек впервые поставил ногу на Эверест. Но история не сохранила точных указаний, кто именно из четырех поднимавшихся первый вступил на склон, ведущий к вершине со стороны Северного перевала. Впрочем, упоминается Морсхэд. Возможно, эта честь принадлежит ему. И это было бы вполне уместно, так как ой работал в том отделе департамента по обследованию Индии, который первый открыл и определил высоту и положение вершины, назвав ее по имени своего начальника, исследователя, сэра Георга Эвереста. Как же выглядела вершина теперь, когда альпинисты были так близко к ней? На расстоянии она казалась доступной. Была ли она такой же при подъеме? Северная сторона с подножия ее склона выглядела слегка вогнутой, становясь круче по мере приближения к ней северо-восточного отрога. Поднимающиеся альпинисты могли или придерживаться округленного края этой стороны слева, или взять параллельный путь по слегка уходящей в сторону грани справа. В обоих случаях подъем обещал быть не трудным. В одном месте лежала широкая полоса снега, которая представляла удобный путь, и затруднение заключалось не в самой вершине, но в страшном холоде и влиянии большой высоты на людей. На этот раз прекрасное, тихое утро благоприятствовало им, тогда как обычно здесь свирепствовали ужасные ветры. Но на 365 метров выше воздух сделался очень холодным и альпинисты оделись теплее. Солнце скрылось за облака. Холод все увеличивался по мере того, как они поднимались. Начинала сильно сказываться высота, становилось трудно дышать, приходилось делать несколько вздохов между каждыми двумя шагами.

К 11 ч. 30 м. были на высоте в 7620 метров. Здесь трудности возросли еще больше. Им хотелось подняться до 7925 метров. Но возникал вопрос, найдется ли горизонтальное место даже для таких крошечных палаток, которые были с ними. Все скалы круто падали вниз, и даже в местах изломов уступы были слишком круты, чтобы удержать палатку. Таким образом положение осложнялось. Но отыскать для палаток место было необходимо, и найти его нужно было как можно скорее, чтобы носильщики имели еще время возвратиться на Северный перевал до наступления плохой погоды, так как две палатки могли вместить только альпинистов. В поисках плоского, удобного для разбивки палатки места пошли по подветренной части горы, по краю ее грани. Густые облака застилали все вокруг. Приходилось нащупывать предметы даже вблизи. Наконец около двух часов Сомервелль с носильщиками нашел площадку для одной палатки. Для второй пришлось взять менее подходящее место и извлечь из него возможную выгоду; оно лежало у основания длинной каменной плиты. На ней устроили небольшую платформу и разбили палатку. В 3 часа отослали носильщиков вниз на Северный перевал.

Отыскать для маленькой палатки даже небольшое место с горизонтальной поверхностью было невероятно трудно не только на этот раз, но и в следующую экспедицию. Это обстоятельство хорошо рисует характер поверхности горы. Склоны ее не изрезаны ущельями, они представляют сплошную поверхность, круто спускающуюся вниз.

Наступила почти теплая ночь, термометр не спускался ниже 3°С. На следующий день альпинисты намеревались подняться на вершину. Она лежала совсем перед ними, на расстоянии только полутора километров по прямой линии; в прозрачном воздухе она казалась еще ближе. Можно предположить, что в тот момент у таких пылких натур, как Мэллори и Сомервелль, должен был быть необычайный подъем духа. А между тем в записках Мэллори отмечено, что партия их в это утро не отличалась особенно бодрым настроением. Очевидно, оно не свойственно высотам в 7620 метров. Все чувствовали себя изнуренными, задыхающимися, как спортсмен-бегун в конце длинного пробега. Если бы здесь находилась толпа, восторженно рукоплескающая им, или если бы они могли читать мысли на расстоянии у тех, кто там дома с жадностью следил воображением за их продвижением, они, может быть, испытывали бы некоторую гордость. Но они боролись за достижение своей цели в мертвой тишине. В холодной пустыне этих величайших высот человеческому духу приходилось завоевывать свой путь в подавленном состоянии.

Утром 21 мая пошел снег, густой туман закрыл вершину. Напяливание замерзшей обуви и приготовление кое-какого горячего завтрака заняло много времени: вышли только в 8 ч. утра. Альпинисты двинулись прямо к вершине, предполагая дойти до северо-восточного отрога ― того самого, который был уже виден и Дарджилинга и Камба-Дзонг и который так широко известен по фотографическим снимкам Эвереста, и дальше идти вдоль него. Только что они вышли, как Морсхэд заявил, что ему лучше остаться. Он ослабел и, не желая связывать товарищей своим присутствием, вернулся в палатку ждать их возвращения.

Подъем был по-прежнему крут, хотя не был особенно труден. По этим шероховатым склонам почти везде можно было идти, не прибегая к гимнастическим: упражнениям и не подтягиваясь на руках.

Альпинисты поднимались не по самому хребту, но близко к нему по грани, почти по самому ее краю. Главное затруднение создавало дыхание. Нужно было избегать поспешных, резких усилий и двигаться ритмически. Усталые до изнеможения, они должны были сохранять равновесие в движениях. Необходимо было делать, длинные, глубокие вдыхания ртом, но не через нос, и всю работу следовало выполнять методически.

Поступая так, они могли двигаться непрерывно 20-30 минут, после чего отдыхали 3-4 минуты. Но движение вперед в таких условиях шло очень медленно: не больше 120 метров в час. Оно замедлилось еще больше при дальнейшем подъеме. И постепенно альпинисты убедились в том, что не смогут достигнуть вершины. В это время они отошли от своего лагеря на 1220 метров, а при их скорости им нужно было еще по крайней мере 10 ч. до вершины. Кроме того необходимо было иметь в запасе достаточно времени и сил, чтобы обеспечить себе благополучный спуск. Эти веские соображения заставили их в 2 ч. 30 м. повернуть обратно, так как стало очевидно, что поставленная цель им не по силам.

Место, с которого они повернули, позднее определенное теодолитом, находилось на высоте 8225 метров над уровнем моря.

Можно было думать, что теперь, при достижении новой высоты, превосходящей все предыдущие подъемы на 790 метров, альпинисты испытают чувство гордости. Можно было предположить также, что, находясь на расстоянии всего 90 или 120 метров от водораздела северо-восточного отрога, они захотят подняться на него и заглянуть вниз по другую его сторону, чтобы, может быть, увидеть Дарджилинский хребет и, во всяком случае, испытать волнение при виде такого гиганта, как вершина Чо-Уйо, почти в 8230 метров высоты. Но Мэллори и его спутники не испытывали этих переживаний. Всякие чувства иссякли в них. Они пришли к убеждению, что не могут, достигнуть вершины, и, приняв это решение, повернули обратно с затаенным чувством некоторого удовлетворения. Сомервелль допускает даже, что в тот момент ему было безразлично, дошел ли он до вершины или нет. Всякая возможность дальнейших усилий и даже ощущение чувства радости совершенно исчезли в них.

В 4 часа они подошли к палатке, в которой оставался Морсхэд. Его настроение было бодрым, но физически он чувствовал себя неважно. При спуске на Северном перевале к нему требовалось особенное внимание. На обратном пути с альпинистами произошел неприятный случай, который показал, что даже легкий путь на Эвересте имеет опасности. Все четыре альпиниста были связаны вместе веревкой. Из них Мэллори шел впереди. Вдруг один из них, третий по счету, почему-то поскользнулся, увлекая за собой четвертого своей тяжестью. Второй мог бы остановиться, но у него не хватило сил удержать упавших двух. И в один момент все трое начали скользить вниз по крутому склону восточного хребта. Быстрота их падения все возрастала, и уже близок был момент, когда они полетели бы в бездну в 900 или 1200 метров глубины на верную гибель. В это мгновение Мэллори, инстинктивно почувствовав, что позади него творится что-то ужасное, быстро воткнул свою альпийскую палку в снег, замотал вокруг нее веревку и со всей силой уперся. Так удалось остановить падение тех троих. К счастью палка и веревка выдержали напряжение, и три жизни были спасены благодаря необычайной ловкости Мэллори, как альпиниста.

Но это было еще не последнее их испытание. Дальше путь лежал по снежному склону, в котором нужно было пробивать ступеньки в снегу. Эта работа доводила до изнеможения. К тому же Морсхэд чувствовал себя совсем плохо, и его необходимо было поддерживать. Начинало смеркаться, а им предстоял еще длинный путь, и двигались они очень медленно, так как приходилось впотьмах нащупывать в снегу путь, руководствуясь только видимыми очертаниями голых скал. Наконец они подошли к Северному перевалу, но здесь нужно было отыскивать путь между высокими ледяными глыбами и глубокими трещинами. Это было нелегко, так как даже при свете фонаря они попадали в опасные места. И только в 11 ч. 30 м. ночи пришли к палаткам. Можно было думать, что все затруднения их уже окончились и что они получат пищу, а главное, горячее питье; у них было такое ощущение, будто тело их высушено страшной жаждой, которую обычно испытывают все люди на высоких горах от частых вдыханий огромных количеств холодного сухого воздуха. Каково же было их отчаяние, когда обнаружилось, что в палатке было все необходимое, кроме посуды. Они не могли даже растопить снегу, и не могли получить ничего теплого. Изнывая от жажды, альпинисты, наконец, несколько утолили ее земляничным мармеладом, растолченным с замерзшим консервным молоком и снегом.

Ничего не имея больше для своего подкрепления после того, как они совершили этот рекордный подъем, усталые и изнуренные, они залезли в свои спальные мешки. Неудивительна после этого заметка Нортона, что для следующей экспедиции необходим вспомогательный отряд на Северном перевале, который бы заботливо встретил возвращающихся альпинистов и немедленно предложил бы им горячее питье и пищу. Опыт учит и учит жестоко.

На следующее утро, 22 мая, им предстояло еще совершить спуск к 3-му лагерю, что было не так легко. Выпало много снегу, и старые следы исчезли. Нужно было не только найти новый путь, но и вырубать в снегу ступеньки, чтобы носильщики могли уверенно пройти к лагерю на Северный перевал и принести оттуда спальные мешки.

Выйдя в 6 ч., отряд прибыл в 3-й лагерь около полудня в полном изнеможении. Тотчас же Уокфильд принял на себя заботу о них. Возвратившимся было предложено неограниченное количество чая, и мало-помалу они начали оживать. Но пальцы у Морсхэда оказались сильно отмороженными, и долго еще оставалось под вопросом, уцелеют ли они.

ПОДЪЕМ С КИСЛОРОДОМ

При спуске с Северного перевала, Мэллори и его отряд встретили Финча, идущего на Эверест с кислородом. Финч был большим сторонником применения кислорода в альпинизме. Состоя лектором по химии, он, как большинство деятелей науки, с воодушевлением проводил научные идеи в жизнь. Все, за что бы он ни брался, он делал с величайшей тщательностью и полным вниманием ко всем деталям. Финч первый начал проповедовать применение кислорода и особенно внимательно продумал его с того времени, когда решили применить его в экспедиции на Эверест.

До сих пор кислород постоянно употреблялся при подъемах авиаторов. Но еще не было попытки со стороны альпинистов использовать его. Поэтому не существовало даже кислородных аппаратов для целей альпинизма. И только теперь специально для подъема на Эверест их сконструировали. Разумеется в них должны были обнаружиться недостатки при первом же опыте. И Финч потратил много времени на исправление этих дефектов и на тренировку альпинистов в обращении с ними. Впрочем это обучение было почти безнадежным: трудно представить себе здорового человека, который бы охотно надел на себя громоздкий аппарат и душил бы себя ужасной маской, являвшейся вначале непременной принадлежностью аппарата. Но Финч был фанатик, как всякий, кто страстно хочет провести новую идею в жизнь.

Решимость человека ― энтузиаста и альпиниста ― была в нем непобедима. Еще покидая Англию, он чувствовал себя не вполне здоровым. Но в Тибете у него уже вполне определенно нарушилось пищеварение. Однако напряжением воли он сумел уменьшить свое болезненное состояние и привести себя почти в норму. 16 мая он выступил из основного лагеря в поход на Эверест. Предполагалось, что Нортон будет сопровождать Финча, но ввиду нездоровья последнего в момент выхода Мэллори и Сомервелля Нортон с Морсхэдом присоединились к ним. Поэтому Финч взял с собою Джоффрея Бруса.

С точки зрения Клуба альпинистов Джоффрей Брус не был настоящим альпинистом, а только любителем, хотя и очень искусным. Все его сложение как нельзя больше отвечало требованиям альпинизма: он был высоким и гибким и в то же время не слишком коренастым и плотным. Едва ли следует упоминать о том, что он имел прекрасный характер; впрочем, последнее качество являлось отличительной чертой всех участников экспедиции. Брус обладал также гибкостью и пытливостью мысли, касалось ли это альпинизма или применения кислорода.

Третьим участником этой «кислородной» партии был веселый маленький гурка, кавалерийский фельдфебель Тежбир, которому поручили нести запасные цилиндры возможно выше, чтобы альпинисты, пользуясь ими, смогли подняться дальше. Он отдал дань этой тяжелой работе для тех, кого в будущем ожидала слава. Было неизбежно, чтобы на кого-нибудь падал скромный, но тяжелый труд в экспедиции. И никто так не ценил этого, как те альпинисты, пожинатели славы, которые были так обязаны ею исполнителям тяжелой черновой работы.

Уокфильд также присоединился бы к этой партии, если бы на нем неожиданно не сказалась довольно сильно влияние высоты; он был уже не так молод, как тогда, когда совершил свое славное восхождение на Кумберлянд. Поэтому он удовлетворился теперь только ролью медика в передовой базе, сопровождая Финча и Джоффрея Бруса до 3-го лагеря, чтобы там в последний раз освидетельствовать их и подготовить для высокого подъема.

В пути по леднику Джоффрея Бруса и Тежбира обучали искусству ходить по льду и вообще приемам альпинизма. 19 мая все трое пришли в 3-й лагерь. Как раз в этот день отряд Мэллори поднялся на Северный перевал. Предстояло еще произвести поправки и улучшения в кислородных аппаратах и особенно в трубках для рта, которые служили для вдыхания кислорода. 22 мая Финч и его отряд поднялись на Северный перевал, чтобы там встретить партию Мэллори, оказать ей помощь, и, кроме того, там же окончательно испытать аппараты. Отряд Финча благополучно достиг перевала и в тот же день после полудня возвратился в 3-й лагерь. Их подъем продолжался 3 часа, а спуск 50 минут; Финч был вполне удовлетворен результатами.

К отряду Финча присоединился еще Ноэль. Последний был только фотографом и только любителем в альпинизме, но идея восхождения на Эверест так воодушевляла его, как никого другого в экспедиции. Это была его собственная мысль на протяжении многих предшествовавших лет. Ноэль был человек глубокой натуры, тонко чувствовавший красоту гор. Ему хотелось возможно совершеннее воспроизвести жизнь экспедиции не только с помощью обычного фотографического аппарата, но, кроме того, и кинематографического. Он стремился уловить и выразить то настроение, переходящее порою почти в благоговение, которое вызывают вершины, их потрясающий характер, их мощь и величие и, вместе с тем, их непреодолимую притягательную силу. В нем чувствовался большой художник, и в то же время это был неутомимый работник.

Все участники экспедиции по возвращении рассказывали, что Ноэль очень много работал. Если он не был занят где-нибудь на склоне горы фотографированием, он часами сидел в палатке над обработкой снимков, и при этом в очень трудных условиях, так как непрерывно дующие сильные ветры постоянно приносили пыль и крупинки снега, а вода и растворы немедленно замерзали. Другим условием, затруднявшим в экспедиции фотографирование, была необычайная сухость воздуха. Как только начинал работать кинематографический аппарат, сейчас же возникали маленькие электрические искры, дававшие пятна на изображении.

Но захватить Ноэля с его аппаратами высоко на Эверест ― это было выше тех транспортных возможностей, которыми располагала экспедиция. Однако Северный перевал в этом отношении входил в ее расчеты. Вот почему Ноэль сопровождал Финча и Джоффрея Бруса, когда они 24 мая выступили в так называемый кислородный поход на вершину. Ночь всю провели в лагере на Северном перевале. Оставив Ноэля здесь, Финч и его отряд отправились на вершину 25 мая.

Их сопровождали 12 носильщиков, несших цилиндры с кислородом, провизию на один день и снаряжение для лагеря. Носильщики отправились вперед, альпинисты на полтора часа позднее. Каждый из последних нес груз немного больше 12 кило, таков был вес аппарата для кислорода. Но подкрепляя себя вдыханием кислорода, они обогнали носильщиков уже на высоте 7350 метров и прошли вперед, рассчитывая разбить лагерь на высоте около 7800 метров. Однако это оказалось невозможным. Около часу дня усилился ветер и пошел снег, погода становилась угрожающей. Нужно было немедленно найти место для лагеря, так как носильщики должны были возвратиться на Северный перевал. Иначе их жизнь подвергалась бы опасности во время спуска в бурю.

Отряд остановился немного ниже, чем рассчитывали альпинисты, и еще на достаточно большом расстоянии от вершины, около 1 000 метров по вертикальной линии, т. е. на расстоянии, которое уже не было возможности сделать туда и обратно в один день. Не оставалось ничего больше, как устроить маленькую площадку на выбранном месте, на ней разбить палатку и отпустить носильщиков обратно на Северный перевал.

Положение, в котором остались Финч, Брус и Теж-бир, было очень ненадежно, они почти висели на склоне горы, цепляясь за него руками, не чувствуя под ногами твердой почвы. Они помещались на краю ужасной бездны, с падением вниз к Ронгбукскому леднику на 1200 метров. При этом черные нависшие тучи указывали на приближение бури, начинал идти снег и мелкие, как порошок, снежинки, задуваемые внутрь палатки, проникали всюду. Был жестокий холод. Все трое жались друг к другу, пытаясь согреться горячим питьем, приготовленным из снега, но и это не удавалось, так как на такой высоте вода кипит при очень низкой температуре и нельзя получить действительно горячей воды. Ничего, кроме чуть тепловатого чая или супа, нельзя было приготовить.

После захода солнца буря разразилась над ними со страшной яростью. Она бесновалась вокруг маленькой тщедушной палатки и угрожала смести ее со склона горы со всеми ее обитателями. Приходилось часто вылезать наружу, в этот свирепствовавший ураган, чтобы натягивать веревки и укреплять колья с помощью камней. Борьба со стихией продолжалась всю ночь, нисколько не ослабевая. О сне не могло быть и речи: палатку немилосердно трепало и все время нужно было бодрствовать, иначе их снесло бы в пропасть. Порывы ветра непрерывно врывались внутрь палатки, и ветер проникал сквозь спальные мешки и платье, причиняя острые страдания.

На рассвете снегопад прекратился, но ветер остался таким же сильным, как накануне. Не было никакой надежды не только продолжать восхождение на вершину, но даже спуститься вниз. Альпинисты вынуждены были оставаться там, где они провели ночь. К полудню буря еще увеличилась, и упавшим камнем пробило дыру в палатке, отчего их положение еще ухудшилось. Наконец, около часа ветер вдруг упал до степени сильного бриза, и создались условия, при которых можно было благополучно спуститься вниз к Северному перевалу.

Если бы альпинисты всегда руководствовались прежде всего благополучием, тогда, конечно, это следовало бы сделать. Однако их неукротимое стремление вперед еще не истощилось. Они все еще цеплялись за надежду возобновить свой подъем на следующий день. Перед вечером прибыло ободряющее подкрепление. Послышались голоса снаружи палатки, и появились носильщики, присланные Ноэлем с Северного перевала. Они принесли термосы с горячим бульоном и чаем.

Этот маленький случай сам по себе хорошо рисует ту образцовую исполнительность носильщиков, которой удалось достигнуть, если можно было в такую скверную погоду послать людей с термосами на высоту в 7620 метров, почти ночью. Каково же должно быть чувство сознания своих обязанностей у людей, которые это сделали! Удивительно также, как в упорной борьбе за достижение высшей точки на земном шаре это и многое совершалось само собой вполне естественно.

Альпинисты с признательностью взяли фляги и отослали носильщиков обратно на Северный перевал. К этому времени все трое были очень изнурены. Бессонная ночь, холод и постоянное напряжение, которое требовалось для укрепления палатки, оказали свое действие, и они ослабели. И в этом тяжелом состоянии они вдруг вспомнили о кислороде. После нескольких вдыханий по всему телу начала разливаться приятная теплота.

В течение ночи несколько раз прибегали к помощи кислорода и благодаря его действию могли спать большую часть ночи.

Перед рассветом снова приготовились к подъему. Обувь от мороза совершенно отвердела. Потребовался целый час, чтобы оттаять ее над свечей. В 6 ч. 30 м. путешественники вышли; Финч и Брус с кислородными аппаратами, фотографическими камерами, термосами и т.д., всего около 18 кило у каждого; Тежбир нес два дополнительных цилиндра, в общей сложности около 23 кило. В тех условиях это была громадная тяжесть для человека. Но вера, которая побуждала людей к этому, казалось, была достаточной, чтобы сдвинуть с места даже Эверест. Оправдалась ли она ― это другой вопрос.

Финч предполагал подниматься по ребру грани Эвереста к хребту. Тежбира с запасными цилиндрами хотели взять до хребта и потом отослать обратно в палатку ждать их возвращения. Но груз оказался слишком большим для бедного Тежбира и после нескольких сот метров он совсем ослабел. Все убеждения Бруса были напрасны: его пришлось отослать обратно. То, что он сделал, и так было уже чудом, и, конечно, его труд был оценен, в должной степени. Он поднялся почти до высоты 7925 метров.

Оставшиеся продолжали подниматься, и так как идти было безопасно, то они шли свободно, без веревок. По пути им встретились две небольшие почти горизонтальные площадки, которые были очень удобны для лагеря. Им удалось подняться до 8075 метров. К этому времени ветер усилился настолько, что Финч решил перейти на самую грань вершины, прямо пересекая ее. Он надеялся найти здесь большую защиту от леденящего ветра, чем в том случае, если бы они продолжали идти по ребру грани.

Но путь здесь оказался менее удобным. Угол падения сделался гораздо круче, слои горных пород так располагались, что альпинистам приходилось нырять-то вверх, то вниз. Иногда в некоторых местах между каменными глыбами залегал предательский мелкий снег с обманчивой тонкой корой, которая казалась довольно плотной, но почти никогда не выдерживала тяжести человека. Но Финч, чтобы сохранить время, все еще не прибегал к веревкам; он и Брус пересекали грань независимо друг от друга.

Теперь они двигались почти в горизонтальном направлении, почему их подъем по вертикали был совсем не велик. Но в смысле расстояния они ближе подошли к вершине, и это их ободряло. На высоте в 8230 метров альпинисты направились по диагонали вверх к той точке ребра, которая лежала приблизительно на половине расстояния от них до вершины. В этот момент кислородный аппарат Бруса вдруг испортился. Тогда Финч соединил Бруса со своим так, чтобы тот мог продолжать вдыхание кислорода, установил причину бездействия аппарата и вполне удовлетворительно исправил его.

«Установил причину порчи аппарата и удовлетворительно исправил его», ― одно это было уже подвигом, так как способности человека на высоте в 8300 метров замирают почти до полного их угасания. У человека на такой высоте с трудом, дочти механически работает сознание. Но у Финча сохранилась еще некоторая живость мысли и сила воли, и поэтому он мог починить аппарат. Несмотря на это затруднение, Финч и Брус прошли довольно далеко, но вдруг они почувствовали общую слабость от голода и от изнеможения прошлой ночью в борьбе с ветром. А расстояние до вершины оставалось все еще слишком большим, чтобы можно было иметь хотя бы маленькую надежду подняться на нее. Не было смысла идти дальше, и им оставалось только возвратиться назад. Суровая действительность была против них.

В этот момент высшего напряжения альпинисты находились на склоне Эвереста на высоте в 8300 метров. Что видели они оттуда и как чувствовали себя там? И на этот раз записей сделано очень мало по той простой причине, что сохранившиеся в небольшом количестве активность мысли и внимание целиком поглощались непосредственно стоявшими перед человеком задачами ― движением вверх на гору и спуском вниз. Все, что мог рассказать Финч, сводилось к тому, что было очень много облаков и что Пумори ― эта красивая вершина в 700 метров ― едва была видна и выглядела маленьким наростом вблизи Ронгбукского ледника. Он забыл даже сделать фотографический снимок, хотя камера находилась при нем. Все мысли сосредоточивались в тот момент на возвращении вниз.

Решив возвратиться, Финч и Брус быстро начали спуск. На этот раз они были связаны друг с другом веревкой на случай внезапного перерыва в снабжении кислородом. Продвижение при спуске шло более быстро, хотя также требовалась Осторожность. Около 2 часов пополудни они снова пошли по краю грани и здесь оставили четыре цилиндра. Через полчаса альпинисты пришли к своей палатке, где нашли Тежбира, уютно завернутого во все три спальные мешка и спавшего глубоким сном после крайней усталости. Уже виднелись носильщики, поднимавшиеся сюда, чтобы снести все снаряжение лагеря вниз. Финч и Брус, не беспокоя Тежбира до прихода носильщиков, отправились немедленно на Северный перевал. Они чувствовали слабость и большую надорванность сил. Почти шатаясь, шли они дальше и к 4 часам достигли лагеря на Северном перевале, где Ноэль уже приготовил для них горячий чай и закуску. Через 3-4 часа, чувствуя себя подкрепленными и более сильными, они пошли снова вниз. Ноэль заботливо сопровождал их по крутым снежным и ледяным склонам, почти до горизонтальной поверхности ледника. В 5 ч. 30 м. они были уже в 3-м лагере, пройдя при спуске 1830 метров от самой высокой точки, которой они достигли.

Попытка подняться на вершину снова не удалась. Но этот подъем с кислородом представляет удивительный пример громадного нечеловеческого напряжения. Это образец холодного непоколебимого решения, которое едва ли имеет сравнение.

ЛАВИНА

Итак был совершен еще один великий подвиг альпинизма, установлен новый рекорд высоты, но Эверест все еще оставался непобедимым. Такова была жестокая Действительность, перед которой приходилось стоять лицом к лицу. Эверест все еще был не побежден, а силы экспедиции почти истощились, и не было достаточно сильного резерва. Лучшие альпинисты уже отдали все свои силы на этот подвиг, и трудно было предположить, чтобы один? и тот же человек в течение сезона был способен дважды проявить то величайшее напряжение, которого требует Эверест. Однако альпинисты не могли примириться с мыслью о поражении. Они должны йоги вперед, пока не будут окончательно сломлены. Такова была их позиция после возвращения в основной лагерь.

Из всех альпинистов Сомервелль во всех отношениях оставался наиболее приспособленным. Мэллори страдал оттого, что некоторые части его тела были слегка обморожены, и на его сердце в известной степени отразилось влияние высоты. Нортон также был обморожен и у него ослабело сердце. Морсхэда мучили обмороженные пальцы, и опасались даже, что он может их потерять. Двум последним немедленно нужно было возвратиться в Сикким. Когда же Финч и Джоффрей Брус прибыли в основной лагерь, обнаружилось, что ноги последнего так жестоко обморожены, что он совсем не может ходить. Сам Финч, хотя он и находился в крайней степени изнеможения, уберегся от обмораживания и не повредил себе сердца. Словом в конце мая не осталось уже вполне надежных альпинистов. Струтт также слишком переутомился, Лонгстафф вообще не был уже прежним человеком. Ни Уокфильд, ни Крауфорд не акклиматизировались достаточно для больших высот.

Но сейчас перед наступлением муссонов как раз было время сделать еще одно усилие, если бы состояние выздоравливающих альпинистов немного улучшилось. Но Струтт, Морсхэд, Джоффрей Брус, Нортон и Лонгстафф должны были по состоянию здоровья немедленно отправиться в Сикким. Однако оставалась еще надежда, что сердце Мэллори улучшится и Финч. оправится от своего утомления.

3 июня врач осмотрел Мэллори и нашел его состояние удовлетворительным. Тотчас же решили, что необходимо сделать третью попытку, хотя генерал Брус предупреждал, что не следует подвергать отряд крайнему риску в связи с наступлением муссонов. Мэллори, Сомервелль и Финч должны были составить отряд для подъема, Уокфильд и Крауфорд ― вспомогательный, отряд, который предполагалось оставить в 3-м лагере. Оба отряда снабдили носильщиками в достаточном количестве. В тот же самый день партия достигла 1-го лагеря, но здесь обнаружилось, что Финч не в силах дальше идти. На следующий день он возвратился обратно и присоединился к партии «инвалидов» с Лонгстаффом во главе, отправлявшейся в Сикким. Несомненно Финч уже выполнил полностью свою долю участия, и трудно было бы ожидать от него большего.

В этот же день, 4 июня, показались первые предвестники муссонов: пошел густой снег, и отряд должен был остановиться в том месте, где его застала метель. Альпинисты могли бы возвратиться обратно, убедившись на деле, что муссон уже разразился и что дальше невозможны никакие попытки. Но в тех местах начало муссона не особенно определенно. Выпадает глубокий снег, потом наступает перерыв и некоторое время продолжается хорошая погода, и Мэллори рассчитывал еще на возможность такой хорошей погоды, хотя бы на короткий срок. Описывая этот подъем, 1 говорит, что в поступках их не было намерения бросаться в очевидную опасность и они скорее предпочли бы отступить перед явно рискованным положением, к которому не были готовы, чем потерпеть поражение вследствие общих неблагоприятных условий.

Вторую ночь в 1-м лагере шел снег, но утром 5 июня погода улучшилась, и альпинисты опять решились выступить вверх. Их удивило, что выпавший снег почти не оказал никакого влияния на ледник. Большая часть снега растаяла или испарилась, минуя жидкое состояние, и он покрывал лед только на 15 сантиметров. Пройдя без остановки 2-й лагерь, отряд направился прямо к 3-му. Здесь снег стал гораздо глубже, и весь ландшафт с нависшими по склонам горы тучами окрасился в серые, мрачные тона. Тем не менее разбили палатки. Пока их расставили, они оказались наполовину заполненными снегом и льдом. Запасы продуктов утонули в глубоком снегу и их пришлось откапывать.

Возможно ли было при этих условиях идти дальше? Были ли какие-либо реальные основания предполагать, что на этот раз альпинисты достигнут вершины или поднимутся выше, чем они поднялись в предыдущий раз? В этот вечер такие предположения казались сомнительными. Но на следующее утро погода установилась. Небо прояснилось, и все засияло на солнце. И снова ожили надежды, особенно, когда ветер очистил северо-восточный хребет от снега, и путь по хребту снова казался удобным.

