Глава первая

Двадцать третьего апреля утром я, Уильям Поксон, проснулся с тем особенным сладостным ощущением, какое обычно наполняет душу перед близким осуществлением заветных наших желаний. Давнишней моей мечтой было отправиться путешествовать и неожиданно счастливый случай, — быстрое повышение акций, разоривших моего отца, — которые, имея в большом количестве, я думал было употребить на домашние надобности, — помогло осуществить эти мечтания. Долги уплачены; в новых чемоданах лежит все необходимое для дороги, и в моем бумажнике, кроме значительной суммы золотом и переводами, находится пароходный билет до Бомбея. «Слава Англии» отплывает сегодня в третьем часу дня и уже завтра я буду далеко от этой точки на земной коре, именуемой Арчером, где я родился и где глупая судьба думала заставить меня провести целую жизнь.

* * *

«Слава Англии» оказалась столь же комфортабельной внутри, сколько уродливой снаружи. Мы отплыли при солнечной великолепной погоде. Почти все пассажиры покинули каюты и любовались прекрасным морем, берега которого все шире расходились перед нами. На палубе было весело и шумно.

Во время завтрака, за табль д'отом^[1] я познакомился с сыном лондонского фабриканта — Дорианом Хельдом. Он оказался страстным любителем путешествий, не более опытным, чем я, и вскоре мы сидели в его каюте, поверяя друг другу свои, часто фантастические, но казавшиеся нам вполне выполнимыми, планы.

Наше путешествие день за днем тянулось так благополучно, что стало даже надоедать своей однообразностью мне, жаждавшему приключений и моему новому другу, прирожденному холерику, не выносившему топтания на одном месте, как он сам выражался. Впрочем, эти слова были несправедливы по отношению к «Славе Англии», которая все время ревностно и неутомимо делила волны.

Капитан Смитфельд, очень милый господин, лет под пятьдесят, с рыжими баками и вставными зубами, очень еще бравый и бодрый, говорил, что редко приходится плавать при столь благоприятных условиях и что, если погода не изменится, то мы приедем в Бомбей значительно раньше обычного.

Однажды ночью я проснулся от глухого и продолжительного треска, раздавшегося, как мне казалось, прямо над моей головой. Я прислушался. Сверху доносились смутные голоса и непонятный шум. Странно, но в тот момент у меня даже не мелькнула мысль о возможной катастрофе. Однако я поспешно взялся за платье, но не успел еще надеть и исподнего, как ко мне вбежал Дориан с видом бледным, испуганным и в то же время восторженным.

— Мы тонем! — кричал он.

Пока я поспешно одевался, он сообщил мне следующее.

— Огромный метеорит около двадцати футов в поперечнике пронизал кормовую часть парохода, воспламеняя все на своем пути и неся гибель многим, в том числе и достойному нашему капитану. Пламя затушить удалось, но трещину заделать было невозможно. Помощь, вызванная но телеграфу, прибудет не ранее, как через три-четыре часа, так что придется покинуть корабль до ее прибытия. Впрочем, лодок достаточно, но поспешим, — заключил он свою речь, таща меня на палубу.

Огромный метеорит пронизал кормовую часть парохода.

Я не стану рассказывать о панике, там происходившей, не буду живописать недостойные сцены, свидетелем которых пришлось мне быть. Мы с Дорианом, растолкав толпу, успешно пробрались к лодкам и поместились в одной из них. Вскоре она, заполненная пассажирами, отчалила, дабы не попасть в водоворот, обычно образующийся от погружения судна в воду.

Небо было затянуто темными облаками и почти не посылало света, но все же я мог различить черный силуэт корабля с поднятой кормой и наклоненными вперед мачтами.

Около получаса наши лодки держались в виду друг друга, терпеливо поджидая обещанную помощь, как вдруг резкий северо-западный ветер заставил нас взяться за весла. Налетел шквал, заходили волны, смутно белея во мраке своими гребнями. Рука Дориана сжимала мою; я понимал, что втайне он рад катастрофе, перевернувшей нашу спокойную жизнь, и бросившей нас нагими в мир опасный, неизведанный и необычайный. Сердце мое учащенно стучало, щеки горели.

