Перед открытием Думы 10 мая 1906 года при дворе ходили различные мнения относительно места, где должно происходить это торжество. Одни считали необходимым, чтобы оно имело место в Таврическом дворце, специально приспособленном для заседаний нового учреждения, другие предпочитали для этой цели Зимний дворец. Реакционная партия не желала, чтобы император показывался в Думе, и советовали открыть сессию от его имени через председателя Совета Министров. В конце концов, было решено, что император последует порядку, принятому в Берлине при открытии рейхстага, собрав депутатов в Зимнем дворце и открыв сессию тронной речью.
Прибыв в этот самый день, я поспешил надеть придворную форму и отправиться во дворец. Так как моё назначение не было ещё опубликовано в "Правительственном Вестнике", я не мог присоединиться к Кабинету Министров, которому было определено место в Тронном зале, отведенном для торжества открытия сессии, но вследствие моего придворного звания камергера двора я имел возможность принять участие в кортеже, который предшествовал появлению императора.
Ожидая формирования императорского кортежа, я прогуливался по залам дворца, где собрались несколько тысяч генералов, офицеров всех рангов и гражданских чиновников.
Сначала ничего нельзя было видеть необычного в этой блестящей толпе придворных – зрелище весьма обыкновенное для залов дворца в торжественные дни, но вот, наконец, среди шеренг блестящих мундиров стало возможным различить тёмные костюмы представителей народа на пути в Тронный зал, где они должны были ожидать царя. Впервые в этом элегантном дворце, построенном императрицей Елизаветой по чертежам итальянца Растрелли, где в течение полутораста лет безраздельно царствовала роскошь одного из наиболее блестящих дворов Европы, появилась толпа людей весьма демократического вида.
Там и сям можно было видеть группы провинциальных адвокатов и докторов, одетых в сюртуки, и только изредка среди них можно было заметить мундир. Но над этими буржуазными костюмами доминировало простое платье – крестьянские кафтаны и рабочие блузы. Эти контрасты сами по себе не бросались в глаза, но производили особое впечатление, когда депутаты проходили между рядами офицеров и чиновников, наблюдая производимое ими впечатление.
Здесь старый генерал, там бюрократ, поседевший на службе, с трудом сдерживали своё раздражение, даже гнев, наблюдая вторжение в священные залы Зимнего дворца этих новых людей.
Лица депутатов носили отпечаток триумфа у одних и смущения у других – зрелище, которое являлось в одно и то же время драматическим и символическим. Россия вчерашнего дня лицом к лицу стояла с грядущей Россией. Какой результат последует от этой встречи? Окажется ли старая иерархия царизма способной благожелательно принять этих новых пришельцев и объединить с ними труд по возрождению нации или произойдёт столкновение между этими двумя силами, вызывая новую борьбу и, может быть, ещё более кровавые потрясения?
Что касается меня, я был в то время полон надежды, что для России открывается новая эра величия и благосостояния, но я чувствовал некоторое смущение, стоя на пороге столь радикальной перемены в судьбах моей родины, перемены, которая становилась столь очевидной и, так сказать, осязаемой благодаря тому зрелищу, которое происходило у меня на глазах.
Императорский кортеж был, наконец, образован. Я занял своё место и вскоре оказался в зале, предназначенном для торжества, всего в нескольких шагах от императора, который стоял перед троном. Я не видел его с указанных дней предшествовавшего лета и был поражён его озабоченным видом; он выглядел очень постаревшим и как будто весьма взволнованным многозначительным событием. Он сделал несколько шагов в сторону депутатов, которые были собраны в зале, и, смотря в бумагу, которую он держал в руках, прочитал свою речь весьма тихим голосом, но без смущения или остановок, отчётливо произнося каждое слово и делая ударения на той или иной фразе.
Речь императора была выслушана с величайшим вниманием и при полной тишине; было видно, что она произвела хорошее впечатление на депутатов. Так как в большинстве царских манифестов и в том акте, который незадолго был объявлен правительством, всякое упоминание о конституции или о каком-либо ограничении прав государя заботливо обходилось и можно было опасаться, что император использует этот случай, чтобы ещё раз подчеркнуть самодержавный характер своей власти, всякий легко поймет то чувство удовлетворения, с которым депутаты выслушали следующую часть речи императора:
"Со своей стороны я буду неуклонно покровительствовать учреждениям, которые я даровал, будучи заранее уверен в том, что вы приложите все силы, чтобы служить родине, удовлетворить нужды столь близких моему сердцу крестьян и обеспечить народу развитие его благосостояния, всегда памятуя, что действительное благосостояние государства заключается не только в свободе, но также и в порядке, основанном на принципах конституции".