Теперь опять все надежды возлагались на кислород, без которого невозможно было бы устроить второй лагерь выше Северного перевала. А без второго лагеря ― это было хорошо известно ― невозможно было подняться выше, чем уже поднялись. Кислород должен был сделать чудеса. Финч познакомил Сомервелля со всеми деталями механизма, так что Сомервелль мог управлять аппаратами. А те, кто применял кислород, были так убеждены в его действии, что и Мэллори и Сомервелль также поверили в него. Они рассчитывали воспользоваться опытом. Финча. Предполагалось разбить лагерь на высоте 7925 метров, а употребление кислорода начать с 7620 метров.

Но прежде всего нужно было взойти на ледяную стену, ведущую к Северному перевалу. Альпинисты не рассчитывали подняться на перевал в один день, так как количество нового снега было огромно, но они немедленно могли начать передвижение грузов на некоторую часть пути, чтобы использовать хорошую погоду, и в тот же день началась эта работа.

Отряд выступил в 8 ч. утра. Несмотря на сильный мороз ночью, снеговая корка проваливалась под тяжестью тела, и люди погружались в снег до колен почти при каждом шаге. При таких условиях можно было ждать лавин. Но их боялись только в одном месте, на протяжении последних 60 метров по крутому склону, ниже карниза, на котором помещался 4-й лагерь. Там следовало продвигаться с большой осторожностью, испытывая снег, прежде чем пересечь склон. Остальной путь, казалось, не представлял опасностей.

Уокфильда оставили в 3-ем лагере, как вспомогательное лицо. Отряд, поднимавшийся на ледяную стену Северного перевала, состоял из Мэллори, Сомервелля, Крауффорда и 14 носильщиков. Естественно, альпиниста, не имевшие груза, должны были прокладывать путь для нагруженных носильщиков при подъеме по крутому ледяному склону, теперь покрытому снегом. Снег так плотно прилегал ко льду, что можно было подниматься, не вырубливая ступени. В критическом месте, чтобы уменьшить возможность лавин, приняли все меры предосторожности, вырубая канавы в снегу. Но никакого движения снега не было. Пройдя опасное место, дальше продвигались без колебаний. Если снег не начал ползти вниз там, трудно было ожидать этого на более пологом склоне. Выше уже опасности как будто не было.

Но дальше началась борьба с глубоким снегом. Это было очень изнурительно, так как после каждого-вытаскивания ноги требовалась остановка для целого ряда вздохов, прежде чем центр тяжести тела переносился на другую ногу. К счастью погода стояла ясная и тихая. В 1 ч. 30 м. альпинисты находились в 120 метрах от огромной ледяной скалы и всего на 180 метров ниже Северного перевала, на пологом склоне ледяного коридора. Здесь они приостановились на некоторое время для отдыха, пока носильщики, следовавшие за ними на трех отдельных веревках, не подошли к ним. Потом весь отряд двинулся снова вперед также осторожно и конечно, не подозревая опасности. Прошли только 30 метров. Сомервелль шел впереди, двигаясь скорее вверх по склону, чем пересекая его. Последняя партия носильщиков только еще начинала вступать на их следы, когда вдруг все были поражены зловещим, острым, сильным и в то же время сдавленным и как бы мягким звуком, какой бывает при взрыве пороха. Мэллори никогда раньше не слышал такого звука, но он инстинктивно почувствовал, что он значит. В этот момент он увидел, как поверхность снега ломалась и покрывалась морщинами. Потом движущийся снег медленно понес его вниз, увлекая с непреодолимой силой. Он пытался отойти в сторону, чтобы избежать стремительного потока. В течение одной или двух секунд казалось, что он уже гибнет, так как он начал скользить со снегом прямо вниз; в этот момент веревка вокруг его талии натянулась и потащила его обратно. Волна снега прошла через него и погребла его. Казалось, все было против него. Но в это мгновение он вспомнил, что лучший способ для спасения в таких случаях ― это плыть по снегу. Тогда он выбросил руки выше головы и начал, лежа на спине, делать плавательные движения. Он почувствовал, как облегчилось движение лавины через него и затем оно прекратилось. Его руки освободились, а ноги находились уже близко от поверхности снега. После короткой борьбы он стоял на ногах, удивленный и задыхающийся, среди неподвижной массы снега. Но веревка еще была обвязана вокруг его талии: он подозревал, что носильщик, связанный с ним, находился глубоко под снегом. К большому удивлению Мэллори носильщик вынырнул невредимым. Сомервелль и Крауфорд также скоро выбрались. Они испытали то же, что и Мэллори.

На 45 метров ниже виднелась группа из четверых носильщиков, очевидно, остальные находились ниже. Мэллори и его спутники поспешили к ним. Скоро они увидели, что за тем местом, где стояли носильщики, произошел громадный обвал ― упала ледяная скала в 12 метров вышины. Отсутствующие носильщики были, очевидно, снесены ею. Альпинисты быстро обогнули скалу, и их худшие опасения подтвердились. Они поспешно откопали одного человека: он был еще жив и потом оправился. Другого, несшего 4 цилиндра с кислородом на стальной раме, нашли опрокинутым вверх ногами; он еще дышал, хотя находился под снегом около 40 минут. Он также оправился и даже сам смог идти к 3-му лагерю. Остальные семь были мертвы.

Так окончилась трагедией третья попытка штурма вершины: очевидно отряду не следовало в это время подвергать себя риску на склонах Северного перевала. Но легко оценивать события после того, как они совершились. Тогда же все условия казались вполне надежными. К тому же Мэллори и Сомервелль были опытными и очень осторожными альпинистами. Следует допустить, что условия на этот раз вообще были неблагоприятны, но Мэллори и Сомервелль никогда не подвергали отряд безрассудному риску и тем более не стали бы без необходимости подвергать риску жизнь бедных носильщиков, несших тяжелый груз, ибо к этим носильщикам у них, несомненно, было большое чувство уважения и привязанности.

Это несчастье вызвало глубокое сожаление у английских членов экспедиции по отношению к туземцам, отдавшим свою жизнь и честно выполнившим свою роль в этом великом деле. Впечатление, которое произвело это печальное событие на родственников и друзей погибших, а также на все местное население, описано генералом Брусом да нескольких страницах его отчета, и это описание особенно ценно, так как оно раскрывает отношение местных людей к случаям такого рода.

Генерал Брус сообщил о происшедшем несчастии великому ламе Ронгбукского монастыря, который «вообще благосклонно относился ко всей экспедиции». Им немедленно были организованы службы в буддийских монастырях по погибшим для их родственников. Все носильщики и родственники умерших были приняты ламой и получили от него особое благословение. Позднее генерал Брус получил письмо от своего друга магараджи Непала с выражением соболезнования по поводу несчастья с носильщиками. «Мне вспоминается, ― пишет магараджа,- любопытное поверье, которое упорно существует здесь среди народа, и с которым я познакомился уже давно, еще в то время, когда при нашем общем друге, капитане Маннерс Смизе вами был поднят вопрос о разрешении правительству Англии осуществить проект экспедиции через Непал, и этот вопрос обсуждался у нас в совете Барадарс. С точки зрения этого поверья вершина представляется местообитанием бога и богини Шива и Парвати, и всякое вторжение в их уединенное убежище является святотатством, которое влечет за собой ужасные последствия для страны Гинду (Индия) и ее народа. Эта вера или суеверие, назовите его как хотите, так сильна и крепка, что народ приписывает настоящий трагический случай божественному гневу, которого они ни в каком случае не хотели бы навлечь на свои головы каким-нибудь действием».

Так рассматривалось это несчастье тибетцами и непалцами, живущими у Эвереста с северной и южной стороны. Брус говорит о тибетцах, что в них любопытным образом сочеталось суеверие с тонкостью чувств. То же самое, очевидно, он мог бы сказать о непалцах.

Дальше Брус говорит, что среди непалских племен, живущих высоко в горах, а также среди племен Шерпа и Бутиас распространено поверие, что если человек погибает в горах, ― это жертва богу и именно богу этой горы. Далее они верят, что всякого, кому случится быть на этой же самой горе, в том же месте, в тот же день и час, обязательно постигнет та же участь.

Однако несмотря на это несчастье и на эти суеверия, остальные носильщики экспедиции скоро возвратились к обычному бодрому состоянию. Они стояли на очень простой точке зрения, что очевидно время погибших людей пришло. Если бы не наступил момент их смерти, они не умерли бы, он наступил, и они умерли. Трудно добавить что-либо. В этом выражалась их фаталистическая вера. И поэтому они были совершенно готовы присоединиться ко всякой другой экспедиции на Эверест. Если им предначертано умереть, они там умрут, и если, наоборот, это не предназначено, они не умрут. Так просто исчерпывался вопрос.

Несчастье не поразило ни носильщиков ни других местных людей. Как те, так и другие с готовностью предлагали дальше свои услуги для следующей экспедиции, так же как и для этой.

Тем не менее сами участники экспедиции были глубоко взволнованы этим трагическим случаем. Им казалось, что на них, как на альпинистов, легло пятно. Но если бы даже это было и так, Мэллори и Сомервелль два года спустя целиком смыли его на том же самом месте вершины, о чем мы услышим позднее.

ЖИЗНЬ НА БОЛЬШИХ ВЫСОТАХ

Хотя на самую вершину подняться не удалось, но человек дошел до высоты в 8230 метров над уровнем моря, пользуясь только собственными силами без всяких вспомогательных средств. Существует ли жизнь на этих высотах? Достигают ли такой громадной высоты какие-нибудь животные, насекомые или птицы? Это было сомнительно. Правда, два года позднее особый род птиц ― клушицы ― сопровождал экспедиционный отряд до этой же высоты, подбирая остатки их пищи. Но, разумеется, клушицы не летали из-за прекрасных видов или для славы. И это был первый случай в истории мира, что пища была занесена до высоты 8230 метров. Мы убеждены, что раньше ни одна клушица не залетала так высоко. На большую высоту поднимаются грифы; в 1921 г. Уоллостон наблюдал грифа, парящего над Северным пиком на высоте 7620 метров. Но уже на 600 метров выше их не было. И это наибольшая высота, при которой видели грифов. Они не поднимаются выше, чем им нужно; очевидно, для них нет никакой необходимости летать до высоты в 8230 метров.

В 1922 г. человек, как известно, достиг наибольшей высоты своими собственными силами, какой когда-либо достигало живое существо. На собственных ногах он поднялся выше, чем крылатые создания.

Для участников экспедиции представился прекрасный случай изучить, как высоко заходят различные животные. Еще подробнее этот вопрос был исследован натуралистом следующей экспедиции, майором Гингтоном, сотрудником Индийской медицинской организации. Но каждая из трех экспедиций внесла научный вклад в эту область и здесь не лишним будет поделиться полученными результатами.

Преобладающими обитателями высочайших мест земли являются пауки; майор Гингстон находил их на высоте 6700 метров; это были маленькие паучки (Attid spiders) черного цвета, не достигшие взрослого состояния. Они жили по осыпям, заползая в трещины и прячась под камни. Чем они питаются ― является тайной, так как на такой высоте нет ничего кроме голых скал и льда и, разумеется, невозможно говорить ни о растительной ни о какой-либо другой органической жизни. Пчелы, бабочки и различные моли заносятся сюда случайно ветром, но только для пауков эти высоты являются естественным местообитанием: они здесь постоянные жителя ― не мигранты.

Из растений наиболее высоко забирается крошечная аренария (A. musciformis); Уоллостон находил ее растущей в виде плоских подушек в несколько сантиметров ширины, на высоте в 6100 метров. Он нашел также несколько экземпляров злаков, мхов и эдельвейсов на высоте 6100 метров.

Таковы были обитатели самых высоких мест. Среди случайных посетителей, кроме ягнятников, которых Уоллостон видел, как сказано, летающими на высоте 7620 метров, и клушиц, сопровождавших отряд в 1924 г. до 8230 метров, Сомервелль видел клушиц, кружившихся над вершиной Карта-Фу на высоте 7205 метров. Следы зверей, встречавшиеся на снегу на высоте 6550 метров, почти наверное принадлежат волкам, которых видели несколько ниже ― на высоте 5790 метров. На 6400 метров Уоллостон дважды видел удода, летавшего над ледником Карта. Там же летал и небольшой бледно-оперенный ястреб.

У 3-го лагеря (6 400 метров) Гингстон видел клушиц и одну ворону; казалось, их привлек лагерь. Снегирь, которого он случайно встретил здесь, по-видимому, мигрировал через хребет. Другим случайным посетителем был шмель. Следы лисы и зайца Уоллостон видел на высоте 6400 метров, а их самих несколько выше 6100 метров.

Лагерь на леднике Карта (6100 метров) ежедневно посещался ягнятником, вороном, красноклювой альпийской клушицей. Дикие овцы очень обычны здесь между 5180 и 5790 метров. Между 4570 и 6100 метров был встречен новый вид пищухи (Ochotona wollastoni). Мышь, которую не удалось видеть, приходила в палатку и ела пищу на высоте в 6100 метров.

Из растений на высоте 5790 метров в долине Карта были встречены карликовые голубые меконопсисы, множество саксифраг ― крупные сложноцветные, покрытые волосками.

В той же долине на высоте 5485 метров росли крошечные рододендроны (R. setosum и R. Zepidotum) и карликовый голубой, покрытый волосками, дельфиниум (D. brunnoneamm). На этой же высоте Уоллостон видел очень красивого красногрудого Carpodacus roseus. А Гингстон нашел незрелую форму нового рода кузнечика, которая живет на пустынных моренах на высоте в 5485 метров и здесь же встретил большую горихвостку.

При спуске книзу от 5200 метров количество живых существ быстро увеличивается. Из растений в долине Карта по берегам ручьев растет красивая генциана (G. nubigena), имеющая до 6 цветов на одном стебле. Рядом с ней ― душистая маленькая пурпурная и желтая астра (A. heterochoeta) и яркий желтый сенеций (S. arnicoides) со светлыми блестящими листьями. На сухой почве рос змееголовник (Dracocephalum speeiosum). Упоминается также прелестная генциана ― (Gentiana ornata), но к какой высоте она приурочена ― не совсем ясно из описаний участников экспедиции.

На этой же высоте появляется человек. Гингстон рассказывает, что отдельные отшельники добровольно заключают себя в кельи в долине Ронгбук даже на высоте 5200 метров. Здесь же он видел осу-охотника, тибетских зайцев, пищуху; кроме того он нашел панцырь черепахи и встретил бабочку Аполон.

В долине Карта Уоллостоном отмечено несколько видов птиц. Тибетская полярная куропатка (Tetraogallus tibetanus) обычно встречается здесь большими стаями до снеговой линии. У ручьев находили нырков (Oinclus cashmiriensis), а на больших моренных валунах маленьких темно-окрашенных птиц ― крапивников. Снежный вьюрок и восточная горная завирушка считаются постоянными обитателями до снеговой линии. В сентябре на высоте 5200 метров видели нескольких мигрирующих птиц и между ними белохвостого кулика-воробья, ярко окрашенного, и острохвостого кулика (Rostratula capensis), а также городскую ласточку; не раз по ночам слышались крики мигрирующих болотных птиц. Во всяком случае крик кроншнепа был безошибочно узнан.

На высоте около 4900 метров, где находился Ронгбукский монастырь, у основного лагеря Гингстон видел горных вьюрков, коричневую завирушку, стенолазку, воронов, ягнятников, горных голубей и клушиц. Здесь же гнездится большой горный вьюрок и большая горихвостка Гулденстадта. Навозные жуки встречаются на каждой кучке навоза и под трупами животных. Кое-где попадались маленькие осы, занятые работой в глине. Были найдены клопы, а под камнями прятались клещи.

4900 метров почти соответствует высоте вершины Монблана) в Европе, поэтому нет необходимости останавливаться на растительной и животной жизни ниже этой высоты. Интересно только отметить разнообразие живых существ, которое свойственно областям, расположенным выше самой высокой горы в Европе. Гингстон говорит, что животные поднимаются по склонам гор до такой высоты, на которой они могут получить свойственную им пищу, и что они не страдают там от суровых физических условий, перенося холодный ветер и разреженный воздух, если только для них обеспечен достаточный корм. Он полагает, что если бы удалось разбить лагерь на самой вершине Эвереста, галки наверное прилетели бы и туда.

ГЛАВНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ЭКСПЕДИЦИИ

Итак, подняться на Эверест не удалось, необходимо было организовать еще одну экспедицию для этой цели. Каких же результатов достигла вторая экспедиция результатов, которыми могла бы воспользоваться следующая для сокращения своего опыта?

Второй экспедицией сделаны открытия исключительной важности не только для будущей экспедиции, но для всего человечества.

Она прежде всего установила, что человек привыкает к условиям высочайших высот и акклиматизируется. Люди приспособляются к дыханию все более и более разреженным воздухом и к уменьшению кислорода по мере поднятия вверх. Если дух человека, его любовь к риску, его гордость собой, его радость при полном напряжении собственных сил и при обнаружении их перед своими товарищами, его жажда получить одобрение, похвалу и поощрение ― заставляют его подниматься на высочайшие точки мира, то он очевидно находит в себе силы преодолевать всякие условия и случайности, и его тело и разум могут ответить на призыв его духа.

Это открытие, сделанное второй экспедицией, в полной мере подтвердила третья экспедиция. Значение его становится особенно ясным, если мы припомним мнение ученых по этому вопросу, существовавшее до экспедиции на Эверест. Тогда думали, что акклиматизация невозможна выше 6100 метров. Именно: если вы поднимаетесь от 6100 до 6800 метров дважды, то вы чувствуете влияние высоты во второй раз больше, чем в первый. И если вы взберетесь до 6800 метров в третий раз, вы будете чувствовать себя еще хуже. Равным образом, если вы останетесь на высоте 6800 метров два дня, на второй день вы почувствуете себя хуже, чем в первый. И если вы пробудете там три дня, с вами будет еще хуже. Вы уже перейдете границу акклиматизации. Вы не сможете дальше приспособляться к изменяющимся условиям, в которых бы находитесь. Вместо того чтобы преодолеть суровые условия, вы будете побеждены ими. Вы должны принять свое поражение со стороны окружающих материальных условий, вместо того чтобы испытать радость победы над ними.

Таков был печальный взгляд многих ученых до экспедиции. Он вытекал из недостатка уверенности в самих себя. Ученые безгранично верили в свою науку, но по какому-то непонятному побуждению они всегда сосредоточивали свое внимание на физической, химической и механической стороне мира, в частности, на микробах и болезнях, и слишком мало уделяли внимания самому человеку, или лучше сказать ― человеку в целом; и даже в том случае, когда они изучали всего человека, их внимание сосредоточивалось главным образом на теле и преимущественно на теле больном. Обычно они имеют дело с маленьким отвлечением человека, но не с реальным человеком в целом, так же как и с отвлеченной идеей мира, но не с самим миром, и вследствие этого они часто приходят к неверным выводам.

Экспедиция на Эверест, наоборот, установила, что если человек дважды поднимается до высоты в 7000 метров, то во второй раз он меньше ощущает влияние высоты, чем в первый. Этот опыт в данной экспедиции повторялся на людях много раз и даже на больших высотах, чем 7000 метров, и неизменно давал один и тот же результат. В этом отношении экспедиции посчастливилось, так как она имела медика, работавшего в течение нескольких лет перед этим в области физиологии, который сам поднимался высоко на Эверест, до 8200 метров без кислорода и вел записи своих наблюдений.

Говоря о подъеме на Северный перевал, до 7000 метров, Сомервелль пишет: «Я никогда не забуду наш первый подъем по этому проклятому склону, покрытому снегом и льдом; каждый шаг ― это томительная работа, каждый метр ― это тяжелая борьба, пока мы, наконец, не очутились лежащими наверху почти в полном изнеможении». Таково было впечатление от первого восхождения до 7000 метров.

Послушаем теперь, что говорит он о втором подъеме на те же 7000 метров. «После одного из двух дней, проведенных в 3-м лагере (6400 метров), ― пишет он, ― мы снова отправились на перевал. Подъем на него был трудным, но не более того; взойдя на перевал, Морсхэд и я чувствовали себя достаточно бодрыми, чтобы сейчас же отправиться отыскивать путь на Эверест».

Таким образом влияние высоты сказалось на Сомервелле во второй раз меньше, чем в первый. Вот что говорит он о своем третьем восхождении до 7000 метров: «Через день или два мы снова поднялись на Северный перевал; на этот раз мы не испытывали уже ничего неприятного, кроме затрудненного дыхания... за те немногие дни, что мы прожили на высоте 6400 метров, мы, очевидно, приспособились к нашим высотам замечательным образом, и то, что раньше казалось тяжелым достижением, теперь сделалось сравнительно легким».

Из этого следует, что Сомервелль чувствовал влияние высоты все меньше и меньше. Ощущения других вполне согласуются с его собственными. Очевидно, что люди приспособляются даже к высоте в 7000 метров.

И это приспособление организма к условиям высочайших высот дало Сомервеллю физическую силу достигнуть 8200 метров без кислорода. Его опыт, вполне совпадающий с опытом других, доказывает как быстроту акклиматизации, так и ее стойкость. Приспособление к большим высотам вполне возможно и совершается быстро.

Следует отметить еще, что акклиматизация распространяется не только на тело, но и на психику. Тело, без участия сознания, с помощью каких-то подсознательных процессов само приспособляется к меняющимся условиям. Количество красных кровяных телец увеличивается, и несомненно происходят еще другие изменения в организме. Умственные способности также приспособляются. Когда впервые путешественники и носильщики отправились на Северный перевал, им казалось сомнительным, чтобы так или иначе они могли достичь высоты в 7000 метров с тем малым количеством энергии, которое у них сохранилось для подъема вверх. Но достижение этой высоты подняло их настроение. В последующие восхождения они уже мало думали об этой высоте. Носильщики время от времени несколько раз поднимались сюда и спускались отсюда. Ноэль спал здесь три ночи подряд. Мэллори и Сомервелль, Финч и Брус ночевали еще выше. Когда экспедиция отправлялась на вершину, лагерь на высоте 6400 метров рассматривался как операционная база. Возвратившись с вершины, они смотрели на Северный перевал, как на пункт своего отправления. Их мысль поднималась по шкале достижений и акклиматизировалась, как их тело, по отношению к возраставшим высотам.

Но получила ли экспедиция какие-либо доказательства приспособления организма к условиям выше 7000 метров? Да, но немного. Каждому из путешественников только один раз пришлось быть выше. Но носильщики дважды поднимались до 7620 метров. В первый раз было невероятно трудно заставить их идти так высоко. Второй раз они поднимались почти нормально. Это было тогда, когда Финч и Джофрей Брус, застигнутые бурей, сидели в палатке на высоте 7620 метров и могли находиться в опасности. Нозль, который в это время был в лагере на высоте 6 900 метров, призвал одного или двух носильщиков и сказал им: «возьмите эти термосы с горячим чаем и снесите их сагибу Финчу» ― и они тотчас пошли. Ветер свирепствовал, приближались сумерки, и ночь могла наступить раньше, чем они возвратятся. Но носильщики прекрасно выполнили поручение. И это происходило на 300 метров выше той границы, до которой до этого времени достигал человек!

Все это заставляет Сомервелля думать, что теоретически до самой вершины Эвереста нет границы, выше которой невозможно приспособление человеческого организма. Он утверждает, что для достижения вершины уже достаточно приспособление к высоте в 7000 метров и что подъем возможен без применения кислорода. Он думает также, что многие смогут взойти на вершину без вспомогательных средств только благодаря физическим реакциям приспособления в их теле, которые у них произойдут после нескольких дней жизни на высоте в 6300 метров. «Если бы несколько человек прожили на высоте, соответствующей 3-му лагерю в 6400 метров, приблизительно в течение двух недель, совершая небольшие экскурсии до 7000-7300 метров, я не сомневаюсь в том, что они, с физиологической точки зрения, способны были бы взойти на Эверест при благоприятной погоде и отсутствии сильного ветра». Он полагает также, что «лучший метод достигнуть вершины Эвереста ― это послать в наиболее высокий лагерь 9 или 10 альпинистов, которые смогут остаться там некоторое время, совершенно акклиматизироваться, и тогда сделать серию экспедиций на гору ― три или больше, сколько позволит погода».

Очень жаль, что эти выводы не были своевременно приняты в соображение. Автор настоящей книги считает и себя достойным того порицания, которое он таким образом здесь косвенно высказывает по отношению к лицам, ответственным за организацию третьей экспедиции. Но человеческий ум до сих пор еще не освоился с идеей приспособления организма к большим высотам. А в 1923 г. все были поглощены мыслью о необходимости кислорода. Это порицание относится в известной степени также и к Сомервеллю, так как именно он настойчиво побуждал Комитет Эвереста снабдить экспедицию 1922 г. кислородным снаряжением. Поэтому третью экспедицию также снабдили кислородом, как и вторую.

Правда, мы все еще не оценили достаточно того обстоятельства, что раса человеческая очень молода: ее возраст не более полумиллиона лет. Мы находимся еще в стадии испытания и пробы своих способностей. По отношению ко всему миру мы еще не закончили подъемов на высокие горы нашей маленькой планеты и еще продолжаем испытывать, что мы можем делать и куда мы можем идти. Нам кажется трудным в настоящее время вскарабкаться на вершину Эвереста, и мы катимся вниз при первой попытке; но мы не знаем еще наших способностей и в этом случае мы должны взять пример с животных и птиц, которые так смело вверяются своим крыльям, и своим ногам.

Среди результатов, полученных этой и следующей экспедициями, одно обстоятельство заслуживает особенного внимания: человеческие способности растут, и чем больше их упражняют, тем пышнее они развиваются. В этом полное основание для большей веры в самих себя.

ПРИМЕНЕНИЕ КИСЛОРОДА

Некоторое объяснение применению кислорода во время подъема на Эверест можно найти только в одном: в 1922 г. мы еще слишком мало знали о способности человека подниматься выше 7620 метров, и казалось странным не прибегнуть к кислороду, когда для этого имелась полная возможность. Но в результате кислород послужил ядом для экспедиции. Его применение проповедовал главным образом Финч, и в первое время Сомервелль. Трагедия заключается в том, что этот прекрасный альпинист, обладающий выдающимся опытом и ловкостью с его абсолютно непобедимой волей и его жаждой славы мог бы взойти на вершину Эвереста без помощи кислорода. Его ввело в заблуждение мнение ученых, которое господствовало тогда, до экспедиции на Эверест именно, что человек не может жить в разреженном воздухе на крайних высотах. Для Финча, как человека науки, казалось просто глупым отказаться от употребления кислорода. С кислородом, если удастся отыскать способ его доставки достаточно высоко, можно наверное взойти на вершину. Наоборот, почти с такой же уверенностью думали, что без кислорода взобраться на Эверест невозможно. А между тем альпинисты хотели достигнуть вершины во что бы то ни стало. Поэтому очевидный план действий заключался в применении кислорода. Так развертывался логический ход мыслей Финча, а он был ученый и настойчиво проводил в жизнь научные идеи. Ему хотелось применить кислород и, в соответствии со всем его характером, он так проникся этой идеей, что не мог отказаться от нее даже тогда, когда было уже установлено, что люди быстро приспособляются к условиям таких высот, как 7000 метров.

Экспедиция рассчитывала на Финча именно в связи с применением кислорода, а он основывал свои заключения на сравнении результатов двух высоких подъемов, одного без кислорода, 22 мая, и другого с кислородом, 27 мая. «После 6 часов подъема, ― говорит он, ― Мэллори, Нортон и Сомервелль достигли высоты, в 8200 метров, то есть со времени выхода их из последнего наиболее высокого лагеря они поднялись по вертикали на 630 метров, скорость их подъема равнялась 100 метров в час. Место, с которого они повернули обратно, находилось от вершины приблизительно на расстоянии 1700 метров, а по вертикали на 600 метров ниже ее. Их спуск начался в 2 ч. 30 м. пополудни, а в лагерь они пришли в 4 ч. Скорость при спуске равнялась 400 метров в час Немного позже 4 ч. они в сопровождении Морсхэда отправились на Северный перевал, куда прибыли в 11 ч. 30 м. ночи, на этот раз со скоростью 80 метров в час». Дальше он описывает, как встретил их на следующее утро по дороге к 3-му Матерю «в крайней степени изнеможения».

Этот подъем он сравнивает со своим собственным с применением кислорода. 27 мая в 6 ч. утра, проведя перед этим две ночи и день в страшном напряжении, почти без отдыха, он, Джоффрей Брус и Тежбир,. к тому же полуголодные, вышли из лагеря, расположенного на высоте 7 800 метров, окрыленные надеждой достигнуть вершины. Через полчаса Тежбир ослабел и возвратился обратно. На высоте около 8 100 метров Финч и Джоффрей Брус перешли на самую грань Эвереста, сделав 300 метров от последнего лагеря в полтора часа, несмотря на то, что каждый из них нес груз в 18 кило. После этого они мало поднялись вверх, но все же приблизились к вершине. Точка, с которой начался их спуск, находилась от вершины меньше, чем в полкилометра расстояния, а по вертикали около 500 метров. В вертикальном направлении они поднялись только на 91 метр выше, чем партия без кислорода, тем не менее они приблизились к вершине почти в два раза.

Подводя итоги этому сравнению, Финч говорит: «Первая партия организовала лагерь на высоте 7620 метров, провела в нем одну ночь и, достигнув в конечном результате высшей точки в 8224 метра и не дойдя до вершины полтора километра, возвратилась без остановки на Северный перевал. Вторая партия устроила лагерь на высоте в 7770 метров, провела в нем две ночи и почти два дня, поднялась до 8320 метров и, не дойдя до вершины меньше чем полкилометра, возвратилась без остановки к 3-му лагерю». Он отмечает еще, что в смысле погоды отряд с кислородом находился в несравненно худших условиях, чем первый.

Отсюда Финч заключает, что «спор относительно того, уравновешивается ли неудобство тяжелых аппаратов тем преимуществом, которое дает снабжение кислородом, должен быть оставлен, как совершенно беспочвенный», и добавляет, что в каждой будущей экспедиции кислород составит главную часть ее снаряжения.