Вскоре наша лодка отбилась от прочих. Мгла и шум разбушевавшегося моря окружали нас. Изредка вспыхивала молния, освещая окрестность неверным блеском. Вдруг зыбучая влага облила меня всего и, не успел я что-нибудь подумать, как был оглушен ударом борта перевернувшейся лодки.

Глава вторая

Раскрыв глаза, я долго не мог понять, где нахожусь. Я лежал на широком кожаном диване, раздетый и укутанный одеялами, лицом к двери, затянутой голубым шелком.

В комнате был сумрак, подобный лунному, однако я мог различить, что она велика, обставлена по-старинному и очень богато.

Осмотревшись, и не чувствуя силы подняться, я закрыл глаза и предался смутным размышлениям. Очевидно, я опять заснул, так как открыв глаза вторично, — увидел старика важной наружности в розовом бархатном халате, склонившегося надо мной. Мягким, приятным голосом старик спросил меня по-английски как я себя чувствую и не хочу ли есть, на что я отвечал, что действительно хотел бы подкрепиться, а чувствую себя не слишком дурно. Тотчас старик позвонил и лакей высокого роста, как мне показалось, негр, внес разнообразные кушанья и вина.

Когда я насытился и отодвинул тарелки, старик, доселе молчаливый, произнес:

— Незнакомец, чувствуете ли вы достаточно сил, чтобы рассказать кто вы и как попали на остров, где вот уже сорок лет я живу в полном одиночестве!

Я изумился и попросил его объяснить последние слова, но он отвечал:

— Погодите, узнав, кто вы, — я, быть может, сообщу вам это подробнее.

Я стал рассказывать все то, что уже известно читателю. Старик же слушал, задумчиво покачивая головой и, казалось, о чем-то размышляя, но, услышав имя капитана Смитфельда, вздрогнул и спросил, не рыжий ли капитан и не имеет ли родимого пятна на правой части носа.

Я ответил, что это действительно так. По-видимому, мое сообщение произвело тягостное впечатление на старика. Он знаком попросил меня прервать рассказ, достал флакон с солью и принялся нюхать, тяжело дыша. Я молчал, недоумевая. Наконец он спросил глухим и дрожащим голосом:

— Что же сделалось с капитаном, он спасся?

— Нет, — отвечал я, — он погиб в пламени!

Лишь только я произнес эти слова, старик вскочил со стула, швырнул прочь флакон с солью и упал на колени, повторяя:

— Боже, благодарю тебя, благодарю, Боже! — Потом он обнял меня.

— Юноша, — воскликнул он, — ты желал узнать мою историю, слушай же. Я должен тебе ее поведать, ибо само Провидение избрало тебя, дабы возвестить мне свою милость.

Глава третья

Рассказ старика

Мне было тридцать лет от роду и состояние мое исчислялось в столько же миллионов, когда я познакомился в одном из курортов с блестящим и, по-видимому, богатым молодым человеком, Винцерсом. Не знаю почему, но это знакомство не было мною забыто на другой день, как множество ему подобных. Наоборот, оно укрепилось и вскоре перешло в довольно тесную дружбу. Винцерс был французом, наружность его была приятна.

Он был несколько эксцентричен, но превосходно воспитан и широко образован.

Вначале нас сблизила любовь к спорту. Приезд сестры Винцерса связал нас еще теснее, ибо я с первого взгляда почувствовал любовь к этой девушке, прелестнее которой я не встречал. О, если бы я знал, к какому несчастному результату приведет эта любовь, я бы, не задумываясь, покончил с собой. Но увы, ослепленный благосклонностью ко мне Эльзы, я не мог и предполагать о невидимых орудиях рока, жерла которых уже были на нас направлены и грозили бедами. Но, милый гость, не обращай внимания на слезы, выступившие на моих ресницах под тяжестью воспоминания, и слушай дальше.

В конце сезона я собрался в Лондон, и Винцерс с сестрой, которая уже была объявлена моей невестой, отправились со мной вместе. У Винцерса были дела в Лондоне, и он думал провести в этом городе всю зиму. Последнее время я стал считать его своим родственником, ибо свадьба моя с Эльзой должна была состояться тотчас по приезде в столицу.

