Аболиционисты Севера были сбиты с толку и раздражены: Браун собрал деньги и оружие и внезапно исчез. Уполномоченный комитета в Канзасе сообщал, что капитан Браун пробыл на территории две недели, взял у него пятьсот долларов наличными, палатки, складные кровати и печи и вслед за этим выбыл в неизвестном направлению. Никто не знает, куда он отправился…
Зима проходила, а о Брауне не было никаких известий. В комитете уже начинали поговаривать, что старый джентльмен всех одурачил. И вдруг он появился так же внезапно, как исчез. В сырое февральское утро он вошел в дом Фредрика Дугласа в Рочестере. Негр Дуглас — бывший невольник, а теперь богатый торговец, радостно приветствовал посетителя. Капитан Браун, друг черного народа, был желанным гостем в его доме.
— Дуглас, пусть люди думают, что я в Канзасе, — прежде всего сказал Браун, — я буду жить здесь под именем Хоукинса. Запомните: Нельсон Хоукинс.
Он спросил о «полковнике». Дуглас рассказал, что почти все друзья Брауна в Новой Англии получили от Фордса угрожающие письма. Браун сжал руки так, что у него побелели пальцы.
— Негодяй! Он — первый, в ком я обманулся.
Нет, он не забудет «полковника», придет час, и он припомнит ему обманутое доверие! И Дуглас увидел недобрую складку, появившуюся у Брауна между бровями.
Всю ночь напролет хозяин и гость говорили о неграх, о делах «подпольной железной дороги», об аболиционистских комитетах. Аболиционизм на Севере вырастал в крупную политическую силу. Но аболиционисты все еще придерживались умеренных взглядов, хотя уже перестали надеяться на смягчение нравов. Зато «подпольная железная дорога» переправляла в Канаду все больше беглых невольников. Дуглас с восторгом говорил о негритянке Харриэт Тэбмэн, которую прозвали «Черным провидением»: Харриэт переправила в свободные штаты больше тысячи беглых.
— Она обещала прийти, когда вы позовете ее, капитан, — сказал он Брауну.
Дуглас вручил гостю список верных людей, готовых явиться по первому зову друга негров. Это были все бывшие невольники, бежавшие из Миссури в Канаду. Браун внимательно прочел список.
— Я должен сам увидеться с этими людьми, — сказал он Дугласу, — через несколько дней, может быть…
Он чего-то не договаривал. Негр терялся в догадках: гость был скрытен и туманно говорил о каком-то деле всей своей жизни, о том, что ему хотелось бы напоследок повидать семью, о десяти молодых вождях. Канзас, по-видимому, был забыт. Быть может, предстоит массовый побег рабов из Миссури? Дуглас напряженно вглядывался в гостя, но лицо Брауна, сухое, с туго обтянутыми скулами и белой ниспадающей бородой, не выдавало мыслей. На рассвете, когда гость и хозяин расходились по своим спальням, Браун вдруг вытащил из бокового кармана сложенный вчетверо лист бумаги. «Конституция Временного правительства и законы для граждан Соединенных штатов» прочел Дуглас заглавие, выведенное путаным почерком капитана. Негр внезапно ощутил холодок страха, пробежавший по спине. Гость говорил о бегстве рабов, а это заглавие указывало на другие, более обширные замыслы. Но Дуглас тотчас же успокоил себя: старик всегда был фантазером, просто одна из его выдумок, не стоит придавать значения этой бумажке.
В следующие дни Браун писал. Планы, диаграммы, письма сторонникам в Новой Англии. Он извещал их, что выехал из Канзаса, чтобы закончить приготовления к одному чрезвычайно важному предприятию, которое их несомненно заинтересует. Это самое серьезное дело в его жизни. Но снова нужны средства. Помогут ли ему друзья? Он просит в последний раз.
Вскоре на имя Нельсона Хоукинса пришли негодующие, возмущенные ответы. Что он опять выдумал? Где он был до сих пор? Почему молчал? Что сделал с фондами, ассигнованными на борьбу в Канзасе? Кто этот негодяй Фордс и насколько можно ему доверять? Мистер Хоукинс должен немедленно приехать в Бостон, с ним необходимо объясниться.
