Петр Максимович Задорожный
Бывший ефрейтор сорок седьмого саперного батальона Петр Максимович Задорожный привык считать себя неудачником. Причиной всех неудач он считал свой малый рост, а не то, что он имел склонность мечтать о вещах далеких и удивительных, но особого желания добиваться осуществления своих мечтаний не проявлял.
В школьные годы его почему-то неудержимо влекла Антарктика. Он хотел охотиться на пингвинов и нарисовать большую картину, изображающую этих птиц на льдине.
Потом решил сделаться моряком и художником-маринистом, вроде Айвазовского. Началом морской карьеры должен был послужить призыв во флот. Но во флот его не взяли и признали к строевой службе вообще негодным.
В Москве Задорожный жил совсем недавно. Из всех достопримечательностей столицы он познакомился пока только с Третьяковской галереей и с большим шахматным залом в клубе Победы в Замоскворечье.
Живопись Задорожный любил больше, чем шахматы, но клуб был ближе к дому, где он жил вместе со своим бывшим командиром Дружининым. Поэтому Задорожный по вечерам обычно отдавал предпочтение клубу.
Пожилой усатый горный инженер Левченко, который работал неподалеку от клуба, тоже был любителем шахмат и частенько приходил сюда прямо со службы.
Как-то Левченко и Задорожный разговорились. Они нашли друг в друге приятных собеседников и с тех пор стали встречаться как друзья. Они беседовали о многом, и Задорожный постепенно рассказал новому знакомому свою историю.
Ничего особенно примечательного в этой истории яе было.
Разочаровавшись в своих юношеских мечтаниях, Задорожный работал перед войной маляром в городе Змиеве на Украине.
Кроме этого он писал для собственного удовольствия картины.
Отправляясь на войну, он мечтал стать героем-танкистом, но сделался вместо этого помощником повара.
Он был хорошим, дельным помощником повара, потом отличным старшиной и, наконец, стал хозяйственным и заботливым ординарцем у командира саперного батальона майора Дружинина, с которым познакомился, когда после ранения лежал в госпитале.
О своем командире Задорожный не любил много распространяться, но, начав говорить о чем угодно, он в конце концов возвращался к Дружинину.
Майор был первым, кто обратил внимание на его рисунки и сказал, что из него может выйти художник.
Дружинин настоял, чтобы после демобилизации его бывший ординарец поселился вместе с ним в Москве и начал готовиться в художественную школу для взрослых.
Задорожный и Дружинин были большими друзьями, несмотря на все различие своих характеров и интересов. Родных и близких у них не было, а новых знакомых в столице они еще не завели.
Дружинин брал на дом чертежную работу и переводил с иностранных языков. Задорожный получал небольшую пенсию.
Друзья по очереди занимались хозяйством, а затем брались один за рисование, а другой за черчение. Обедали вместе в ближайшей столовой. Если выходили гулять по вечерам, то тоже вместе. По выходным дням отправлялись на выставки или в музеи и потом целую неделю обсуждали виденные картины.
Все шло хорошо. Задорожный был вполне удовлетворен своей московской жизнью.
Но примерно в половине марта произошло событие, которое отравило ему жизнь. Дружинин побывал у каких-то ученых, к которым попал по объявлению в газете, и с тех пор все разладилось.
Майора словно подменили. Всегда бодрый и веселый, он вдруг сделался скучным, озабоченным и молчаливым. Домашние занятия перенес на ночь, а утром стал уходить в библиотеку и оставался там до вечера. Приходил поздно, усталый, вываливал на стол кучу записей и, едва съев невкусный, перестоявшийся обед, снова садился за работу.
Напрасно Задорожный приносил билеты в кино или в цирк, куда друзья любили ходить раньше. Дружинин просил пригласить вместо него какую-нибудь девушку.
Споры о живописи прекратились. Дружинин соглашался со всем, что говорил Задорожный. Рассматривая новые рисунки товарища, ограничивался короткими замечаниями и повторял, что мало понимает в искусстве.
О чем бы ни шла речь, в глазах бывшего майора оставался какой-то сухой блеск. Прежде этот блеск появлялся в его глазах только тогда, когда Дружинин сидел над чертежами и расчетами.
Видно было, что он думает все время об одном и том же.
Вместо картинных галерей друзья стали посещать скучнейшие лекции, на которых Задорожного неудержимо тянуло ко сну. Ходили они также в научные и технические музеи. Но в этих музеях Задорожный скучал.
Понравился ему только минералогический, где блистали огромные разноцветные кристаллы и играли огнями самоцветы и драгоценные камни. Это был настоящий праздник света и красок. Задорожному захотелось нарисовать эти волшебные камни.
Больше всего удивлял Задорожного интерес Дружинина к палеонтологии.
Как этот серьезный и дельный человек, так хорошо строивший мосты на фронте, мог увлекаться уродливыми зубатыми птицами, годными только для того, чтобы ими пугать маленьких детей, или какими-то дурацкими ракушками, вымершими миллионы лет назад?
В ответ на недоуменные вопросы Задорожного Дружинин посмеивался и говорил, что отпечатки этих птиц и ракушек послужат отличными ориентирами, когда он заберется в недра земли, на такие глубины, о которых до него еще никто не мечтал.
Дружинин целыми сутками сидел над чертежами.
Он пел, свистел и говорил сам с собой. Задорожный засыпал и просыпался при свете настольной лампы.
Он был предоставлен самому себе и скучал все сильнее. Теперь он отводил душу только в разговорах с Левченко.
Больше ему не с кем было поговорить, а Левченко умел слушать. Узнав, что Задорожный пишет картины, Левченко захотел посмотреть их. Тот пригласил инженера к себе и пообещал познакомить с Дружининым.
— Вы тоже инженер. Может быть, ему с вами интереснее будет поговорить, чем со мной. Со мной он все молчит и молчит, — грустно сказал Задорожный.
— Не знаю, как ему, а мне будет очень интересно с ним познакомиться, — ответил Левченко.