Все это теперь, может быть, и совершенно верно, и надо считать установленным, что альпинисты могут взойти на Эверест с кислородом, если они будут иметь в достаточном количестве носильщиков, которые понесут не только палатки и все необходимое снаряжение, но и цилиндры с кислородом, и если при этом с аппаратами не случится аварии в пути. Если вообще не останется хотя бы самой слабой возможности подняться на вершину без кислорода, тогда, конечно, необходимо к нему прибегнуть. Но экспедиция 1922г. показала, что имеется полная возможность подняться на Эверест без кислорода. Принимая все во внимание-недостаток носильщиков, дефекты в аппаратах и т.д., получим такие же шансы для подъема без кислорода, как и с ним. Восхождение на Эверест без кислорода будет иметь, конечно, несравненно большее значение, чем при помощи кислорода. Это была бы прекрасная демонстрация перед учеными способностей и приспособляемости человеческого тела. А для обыкновенных людей такой подвиг дал бы гораздо больше удовлетворения, какого им никогда не даст подъем с кислородом.

Если опыт экспедиции 1922 г. доказал что-либо, то прежде всего он установил, что на Эверест возможно подняться как с кислородом, так и без него, но что нельзя взойти на вершину Эвереста, не сделав предварительно выбора между этими двумя методами и не остановившись на одном из них без всяких колебаний. Мысль альпиниста не должна двоиться. К Эвересту он должен подходить с цельной мыслью, и его план должен быть совершенно прост.

Два соображения высказывались против употребления кислорода. Первое, что еще не изобретены действительно удобные аппараты. Второе,- и более важное ― кислородные цилиндры и аппараты должны занять носильщиков, которые иначе были бы использованы для переноса палаток и остального снаряжения, а количество носильщиков на высотах всегда ограничено. И если один метод требует носильщиков меньше, чем другой, предпочесть следует первый.

Восторженные ученые, желая во что бы то ни стало продемонстрировать способ употребления кислорода, могут отправиться на Эверест с неуклюжими аппаратами, вскарабкаться по его склонам и даже, может быть, сидеть на самой вершине, вдыхая кислород.

Но если человек хочет знать объем и силу своих способностей, он должен рассчитывать только на свои собственные силы. Он может взять цилиндр с кислородом для медицинских целей, как он взял бы бутылку водки, но он не должен зависеть от него. Весь наш опыт показывает, что человек имеет полное основание доверять самому себе.

Сомервелль говорит, что к концу экспедиции он чувствовал себя «вполне хорошо на 8230 метров». Носильщики несли груз до 7620 и даже 7770 метров; можно было надеяться, что они донесут маленькую палатку и до 8230 метров. Если это будет выполнено, тогда два альпиниста, чувствующие себя «вполне хорошо», смогут сделать оставшиеся 610 метров без кислорода. И если это удастся, то это будет подвиг гораздо более значительный; он даст большое удовлетворение и радость. Он покажет, что сами по себе условия больших высот не могут помешать человеку взобраться на гору какой угодно высоты.

Сторонники кислорода могут заявлять, что, если бы экспедиция сосредоточила свое внимание на кислороде и только на нем одном, Эверест был бы уже побежден. Возможно, что это так. Но если бы они действительно были правы, мы не сделали бы самого ценного открытия, что люди приспособляются к условиям высочайших высот. Мы недооценили бы того факта, что человек, упражняя свои способности, увеличивает их. И мы впали бы в еще большую зависимость от внешних возбудителей вместо того, чтобы опираться на свою собственную природную энергию при восхождении на высокие горы. Мы никогда, может быть, не узнали бы, какие возможности заключаются в нас самих. Известная отрасль науки получила бы некоторые Достижения, но человек потерял бы возможность узнать самого себя.

Это был урок, который мы не имели до экспедиции 1922 г. и который нам окончательно дала третья экспедиции.

Мы все еще колебались между верой в себя самих и верой в кислород; мы слишком полагались на то, что для нас может сделать физика и химия, и очень мало рассчитывали на свои силы. Поэтому следующая экспедиция также была снабжена кислородом.

Но, как мы увидим, это была ужасная ошибка. Она усложнила план атаки Эвереста, который всегда должен быть наиболее простым. Она изменила назначение носильщиков, которых важнее было использовать для подъема палаток и пищевых запасов, чем цилиндров с кислородом.

Впрочем, ошибки прошлого видеть легко, но тогда казалось прямо смешным не иметь с собой кислорода, по крайней мере про запас. И даже теперь все еще есть поклонники кислорода, рекомендующие его применение.

ДРУГИЕ ВЫВОДЫ ИЗ ОПЫТА ВТОРОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

Необходимо организовать два лагеря выше Северного перевала, один на высоте 7620 метров, другой ― 8230 метров для восхождения без кислорода, ― таково было заключение экспедиции. Подъем на вершину должен быть очень медленным, как бы ни были сильны альпинисты и как бы хорошо они ни акклиматизировались. Необходимо делать несколько вдохов после каждого шага. Можно сэкономить много сил, сохраняя равновесие и устойчивость и двигаясь ритмически. Однако, несмотря на все эти меры предосторожности, подъем на последние 610 метров не может быть больше 21 метра в час. Выход ранним утром на вершину в этих больших высотах почти невозможен. Когда удастся достигнуть вершины, необходимо иметь в своем распоряжении время для возвращения обратно, если возможно до Северного перевала. Спуск совершается в три раза быстрее подъема. Но для него следует иметь в запасе 4 или 5 часов. Пункт отправления на вершину должен быть возможно ближе к 8230 метрам. Необходимо также иметь носильщиков для переноса груза даже до этой ужасающей высоты, если альпинисты рассчитывают достигнуть вершины.

Другое заключение, на основании экспедиционного опыта, касалось возраста альпинистов, участвующих в подъеме на вершину. Они должны быть не слишком стары, не свыше 40 лет или лучше около 30 лет, так как в большем возрасте затрудняется акклиматизация. Это был очень ценный вывод, потому что до сих пор не знали, какой возраст удобнее ― более молодой или более пожилой. Казалось, что люди старшего возраста в некоторых отношениях лучше подходят для этой ветры там постоянны. Они так часто дуют и с такой бешеной силой, что альпинисты склонны считать их в тех областях за нормальное явление. Трудно сказать, в какое время года они особенно свирепствуют. Но в течение того короткого периода, когда там вообще были возможны подъемы, альпинисты не могли позволить себе выжидать безветренных дней. Если только ветер не переходил в ураган, они отправлялись в поход на вершину, все равно, было ли ветрено или тихо. Но если это так, путешественники и носильщики должны быть снабжены платьем, возможно более непроницаемым для ветра, какое только вообще может быть. Необходимы также палатки, по возможности не пропускающие ветра. Правда, нет такого материала, кроме разве твердой стали, который был бы совершенно непроницаем для ветра на Эвересте. Но для материалов существует различная степень проницаемости, и необходимо выбрать наименее проницаемый, если только он достаточно прочен и удобен для перевозки.

Таковы ценные выводы, полученные экспедицией, и если следующая экспедиция использует их, ее успех, несомненно, будет более вероятен.

ТРЕТЬЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

СОСТАВ УЧАСТНИКОВ И СНАРЯЖЕНИЕ

Перед географическим обществом возникла задача организовать третью экспедицию.

Но на этот раз условия были лучше, так как решили не посылать экспедицию в следующем 1923 г., но отложить ее до 1924 г. К этому времени в Комитете Эвереста произошла смена председателя. Наступила очередь для президента Клуба альпинистов занять место председателя Комитета. В это время президентом Клуба альпинистов был сам генерал Брус. Таким образом он мог соединить в своем лице председателя Комитета Эвереста и начальника экспедиции, что несомненно, являлось удачной комбинацией.

Но не так легко было решить вопрос о заместителе начальника, которому предстояло повести отряд на самую вершину. Полковник Нортон был бы очень подходящим человеком для этой роли. Он был еще достаточно молод для высоких подъемов, владел индусским языком и хорошо знал горцев. К тому же, как командир батареи и штабный офицер, он имел организационный и административный опыт. Но Нортон состоял теперь штабным офицером в Дарданеллах, и поэтому было сомнительно, сможет ли он примкнуть к экспедиции. Однако затруднение скоро отпало: военные власти в Англии поддались убеждению, и Нортон присоединился к экспедиции.

С участием Мэллори вопрос обстоял сложнее. Оно, конечно, являлось в высшей степени желательным, но возможно ли было снова просить его? Если к нему обратиться с приглашением, он не сможет отказаться. А между тем имел ли право Комитет вынуждать у него согласие? Он был семейным человеком и уже дважды принимал участие в экспедиции. Два раза его жизнь подвергалась опасности, один раз тогда, когда погибло семь человек носильщиков. Он, несомненно, уже внес свою долю участия, и внес ее с большим благородством. Мог ли Комитет просить его о большем? С другой стороны, его можно было глубоко оскорбить, не предложив ему снова участвовать в экспедиции, ему, который перенес все тяжести похода. Разве он не был бы жестоко обижен, если бы его обошли? Создавалось сложное положение. Тогда к нему направили чуткого человека, которому поручили узнать действительное настроение Мэллори. Комитет испытал чувство глубокого удовлетворения, когда узнал, что он снова хочет принять участие в восхождении на Эверест. После этого ему сделали официальное приглашение, и, к радости и успокоению Комитета, Мэллори с удовольствием его принял.

Сомервелль также мог присоединиться к экспедиции, чему все были рады. Он, как искусный хирург, приобретший большой опыт в последней войне и пользовавшийся широкой популярностью, мог бы создать себе большую практику в Англии. Но его влекло отдать свое хирургическое искусство народу Индии, и поэтому он еще раньше присоединился к комиссии, отправлявшейся в Южную Индию. Таким образом он был, можно сказать, под рукой у экспедиции.

Желательно было также привлечь еще одного члена экспедиции ― Джоффрея Бруса. Он не был еще тренированным альпинистом. Но последнее время он находился в Швейцарии и научился многому тому, что мог получить только от опытных альпинистов в Альпах.

Среди новых членов наиболее ценным был Оделль, геолог по специальности. Для предыдущей экспедиции, как бы он ни был ей нужен, он не мог оставить своих занятий. В настоящее время он был свободен для подъема на Эверест. Он находился в Персии, но мог отправиться в Индию через несколько месяцев. У него было прекрасное сложение, выраженное в совершенных линиях теле. Он был опытным альпинистом и имел спокойный ровный характер, в основе которого лежала твердая воля.

Совершенно другого характера был Бентлей Битгам. В нем не было сосредоточенной пылкости Мэллори, но в нем непрерывно кипела и бурлила сила энтузиаста. Кроме того, он принадлежал к опытным альпинистам и совершил не мало больших подъемов в Альпах. По профессии он был педагог.

Третьим новым членом был инженер Газард. Он совершил много рекордных подъемов в горах, служил в Индии, как сапер, и знал многие ее запросы.

Последним, присоединившимся к экспедиции, был Андрей Ирвин, молодой человек, всего двадцати двух лет.

Ему не пришлось тренироваться в Альпах, что было бы очень желательно. Но Логстафф и Оделль видели его во время Оксфордской экспедиции на Шпицберген в 1923 г. и очень рекомендовали его для экспедиции на Эверест. Он дважды участвовал в оксфордской гребле, для чего, как известно, необходимо прекрасное физическое сложение, хотя, может быть, для восхождения на Эверест он был слишком тяжел и в этом отношении уступал Оделлю. Его юность говорила также против него; впрочем, по этому вопросу еще не было авторитетного мнений, так как никто не знал, каковы границы лучшего возраста для альпиниста. В молодости быстрее акклиматизируются, хотя, с другой стороны, этому возрасту еще не свойственно большое напряжение.

И если Ирвин не владел опытом альпинистов, как другие, и если его молодость не являлась преимуществом, во всяком случае его характер и здравый ум как нельзя более соответствовали условиям экспедиционной жизни, что он уже сумел доказать в предыдущей Оксфордской экспедиции. Он относился к тем людям, которые сразу становятся в экспедиции своими и способствуют ее успеху, вполне отождествляя себя с нею. Обыкновенно такие люди естественно и привычно делают как раз то, что является лучшим для данного момента, не думая о своих собственных интересах, но целиком проникаясь успехом дела. Он был сообразительным человеком, весь отдавался делу и, несомненно, имел склонность к мелким механическим изобретениям. В это время он готовился в Оксфорде к получению ученой степени. Но он обещал так много и в такой степени уже обнаружил свои способности, что ни у кого не возникало сомнений в том, что его интересно испытать в условиях экспедиции.

В Индии присоединились другие члены экспедиции, на которых должна была лечь большая ответственность. Необходимо было иметь человека, который бы хорошо знал индусов и мог бы руководить их работами на пространстве между основным лагерем и самой вершиной. В предыдущую экспедицию эту обязанность нес капитан К.Ж. Моррис, но теперь он не мог участвовать в экспедиции. Его место занял Шеббир из лесного департамента Индии. Он хорошо знал горцев и умел устанавливать с ними хорошие нормальные отношения.

Наконец в качестве медика и натуралиста для экспедиции был выбран майор Р.В.Г. Гингстон, из медицинского ведомства Индии. Он не принадлежал к альпинистам в истинном значении этого слова, да его и не предназначали для подъема. Но он путешествовал по Памиру, этой «Крыше света», и поэтому был знаком с условиями, характерными для Тибета, так как между этими областями существует большое сходство. И как должностное лицо медицинского ведомства Индии, он привык иметь дело с туземцами. Его знали как веселого товарища и увлекающегося натуралиста. Он обещал быть достойным преемником Уоллостона и Лонгстаффа.

Таков был состав третьей экспедиции на Эверест. Но каким образом она финансировалась? Это был волнующий вопрос, так как тем или иным способом предстояло добавить к уже имевшейся сумме около десяти тысяч фунтов стерлингов1. Эту сторону устроил капитан Ноэль благодаря своей предприимчивости и необыкновенному воодушевлению, которое он внес в это дело. Хотя он сам и не принадлежал к альпинистам, но, может быть, больше других страстно желал увидеть осуществление подъема на Эверест. Он выдвинул план установить право экспедиции на кинематографические и фотографические снимки, это право дало бы экспедиции возможность реализовать их. В финансовом отношении его поддержал Арчибальд Неттлфольд. Собственно говоря, только благодаря этим двум лицам осуществилась третья экспедиция.

Получив разрешение от тибетского правительства для проезда третьей экспедиции через его страну, обеспечив финансирование и сформировав отряд, экспедиция должна была еще закупить продукты и снаряжение, запаковать их и отправить. Казалось, что после опыта двух предыдущих экспедиций сделать это очень просто, но полного совершенства в организации и снаряжении экспедиции достигнуть никогда нельзя. Поэтому капитану Нортону вместе с другими членами экспедиции пришлось порядочно посидеть и обдумать те улучшения, которые еще можно было сделать. Результаты экспедиционного опыта трех экспедиций заслуживают изложения, и, может быть, как раз здесь наиболее подходящий момент для этого.

Нортон полагал, что при выборе членов экспедиции ее начальнику должно принадлежать последнее слово. Ему предстояло с ними жить и работать, и на нем лежала главная ответственность. Поэтому окончательный выбор должен принадлежать ему. Нортон считал также, что главный план экспедиции на Эверест следует выработать в Англии, до отъезда. Это точка зрения очень интересна. Можно было думать, что для этой цели Тибет является лучшим местом, чем Англия. Однако Нортон полагал, что объем снаряжения, количество носильщиков и запаса пищи для альпинистов, предназначающиеся для высоких лагерей, в очень сильной степени зависят от принятого плана. Второе обоснование заключалось в том, что в Тибете, в силу его тяжелых, климатических условий, угнетающих и раздражающих человека, было бы трудно придти к определенному соглашению. Другими словами, на высоте в 4500 метров при температуре близкой к нулю и при постоянных завываниях ветра люди становятся раздражительными и поэтому создать спокойную обстановку для организационной работы очень трудно.

Это обстоятельство отмечается также членами тибетской миссии 1903 г. Но против выработки плана в Англии выдвигалось возражение, а именно, что некоторые видные члены экспедиции в это время отсутствовали. Так, Сомервелль находился в Южной Индии, Оделль в Персии и Джоффрей Брус в северной Индии. Но многие вопросы можно было разрешить письменно, и во всяком случае общий масштаб экспедиции мог быть установлен и в Англии.

Далее Нортон предложил, чтобы начальником комиссии по снаряжению экспедиции был наиболее выдающийся член отряда, участвовавший в предыдущих экспедициях. Он должен быть ответственным лицом, следящим за всеми отделами экспедиции и наблюдающим за своевременным выполнением работ. Кроме того все экспедиционное снаряжение должно быть готово за три или четыре месяца до его отправки, с. таким расчетом, чтобы оно могло быть надлежащим образам проверено.

Морсхэд, Мэллори, Сомервелль, Нортон

Палатки экспедиции казались вполне удовлетворительными ― комплект их состоял из палаток Уимпера, обыкновенных и легких палаток Мида. Сам Нортон, изобрел очень удобную обеденную палатку, постоянно употреблявшуюся при переходе через Тибет и в основном лагере.

Начальнику экспедиции предлагалось еще иметь современный парадный костюм для визитов к официальным представителям тибетского правительства. Последние на приемах неизменно были одеты в лучшие китайские шелка. Возможно к тому же, что большинство из них до сих пор никогда не видело европейцев, поэтому тем больше начальник экспедиции должен был иметь парадную внешность в официальных случаях.

Рекомендовалось также взять в экспедицию книги, и это мнение Нортона поддерживалось многими. Книги отвлекают внимание от неудобств и других тяжелых сторон во время путешествия и поддерживают бодрое настроение. Они неоценимы в этих условиях. Прочитанные книги вспоминаются во время путешествия; ум становится тогда восприимчивей.

Джоффрей Брус дал полезные указания относительно снаряжения носильщиков. Майор Гингстон обратил внимание на медицинское оборудование экспедиции и его упаковку, причем он предпочел для упаковки ящики Конго и снабдил футлярами хирургические инструменты, введя в них некоторые изменения и добавления. Кроме того он предложил, чтобы та часть медицинских приборов и медикаментов, которая предназначалась для высоких лагерей, была упакована в особые ящики еще в Англии для каждого лагеря отдельно, сообразно с его высотой. Сомервелль высказал свои соображения по поводу снаряжения альпинистов для высоких лагерей ― о палатках Мида, ледорубах, веревках, кошках для подошв, веревочных лестницах, спальных мешках, пище, примусах, о твердом спирте, в качестве горючего материала, термосах, научных инструментах и т.п. Оделль предложил применить более легкие аппараты для кислорода с общим весом, если возможно, от шести до девяти кило. Если запасные цилиндры удастся поднять высоко на вершину, каждому альпинисту нужно будет нести не более двух цилиндров. Шеббир взял на себя вопрос о транспорте через Тибет. Битгам дал указания относительно упаковки провизии. Специальные ящики с провиантом для высоких лагерей должны быть посланы из Лондона уже запакованными, этим будет избегнута упаковка их в Тибете. Ящики, содержащие полный комплект провизии для потребления в пути, должны быть упакованы в Лондоне и занумерованы так: A1, A2, A3 ― B1, B2 В3, ― C1, С2, С3 и т.д., причем содержимое всех ящиков под буквой «А» однородно, но отличается от содержимого ящиков «В» и т.д. Их следует употреблять в порядке A1, B1, C1, D1, A2, и т.д., при этом способе будет избегнуто повторение одних и тех же продуктов, ― другими словами, удастся избежать того однообразия в пище, которое всегда убивает аппетит. Сахар, молоко, пастила и чай, по его мнению, потребляются скорее всего.

Все эти детали можно найти в шестой части «Борьбы за Эверест» ― «Организация экспедиции», капитана Нортона (экспедиция 1924 г.).

Но гораздо более важным пунктом в снаряжении экспедиции был вопрос о снабжении кислородом: следует ли брать с собой кислород или нет? К несчастию, вопрос был решен положительно, и автор настоящей книги также принимал участие в этом решении. Степень приспособляемости человека, или его акклиматизация, тогда не была еще изучена в достаточной степени. Сомервелль отсутствовал и не мог заразить своей верой в приспособляемость человека, как это он сделал в 1922 г., когда убедил применить кислород. Употребление кислорода уже дало возможность людям подняться до 8200 метров. Тогда казалось, что, может быть, это единственный способ достичь высоты в 8840 метров. Гораздо лучше всегда иметь его на подмогу. Таковы были аргументы в пользу кислорода, и экспедицию снабдили кислородными цилиндрами и громоздкими аппаратами.

ОТ ДАРДЖИЛИНГА ДО РОНГБУКА

Брус и Нортон отправились в Индию впереди всей партии и прибыли в местечко Дели 18 февраля 1924 г., где все тот же лорд Раулинсон, верховный начальник Индии, оказал им всяческое содействие. Сын прежнего президента Географического общества, он живо интересовался экспедицией. Так, он помог капитану Джоффрею Брусу присоединиться к экспедиции и предоставил в распоряжение Бруса четырех унтер-офицеров из полка гурков.

В Дарджилинге 1 марта собралось ядро экспедиции ― генерал Брус, Нортон, Джоффрей Брус и Шеббир. Шеббир был новым членом экспедиции. «Он с жадностью набрасывался на работу, и в его присутствии не могло быть и речи о каких-либо затруднениях», ― говорил о нем Брус. Его пригласили заведовать транспортом, и с его помощью приготовления пошли быстрее.

Гибель семи носильщиков в предыдущей экспедиции совсем не отразилась на отношении местного населения к англичанам. Много горцев из племени Шерпас, Ботиас и других приходили к ним, желая получить работу. Некоторые из них участвовали уже в двух предыдущих экспедициях. Около трехсот человек предложили свои услуги сами, семьдесят были приглашены. В качестве переводчика снова пригласили Карма Поля вместе с его помощником Гиальджен. В помощь натуралисту Гингстону взяли одного из племени Лепхас, этих застенчивых, милых жителей Сиккима, которые являются такими удивительными собирателями материала для коллекций.

Вскоре начали прибывать другие члены экспедиции ― Сомервелль из Траванкора, Оделль из Персии, Гингстон из Бандада и, наконец, Мэллори, Ирвин, Битгам и Газард из Англии. Таким образом, собрались все участники экспедиции под начальством бодрого Бруса, который снова находился в привычных ему условиях среди горцев и величайших гималайских вершин впереди. В это время Ноэль делал приготовления для кинематографической съемки экспедиции.

25 марта покинули Дарджилинг, рассчитывая прибыть в основной лагерь у Эвереста к 1 мая, чтобы иметь в своем распоряжении до начала муссонов весь май и значительную часть июня для перехода через Восточный Ронгбускский ледник и подъема на вершину.

Как правило, при переходе через Сикким чудесные вершины, которые возвышаются здесь над всей страной, почти никогда не видны. Канченюнга обычно скрыта за ближайшими хребтами. Когда же вы поднимаетесь на тот хребет, с которого она должна быть видна, почти всегда ее окутывает туман. Но на этот раз перед Брусом открылся исключительный вид. С малого Капупского перевала он увидел весь массив горы Канченюнга. Она не бросалась в глаза кричащей яркостью своих острых холодных очертаний; на этот раз ее окутывала та особенная, придающая какую-то таинственность, дымка, которая так характерна для этой области, ― дымка темно-голубого и фиолетового оттенков, дающая даже грандиозным горам воздушный характер. Нижние склоны ее погружались в синеву, тогда как все выше снеговой линии казалось, по словам Бруса, резко отделенным от земного основания, и как бы плавало в воздухе.

Это было видение, которое вознаграждало альпиниста за неудобства и тяжелые условия путешествия.

Лагерь на южном склоне Гималаев

И человек, который бывал в горах и боролся за достижение больших высот, лучше оценит это эфирное видение, чем те, которые любуются горами только на расстоянии.

Экспедиция прибыла в Фари, согласно первоначальному плану, в надлежащее время и здесь, на границе Тибета, сделала соответствующие приготовления для перехода через него. Все палатки были расставлены и просмотрены, запасы рассортированы. Энтузиаст Гингстон осмотрел всех членов экспедиции, чтобы установить их физическое состояние. Брусу пришлось выдержать большую борьбу с Дзонгпеном относительно оплаты рабочих. Как большинство тибетских чиновников, Дзонгпен был хорошо воспитан, но он был слабоволен, скуп и жаден; он находился, по словам Бруса, в руках своих подчиненных, которые представляли грубую толпу негодяев; совершенно ясно, что они брали на себя определенную работу не из-за желания помочь делу.

Но в Фари имеется телеграф с Лхассой. А телеграфные сношения с Лхассой помогают очень хорошо. Учитывая это, Брус послал телеграмму в Лхассу, жалуясь на отношение Дзонгпена. Прибегнув к такой мере, Брус достиг нужного ему соглашения.

Из Фари экспедиция выступила в очень бодром настроении, ― но вскоре она испытала большое огорчение. При освидетельствовании здоровья членов экспедиции в Фари, Гингстон нашел Бруса в лучшем состоянии, чем при отъезде из Лондона. Но при переходе через перевал в самом Тибете экспедиция испытала ужасный ветер, который всегда бывает там. И в ближайшее же утро Брус слег в припадке жестокой малярии, настолько сильной, что его немедленно отправили обратно в Сикким. Руководство экспедицией Брус передал Нортону.

Это было тяжелым ударом для Бруса, так как все его интересы в течение нескольких лет сосредоточивались на экспедиции на Эверест. И если он по своему возрасту не мог принять непосредственного участия в восхождении, то он мог в основной базе организовать самый подъем и поддерживать бодрое состояние поднимающихся. Теперь он должен был возвратиться обратно, уйти как раз тогда, когда он мог быть наиболее полезным. Несомненно, ему было очень тяжело, и его уход являлся серьезным вопросом для экспедиции. Организационную сторону могли выполнить, может быть, так же хорошо и другие, да и в значительной степени она уже была налажена. Но никто не мог создать того бодрого настроения, которое умел вызывать Брус. Его следует сравнить, может быть, с вулканом, разражающимся постоянными взрывами бодрого веселья и такой неугомонной шутливости, что никакое несчастье не в состоянии было подавить его. Это свойство его характера являлось очень ценным для англичан, но оно имело в десять раз большее значение для туземцев. Из основного лагеря он излучал бы столько бодрости и здорового веселья, что оно заражало бы всю экспедицию. И в данных условиях это было крайне необходимо.

Итак, Нортон принял от Бруса руководство экспедицией. В одном отношении в этом было преимущество. Нортон и раньше поднимался на высокие горы и теперь должен был войти в число альпинистов. Этого преимущества Брус не имел. Правда, Нортон не знал так хорошо туземцев и Гималаев, как их знал Брус, но он был еще достаточно молод, чтобы быть хорошим альпинистом.

Нортон так же, как и Брус, обладал тем качеством, которое имеет неоценимое значение вообще для каждого члена экспедиции, но особенно важно для начальника ее. Лучше всего оно выражается в таких фразах: «отечество выше всего», «корабль на первом плане» и в данном случае могло быть выражено как «вершина прежде всего». Рассуждения Нортона в этом отношении были аналогичны рассуждениям одного великого полярного исследователя ― не англичанина: «Главное бремя ответственности лежит на мне. Поэтому мне должна принадлежать слава, и я имею право просить других принести себя в жертву, чтобы создать лучшие условия для достижения вершины». Есть что-то красивое и разумное в этом обосновании. Руководитель экспедиции несет ответственность. На него падает позор в случае неудачи и слава в случае успеха. Нортон имел в виду прежде всего достижение вершины, а кто достигнет и на чью долю выпадет личная слава ― это уже второй вопрос. Он сам готов был принять участие в подъеме. Но войдет ли он в состав той окончательной партии, которая будет подниматься на Эверест, он предоставил всецело решить двум более компетентным альпинистам, именно Мэллори и Сомервеллю.

Такая постановка вопроса, в основе которой лежало желание общего блага, приподняла настроение среди участников экспедиции. Если бы Нортон принял противоположную тактику и просил только других принести себя в жертву, они, несомненно, сделали бы это. Но едва ли у них был бы тот энтузиазм, который охватил их, когда решение вопроса об участниках подъема было предоставлено им самим. Как отнесся к этому Мэллори, которого это касалось больше других, так как он участвовал во всех трех экспедициях и сам открыл путь к Эвересту, к счастью, сохранилось в его письмах. В письме от 19 апреля 1924 г. к одному из членов комитета Эвереста он пишет: «Очень трудно изложить в письме, насколько хорошего руководителя мы имеем в лице Нортона. Он знает все мелочи от «а» до «зет», всюду чувствуется его глаз, со всеми он приветлив, и все мы чувствуем себя счастливыми. Он всегда полон интереса и никогда не теряет достоинства; страстный любитель смелых приключений, он до смерти хочет состязаться с партией, которая не будет применять кислорода. Он сказал мне (и я говорю вам это по секрету, так как уверен, что вы не будете об этом болтать), что, когда наступит время, он предоставит мне и Сомервеллю решить, следует ли ему принять участие в подъеме на Эверест. Не правда ли, это действительное самопожертвование для Эвереста?».

Эти показания Мэллори особенно ценны, так как он очень чутко относился к Нортону, как к начальнику. Мэллори имел высшую репутацию альпиниста и был связан с экспедициями на Эверест с момента их возникновения. Он поступил бы только по-человечески, если бы думал, что он, а не Нортон, должен быть начальником экспедиции. Следует отметить также, что Нортон действовал так, совершенно стушевывая себя, в то время когда все члены экспедиции были вполне уверены в успешном ее исходе. Сам Мэллори в этом же письме говорит, что на этот раз достаточно будет одного подъема. Он полагал, что они возьмут Эверест при первом же восхождении. Следовательно, честь подъема достанется первой партии, и вполне естественно, что каждый хотел быть в ней.

С этого времени началось серьезное обсуждение плана атаки. Экспедиции пришлось задержаться в Камба-Дзонг на четыре дня в ожидании транспорта, и это время употребили для исчерпывающего обсуждения вопроса. Казалось, что совершить подъем очень просто; но он осложнялся двумя факторами, не говоря уже о совершенно неопределенном ― погоде. Первый ― необходимость организовать «кислородную» партию так же хорошо, как и «бескислородную», второй ― чтобы в той части подъема, в которой применялись носильщики, участвовал кто-либо, владеющий индусским или непалским языком.

Еще раньше Нортон составил план подъема и передал его членам экспедиции для обсуждения. Мэллори не согласился с некоторыми положениями.