Браун с кривой усмешкой прочитывал все письма. Он холодно отклонил приглашение в Бостон: считается, что Хоукинс находится на границе Канзаса, и было бы небезопасно для него появиться в Бостоне. В свою очередь, он приглашал всех на совещание в Питерборо, к Джерри Смиту. Там он сообщит нечто важное для всех сторонников его дела.
18 февраля 1858 года Джерри Смит записывает в своем дневнике: «Сегодня прибыл наш старый и уважаемый друг, капитан Джон Браун из Канзаса».
Мягкий снег, последним предвесенний снег падал за окном. В большой отделанной темным дубом столовой перед пылающим камином собирались члены аболиционистского комитета: Хиггинсон, Стирнс, Сэнборн. Все — друзья Брауна, но сейчас они явились сюда, как судьи. Комитет уполномочил их потребовать у Брауна отчета. Они приготовились холодно отчитывать его, выносить ему порицание.
Но Браун опрокинул все их планы. Они ожидали, что он станет оправдываться, объясняться, и он действительно начал говорить, но первые же его слова пригвоздили их к месту, заставили оцепенеть от изумления и ужаса.
— Как только раздастся первый клич — подымутся все негры в стране. Ко мне придут люди из свободных штатов, бежавшие рабы явятся из Канады. Они придут ко мне на помощь из Каролины, из Георгии и Тенесси. Я захвачу на плантациях лошадей и провиант для моей армии. У меня есть оружие и боевые припасы. Мои партизаны будут прикрывать горные тропы до тех пор, пока мы не построим земляные и каменные укрепления. Я вооружу пиками каждую женщину и каждого ребенка, чтобы и они могли защищать наши крепости. В горах существуют естественные заграждения, и я постараюсь отыскать сообщающиеся между собой ущелья. Пленных белых мы будем обменивать на рабов. Я вполне подготовлен к партизанской войне, недаром я изучал войну семинолов[5] во Флоридских болотах и тактику негров Гаити. Я добьюсь успеха и постепенно расширю круг моих действий. Мы спустимся с гор и займем долины. Там мы создадим нашу свободную республику: мы будем обучать негров и строить вместе с ними новую жизнь…
Сэнборн не выдержал:
— Капитан Браун! Подумайте о том, что вы говорите?! Ведь это безнадежное предприятие…
Браун холодно оглядел его:
— Подождите, мистер Сэнборн, я еще не кончил.
Придвинувшись ближе к камину, он развернул сложенный вчетверо лист бумаги: «Конституция Временного правительства…» Он начал читать. Каждое его слово звучало отчетливо, весомо, и, словно под тяжестью этих слов, сидящие вокруг все глубже уходили в свои кресла, все ниже опускали головы.
«…Принимая во внимание, что рабство в Соединенных штатах есть не что иное, как варварское, ничем не обоснованное и ничем не оправданное угнетение одной части людей другой…»
Это была разработанная во всех подробностях государственная система. Затаив дыхание, четыре аболициониста слушали ясный голос Брауна. Мечта, фантазия, облекались в плоть и кровь, перед ними был документ, делавший мечту почти осязаемой! Занятые территории будут организованы согласно конституции Временного правительства. Когда борьба окончится и рабы будут повсеместно освобождены, произойдут выборы должностных лиц так, как это указано в конституции. Не пользующиеся трудом рабов могут считать себя в полной безопасности; те, кто добровольно отпускает своих рабов, находятся под особым покровительством властей. Но с врагами он беспощаден:
«Собственность лиц, замеченных в прямом или косвенном пособничестве врагу или замеченных с оружием в рядах врагов, а также всех, имеющих рабов, будет конфискована, где бы она ни находилась — в свободных или рабовладельческих штатах, — безразлично».
Конституция предусматривала соединение семей, разлученных в рабстве, строительство школ и всеобщее бесплатное обучение.
Когда Браун кончил, наступило тягостное молчание. Никто не решался заговорить, все были подавлены, растеряны, испуганы. Впервые в жизни их «водянисто-молочные» принципы натолкнулись на подлинную силу и страсть.
