Владимир Мономах, названный в крещении Василием
1113–1125
Карамзин считал князя Владимира Мономаха одним из лучших правителей древней Киевской Руси. Особо он отмечал, что Владимир, понимая, что не является старшим из наследников, не желал получить киевский стол помимо своих родичей. «Вероятно, что он боялся оскорбить Святославичей, – пояснял историк, – которые, будучи детьми старшего Ярославова сына, по тогдашнему обыкновению долженствовали наследовать престол Великокняжеский. Сей отказ имел несчастные следствия: Киевляне не хотели слышать о другом Государе; а мятежники, пользуясь безначалием, ограбили дом Тысячского, именем Путяты, и всех Жидов, бывших в столице под особенным покровительством корыстолюбивого Святополка.
Спокойные граждане, приведенные в ужас таким беспорядком, вторично звали Мономаха. «Спаси нас, говорили их Послы, от неистовства черни; спаси от грабителей дом печальной супруги Святополковой, собственные наши домы и святыню монастырей».
Владимир приехал в столицу: народ изъявил необычайную радость, и мятежники усмирились, видя Князя великодушного на главном престоле Российском. Даже и Святославичи не противились общему желанию; уступили Мономаху права свои, остались Князьями Удельными и жили с ним в согласии до самой их кончины. Они счастливее отцев своих торжествовали вместе принесение [2 мая 1115 г. ] мощей Св. Бориса и Глеба из ветхой церкви в новый каменный храм Вышегородский: сим действием Владимир изъявил, в начале своего правления, не только набожность, но и любовь к отечеству: ибо древняя Россия признавала оных Мучеников главными ее небесными заступниками, ужасом врагов и подпорою наших воинств. Еще будучи Князем Переяславским, он украсил серебряную раку святых золотом, хрусталем и резьбою столь хитрою, как говорит Летописец, что Греки дивились ее богатству и художеству.
Из отдаленнейших стран России собрались тогда в Вышегороде Князья, Духовенство, Воеводы, Бояре; бесчисленное множество людей теснилось на улицах и стенах городских; всякий хотел прикоснуться к святому праху, и Владимир, чтобы очистить дорогу для клироса, велел бросать народу ткани, одежды, драгоценные шкуры зверей, сребреники. Олег дал роскошный пир Князьям; три дня угощали бедных и странников. Сие торжество, и церковное и государственное, изображая дух времени, достойно замечания в истории. Мономах спешил также благодеяниями человеколюбивого законодательства утвердить свое право на имя отца народного».
Не более и не менее. Отца народного. И, по рассуждениям Карамзина, этот князь был достоин так именоваться.
С легкой руки Николая Михайловича в русскую историю вошли все те старинные байки, которые делали для него образ Мономаха ярче и значительнее, а для патриотически настроенных умов звучали как сладчайшая музыка. Он приписывал Мономаху и его сыновьям чудесные военные подвиги. Будто бы в его правление только поход русских князей на финские земли спас народ от голода, будто бы при нем боялись поднять голову половцы, черные клобуки и казанские болгары, а беловежцы вообще по доброй воле просили принять их под крыло Киева.
«Успехи Мономахова оружия так прославили сего Великого Князя на Востоке и Западе, – говорит он, – что имя его, по выражению Летописцев, гремело в мире, и страны соседственные трепетали оного».
Трепетала даже Византия, на которую Владимир ходил походами. И устрашил Алексея Комнина так, что тот «прислал в Киев дары: крест животворящего древа, чашу сердоликовую Августа Кесаря, венец, златую цепь и бармы Константина Мономаха, деда Владимирова; что Неофит, Митрополит Ефесский, вручил сии дары Великому Князю, склонил его к миру, венчал в Киевском Соборном храме Императорским венцем и возгласил Царем Российским. В Оружейной Московской Палате хранятся так называемая Мономахова златая шапка, или корона, цепь, держава, скипетр и древние бармы, коими украшаются Самодержцы наши в день своего торжественного венчания и которые действительно могли быть даром Императора Алексия».
И хотя строкой ниже Карамзин пояснил, что перечисленные предметы могли быть действительно вытребованы у греков, поскольку в XIV–XV столетиях некоторые из них передавались по завещанию, то есть упомянуты в документах, но сам блистательный поход на Фракию он считал мифом, грядущие патриотические умы взяли на вооружение и победоносное шествие по Фракии, и получение даров, и тем более венчание на царство. Эта точка зрения стала официальной. Еще бы, она ведь была запечатлена в летописи! А Карамзин первой ее преподнес широкой публике.