Еще в Дарджилинге Брус обсуждал план. Но даже в Камба-Дзонг соглашение все же не было достигнуто. И только в местечке Тинки-Дзонг план удалось развить окончательно, и он получил всеобщее одобрение. Мэллори, который принимал участие в его разработке, так излагает его:

а) А и Б с пятнадцатью носильщиками отправляются из 4-го лагеря на Северный перевал, устраивают там 5-й лагерь на высоте 7500 метров и возвращаются обратно.

б) В и Г из «бескислородной» партии идут в 5-й лагерь также с пятнадцатью носильщиками, из которых семь несут груз. Последние, оставив свой груз, спускаются, в то время как другие восемь ночуют в 5-м лагере.

в) В и Г, взяв с собою этих восемь носильщиков, отправляются на следующий день устроить 7-й лагерь на высоте 8200 метров.

г) Д и Е, снабженные кислородом, в день отправления партии «в» выходят из 4-го лагеря с десятью носильщиками без груза в 5-й лагерь; отсюда они берут пищевые запасы и кислород, предварительно выгруженные в 5-м лагере, несут их приблизительно на 300 метров выше и организуют 6-й лагерь на высоте 7950 метров.

д) После этого в ближайшее утро отправляются две последние партии, надеясь встретиться на вершине.

Главное достоинство этого плана, по мнению Мэллори, заключалось в том, что обе партии могли поддерживать друг друга; кроме того, устройство лагерей происходило без истощения сил у запасных альпинистов, так как от А и Б не требовалось особого напряжения сил; 6-й лагерь при этом способе организовывался без особого утомления носильщиков. В том случае, если бы первая попытка не удалась, возможно было бы выбрать из всех альпинистов четверых, годных для второго подъема при уже устроенных лагерях.

Это был простейший план, который удалось выработать после продолжительных обсуждений. Но даже после такой тщательной разработки невозможно было сказать, кто же персонально будет скрываться под этими буквами: А, Б, В, Г, Д и Е! Определенна можно было говорить только о тех, кто владеет непалским языком и умеет пользоваться кислородом. Но если этот план и был наиболее простым, то уже одно применение кислорода неизбежно усложняло его.

Бедный Мэллори мучился, отыскивая способ, как сгруппировать альпинистов в различные пары и весь подъем разделить на две части так, чтобы лучшим способом обеспечить успех всего дела. Он полагал, что бескислородный подъем более интересен. Всегда его любимым планом было восхождение именно в этой партии, при условии организации двух лагерей выше Северного перевала. И поэтому он очень разочаровался, когда при группировке партий оказалось, что он должен быть в «кислородной». Решили, что одной партией будет руководить Сомервелль, другой ― Мэллори. Его выбрали в «кислородную» партию, так как предполагалось, что подъем в ней будет менее утомительным и что он в случае необходимости сможет помочь другой партии и будет ответственным лицом при спуске. Сомервелля же выбрали для «бескислородной» партии, так как предыдущие подъемы показали, что он скорее выздоравливал и через короткий срок был снова способен работать. Мэллори был в отчаянии от того, что сами обстоятельства так неблагоприятно сложились для него. Он утешался мыслью, что победа Эвереста должна стоять на первом плане, а его личные переживания на втором. Его роль, во всяком случае, достаточно интересна, и, может быть, думал он, с кислородом будет больше шансов достигнуть вершины.

Или Нортон, или Газард, смотря по тому, который яз них окажется ко времени подъема более приспособленным, пойдет с Сомервеллем, а Ирвин ― с Мэллори, так как Ирвин обнаружил большую изобретательность и техническую сноровку в ремонте кислородных аппаратов. На Оделля и Джоффрея Бруса возлагалась большая ответственность быть в 5-м лагере во все время подъема. Предполагалось, что Битгам, по всей вероятности, не сможет участвовать ни в какой работе. Он так страдал дизентерией и был в таком плохом состоянии, что уже почти решили отправить его вниз.

Когда было установлено, что Мэллори войдет в «кислородную» партию, он тотчас принялся за подготовку к ней с таким энтузиазмом, как будто он был сторонником применения кислорода с самого начала. Он надевал на себя аппарат и поднимался в горы, убеждая себя, что «это вполне удобоносимый груз». Он определял, каким минимальным количеством цилиндров можно ограничиться, чтобы идти достаточно быстро и по возможности скорее достигнуть вершины.

Когда выяснилось, что Ирвин будет спутником Мэллори, последний тотчас же начал сближаться с ним, чтобы они оба могли успешно и охотно работать друг с другом. Они много беседовали, ходили вместе и так узнали друг друга, что в момент крайнего напряжения инстинктивно могли действовать вполне согласованно.

Вся экспедиция во время перехода через Тибет, когда она вырабатывала план подъема, была охвачена надеждой на благоприятный исход. Втайне она уже предвкушала успех. Экспедиция пришла как раз вовремя, погода стояла прекрасная, теплее, чем в 1922 г. Альпинисты чувствовали себя более приспособленными и более сближенными в каждой партии, ― это были «действительно сильные парни», как выразился Мэллори, и «гораздо более сплоченные, чем в 1922 г.».

Партия носильщиков, в семьдесят человек, также была вполне хороша. Все они относились к монгольскому племени Ботиас и Шерпас; племя Ботиас ― тибетской ветви, живущее в окрестностях Дарджилинга или Сиккима, племя Шерпас также тибетской ветви, но из высоких долин Непала. Носильщиков тщательно выбирали, стремясь взять людей приблизительно одного типа, именно того, который оказался наиболее приспособленным при подъемах в горах. Они должны быть скорее легкими и жилистыми, чем тяжелыми и мускулистыми. Они были достаточно понятливы, принадлежали к довольно высокому классу и могли противостоять тяжелым условиям больших высот. Иметь с ними дело, как отдельно с каждым, так и в массе, было, по словам Нортона, так же просто, как с британскими солдатами, которым были свойственны некоторые детские черты. Между британским солдатом и этими горцами было много общего. Они также интересовались работой в опасных и суровых условиях; всегда готовы были отвечать на колкие насмешки и шутки; как и британские солдаты, отличались грубым характером, доставлявшим неиссякаемый источник беспокойства, особенно когда они выпивали или поддавались соблазнам цивилизации, увлекавшим их на дурной путь; но они обнаруживали силу в борьбе с обстоятельствами, при которых пали бы более мягкие люди.

Носильщица из племени Шерпас

Во время перехода через Тибет им никогда не давали больших грузов. Их сохраняли для более важной работы на самой вершине и держали в возможно лучших условиях, слегка упражняя их и в то же время предоставляя хорошую пищу, одежду и палатки. Но для них переноска тяжестей не представляла больших затруднений, так как они с детства привыкли ходить вниз за водой и зерном для своего хозяйства.

Поглощенная выработкой плана, вполне довольная собой и ожидающими ее перспективами, экспедиция совершала свой путь через Тибет по хорошо знакомой ей дороге, сожалея только об отсутствии своего веселого и бодрого начальника ― Бруса. Яркие утра были почти всегда тихими и по-праздничному солнечными. Около семи часов обычно завтракали на открытом воздухе; в это время упаковывались большие палатки и отправлялись вперед на паре сильных мулов. К 7 ч. 30 м. или к 8 ч. вся экспедиция вытягивалась вереницей для похода. Альпинисты половину пути ехали верхом; опыт 1922 г. показал, что необходимо было беречь их силы для трудной работы впереди. Около 11 ч. 30 м. экспедиция располагалась гдe-нибудь на два-три часа в защищенном от ветра месте, который неизменно поднимался к этому времени, для легкого завтрака бисквитами, сыром, шоколадом и изюмом.

К двум часам, хотя случайно иногда значительно позже, даже к семи часам, делали новую остановку и устраивали более основательный завтрак и чай. В это время приходили остальные палатки и багаж. Обедали около 7 ч. 30 м. и в 8 ч. 30 м. ложились спать. Ночью термометр обычно падал до ― 12°С.

23 апреля пришли в Шекар-Дзонг. Дзонгпен вышел встретить экспедицию, очень любезно приветствовал ее и обещал всяческое содействие, какое только от него зависело. И он сдержал свое обещание: свежий транспорт был готов в два дня. Дзонгпен оказался прямым и энергичным человеком, с которым Нортону приятно было иметь дело, и прекрасным хозяином в своем доме. Однако при исчислении стоимости транспорта вкралась некоторая ошибка, но в пользу британцев. Когда Нортон указал ему на нее, он отказался ее исправить, взяв ее на свою ответственность. Тогда англичане сделали несколько дорогих подарков в счет великодушного чиновника. Позднее Нортон узнал, что он страстно хотел получить дешевый походный стул и пару защитных очков. Последние ему дали, но стулом пожертвовать не могли, и только впоследствии по окончании экспедиции Нортон прислал ему его из Дарджилинга.

26 апреля экспедиция пересекла Панг-ла приблизительно на высоте 5480 метров, и с небольшой горы, несколько выше Панг-ла, перед Нортоном открылся чудесный вид на Гималайский хребет. Как раз против них и только в 50 километрах расстояния возвышался сам Эверест. Слева от него ― Макалу и Кангченюнга, а справа ― Гиачун-Канг, Чо-Уйо и Гозентен (Gosainthan). Перед ними лежала высочайшая гора в свете и еще несколько вершин, приближающихся по высоте к ней. Отсюда был виден хребет приблизительно на 300 километров в длину. Горы стояли во всем их величии, так как каждый из гигантов находился на значительном расстоянии от своих соседей. Ничто не уменьшало их величины, каждая возвышалась над сомкнутым рядом меньших пик, вытянутых в зазубренную линию от горизонта к горизонту. Снег и лёд покрывали их, начиная с 6000 метров. Исключение представляли слишком крутые скалы, на которых не мог удержаться снег. Была еще одна особенность: вследствие причудливых изгибов скал, открытых вечному северо-западному ветру, северная сторона всей пирамиды Эвереста на протяжении 1830 метров не имела в этом сезоне снега.

В своем воображении альпинисты уже много раз поднимались на Эверест и всегда доступной дорогой, вполне уверенные в ней. Они попробовали сделать то же по отношению к Макалу, но потерпели поражение. Даже в воображении невозможно подняться на эту гору. И многие годы пройдут, прежде чем Макалу сделается доступной вершиной в Гималаях.

28 апреля экспедиция прошла через пустынную невзрачную страну, горы которой походили на коричневые глыбы, а основание долины граничило с линией морен, напоминавших железнодорожную насыпь, как бы дорогу в район Эвереста. Здесь расположились лагерем как раз против Ронгбукского монастыря. На следующий день подошли к району прежнего основного лагеря, остановившись в 6 километрах от него.

Экспедиция пришла сюда во время, согласно с планом, даже на два дня раньше. Вся программа была выполнена так методически, что почти немедленно можно было приступить к работе, разве только с минимальными задержками. Разгрузили около трехсот яков. Груз состоял из ящиков с провизией и тюков со спальными принадлежностями и из всякого рода запасов. Все это, сложенное вначале в беспорядке, скоро рассортировали и распределили в правильные линии и груды. И эти все увеличивающиеся склады ящиков и тюков, каждый из которых соответственно этикировался, представляли тот груз, который следовало в ближайший день отправить в 1-й лагерь на восточный ледник Ронгбука на плечах местных тибетских носильщиков, которых специально пригласили для этой цели с помощью шекарского Дзонгпена.

НА ЛЕДНИКЕ

До сих пор все шло хорошо, однако дальше становилось труднее. Все, что можно было заранее предвидеть и предварительно организовать, было уже сделано. Теперь выступали, как факторы, стихийные явления. Как только экспедиция прибыла в основной лагерь, повалил снег, окрасивший белыми пятнами ландшафт, закружились снежные вихри возле людей и создали ужасающий холод. Но это было только вступление в борьбу со стихиями. Экспедиционный отряд встретил непогоду, закутавшись в полное одеяние из шерсти и в защитные от ветра одежды, в шапки с наушниками, в длинные перчатки; отряд работал без перерыва до сумерек; удалось приготовить все, чтобы на следующий день, 30 апреля, отправить сто пятьдесят носильщиков с грузом.

Нортон предполагал первый подъем назначить на 17 мая. Но необходимо было сделать еще многие подготовления. Нужно было организовать 1-й, 2-й и 3-й лагери на леднике и перенести туда запасы; с помощью опытных альпинистов исследовать дорогу на Северный перевал, так как со времени 1922 г. она могла измениться и стать более опасной, чем была тогда. Далее нужно было устроить 4-й лагерь и снабдить его всем необходимым, в том числе и кислородом, как для этого лагеря, так и для более высоких; кроме того, предстояло организовать 5-й лагерь на высоте 7500 метров, 6-й приблизительно на 7950 метров, и наконец, 7-й на 8 150 метров. Все это нужно было сделать до фактического выступления на вершину.

Кроме холода, ветра и снега, приходилось еще приспособляться к тому особенному понижению барометрического давления, которое появилось, приблизительно, начиная с высоты в 4800 метров, и превратило всякую работу в тяжесть. Основной лагерь был расположен на высоте 5000 метров, и уже здесь малейшее усилие, вызываемое, например, укладыванием в спальный мешок или надеванием сапог, было утомительным. Даже разжигание трубки представлялось нелегким делом: а между тем каждый шаг за основным лагерем вел выше и понижение давления и утомление становилось прогрессивно сильнее. Нортон признается, что первая экскурсия к 1-му лагерю была мучительна и очень огорчила его. Его правая рука и плечо так утомилось от обыкновенного ледореза, что он уже думал о замене его более легким приспособлением. Прогулка превращалась в труд, а разреженный воздух совсем не освежал; в этих условиях возникало чувство тоски и создавалось печальное настроение.

Однако и по отношению к этому угнетенному состоянию люди до некоторой степени «акклиматизировались». 11 их действиях не было никакого воодушевления. Это были не те люди, которых знали ниже 4800 метров. И в этих условиях нужно было проделать трудную подготовительную работу.

Наиболее тяжелая работа естественно падала на носильщиков. Чтобы лучше сохранить их силы, Нортон для устройства первых двух лагерей на леднике взял сто пятьдесят тибетцев. С ними было заключено условие, по которому они получали по шиллингу в день и некоторое количество еды. Они не предназначались для работы выше на снегу и льду; их тотчас отпустили, как только они закончили свое дело с таким расчетом, чтобы они успели возвратиться ко времени посева на свои поля. Тибетцы не рассчитывали на палатки и были готовы спать на открытом воздухе даже на высоте в 5400 метров. Далее, чтобы сохранить возможно дольше силы альпинистов, устройство 1-го и 2-го лагерей было возложено на унтер-офицера из полка гурков.

30 апреля началась работа по установке лагерей. Среди тибетцев были не только мужчины, но женщины и мальчики. Средняя нагрузка равнялась приблизительно 16 килограммам. Джоффрей Брус, который заведовал этой работой, пытался дать более легкий груз женщинам и мальчикам. Но его усилия были напрасны, так как они противоречили обычаям страны. Способ распределения грузов у тибетцев был проще и больше их удовлетворял. Все они носят красивые плетеные подвязки различных цветов вокруг верхнего края обуви, и каждый хорошо знает свой цвет. При распределении грузов распорядитель отбирает у носильщиков их подвязки, перемешивает их для бросания жребия и затем раскладывает их по грузам. Собственник каждой подвязки получает свой груз и несет его без жалоб. Теперь применили метод Джоффрея Бруса, и тибетцы пошли напевая и, шутя, как и при их способе.

Двое из полка гурков, на которых лежали обязанности конвоя, участвовали в экспедиции 1922 г., и поэтому им поручили найти дорогу от 1-го лагеря ко 2-му без помощи альпинистов. На них возложили также ответственную обязанность заведывать 1-м и 2-м лагерями, следить за питанием и предоставлять возможный комфорт в них каждому из альпинистов и, кроме того, следить за прибытием и отправкой транспорта носильщиков.

1-й лагерь на Ронгбукском леднике представлял удобное защищенное место. Он был расположен на восточной ветви ледника Ронгбук, на несколько сот метров выше его соединения с главным Ронгбукским ледником. Солнце заливало его, а ветер большею частью не заходил сюда.

Лагерь у ледяного озера (5940 метров)

«Сангары», построенные предыдущей экспедицией, хорошо сохранились, и, натянув над ним боковые части от Уимперовских палаток, устроили удобную защиту. Семьдесят пять тибетцев отослали из 1-го лагеря в основной и семьдесят пять оставили для устройства 2-го лагеря. Они выполнили эту работу) в течение двух следующих дней и довольные возвратились обратно. Женщины проявили замечательную исполнительность. У одной из них был двухлетний ребенок, и она несла его поверх своего груза в 18 кило с 5300 метров до 6000 метров. Там она сложила свою ношу, принесла ребенка обратно и выразила готовность, если нужно, повторить путешествие снова. Из семидесяти пяти тибетцев, которые возвратились в основной лагерь, пятьдесят два исчезли без какой бы то ни было причины; поэтому пришлось оставшийся груз распределить в виде добавочного между тибетцами, имевшимися налицо. Несмотря на это, 2 мая весь необходимый груз был доставлен во 2-й лагерь. В тот же вечер тибетцы возвратились в основной лагерь, где их хорошо накормили и выдали им небольшую добавочную плату. Они ушли на следующий день, вполне удовлетворенные своей участью.

С этого момента экспедиция зависела только от своих собственных сил. Ближайшая ее задача состояла в том, чтобы перенести необходимые запасы из 2-го лагеря в 3-й и в более высокие лагеря. На эту работу нужно было оставить отряд непалских носильщиков. Их разделили на две партии по двадцати человек каждая, и двадцать человек оставили в запасе. Первая партия должна была отнести провизию и снаряжение в 3-й лагерь и там остаться для дальнейшего передвижения грузов в лагерь на Северный перевал. Вторая партия, выйдя из основного лагеря на день позже должна была идти во 2-й лагерь и работать между ним и 3-м. Запасные носильщики оставались в основном лагере для замещения выбывающих из строя.

3 мая выступила первая партия. Ее вел Мэллори; кроме носильщиков, в ней участвовали 4 альпиниста. Мэллори и Ирвин должны были организовать 3-й лагерь и остаться там на несколько дней, чтобы акклиматизироваться и испробовать кислородные аппараты. Оделль и Газард должны были отправиться из 3-го лагеря к Северному перевалу, чтобы найти к нему путь и подготовить его для носильщиков.

В день выступления первой партии из основного лагеря погода стояла холодная и бурная, с нависшими угрожающими тучами, и скоро половина носильщиков отстала. Они сами создали себе затруднение, добавив к своим тяжелым грузам шерстяные одеяла и другие одежды для своего собственного употребления в пути. Тогда Мэллори составил 5 упаковок, содержимое которых не требовалось срочно, и использовал освободившихся 5 носильщиков для несения этих одеял.

4 мая пришли во 2-й лагерь. Он выглядел очень негостеприимно. Палаток для носильщиков здесь не было, так как предполагалось построить бараки, или «сангары», употребив для них в качестве крыш боковые части от Уимперовских палаток, и эту работу нужно было сделать немедленно. Мэллори и Ирвин тотчас же принялись за работу с тремя или четырьмя носильщиками; остальные, несколько отдохнув, присоединились к ним. Был построен длинный барак, около двух метров в ширину. Потом Мэллори и Оделль обследовали путь вверх по леднику в направлении к предполагаемому 3-му лагерю. Они взошли на уступ, с которого был виден весь ледник, подымающийся к югу; отсюда они наметили сравнительно простой путь вдоль каменистого ущелья, между высокими фантастическими ледяными башнями, образовавшимися от таяния ледника в этом месте.

Ночь 4 нa 5 мая была ужасна, ― очень холодная с сильным ветром и значительным снегопадом. Люди с трудом покидали палатки и неохотно готовили себе пищу. Большое затруднение представляли оставленные позади грузы, так как в них могли быть продукты, Утром пришлось установить, кто в состоянии идти вперед и кто нет. До 11 часов утра все еще никак не могли выступить.

Оказалось, что путь по леднику, который так хорошо был обозначен накануне вечером, закрыт снегом. Ледник, который казался довольно удобным и безопасным в смысле дороги, теперь выглядел уже иначе. Ветер обнажил более высокие места, и они представляли округленные поверхности из твердого гладкого льда, почти такого твердого, как стекло, без малейших следов шероховатости, в то время как между глыбами под их защитой лежал новый мелкий снег. Следовательно предстояло затратить много труда, на выбивание ступеней во льду и на проложение дороги по снегу. Самое ущелье, глубиною около 15 метров, составляло треть пути и было удобно для прохода. Когда они вышли на открытый ледник, дул свирепый ветер. А дальше, когда они обогнули угол Северной вершины, он ринулся на них прямо со льдов Северного перевала.

Носильщики почти выбивались из сил. На них очень сказывалась высота, и продвижение вперед было очень тяжелым. К 3-му лагерю пришли только в 6 ч. 30 м. вечера. Стоял сильный мороз, но было слишком поздно устраивать удобный лагерь; альпинисты и носильщики жестоко страдали этой ночью.

Мэллори понял тогда, что спальные мешки, предназначавшиеся только для больших высот в 4-м лагере и выше, необходимы также и здесь, ― настолько суровее оказался здесь холод, чем ожидали. Но эти мешки находились во 2-м лагере. Поэтому он решил возвратиться на следующее утро и взять их с собою.

Солнце рано осветило палатки 3-го лагеря, и около 7 часов Мэллори уже вышел, распорядившись, чтобы половина носильщиков спустилась ко 2-му лагерю на четверть пути для встречи? других, идущих вверх, и помогла бы им нести более важные грузы. Сам же он задержался в напрасных попытках найти лучший путь по леднику и, к несчастью, не встретил второй партии до ее выхода из 2-го лагеря, а нашел ее уже в дороге. Возвращать ее обратно теперь не хотелось, и Мэллори повел их по направлению к 3-му лагерю. По первоначальному плану они должны были донести свой груз до 3-го лагеря и только тогда возвратиться во 2-й. Однако теперь это было невозможно, так как они перегрузились добавочными одеялами, предполагая в них спать. Но Мэллори не мог согласиться на их ночевку в 3-ем лагере, так как он не был еще устроен. Поэтому он заставил носильщиков выгрузить вещи возможно ближе к 3-му лагерю и отсюда отправил их вниз, сам же поднялся в 3-й лагерь.

Восточный Ронгбукский ледник выше 2-го лагеря

Его первая партия была уже деморализована, он не предполагал, что вторая также выбилась из сил.

Возвратившись в 3-й лагерь, он нашел, что в его отсутствие сделали очень мало. Три новых альпиниста еще не акклиматизировались и так же, как носильщики, очень остро чувствовали влияние высоты и холода. Ни один из носильщиков не мог нести груза, и поэтому никого нельзя было послать за вещами: тогда Оделль и Ирвин спустились к тому месту, где был сложен груз, и принесли самое необходимое, в первую очередь примусы.

Ночью с 6 на 7 мая термометр упал до 29,7° С. Это был самый большой холод, какой испытывала экспедиция за все время. Он был очень чувствителен для людей, впавших в апатичное состояние и ослабевших от действия высоты в 6 400 метров. Мэллори не страдал особенно от холода ночью, но даже он чувствовал себя утром плохо. Оделль и Ирвин совершенно выбыли из строя. Все носильщики были не в состоянии нести груз, и некоторые из них чувствовали себя настолько худо, что их нельзя было держать дольше в 3-м лагере; их приходилось почти вытаскивать из палатки. Один из них был чуть жив; его ноги так распухли, что обувь надели без носков. Он почти не мог идти, и его нужно было поддерживать. Больных распределили в три партии, связали их веревками и отправили вниз, поручив их унтер-офицерам из полка гурков. Шатаясь от утомления, они плелись по леднику и прибыли во 2-й лагерь совсем ослабевшими.

Тем временем Газарда, который ослабел меньше, чем его товарищи, с несколькими наиболее сильными носильщиками послали вниз, к месту, где лежали грузы, чтобы встретить носильщиков из второй партии, которые должны были придти из 2-го лагеря. Они встретились, и семь больших грузов были доставлены в 3-й лагерь. Но это было уже последнее напряжение. Больше ничего не предпринималось даже для того, чтобы сделать лагерь более удобным. С этого момента в первом отряде исчезли всякие моральные побуждения, «как мыльный пузырь», по словам Мэллори.

Таково было положение, когда Нортон 7 мая прибыл во 2-й лагерь и тотчас принялся исправлять его. Все запасы и палатки, предназначавшиеся для высоких лагерей, немедленно распаковали и распределили между исстрадавшимися носильщиками. Разбили новые палатки, также предназначавшиеся для больших высот, раздали специальные спальные мешки и вскрыли бесценные запасы твердого спирта. Размеры 2-го лагеря были на ночь удвоены, и до некоторой степени лагерь обставили удобствами. 8 мая, когда Мэллори прибыл из 3-го лагеря, а Джоффрей Брус из основного, был выработан определенный план для ближайшего будущего. Разумно было решено оставить больных из первой партии во 2-м лагере, в то время как Сомервелль, прибывший вместе с Нортоном и пользовавшийся большим расположением среди носильщиков, благодаря особому умению обращаться с ними, должен был взять вторую часть носильщиков к месту, где оставались грузы, и отнести в 3-й лагерь достаточные запасы пищи и спальные принадлежности, чтобы сделать лагерь более удобным для жизни в нем. Если бы удалось собрать остатки первой партии, ее можно было бы использовать для постоянного снабжения запасами. 3-го лагеря из 2-го. Для этого вызвали из основного лагеря во 2-й Шеббира, который так хорошо знал туземцев и их язык. Газард должен был заменить Шеббира в основном лагере; ему передали кассу и поручили смотреть за топливом и продуктами. Так смело боролся Нортон против несчастно сложившихся обстоятельств.

Джоффрей Брус привел с собой запасных носильщиков. Со свежими силами они могли нести более тяжелые грузы и своей энергией и бодростью заражали других. 9 мая Нортон, Мэллори, Сомервелль и Джоффрей Брус выступили с двадцатью шестью носильщиками, несшими запасы, часть которых предназначалась для 3-го лагеря, часть для дальнейшего следования.

Казалось, что удалось восстановить нормальное положение. Однако действительность готовила другое. Худшие условия еще были впереди. Вскоре после выхода партии из лагеря начал падать снег; он увеличился к концу дня. Ветер становился сильнее. Ко времени прихода в 3-й лагерь разразилась настоящая буря. Печальную картину представлял лагерь. Хотя он был расположен в защищенном месте, ледяные порывы ветра пронизывали его. Не видно было никакого движения, и лагерь казался безжизненным. Сильная буря, последовавшая непосредственно за страшным утомлением, убила остатки бодрости и энергию у ослабевших носильщиков. Они теснились в своих палатках, и многие из них были так апатичны, что не хотели даже приготовить для себя пищу, хотя примусы и горючий материал находились внутри палаток. К счастью, восемь бодрых, из числа запасных, носильщиков, которых Джоффрей Брус взял с собой, могли готовить пищу и заботиться об остальных. Но ничего другого нельзя было делать, так как ужасный ветер не давал возможности быть на воздухе снаружи палаток, и после поспешной еды каждый забирался в спальный мешок, где можно было хоть немного согреться.

Буря продолжалась всю ночь с неослабевающей силой. Легкая снежная пыль проникала в палатки и покрывала все слоем до 5 сантиметров. Было очень неприятно: при каждом движении небольшие порции снега попадали внутрь мешка и таяли там, образуя холодные мокрые струйки.

На следующий день, 10 мая, снег перестал, но ветер усилился и вздымал свежевыпавший снег непрерывными вихрями. Было очевидно, что держать альпинистов в 3-м лагере сверх необходимого минимального количества нельзя, так как они потребляли запасы и топливо, а сами слабели. Ввиду того, что Мэллори и Ирвин так долго находились в тяжелых условиях и очень устали, их отослали вниз во 2-й лагерь, где дни могли иметь более спокойную обстановку и где находились Битгам и Ноэль.

Ветер все еще бушевал над ледником, поднимая снег и бросая его в лагерь. Но ничем неустрашимые Нортон и Сомервелль с семнадцатью носильщиками нашли дорогу к месту, где были сложены тюки на расстоянии 1 ? километра от лагеря, и принесли девятнадцать упаковок, причем каждый англичанин также нес груз. Когда носильщики возвратились, они совершенно выбились из сил. Борьба с пронизывающим ветром отняла у них последнюю энергию. Они падали от усталости, входя в палатку, и тотчас же ложились. К счастью, во время их отсутствия Брус и Оделль уже приготовили горячую пищу для них. Они заставили носильщиков поесть и выпить горячего питья сняли с них обувь и проследили, чтобы каждый из них лег в свой спальный мешок.

Вечером ветер еще усилился; он дул порывами со всех сторон. Казалось, будто в воздухе носятся снаряды различных направлений, со стороны Северного перевала, Рапью-ла и Глакпа-ла, и почти все они вдруг, сосредоточившись в высшей точке, в зените, низвергаются вниз на маленькие палатки и сотрясают их с такой яростью, как это делает такса с пойманною крысой. Эту ночь палатки снова были наполнены снегом. При шуме ветра и диком хлопанье палаток спать было совершенно невозможно. Термометр упал до 21° С.

На рассвете 11 мая буря еще свирепствовала, и в 9 ч. утра температура стояла ниже ― 16° С. Очевидно Северный перевал при таких условиях был недоступен в течение нескольких дней. Тяжелые условия перешли предел выносливости второй партии, так же как и первой, и она пришла в такое же плачевное состояние. Не оставалось ничего другого, как отступить перед стихией и возвратиться в основной лагерь, где вся экспедиция могла снова собраться с силами.

Но даже отступление представляло сплошную борьбу. Люди теснились в своих палатках, не думая о том, живы ли они, или умирают. Даже мысль о возвращении в основной лагерь с его удобствами, теплом и хорошей пищей не приводила их в движение. Их нужно было вытащить из палаток, и Джоффрей Брус справился с обстоятельствами. Заняв командное положение в центре лагеря, он в разгар бури издавал энергичные приказания, применяя язвительные выражения к людям инертным, заботливо относясь к действительно больным и менее участливо к тем, кто считал свое положение худшим, чем оно было в действительности. Постепенно палатки были сняты и упакованы: спальные принадлежности, запасы и топливо тщательно сложены; те грузы, которые предстояло взять с собой на ледник, распределены. Наконец сравнительно бодрая партия покинула то место, которое за час до этого было 3-м лагерем и теперь представляло голую груду камней. 11 мая было днем Джоффрея Бруса.