Сэнборн отирал платком влажный лоб. Джерри Смит машинально играл толстой золотой цепью своих часов. Заикаясь, он пролепетал что-то о том, что он не вояка и не политик и что его уважаемый друг капитан Браун, конечно, учтет это. Это пробило брешь. Раздались крикливые восклицания, посыпались упреки, возражения. Благовоспитанные джентльмены чертыхались ничуть не меньше его молодцов в Спрингделе. Браун молча пережидал, пока уляжется первое волнение. Однажды в Топеке он уже наблюдал действие своих слов. И тогда и теперь он ждал от своих слушателей помощи, уверенный, что сумеет убедить их. Он был хорошо подготовлен к этой буре и побивал все возражения. У него были с собой проекты укреплений, и теперь он показывал их четырем аболиционистам. Кампания на Юге и отступление, если оно понадобится, через Север к безопасному убежищу, — он все предвидел. Он мог предсказать даже, как будут реагировать на его восстание различные классы населения.
Его слушатели были раздавлены, разбиты по всем пунктам. Все их возражения потерпели крах. Браун затронул их тщеславие: неужели они останутся в стороне от этого дела? Когда он победит, слава достанется им, вождям аболиционизма, и человечество запишет их имена на золотых скрижалях. Тут они заколебались. Впрочем, молодой Сэнборн давно уже с восторгом смотрел на Брауна. В его глазах капитан всегда был героем. Но слишком грандиозно было задуманное им, и Сэнборн предвидел ужасный конец. Нет, капитану нельзя позволить умирать одному, без помощи друзей. Сэнборн сказал об этом Смиту. Джерри соглашался дать столько денег, сколько потребуется, но в остальном, джентльмены, он умывает руки, он не отвечает за последствия. Хиггинсон и Стирнс вполне с ним солидарны. Но Джону Брауну только этого и нужно.
Он кладет в карман полученные чеки — тут достаточно денег, чтобы прокормить в первое время его армию. Радостный, он отправляется на станцию, а четыре бледных человека стоят у окна, провожая глазами его высокую, несгибающуюся фигуру, крупно шагающую по снегу.
«Восьмого июля здесь состоится закрытый съезд верных друзей свободы, который вы приглашаетесь почтить своим присутствием».
Тридцать четыре негра и двенадцать белых в поселке Чатам (Канада) получили такие извещения. Уже две недели Джон Браун ездил в сопровождении Дугласа по негритянским поселкам Канады. Ему удалось быстро завоевать доверие большой цветной колонии. Дуглас свел капитана с знаменитой Харриэт Тэбмэн. Негритянка пристально поглядела в глаза старому человеку, о котором уже слышала, как о герое Канзасской войны.
— Мы поможем вам, когда вы позовете, — просто сказала она.
Браун организовал съезд наиболее активных негров. Он вызвал из Спрингделя своих «студентов» — они должны были помочь ему убедить негров, что дело задумано широко и всерьез.
Съезд открылся в деревянном здании школы в Чатаме. Явились все, кому были посланы приглашения. Уже несколько дней по всем негритянским колониям Канады шел слух о том, что организуется новое общество борьбы с рабством и что приехал главный руководитель этого общества.
Делегаты увидели перед собой высокого человека с густыми волосами, в которых мерцала седина, с большими жилистыми руками фермера и белой бородой патриарха.
Он очень просто и понятно рассказал своим слушателям о том, как идея освобождения негров владела им всю его долгую жизнь, как он учился военному делу, как изучал историю партизанских войн, чтобы после использовать эти знания в партизанской войне в горах Юга. Здесь, в деревянной школе, он мог сказать больше, чем в кабинете Джерри Смита. Негры не боялись слов, и от них он ждал более действенной помощи. Он объяснил им свой план.
Первый клич подымет не только рабов Юга, но и свободных негров Севера. Рабовладельцы, которые не захотят добровольно отпустить невольников, будут взяты заложниками, чтобы обеспечить безопасность повстанцев, которые попадут в плен. Белые бедняки, несомненно, также поддержат партизан.