Благоразумное предостережение, заключающееся в этих последних словах, особенно подчеркнутых императором, не могло помешать депутатам отметить тот факт, что слово "конституция" было впервые услышано из уст государя. Несмотря на хорошее впечатление, произведенное речью, не раздалось ни одного аплодисмента после её окончания, что легко может быть объяснено смущением, которое владело депутатами, ввиду необычности обстановки, окружавшей их.
Но всеобщим мнением было, что этот день прошел весьма хорошо.
После этого депутаты перешли в Таврический дворец, который временно был предоставлен в их распоряжение до постройки специального здания для заседаний Думы.
Дворец, в котором собралось первое русское представительное собрание, был построен Екатериной II для знаменитого Потемкина, "князя Таврического", в неоклассическом стиле, введенном в России шотландским архитектором Камероном, работой которого отмечено большинство крупных зданий, воздвигнутых в Петербурге в конце XVIII и в начале XIX века.
Таврический дворец, расположенный среди обширных садов, был свидетелем легендарных празднеств, устраиваемых фаворитом своей коронованной возлюбленной; позже он некоторое время был резиденцией императора Александра I, но уже более полувека оставался совершенно незанятым, и его великолепные залы были пусты или употреблялись, как место для складов; службы дворца были заняты многочисленными мелкими пенсионерами двора, а сады были открыты для гуляния публики. Во времена моей юности, в конце царствования Александра II и в первое время царствования Александра III, часть садов была предоставлена зимою исключительно в пользование двора. Там были устроены ледяные горы и каток на озере. Несколько раз в неделю небольшой кружок лиц, состоящий из членов императорской фамилии и её гостей, собирался там.
Таково было то место, отмеченное таким количеством воспоминаний о былых днях, которое было предназначено для заседаний первой русской Думы. Переделки, необходимые для того, чтобы приспособить помещение к новому использованию, только немного изменили потемкинский дворец, и хотя некоторые удобства, свойственные другим европейским парламентам, отсутствовали, всё же дворец, предоставленный депутатам русского народа, являлся помещением весьма импозантного вида. Зал, предназначенный для заседаний Думы, служил раньше зимним садом и был громадных размеров; внутреннее его устройство было скопировано с французской палаты депутатов; приподнятая трибуна председателя возвышалась над местом оратора, и обе находились en face того амфитеатра, в котором были размещены кресла депутатов. Министерские места, однако, не были расположены в первом ряду, как во Франции, но направо от председательской трибуны, лицом к депутатам.
Я отмечаю эти детали, потому что мне всегда казалось, что устройство зала, в котором происходят заседания, и внешняя форма дебатов оказывают слишком большое влияние на работу. Когда образовывалась Дума, правительство желало ввести порядки, принятые в земских собраниях, образование которых относится к либеральному периоду царствования Александра II, который, несомненно, имел в виду при их возникновении, что они явятся эмбрионом будущего политического представительства нации. Земские собрания не имели трибуны; члены заседания, произнося речь, говорили с места, обращаясь лицом к председателю, а не к собранию, как это принято в английской палате общин. Результатом этого явилось то, что ораторы не имели возможности наблюдать за впечатлением, которое производит их речь, и дебаты носили чрезвычайно домашний характер. Если бы такой же порядок был принят в Думе, многие присутствовавшие на её заседаниях члены, бывшие гласные земства, сообщили бы своим коллегам свойственную им умеренность в ораторских выступлениях. Всем известно, что сам факт произнесения речей с трибуны вызывает в ораторе прилив красноречия, которое часто производит глубокое впечатление, особенно на молодую аудиторию, и, я думаю, не ошибусь, если скажу, что будь вопрос о методе произнесения речей выдвинут на первый план в Думе 1906 года, известные лица, обладающие демагогическими склонностями, не имели бы успеха среди более серьезных и умеренных элементов.
Любопытно отметить, что правительство само виновато в этих печальных последствиях.