Неожиданные обстоятельства помешали нашим планам: смерть моей тетки, небезызвестной Уиндермир, заставила меня носить траур и отложить вследствие него на три месяца нашу свадьбу.

Мы с Эльзой были опечалены этим, но избыток сердечной нежности мешал нам скучать, и мы проводили время немногим хуже, чем новобрачные.

Однажды вечером Винцерс, войдя в мой кабинет, плотно притворил двери и сказал, что имеет мне сказать нечто очень важное, если я дам клятву сохранить тайну. Я согласился. Тогда Винцерс сообщил мне следующее:

— Ты уже знаешь, — сказал он, — четверых моих друзей — Эльтона, Уитлера, Пагарески и Смитфельда. Все они люди со средствами, но состояния их разорены так же, как и мое, и вот мы основали общество, цель которого обогащение. В настоящее время мы стоим перед актом величайшей важности, который должен принести нам колоссальные богатства, но для осуществления нужно около двенадцати миллионов, между тем как мы не имеем и половины этой суммы. И вот решено было обратиться к тебе за помощью.

Понятно, я потребовал объяснений, и Винцерс, сначала колебавшийся, согласился дать мне их, заставив меня повторить клятву.

План общества состоял в следующем. Всем памятны кровавые события, названные Борьбой Миров. Я читал книгу Уэльса, — он очень точно описывает события, но в одном он, ошибается, как ошибается и весь мир. Не марсиане, а мы произвели эту страшную катастрофу. Смитфельд, тогда молодой инженер, изобрел особое ядро, приспособленное для продолжительной жизни в нем. Такие ядра были разбросаны посредством электрической пушки, скрытой в Шотландских горах, по различным провинциям Англии. Аппарат для концентрации теплового луча тоже системы Смитфельда служил нам надежным оружием. Мы не выходили из ядер, — опустошения проводились манекенами фантастического вида, управляемыми электричеством. Я не стану описывать все эти мерзкие приборы, — рисунки и чертежи их ты найдешь в рукописи, которую я тебе в последствии покажу.

Уничтожая людей сотнями, мы старались произвести возможно большую панику, чтобы иметь возможность грабить оставленные города, деревни и замки. Наши агенты, конечно, не посвященные в тайну, помогали нам проводить в исполнение все это.

Вот в каком деле предложил мне участвовать Винцерс, грозя в противном случае отнять у меня Эльзу, и я ослепленный любовью, согласился.

Я не оправдываюсь, мой молодой друг, но что иное мог я предпринять. Клятва связывала мои уста, месть негодяев угрожала моей жизни. Быть может, я стал бы еще колебаться, но любовь к Эльзе перетянула чашу весов, на коих со злом боролась добродетель. И я сделался клевретом зла.

Начало исполнения наших планов удалось блестяще; казалось, духи ада нам покровительствовали. Я не буду перечислять всех ужасов, тогда происходивших. Слишком отвратительны эти воспоминания. К счастью, Господь не попустил им окончиться так, как желали бы этого негодяи — члены «ассоциации мудрых».

Ужас, распространяемый нашими жилищами, позволял нам свободно, в особенности по ночам, покидать их, не боясь быть замеченными. Однако, мне приходилось видеться с Эльзой значительно реже, против прежнего.

Все же я продолжал время от времени посещать свою милую невесту, объясняя редкие свои визиты неотложностью и обилием дела.

Однажды вечером я отправился к ней в Бирлингтон после довольно продолжительной разлуки. Автомобиль быстро понес меня по шоссейной дороге, и через полчаса я уже был у загородной дачи Винцерса, где жила моя невеста. Против обыкновения, Эльза встретила меня необычайно холодно и когда я спросил о причинах подобной перемены — презрительно протянула мне бумагу, взглянув, на которую, я понял, что произошло нечто ужасное.

Это была карта Англии, с обозначенными местами падения ядер и с различными отметками секретного свойства, совершенно разоблачавшими наши планы.

Как она попала в руки моей невесты, не знаю.

Винцерс не был рассеян, вероятнее всего Эльза похитила карту из его бумажника или взломала письменный стол, удовлетворяя свое женское любопытство.

Я, однако, не растерялся.