Но учитывая, что Карамзин нашел самодержавие во времена Рюрика, стоит ли удивляться, что мономахово венчание на царство в XII веке не вызывало у него никакого сомнения? И хотя это несколько не согласовалось с реальным венчанием на царство, только уже московское, во времена Ивана Третьего, венчание Мономаха было для историка неоспоримым фактом. А то, что до Ивана не было подобной процедуры, он объясняет фрагментом из другой летописи, уже более поздней: якобы, умирая, Мономах произнес такие слова: да не венчают никого на царство после моей смерти, отечество наше разделено на многие области: если будет царь, то удельные князья от зависти начнут воевать с ним, и государство погибнет. И якобы он вручил своему сыну Георгию (шестому по старшинству!) греческие регалии и велел спрятать до той поры, когда «бог воздвигнет царя, истинного самодержца», а пока время не пришло – беречь и передавать из рода в род.
Странное пожелание, не так ли? И странный выбор хранителя – предка московских государей.
Доказательством, что венчание Мономаха на царство было, историк считал также подтверждение этого факта в письме византийского патриарха Иосафа к царю Ивану Грозному от 1561 года. Хотя словам Иосафа можно было верить куда меньше, чем древней летописи. Тем не менее реликвии существовали: в XVII веке Герберштерн записал, что русские цари передавали потомкам золотую цепь с крестом, золотую шапку, бармы и коробочку из сердолика. Эти реликвии использовались в его время для венчания на царство. Однако происхождение реликвий проще было связать с приданым Софии Палеолог, нежели с древностями времени Владимира Мономаха.
Впрочем, при Иване познания в истории были так хороши, что некоторые хронисты искренне считали, что все означенные реликвии Мономах отвоевал у татар, взяв город Кафу! Над этим невежеством тихо посмеивался даже сам Карамзин. Однако в венчание и дары – верил.
Карамзин хвалил Мономаха за установление покоя и мира, но с огорчением признавал, что и при нем деление на уделы не прекратилось. Если быть точными, то при Мономахе оно просто процветало. И никаким «самодержавным» указом отменить этого деления никто не мог. Количество уделов росло, князья не мыслили иной передачи власти, кроме как по лестнице, и в этом историк видел пагубность тогдашней государственной системы. Но другой-то не было!
Карамзин не мог не понимать, что даже при самом точном и честном исполнении законов этого права все равно бы часть князей ощущала себя обойденными и оскорбленными. Выход из этого он находил в христианской любви, которую предлагал положить в основу взаимоотношений Владимир, составляя свое «Поучение» для сыновей.
«О дети мои! Хвалите Бога! Любите также человечество. Не пост, не уединение, не Монашество спасет вас, но благодеяния. Не забывайте бедных; кормите их, и мыслите, что всякое достояние есть Божие и поручено вам только на время. Не скрывайте богатства в недрах земли: сие противно Христианству. Будьте отцами сирот: судите вдовиц сами; не давайте сильным губить слабых. Не убивайте ни правого, ни виновного: жизнь и душа Христианина священна. Не призывайте всуе имени Бога; утвердив же клятву целованием крестным, не преступайте оной. Братья сказали мне: изгоним Ростиславичей и возьмем их область, или ты нам не союзник! Но я ответствовал: не могу забыть крестного целования, развернул Псалтырь и читал с умилением: вскую печальна ecu, душе моя? Уповай на Бога, яко исповемся Ему. Не ревнуй лукавнующим ниже завиди творящим беззаконие.
Не оставляйте больных; не страшитесь видеть мертвых: ибо все умрем. Принимайте с любовию благословение Духовных; не удаляйтесь от них; творите им добро, да молятся за вас Всевышнему. Не имейте гордости ни в уме, ни в сердце, и думайте: мы тленны; ныне живы, а завтра во гробе.
Бойтесь всякой лжи, пиянства и любострастия, равно гибельного для тела и души.
Чтите старых людей как отцов, любите юных как братьев.
В хозяйстве сами прилежно за всем смотрите, не полагаясь на Отроков и Тиунов, да гости не осудят ни дому, ни обеда вашего.