Перед открытием Думы один из крупнейших чиновников Трепов (который был несколько недель председателем Совета Министров в 1917 году, накануне падения монархии) был отправлен по всем европейским столицам с целью изучения порядка различных парламентских заседаний. Трепов вернулся из своей поездки с готовым планом, основанным на том, что он наблюдал в Париже, и это было принято правительством без всякой критики. Очень простая мысль о продолжении порядка, уже практиковавшегося земскими собраниями, не пришла в голову русским бюрократам, или, точнее сказать, их нерасположение к этим собраниям, которые они рассматривали как рассадник революции, побудило их пренебречь порядком, практиковавшимся земством.
В этом деле, как, увы, во многих других, русская бюрократия проявила впоследствии отсутствие понимания не только психологии представительных собраний вообще, но даже духа своего собственного народа. Столкновения между бюрократическим правительством и народным представительством начались, как известно, с первых же заседаний Думы и повели к ряду конфликтов, которые после трёхмесячной борьбы вызвали роспуск Думы.
Но, прежде чем рассказывать о перипетиях этой борьбы, мне хотелось бы описать главных деятелей обеих враждующих сторон.
Я не возьму пока на себя тяжелого труда описания Николая II, который являлся центральной фигурой сопротивления, организованного в целях защиты монархического принципа против домогательств Думы, и ограничусь характеристикой новых министров, занимавших в этом деле видное место, коллегой которых я, совершенно помимо своего желания, становился.
Странное сборище чиновников представлял из себя этот кабинет; они не были связаны ни общими интересами, ни общей программой, если исключить их антипатию к новому порядку вещей и особенно к принципу ответственного правительства.
Во главе кабинета стоял Горемыкин, старый бюрократ, который уже в этот период имел за собой пятьдесят лет государственной службы. Всякий вспомнит, какое удивление вызвало его назначение на тот же высокий пост незадолго до начала европейской войны. Он сам был озадачен призывом его к власти и сравнивал себя со старой шубой, которая может предохранить от случайностей дурной погоды. К несчастью, эта метафора оказалась верной только для 1906 года, потому что в 1914 году эта покрышка оказалась совершенно недостаточной, чтобы предохранить монархию от бури, которая над ней разразилась.
Разительный контраст был между этим новым главой правительства и графом Витте, который только что вышел в отставку. Чем больше последний получал признания даже со стороны своих врагов в его талантливости и энергии, несмотря на неудачи, которые он испытывал во время своего пребывания у власти, тем более фигура Горемыкина казалась незначительной. Что могло побудить императора выбрать его на столь ответственный пост? Наиболее возможным объяснением является то, что он был приятен императрице как член различных благотворительных обществ, в которых она председательствовала. Горемыкин выказывал себя опытным придворным и афишировал свою приверженность к старому придворному этикету, но что особенно нравилось императрице в нем, помимо другого, так это то упрямство, с которым он обнаруживал свои ультрамонархические чувства.
Наиболее достойным представителем в этом кабинете был, несомненно, министр финансов Коковцов. Он сделался председателем Совета Министров после убийства Столыпина. Одаренный исключительными способностями в работе и всесторонне образованный, он прошел по всем ступеням чиновничьей иерархии и приобрёл большой опыт не только в финансовых делах, но и в различных областях административной деятельности. Он принимал участие в парижских переговорах о заключении большого займа, которые велись графом Витте, и вёл это деликатное дело с полным успехом. В отличие от большинства своих коллег он не питал враждебной предубежденности к Думе и показал себя склонным к искреннему сотрудничеству с ней, но его бюрократические навыки и отсутствие опыта в обращении с парламентскими учреждениями часто вызывали осложнения, которых можно было легко избежать при несколько большей дипломатичности с его стороны. Так, например, когда он пожелал указать, что, согласно манифесту 1905 года, министры ответственны не перед Думой, а только перед государем, вместо того чтобы сказать, что в России нет парламентского министерства, он вызвал всеобщее раздражение Думы заявлением, что "в России, слава Богу, нет парламента". С другой стороны, Коковцов обладал громадным даром красноречия: продолжительные речи, которые он произносил в Думе, характеризовались не только обширной эрудицией по содержанию, но также и блестящей формой, выслушивались с величайшим вниманием и, как правило, благосклонно принимались депутатами.