Послали известие о возвращении в основной лагерь. Между тем; к вечеру 11 мая Мэллори, Битгам, Ирвин и Ноэль были уже в основном лагере; Сомервелль и Оделль с половиной носильщиков ― в 1-м; Нортон и Джоффрей Брус ― во 2-м. На следующий день двое последних также направились в основной лагерь, оставив палатки и запасы на месте так, как они стояли, готовыми для пользования на будущий раз. В 1-м лагере к Сомервеллю собрались все, кто чувствовал себя не совсем хорошо, среди них были и очень больные. Хуже всего чувствовал себя Шамшер из полка гурков, он лежал без сознания, так как у него образовались сгустки крови в мозгу. Тяжелым было также состояние Манбахадура, сапожника, у которого обе ноги до лодыжки оказались отмороженными. Один лежал с сильным воспалением легких. У остальных были более легкие заболевания. Всех отправили отсюда дальше вниз, за исключением Шамшера, которого нельзя было тревожить; ухаживать за ним оставили одного из гурков и двух носильщиков.

К полудню 12 мая все собрались в основном лагере. Две недели тому назад, в момент прибытия, он казался таким мрачным и неуютным, теперь он представлял приют для отдыха с теплыми постелями. Лучше всего было то, что за день до этого сюда приехал Гингстон, как нельзя больше кстати, чтобы ободрить отряд и создать соответствующую обстановку для больных. Так закончилась первая попытка подъема на гору.

ЛИКВИДАЦИЯ НЕСЧАСТЬЯ

В этот момент, больше чем когда-либо, недоставало генерала Бруса. Взрывы бодрого веселья, буйный смех Бруса по поводу всякой маленькой шутки, его способность легко устранять всякие затруднения были бы особенно ценны для носильщиков при этих тяжелых обстоятельствах. И даже для Нортона Брус, если бы он находился в основном лагере, со свежими силами, не утомленный 48-часовой борьбой с бурей на высоте 6400 метров, был бы желанным оживляющим стимулом. Нортон закалил себя для суровой жизни: он участвовал в последней войне и был при отступлении под Монсом. Но характер, как известно, меняется выше 4 500 метров. Вы можете быть стойким, с совершенно уравновешенным характером на уровне моря и очень злым и легко впадающим в уныние на высоте б 400 метров. Нортон сходил с ума от сознания, что результаты полугодового тщательного планирования и организации снесены порывами бури и вылетели в трубу. В таком состоянии он уже с трудом владел собой и еще сильнее угнетал пониженное настроение других. Остальные члены экспедиции также пали духом. При таких условиях легко могло начаться разложение, и здоровое деловое настроение, объединявшее всех, могло покинуть экспедицию, особенно если руководитель стойко не владел собой. Подобные случаи бывают и ближе к уровню моря, чем основной лагерь. К чести Нортона и других членов экспедиции, этого не случилось, и они тотчас же приноровились друг к другу и принялись разрабатывать новый план вместо прежнего, так грубо разбитого вдребезги.

Прежде всего необходимо было поднять настроение носильщиков. Они испытали худшее, что можно только представить, и их следовало по-настоящему ободрить. Лучшим способом для этого являлось благословение ламы в Ронгбуке.

В ближайший день после возвращения всех в основной лагерь послали переводчика, Карма Поля, в Ронгбукский монастырь просить ламу благословить людей. Лама дал согласие, и в назначенный день ― 15 мая ― вся экспедиция, альпинисты, гурки и носильщики отправились за 6 километров вниз в долину за благословением, причем каждый человек пожертвовал в пользу ламы две рупии.

Когда все пришли в монастырь, носильщиков оставили в наружном дворе, альпинистов пригласили в приемную ламы, где для них была приготовлена пища; их угощали молодые ламы. После этого всех пришедших принял святой лама в присутствии двенадцати младших лам. Он восседал на алтаре в своем покое. Англичан усадили вдоль стены против ламы, в то время как носильщики заполнили средину комнаты.

По очереди англичане приближались к алтарю ламы, и он прикасался к голове каждого серебряным молитвенным кругом, который держал в левой руке. За ними последовали гурки и носильщики; они казались глубоко взволнованными этой простой церемонией. Потом лама обратился к носильщикам с короткой, но выразительной речью, в которой он ободрял их и советовал быть настойчивыми в достижении цели, обещая молиться за каждого из них. Почтение, с которым они входили к великому ламе и покидали его, красноречиво говорит, по словам Бруса, о том влиянии, какое на них имеет лама. Его молитвы и благословение сразу оживили их. И уже на обратном пути в основной лагерь они снова превратились в нормальных бодрых людей.

Тем временем Нортон и Брус выработали новую конструкцию отряда носильщиков. Для лучшего их использования они разделили всю партию на три части, причем каждая из них должна была иметь своего «десятника» в лице лучшего носильщика. Другой из более выдающихся являлся его заместителем и должен был руководить отрядом, если с первым что-либо случится. Десятнику и их помощникам была назначена добавочная плата; их тщательно обучали, как унтер-офицеров. Нетрудно было выбрать лучших шесть человек, так как тяжелые условия последней недели ясно показали, на кого из носильщиков можно было положиться. Этих выбранных шесть носильщиков позвали к Нортону и Брусу, которые объяснили им, чего от них ждут, и предложили, насколько это возможно, им самим подобрать людей в свои отряды. Казалось, они остались довольны этим изменением, оно имело то преимущество, что создавало здоровое соперничество и общее настроение в пределах каждого отряда. Гингстон также был очень занят все это время. В течение одного или двух дней после возвращения экспедиции многие были больны и требовали лечения. На следующее утро он и Брус отправились с носилками за Шамшером; Гингстон полагал, что единственным средством для этого бедного человека было отправить его вниз. С величайшей осторожностью его вынесли из 1-го лагеря, но он не вынес путешествия и умер в пути, в полукилометре от основного лагеря. Сапожник Манбахадур умер несколько дней спустя. Но если бы даже он остался жив, обе ноги его ниже лодыжек были бы потеряны. Обоих погребли в защищенном месте; их имена были вписаны рядом с именами других, погибших в течение трех экспедиций, на монументе, который позже воздвигли вблизи основного лагеря. Утрата Шамшера вызвала большое осложнение: он был, по словам Бруса, «прекрасный, честный молодой человек, очень преданный делу».

Следующий день после благословения ламы был сияющим и ясным, без единого облачка на небе, и Эверест виднелся совершенно отчетливо. Казалось, погода установилась, и было решено отправиться вверх на следующий день, 17 мая,- тот самый день, который по первоначальному плану назначался для последнего подъема на вершину. Новая программа, выработанная Мэллори, указывала движение каждого альпиниста и каждой партии носилыциков на ближайшие десять дней; в основе этой программы лежала первоначальная схема, только дата последнего восхождения на гору переносилась с 17 мая на 29-е. Начинался слабый муссон, но с этим ничего уже нельзя было поделать.

16 мая, вечером, выступила передовая небольшая партия с унтер-офицерами Гурского полка в 1-й лагерь, чтобы подготовить его и устранить задержки при настоящем выступлении завтра утром.

Все были уверены, что теперь, наконец, обстоятельства улучшатся. Но в день выступления с утра снова подул сильный ветер. Битгам мучился сильным приступом ишиаса и едва мог двигаться. Он выздоровел от дизентерии и большим усилием воли привел себя в состояние, годное для участия в экспедиции. Теперь он снова лежал совершенно разбитый. Создавалось серьезное положение, так как, не говоря уже о непреклонном желании Битгама принимать участие в дальнейшем, его ловкость и опытность при хождении по горам, несомненно, пригодились бы впереди.

Таким образом не оставалось ни одного альпиниста в запасе.

Других препятствий для выступления вверх по леднику не было. Вечером 19 мая часть экспедиции уже занимала 3-й лагерь; там были: Нортон, Сомер-велль, Мэллори и Оделль. В это время Ирвин и Газард находились во 2-м лагере, на пути к 3-му, Ноэль и Джоффрей Брус ― в 1-м, на пути ко 2-му; Гингстон и Битгам оставались в основном лагере. На этот раз погода, казалось, благоприятствовала. Правда, у Эвереста виднелись облака, но в общем день был ясный, солнечный.

Предстояло преодолеть главное препятствие на пути к вершине ― Северный перевал и устроить надежный путь к 4-му лагерю. Этот путь лежал по льду, более или менее прикрытому снегом. Расщелины и трещины на нем изменяются с каждым годом, и поэтому необходимо было исследовать его заново во время каждой экспедиции. После же гибели семи носильщиков, погребенных лавиной в 1922 г., подъем на Северный перевал требовал особенной осторожности. Однако Северный перевал был доступен не только для искусных альпинистов: удалось найти такой путь, по которому нагруженные носильщики могли с уверенностью подниматься» и спускаться. Носильщики из племени Шерпас были хорошими ходоками, хотя они и не были альпинистами. По твердому снегу, за который хорошо цепляются гвозди, по ступенькам, четко выбитым по наклонному льду, с перилами там и здесь в опасных местах, уверенные, что в конце дня они получат хорошую пищу и теплую постель, они шли, по словам Мэллори, крутыми дорожками, без всяких признаков недовольства, счастливые, довольные и уверенные. Но снег, толщиною даже в несколько сантиметров, уже сильно затруднял носильщиков, шедших с грузом на Северный перевал. Весь путь, который раньше был твердым и вполне надежным, в таком случае превращался в сомнительный, нога скользила и неуверенно ступала. Вместо того чтобы идти уверенной походкой, носильщики, шатаясь, ползли, опираясь на склон руками. В этом году здесь выпало гораздо больше снега, и морозы были сильнее, чем в 1922 г. Носильщики жестоко страдали от холода, и этот более глубокий снег обязывал приготовить для них удобную дорогу. С этим намерением сильная партия альпинистов покинула 3-й лагерь 20 мая. Нортон полагал, что Мэллори, у которого влияние высоты вызвало заболевание горла, и Сомервелль, перенесший солнечный удар, не могут идти одни, и поэтому присоединился к ним. Таким образом составилась партия из этих трех и Оделля вместе с Лакпа Тзеринг, который нес альпийские веревки и колья для устройства перил в более трудных местах. Вначале их продвижение было очень медленно, и скоро обнаружилось, что Сомервелль почувствовал себя гораздо хуже, чем при обычной усталости. Очевидно, сказывались последствия сильного солнечного удара. Ему хотелось преодолеть свое состояние, но Нортон и Мэллори убедили его возвратиться, и он, очень огорченный, направился к лагерю.

Перед Нортоном и Мэллори стояла задача отыскать путь, свободный от лавин. Они увидели громадную расщелину, как раз пересекающую большой ледяной склон Северного перевала. Путь к этой трещине, хотя и крутой, был вполне надежен. Сама же расщелина служила барьером, представлявшим защиту от лавин сверху. Они хотели использовать эту трещину и проложить дорогу вдоль ее нижнего берега, до тех пор, пока не найдут надежного пути к карнизу Северного перевала, на котором предполагалось разбить лагерь. Итак, в первую очередь нужно было использовать эту большую трещину. Нортон и Мэллори шли впереди Оделля и нагруженных носильщиков, деля между собой трудную работу по прокладыванию ступеней на крутых снежных склонах, падение которых имело сравнительно небольшой угол. Им встретились еще две меньшие трещины; последняя часть пути к большой трещине была настолько крута, что пришлось укрепить веревки для носильщиков.

«Камин» при подъеме на Северный перевал

Но все же к расщелине подошли, хотя и с серьезными затруднениями. Возникал другой вопрос: как ее использовать? Дело в том, что путь вдоль ее нижнего берега не был легким; он пересекался еще глубокой трещиной, и она требовала к себе самого тщательного отношения. Нужно было спуститься на дно этой поперечной трещины и карабкаться по совершенно вертикальной ледяной стене, которая вела вверх к узкой щели, напоминавшей трубу; последняя служила единственным выходом на нижний берег большой расщелины по ту, сторону поперечной трещины. Таково было положение, с которым встретились Нортон и Мэллори. Чтобы попасть на нижний берег расщелины, им нужно было как-то преодолеть эту скверную поперечную трещину. «Поведение Мэллори, ― говорит Нортон, ― при столкновении с невероятно трудным препятствием на пути всегда было очень характерно. Ясно чувствовалось, как его нервы натягивались подобно струнам на скрипке. Выражаясь метафорически, он «опоясывал чресла свои», и его непосредственное инстинктивное движение было идти первым. Он направился впереди всех вверх по стене по направлению к «камину», ловко и осторожно карабкаясь в том особенно красивом стиле, который свойственен только ему». Нортон шел за ним, поддерживая его там и здесь, создавая ему опору для ног при помощи своей палки. Эта стена, как большая часть ледяных стен, не была так крута, как она казалась на расстоянии. Требовалась тщательная нарезка ступеней. Наконец подошли к «камину». Снег, лежавший на его дне, с трудом выдерживал тяжесть тела; казалось, он скрывал бездонную трещину. Гладкий голубой лед образовывал его стены, которые так сближались, что в них невозможно было выбить ступеньки. Мэллори говорит, что подъем по «камину» был так труден и крут, что невозможно представить себе более трудного места на какой бы то ни было горе. Подъем этот сплошь состоял из гимнастических упражнений, которые можно было отнести к довольно сильным при нормальной высоте, но которые почти истощали человека на границе 6700 метров.

Из этого «камина» вышли на уютную небольшую площадку, по другую сторону трещины, на нижнем берегу большой расщелины. Вдоль этого берега они продолжали теперь свой путь. С правой стороны от них лежала громадная расщелина, слева ― крутой склон. Но путь не грозил обвалами, хотя был крут и требовалось высечь много ступеней. Дальше по краю трещины дорога сделалась хуже. Нортон и Мэллори находились теперь на высшей точке крутого снежного склона, поднимающегося над господствующей поверхностью почти на 60 метров, причем падение шло под предельным углом, при котором только может держаться снег; дальше книзу склон переходил в громадную ледяную скалу. Эту часть пути назвали для краткости «последние 60 метров».

Это была действительно опасная часть подъема. Здесь не требовались гимнастические приемы, как в «камине», но налицо имелась громадная опасность. Вся снежная поверхность могла оборваться и унести альпинистов в пропасть. В 1922 г., несомненно, таким же образом произошел обвал снега в промежутке между подъемом Мэллори и его следующим спуском. Как всегда в подобных случаях, нервы Мэллори ответили соответствующим образом на призыв опасности, и он настаивал на том, чтобы ему предоставили идти впереди. Чтобы уменьшить опасность, решили взбираться только по вертикальной линии в наиболее крутом направлении и только у самой верхней точки склона пересечь его по направлению к карнизу, на котором предполагалось разбить 4-й лагерь.

Оделль присоединился к Нортону и Мэллори, приготовившись вместе с Нортоном поддерживать Мэллори со стороны надежного выступа несколько снизу, на тот случай, если бы предательская масса снега оборвалась и понесла его мимо них. Но на этот раз несчастье миновало, и через полчаса они следовали гуськом по крутой лестнице, состоявшей из ступенек, которые Мэллори с таким трудом высек на полуледяной, полуснежной поверхности. Наконец взошли на карниз, еще залитый солнцем и удобно защищенный ледяной стеной от ужасного западного ветра. Никаких признаков прежнего лагеря 1922 г. не было видно, так как вся масса беспорядочных снежных глыб и ледяных, скал составляла часть ледника и, следовательно, находилась в движении.

Путь через «камин» к 4-му лагерю

Самый карниз сделался уже, чем был тогда. Он представлял теперь выпуклый хребет, покрытый нетронутым блестящим снегом; оставалось только небольшое горизонтальное пространство, достаточное для ряда маленьких, немногим больше квадратного полуметра, палаток, которые предполагалось здесь установить. Это был изнуряющий подъем, так как каждый шаг выбивался ногой или вырезывался ледорезом, чтобы устроить надежный путь для носильщиков, которые пройдут здесь через несколько дней. Но альпинисты испытывали удовлетворение от сознания, что еще раз им удалось преодолеть все препятствия и приспособить наиболее трудную часть всего пути к вершине. И Оделль и Мэллори чувствовали в себе еще достаточно энергии, чтобы подняться и обозреть путь от этого карниза к самому перевалу; Нортон в это время вбивал колья для веревочных перил, которые устанавливались вдоль самой крутой части лестницы, устроенной на протяжении последних 60 метров.

Мэллори очень устал от выбивания ступенек, и теперь впереди шел Оделль. От самого перевала 4-й лагерь отделялся лабиринтом снежных хребтов и частично скрытых трещин; между ними нужно было отыскать путь. Оделлю посчастливилось найти переходы через наиболее опасные расщелины, и доступный путь таким образом был установлен. Так закончился этот славный день громадного напряжения, и в 3 ч. 45 м. альпинисты отправились вниз.

Но они совершенно уже изнемогали и шли вследствие усталости на риск там, где при обычных условиях тщательно бы его избегали. Взяв старое направление 1922 г., они быстро спускались. Нортон и Мэллори были впереди, на этот раз не связанные веревками. Оделль и носильщик следовали за ними. Сначала неудачно поскользнулся Нортон, потом упал рабочий; веревка была связана вокруг него только рифным узлом, она развязалась, и он спасся совершенно случайно, благодаря местечку, покрытому мягким снегом.

Наконец и Мэллори также очутился в серьезном положении. Он вошел в открытую трещину и, считая: свое положение вполне надежным, начал пробовать снег, которым она была завалена; но снег вдруг провалился, и он погрузился в него больше, чем на 1? метра. Когда он пришел в себя от неожиданности, он почувствовал себя наполовину ослепленным и почти с остановившимся дыханием.

Северный перевал и северо-восточный отрог Эвереста

Вокруг него в момент падения валился снег, и он пережил несколько неприятных моментов, пока не заметил, что его поддерживает, правда, очень ненадежно, ледорез, который он продолжал еще держать правой рукой и Который зацепился за край трещины. Это вышло очень удачно, так как внизу под ним зияла черная дыра.

Сначала он боялся двигаться, тем более, что нависший снег мог упасть и засыпать его. Сквозь круглую дыру, которая образовалась при его падении, он увидел голубое, небо и закричал о помощи. Но напрасно: его никто не слышал, и его падения никто не заметил, так как он был впереди, и, кроме того, оставшиеся позади него были поглощены своими затруднениями. Ему оставалось выбираться своими собственными силами. С величайшей осторожностью принялся он за работу, мало-помалу обваливая снег, и в то же время проделывая дыру вверх в сторону от трещины. Тогда, осторожно карабкаясь, он вышел из ужасного положения и, наконец, снова стоял на краю трещины. Но он находимся теперь на худшей стороне расщелины: нужно было выбивать ступени по неудобному склону очень твердого льда; дальше перед ним лежал нарушенный, неприятного вида снег, который он должен был пройти прежде чем выйти на! вполне надежный путь. Это прорезывание ступеней по твердому льду после такого трудного дня окончательно довело его до полного изнеможения.

Наконец он присоединимся к остальным, и все вместе они направились к 3-му лагерю, очень пристыженные тем, что вследствие своей усталости они были недостаточно осторожны.

Даже ночь не дала Мэллори необходимого отдыха. В течение нескольких дней с его горлом было очень плохо; у него появились припадки раздирающего кашля, так что он совершенно не мог спать. К тому же болела голова, и он чувствовал себя разбитым. Состояние других было не многим лучше. Они утешались только сознанием, что им первым удалось проложить этот трудный путь, несмотря на величайшие препятствия. Наступила очередь для других продолжать эту тяжелую работу.

СПАСЕНИЕ НОСИЛЬЩИКОВ

Ближайшей задачей, после того как Нортон и Мэллори проложили путь к Северному перевалу, было устройство на нем 4-го лагеря. Это дело поручили Сомервеллю, Газарду и Ирвину. В виду возможности скорого появления муссонов они отправились на следующий день, после того как Нортон и Мэллори возвратились. Итак, Сомервелль, который был бодрее других или претендовал на это, с двумя альпинистами и двенадцатью носильщиками должен был организовать 4-й лагерь в том месте, которое выбрал на уступе Нортон. Он должен был также помочь носильщикам пройти через «камин», укрепить веревки в худших местах, особенно на протяжении этих скверных последних 60 метров, как раз под карнизом, и потом возвратиться с Ирвином в тот же день, оставив Газарда и носильщиков во вновь организованном лагере.

Оделль и Джоффрей Брус должны были последовать за ними 22 мая, переночевать в 4-м лагере и 23-го идти с носильщиками устраивать 5-й лагерь.

Хотя план был очень прост, но затруднение возникло сразу. Утро 21 мая было очень теплое, легкие облачка виднелись только вверху. Скоро начал падать мягкий, мокрый снег.

Дорогу, которую проложили с таким трудом Нортон и Мэллори, занесло. Лег глубокий снег, идти стало очень трудно. Пришлось устроить перила в наиболее опасных местах для носильщиков, шедших позади. Худшая часть пути лежала через «камин». И по такой тяжелой дороге людям нужно было нести тяжести. Тогда решили испробовать особый прием. Перед входом в «камин» находилась ледяная отвесная стена. Казалось, можно было весь груз втащить по ней на маленькую площадку наверху и устроить так, чтобы носильщики прошли через «камин» без груза. Сомервелль и Ирвин поместились на верхней площадке и тащили тюки снизу вверх. Газард оставался внизу, наблюдая за ходом работы. От Сомервелля и Ирвина требовалось громадное напряжение, работа затруднялась еще выступом на ледяной стене; но мало-помалу двенадцать тюков, от 9 до 13 кило каждый, были подняты вверх. Увидев Газарда с двенадцатью носильщиками на уступе, на котором им предстояло разбить лагерь по глубокому снегу, не переставшему еще падать сверху -Сомервелль и Ирвин возвратились в 3-й лагерь в 6 ч. 35 м. вечера. Это был день необычайно напряженной работы.

Происходило все это 21 мая. Сильный снегопад продолжался всю ночь и следующий день до 3 ч. пополудни. Поэтому Джоффрей Брус и Оделль не могли выйти на Северный перевал.

После полудня, хотя снег перестал, начала быстро падать температура. В эту ночь, с 22-го на 23-е, она упала до -31° С. -31° на высоте в 6400 метров сильно отличается от такой же температуры на уровне моря. Большая разница ― находиться при -31° в плохонькой маленькой палатке, где приходится спать на земле, или выглядывать из окна уютного дома. Несомненно, отмечены гораздо более низкие температуры во многих местах земного шара. Но едва ли эти низкие температуры где-либо переносятся с таким трудом, как в тех условиях, которые пришлось испытать альпинистам на Эвересте.

Тибетская миссия вынесла также довольно жестокий холод, но мороз был только в 22° С при высоте в 4500 метров, и, кроме того, офицеры имели походные кровати. Поэтому те, кому приходилось испытывать сильный холод высоко в горах, лучше оценят условия, которые вынесли Нортон и, его товарищи.

23 мая погода вдруг изменилась: наступил безоблачный, яркий, совершенно безветренный день, но холодный воздух резал как нож. Такая погода обещала, что на склонах Северного перевала свежевыпавший снег будет надежен. Брус и Оделль могли отправиться для выполнения своей программы, и они выступили с семнадцатью носильщиками в 9 ч. 30 м. Но что происходило в это время с Газардом и его носильщиками 21 мая они остались на Северном перевале. Почти весь день 22-го шел снег. Ночь с 22 на 23 мая была самая холодная по записям экспедиции. 4-й лагерь располагался не на морене, как 3-й, а на снегу, и на 600 метров выше. Что случилось с ними за это время? Этот вопрос очень тревожил Нортона. Его успокаивало только то, что как раз перед началом новой метели, за которой уже ничего нельзя было рассмотреть, видели маленькие черные точки, как мухи на белой стене, медленно двигавшиеся вниз от 4-го лагеря. Это, должно быть, был отряд Газарда, возвращавшийся в 3-й лагерь, и Нортон радовался за него.

Северный перевал

Около трех часов он увидал также Джоффрея Бруса и Оделля, возвращавшихся вместе с носильщиками. Дойдя до такого места, где снег представлял опасность для дальнейшего продвижения, и увидавши, что отряд Газарда возвращается, спускаясь по «камину», они решили, что будет разумнее также вернуться.

Прибытия Газарда ждали с большим беспокойством. Он пришел около пяти часов, но с ним было только восемь носильщиков, четверо остались где-то позади. Очевидно, они не смогли пройти по тому опасному склону на последних 60 метрах, как раз под уступом, на котором разбит 4-й лагерь. Газард прошел первым, чтобы испытать свежую поверхность снега, восемь человек последовали за ним. Но четверо возвратились обратно. Может быть, они были больны, у двоих из них были сильно отморожены некоторые части тела. Возможно, что один из них направился по тропинке в снегу, но поскользнулся, и это испугало других. Они не забыли еще того несчастья, которое случилось на этом же самом склоне, немного ниже, в предыдущую экспедицию.

Во всяком случае четыре носильщика остались на Северном перевале. Снег все еще упорно валил мягкими хлопьями и создавал особенно опасные условия как для подъема, так в равной степени и для спуска с Северного перевала.

Что нужно было делать, в этом Нортон не сомневался ни одной минуты. Другие люди в его положении, может быть, колебались бы или думали, что положение непоправимо. Но только не Нортон. Он мог резонно убеждать себя, что погода слишком безнадежна, чтобы можно было идти и рисковать жизнью на ледяных склонах и что поэтому бедных людей следует предоставить их судьбе. Он мог видеть также, что, организуя спасение носильщиков, он рискует жизнью альпинистов и даже ставит под угрозу цель всей экспедиции. Высылая спасательную экспедицию, он также подвергал ее большой опасности. И если бы даже альпинисты остались живы, они были бы уже так утомлены, что не были бы способны на то крайнее напряжение, которое еще требовалось впереди для подъема на Эвересте. В таком случае отпала бы самая возможность достигнуть вершины.

Таковы могли быть разумные суждения Нортона. Но он не рассуждал, а действовал инстинктивно. Он твердо знал только одно, что ни при каких обстоятельствах в этом году не должно быть несчастных случаев с носильщиками, и поэтому необходимо их спасти. Их нужно доставить вниз живыми какой бы то ни было ценой. Дальше для него было совершенно ясно, что он сам должен принять участие в их спасении и кроме него два лучших альпиниста, Мэллори и Сомервелль. Только лучшие альпинисты должны были выполнить это дело. К такому решению пришел Нортон. И Мэллори и Сомервелль также присоединились к нему, хотя все трое были больны и еще не оправились оттого состояния изнеможения, которое вызвали пребывание в лагере на высоте 6 400 метров и тяжелая работа, связанная с прокладыванием пути на Северный перевал.

Рискуя своей собственной жизнью, альпинисты должны были спасти жизнь туземцев. Последние принадлежали к другой расе, к иной религии и занимали незначительное положение в жизни; но они были товарищи, товарищи в общем деле. Носильщики, готовы были рисковать своей жизнью для руководителей экспедиции, последние обязаны рисковать своей, спасая их.

Заговорило чувство товарищества. И это чувство глубоко проникло в каждого из них; в условиях холода, неудобств, болезненного состояния, когда жизнь лишь слабо мерцает в людях, только глубокое побуждение способно вновь оживить их. Если бы, кроме того, они не чувствовали, что там дома ждут от них мужественного поведения, вероятно, они не пошли бы на этот подвиг.

Всех троих оживил этот риск, на который они шли, хотя Мэллори и Сомервелль сильно кашляли, и у них болело горло; они прекрасно понимали, что в таком состоянии им будет очень трудно идти. Самочувствие Нортона, по словам Мэллори, также не соответствовало предстоящей задаче. Погода оставалась плохой, снег все еще ударял в палатку, когда они собрались на совещание. И Мэллори пишет, что этот снег ясно говорил за то, что условия за и против их выступления относились как единица к десяти, не говоря ужа о самом спуске носильщиков с Северного перевала. Мэллори сам был погребен лавиной на этом Северном перевале и там же провалился в трещину.

К счастью, снег в полночь перестал, и на следующее утро, 24 мая, в 7 ч. 30 м., спасательный отряд вышел. Когда альпинисты подошли к склонам Северного перевала, оказалось, что снег не так уже испортил дорогу, но все же идти было очень тяжело, так как местами снег доходил до пояса; но альпинисты были наполовину больны от влияния холода и высоты. Они тащились кое-как по свежему снегу, очень медленно, но все выше и выше, усталые, задыхающиеся и кашляющие. Сначала Мэллори шел впереди, потом Мэллори и Нортон отправились спасать носильщиков. Сомервелль привел их к тому месту, где Джоффрей Брус и Оделль накануне оставили свой груз. После этого Нортон, у которого было особенное приспособление на подошвах с острыми гвоздями, пошел вперед. Я провел остальных без вырезывания ступеней к большой расщелине, где они остановились на полчаса отдохнуть. В 1 ч. 30 м. подошли к стене ниже «камина».

Меэллори и Нортон отправились спасать носильщиков

При каждом шаге нога уходила глубоко в снег, но здесь сохранилась тонкая веревка, укрепленная Сомервеллем, и, держась за нее обеими руками, они поднялись по «камину». В двух других опасных местах Нортон и Сомервелль по очереди шли впереди по длинной веревке, в то время как остальные поддерживали их. Наконец пришли к самому опасному, месту ― последним 60 метрам. Отсюда они увидели на краю карниза вверху одного из оставшихся носильщиков. Нортон закричал ему, спрашивая, в состоянии ли они идти. В ответ послышался вопрос: «Вверх или вниз?» ― «Конечно, вниз», ― последовал ответ. Тогда носильщик исчез, чтобы привести остальных трех товарищей.

До этого места снег оказался менее опасным, чем ожидали, но в последней части пути он представлял действительную опасность. Сомервелль настаивал на том, чтобы по этому опасному склону шел первым он. В это время Нортон и Мэллори приготовили веревку, длиной в 60 метров, которую они принесли с собой на всякий случай. Воткнув свои ледорезы в снег до самой ручки, они использовали их как опору. Вокруг них намотали веревку и потом опускали ее метр за метром по мере того, как Сомервелль с трудом подвигался вверх по крутому ледяному склону, выбивая большие надежные ступени на своем пути. Он подходил все ближе и ближе к носильщикам, ожидавшим его на гребне склона. Но в тот момент, когда он почти подошел к ним, веревка кончилась на расстоянии всего каких-нибудь 9 метров. Что было делать? Уже наступило четыре часа, и это позднее время заставляло спешить. Тогда альпинисты быстро решили, что носильщики должны рискнуть и пройти эти 9 метров самостоятельно. Они могли по одному проходить через это опасное место, и каждый, как только он достигал Сомервелля, дальше должен был идти по веревке к Нортону и Мэллори.