— Эльза, — воскликнул я, — судьба избавила меня от тяжелого объяснения. Руководимая Провидением, ты сама узнала тайну, которую я решил сообщить тебе сегодня. Знай, лишь благодаря страшному недоразумению я сделался невольным участником столь низкого дела.

Я продолжал оправдываться в том же духе, сваливая всю вину на своих сообщников, чего, конечно, эти негодяи только и заслуживали.

Эльза сначала не хотела меня слушать, но, наконец, мои слова возымели свое действие. С тихим плачем Эльза обвила мою шею.

— Я верю тебе, любимый, — сказала она, — но обещай, что эти ужасы не повторятся больше.

Конечно, я обещал. Утром на другой день я должен был отправиться к своим сообщникам и потребовать немедленного прекращения их преступных действий.

Ночевать же ввиду позднего часа и усталости я остался у Эльзы, хотя, — увы, она не положила меня, как обычно, в комнате, смежной со своей спальней, а велела приготовить мне постель в отдаленном конце дома.

Глава четвертая

На следующее утро, обдумывая по дороге домой вчерашнее свое решение и обещание, данное моей Эльзе, я ясно увидел всю легкомысленность их и бесполезность. Конечно, негодяи не согласятся исполнить мои требования, но, напротив пожелают устранить меня, как, изменника и мне придется бежать из Англии, потеряв Эльзу и свое состояние одновременно, ничего не достигнув.

Так думал я и безвыходность моего положения представлялась мне все яснее, как вдруг неожиданный план пришел мне в голову. Увеличив насколько возможно скорость автомобиля, я помчался к себе на дачу. Пройдя в кабинет, я достал из потайного шкафа снаряженную бомбу огромной силы, оставленную Винцерсом в прошлое свое посещение. Она предназначалась для взрыва Ингольмского аббатства, но Бог не допустил этого и меч злодеев направил в их же сердца.

Достав бомбу, я тотчас телефонировал своим сообщникам, приглашая их немедленно пожаловать ко мне для экстренного заседания. Потом я стал спокойно поджидать негодяев.

Вскоре приехали все, кроме Смитфельда, обещавшего приехать позднее. Я был чрезвычайно огорчен последним обстоятельством, ибо имел неосторожность завести часовой механизм взрывчатого снаряда при въезде автомобиля с членами шайки во дворе дачи и до момента взрыва оставалось не более пятнадцати минут. Остановить же действие я не мог, так как бомба находилась за экраном в той комнате, где собрались негодяи. Но делать было нечего. Мне приходилось покориться судьбе и, уничтожив трех членов «ассоциации мудрых», об уничтожении четвертого позаботится особо.

Дружески поздоровавшись с гостями, я начал говорить о необходимости выбросить еще одно ядро около Лондона, дабы овладеть столицей и о том, что надо энергично приняться за ослабление армии.

Несмотря на все мое хладнокровие, все же, по-видимому, волнение мое было заметно, так что Эльтон, взглянув на меня, насмешливо произнес:

— Все это отлично, дорогой, но неужели вы собрали нас сегодня лишь для того, чтобы говорить вещи, всем нам хорошо известные? Судя по вашему возбужденному виду, мы можем думать противное.

— О, да, — сказал я и взглянул на часы. До момента взрыва осталось ровно четыре минуты.

— Вы правы, любезный Эльтон. Прошу извинения, господа, позвольте мне спуститься вниз на мгновение. Через самое короткое время вы убедитесь, что я имел некоторое основание потревожить вас сегодня.

С этими словами я вышел.

Все нужные бумаги и деньги были уже уложены в автомобиль заранее. Повернуть рычаг было делом секунды. Вскоре я уже несся по лондонской дороге. Взрыв, раздавшийся за моей спиной, был знаком того, что мир навсегда избавлен от ужасных действий «ассоциации мудрых». Правда, оставался в живых Смитфельд, но лишенный капиталов — деньги общества хранились у меня и, понятно, я не взорвал их, а увез с собою, — лишенный друзей, он был почти обезоружен.

Взрыв, раздавшийся за моей спиной, был знаком того, что мир навсегда избавлен от ужасных действий «ассоциации мудрых».

Я решил, однако, приложить все старания, чтобы отделаться и от этого человека; мне следовало исполнить это сейчас же, пока он ничего не знал. Но такова сила любви — я не имел силы не заехать к Эльзе, чтобы похвастаться выполненным обещанием и потребовать приятной награды.