О, как непохоже было это собрание в Чатаме на собрание в доме Джерри Смита! Как горели глаза у черных делегатов, какой восторженный гул прокатывался по школе каждый раз, когда Браун говорил о будущей свободной республике негров и белых! Он прочел им конституцию. Документ этот звучал, как торжественный гимн свободы. Конституция была принята и подписана всеми присутствующими. Съезд назначил капитана Джона Брауна командующим повстанческой армией; Каги был избран его секретарем.
11 июня съезд в Чатаме закрылся, и делегаты разъехались по домам — ждать сигнала к выступлению. Браун и Каги отправились в Филадельфию. В дороге им подали телеграмму:
«Немедленно возвращайтесь в Бостон. Фордс предал нас».
«Полковник» был в бешенстве. Старый фанатик, получив «Руководство», просто-напросто отделался от него, дал ему отставку. Фордс написал аболиционистам; они отвечали сухо или не отвечали вовсе. Стирнс прислал десять долларов — оскорбление, от которого Фордс чуть не перебил стекла у себя в комнате.
Тогда он стал угрожать. Он писал им, что знает все их тайные заговоры и сообщит о них правительству. Но и шантаж не принес никакой выгоды: аболиционисты не отвечали на угрозы. Даже робкий Джерри Смит не прислал ни цента. Фордс неистовствовал от злобы. Эти белоручки, эти «либеральчики» дают тысячи долларов неграм, а он, военный, гарибальдиец, должен заниматься какой-то черной работой и помогать им в их измене! Нет, он покажет себя, он еще насолит этому старому безумцу в пасторском сюртучишке!
И Фордс отправился в Вашингтон.
Спустя несколько дней Джону Флойду, секретарю военного департамента, вручили анонимное письмо:
«Сэр, я только что получил столь важное известие, что считаю своим долгом сообщить его вам. Я обнаружил существование тайной организации, задавшейся целью освободить рабов Юга. Глава ее — старый Джон Браун, известный по Канзасу. В течение зимы он был в Канаде, вооружая и собирая там негров, которые ожидают только его слова, чтобы отправиться на Юг и помочь рабам. Один из их вождей находится уже в Мэриленде. Как только все будет готово, они явятся небольшими отрядами на сборный пункт, который намечен в горах Виргинии. Они пройдут Пенсильванию и Мэриленд и проникнут в Виргинию, в Харперс-Ферри. Браун покинул Север около трех недель тому назад; спустя несколько недель он вооружит негров и подаст им сигнал к выступлению. Поэтому, если принимать какие-нибудь меры, то надо принимать их тотчас же.
Так как я не вполне пользуюсь их доверием, то это все, что я могу вам сообщить…»
Прочитав письмо, Флойд пожал плечами. Бред маньяка! Кто решится поднять восстание в сердце страны?! Слишком невероятной и фантастичной казалась подобная мысль. Флойд и сам был виргинцем — надменность и самоуверенность этого «джентри» помешали ему отнестись к письму серьезно. Он только машинально запомнил названное в письме имя: Джон Браун.
Но «полковник» Фордс не удовлетворился анонимными письмами. Он появился в сенате. Там он истерически набрасывался на всех встречных и требовал, чтобы его выслушали. Тайный план Брауна переходил из коридора в коридор, из комнаты в комнату. Но именно благодаря тому, что его жевали и пережевывали, никто не принял всерьез сообщений Фордса. Да и сам вид «полковника» в старом сером сюртуке и нечищеных сапогах внушал мало доверия. К тому же от него шел запах виски. Люди брезгливо морщились или смеялись, когда он хриплым шепотом, с видом театрального заговорщика, сообщал им о тайных намерениях аболиционистов.
Однако настойчивость Фордса могла, в конце концов, преодолеть недоверие сенаторов, и тогда величайший провал ожидал бы не только Джона Брауна и его план, но и все аболиционистские комитеты на Севере. Президент Бьюкенен, ставленник южан, разумеется, охотно использовал бы этот заговор, как удобный предлог для того, чтобы разгромить ненавистных аболиционистов. Поэтому друзья поспешили написать бостонскому комитету, что необходимо угомонить старого Брауна, умерить его пыл.
