В четверг ровно в 5 минут четвертого я был в Департаменте Полиции на Фонтанке. Был принят тотчас же, несмотря на значительное число посетителей, ожидавших очереди в приемной.
Когда я вошел в обширный кабинет директора Департамента Полиции, где, кроме самого Лопухина, никого не было, он быстро отодвинулся от письменного стола, за которым сидел в то время и легкою поступью пошел ко мне на встречу, приветливо протягивая руку.
Он показался мне несколько взволнованным, лицо его было красно и что-то стыдливо-заискивающее, бегало в его глазах. Я сообразил, что бывший судебный деятель и юрист чувствует себя, вероятно, не совсем удобно перед таким же, как он, юристом в роли исполнителя щекотливых административных мероприятий.
Я был любезно усажен в кресло у письменного стола, а сам он сел на прежнее место за тот же стол.
Colloquium наш начался.
— Мне поручено, — начал он, — просить Вас отказаться от предположенного доклада о Кишиневском процессе.
— Я обещал, и не вижу основания брать назад своего обещания.
— Основание имеется… Публичный доклад о процессе, проходившем при закрытых дверях, не совпадает с видами правительства.
— Но о публичности нет речи. Предполагаемое собрание в частном доме, где доклад будет услышан только поименно приглашенными хозяином. Это не отвечает понятию о публичности.
— А Вы не знаете, что приглашения будут платные и по исключительно высокой цене?
— Нет, этого я не знаю, но это меня не касается…
— Может быть Вы не знаете и того, что сбор этот пойдет на «их Красный Крест», для раздачи пособий административно высланным, т. е. революционерам?
Я широко открыл глаза.
— Этого я не знал. Но теперь, когда узнал, что это вечер благотворительный, тем более не могу изменить своему обещанию. Отбывающий кару уже не преступник. Вы, как юрист, конечно, согласитесь со мною, что помогать сосланному, оторванному от своих занятий и дома, человеку, доброе дело, а не преступление. К тому же революционеров у нас судят по «Уложению о Наказаниях», судят судом, кого же высылают административно я не знаю…
Лопухин совсем побагровел и весь последующий его тон был уже, раздраженно и властно, повышенный.
— А так!.. Вот, что поручил мне передать Вам Вячеслав Николаевич…
— Кто это Вячеслав Николаевич?.. Лопухин откинул голову назад и уставился на меня круглыми глазами.
— Вы не знаете?!. Это Министр Внутренних Дел, статс-секретарь Плеве, его зовут Вячеслав Николаевич…
Я качнул головой в знак того, что любопытство мое удовлетворено.
По мере того, как явно озлоблялся и раздражался Лопухин, во мне начинало расти непреклонное упорство, обычно мне несвойственное.
После секунды молчания, Лопухин встал со своего места и, уже стоя, продолжал говорить со мною, нервно постукивая, от времени до времени, по столу карандашом, бывшим у него в руке.
— Статс-Секретарь Вяч. Ник. Плеве приказал мне объявить Вам что, если Ваш доклад состоится, Вы будете высланы…
Я встал и сделал шаг, чтобы идти.
Лопухин жестом своей сухощавой руки, дал мне понять, что объяснение наше не кончено.
— Да, Вы будете высланы из Петербурга.
— Благодарю Вас за предупреждение, оно даст мне возможность собраться и оповестить своих клиентов.
— Вы можете быть высланы далеко, очень далеко и надолго…
— Это отвечает моей душевной потребности. Я устал от Петербурга… (Я говорил правду, незадолго перед тем умерла моя первая жена, с которой я прожил 20 лет и мое душевное состояние было очень подавлено) и рад его покинуть. Меня не пугает очутиться в новых, хотя бы и очень отдаленных местах…
Лицо Лопухина нервно задергалось. Передо мною был не тот человек, который меня встретил. Тупой, жесткой маской выглядело его лицо.
Я сухим поклоном ответил на его пристально устремленный на меня выжидательный взгляд и пошел к двери. Он остался на месте и не промолвил больше ни слова.
На другой день устроители собрания стали вызывать меня по телефону со всех концов и из квартиры Гинзбурга и из редакции «Русского Богатства». Меня спешно оповещали, что собрание для моего доклада не может состояться. Оказалось, что всех, поочередно, в том числе и Гинзбурга, вызывал Лопухин и добился наконец того, что Гинзбург отказался предоставить свое помещение устроителям вечера.
Дальнейших мероприятий не последовало.
Ни близко, ни далеко я не очутился, а остался в Петербурге, и Департамент Полиции, и сам Лопухин, бесследно, как мираж, исчезли из моего поля зрения.
Думал ли усердный директор Департамента Полиции Лопухин, когда сулил мне свое «прекрасное далеко», что не мне, а ему суждено испытать его позднее, при гораздо боле тяжких условиях?
В политическую программу Плеве входила по преимуществу расправа не судебная, а административная: высылка из столицы лиц неблагонадежных в политическом отношении практиковалась широко. Принадлежность к адвокатскому сословию никого не спасала от расправы подобного сорта и Совету Присяжных Поверенных беспрестанно приходилось протестовать и ходатайствовать об отмене высылок присяжных поверенных и их помощников.