Первые двое благополучно достигли Сомервелля. Один из них уже подошел к Нортону, а второй как раз направлялся к нему, как вдруг снег двинулся, и в одно мгновение оставшиеся двое понеслись по склону вниз. В течение этого потрясающего момента Нортон уже представлял их мертвыми, лежащими там, внизу, на 60 метров ниже, на голубой ледяной скале. Но они вдруг вынырнули; их задержал затвердевший под действием утреннего мороза и полуденного солнца снег. Их просили оставаться там, где они были, до тех пор, пока Сомервелль с поразительным хладнокровием не довел второго человека вдоль веревки к Нортону и, наконец, обратился к ним.

Спасение этих двух в их ужасном положении требовало от альпиниста высшего проявления искусства. Сначала Сомервелль должен был успокоить их нервы. Он весело болтал с ними, пока они почти начали смеяться. Тогда он воткнул ледорез в мягкий снег до самой ручки, отвязал веревку от своей талии, укрепил ее вокруг ледореза и натянул, как только было возможно, в то время, как Нортон и Мэллори держали ее конец на вытянутых во всю длину руках. Натянув таким образом веревку до последней степени, он сам лег и вытянулся во весь свой рост. Тогда, держась одной рукой за веревку, он тянулся другой, пока не достал ею одного из носильщиков. Крепко схватив его за шиворот, он вытащил его из снега к укрепленному ледорезу. Таким же способом он поступил со вторым. Так совершилось их спасение. Теперь они находились в сравнительной безопасности. Но их нервы были потрясены, они падали и скользили, когда шли вдоль веревки к Нортону и Мэллори. И только благодаря веревке, они могли избежать, нового несчастья. Когда, наконец, они достигли полной безопасности, Сомервелль снова обвязал веревку вокруг талии и пошел обратно. Это был прекрасный предметный урок альпинизма,- говорит Нортон,- когда Сомервелль ловко балансировал и выпрямлялся, идя по разрушенной тропинке, не делая при этом ни одного неверного шага или ошибки.

Ввиду приближения темноты приходилось спешить: было уже 4 ч. 30 м., когда отправились обратно. Мэллори шел впереди, связанный веревкой с одним носильщиком. За ним следовал Сомервелль, ведя двух других. Наконец, шел Нортон с носильщиком, у которого были жестоко отморожены руки, почти не действовавшие. В трудных местах, таких, как «камин», он нес его на себе.

К 7 ч. 30 м. альпинисты уже оставили ледяной склон Северного перевала и находились всего в расстоянии около километра от дома, но это был еще только 3-й лагерь. В это время в темноте мелькнули какие-то фигуры: это Ноэль и Оделль поджидали их; они приготовили уже горячий суп для усталых путешественников. И на этот раз Ноэль появился вовремя, когда его больше всего ждали.

Итак, альпинисты спасли четверых, но сами они были совершенно изнурены. Сомервелль все время, пока он выбивал ступени по склону, сильно кашлял и страшно задыхался. Кашель не давал спать также всю ночь Мэллори. Ноги Нортона мучительно болели. Эти три человека спасли жизнь четырем носильщикам, но какой ценой досталось это спасение, об этом они сами узнали позже, когда им пришлось отступить от своей главной цели всего на расстоянии 300 метров.

После такого напряжения экспедиция не могла немедленно предпринять новое восхождение на Эверест. Чтобы собраться с силами, необходимо было второе отступление на ледник в более низкие лагери. Нортон еще раньше намечал этот отдых, но ему и его товарищам пришлось спасать оставшихся на Северном перевале носильщиков. Еще раз отходить от вершины и как раз в тот момент, когда ожидалось начало муссонов, было очень тяжело, но ничего нельзя было поделать. Ни один участник экспедиции не был в состоянии немедленно начать подъем на Эверест. Холод и чрезвычайное напряжение вывели на некоторое время всю партию из работоспособного состояния, особенно лучших альпинистов, на которых легло самое тяжелое бремя. Поэтому несколько дней отдыха при низших высотах являлись необходимыми. Джоффрей Брус, Газард и Ирвин уже проследовали с большей частью носильщиков вниз на ледник. На следующий день Нортон и остальные пошли вслед за ними. Это была жалкая партия хромых и слепых, и путь до 2-го лагеря ей пришлось совершить в страшную метель при северо-восточном ветре. На следующий день, 26 мая; Нортон и Сомервелль пришли в 1-й лагерь. К этому времени все альпинисты были распределены следующим образом: Оделль, Ноэль и Шеббир с двадцатью семью носильщиками остались во 2-м лагере; Мэллори, Сомервелль, Брус и Ирвин вместе с Нортоном находились в 1-м лагере; Газард проходил через основной лагерь, где к нему присоединились Гингстон и Битгам.

Цель такой разбивки партии на эшелоны заключалась в том, чтобы дать возможность возобновить подъем с минимальной задержкой в тот момент, когда погода станет благоприятной. Предназначавшиеся для ближайшего продвижения на Северный перевал находились во 2-м лагере, чтобы по первому распоряжению вновь занять 4-й лагерь с затратой всего лишь одного дня.

В тот же день, как прибыли в 1-й лагерь, к вечеру был созван экстренный совет; на нем тщательно обсудили все возможности при наличных условиях и выработали новый наиболее простой план. При обсуждении транспортного вопроса выяснилось, что положение его очень серьезно. Шеббир и Брус согласованно утверждали, что из пятидесяти пяти носильщиков можно выделить только пятнадцать действительно годных для дальнейшей работы. Количество физически ослабевших было фактически невелико. Но чрезвычайный холод вместе с влиянием большой высоты так угнетал их, что полагаться на них в дальнейшем было невозможно. А между тем сделано было еще очень мало. В 4-м лагере стояло всего четыре палатки и спальных мешков имелось только для двенадцати носильщиков и одного альпиниста. Нужно было перенести туда еще все топливо и провизию, так же как аппараты и цилиндры с кислородом, которые потребуются вверху, и все палатки, и снаряжение для высоких лагерей. Предстояло еще устроить 5-й лагерь и снабдить его всеми необходимыми запасами, и для выполнения этого потребовалось бы пятнадцать носильщиков согласно первоначальному плану.

Много внимания уделили также вопросу о времени, которое оставалось у них для подъема: в их распоряжении имелось только шесть дней до того момента, когда в 1922 г. разразился муссон. Между тем требовалось два или три дня для отдыха и более дня пути ко 2-му лагерю. Очевидно, следовало выработать такой план, который дал бы возможность альпинистам произвести серьезную атаку на вершину с возможно меньшей задержкой до ее начала.

Снова встал и «кислородный» вопрос. Сомневались, даст ли употребление кислорода какие-либо преимущества тем, кто уже применял его.

Этот «военный совет», посвященный окончательной атаке на Эверест, был длителен и не дал определенных результатов. Поэтому Нортон на следующий день созвал расширенное совещание, пригласив на него Оделля, Шеббира и Газарда из 2-го и основного лагерей. На нем были рассмотрены все возможные комбинации из семи альпинистов, еще сохранивших силы, а также весь вопрос в целом во всех подробностях. Окончательно приняли наиболее простой план. От кислорода отказались и наметили ряд пар для подъема. Эти пары должны были выходить из 4-го лагеря последовательно в дни с хорошей погодой и ночевать две ночи выше этого лагеря, одну в 5-м, на высоте приблизительно 7700 метров, и вторую в 6-м, на высоте в 8200 метров. Нортон настаивал также на непременной вспомогательной партии из двух альпинистов в 4-м лагере.

При распределении альпинистов по партиям Нортон предложил Мэллори принять участие в первой партии, если он этого пожелает. Состояние его горла заметно улучшилось, и хотя на его долю выпали перед этим необычайно тяжелые условия, энергия и напряженность желаний сквозили, по словам Нортона, в каждом его движении; никто не сомневался в его способности идти до какой угодно высоты. Из остальных наиболее сильным был, очевидно, Брус. Таким образом Мэллори и Брус составили первую партию. У Сомервелля состояние горла было еще далеким от нормального, но оно несколько улучшилось благодаря теплым условиям 1-го лагеря. Престиж Сомервелля со времени 1922г, был очень велик, спасение же рабочих на Северном перевале увеличило его еще более. Поэтому он должен принять участие во второй партии. Выбор второго участника для этой партии был предоставлен Мэллори и Сомервеллю. Нортон и на этот раз предложил им сделать выбор между ним самим, Оделлем, Ирвином и Газардом. Мэллори и Сомервелль остановились на Нортоне, так как очень важно было иметь в каждой партии одного альпиниста, в достаточной степени владеющего непалским языком, чтобы воздействовать на носильщиков в тот момент, когда под влиянием тяжелых условий их воля начнет ослабевать. Оделль и Ирвин должны были составить вспомогательный отряд в 4-м лагере, а Газард ― остаться в 3-м.

27 и 28 мая стояла прекрасная безоблачная погода, и было тепло. Пылкие альпинисты с нетерпением ждали нового выступления. Но Нортон был так озабочен необходимостью улучшить общее состояние альпинистов, что решил еще задержать всех на один день. Это время не потеряли напрасно: Оделль и Ирвин с пятнадцатью «тиграми», как прозвали лучших носильщиков, сделали веревочную лестницу из кольев от палаток и альпийских веревок, чтобы дать возможность нагруженным носильщикам подняться на крутую ледяную стену, предшествующую «камину» на Северном перевале.

30 мая началось последнее наступление на Эверест. Партия альпинистов, сопровождаемая Ноэлем с его аппаратом, пришла в 3-й лагерь.

ПОДЪЕМ

Наступил великий момент. Дважды снег, холод и ветер возвращали назад альпинистов. В третий раз шли они снова в атаку. Они были истощены, и число их уменьшилось, но бури остались позади; день за днем вершина стояла отчетливая и ясная; альпинисты горели желанием воспользоваться последней возможностью для подъема до начала муссонов, которые занесут снегом все уступы на горе и сделают подъем невозможным.

Вполне естественно, что каждый альпинист хотел участвовать в первой партии поднимающихся. Возможно, что Эверест удастся победить уже при первом подъеме, и остальные не состоятся. И даже в том случае, если первый подъем будет неудачен, муссон или непогода могут помешать следующей паре совершить восхождение. Преимущество, несомненно, имела первая пара альпинистов, Нортон как начальник легко мог войти в нее. Но, как мы уже видели, он рыцарски отошел в сторону. Не жажда личной славы, но только успех всей экспедиции и только он один интересовал его теперь, при окончательном осуществлении попытки, как это было и в первый раз. Всякая мелочь, которая могла помочь успеху, была выполнена. Все, что вредило ему, отбрасывалось. В данный момент Мэллори и Джоффрей Брус, казалось, были самыми сильными альпинистами, они должны были сделать этот первый подъем, и являлась надежда, что он им удастся.

1 июня первая пара альпинистов вышла из 3-го лагеря, взяв с собой девять «тигров». Погода стояли великолепная, и они были полны надежд. По дороге на Северный перевал в расселине пришлось укрепить веревочную лестницу на ледяной стене, ведущей к так называемому «камину», чтобы облегчить путь носильщикам. В 4-м лагере они нашли Оделля и Ирвина, уже вошедших в роль вспомогательной партии, готовых предоставить удобства усталым альпинистам после подъема, предложить горячую пищу и оказать помощь возвращавшейся партии носильщиков.

2 июня Мэллори и Джоффрей Брус со своими носильщиками выступили в настоящий поход на Эверест. В первый день предполагали устроить 5-й лагерь, на другой день 6-й и на третий день быть на вершине. Их надежды имели основания: погода оставалась прекрасной, небо было ясно, признаки муссонов отсутствовали. Увы, в Гималаях ясное солнце и чистое небо, как правило, указывают на ветер. Между теплыми долинами и ледяными пиками существуют сильные токи воздуха. И как только отряд Мэллори вышел на Северный перевал из-под защиты ледяных глыб, ветер ударил по ним со страшной яростью, устремляясь к вершине с северо-запада. Отряд имел защитные одежды, но они помогали так же мало, как непромокаемые плащи против тропических дождей. Ветер проходил и через защитную одежду, и через шерстяное платье, казалось, даже сквозь самое тело до костей. Он проникал всюду, и не только проникал, но ударял с ужасной силой. Нагруженные носильщики с трудом держались на ногах.

Нортон описывает Эверест выше Северного перевала как скалистую вершину, лишенную трещин и льда, не представляющую особенных трудностей. Но характеризуя так Эверест, он адресует это его описание

Пятый лагерь на высоте 7600 метров

Клубу альпинистов, язык которого, как известно, сильно отличается от языка обычных смертных. В его понимании гора может быть «легкой», но в то же время она может быть крутой и покрытой снегом. Насколько она крута, можно 'судить по тому факту, что всякий раз, когда кто-либо из альпинистов ронял какую-нибудь вещь, она тотчас же исчезала бесследно, т. е. скатывалась вниз.

Так под порывами страшного ветра отряд должен был совершить свой подъем по крутой скалистой грани Эвереста.

Предполагалось устроить 5-й лагерь на восточной, защищенной от ветра стороне ребра Эвереста, приблизительно на высоте 7700 метров, но уже на 7600 метров носильщики были совершенно изнурены. (Не следует забывать, что до экспедиции на Эверест самая высокая точка, достигнутая человеком, без всякого груза, равнялась 7400 метрам.) Только четыре носильщика были еще достаточно бодры. Остальные сложили свой груз, будучи не в состоянии нести его дальше. Мэллори вынужден был остановиться и здесь устроить лагерь, в то время как Джоффрей Брус и сильный Лобзанг дважды спустились вниз и принесли на своих спинах оставленные там грузы. Это была любезная услуга со стороны Лобзанга, так как он уже отнес свой груз к месту; то же и со стороны Бруса, так как он не привык, подобно носильщикам, носить тяжести не только на гору, но и вообще, где бы то ни было.

«Две тщедушные маленькие палатки, растянутые на почти отвесном склоне» представляли, по описанию Нортона, 5-й лагерь. По заранее выработанному плану, пять носильщиков отослали на Северный перевал во вспомогательный лагерь, а трех лучших оставили, чтобы они отнесли одну палатку для лагеря еще выше на 600 метров.

На следующее утро Мэллори и Брус должны были отправиться на вершину, но всю ночь их мучили сомнения, пойдут ли носильщики дальше. Ветер пронизывал не только до самых костей, но он пробирался и в самую душу людей и замораживал там все. Утром ни Брус, ни Мэллори ничего не могли поделать с носильщиками. Один выражал готовность идти, двое других сказались больными. Джоффрей Брус, как и его старший кузен генерал Брус, умел очень хорошо обращаться с туземцами. Но и он не мог расшевелить их. К тому же он сам страдал после переноски грузов в предшествующий день, и его сердце было надорвано. Не оставалось ничего другого, как только возвратиться на Северный перевал. Итак, первая попытка, на которую экспедиция возлагала так много надежд, пала.

Мэллори и Брус, оставив 5-й лагерь, спускались вниз; Нортон и Сомервелль, следуя расписанию, по которому они должны были выйти спустя день после первой партии, покинули 4-й лагерь и направились вверх. Обе партии встретились между двумя лагерями. Видеть Мэллори, возвращающегося обратно, было очень тяжело для Нортона. Это указывало на малую вероятность достигнуть вершины. Возвращение Мэллори могло означать также, что носильщики не в состоянии нести груз выше 7 600 метров, что неизбежно положило бы конец всем попыткам. Мэллори и Брус проследовали вниз на Северный перевал, где их заботливо встретили Оделль и Ирвин, роль которых в виде вспомогательного отряда была теперь особенно ценна. Не напрасно Нортон настаивал на нем после своего опыта в 1922 г. Несмотря на неудачу первой партии Нортон и Сомервелль продолжали подъем. Им также пришлось испытать этот, ударяющий с необычайной силой, ветер Эвереста. Но все же они добрались до 5-го лагеря с четырьмя носильщиками, надеясь, что на следующее утро они понесут палатку до 8 270 метров. Эти четыре носильщика должны были спать в одной палатке, поставленной Мэллори, два альпиниста ― в другой. Поверхность грунта под палаткой была хорошо выровнена их предшественниками. Закусив хорошенько тушеным мясом в консервах, кофе и бисквитами, легли спать. Ночь прошла хорошо, причем около половины ее они спали. Это обстоятельство очень важно, так как до сих пор полагали, что сон на таких больших высотах невозможен.

Однако главный вопрос заключался в том, смогут или нет носильщики выйти на следующий день. Нортон говорил, что в эту ночь у него были мрачные предчувствия: в поведении носильщиков не было никаких признаков надежды на то, что ему и Сомервеллю удастся побудить их нести груз выше. На следующее утро встали в пять часов, чтобы так или иначе выяснить положение, и в течение нескольких ближайших часов наступила очень важная поворотная точка в истории-исследования Эвереста. Если носильщики, как в предыдущем случае с Мэллори, окажутся неспособными или не захотят идти дальше, не только эта экспедиция окончится неудачей, но будет невозможна в этих условиях ни одна экспедиция в будущем. Тогда можно будет считать установленным, что носильщики не в состоянии нести груз выше 7600 метров.

Если бы мы захотели представить, на что похожи люди в пять часов утра на склоне Эвереста, мы должны были бы сравнить их с пчелами в холодное осеннее утро. Обычно эти трудолюбивые маленькие существа полны жизни и действия, но от холода они едва двигаются, почти закоченев; в них нет энергии, а инстинкт спит. Сила жизни почти покинула их. Носильщики были похожи на них, и, возможно, сам Нортон был немногим живее. Когда он подошел к палатке носильщиков, оттуда послышалось только ворчание в ответ на его вопрос. Тогда он поступил очень мудро. Он сказал им, чтобы они приготовили еду и поели, а сам возвратился к себе в палатку и также занялся завтраком. Как известно, после еды все улучшается. На пустой желудок многое кажется невозможным. Конечно так обстояло дело и с подъемом грузов на Эверест: после еды возможно было заняться и этим вопросом.

После завтрака Нортон снова направился к носильщикам. Борьба, которая произошла между ними, была исключительно морального характера. Вопрос заключался в том, можно Ли путем исключительно психического воздействия побудить носильщиков идти дальше. И это зависело не столько от силы воли, сколько от воображения. И здесь Нортон снова обнаружил мудрость. Он обратился к воображению носильщиков: если мы вдумаемся, все великие дела совершаются людьми благодаря предварительной работе воображения. В данном случае пистолет не угрожал головам носильщиков, ни о какой физической силе или угрозе не было речи, так же как и о подкупе.

Нортон просто нарисовал перед ними картину той славы и чести и той оценки, которую они получат, от всех в будущем в случае успеха. Он сказал им, что их имена золотыми буквами будут вписаны в книгу, которая опишет их достижения, если только они понесут груз до высоты 8230 метров. Это был мастерской полет мысли. Нортон взывал также к мужеству носильщиков: «Покажите себя мужественными, и вас прославят люди». И Нортон и Сомервелль имели право говорить так, потому что сами они обнаружили так много силы и мужества и уже показали себя хорошими товарищами, когда, рискуя собственной жизнью, здоровьем и успехом всей экспедиции, спасли тех четверых носильщиков, оставшихся на Северном перевале. Носильщики ответили теперь на призыв вечной славы: собственно трое из них, четвертый был действительно болен. Вот их имена: Непбо Вишай, Лакпа Чеди, Земчумби.

Критический поворот наступил, и продвижение вперед вместо возвращения обратно совершилось. Когда альпинисты вышли, носильщики пошли хорошо, хотя Земчумби мучило разбитое колено, и он несколько хромал, почему его вел Сомервелль. У последнего сильно болело горло, и он должен был сам постоянно останавливаться и кашлять. Мелкие булыжники, которыми была усеяна дорога в первый день их подъема, сменились более подвижными, все время осыпающимися, по мере поднятия вверх. По словам Сомервелля, тратилось много энергии и настроение понижалось в этой утомительной ходьбе на протяжении от 7600 до 8200 метров, где булыжник уступил место наклонным плитам, покрытым мелкими камнями, которые делали каждый шаг сомнительным. Время от времени требовались остановки, чтобы глубоким дыханием удовлетворить потребность тела в кислороде. Погода оставалась прекрасной, и ветер ослабел по сравнению с предшествующим днем. Когда проходили через ту точку, которая была достигнута Сомервеллем и Мэллори в 1922 г. и которая немного превосходила рекордную высоту, достигнутую человеком, настроение поднялось. Отряд шел дальше, чтобы устроить лагерь еще выше. Казалось, что если бы еще один день такой же ясный и такие же хорошие условия, чего бы только они ни могли совершить.

Носильщики, достигшие наибольшей высоты: Бом, Непбо Вишай, Земчумби, Лобзанг, Лакпа Чеди, Ангтенжин

Так альпинисты продвигались до 1 ч. 30 м., когда стало очевидным, что услужливый Земчумби не может идти дальше. Была выбрана в скале узкая щель, обращенная к северу и представлявшая некоторое убежище от северо-западного ветра. Нортон поставил двух носильщиков выровнять место, которое служило как бы дном в трещине, в обыкновенную площадку для палатки, убрав свободные камни и заложив ими углубления. На этой площадке натянули крошечную палатку для двух альпинистов. Это и был 6-й лагерь на высоте 8170 метров. Он находился на высоте, превышающей на 3350 метров вершину Монблана.

Положение было далеко от идеального, но оно казалось лучшим в тех условиях. На Эвересте, говорит Сомервелль, следует брать то, что можно там получить, и за это нужно быть благодарным. Нортон, между прочим, отмечает, что на протяжении двух экскурсий вниз и вверх по северной стороне Эвереста он нигде не встретил ни одного горизонтального местечка, хотя бы в ? кв. метра, на котором можно было бы разбить палатку, не устраивая специальную площадку.

Разбили крошечный «лагерек» и трех носильщиков отослали обратно в лагерь на Северный перевал. Они героически внесли свою долю участия и это великое дело и навсегда установили очень важное положение, именно, что палатка может быть разбита на таком расстоянии от вершины, которое можно пройти в одни день. Теперь наступила очередь альпинистов принять участие в этом великом подвиге.

Но до выступления предстояло провести ночь в лагере и выяснить второй очень важный вопрос: могут ли люди спать на высоте 8200 метров? На следующее утро уже имелся ответ и ответ положительный. Нортон отмечает в своем дневнике за этот день: «Провел лучшую ночь с того времени, как покинул 1-й лагерь». Может быть здесь сыграло некоторую роль чувство успокоения, наступившее после того, как удалось убедить носильщиков идти дальше. Во всяком случае, этот большого значения факт был установлен. Сомервелль спал не так много, как Нортон, но он также записал: «Когда наступило утро, мы хорошо отдохнули, и нас не беспокоили ни затруднения в дыхании, ни другие влияния большой высоты».

Эти два факта, что носильщики могут снести палатку почти до 8200 метров и что альпинисты могут спать там, составляют главный результат третьей экспедиции.

ВЫСШАЯ ТОЧКА

Решительный день наступил: или полный успех, или снова крушение всех ожиданий. 4 июня, еще до захода солнца, Нортон и Сомервелль, а может быть только один из них, или будут стоять на вершине Эвереста, или снова отступят, рискуя подвергнуться насмешкам. Погода стояла такая хорошая, какая только могла быть: день был совершенно тихий, сияющий. Но, увы, в то время, когда погода так благоприятствовала, силы людей уже были надорваны. Альпинисты уже не были теми, какими могли быть, если бы они отправились со свежими силами прямо из 1-го лагеря, не спеша поднялись бы по леднику, постепенно акклиматизируясь дорогой, предоставив всю тяжелую черновую работу другим. Нортон еще до отправления экспедиции из Англии настаивал на большем числе альпинистов, и, несомненно, их больше вошло бы в экспедицию, если бы не приходилось считаться с тибетским: правительством. Четыре лишних альпиниста требовали; значительного увеличения транспорта животными. А между тем правительство Тибета и так относилось, уже подозрительно к размерам этих ежегодных экспедиций.

4 июня Нортон и Сомервелль поднялись на рассвете и были полны надежд. В момент их отправления: случилась одна из тех маленьких задержек, которые так надоедают в дороге. Выскочила пробка из термоса, и горячее питье разлилось. Они вынуждены были набрать снег и из него приготовить новую порцию горячей воды. Теоретически начальник экспедиции должен был бы предусмотреть, чтобы пробки из термосов не выскакивали. Но случайности бывают даже в экспедициях, идеально организованных.

Нортон и Сомервелль выступили в 6 ч. 45 м., взяв косое направление вправо на юго-запад вдоль северной стороны Эвереста к его вершине. Она находилась от них на расстоянии 1 ? километров по прямой линии и выше их на 670 метров. Можно было подняться на; самое ребро грани и идти по его гребню, но они предпочли держаться под его защитой, так как могло быть очень ветрено наверху. Большое неудобство этого-направления заключалось в том, что утром, когда больше всего хотелось солнца, они все время находились в тени. Медленно тащились альпинисты вверх по широкому скалистому отрогу, стремясь выйти на место, освещенное солнцем. Наконец, пыхтя, задыхаясь, и иногда скользя по булыжникам, вынужденные останавливаться, чтобы возобновить дыхание, они вышли на освещенное солнцем пространство и начали согреваться.

Нортон на высоте 8572 метров

Альпинисты пересекли покрытую снегом площадку при помощи хорошо вырезанных Нортоном ступенек и приблизительно через час по выходе из лагеря подошли к основанию широкой группы желтых скал, которые так выделялись на вершине еще издали на большом расстоянии. Их толща равнялась приблизительно 300 метрам; они представляли надежный и легкий путь для альпинистов при пересечении их по диагонали. Дело в том, что эти скалы слагались из целого ряда широких уступов, в три и больше метров шириною, идущих в одном параллельном направлении и достаточно изломанных, чтобы сделать удобным, переход с одного уступа на другой.

Идти было удобно, день стоял прекрасный, но когда дошли до 8230 метров, начались мучительные ощущения. Нортон рассказывает, что ему стало очень холодно, и он, сидя на солнце, так дрожал, что Предположил наступление малярии. А между тем одет он был вполне хорошо: толстый шерстяной жилет и штаны, толстая фланелевая сорочка и брюки, два свитера под спортсменской защитной от ветра одеждой с легкой фланелевой подкладкой, пара валенок с кожаной подошвой, снабженной обычными гвоздями для хождения по горам, и поверх всего еще легкая ветронепроницаемая пижама «Шаккельтона» составляли его одежду. Мех в горах не употреблялся из-за его большого веса. Казалось, этого достаточно для сохранения тепла. Чтобы проверить, действительно ли у него малярия, Нортон сосчитал пульс. К его удивлению оказалось 64 удара; это было выше его нормального, вообще очень низкого, пульса только на двадцать ударов. Кроме этого ощущения холода, у него начало временами ухудшаться зрение. Оно двоилось, и тогда в трудных местах он не знал, куда ему поставить ногу.

Положение Сомервелля было также довольно тяжелым. В течение нескольких недель перед этим у него болело горло. Теперь вдыхание очень холодного сухого воздуха, проникавшего в самую глубину гортани, сильно сказывалось на его уже больном горле. Он должен был постоянно останавливаться и кашлять.

Влияние высоты сказывалось на обоих. Сомервелль говорит, что на уровне 8 380 метров произошла почти внезапная перемена. Несколько ниже они шли еще довольно сносно, производя три или четыре дыхательных движения при каждом шаге, тогда как теперь необходимо было семь-восемь или даже десять полных вдохов при каждом обыкновенном шаге вперед. Даже при таком медленном продвижении они вынуждены были прибегать к отдыху на минуту или две через каждые 20 или 30 метров. Нортон рассказывает, что он ставил себе целью сделать двадцать последовательных шагов без остановок, но не помнит, удавалось ли ему это. Тринадцать же шагов у него отмечено.

В середине дня, поднявшись до 8500 метров, альпинисты почувствовали, что они уже близки к полному изнеможению. Они находились как раз под верхним краем желтых скал, вблизи огромного оврага, спадающего вертикально вниз с вершины и прорезывающего основание конечной пирамиды большого северовосточного хребта. Здесь Сомервелль окончательно ослабел от болезненного состояния своего горла. Он едва не умер тогда, и если бы он пошел дальше, он, вероятно, не выдержал бы. Тогда он сказал Нортону, что не может идти дальше, так как в противном случае выше он будет только мешать, и предложил Нортону одному идти на вершину; сам же расположился на солнечном уступе ждать его возвращения.

Но Нортон также уже напрягал последние силы и мог бороться уже недолго. Он шел теперь по верхнему уступу желтых скал, который подымался вверх очень покато к большому оврагу и дальше через него. Чтобы подойти к оврагу, Нортон должен был Обогнуть основание двух резко выдающихся, вертикально сбегающих, вниз скалистых уступов. Идти стало значительно труднее. Склон был очень крут, карнизы, по которым приходилось пробираться, сузились до нескольких десятков сантиметров. Когда Нортон приблизился, в огромном овраге оказались места, покрытые мелким снегом, которые не внушали доверия. Вся эта сторона горы слагалась из плит, напоминавших черепицы на крыше. Нортон дважды менял направление и пробовал идти по различным слоям плит. Сам овраг был заполнен мелким снегом, в котором приходилось погружаться до колен, а иногда даже до пояса; этот снег не мог выдержать человека в случае падения.

Дальше за оврагом Нортон зашагал с плиты на плиту; идти стало еще труднее; плиты были совершенно гладки и наклонялись вниз; Нортон начинал чувствовать, как его устойчивость зависела только от трения гвоздей на его обуви о плиты. Ходьба здесь не была исключительно трудной, как отмечает в своих записках Нортон, но это место представлялось опасным для одинокого альпиниста, несвязанного веревкой с другим человеком: достаточно было поскользнуться ― и, по всей вероятности, он полетел бы к подошве горы.

Усилие, которого требовал осторожный подъем, начало сказываться на Нортоне, и он пришел в полное изнеможение. К тому же состояние его зрения ухудшилось и представляло серьезное препятствие. Ему оставалось преодолеть, может быть, немного более 60 метров этого скверного пути, прежде чем он выйдет на северную сторону последней пирамиды, которая являлась надежным и легким направлением к самой вершине. Но уже был 1 ч. дня. Нортон продвигался очень медленно, поднявшись всего, приблизительно, на 30 метров и пройдя около 270 метров от того места, где остался Сомервелль. Очевидно, уже не было возможности преодолеть остающиеся 265 метров, и Нортон должен был повернуть обратно, чтобы обеспечить благополучное возвращение. В этот момент он находился на высоте, определенной впоследствии теодолитом, в 8572 метра.