На войне будьте деятельны; служите примером для Воевод. Не время тогда думать о пиршествах и неге. Расставив ночную стражу, отдохните. Человек погибает внезапу: для того не слагайте с себя оружия, где может встретиться опасность, и рано садитесь на коней.
Путешествуя в своих областях, не давайте жителей в обиду Княжеским Отрокам; а где остановитесь, напойте, накормите хозяина. Всего же более чтите гостя, и знаменитого и простого, и купца и Посла; если не можете одарить его, то хотя брашном и питием удовольствуйте: ибо гости распускают в чужих землях и добрую и худую об нас славу.
Приветствуйте всякого человека, когда идете мимо.
Любите жен своих, но не давайте им власти над собою.
Все хорошее узнав, вы должны помнить: чего не знаете, тому учитесь. Отец мой, сидя дома, говорил пятью языками: за что хвалят нас чужестранцы. Леность – мать пороков: берегитесь ее. Человек должен всегда заниматься: в пути, на коне, не имея дела, вместо суетных мыслей читайте наизусть молитвы или повторяйте хотя самую краткую, но лучшую: Господи, помилуй. Не засыпайте никогда без земного поклона; а когда чувствуете себя нездоровыми, то поклонитесь в землю три раза. Да не застанет вас солнце на ложе! Идите рано в церковь воздать Богу хвалу утреннюю: так делал отец мой; так делали все добрые мужи. Когда озаряло их солнце, они славили господа с радостию и говорили: Просвети очи мои, Христе Боже, и дал ми ecu свет Твои красный. Потом садились думать с дружиною, или судить народ, или ездили на охоту; а в полдень спали: ибо не только человеку, но и зверям и птицам Бог присудил отдыхать в час полуденный.
Так жил и ваш отец. Я сам делал все, что мог бы велеть Отроку: на охоте и войне, днем и ночью, в зной летний и холод зимний не знал покоя; не надеялся на посадников и бирючей; не давал бедных и вдовиц в обиду сильным; сам назирал церковь и Божественное служение, домашний распорядок, конюшню, охоту, ястребов и соколов.
Всех походов моих было 83; а других маловажных не упомню. Я заключил с Половцами 19 мирных договоров, взял в плен более ста лучших их Князей и выпустил из неволи, а более двух сот казнил и потопил в реках.
Кто путешествовал скорее меня? Выехав рано из Чернигова, я бывал в Киеве у родителя прежде Вечерен.
Любя охоту, мы часто ловили зверей с вашим дедом. Своими руками в густых лесах вязал я диких коней вдруг по нескольку. Два раза буйвол метал меня на рогах, олень бодал, лось топтал ногами; вепрь сорвал меч с бедры моей, медведь прокусил седло; лютый зверь однажды бросился и низвергнул коня подо мною. Сколько раз я падал с лошади! Дважды разбил себе голову, повреждал руки и ноги, не блюдя жизни в юности и не щадя головы своей. Но Господь хранил меня. И вы, дети мои, не бойтесь смерти, ни битвы, ни зверей свирепых; но являйтесь мужами во всяком случае, посланном от Бога. Если Провидение определит кому умереть, то не спасут его ни отец, ни мать, ни братья. Хранение Божие надежнее человеческого».
В особую заслугу Карамзин ставил Владимиру набожность и сердечное умиление, «нежную его привязанность к отцу (которого сей редкий сын никогда и ни в чем не ослушался), снисхождение к слабому человечеству, милосердие, щедрость, незлобие: ибо он, по их словам, творил добро врагам своим и любил отпускать их с дарами». То есть в Мономахе он находил черты очень близкие и понятные его собственной натуре. Мономах имел самое важное человеческое качество – он был добрым. По Карамзину, только эта черта делает из государя отца нации.
Великий князь Мстислав
1125–1132
Впрочем, как бы мы ни относились к правлению Мономаха, развал Киевской Руси при нем был налицо. А при его потомках он стал еще более очевиден. После Владимира на Киевском столе оказался Мстислав Владимирович. На переяславском столе сидел второй по старшинству сын Ярополк, третий брат Вячеслав сначала княжил в Смоленске, затем в Турове, Георгий (Юрий) сидел в Ростове, Андрей во Владимире Волынском. Старший сын Мстислава Всеволод находился в Новгороде, Изяслав поближе к отцу, а третий сын, Ростислав, после перевода дяди, в Смоленске.