Несчастный! Знал ли я, какой ужас ожидал меня в доме Винцерса вместо воображаемых поцелуев?

На пороге дачи меня встретила горничная Эльзы с воплями и рассказала, что госпожа найдена утром мертвой в своей постели.

Обезумев, я вбежал в спальную, ту самую, где столько невинных радостей испытал я. Мучительный вид Эльзы, ее запрокинутые руки, закатившиеся глаза, синие страшные губы — заставили меня в ужасе отвернуться. Тут мне бросилась в глаза лежавшая на письменном столе записка, мне адресованная. Трепеща я разорвал конверт и прочел несколько строк мелким, неровным почерком:

«Я люблю тебя, милый, — писала Эльза, — но мне страшны невольные твои преступления, и сомнения терзают мое сердце. Не боюсь гроба, если даже меня ждет ад и там не испытаю муки горше тех, что теперь испытываю. Прощаю тебя. Живи и искупай зло, тобой содеянное!»

Глава пятая

Вероятно, читатель, заслушавшись моего незнакомца, забыл о существовании скромного автора этой истории. Последний был тоже весьма заинтересован ею и ждал дальнейшего рассказа, но старик, произнеся предсмертные слова Эльзы, впал в глубокую задумчивость. Я же сидел, не шевелясь, не смея потревожить величественного старца. Однако прошло, я думаю, уже около получаса, а тот все не нарушал своего молчания. Тогда я слегка толкнул ножку столика, дабы произвести звук и тем напомнить хозяину о себе. Но велико было мое изумление, когда ножка издала сначала неясное дрожание, подобное гулу настраиваемой скрипки, и тотчас из-под стола полились звуки превосходного Моцартовского «скерцо».

Выведенный из задумчивости старик улыбнулся моей неловкости, приведшей к столь неожиданному результату, и сказал, что подобные приспособления имеются во многих комнатах и при различных предметах, на случай если кому захочется послушать музыку. Затем, погладив бороду, он стал продолжать свое повествование.

— Юноша, печальная моя жизнь сделалась еще печальнее со смертью Эльзы. Сколько раз я порывался к пуле, яду или морской волне. Но как огненный ангел у входа в рай стояли предо мной предсмертные слова Эльзы — и я отвергал самоубийство. Да, жить, жить страдая, дабы искупить невольные мои прегрешения — стало моей единственной целью. От всего отказался я добровольно, — от высокого положения, мирских услад, от множества соблазнительных прелестей, лежащих на дороге молодого красавца, с миллионным состоянием к тому же. Однако, ты видишь меня, юноша, не ропщущим, хотя жизнь моя в течение сорока лет была страданием и горечью. Вериги раскаяния терзали мою душу, тело мое подвергалось лишениям. Чем я питался здесь: жалкой, океанской рыбой или дичью, вкусом напоминающих навоз. Какие отвратительные фрукты подавались к десерту моими орангутангами. А что заменяло мне…

— Но, — прервал сам себя старец, — как слаб человек, я припоминаю горькое, забыв о сладком. Скорблю, когда надо веселиться. Слушай дальше, милый гость, уже недолго я буду занимать твое внимание печальными своими приключениями…

Оставаться в Англии мне было немыслимо. Хотя и лишенный помощи друзей, хотя и не располагающий богатствами, Смитфельд все же был мне опасен, и я решил немедля покинуть родину. Подозрения мои вскоре подтвердились: мне донесли, что оставшийся в живых злодей разыскивает меня повсюду. Трудно было предположить, что этот человек имел относительно меня добрые намерения. Окруженный надежной стражей, я отправился в путь, тайной целью своего путешествия имея берег Голландии, откуда я намеревался отправиться в Индийский океан, на яхте, купленной специально для этого путешествия, которая ожидала меня в названном порту. Как известно в те дни в Англии невозможно было попасть на поезд, паника, вызванная страшными событиями последних месяцев, еще не прекратилась, так что большую часть дороги мне пришлось сделать на автомобиле. Бегство длилось несколько дней и окончилось, благодаря Провидению, благополучно, но в течение всего пути клевреты Смитфельда не выпускали меня из виду и всяческим образом старались меня изловить. Трижды я находил в еде сонный порошок, семь раз в меня стреляли неизвестные люди, индийская змея страшной ядовитости была найдена мною однажды в постели, когда я остановился мимоездом в гостинице «Четырех барабанов». Да, только неисчерпаемая милость Божья помогла мне избегнуть сетей, расставлявшихся на моем пути сообщниками этого негодяя.