Нортон и Сомервелль отступили в тот момент, когда оставалось только около трех часов пути до вершины, протяжением всего меньше километра. Бессмертная слава уже почти находилась в их руках, но они были слишком слабы, чтобы удержать ее. Их слабость не была слабостью духа. Нет более стойкого, с неиссякаемой бодростью человека, чем Сомервелль, или более сосредоточенного и упорно настойчивого человека, чем Нортон. Настоящая причина, обусловившая окончательное истощение сил альпинистов, лучше всего выясняется из слов их старого товарища, доктора Лонгстаффа. Указания Лонгстаффа имеют особый интерес не только с точки зрения его профессиональных знаний, но и потому, что он сам был опытным альпинистом в Гималаях и поднимался до 7000 метров. Кроме того, участвуя в экспедиции 1922 г. на Эверест, он бывал в 3-м лагере, на высоте 6400 метров. Таким образом он хорошо знал не только Нортона и Сомервелля, но и те условия, в которых им приходилось работать. В своем докладе, в декабре 1925 года, в Клубе альпинистов он говорит: «К тому моменту, когда Нортон, Сомервелль и Мэллори отправились на Северный перевал спасать носильщиков, они уже порядочно устали. Суровая погода и тяжелая работа истощили их силы. Им нужно было скорее возвратиться в основной лагерь и там отдохнуть. Вместо этого они совершили адскую попытку, в исключительно опасной обстановке, спасти тех четверых носильщиков. Имение это расстроило план экспедиции больше, чем что-нибудь другое. Если бы Сомервелль мог тогда отправиться вниз, его горло, по всей вероятности, выздоровело бы. Двойное зрение Нортона не имело ничего общего с его позднейшей слепотой, вызванной яркой белизной снега: оно являлось симптомом расстройства высших мозговых центров вследствие недостатка кислорода. Но я утверждаю, что это произошло не столько под влиянием больших высот, сколько в связи с крайним истощением организма, обусловленным длительным, на протяжении нескольких недель, переутомлением, как это происходит, например, с бегуном, который падает у старта. Пережитое раньше сказалось на скорости их продвижения при последнем выступлении: она была очень мала. Все, достигнутое альпинистами при этих условиях, почти убеждает меня, что при, благоприятной обстановке они, несомненно, были бы на вершине».

Коротко говоря, это чрезвычайное утомление, которое они перенесли, спасая носильщиков, и помешало им подняться на вершину; оно присоединилось к тому неблагоприятному влиянию, которое уже произвели на них раньше ― холод, ветер и снег.

Спасением носильщиков альпинисты подтвердили принцип товарищества, на котором вообще должен быть основан альпинизм. Но совершив этот поступок они лишились большой награды, которая выпала бы на их долю в виде славы.

В конце концов, альпинистами при подъемах на Эверест сделано много: ими установлена прежде всего самая возможность подъема на Эверест. После того, что было выполнено ими при такой неблагоприятной обстановке, не могло быть больше сомнений в том, что при нормальных условиях можно достигнуть вершины. Кроме того они поднялись на высоту, которая равняется верхушке Кангченюнга.

Разумеется, альпинисты поднимались на Эверест не из-за тех прекрасных видов, которые открываются с него. Тем не менее для всех, оставшихся внизу, интересно знать, какие картины развертываются с вершины. К тому же оба, и Нортон и Сомервелль, имели артистическую жилку. Что же рассказывают они? Немногое, конечно, так как в силу своего физического изнеможения им недоступно было то чувство глубокого переживания, которое является существенным в оценке красоты. Все же наблюдения их имеют цену.

Нортон так описывает свои впечатления: «Зрелище, которое мы увидали с высочайшей точки, зачаровало нас. С высоты в 7620 метров снежные вершины, разбросанные в беспорядке, и извилистые ледники с их параллельными линиями морен, напоминающими колеи на снежной дороге, производят внушительнее впечатление. Но мы находились теперь гораздо выше самой высокой горы в поле нашего зрения, и все ниже нас казалось таким плоским, что многое в смысле красоты терялось. К северу за большим тибетским плато глаз переходил с одного хребта на другой, постепенно уменьшавшиеся в размерах, пока всякое чувство расстояния терялось, и взгляд останавливался, только достигнув уже самого горизонта, на цепи снежных вершин, которые казались совсем крохотными. День был замечательно ясный, один из тех дней, которые бывают только в местах с абсолютно прозрачным воздухом, и наше воображение зажглось созерцанием этих бесконечно далеких вершин, поднимающихся там где-то над изогнутой линией горизонта».

А Сомервелль пишет: «Трудно подыскать слова, чтобы правильно оценить и выразить великолепие тех картин, которые открылись перед нами с высочайшей точки, достигнутой нами. Гиачинг и Чайо, эти величайшие вершины в свете, находились на 300 метров ниже. Вокруг них расстилалось чудесное море прекрасных вершин, все гиганты между другими горами, но сейчас, как карлики, внизу нас. Великолепный купол вершины Пумори, одного из красивейших спутников Эвереста, являлся только частью огромного ряда вершин. За равниной Тибета сверкал отдаленный хребет на расстоянии 300 километров. Описать этот вид невозможно. Казалось только, что мы находимся выше всего на свете и видим все вокруг нас в отблеске божественного света».

Отблеск почти божественного света во всем, говорит Сомервелль. Но что было бы, если бы он достиг самой вершины? Ему доступна была только одна сторона, и Эверест возвышался над ним еще почти на 300 метров. Но с вершины он видел бы все вокруг себя. Сам Эверест, покоренный, лежал бы у его ног. Владычество человека над горой было бы окончательно установлено. Такое ничтожное создание, как человек, показал бы, что оно значительнее горы. И вдаль и вширь он обозревал бы свое царство, ― далеко за равниной Индии так же, как за Тибетом, к востоку и западу вдоль огромного ряда величайших пик земли, все лежало бы ниже его.

И эту славу он завоевал бы для себя, он приобрел бы ее благодаря усилиям других и лояльности товарищей, но он завоевал бы ее также и благодаря своим невероятным и ничем не облегчаемым усилиям. И этот образ его, стоящего там, на вершине всего мира, окруженного с таким усилием завоеванной славой, ободрил бы многих, он мог быть в этом уверен, для других величайших напряжений в различных областях.

Но такого видения не удостоились ни Нортон ни Сомервелль, хотя и вполне заслужили его. Они мечтали об этом с того момента, когда впервые увидели Эверест при переходе через Тибет, и он являлся для них постоянным побуждением во всех их усилиях.

Что же чувствовали они теперь, когда слава ушла от них навсегда, и они возвращались назад пораженными? К счастью, те же самые условия, которые положили предел их способности бороться дальше у верхней пирамиды Эвереста, притупили также и их чувство отчаяния. Нортон рассказывает, что он должен был бы испытывать чувство горького разочарования, но, по совести говоря, он не ощущал его в то время в сильной степени. Дважды он возвращался при очень благоприятной погоде, когда успех казался вполне возможным, и в обоих случаях он не испытал соответствующих моменту переживаний. Он объясняет это физиологическим влиянием больших высот. «Лучшие стремления и воля к победе, казалось, сводились к нулю, и вниз возвращались скорее с некоторым чувством облегчения, что наступает конец крайним напряжениям, связанным с подъемом».

Но разочарование наступило, и даже в этот же самый день. Нортон так описывает свои переживания в момент прибытия на Северный перевал, когда Мэллори и Оделль приветствовали их: «Они поздравили нас с достижением 8 500 метров, так мы тогда оценивали эту высоту, но сами мы не чувствовали ничего, кроме разочарования и сознания полной неудачи».

Да, они разочаровались, но не сожалели о затраченных усилиях, и запись Сомервелля от 8 июня в основном маг ере гласит: «Наше общее состояние было сильно понижено, но мы были удовлетворены, что имели благоприятный случай при хорошей погоде для борьбы с нашим противником. Нам не о чем сожалеть. Мы устроили лагери. Носильщики выполнили свою роль до конца. Мы спали даже на высоте почти в 8200 метров. День для подъема был великолепный, почти безветренный и такой прекрасный, яркий. Но все же мы не могли достигнуть вершин. Нам нет извинения, мы разбиты в этом честном сражении, побеждены высотой горы и разреженностью воздуха, создавшей трудность дыхания.

Но борьба эта имела большую ценность, имеющую значение навсегда».

МЭЛЛОРИ И ИРВИН

Возвратимся теперь к Мэллори. В его душе кипела досада: он был вынужден отступить из 5-го лагеря. Он возмущался не отдельными носильщиками, которые отказались идти дальше, но стечением обстоятельств, принудивших его повернуть обратно как раз в тот самый момент, когда погода, наконец, стала благоприятствовать. Мэллори не думал, что путь для него окончательно прегражден. Он отступил, но для того, чтобы снова подняться выше. Его целиком поглощала идея победить Эверест. Подъем на Эверест не был случайностью для него, им была заполнена вся его жизнь. Возможно, что Мэллори не владел талантливыми приемами Сомервелля, с помощью которых он побуждал людей идти за собой. Он не имел также способности Нортона руководить большой экспедицией, скорее, он был более приспособлен для небольших экспедиций, состоящих из немногих, тщательно выбранных спутников. Но сама идея захватила его больше, чем кого бы то ни было. Если кто-нибудь был душой экспедиции, так это был Мэллори. В нем было не упорство бульдога, или твердое решение победить во что бы то ни стало, но скорее воображение художника, который не может оставить работу, пока он не доведет ее до точного и совершенного выполнения. Мэллори воплотил в себе идею об Эвересте. И уйти прочь прежде, чем сам Эверест свергнет его вниз, это значило бы вырвать у Мэллори все его существо с корнем.

Возбужденный новым планом, он в один день прошел через 4-й лагерь прямо в 3-й, чтобы там выяснить возможности нового восхождения с кислородом. Мэллори никогда не был поклонником применения кислорода. Но если употребление его являлось единственным способом подняться на Эверест, его следовало применить. Ирвин также не был сторонником кислорода и в частной беседе с Оделлем он сказал, что предпочел бы достигнуть верхней пирамиды Эвереста без кислорода, чем подняться на вершину с ним. Это было то мнение, с которым большая часть из нас, конечно, согласится, так же как, возможно, с ним соглашался и Мэллори. Но он должен был принять во внимание, что Нортон и Сомервелль безусловно сделали все, чтобы настоящая экспедиция достигла цели без кислорода. И если им это не удалось, следует совершить последнюю попытку, на этот раз уже с-кислородом. И тогда, как это всегда бывало с Мэллори, он вложил всю свою душу в организацию восхождения на Эверест с кислородом. В качестве спутника он выбрал Ирвина, но не Оделля, так как Ирвин все же верил в успешное применение кислорода, чего нельзя было сказать об Оделле. Он пригласил Ирвина еще потому, что последний обладал способностью к механическим изобретениям и уже сделал чудеса при ремонте кислородных аппаратов.

Аппараты требовали частых исправлений, потому что очень трудно построить такой аппарат, который не нуждался бы в дополнениях, если он содержит в достаточной степени сгущенный газ и в то же время подвергается крайним колебаниям температуры, которые приходилось испытывать между равнинами Индии и высотами Эвереста. Третье основание, и, пожалуй, самое важное, заключалось в том, что Ирвин по первоначальному плану был назначен Спутником Мэллори для восхождения с кислородом, и Мэллори воодушевил его своей идеей и вполне сознательно подготовил его так, чтобы они составили настоящую двойку, спаянную одним настроением.

Позднейший опыт показал, что в данном случае не следовало пользоваться кислородом. Тяжелый аппарат чрезвычайно затруднял движение. И, кроме того, как это позже выяснилось, акклиматизация к этому времени дала гораздо лучшие результаты, чем предполагали прежде. Оделль, который акклиматизировался медленно, дважды поднимался до 8200 метров, один раз с кислородным аппаратом в 8 килограмм на спине, хотя он и не употреблял кислорода выше 7900 метров, находя, что он мало помогает ему. Если бы Мэллори взял с собой Оделля и сделал последний подъем без кислорода, можно с полным основанием предположить, что вершина была бы достигнута.

Оделль имел свежие силы, так как он не участвовал в спасении носильщиков, которое проделали Нортон, Сомервелль и Мэллори; возможно, также, что к этому времени он был вполне подготовлен дл» высокого подъема.

Мэллори

И хотя Мэллори был уже изнурен, но, имея возле себя подготовленного и опытного альпиниста и зная, что высота в 8 565 метров уже достигнута его предшественниками, ― обстоятельство, которое могло сильно облегчить усилия, ― он мог бы с Оделлем довести дело до благополучного конца. Или Оделль и Ирвин могли бы совершить подъем, не применяя кислорода, в виду того, что Ирвин также не был утомлен тем крайним напряжением, которое вызвало у других спасение носильщиков.

Но все это только предположения. И в то время, когда Мэллори совершал свои приготовления, он еще не знал, что Нортон достиг 8565 метров и что Оделль акклиматизировался вполне хорошо. До сих пор он знал как раз обратное, именно, что организм Оделля не приспособился настолько, как у остальных. И поэтому казялось, что применение кислорода даст больше шансов подняться на вершину.

3 июня Мэллори и Джоффрей Брус прибыли из 5-го лагеря в 3-й и здесь вместе обсудили вопрос о возможности собрать достаточное количество носильщиков, пригодных для несения «кислородного» снаряжения в 6-й лагерь. За время отдыха при хорошей погоде состояние людей улучшилось. При помощи энергичного убеждения Брусу удалось набрать достаточно носильщиков. В течение этих переговоров Ирвин занимался приведением в порядок кислородных аппаратов.

Оделль вместе с Газардом находился в это время в 4-м лагере, а Ноэль, этот неутомимый и смелый фотограф, устроился на Северном пике, на высоте в 7000 метров, производя кинематографические снимки.

Приготовления закончились 3 июня, и на следующий день Мэллори и Ирвин поднялись на Северный перевал с новыми носильщиками. Применяя кислород, они покрыли это расстояние в очень короткое время ― в два с половиной часа. Этот результат очень удовлетворил их, однако, Оделль относился к нему более скептически. У Ирвина уже болело горло от холодного сухого воздуха, и Оделль полагал, что состояние его ухудшилось, по всей вероятности, от употребления кислорода. Здесь на Северном перевале собрались две партии: новая, поднимающаяся, и вспомогательная, приуроченная к 4-му лагерю. Последний сделался своего рода горной передовой базой для альпинистов, откуда они отправлялись на вершину. Оделль так описывает его.

Ирвин

Особенность этого лагеря заключалась в том, что он располагался на снегу, а не на скалах, как другие, даже самые высокие, так как здесь не было удобных скал. Раскинутый на оледенелом уступе, он состоял из четырех палаток: две для альпинистов, и две для носильщиков. Уступ был широкий, около 9 метров. Высокая ледяная стена поднималась над ним с запада, создавая удобную защиту от холодных ветров, постоянно дующих в этом направлении. Никогда раньше в этом лагере не жили так долго, как теперь: так, Оделль пробыл в нем не меньше 11 дней,- замечательный факт, так как еще несколько лет назад такие альпинисты, как д-р Гунтер Уоркман, полагали, что на высоте в 6400 метров невозможно спать.

Особенно интересны условия погоды на такой высоте. В течение двух дней, при температуре на солнце среди дня в 40,5° С, температура воздуха равнялась только -16°. Оделль сомневался, поднимается ли вообще температура воздуха выше нуля. Возможно, что потеря снега происходит только путем прямого испарения. Поэтому он очень сух и не смерзается; там никогда нет текучей воды.

Казалось, эти условия сухости не отражались на Оделле. Он говорит, что после известной степени акклиматизации его ощущения были почти нормальны. Только в том случае, когда требовалось большое усилие, он чувствовал себя необычно. Он полагал также, что отрицательное влияние больших высот на умственные способности сильно преувеличено. Скорость умственных процессов, может быть, понижается, но сами они не нарушаются.

В тот самый день, 4 июня, когда Мэллори и Ирвин прибыли в 4-й лагерь, туда же возвратились с вершины Нортон и Сомервелль. Они спустились сюда с высочайшей точки, достигнутой ими, не останавливаясь в 6-м и 5-м лагерях. Сомервелль совсем ослабел от удушья. И в эту ночь Нортон совершенно потерял зрение, ослепленный ярким снегом. Оба они были в отчаянии от неудачи, как об этом сказано выше. В этом случае удивительным образом подтверждалась теория относительности Эйнштейна ― отчитываться потому, что люди поднялись только до 8565 метров. Еще недавно люди, достигшие высоты того лагеря, к которому Нортон и Сомервелль спустились на 1500 метров, считались героями.

Однако приходилось считаться с фактом, что Нортон и Сомервелль не дошли до вершины. Но на смену им здесь уже находился Мэллори с желанием высокого напряжения, готовый на последнее отчаянное усилие. Нортон целиком присоединился к его решению и был в восхищении перед неукротимой смелостью этого человека, решившегося, несмотря на крайнее утомление, не допустить поражения, если еще оставалась какая-либо возможность. Столько было у Мэллори силы воли и нервной энергии, что Нортону казалось, он должен добиться цели. Нортон разошелся с ним только относительно выборка в его спутники Ирвина. У Ирвина болело горло, и он не был опытным альпинистом, как Оделль. Последний, хотя он акклиматизировался медленнее, начал проявлять себя, как альпиниста незаурядной выносливости и большой настойчивости. Но так как Мэллори уже составил свой план, Нортон, совершенно правильно, не делал попытки вмешиваться в последний момент.

Мэллори задержался на один день в лагере, желая побыть с Нортоном, пораженным ужасом своей слепоты. 6 июня он выступил с Ирвином и четырьмя носильщиками. Что переживал он в этот момент? Наверное он ясно сознавал опасности, и его настроение не было безрассудным или безумно отважным. Это была третья экспедиция на Эверест, в которой он участвовал; в конце первой он писал, что высочайшая гора обладает «такой страшной суровостью и так фатальна, что мудрый человек должен подумать и затрепетать еще на пороге своих величайших усилий». И действительно, вторая и третья экспедиции вполне подтвердили его мнение о суровости Эвереста.

Мэллори знал опасности, ожидающие его, и приготовился встретить их, но он был человеком мечты и воображения, хотя в такой же степени им руководила и смелость. Он ясно представлял, что значит успех. Эверест является воплощением физической силы мира. Ему он должен противопоставить духовную силу человека. Он представлял себе радость на лицах товарищей в случае успеха. В его воображении рисовалось то волнение, которое вызовет у всех альпинистов его достижение. Какую славу это принесет Англии! Какой интерес это вызовет во всем мире! Какое имя он создаст себе! Он испытает длительное удовлетворение, так как его жизнь сделается достаточно ценной. Все это он должен был передумать. Прежде ему приходилось испытывать подлинную радость, которой сопровождалось достижение даже меньших высот в Альпах. И теперь, на величественном Эвересте, эта радость должна превратиться в экстаз, может быть, не в самый момент подъема, но потом. Может быть, он никогда не формулировал этого точно, но в его сознании, несомненно, была мысль: «все или ничего». Из двух возможностей ― возвратиться обратно в третий раз или погибнуть ― для Мэллори последняя была, вероятно, более приемлемой. Последствия первой были бы выше его сил, как человека, как альпиниста и как художника.

Ирвин, как более молодой и менее опытный, чем Мэллори, не представлял себе так отчетливо всего риска. С другой стороны, в его воображении не рисовалось ясно и все значение успеха. Но Оделль записал, что у него было не меньше решимости, чем у Мэллори, идти до последних сил. Он также ставил своей целью иметь долю участия на вершине. И теперь, когда представился случай, он приветствовал его «почти с мальчишеским энтузиазмом».

С таким образом мыслей два альпиниста отправились в путь утром 6 июня. Слепой Нортон мог только пожать им руки на прощанье и горячо пожелать счастья. Оделль и Газард (они пришли сюда, как только Сомервелль спустился в 3-й лагерь) приготовили для них закуску из жареных сардинок и горячий чай с шоколадом и бисквитами. В 8 ч. 40 м. Мэллори и Ирвин выступили из 4-го лагеря. Груз каждого состоял из видоизмененного кислородного аппарата только с двумя цилиндрами и небольшого количества других вещей, верхней одежды и провизии на один день, весом всего в десять килограмм. Их сопровождали восемь носильщиков, которые несли провизию, спальные принадлежности и добавочные кислородные цилиндры, но ни одного кислородного аппарата для своего собственного употребления.

Утро было прекрасное. После полудня стало несколько облачно, а вечером пошел небольшой снег, но все это не представляло серьезных препятствий. В тот же день вечером возвратились четыре носильщика из 5-го лагеря и принесли записку от Мэллори, в которой он писал, что ветра нет и все условия складываются благоприятно. На следующее утро, 7-го, партия Мэллори двинулась к 6-му лагерю, в то время, как Оделль поднимался в 5-й на случай, если бы понадобилась его помощь. Было бы лучше, конечно, если бы он пошел с ними, и партия состояла из троих. Трое ― это идеальное число для подъема в горах. Но крошечная палатка вмещала только двоих и для третьего потребовалась бы добавочная, число же носильщиков было ограничено. Поэтому Оделль мог пойти за ними только день спустя, взяв на себя роль как бы вспомогательного альпиниста.

Мэллори с четырьмя носильщиками очень хорошо устроил 6-ой лагерь. Отсюда Мэллори отослал носильщиков вниз, передав через них записку Оделлю. В ней говорилось, что погода благоприятствует подъему, но что кислородные аппараты представляют неприятный груз.

В этот вечер погода, как ее наблюдал Оделль в 5-м лагере из своей палатки, обещала быть хорошей, и он представлял себе, с какими чувствами, полные надежды, Мэллори и Ирвин в этот момент ложились спеть. Казалось, успех, наконец, приближался.

О том, что было дальше, мы знаем очень мало. Вследствие ли порчи кислородных аппаратов, потребовавших исправления, или в силу других причин, но только вышли альпинисты на другой день поздно. Оделль, следовавший за ними в тылу, увидел их в 12 ч. 50 м. дня, и они были только на второй скале, на которой по плану 4 Мэллори они должны были быть по крайней мере в 8 ч. утра. День оказался не таким хорошим, как обещал быть накануне. Туман окутывал вершину. Может быть, там выше, где находились Мэллори и Ирвин, он был меньше. Оделль, смотря снизу, заметил, что туман вверху был светлее. Но ниже густые облака мешали Оделлю следить за альпинистами, и сквозь движущийся туман он еще только раз увидел их тени.

Когда он взобрался на небольшую скалу на высоте приблизительно 7900 метров, воздух сразу прояснился. Занавес из облаков как бы вдруг разорвался на две части. И в этом разрыве выступил весь хребет, ведущий к вершине, и вся верхняя пирамида Эвереста. И там, вдали, на снежном склоне, Оделль заметил крохотную движущуюся точку, приближающуюся к скалистому выступу. За ней следовала вторая. Затем первая поднялась на вершину уступа. И в то время, как Оделль стоял и напряженно следил за этим драматическим видением, сцена снова закрылась облаками. Мэллори и Ирвин появились в последний раз, и с тех пор их больше никогда не видели. Что было потом ― осталось тайной.

ОДЕЛЛЬ

Мы опишем теперь последовательные переживания Оделля, они были в достаточной степени драматичны. Его роль заключалась в том, чтобы помогать Мэллори и Ирвину. На следующий день после их выступления Оделль с одним носильщиком отправился в 5-й лагерь, в котором ему пришлось уже однажды быть вместе с Газардом, причем тогда путь туда и обратно он совершил в один день. Но так как носильщик заболел горной болезнью и, очевидно, не был в состоянии итти на следующий день выше, то Оделль отправил его вниз вместе с четырьмя носильщиками, присланными Мэллори из 6-го лагеря вечером.

Оделль остался совершенно один в этой жуткой глуши на высоте 7700 метров. Ни один человек не испытывал до сих пор таких ощущений, и поэтому интересно остановиться на них. В этот вечер, как мы уже говорили, погода стояла прекрасная, и перед Оделлем развернулись панорамы, производившие глубокое впечатление. К западу в диком беспорядке были разбросаны вершины, возвышавшиеся над Ронгбукским ледником, и среди них великаны ― Чо-Уйо (8190 метров) и Гиачунканг (7920 метров) купались в розовом и желтом свете необычайно нежных оттенков. Как раз напротив вздымались суровые скалы Северного пика; близость его скалистых массивных пирамид еще больше увеличивала расстояние до широкого горизонта, расстилавшегося за ними, а его темные громады еще сильнее оттеняли далекие опаловые вершины на северном горизонте. К востоку, как бы плавая в воздухе, виднелась снежная вершина Кангченюнга. Ближе выступали разнообразные очертания Гиангкарского хребта.

Оделлю приходилось и прежде подниматься на многие вершины и не раз он видел заход солнца в горах. Но здесь, по его словам, впечатление было поражающее.

Мы должны поверить ему. Он находился в центре наиболее величественной страны Востока. Находясь в полном одиночестве, в тот момент, когда великое дело приближалось к кульминационной точке, он чутко воспринимал впечатления, хотя только позже, в спокойной обстановке, он вполне понял, до какой степени они были глубоки.

И если заход солнца производил такое впечатление, то не меньшее давали глубокая и торжественная тишина ночи и сияющее звездными брильянтами небо, цвета чистого сапфира.

А впечатления на рассвете! Первый бодрый луч света, нарастающая окраска, необычайная нежность оттенков, прозрачных как вино, первый блеск на вершинах, сапфир неба, превращающийся в чистейшую лазурь!

Разве удавалось кому-либо пережить все это! Увидеть то, что он увидел, ― этого достаточно, чтобы стоило жить.

На следующее утро Оделль встал на рассвете. Великий день, который, должен решить успех или неудачу экспедиции, наступил. Два часа у него заняли приготовление завтрака и надевание обуви ― операция, которая в этих условиях требует большого усилия; он вышел к восьми часам с провизией в рюкзаке за спиной, на случай, если будет ощущаться ее недостаток в 6-м лагере. Он совершал свой одинокий путь по крутому склону, местами снежному, местами ледяному, выше 5-го лагеря, пока не поднялся на гребень Большого хребта. Это был иной путь, чем тот, которым шли Нортон и Сомервелль, взявшие более косое направление вдоль грани Эвереста, ниже ее ребра. Но возможно, что это был тот путь, которым шел Мэллори. Оделю не пришлось увидеть величественной панорамы, простирающейся до Холмов Тигра позади Дарджилинга, которая открывается с верхней части хребта в ясную погоду; по словам Оделля, хотя раннее утро было совершенно ясно и не особенно холодно, уже начали появляться клубящиеся волны тумана, которые неслись по большой грани Эвереста. Но ветер, к счастью для него, так же как и для Мэллори и Ирвина, находившихся выше на 600 метров, не увеличивался. Это указывало на то, что распространение тумана могло ограничиваться только нижней половиной горы. Поэтому Оделль не сомневался в том, что Мэллори успешно продвигается вверх от 6-го лагеря. Дул легкий ветер, и он не должен был препятствовать их продвижению вдоль гребня хребта. Оделль надеялся, что в этот момент Мэллори и Ирвин подходят к последней пирамиде вершины.

Оделль не хотел подниматься по гребню хребта; скорее его намерение заключалось в том, чтобы сделать круговой путь по северной стороне Эвереста. Он был геолог, и его интересовало познакомиться с геологической структурой горы. Нижняя часть ее, как оказалось, была образована разновидностями гнейса. Но большая часть верхней половины состояла из сильно измененных известняков; там и здесь в небольших количествах виднелись светлые гранитовидные породы, которые или прорезывали, или покрывали все другие слои. Это указывало на то, что когда-то гора Эверест была погружена в море ― новое подтверждение могучей энергии, заключенной в нем.

«Все слои, спускаясь с вершин, ― пишет Оделль,- наклонены под углом в 30°; но так как общий наклон этой грани Эвереста равняется приблизительно 40 ― 45°, верхние слои плит идут почти параллельно общему склону. Верхние плиты представляют целый ряд небольших ступенчатых поверхностей, нередко до 15 метров в высоту, и могут служить сравнительно легким, хотя и крутым путем для подъема. Породы сохранили до некоторой степени свою структуру, так как они в значительной степени уплотнены внедрением кристаллических гранитовидных пород. Плиты часто засыпаются обломками сверху; нетрудно представить себе, сколько усилий и напряжения требует такая дорога от альпинистов, если она покроется свежевыпавшим снегом. В этом случае большую роль играют не столько-технические трудности, как неприятное чувство неуверенности при ходьбе по склону, еще недостаточно-крутому, чтобы нужно было прибегать к помощи рук».

Находясь приблизительно на половине пути между двумя высокими лагерями, Оделль в последний раз видел Мэллори и Ирвина; как описано выше, он удивился, увидев их в такое позднее время еще так далеко от вершины; раздумывая о причине их опоздания, он продолжал свой путь к 6-му лагерю. Когда он пришел туда около двух часов, начал падать снег, и ветер усилился. Оделль поместил свою ношу со свежей провизией и остальным снаряжением внутри крошечной палатки и остался некоторое время под ее защитой. Внутри палатки находился ассортимент запасной одежды, остатки пищи, два спальных мешка, кислородные цилиндры и части аппаратов. Снаружи также лежали различные части аппаратов и дуралюминиевые подставки. Альпинисты не оставили записки, и Оделль ничего не знал о времени их выхода и о причине их задержки.

Между тем снег продолжал падать, и Оделль начал беспокоиться, не помешает ли погода Мэллори и Ирвину благополучно возвратиться. Дело в том, что 6-й лагерь состоял только из крошечной палатки, которая помещалась на уступе в защищенном месте и почти упиралась в небольшую скалу. В таких условиях возвращающимся трудно было бы разыскать ее. Поэтому Оделль снова вышел из палатки, отошел несколько вверх и, вскарабкавшись метров на 60, начал свистать и выкрикивать горные песни, надеясь, что может быть случайно альпинисты услышат его. Спасаясь от режущего ледяного снега, он встал под защитой скалы. За падающим снегом ничего не было видно уже на расстоянии нескольких метров. В стремлении отвлечь свое внимание от холода, он начал исследовать скалу вблизи себя. Но под снегом и ударами ветра даже его геологический пыл начал гаснуть, и, простояв около часа, он решил возвратиться, предполагая, что в таких условиях Мэллори и Ирвин едва ли могут его услышать.