Что можно сказать о других членах кабинета? Портфель военного министра был у генерала Редигера, старого солдата, который сделал свою карьеру на административных должностях в армии и чьё короткое пребывание в кабинете не оставило никакого следа. Во главе морского министерства стоял тот самый адмирал Бирилев, который поставил свою подпись под договором в Бьерке, не читая его, и ограниченность которого не давала ему возможности выступать ни в совете министров, ни в Думе. Другие посты не меньшей важности были заняты известными реакционерами, какими были: Стишинский, министр земледелия, и Щегловитов, министр юстиции, который сделался позже лидером крайней правой партии в Государственном совете. Пост обер-прокурора святейшего Синода был занят князем Ширинским-Шихматовым, очень ограниченным человеком и фанатичным сторонником самодержавного режима, который был убеждён, что дарование конституции являлось святотатством.
Наконец, мы испытали унижение вследствие присутствия среди нас Шванебаха, государственного контролера, несносного болтуна, принадлежавшего к категории чиновников немецкого происхождения, зачастую очень трудолюбивых, но которые, поднявшись из очень низких кругов на высочайшие ступени российской иерархии, были склонны к интриганству и к низким поступкам. Шванебах ожесточенно критиковал финансовые мероприятия графа Витте и использовал свои связи при дворе, надеясь таким образом обратить на себя внимание императора. Это установило за ним, совершенно незаслуженно, репутацию хорошего финансиста и способствовало его назначению на пост, которого он был совершенно недостоин. Впоследствии он сошелся с австрийским послом, бароном фон Эренталем, имя которого ниже будет часто упоминаться, и служил ему в качестве информатора относительно внутреннего положения России. Из дальнейшего будет видно, какое громадное влияние имела его информация на направление австрийской политики по отношению к России и какой серьезный ущерб она причинила интересам России.
Я намеренно так долго воздерживался от характеристики наиболее замечательного члена кабинета, министра внутренних дел Столыпина, который вскоре заместил Горемыкина на посту главы правительства.
Он действительно заслуживает большего внимания, чем кто-либо из его коллег; я буду говорить о нём подробно не только потому, что он играл выдающуюся роль в политической жизни своей страны, но также и потому, что мои близкие отношения с ним, которые порвались позже по причинам, о которых я расскажу, позволяют мне обрисовать его портрет и, таким образом, как я осмеливаюсь думать, правильно осветить эту выдающуюся личность, столь часто неправильно понимаемую при жизни и оклеветанную после смерти. Я спешу прибавить, что причины нашего расхождения носили исключительно политический характер и отнюдь не уменьшили чувства величайшего преклонения перед ним и моего личного дружеского расположения, которое я продолжал питать к нему до самой его смерти.
Пётр Столыпин был дворянином по происхождению и принадлежал по рождению и по положению к высшему обществу Петербурга. Его отец занимал видный пост при дворе, а мать была дочерью генерала князя Горчакова, главнокомандующего русской армией в Севастополе. Со времени моей юности я был в дружеских отношениях с его родными и познакомился с ним, когда мы окончили наши занятия – он в университете, а я в императорском лицее. Мы были почти одного возраста, и я помню его как красивого молодого человека, очень любезного и уважаемого его товарищами, несколько замкнутого и застенчивого по причине некоторого физического недостатка: его правая рука плохо работала вследствие одного несчастного случая. Он женился, будучи очень молод, несколько романтичным способом на невесте своего старшего брата, погибшего на дуэли, который на своём смертном одре вложил руку своего брата в руку молодой девушки, которую он нежно любил.
Вместо того чтобы вступить на военную или на гражданскую государственную службу, как то было в обычае у молодых людей его круга, он удалился в свои владения, расположенные в западных губерниях России, и вёл жизнь провинциального дворянина. Через некоторое время он принял на себя обязанности предводителя дворянства своей губернии.
Предводители дворянства, которые были избираемы во внутренних губерниях России и назначались правительством в тех губерниях, где русские элементы сталкивались с элементами польскими, не только были обязаны заботиться об интересах своего сословия, но были наделены значительными и обширными административными функциями.
Проявив талант и энергию на этом посту, Столыпин был назначен на пост саратовского губернатора, в губернию, которая в это время была потрясена революционным движением.
Репутация очень энергичного человека была причиной назначения Столыпина на пост министра внутренних дел. Стоящий совершенно в стороне от бюрократического мира столицы, этот провинциальный дворянин, казалось, в первое время сможет играть только незначительную роль в заседаниях Совета Министров, но очень скоро его сильная и оригинальная личность ярко проявила себя вопреки чиновничьей рутине, которая царила в кабинете. Что касается меня, я сразу был покорен его очаровательной личностью и был счастлив найти среди моих случайных коллег человека, с которым я почувствовал общность политических взглядов, так как в это время Столыпин мне казался особенно искренним сторонником нового порядка вещей и сотрудничества с Думой по мере возможности.