«Пишу, дабы предупредить вас, что необходимо как можно скорее отобрать у Джона Брауна оружие. Если оно будет употреблено не только для защиты в Канзасе, как утверждают слухи, это может сильно повредить людям, которые окажутся замешанными в этом безрассудном деле. Отнимите у него оружие и следите за ним».
Это письмо Уильсона, сенатора от Массачузетса, вызвало среди бостонских аболиционистов настоящую бурю. Где он, этот безумец Браун, по каким дорогам бродит его неугомонный дух? Кого соблазняет он своими неистовыми речами? Вызвать его в Бостон! Немедленно, раз и навсегда покончить с его чудовищными затеями, которые могут погубить всех.
Когда Браун приехал, его встретили ледяной холодностью. Довольно безумств, довольно партизанщины — он всех их доведет до виселицы! Деньги и оружие даны ему для Канзаса, так пусть он и едет в Канзас, а не мечется по всей стране, вызывая всеобщие толки.
Браун пытается их урезонить: дело уже сделано, негры подготовлены, остается только подать знак… Нет, нет, пусть он не тратит слов, они не желают слышать никаких подробностей. Быть может, когда-нибудь потом, впоследствии, через несколько лет, когда улягутся подозрения…
— Через несколько лет?! — Восклицает он страстно. — Но ведь я стар, я не могу ждать несколько лет, мои силы слабеют!..
Но они не внимают его доводам. Они твердят свое:
— Довольно безрассудств, капитан Браун, ваше место в Канзасе, там вы найдете достойное применение вашей энергии, там мы охотно поддержим вас.
Браун чувствует, что почва ускользает из-под его ног. Негры будут думать, что он струсил и отступил в последний момент. Мысль, что он обманул их доверие, не дает ему покоя.
Браун снова едет в Канзас. Но перед этим он вызывает из Спрингделя четырех своих «вождей» — Стевенса, Каги, Тида и Кука. Эти четверо — самые своенравные, им нужно дать дело, иначе они начнут действовать сами, за свой страх и риск. Во что бы то ни стало нужно удержать их, заставить повременить еще немного.
Он посылает Кука в Виргинию. Там, возле городка Харперс-Ферри, соединяющего два штата — Виргинию и Мэриленд, должен обосноваться Кук, завязать связи с «полевыми» неграми на плантациях, выяснить их настроение. Попутно Кук узнает, сколько в городе милиции, какое оружие имеется у местных жителей и кто из помещичьей аристократии пользуется наибольшим влиянием. Чтобы не возбуждать подозрений, Кук может устроиться куда-нибудь на работу.
Так был отправлен первый лазутчик в город, которому через год суждено было сыграть такую трагическую роль в судьбе Джона Брауна.
Нет, Браун не сдался, и если бостонские аболиционисты думали, что он навсегда бросил свои «безумные затеи», они глубоко ошибались. Никогда еще Джон Браун не стремился к своей цели так настойчиво, никогда еще не верил так сильно в свое назначение на земле.
Препятствия только закаляли его. Он едет в Канзас, он согласен на эту уступку, но только на самый короткий срок. С собой он берет трех «студентов» спрингдельской школы. Быть может, в Канзасе опять встретится надобность в хороших стрелках, и его юноши еще раз пройдут военную практику.
Ожидания не обманули Брауна. В момент его прибытия весь Канзас был снова охвачен волнением. Монгомери, уполномоченный сторонников свободного штата, выслал из пределов Канзаса рабовладельца Гамильтона. Гамильтон подчинился, но, дождавшись отъезда Монгомери, вернулся с большим отрядом «сынов Юга» и застрелил одиннадцать приверженцев свободы. Это было сигналом к возобновлений старой вражды 1855–1856 годов. Снова запылали поселки, загремели выстрелы, снова каждое столкновение рабовладельцев с аболиционистами кончалось поножовщиной…
И в этот озлобленный, ополоумевший от бесчинств и крови мир прибыл Джон Браун со своими молодыми бойцами.
Разумеется, они не могли оставаться спокойными свидетелями.
Но теперь Браун стал осторожнее. Если жизнь ему дорога, он не может выступать в Канзасе под своим собственным именем. Он называет себя Шубелем Морганом и дает знать Монгомери, что собирается ему помочь. Три «студента» не теряют времени даром: в Канзасе у них много старых друзей, и они приводят своему капитану по десятку добровольных рекрутов. Шубель Морган тайно формирует небольшой отряд.