Мною были приобретены восемь дрессированных в совершенстве орангутангов, из которых каждый обошелся мне в четыре тысячи ирландских гиней. Вначале я надеялся обойтись вовсе без человеческой помощи и пользовался услугами одних орангутангов во время предстоявшего мне морского путешествия и дальнейшей жизни на необитаемом острове, в выборе которого я тогда еще не остановился окончательно. Но по размышлении я убедился, что это неосуществимо. Как хорошо ни были выдрессированы мои новые слуги, все же они не могли заменять людей там, где требовались человеческий ум и человеческие знания. Мне пришлось взять с собой шесть человек рабочих и молодого инженера, очень приятного, воспитанного и даровитого молодого человека Этими людьми выкопаны и отделаны эти подземелья, ими же был прорезан подземный ход к морю, на случай если бы мне пришлось бежать. Это были на редкость старательные люди, и я горько плакал, когда дрожащей рукой подсыпал стрихнину в их вечернюю похлебку. Молодого Аусбергера у меня не хватило душевной силы отравить — я столкнул его как будто нечаянно в один из погребов. Несчастный долго кричал о помощи, заставляя мое сердце обливаться кровью. И я до сих пор упрекаю себя за этот поступок, хотя и сознаю, что в данном случае я был только орудием рока. Со своей стороны я сделал все, что подсказывала мне совесть — жалованье рабочим мною было уплачено полностью накануне их смерти, каждый день я поминаю их в своих молитвах и твердо верю, что, несмотря на гибель Аусбергера с товарищами без церковного покаяния — они не будут осуждены на Страшном Суде.

Эти семеро пролили свою кровь, и как бы искупили жертву за тысячи спасенных мною жизней. Думаю, что и ты согласишься со мной, милый гость, как согласился мой патрон преподобный Бонифаций, являвшийся ко мне однажды ночью и долго беседовавший со мной насчет моего поступка.

По-видимому убежище мое осталось неизвестным Смитфельду, ибо никакие опасные признаки не беспокоили меня с тех пор, но, ты понимаешь каждое мгновение могло принести мне худшее, нежели жизнь в подземелье, и я не брезговал предосторожностью, не вступал ни в какие сношения с пристававшими, правда редко, к берегу судами. Яхта моя была спрятана в одной из пещер. О, как ужасно было сознавать себя узником, знать, что Смитфельд отыскивает меня повсюду и, попадись я ему на глаза — в мгновение горсть праха осталась бы от моего тела. Я забыл тебе пояснить: аппарат для концентрации теплового луча остался в его руках, — вот что делало столь страшным гнев негодяя.

И сорок лет я живу здесь в одиночестве, печалясь о прошлом, не надеясь на прощение неба. Но, я вижу, ты утомлен, милый вестник, — я оставляю тебя — отдохни. Теперь — вечер. Утром я разбужу тебя и мы обсудим предстоящее нам путешествие. Теперь же доброго сна!

Глава шестая

Когда старик ушел, я лег на диван и стал приводить в порядок свои впечатления и мысли, стараясь разобраться во всем происшедшем. Но голова работала плохо, глаза смыкались сами собой и вскоре, не в силах бороться с одолевавшим меня Морфеем, я заснул…

Косые лучи солнца на моем лице и голос вчерашнего моего знакомца разбудили меня.

— Ты проснулся, милый гость, — произнес он. Как ты себя чувствуешь? Вот, я принес тебе одежду, ибо твоя стала негодной от морской воды.

С этими слонами он положил на стул, рядом с моей постелью, роскошное платье, в восточном вкусе.

— Одевайся, мой юный друг, когда ты будешь готов, то позвони — и он указал мне на синий шелковый шнурок, спускавшийся над моим изголовьем. — К сожалению я не могу предложить тебе камердинера, — мои орангутанги не знают твоих привычек, они непонятливы и их услуги будут тебе только досадны.