Подобно ему, по причинам, о которых я расскажу позже, я был далёк от бюрократических кругов Петербурга и чувствовал большую симпатию к представителям провинциального дворянства и земства, которые были посланы различными местностями в Думу.
Чем больше Горемыкин, поддерживаемый реакционными министрами, занимал враждебную позицию по отношению к Думе, тем более тесно я сближался со Столыпиным, с которым я образовал, так сказать, левое крыло кабинета.
Столыпин имел широкий кругозор, который помогал ему понимать общий смысл представляемых на его решение дел и столь же хорошо охватывать их самые мельчайшие детали. Его работоспособность, так же как его физическая и моральная устойчивость, были изумительны. Привыкший к участию в практических делах, он не мог терпеть бюрократической рутины и удивлял всех той простотой и здоровым пониманием, которые он обнаруживал в обсуждении важнейших государственных дел, являвшихся предметом длительных дискуссий на заседаниях Совета Министров.
К сожалению, у Столыпина отсутствовала широкая образованность в европейском смысле слова, что признавалось и им самим. Я не хочу этим сказать, что у него не было достаточного образования, так как он прошел серьезный курс наук в университете и был очень начитанным и вполне культурным человеком, но его мнения по политическим и социальным вопросам, к решению которых он был призван, были лишены научной критики, и его миросозерцание находилось под сильным воздействием известного течения, которое преобладало в России во времена его юности и которое носило название славянофильства.
Не вдаваясь в подробное рассмотрение той концепции, которая оказывала столь сильное влияние при решении вопросов внешней и внутренней политики России, достаточно пока сказать, что славянофильство осуждало европейскую цивилизацию en bloc, как зараженную атеизмом и чрезмерным индивидуализмом. Славянофильство приписывало России провиденциальную миссию создания высшей культуры; в религиозной области славянофилы отстаивали ту точку зрения, что русская православная церковь является единственно правильной выразительницей заветов Христа; в политической области они осуждали реформы Петра Великого, как внушенные Западом, и требовали возврата к "национальной" системе московского периода. Одним из их главных принципов для построения такой доктрины было утверждение, что община, или мир, является оригинальным проявлением русского гения, и они полагали в формах общинного владения землей существенное основание для социальной и экономической организации России.
Я расскажу позже, каким образом и благодаря какому влиянию, будучи также захвачен доктриной славянофильства, как большинство сверстников моих и Столыпина, я освободился от этого невежественного учения в сравнительно ранний период моей жизни. Что касается Столыпина, то, не доходя до чрезмерного увлечения этой доктриной, он, тем не менее, оставался в значительной степени её сторонником. Если бы он имел возможность, как то случилось со мной, изучать политическую и социальную жизнь Западной Европы, я убеждён, что его ясный и сильный ум совершенно отбросил бы все ошибки славянофилов.
В соприкосновении с одним из наиболее жизненных для России вопросов – аграрным – он не поколебался отбросить роковую концепцию о мире, принесшую столько зла, и принять вопреки ожесточенному сопротивлению систему мелкой собственности. С другой стороны, к несчастью, он не оказался способным подняться над особо опасными теориями славянофилов, и это вызвало, несмотря на все мои усилия переубедить его, чрезвычайную склонность к сильному, неумеренному национализму, что вызвало самые печальные последствия и в конце концов повело к разрыву наших политических отношений.
Портрет этого замечательного человека, который я попытался набросать, был бы неполон, если бы я не отметил его чудесный ораторский дар. В своём первом обращении к Думе он показал себя оратором исключительного дарования. Я употребляю слово "показал", потому что до этого времени никто не знал об его ораторском таланте, и, по всей вероятности, он сам не знал о том, что он обладает таким талантом, потому что ранее в России не было учреждения, в котором можно было бы обнаружить свои ораторские способности.
Когда после вхождения в кабинет Горемыкина я обратил своё внимание на Думу, зрелище, которое мне представилось, было совершенно необычайное.
Я уже говорил, как я был поражён наличием большого количества крестьян среди депутатов, которые фигурировали на торжественной церемонии открытия Думы в Зимнем дворце.