По сравнению с грядущим, это было относительно спокойное время. Хотя между Мономашичами и Ольговичами началась распря, отголоски которой в дальнейшем проходят через всю княжескую историю. Один из Ольговичей, Всеволод, убил бояр своего дяди, выгнал того из Чернигова и разграбил город. Мстислав в отместку пошел на Всеволода, тот заключил союз с половцами, которые двинули силы на подмогу. Дяде, Ярославу, удалось перехватить послов и посадить тех в поруб, союзники испугались и отступили.
Брошенный всеми Всеволод вынужден был молить у Мстислава о пощаде, но Ярослав с точно таким же напором напоминал о священной мести. Только церкви удалось остановить Мстиславов меч, и Карамзин ставил этот гуманный поступок князя тому в вину: «щадить кровь людей есть без сомнения добродетель; но Монарх, преступая обет, нарушает закон Естественный и Народный; а миролюбие, которое спасает виновного от казни, бывает вреднее самой жестокости».
Впрочем, по словам Карамзина, сам Мстислав потом сожалел о слабодушии. Правда, с половцами он рассчитался так, что те боялись какое-то время даже подбираться к русским границам.
Этот замечательный князь прославился также тем, что отнял у полоцких князей их отечество и передал Полоцк своему потомству: на место полоцких князей сел Изяслав Мстиславич. Против полочан Мстислав собрал такое войско, что его хватило бы, дабы подчинить всю половецкую степь. Удивительно, но против своих русские князья ходили куда охотнее! Полоцк был разграблен, простое население частично разведено в плен, а сами полоцкие князья «Давид, Ростислав, Святослав и племянники их Василько, Иоанн, сыновья Рогволодовы, с женами и детьми были на трех ладиях отвезены в Константинополь». Это была первая высылка такого рода по обвинению в неучастии против общегосударственных врагов, все тех же половцев.
После решения «полоцкого вопроса» Мстислав руками сына воевал с чудью и эстами, а затем (благо Полоцк наш) проводил зачистку Литвы (тамошнее население, как и чудь с эстами, русских ненавидело лютой ненавистью – и было за что). Но этот литовский поход был для Мстислава последним: после возвращения он слег и больше не встал.
Великий князь Ярополк
1132–1139
В 1132 году на киевский стол сел Ярополк, прежде занимавший Переяславль. В этот город по праву перешел сын Мстислава Всеволод, но на Переясль претендовал дядя Всеволода Юрий Владимирович, больше известный как Долгорукий, князь Ростовский и Суздальский, и в священном деле изъятия Переяславля у Всеволода принимал активное участие его сын Андрей Юрьевич, известный больше как Боголюбский.
Об этом Юрии в комментариях Карамзин приводит выписку из Татищева: князь был высок ростом, толст, бел лицом, нос имел длинный и кривой, глазки маленькие, бородку жидкую; к тому же он был сластолюбив, и первое, чем занимались его суздальцы, – грабили и насиловали женщин. Долгоруким его прозвали за непомерную завистливость и жадность. Юрий ставил перед собой более далекие планы: Переяславль был только трамплином на этом пути, он мечтал о Киеве и великом княжении.
Стараясь потушить костер, Ярополк передал Переяславль полоцкому мономашичу Изяславу, а Всеволода отправил в Новгород. Новгородцы были обижены на князя (прежде тот сидел в Новгороде, но чуть запахло Переяславлем, оставил горожан вовсе без князя), так что приняли его обратно на условиях: Всеволод был вынужден подписать грамоту об ограничении своих прав. Карамзин видел в этом событии слабость Мстислава, который не смог разрулить ситуацию, и начало гражданского самоуправления Новогорода (в чем находил неприятности для самодержавной власти). Он искренне считал, что до этого народ не принимал в управлении Новгородом никакого участия. В концепции Карамзина до времени Мстислава нет ни единого намека на существования вечевого порядка! В этом он, конечно, весьма заблуждался. Как о неслыханном поступке он говорит о том, что и Полоцк взял пример с Новгорода: горожане «воспользовались отсутствием Изяслава: выгнали брата его, Святополка, и признали Князем своим Василька Рогволодовича, который возвратился тогда из Царяграда». А что и Новгород, и Псков, и Полоцк с самого начала управлялись по типу феодальных республик, об этом он даже не подозревал.