Между тем Монгомери совершил налет на верховный суд в Форт-Скотт и развеял по ветру все дела о сторонниках свободных штатов. Спустя неделю дом Монгомери был весь продырявлен пулями «сынов Юга». На помощь прибыл «капитан Шубель». Люди его укрепили хижину по соседству с домом Монгомери и засели там в ожидании незваных гостей. «Сыны Юга» не замедлили явиться. Из хижины их угостили таким метким огнем, что они поспешили убраться. В отместку «сыны Юга» спалили по дороге поселок сторонников свободных штатов.
Верховный суд заочно осудил Монгомери и приговорил к тюремному заключению. В то же время рабовладельцы оставались безнаказанными. Это была явная несправедливость, и Джон Браун не мог с этим примириться. Он до сих пор не сумел привыкнуть к тому, что большинство судей и высших чиновников в его стране являлись ставленниками рабовладельцев и всегда решали дела в их пользу. Он готов был стрелять, жечь, уничтожать все на своем пути, лишь бы покончив с наглой кривдой.
Вместе с Монгомери Джон Браун атаковал Форт-Скотт и выпустил из тюрьмы всех заключенных там аболиционистов. Но это казалось ему еще недостаточной отплатой за несправедливость.
В конце зимы владельцы негров из мисзурийских поселений перевели своих невольников в Техас и Арканзас. Черных рабов днем и ночью сторожила усиленная охрана.
20 декабря 1858 года Браун разделил своих людей на два отряда. С ним оставались Каги, Тид и другие; вторым отрядом командовал Стевенс. Ночью оба отряда переправились через Миссури и подошли к плантации богатого рабовладельца Хиклэна. Джон Браун с поднятым револьвером вошел в дом и потребовал выдачи всех невольников.
— Кто вы такой? — спросил его дрожащий плантатор и вдруг, вглядевшись хорошенько, замахал руками. — Я знаю, вы — старый Браун из Осоатоми.
Из дома Хиклэна Браун вышел в сопровождении целой толпы радостно взволнованных, боящихся поверить в свое счастье негров. То же самое повторилось на соседнем участке, в доме рабовладельца Ларю. Кроме невольников, люди Брауна забрали у Ларю еще большой фургон и в него посадили всех негров. Не было пролито ни одной капли крови.
Отряду Стевенса, который отправился на другие участки, не так повезло в этом отношении. Первый же плантатор, к которому вошел со своими людьми Стевенс, оказал сопротивление. Он начал стрелять в вошедших и грозил, что перестреляет всех своих рабов, лишь бы не отдавать их аболиционистам. В виде доказательства он застрелил молоденькую негритянку, которая прибежала на шум. Это так взорвало Стевенса, что он ударил рабовладельца прикладом ружья по голове и убил его.
Той же ночью оба отряда возвратились в Канзас и встретились в доме Монгомери.
Трофеем этого похода были сорок освобожденных от неволи негров, измученных работой, истощенных от недоедания. Среди них было несколько женщин, в том числе молоденькая Салли, которая должна была на днях родить. Негры еще не пришли в себя от неожиданности, еще боялись верить в свое спасение, но отныне высокий человек с белоснежной бородой, мог неограниченно властвовать над их жизнями, они беспрекословно последуют за ним всюду, куда бы он их ни повел.
Оставлять негров на спорной территории было опасно, их нужно было как можно скорее переправить в свободные штаты и дальше — в Канаду. Кроме того, Брауну нужно было подумать о собственной безопасности. Еще ни один белый в Америке не отваживался силой отнимать рабов у их владельцев. Он первый, и ему этого не простят.
На рассвете Браун и Тид запрягли в фургон быков Монгомери и зарядили ружья. Было очень холодно, голая прерия и серое небо казались бесконечными. Внутри фургона жались друг к другу озябшие негры. Их спаситель шагал рядом с быками, и негры слышали его голос, уговаривавший быков поторопиться.