Согласно избирательному закону, Дума включала 524 депутата, но выборы ещё не закончились в некоторых частях империи, и не более 500 депутатов присутствовали при открытии Думы. Из этого числа около 200 депутатов принадлежали к крестьянскому сословию. На первом месте стояли кадеты, которые по причинам, мною уже изложенным, получили перевес над консерваторами и умеренными либералами, или октябристами. Кадетская партия, обнаруживавшая радикальные тенденции, очень прочно и строго организованная, насчитывала 161 члена и усиливалась двумя группами, менее радикальными, но всегда голосовавшими вместе с кадетами, – "партией демократических реформ" и "партией мирного обновления". Эти партии были немногочисленны, но они имели в своих рядах несколько значительных лиц. Умеренные либералы, или октябристы, были представлены незначительным количеством депутатов, которые едва отличались от консерваторов, вместе с которыми они насчитывали около трети общего количества депутатов. Социалисты насчитывали всего 17 депутатов, причём они не были избраны как таковые, потому что обе революционные партии – социалисты-революционеры и социал-демократы – отказались принять участие в выборах, требуя созыва Учредительного собрания и всеобщего избирательного права, а по отношению к Думе и к манифесту 1905 года ими был объявлен бойкот. Национально-автономистские группы: польская, латвийская, эстонская, литовская и западных губерний – насчитывали все вместе 70 депутатов и держались демократических тенденций, исключая польской группы, которая была консервативной, но по причинам национальным присоединилась к оппозиционным правительству партиям. Наконец, имелось некоторое количество депутатов, которые не принадлежали ни к одной из партий и колебались, кому отдать свои голоса, решив в конце концов голосовать вместе с оппозицией.
Таким образом, характерным для первой Думы является оппозиционный блок, к которому примыкало больше половины всего состава Думы. Этот блок, составленный из различных групп, полностью руководимыи кадетами, не включал, конечно, ни консерваторов, ни умеренных либералов. Но в стороне от всего этого оставалась неопределенная масса, состоящая из 200 крестьян с вкрапленными там и сям деревенскими попами, длинноволосыми и бородатыми, которые внешним видом мало чем отличались от своих сотоварищей, пахарей земли.
Введение этой крестьянской массы в Думу было любимой мыслью правительства, и с этой целью соответственно был приспособлен избирательный закон, за который ответствен его автор, Булыгин, посредственный бюрократ, который дал своё имя первому проекту конституции, так и не воплотившемуся в жизнь. Закон тогда был рассмотрен и окончательно отредактирован правительством графа Витте; это было очень сложно и искусственно и давало преимущество крестьянскому классу над всеми другими классами страны. Правительство рассчитывало этим путем выиграть благодаря присутствию в Думе элементов, проникнутых консервативным духом, лояльностью по отношению к личности царя, послушных голосу установленных властей и официальной церкви. Никогда бюрократия, управлявшая судьбами России, не делала более грубой и роковой ошибки, потому что, как можно это видеть теперь, крестьяне вошли в Думу, зачарованные мыслью о том, чтобы получить возможность разделить землю в интересах своего класса. Совершенно не осведомленные в других вопросах, которые стояли перед Думой, и равнодушные к политическим свободам, которые требовались либеральными партиями, они были готовы поддержать всякую партию, которая обещала бы им полную реализацию их аграрных вожделений.
Таким образом, совершенно понятно, что кадеты, которые поставили во главу угла своей программы не только распределение среди крестьян земель, принадлежащих короне, императорской фамилии и монастырям, но также принудительную экспроприацию земель крупных и даже мелких собственников, могли рассчитывать на поддержку со стороны большинства крестьянских депутатов.
Под влиянием этих обстоятельств при участии социалистов образовалась так называемая трудовая партия, стоящая на втором месте по количеству входящих в неё депутатов Думы, составленная главным образом из крестьян, принимающих аграрный социализм, и насчитывающая около сотни членов. Другие крестьяне, даже те, которые считали себя принадлежащими к консервативной партии, все более и более подпадали под влияние кадетов, так как аграрный вопрос быстро стал предметом дебатов в Думе. Как известно, именно этот вопрос явился причиной решительного столкновения между правительством и первой Думой, вызвавшего её роспуск.