С этими словами старец покинул меня, я же стал одеваться.

Все необходимое для самого тщательного туалета было в комнате, которую я имел возможность теперь разглядеть подробнее. Она была овальная, средней величины с хрустальным окном в куполообразном потолке. Светло-серый штоф, обтягивавший стены, был расшит золотым и розовым шелком. Мебель, обитая материей цвета семги, была нежна и изящна. На четырех цепях с потолка спускалась люстра в виде хрустального зеленого шара, окруженного бронзовыми амурами со свечами в руках. Розово-серый с золотом гладкий ковер изображал сад Гесперид. Обилие очаровательных мелочей, повсюду разбросанных, дополняло прелестную картину моего неожиданного жилища, походившего более на один из апартаментов какого-нибудь дворца, нежели па приспособленную к жилью подземную пещеру.

Совершив свой туалет, я позвонил. Тотчас явились два лакея, в которых я только с трудом узнал орангутангов, раскрыли носилки, жестами приглашая меня сесть, что я и сделал. С необычайной быстротой понесли они меня через ряд комнат, нисколько не тряся, и вскоре мы очутились в просторной зале, обтянутой темно-красным. Огромные лампионы озаряли ее. За столом, отлично убранным в старинном вкусе, сидел старик.

— Приветствую тебя, друг мой, — сказал он, — подкрепи свои силы, а потом мы отправимся на поверхность острова, где, благодаря милости Провидения, я могу показаться, не оглядываясь, и не опасаясь каждого шороха и не страшась каждой тени на горизонте. Прости, что я угощаю тебя кушаньями, столь скромными. На этом проклятом острове нет ничего, что могло бы удовлетворить аппетит человека с порядочным вкусом. Но, милый друг, ты знаешь бедственное мое положение и не осудишь старика за неизысканную трапезу.

— "Приветствую тебя, друг мой", — сказал он…

Слушая его, я отведал различных кушаний, бывших на столе, — число их превышало сотню, качество их было таково, что никогда до тех пор я не пробовал ничего вкуснейшего. Старик, столь пренебрежительно относившийся ко всем этим прелестям, по-видимому, страдал катаром желудка, при котором, как известно, изысканные блюда кажутся похожими на паклю и тончайшее вино напоминает слабительный лимонад. Как бы там ни было, я отдал должное и кушаньям и напиткам, так что поднялся с изрядной тяжестью в желудке и в голове с нежным головокружением, опираясь на руку старика. Последний позвонил. Тотчас орангутанги с носилками явились перед нами. Несколько секунд спустя мы уже были на поверхности острова. Пышная тропическая природа цвела кругом.

— К морю! — сказал старик и легкой рысью наши носилки помчались по тому направленно, где качалась небольшая старомодная яхта. Я велел спустить ее на воду.

— Теперь это уже не представляет опасности, — сказал старик. — Знаешь что, мой молодой друг — не отправимся ли мы испытать «Эльзу». Осмотреть остров, ты еще успеешь, прекрасная же погода и отсутствие волнения располагают меня совершить маленькую морскую прогулку — удовольствие, которого я был лишен более сорока лет.

Я согласился. Яхта приводилась в действие электричеством и недолго спустя мы уже делили волны, между мысом и островом, который хотя был невелик, но необычайно живописен. Старик вел со мной легкую и остроумную беседу. Так мы плыли, наслаждаясь окружающим, как вдруг я заметил некий туман, легкой сеткой затянувший окрестность, отчего небо и вода и даже самый свет солнечный приобрели странный сероватый оттенок. Я указал на это старику, на что он ответил, что это атмосферическое явление, нередкое в этих краях.

Это сообщение меня успокоило, как вдруг совершенно неожиданно, шагах в двадцати от нашей яхты, появилась лодка, туман, достаточно сгустившийся, не позволял мне различить лиц, сидевших в ней, но их голоса показались мне знакомыми. Я взглянул на старика, он тоже смотрел на лодку, страшное напряжение было отражено на его лице. Вдруг он вскрикнул и схватился за сердце, другую же руку он простер, в ужасе указывая на лодку. Она была совсем у борта. Один из четырех сидевших в ней встал — я узнал в нем капитана Смитфельда.