Князья между тем вступили в новую междоусобицу. На северо-востоке Русь делили Юрий с сыновьями против Изяслава и Всеволода. Последние использовали новгородское войско, бились с Юрием у Ждановой горы, потеряли множество убитыми, но положили еще больше суздальцев.
На юге Ольговичи с Мстиславичами бились с самим Ярополком, призвав на помощь безотказных половцев. Ярополк эту войну проиграл: ему пришлось отдать Курск и заключить мир.
Новгородцы тем временем полностью разочаровались в своем Всеволоде и прогнали того с позором. Ярополк в этот спор вмешаться никак не мог. Карамзин, не понимая особенностей взаимоотношений Новгорода со своими князьями, делал такой вывод: он «равнодушно смотрел на то, что древняя столица Рюрикова, всегдашнее достояние Государей Киевских, уже не признавала над собою их власти».
Изгнанного Всеволода взяли себе псковичи, из-за чего сильно повздорили с новгородцами. Последние разграбили все имущество псковских купцов в своем городе, Святослав, сидевший в нем, призвал на помощь брата Глеба из Курска, началась подготовка к войне, но Псков выставил такую защиту, что новгородцам пришлось отступиться от задуманного. Попробовав пройти к городу сквозь лесные засеки, они повернули назад. С той поры, считал Карамзин, Псков стал особым княжением и Всеволод передал власть по наследству своему брату Святополку.
На самом деле псковские события интересны в другом плане: Новгороду пришлось признать независимость своего младшего брата (так Новгород именовал свои пригороды). С этой поры новгородцы уже не могли назначать князя для управления Псковом, это делали сами горожане.
Не понимая принципа средневековых республик, Карамзин разобраться в этом не мог. Для него такое неправильное поведение прежде не отмеченного мятежами города выглядело как создание «особого княжения». Впрочем, новгородцам не понравился и Святослав. Скоро они от князя избавились. По дороге в Чернигов князь был пойман смоленскими Ольговичами и посажен под замок. Ярослав не преминул пойти войском на Чернигов, предпочел обойтись заключением мира, но, вернувшись в Киев, умер.
Тут же на освободившийся стол стал претендовать Вячеслав Переяславский. Но не успел он утвердиться на этом столе, как на Киев двинул рать Всеволод Ольгович. Он давно ждал такого хорошего момента. В 1139 году он стал великим князем. Это еще больше рассорило Мономашичей и Ольговичей. Киевский стол первые считали собственностью.
Великий князь Всеволод Ольгович
1139–1146
Суздальские князья, желая отнять Киев у Ольговичей, пытались использовать новгородцев, но те отказались. Княживший в Новгороде Ростислав вынужден был уехать к отцу. Юрий Долгорукий тут же нашел оптимальный путь воздействия на непокорных: он отрезал от новгородцев Торжок, единственный путь, по которому в северную Русь возили продовольствие из южной.
Новгородцы послали к Всеволоду за Святославом. «Сии люди выгоняли Князей, – пояснял Карамзин, – но не могли жить без них: звали к себе вторично Святослава и в залог верности дали аманатов Всеволоду. Святослав приехал; однако ж спокойствия и тишины не было. Распри господствовали в сей области. Князь и любимцы его также питали дух несогласия и мстили личным врагам: некоторых знатных Бояр сослали в Киев или заключили в оковы; другие бежали в Суздаль. Всеволод хотел послать сына своего на место брата, и граждане, в надежде иметь лучшего Князя, отправили за ним Епископа Нифонта в Киев.
Тогда, не уверенный в своей безопасности, Святослав уехал тайно из Новагорода вместе с Посадником Якуном. Народ озлобился; догнал несчастного любимца Княжеского, оковал цепями и заточил в область Чудскую, равно как и брата Якунова, взяв с них 1100 гривен пени.
Сии изгнанники скоро нашли верное убежище там же, где и враги их: при Дворе Георгия Владимировича, и, благословляя милостивого Князя, навсегда отказались от своего мятежного отечества».
Итак, пункт приписки образующейся коалиции против Ольговичей назван – Суздаль. Что же касается новгородцев, те сначала стали просить мономашичей, получили отказ, затем снова бросились за киевским ставленником.
Но было поздно. Всеволод оскорбился. Князя в городе не было. Юрий запер Торжок. «Новогородцы, лишенные защиты Государя, были всячески притесняемы: никто не хотел везти к ним хлеба, и купцы их, остановленные в других городах Российских, сидели по темницам. Они терпели девять месяцев, избрав в Посадники врага Святославова, именем Судилу, который вместе с другими единомышленниками возвратился из Суздаля: наконец прибегнули к Георгию Владимировичу и звали его к себе правительствовать.