Столыпин с первого взгляда распознал ошибку правительства и её роковые последствия, а я присоединился к его мнению. Но кто не знает бюрократической атмосферы, которой были окружены министры в Петербурге, и полного неумения быстро усвоить новые идеи, интенсивно переживавшиеся всей страной? Они думали в своём неведении, что крестьянин по самой своей природе является приверженцем трона и алтаря, и не отдавали себе отчёта в аграрных аппетитах и анархических тенденциях, которые проявились у крестьянства столь ясно в предыдущие годы. Чиновники типа Булыгина, которые питали иллюзии о верноподданнических чувствах крестьянства, не могут вызвать удивления, но что граф Витте, дальновидный и опытный государственный деятель, мог впасть в ту же самую ошибку – этого я до сих пор не способен понять. Разве не был граф Витте председателем комиссии, которая изучала аграрный вопрос незадолго до этого, и разве тогда он не имел случая понять домогательства крестьянского класса? Я часто и безуспешно пытался проникнуть в эту тайну, расспрашивая и самого графа Витте, и его главных сотрудников. Только позже я нашёл ключ к этой загадке в книге д-ра Диллона, но этот автор, несмотря на его осведомленность в деятельности его замечательного друга, ограничивается простой констатацией его ошибки, не пытаясь даже объяснить её. Мы видели, каков был состав Думы. Не менее любопытно отметить, что её руководящие партии, которые боролись на выборах – кадеты и октябристы, не были представлены в заседаниях Думы своими признанными вождями. Кадетская партия, которая одержала победу по всей линии, не имела в своих рядах своего лидера, профессора Милюкова. Он был избран подавляющим большинством в Петербурге, но был исключен из состава депутатов правительством по техническим причинам, содержания которых я не помню. Правительство, однако, не достигло успеха, так как Милюков продолжал, несмотря ни на что, руководить своей партией извне; и действительно, я много раз думал, что его присутствие в Думе было бы менее вредно для кабинета, чем его деятельность извне, особенно потому, что у кадетов в самой Думе были весьма достойные представители, какими, например, являются профессор Муромцев (председатель первой Думы), Головин, который был председателем второй Думы, Родичев, Набоков, Винавер (три лучших оратора этой партии), князь Шаховской, Петрункевич, Кокошкин и Герценштейн. Обе дружественные либеральные партии – "партия демократических реформ" и "партия мирного обновления", хотя и были малочисленны и, что называется, представляли из себя "генеральный штаб без армии", были представлены также людьми, известными в науке. Первый из их основателей, профессор Ковалевский, имел много друзей во Франции, а другой, генерал Кузьмин-Караваев, являлся одним из лучших ораторов Думы. Другим их лидером являлся граф Гейден, который занимал высокий пост при дворе. Что касается октябристов, они имели двух лидеров – Гучкова и Дмитрия Шилова, которые оба потерпели неудачу на выборах. Консерваторы не были представлены ни одним из своих лидеров и более или менее шли за октябристами. Среди умеренных либералов следует отметить Стаховича и Львова (не нужно смешивать с князем Львовым, будущим председателем Временного правительства, который не был членом первой Думы), но я не могу вспомнить ни одного значительного имени, которое бы принадлежало к группе октябристов или к партии "правового порядка". Польское "коло" возглавлялось Дмовским, вождем польской национально-демократической партии, который в настоящее время играет выдающуюся роль в делах его страны, и епископом Вильны бароном Роппом – оба являлись ораторами первого ранга. Наконец, трудовая партия возглавлялась Аладьиным, великолепным оратором, нарушившим с помощью красного цветка, который он иногда забывал вложить в свою петлицу, монотонный вид серой массы крестьян, составлявших главную часть его партии.
Государственный совет, который соответствовал при старом режиме первому наполеоновскому Conseil d'Etat, где обсуждались наиболее важные законы и меры по вопросам внутренней политики, и решения которого представлялись на усмотрение императора, был преобразован в верхнюю палату, составленную из равного числа членов, назначенных императором и избираемых; первые, хотя и утверждавшиеся царём в конце каждого года, числились на службе всю свою жизнь и представляли, за немногими исключениями, бюрократов, которые занимали высокие посты в гражданской или в военной иерархии, как, например, министры, генерал-губернаторы, командиры армейских корпусов, посланники, судьи Верховного совета и т. д. Избранные члены состояли из представителей высшего духовенства, дворянских и ученых обществ, академий и университета, торговых и биржевых палат и, наконец, из большого числа представителей земств от всех частей империи, где существовали эти учреждения, и представителей крупных землевладельцев от таких, например, мест, как Польша, Литва и восточные балтийские провинции.