— Здравствуйте, сэр Роберт, — сказал он, обращаясь к старику. — Что же, сведем старые счеты.

В руке его блеснул прибор странного вида, напоминавший зажигательное, стекло. Вдруг, старик вышел из оцепенения.

— А, негодяй! — закричал он мне. — Ты изменник, ты посланник дьявола, а не небес, как я тебя считал. Ты привел меня к гибели, так умри же вместе со мной.

Не успел я двинуться, как цепкие руки обхватили меня и куда-то поволокли.

— Смитфельд, — крикнул я, — это я, Поксон, спасите! — Но тот не слышал или не хотел услышать.

Ладонь старика коснулась моего рта, как бы пытаясь его зажать. Вдруг весь воздух словно вспыхнул или превратился в раскаленное золото. «Тепловой луч», — пронеслось у меня в голове, и я потерял сознание.

Вдруг весь воздух словно вспыхнул или превратился в раскаленное золото

Глава седьмая

Читатель, будь снисходителен, извини мою фантазию, легкомысленность которой примчала меня к берегу, более чем неожиданному. Верь, начиная писать, я руководствовался желаниями самыми пристойными. Следуя примеру многих великих и славных писателей — аббата Фора, знаменитого де Монтегю, неподражаемых Девена и господина Корейши, я разбил в начале повествования корабль и выбросил героя на необитаемом острове, дабы сразу захватить внимание просвещенного читателя и заставить сильнее биться его чувствительное сердце. Но, ах, неопытный, я дал перу разбежаться и вышел из рамок классического повествования.

Встреча с известным тебе стариком разбила предложенный мною вначале ход повести, ибо сей последний неожиданно заговорил об Уэльсе, о спекуляции человеческими жизнями, пироксилине, тепловом луче, вещах, о которых мне и упоминать было несколько странно при классическом начале моего рассказа, при избранном мною строгом слоге, чистейшим образцам которого пытался я подражать. Чем далее шло повествование, тем я более удалялся от первоначальной темы, наконец, увидел, что единственное окончание, возможное для моего рассказа, есть чистосердечное признание.

Да, дорогой читатель, я не англичанин, но француз и хотя имею маленькое состояние, однако не в акциях, а в билетах марсельского банка, оставленных мне моей благодетельницей — вдовой Суфле, скончавшейся на 67-м году жизни.

Она не была моей родственницей, но относилась, право, как мать к бедному автору этой истории; я свято чту ее память и презираю клеветников, намекающих на наши будто бы предосудительные отношения.

Морем я тоже не плавал, но не раз читал описания морских приключениях в книгах известного капитана Ривициуса — путешественника к Южному полюсу, так что мои сведения этого рода почерпнуты из источников весьма вероятных. Конечно, моему слабому воображению было бы не под силу самостоятельно создать портрет старца, великого грешника, очистившего себя многолетними испытаниями.

Нет! Мой старец лишь слабое подражание портрету почитаемого гражданина нашего города г. М., заблуждения которого были велики и тем более достойна удивления теперешняя его правильная жизнь. Само собой разумеется, он не участвовал в ужасах «ассоциации мудрых», но кто помнит крах Азиатского торгового банка, директором которого г. М. состоял, тому известна история с затеянным им синдикатом рабочих, пустившим по миру тысячи семейств, и тем не покажется нелепой моя аналогия.

В образе легкомысленного путешественника не ищи, читатель, черт автобиографических, ибо твои поиски увенчаются успехом и мне придется вдвое краснеть за свое легкомыслие.

Впрочем, — кажется — я извиняюсь! — Но ведь это глупо в конце концов. Друг мой, приложи руку к сердцу, прислушайся, оно еще не перестало учащенно стучать, взволнованное ужасами и прелестями моих описаний. Разве авторы таким слогом, как мой, извиняются перед читателями за доставленное ему наслаждение! А что я заключаю свое повествование несколько необычно — это пустяки. Просто в пылу вдохновения я забыл, что живу на земле, где все кончается и где самые фантастические приключения, как они ни увлекательны, должны же чем-нибудь разрешиться.

---

Публикация в журнале "Аргус", № 6 за 1913 г.

Иллюстрации С. Лодыгина.