В числе подсудимых процесса 193-х было лишь нисколько выдающихся личностей.
Во главе их наиболее энергичный и талантливый — Мышкин. Своими речами на суде он «зажигал сердца» молодежи, выступая убежденным, до фанатизма, революционером-пропагандистом. Я сам ночи не спал после его страстных выступлений. Порою слова его казались мне непреложным откровением. Ярко помню кульминационный момент процесса, когда Мышкин исчерпывающе высказал свое знаменитое революционное «Credo».
Оно потрясло и захватило всю аудиторию.
Когда, под конец, судей своих он обозвал «опричниками царя», жандармский офицер, стоявший подле него, бросился зажимать ему рот, причем произошла борьба и лицо Мышкина было оцарапано. Все подсудимые протестующе завопили, как один человек, а я, потеряв голову, угрожающе бросился на жандармского офицера с графином в руках. Произошло общее смятение. Еще минута и чего доброго началась бы общая свалка. Первоприсутствующий Сенатор Петерс быстро прервал заседание и Мышкина увели нахлынувшие в судебную залу жандармы. Сенаторы быстро скрылись в совещательную комнату. Проповедь Мышкина, при подобной обстановке, я убежден, запала глубоко не в одну молодую душу.
Защитники, в числе которых были все лучшие силы тогдашней адвокатуры (Спасович, Герард, Языков, Турчанинов, Потехин, Утин, Бардовский, Дорн, Александров (впоследствии знаменитый защитник Веры Засулич), профессор уголовного права Таганцев и друг., кинулись в судейскую комнату, протестуя против самовольного физического насилия, допущенного жандармским офицером. Последствием инцидента был перерыв заседания на несколько дней. Первоприсутствующий Сенатор Петерс «заболел» и его место занял один из присутствующих Сенаторов — Рененкампф.
Процесс закончился большим процентом оправданий, но Мышкин, Рогачев и еще несколько таких же, как они «сознательных», получили долгосрочную каторгу. Брешковская была приговорена к шести годам каторжных работ.
Процесс 193-х характерен в двух отношениях. Повышенным сыскным рвением к нему приобщили много учащейся, совершенно зеленой молодежи, которая без этого мирно бы вошла в житейскую колею, забыв о своих былых молодых увлечениях. Это во-первых, а во- вторых, даже к «сознательным» в то время было предъявлено обвинение лишь в том, что они «в более или менее отдаленном будущем» имеют в виду изменение государственного строя. В недрах же самого процесса, в среде его участников зародилось нечто иное, боле интенсивное, когда осужденные и их товарищи убедились, что и простая пропаганда карается уже, как совершившееся тяжкое преступление.
В это же время разразилась в доме Предварительного Заключения Треповская расправа с Боголюбовым. Боголюбов, ранее уже осужденный в качестве политического к каторге, находился еще в Доме Предварительного Заключения. Когда, генерал Трепов, тогдашний градоначальник Петербурга, посетил Дом Предварительного Заключения ему попался на глаза где-то в коридоре Боголюбов, который не снял перед ним своей арестантской бескозырки. Этого было достаточно, чтобы со стороны «бешенного» градоправителя последовало тут же распоряжение о телесной экзекуции над каторжанином, хотя бы из интеллигентов. Это взволновало всю тюрьму. Заключенные стали бить стекла в окнах своих камер, кричать, вопить. Жестокая экзекуция, тем не менее, свершилась и весть о ней быстро разнеслась по всему городу. Без возмущения никто об этом не говорил.
Когда приговор о 193-х уже состоялся, но оставался еще кассационный срок, я продолжал посещать заключенную Брешковскую. Тогда она открылась мне, что Вера Засулич стреляла в Трепова не по собственной инициативе, как все ошибочно думали тогда, но что это был первый террористический акт «боевой дружины», решившей теперь же, путем террористических актов, бороться с произволом и насилием власти.
Как известно, Вера Засулич была предана суду за простое покушение на убийство и была судима с присяжными заседателями. Тщетно пытался А. Ф. Кони, председательствовавший в этом процессе, своими вкрадчивыми приемами вырвать у присяжных хотя бы слабый обвинительный приговор. После потрясающей по силе и выразительности, речи защитника Засулич, П. Я. Александрова, она была торжественно оправдана, при бешеных рукоплесканиях переполненной залы. Многие плакали от радости, дамы целовали руки Александрову, которого я провожал среди судейской сутолоки и на улице, где овации по его адресу возобновились с новой силой.
Брешковская очень издалека и в несколько приемов, заводила со мной речь о том как было бы хорошо, если бы я, оставаясь адвокатом, примкнул к их «конспиративной» работе. Она готова была дать мне все адреса и рекомендации к организаторам «боевой дружины». В ее расчеты не входило мое непосредственное участие в террористических актах: — она сулила мне более почетную миссию вдохновлять жеребьевых исполнителей таких актов.
Нужно ли объяснять, как я шарахнулся от подобного предложения. Я высказал ей с полной откровенностью свои сокровенные суждения по этому предмету: «Не кровью и насилием возродится мир. Низменное средство пятнает самую высокую цель. Для меня „террорист“ и „палач“ одинаково отвратительны»!
Брешковская глубоко задумалась. Нисколько минут мы оба взволнованно молчали. Наконец она протянула мне свою холодную руку и крепко сжала мою.
— Бог с вами, оставайтесь праведником, предоставьте грешникам спасать мир. Я иду в каторгу, а вы на волю к радостям жизни… Спасибо вам за все. За этот месяц, что мы виделись, я много думала о вас. и вот заговорила. Забудьте все, что я вам сказала, навсегда… Возьмите вот это от меня на память. Сама здесь вышила…
Она достала из под подушки своей тюремной койки вышитое по обоим концам мелкою малороссийскою вышивкою полотенце, по краям которого, едва заметно, были вышиты слова: «memento mori».
Мы потрясли другу руки и расстались. Когда я в последний раз захлопнул за собою тюремную, дверь, мне почудилось, что я оставил живую в могиле, быть, может, про меня она наоборот подумала: «ушел живой мертвец». Какая пропасть между двумя, рядом стоящими, людьми: то что для нее единственно казалось жизнью, мне представлялось подлинною смертью.
Ряд террористических актов вскоре последовал. Несчастный «Освободитель» под конец не выезжал иначе из Зимнего Дворца, как с сильным охранным эскортом. Это сторожил Кобызевский (Богданович) подкоп на Екатерининской улице, но доконали его, раньше чем тот был готов, бомбы Желябова, Рысакова, Перовской и Ко. на Мойке.
«Весна» гр. Лорис-Меликова заволоклась непроглядными тучами и мелькнувший призрак спасительной «конституции» укрылся за мрачными стенами Гатчинского Дворца.