Благодаря такому составу Государственный совет представлял из себя наиболее умеренное учреждение в сравнении с верхними палатами Европы, в странах, в которых существует конституционное правительство, как, например, палата лордов или итальянский сенат. Несмотря на небольшое уважение, которое я питаю к русской бюрократии, я должен признать, что среди членов Совета было достаточное число людей больших способностей. Некоторые из них находились на государственной службе в либеральный период царствования императора Александра II. Среди них был дядя моей жены граф Пален, который в тридцать лет по его должности министра юстиции был призван царём ввести в России судебные реформы, явившиеся величайшими актами царствования императора Александра II. Граф Пален был дворянином старой школы, который пользовался большим расположением при дворе, но отличался абсолютной независимостью по отношению к правительству и был всеми уважаем за его свободолюбивый и благородный характер. Вместе с ним работали такие люди, как граф Сольский, Голубев, оба брата Сабурова (один из них был послом в Берлине до тех пор, пока не был вынужден оставить свой пост по причине расхождения с князем Бисмарком), Герард, Кони и др., – все бюрократы, но одаренные широким кругозором, обширным знанием и большим опытом в государственных делах. Любопытно отметить, что старшие бюрократы были проникнуты либеральными тенденциями или, другими словами, духом царствования императора Александра II, в то время как молодое поколение чиновников исповедовало реакционные идеи более позднего периода царствования Александра III.
Особое место в Государственном совете занимал граф Витте, который только что покинул власть и будущее отношение которого к правительству представлялось загадочным. В следующей главе я постараюсь набросать портрет этой властной фигуры, политическая роль которой прервалась, как казалось, только на время. В то время как избранные члены Государственного совета призывались к работе только на 9 лет, целая треть их каждые три года была обречена на замещение их равным числом вновь избранных на тех же самых условиях, что и их предшественники. По этой причине я не могу вспомнить совершенно отчётливо первого состава членов, принадлежащих к этой категории, и поэтому возможно, что я укажу лиц, которые вошли в Совет несколько позже. Академия и университеты были представлены такими выдающимися профессорами, как князья Голицын, Ольденбург, Грим и Таганцев; коммерческие и промышленные предприятия так же, как и биржа, были представлены людьми столь же высокого достоинства, среди которых я могу назвать Крестовникова, Авдакова и Тимирязева; дворянство, земство и помещики послали своих лучших представителей, большая часть которых присоединилась к партии центра, т. е. к умеренно-либеральной партии, председателем которой был мой близкий друг князь Пётр Трубецкой, бывший предводитель дворянства в Москве, судьба которого, увы! сулила ему вскоре погибнуть от руки убийцы.
Среди членов, принадлежащих к этим последним трем категориям, я отмечаю ряд моих старых друзей, как, например, князя Бориса Васильчикова, предводителя новгородского дворянства, проникнутых наилучшими либеральными тенденциями.
В заключение нужно сказать, что поляки были представлены очень известными и образованными людьми, в особенности хорошими ораторами, такими, например, как Корвин-Милевский, хорошо известный в Петербурге граф Велепольский, Скирмунт и Шебеко.
В тот момент, о котором я говорю, Государственный совет не носил ещё того характера, который отличал его позже в заседаниях, руководимых реакционными принципами, когда он стал служить послушным орудием в руках правительства. Изменение его состава происходило мало-помалу благодаря усилиям, употребляемым высокими сферами, чтобы помешать назначению кого бы то ни было, кто не принадлежал к правой партии. Что касается заседаний его первой сессии, Государственный совет не только демонстрировал большую независимость и глубокое понимание вопросов, но, как мы увидим, он горячо оппонировал проектам кабинета Горемыкина и не заслужил той враждебности, которая была проявлена по отношению к нему Думой.
Несмотря на прочно установленный обычай, в силу которого каждый министр немедленно после отставки назначался членом Государственного совета, я был назначен двумя годами позже ввиду оппозиции, которая была проявлена по отношению к моей кандидатуре реакционными кругами и вследствие влияния их на императора. Только благодаря энергичному протесту Столыпина эти препятствия были устранены, в результате чего я сделался членом Совета вместе с моим братом, и мы оба присоединились к партии центра.