Он не хотел выехать из своей верной области, но вторично дал им сына и скоро имел причину раскаяться: ибо Всеволод, в досаду ему, занял Остер (городок Георгиев), а Новогородцы – сведав, что Великий Князь, в удовольствие супруге или брату ее, Изяславу Мстиславичу, согласился наконец исполнить их желание и что шурин его, Святополк, уже к ним едет, – заключили, по обыкновению, Георгиева сына в Епископском доме.
Как скоро Святополк приехал, граждане отпустили Ростислава к отцу».
Вражда между Ольговичами и Мономашичами разгорелась после этого еще сильнее. Хотя Всеволод пытался уладить дела с Юрием Владимировичем, ничего из их переговоров не получилось. Суздальский князь ожидал только смерти Ольговича, чтобы отнять киевский стол.
Перед смертью Всеволод назначил своим преемником Игоря, своего брата. Князья вынуждены были тому присягнуть на верность, хотя многие этого не желали.
В 1146 году Игорь Ольгович принял титул великого князя. Но его правление было краткосрочным и несчастным. Оно началось с народного бунта. Кто взбунтовал чернь, этого летописцы не поминают, но явно это было дело рук противников Ольговичей.
Чернь требовала казни целого ряда бояр, которые, как народ считал, грабили простой люд и наживались на его бедах. Игорь отказался казнить неугодных бояр и судей. Тогда чернь предложила стать великим князем Изяславу Мстиславичу. Тот собрал войско и двинул его на Киев.
Самое худое, что в самом княжеском доме за спиной Игоря активно шли переговоры с Изяславом. Так что оказалось, что сторонников у князя практически нет, одни враги. Когда Изяслав подошел к Киеву, Игорь выставил против него дружину, но силы были неравны. Самого Игоря схватили, насильно постригли и бросили в темницу в Переяславле. Великим князем стал Изяслав Мстиславич.
Великий князь Изяслав Мстиславич
1146–1154
Изяслав был великими киевским князем восемь лет – до 1154 года. Все это время ему приходилось воевать с Ольговичами и своим дядей Вячеславом. Освобождения Игоря боялись и Давыдовичи. Положение осложнилось и тем, что сторону брата Игоря Святослава принял ростовско-суздальский князь Юрий.
Давыдовичи, дабы усмирить Святослава и отвратить его от выручки Игоря, пожгли и пограбили все его и Игоревы волости. Святослав не отступался. Он ушел, по пути разбив одного из Давыдовичей, а следом за ним шла погоня во главе с киевским князем.
Однако догнать Святослава не удалось, зато медленная работа по переманиванию недругов на свою сторону принесла успех Святославу. Через какое-то время уже и Давыдовичи целовали ему крест. Общими княжескими усилиями было решено заманить Изяслава в ловушку и вынудить освободить Игоря.
В ловушку Изяслав не попался, но Игоря решил освободить. В то время, как рассказывает Карамзин, Игорь был уже очень слаб. «Изнуренный печалию и болезнию, он изъявил желание отказаться от света, когда Великий Князь готовился идти на его брата. «Давно, и в самом счастии, я хотел посвятить Богу душу мою, – говорил Игорь: – ныне, в темнице и при дверях гроба, могу ли желать иного?» Изяслав ответствовал ему: «Ты свободен; но выпускаю тебя единственно ради болезни твоей».
Его отнесли в келью: он 8 дней лежал как мертвый; но, постриженный Святителем Евфимием, совершенно выздоровел и в Киевской Обители Св. Феодора принял Схиму, которая не спасла его от гнева Судьбы.»
Союзником Святослава в борьбе с Изяславом выступил Юрий Долгорукий. Именно в рассказе о событиях той усобицы и всплывает впервые название Москвы: «Летописцы современные не упоминают о любопытном для нас ее начале, ибо не могли предвидеть, что городок бедный и едва известный в отдаленной земле Суздальской будет со временем главою обширнейшей Монархии в свете. По крайней мере знаем, что Москва существовала в 1147 году, Марта 28, и можем верить новейшим Летописцам в том, что Георгий был ее строителем. Они рассказывают, что сей Князь, приехав на берег Москвы-реки, в села зажиточного Боярина Кучка, Степана Ивановича, велел умертвить его за какую-то дерзость и, плененный красотою места, основал там город; а сына своего, Андрея, княжившего в Суздальском Владимире, женил на прелестной дочери казненного Боярина.