Когда он спустился в 6-й лагерь, буря прошла, и довольно долго вся северная сторона Эвереста была залита солнечным светом. Даже верхние скалы выступили совершенно отчетливо, но никаких следов альпинистов на них не было.

Оделль находился теперь в затруднительном положении. Многие соображения заставляли его остаться здесь или даже пойти навстречу своим друзьям. Но Мэллори в своей последней записке настойчиво предлагал ему возвратиться на Северный перевал и быть готовым для эвакуации 4-го лагеря, чтобы вместе с ним и Ирвиным в ту же ночь отправиться в 3-й лагерь в виду возможности внезапного наступления муссонов. Было и еще соображение, по которому Оделлю следовало спуститься вниз до их возвращения: 6-й лагерь, состоявший только из одной маленькой палатки, не мог вместить, больше двух человек. Если бы он остался, ему бы пришлось спать на открытом воздухе, а это на высоте 8200 метров неизбежно привело бы к гибели.

Поэтому Оделль очень неохотно, но все же вынужден был выполнить желание Мэллори. Слегка закусив и оставив пищу для них, он закрыл палатку, и оставил лагерь, направившись вниз по самому гребню северо-восточного хребта. Останавливаясь время от времени, он оглядывался назад и тщательно осматривал верхние скалы, ища на них каких-либо признаков альпинистов. Но напрасно. Между тем к этому времени им следовало бы уже возвращаться. Впрочем, было мало надежды увидать их на таком большом расстоянии и на таком расчлененном фоне, если только в этот момент они не пересекали одну из снежных полос, довольно редких там, или не вырисовывались силуэтами на гребне хребта. К 6 ч. 15 м. Оделль находился у 5-го лагеря, но уже не было смысла заходить в него. Он торопился и был заинтересован в том, чтобы установить, что спуск на больших высотах является только немного более утомительным, чем в средних. Это давало ему уверенность, что альпинисты, если только они не ослабели до последней степени, смогут быстрее совершить спуск, чем предполагалось, и таким образом избежать темноты.

Прибегая к приемам осторожного скольжения, Оделль прошел расстояние между 5-м и 4-м лагерями всего лишь в 35 минут.

В 4-м лагере его приветливо встретил Газард с уже заранее приготовленным чудесным горячим супом и чаем в неограниченном количестве. Немного отдохнув, Оделль с Газардом вышли снова ждать Мэллори и Ирвина. Стоял ясный вечер, они ждали их до поздней ночи, но не было видно никаких признаков их приближения. Оставалось предположить, что они запоздали, и надеяться на то, что при свете луны, который усиливался благодаря отражению его снежными горами, они найдут дорогу к одному из верхних лагерей.

На следующее утро, 9 июня, Оделль тщательно исследовал с помощью полевого бинокля крошечные палатки двух верхних лагерей, но не мог заметить в них никакого движения. Охваченный глубоким беспокойством, он решил еще раз возвратиться на гору. Условившись с Газардом о ряде сигналов при помощи спальных мешков, помещаемых на снегу, в качестве дневных и определенных несложных вспышек огня ночью, он убедил, хотя и с некоторым затруднением, двух носильщиков идти с ним; в 12 ч. 15 м. они отправились. По дороге их снова встретил тот же холодный пронизывающий ветер с запада, который здесь преобладает почти всегда и который заставлял носильщиков несколько раз падать. Оделль достиг 5-го лагере в 3 ч. 30 м. Здесь он должен был провести ночь, так как не было никакой возможности в тот же вечер подняться в 6-й лагерь. Как он и ожидал, Мэллори и Ирвин отсутствовали, и дальнейшие перспективы были, без сомнения, мрачны.

Эта ночь была также мрачна. Порывы буйного ветра неслись с вершины, угрожая сорвать маленькие палатки с их защищенного места на уступе и сбросить вниз к подножию горы. Иногда, сквозь несущиеся облака, появлялись мгновенные проблески солнечного заката в бурю. С приближением ночи холод и ветер усилились. Мучительное ощущение ветра и холода было так велико, что Оделль не мог спать и лежал закоченевший даже внутри спального мешка, во всех своих одеждах.

Наступило утро, но ветер и холод не уменьшились. Оба носильщика отказывались встать. Они чрезвычайно устали, и их тошнило; знаками они говорили о том, что они больны и хотят спуститься вниз. Подниматься в такую бурю в гору было выше их сил, и Оделлю ничего не оставалось сделать, как отослать их обратно. Вверх он отправился один.

Увидев, что носильщики благополучно спускаются, он направился к 6-му лагерю, на этот раз взяв с собой кислород. В палатке он нашел кислородный аппарат, который он принес сюда за два дня перед этим. Его он взял теперь с собой, но только с одним цилиндром. Оделль не особенно верил в действие кислорода, но надеялся, что, употребляя его, он выиграет время при подъеме. Однако ему пришлось в этом разочароваться. Яростный пронизывающий ветер дул, как всегда, с запада перпендикулярно хребту, и продвижение вперед шло медленно. Время от времени, чтобы согреться, Оделль прятался от ветра за скалу или приседал в какой-нибудь впадине. После часовой ходьбы Оделль нашел, что кислород очень мало помогает ему. Полагая, что такой результат получается от недостаточных доз, он увеличил их, производя более длительные вдыхания. Однако действие кислорода почти не увеличилось. По-видимому, Оделль слишком хорошо акклиматизировался, чтобы чувствовать потребность в кислороде, и поэтому он оставил его. Он все же решил идти с аппаратом на спине, но не употребил приспособления для вдыхания кислорода, которое надевается на рот и мешает дышать прямо атмосферным воздухом. Казалось, он чувствовал себя хорошо, но скорость его дыхания была так велика, что она удивила бы даже спортсменов-бегунов на большие расстояния.

Так подвигаясь вверх, он, наконец, подошел к 6-му лагерю. Все лежало здесь в том виде, как он оставил накануне. Никаких признаков Мэллори и Ирвина. Было совершенно ясно, что они погибли на вершине.

Возникал только вопрос, как и когда они погибли и удалось ли им все же добраться до вершины.

С очень слабой тревожной надеждой найти хотя бы какие-нибудь следы, Оделль, оставив кислородный аппарат, немедленно отправился в том направлении, в котором Мэллори и Ирвин могли спускаться вниз, именно по гребню хребта, где он их видел в последний раз во время подъема. Вид Эвереста в этот момент был особенно угрожающим, как будто он даже запрещал всякое приближение. Потемневший воздух скрывал его черты, и порывы бури проносились по его жестокому лицу. После двух часов упорной борьбы, убедившись в невозможности взять настоящее направление, Оделль пришел к заключению, что очень мало вероятности напасть на следы альпинистов среди такого огромного количества скал и нарушенных напластований. Для более тщательных поисков в районе последней пирамиды необходимо будет организовать в будущем отдельный отряд. Произвести эти поиски в течение оставшегося у него времени было невозможно. Неохотно он отправился в обратный путь к 6-му лагерю.

Выбрав удачный момент, когда ветер ненадолго утих, он с громадным усилием вытащил из палатки два спальных мешка и принес их к снежному полю, покрывавшему один из утесов обрывистых скал возле палатки. Но ветер был настолько силен, что требовалось приложить все усилия, чтобы выбить ступеньки по крутому снежному полю и здесь укрепить мешки в условленном положении; расположенные в форме буквы «Т», они сигнализировали оставшимся на 1200 метров ниже, что никаких следов их товарищей не найдено.

Подав этот печальный знак, Оделль возвратился в палатку. В ней он взял компас Мэллори и кислородный аппарат системы Ирвина, ― две вещи, которые, казалось, только и заслуживали внимания, чтобы сохранить их, ― потом он закрыл палатку и приготовился к возвращению.

Но прежде чем отправиться в путь, он еще раз взглянул на величественную вершину над ним. Поминутно она как бы приоткрывала свои черты, задернутые тучами. Казалось, она смотрела на него вниз с холодным равнодушием, как на просто ничтожного человека, и на его просьбу открыть тайну его друзей она отвечала холодным завыванием ветра. И когда Оделль снова посмотрел на нее уже во второй раз, иное выражение проскользнуло в ее одухотворенных чертах. Казалось, было что-то чарующее в ее величественной осанке.

Оделль был уже почти очарован ею. Для него было ясно, что всякий альпинист должен неизбежно подпасть ее чарам. Всякий, кто приближается к ней, должен быть навсегда увлечен ею и, позабыв все опасности, будет стремиться к этому самому священному и самому высокому месту над всем остальным в мире.

Оделлю казалось, что его друзья также зачарованы вершиной, иначе зачем бы они остались там? И, может быть, это очарование есть разрешение тайны, так как великая гора привлекает с такой же силой, как и отталкивает. И чем ближе к вершине подходят люди, тем сильнее она притягивает. Она выжмет из них последние силы энергии и потушит последние искры смелости прежде, чем сама уступит их настойчивости. Она заставит человека проявить все свое величие и побудит его к еще большему напряжению. И поэтому она так очаровывает людей, заставляя их проявить максимум сил.

Гора имеет много общего с другим явлением в нашей жизни. Одна из великих тайн заключается в том, что все, наиболее ужасное и страшное не отталкивает человека, а притягивает к себе, и толкает его, может быть, на временное несчастие, но, в конце концов, дает такую высокую радость, которую он никогда не испытал бы без этого риска.

Очевидно, сам Оделль был также охвачен стремлением к вершине, и если бы он не был обеспокоен случаем со своими друзьями, он, вероятно, остался бы на ночь, и на следующее утро отправился на вершину. И кто знает, может быть, ему удалось бы достичь ее, так как он оказался самым приспособленным из всех, кто уже поднимался на вершину.

Но этого не случилось, и еще раз Оделль спустился с вершины. Стесненный неуклюжим кислородным снаряжением, которым он не пользовался, но которое хотел сохранить в воспоминание о своих друзьях, под сильными порывами ветра, которые, казалось, пронизывали его насквозь, он сосредоточивал все свое внимание на том, чтобы благополучно сойти по открытым каменным плитам хребта и избежать падения на их поверхности, засыпанной обломками пород. Он ускорил свои шаги ниже, на более удобном пути, но время от времени должен был искать защиты от сильных порывов налетавших шквалов у подветренной стороны скал и убеждаться, что у него нет признаков отмораживания. Наконец он достиг лагеря на Северном перевале. Здесь он несколько успокоился, найдя записку от Нортона, на основании которой убедился что он предупредил желание Нортона не оставаться дольше вверху в виду неизбежного приближения муссонов. Может быть, он и взошел бы на вершину, но шторм мог помешать ему возвратиться обратно, к тому же в настоящих условиях нельзя было ожидать никакой поддержки. Он мог только увеличить и так уже тяжелый список погибших.

Ему не оставалось ничего другого, как возвратиться; он обязан был сделать это для своих товарищей. Но в нем навсегда останется одухотворенное очарование вершины, которое он тогда пережил.

ВЕЛИКАЯ ЗАГАДКА

Оставался открытым вопрос: достигли ли Мэллори и Ирвин вершины?

Когда Оделль видел альпинистов в последний раз, они очень запаздывали в своем продвижении. В 12 ч. 50 м. они находились еще за 240 метров от вершины, а может быть даже и за 300 метров. Оделль не мог вполне точно определить то место на вершине, на котором он их видел. Ведь это было только мимолетное видение в тот момент, когда над горой приподнялось мятущееся покрывало тумана; а на неровном изломанном гребне хребта нелегко определить положение. Во всяком случае альпинисты находились значительно ниже того места, на котором предполагал быть в это время Мэллори. Наверное, он надеялся в этот момент уже стоять на вершине.

Прежде всего, мы должны проанализировать возможные причины их задержки и тогда решить, не было ли налицо таких условий, которые помешали бы им достигнуть вершины. Оделль тщательно занялся этим вопросом. Припомним, что в день подъема Мэллори погода не была так благоприятна, как тогда, когда Нортон и Сомервелль совершали восхождение. День был туманный с порывами ветра и снегом. На 600 метров ниже их Оделль испытал яростный ветер, жестокий холод и густой клубящийся туман. И когда на мгновение туман прояснился и перед ним открылось то удивительное видение на вершине, он заметил, что значительные количества свежего снега покрывали скалы вблизи верхней части хребта. Возможно, что это обстоятельство явилось одной из причин их задержки. Другой причиной могла быть тяжесть и неуклюжесть аппаратов для кислорода. Мэллори в своей последней записке из 6-го лагеря с раздражением говорил о них, как о неудобной затруднительной ноше для альпиниста. При нагрузке этими неуклюжими аппаратами путь по каменным плитам, покрытым снегом и засыпанным обломочным материалом, мог представлять большое затруднение. Кроме того сами кислородные аппараты могли требовать починки или каких-либо приспособлений как еще до выхода из 6-го лагеря, так и в пути. Все это понятно. Кажется скорее неправдоподобным, чтобы пояс тумана и облаков, в котором находился Оделль, мог простираться до уровня той высоты, до которой они поднялись, и так или иначе задержать их продвижение.

Все эти обстоятельства или некоторые из них могли, по словам Оделля, задержать альпинистов и помешать им подняться выше к этому времени. Но когда он видел их, «они двигались поспешно, как будто желая наверстать утраченное время». Слово «поспешно» следует особенно отметить.

Все это устанавливает, что в 12 ч. 15 м. расстояние до вершины оставалось в 240 или 300 метров. А между тем четыре часа дня были последним сроком, в который следует быть на вершине, чтобы иметь достаточно времени для безопасного возвращения до наступления муссонов в лагерь ― на этом сроке сходились и Мэллори и Нортон. Могли ли в таком случае Мэллори и Ирвин в течение этих остающихся трех часов подняться так высоко?

Это означало скорость подъема около 90 метров в час при том расстояний, которое им оставалось пройти. Нортон и Сомервелль без кислорода не могли достигнуть такой быстроты. Между 6-м лагерем и высшей точкой, до которой они дошли, их скорость равнялась только 62 метрам в час. Но, применяя кислород, альпинисты могли двигаться быстрее, и, как отмечено выше, в тот момент, когда их видел Оделль, они продвигались быстро. Поэтому от них можно было ожидать скорости 90 метров в течение часа, а может быть, и еще больше.

Но, может быть, на пути к вершине могли встретиться серьезные препятствия и в последний момент остановить их! Это казалось мало вероятным. Оделль полагает, что только два места могли в некотором отношении создать затруднения. Первое место было известно в экспедиции под именем «второго порога». Оно было крутым, но преодолимым с северной стороны. Второе место, которое могло представить некоторые затруднения, находилось как раз у подножия последней пирамиды, где плиты становились круче; оно предшествовало относительно легкому хребту, который вел уже к самой вершине. Нортон еще раньше отметил, что это место требует особой осторожности. Но Оделль указывает, что такие средней степени трудности, как эта часть пути, не могли долго задержать альпиниста, обладающего такой ловкостью и опытностью, как Мэллори, и тем более обескуражить его. Таким образом на их пути не было физических препятствий, которые могли бы помешать им достигнуть вершины.

Могли испортиться, разумеется, аппараты для кислорода, и тогда их скорость уменьшилась бы до скорости Нортона и Сомервелля. Но, по мнению Оделля, остановка в снабжении кислородом не могла привести их к полной потере сил. Он сам прошел через такое же положение, когда на пути от 5-го к 6-му лагерю на высоте 7925 метров отказался от употребления кислорода, продолжал дальше подъем и возвратился, уже не прибегая к нему. Мэллори и Ирвин вообще мало употребляли кислород; предварительно перед подъемом они провели довольно много времени на значительной высоте, именно 6400 метров, чтобы достаточно акклиматизироваться и не ослабеть в случае недостатка кислорода.

Другие причины, которые могли бы помешать им подняться на вершину, относятся только к случайностям. Не исключается, конечно, возможность падения даже для наиболее опытных альпинистов. По наблюдению Оделля, скалы вблизи того места, где он видел их в последний раз, представляли большую опасность в этом отношении: достаточно было поскользнуться одному из двух, связанных вместе веревкой, чтобы это повлекло за собой гибель обоих. И это особенно легко могло случиться именно при таких условиях, как в тот день, когда наклоненные плиты были покрыты толстым слоем мелкого снега.

Все эти причины, взятые вместе, или некоторые из них могли помешать Мэллори и Ирвину взойти на вершину. Возможно также, что они не встретили препятствий на своем пути и они благополучно взошли на вершину, но что-то помешало им возвратиться в 6-й лагерь, и на обратном пути с ними могло случиться несчастье. Нортон и все остальные, за исключением Оделля, предполагали, что они погибли, упав именно на обратном пути, и это более правдоподобно, так как к этому времени они были уже изнурены, торопились и, может быть, были менее осторожными, находясь под впечатлением своей победы, чем на пути вверх.

Мэллори и Ирвин могли подняться на вершину позднее четырех часов. Допустим даже, как это думает Нортон, что Мэллори определенно решил, что он, как руководитель партии, на котором лежит вся ответственность, обязан «возвратиться назад, несмотря на близость вершины, чтобы вполне обеспечить надежное возвращение».

«Несмотря на близость вершины!» Но разве Мэллори мог сознательно учесть ее притягательную силу? Он хорошо знал, как Эверест отталкивает. Но разве он представлял реально, как он влечет к себе? Оценивал ли он собственную восприимчивость к очарованию вершины вблизи нее? Предположим, что он действительно находился на последней пирамиде; допустим, что до вершины оставалось всего 60 метров в высоту и меньше 200 метров пути и что часы его показывали четыре. Мог ли он немедленно положить их в карман и повернуть обратно? И если бы он сам обладал сверхчеловеческим самообладанием, то имел ли бы его младший спутник Ирвин? Разве не мог Ирвин сказать: «Мне все равно, что бы ни случилось. Я иду, чтобы участвовать в победе над вершиной». И мог ли Мэллори в таком случае сдерживаться дальше? Разве не уступил бы он с радостным удовлетворением?

С этой точкой зрения согласятся многие; ее разделяет и Оделль. Он сам пережил очарование вершины, и ему казалось, что его друзья также должны быть очарованы ею. «Действительно, ― говорит он о Мэллори, ― желание победить могло быть в нем чрезвычайно сильно. Знание своей собственной выносливости, а также и его спутника, могло побудить его заплатить дорогой ценой за вершину... И кто из нас, кому удавалось в бурю одержать победу над некоторыми гигантами Альпов или в таких же условиях состязаться в быстроте с наступающей темнотой, мог бы повернуть обратно в тот момент, когда такая победа, такой триумф человеческих усилий был почти в руках».

Оделль думает с большой уверенностью, что Мэллори и Ирвин выполнили свою задачу ― достигли вершины, но на возвратном пути были захвачены ночью.

Но возникает вопрос: почему они не прибегли к световым сигналам, которые у них имелись? Может быть они забыли о них, или не подумали об их применении или, что более вероятно, из рыцарских чувств удержались от сигнализации: они хорошо знали, что сигнал может только вызвать Оделля с Северного перевала, заставить его подняться во второй раз к 8200 метрам и, сверх того, привести к неминуемой смерти. Никто не мог подняться уже к ним вовремя и оказать помощь. Никто,- там вверху они проявили величайшее усилие, и можно быть уверенным, что они сделали все, что могли. И с этим сознанием они умерли.

Где и когда они погибли, мы не знаем. Там остались они лежать навсегда в руках Эвереста, на 3000 метров выше тех мест, где вообще лежали до сих пор умершие люди. Эверест победил их тело. Но дух их остался живым. Отныне ни один человек не поднимется на гималайские вершины, не вспомнив Мэллори и Ирвина.

ОТДАНИЕ ЧЕСТИ ПОГИБШИМ

Известие о трагической смерти альпинистов быстро разнеслось по всему миру и всюду вызвало участие. Вначале полагали, что с ними произошел несчастный случай, так как в первый момент Нортон прислал только короткую телеграмму, а более длинная с подробным изложением событий пришла позднее. Никто еще не знал о последней попытке, которую сделали, чтобы достигнуть вершины. И все думали, что Мэллори и Ирвин погибли от какого-то несчастного случая на пути к вершине, может быть, на этом опасном Северном перевале.

И все испытали некоторое чувство облегчения, почти триумфа, когда получилась подробная телеграмма Нортона, сообщающая о том, что погибшие почти достигли вершины и что он сам и Сомервелль поднялись до 8 500 метров и даже несколько выше. Выяснилось, что Мэллори и Ирвин недаром отдали свою жизнь: ими сделаны замечательные достижения.

После возвращения экспедиции 17 октября состоялось объединенное заседание Географического общества и Клуба альпинистов, под председательством прежнего президента лорда Рональдшей в зале Альберта; генерал Брус, Нортон, Оделль и Джоффрей Брус произнесли речи. Зал был переполнен до последней степени; все пришли отдать дань восхищения и уважения погибшим альпинистам и почтить их память вставанием?

Так Англия отдала честь своим сыновьям. Мэллори был только лектором в Кембридже, а Ирвин только еще готовился к ученой степени в Оксфорде.

Но их имена будут памятны навсегда.

ВЕРШИНА БУДЕТ ПОБЕЖДЕНА

Подойдя так близко к вершине в 1924 г., экспедиция доказала, что подъем на высочайшую в мире гору является возможным. Гора не представляет физически непреодолимых препятствий, и человек доказал, что подняться даже на величайшие высоты Эвереста в его возможностях. Почему не остановиться на этом? Полученные данные удовлетворили известные запросы науки. Не следует ли отказаться от дальнейших усилий?

Как бы ни ответил разум на этот вопрос, что бы ни сказала осторожность, душа человека выразительно скажет: «Нет». Нельзя отказаться от новых попыток. Знания не составляют в жизни всего. Наука может быть удовлетворена, но запросы человеческой души ― нет. Именно они, а не наука вызвали экспедицию к жизни. И человек не удовлетворится, пока поставленная задача не будет им разрешена полностью.

Если кто-нибудь имеет право произнести фатальное слово ― «отказаться», то только те, кто был вблизи вершины, кто знает весь риск и страшное изнеможение, кто перестрадал утрату своих товарищей. Но эти самые люди с еще свежим страшным опытом, они первые сказали: «Попытаемся снова». Отказаться для них немыслимо. На обратном пути с Эвереста они телеграфировали, настойчиво указывая на то, что должна быть сделана новая попытка. Преданность к их умершим товарищам требовала этого. И по пути в Индию они вполне сознательно несколько раз собирались и записывали результаты приобретенного опыта во всех деталях для лучшего успеха ближайшей экспедиции. На некоторое время приготовления, которые имел в виду Комитет Эвереста для четвертой экспедиции, были приостановлены вследствие трудности получить разрешение от тибетского правительства. Мудрые тибетцы полагают, что сам по себе подъем на гору не может являться действительной целью таких огромных ежегодных экспедиций из Англии, всегда руководимых генералами и полковниками, никогда не достигающих вершины и все время стремящихся обойти вокруг вершину и заглянуть в Непал. И кроме того, по мнению тибетцев, что бы англичане там, на горе ни делали, богам это fie нравится, так как уже тринадцать поднимающихся были убиты рукой богов. Лучше отказаться от дальнейших разрешений, чем рисковать политическими неприятностями или гневом богов, обитающих на горе. На этот раз получить разрешение от тибетцев будет довольно трудно.

В настоящее время именно тибетцы встали на пути экспедиции и могут стоять на нем годами. Но в конце концов перед человеком откроется дорога. Еще и еще будут посылаться экспедиции на Эверест и с математической несомненностью человек одержит победу.

В настоящий момент вершина стоит еще высокая, гордая и непобедимая. Робкие народы вокруг нее боятся приблизиться к ней. Они имеют полную физическую возможность подняться на нее во всякий момент, как только они этого захотят. Но им недостает духовной силы. Им рисуются картины, изображающие яростный гнев богов, отражающих англичан, которые осмеливаются приблизиться к ней. Во всяком случае гора уже обречена на победу над ней, потому, что человек знает о ней многое. Он точно знает пути, по которым можно взобраться на вершину. Он знает крайние пределы холода, снега и бурь, защищающих ее. Но он знает также, что сила защиты горы есть постоянная величина, тогда как способность человека к победе все время возрастает.

Вершина не может увеличиться в высоту, так же как есть предел силе холода и буйного ветра. Но человек, когда он подойдет к ней в следующий раз, будет уже не тем, каким он был на ней в последний раз; он придет к ней с увеличившимися знаниями и опытом и с возросшими духовными силами. Зная, что лагерь уже был поднят до высоты в 8200 метров, он понесет в следующий раз его еще выше. Теперь, когда он однажды уже перешел за 8500 метров, остающиеся 240 или 275 метров не испугают его. Пятьдесят лет назад человек не поднимался выше 6400 метров, теперь он взобрался сначала до 7000 метров, потом до 7500, дальше до 8200 и наконец до 8500 метров. Очевидно, он может подняться и до 8840 метров ― высшей точки вершины.

Это будет казаться вполне вероятным, если мы остановим наше внимание на достижениях Оделля. На долю Оделля выпало столько мучений, сколько едва ли кому другому причинил Эверест. Правда, Оделль не прошел через те чрезмерные напряжения, которых потребовало спасение носильщиков. Но он вынес страдания от чрезвычайного холода и страшной бури. Он может служить примером того, что вообще способен вынести альпинист в худших условиях, какие только может дать Эверест. И в этом его рекорд.

Между 31 мая и 11 июня он три раза поднимался и спускался с 6400 до 7000 метров. Это обстоятельство само по себе было бы уже замечательным достижением до того момента, когда организовались экспедиции на Эверест. Но с тех пор 7000 метров рассматривались только как пункт отправления вверх, и именно достижения Оделля выше этой точки особенно замечательны. Дважды он поднимался до лагеря на 8170 метров и несколько выше, и один раз до 7680 метров и затем в четыре последние дня им были сделаны два подъема до 8200 метров. Во время последнего восхождения он нес тяжелый кислородный аппарат, причем пользовался кислородом только около одного часа; подъем этот происходил при яростном ветре. Другая сторона достижения Оделля заключается в том, что на протяжении двенадцати дней он провел только одну ночь ниже 7000 метров и две на высоте 7600 метров. Предположим, что в тот критический день, когда Мэллори и Ирвин отправились на вершину, а Оделль поднялся в 6-й лагерь на высоте в 8170 метров, он вместо того, чтобы спуститься к 4-му лагерю, провел ночь там; предположим дальше, что на следующий день он отправился бы на вершину, разве он не мог бы достигнуть ее? Но на самом деле в тот же день он возвратился к 4-му лагерю и на следующий день снова поднялся в 5-й, а еще на следующий ― с тяжелым кислородным аппаратом в 6-й и спустился обратно в 4-й. Если Оделль мог сделать это, если он мог спуститься с 8200 метров до 7000 и снова возвратиться к высоте в 8200 метров, разве нельзя с уверенностью сказать, что он мог бы подняться с 8200 до 8840 метров?

Во всяком случае то, что сделал Оделль, служит продолжением достижений Нортона и Сомервелля при подъеме до 8565 метров и особенно при подъеме без применения кислорода 8500 метров; его достижения, также как и подъем наиболее сильных носильщиков с грузом до 8200 метров, подтверждают и расширяют открытия предыдущей экспедиции и показывают, что человек обладает способностью приспособляться к условиям, господствующим на больших высотах. Физические свойства человеческого организма не остаются постоянными и неизменными. Он делает усилие, чтобы ответить на новый призыв необыкновенных окружающих условий, и становится способным сделать то, что до приспособления казалось невозможным. В такой же мере установлено, что умственные способности, как и телесные, возрастают соответственно с предъявляемыми новыми требованиями и также приспособляются к новым условиям.

После того, как более высокая точка была однажды достигнута, сознание восприняло этот факт и это восприятие сделало достижение еще более высоких точек значительно более легким. Когда носильщики во второй раз подымали груз почти до 8200 метров, их мысли не смущались больше вопросом, возможен ли этот подъем или нет, как он был уже совершен.

И по мере того, как происходили все более и более высокие подъемы, сознание свыкалось с возможностью достигнуть высочайшей точки. И еще раз человек убедился в том, что чем больше он пытается сделать, тем большего достигнет. Несомненно, когда-нибудь человек победит высочайшую вершину. Но в тот великий день, когда кто-то первый вступит на нее, имея у своих ног всю громаду горы, он наверное почувствует и ясно поймет, что своим успехом он обязан тем, которые сделали для них возможной победу. Его имя, вероятно, дойдет до потомства, как имя первого человека, поднявшегося на высочайшую гору в мире. Но с его именем всегда должны соединяться имена Меэллори и Ирвина, Нортона, Сомервелля, а также Непбо Вишай, Лакпа Чеди и Земчумби, этих храбрых, сильного сложения носильщиков, доказывавших, что лагерь можно донести до такого места, с которого уже возможно достижение вершины. Быть может ни один из тех, кто принимал участие в последней экспедиции, не будет в состоянии присоединиться к следующей. Тем более необходимо, чтобы молодые люди, которые ставят себе целью подъем на Эверест подготовить к тому, чтобы его совершить и получить великую награду. Комитет Эвереста еще в состоянии помочь им в этом. И когда Комитет обратится с новым призывом, важно, чтобы нашлись такие люди, которые оказались бы способными и готовыми ответить на этот призыв, так как Эверест вступает в борьбу только с самыми приспособленными телом, умом и духовными силами. Кроме Эвереста, в Гималаях имеется не менее 74 вершины, высотою около 7300 м, и ни на одну из них еще не поднимались до самой вершины, хотя входили на значительную высоту по их склонам. Экспедиция на Эверест, хотя она потерпела поражение в своей главной цели доказала следующее: во влиянии большей высоты на человека не заключается ничего такого, что само по себе могло бы помешать альпинисту подняться на любую из этих меньших вершин. И если люди заинтересуются подъемом на них, они не только подготовят себя для вечной борьбы с Эверестом, но перед ними откроется целый новый мир красоты, не подающейся оценке, и они будут вознаграждены за свой труд в этих исканиях.

И в этих стремлениях альпинистов народы Гималаев будут с ними. Можно думать, что жертва принесенная для спасения носильщиков, не пропала даром. Вероятно, товарищеские отношения с горцами, начало которым положил Брус и которые были запечатлены Мэллори, Нортоном и Сомервеллем, будут поддерживаться и развиваться. Поэтому, когда состоится следующий подъем на Эверест, альпинисты могут рассчитывать на преданность и чистосердечные товарищеские отношения со стороны смелых гималайцев, и успех с этой стороны им будет всегда обеспечен.