Браун почувствовал вдруг, что он очень устал. Дни и ночи, наполненные тревогой, стрельбой, неожиданными атаками, — в его возрасте это было тяжело. Ему шел пятьдесят девятый год, рваные сапоги и старая куртка совсем не грели его. Серое небо и холод наводили тоску, ему и неграм казалось, что они затеряны в огромном, бесприютном мире и никто не хочет им помочь. С трудом добрались они до Лоуренса и передохнули в доме аболициониста, майора Аббот.
Отсюда их путь лежал на Топеку, где им должны были помочь местные аболиционисты. Но в дороге пришлось остановиться: из фургона раздавались громкие вопли. Салли рожала, и мужчинам пришлось уйти подальше в прерию, чтобы не мешать женщинам, хлопотавшим возле роженицы. Когда крики стихли и они вернулись, Брауна позвали в фургон. Там в углу, на связке соломы, лежала молодая негритянка и рядом с ней маленькое, сморщенное существо.
Джон Браун погладил Салли по голове; она с жаром схватила и поцеловала его руку.
— Он родился уже свободным, — сказала она, осторожно притрагиваясь к младенцу, — и я назову его в вашу честь Джоном Брауном.
Слух о новом выступлении Брауна дошел до властей. Губернатор Канзаса отдал полковнику Семнеру приказ во что бы то ни стало задержать беглецов. Он телеграфировал президенту Бьюкенену, и возмущенный президент приказал объявить о награде за поимку похитителя рабов — Джона Брауна Осоатомского.
Как нарочно, Спринг-Крик, протекающая невдалеке от Топеки, разлилась и преградила беглецам путь. Браун послал Тида в Топеку за помощью, а сам остался ждать у реки. В это время на другом берегу появился конный полицейский отряд, посланный перехватить Брауна на пути. Полицейских было человек восемьдесят. Они рассыпались по берегу и ожидали, чтобы добыча сама пошла к ним в руки.
Негры обратили посеревшие лица к Брауну:
— Что вы думаете делать, капитан?
— Перейти реку и двигаться на север, — невозмутимо отвечал Браун.
Негры сразу повеселели — они беспредельно верили этому человеку.
Джон Каги и А. Стевенс.
Оливер и Ватсон Брауны.
Командир отряда никак не ожидал, что его атакуют. Кроме того, неграми командовал Джон Браун, а это имя со времен войны в Канзасе было овеяно грозной славой. Командир пришпорил свою лошадь и поскакал прочь; за ним бросились и остальные полицейские. Люди Брауна преследовали их. Так окончилось это бескровное сражение, которое потом в Канзасе насмешливо называли «битвой шпор».
В Топеку Браун вступил, как триумфатор. Фургон с неграми проехал по свободной земле Айовы, остановился на короткое время в Тэборе и в Спрингделе, где Браун успел сообщить своим «студентам», что ждать осталось недолго, и, наконец, капитан посадил своих верных друзей на поезд, идущий в Чикаго. Оттуда аболиционистский комитет должен был переправить освобожденных негров в Канаду.
По всем штатам были расклеены объявления с описаниями примет Джона Брауна: большой рост, нависающие брови, светлые глаза. Но в приметах не была указана борода, потому что все в Канзасе помнили Брауна с бритым подбородком. И несмотря на то, что президент Бьюкенен обещал двести пятьдесят долларов, а губернатор Миссури три тысячи долларов за поимку Брауна, он неузнанным разгуливал по улицам Новой Англии и даже выступал на собраниях.
Браун снова вездесущ и неутомим. Он снова хлопочет, добивается денег, оружия, внимания. Он рассказывает о негритянке Салли, он всем твердит о несчастных, обездоленных неграх. Наконец, он появляется в Колинсвилле, в кузнице Блэйра. Готовы ли наконечники для пик, которые он заказывал?
На что они вам теперь, когда все в Канзасе кончилось? — удивляется Блэйр, но все-таки достает из сарая давно готовые пики. Это — смертельное оружие шестифутовой длины, острое, как бритва, и легкое, как тростник: даже ребенок может держать его. Браун любуется им, как знаток. Это как раз то, что ему нужно. Он просит кузнеца:
— Запакуйте их в ящики и отправьте на имя Исаака Смита в Чемберсбург, Виргиния.