«Москва есть третий Рим, – говорят сии повествователи, – и четвертого не будет. Капитолий заложен на месте, где найдена окровавленная голова человеческая: Москва также на крови основана и к изумлению врагов наших сделалась Царством знаменитым». Она долгое время именовалась Кучковым »
Вот в этой Москве и принимал Юрий Владимирович Святослава, чей сын некогда подарил ему отличного барса. «Летописец хвалит искреннее дружество, веселую беседу Князей, великолепие обеденного пиршества и щедрость Георгия в награждении Бояр Святославовых. Между сими Вельможами отличался девяностолетний старец, именем Петр; он служил деду, отцу Государя своего; уже не мог сесть на коня, но следовал за Князем, ибо сей Князь был несчастлив. Георгий, неприятель Ростислава Рязанского, осыпал ласками и дарами его племянника, Владимира, как друга и товарища Святославова».
Юрий жаждал киевского стола, так что любой враг Изяслава был его другом. Несчастный Игорь был всего лишь предлогом для новой войны. Желая известить народ, Изяслав велел послать гонцов в Новгород, Киев и Смоленск, чтобы объявить о вероломстве черниговских князей, решившихся объявить войну.
В Киеве эта проверенная патриотическая тактика сработала совсем не в пользу бедного Игоря. Киевляне, зная, что формально поводом к войне служит этот князь, решили поступить просто. «Тысячи голосов повторили: «Да умрет Игорь!» Напрасно Князь Владимир, устрашенный таким намерением, говорил народу: «Брат мой не хочет убийства. Игорь останется за стражею; а мы пойдем к своему Государю». Киевляне твердили: «Знаем, что добром невозможно разделаться с племенем Олеговым». Митрополит, Лазарь и Владимиров Тысячский, Рагуйло, запрещали, удерживали, молили: народ не слушал и толпами устремился к монастырю.
Владимир сел на коня, хотел предупредить неистовых, но встретил их уже в монастырских вратах: схватив Игоря в церкви, в самый час Божественной Литургии, они вели его с шумом и свирепым воплем. «Брат любезный! Куда ведут меня?» – спросил Игорь. Владимир старался освободить несчастного, закрыл собственною одеждою, привел в дом к своей матери и запер ворота, презирая ярость мятежников, которые толкали его, били, сорвали с Боярина Владимирова, Михаила, крест и златые цепи.
Но жертва была обречена: злодеи вломились в дом, безжалостно убили Игоря и влекли нагого по улицам до самой торговой площади; стали вокруг и смотрели как невинные. Присланные от Владимира Тысячские в глубокой горести сказали гражданам: «Воля народная исполнилась: Игорь убит! Погребем же тело его». Народ ответствовал: «Убийцы не мы, а Давидовичи и сын Всеволодов. Бог и Святая София защитили нашего Князя!»
Труп Игорев отнесли в церковь; на другой день облачили в ризу Схимника и предали земле в монастыре Св. Симеона».
Таким образом причина войны была погублена до начала самой войны. Но сама война велась с переменным успехом: пылали то села и города Изяслава, то села и города его противников. Юрий оказался и дальновиднее, и сильнее.
Решающее сражение состоялось на речке Трубеж. Рати стояли на противоположных берегах друг против друга. Битва, говорит Карамзин, «была кровопролитна и несчастлива для Великого Князя. Берендеи обратили тыл; за ними Изяслав Давидович с дружиною Черниговскою; за ними Киевляне; а Переяславцы изменили, взяв сторону Георгия. Изяслав пробился сквозь полк Ольговича и Суздальский, прискакал самтретий в Киев и, собрав жителей, спрашивал, могут ли они выдержать осаду? Граждане в унынии ответствовали ему и Ростиславу Смоленскому: «Отцы, сыновья и братья наши лежат на поле битвы; другие в плену или без оружия. Государи добрые! Не подвергайте столицы расхищению; удалитесь на время в свои частные области. Вы знаете, что мы не уживемся с Георгием: когда увидим ваши знамена, то все единодушно на него восстанем».
Великий Князь, взяв супругу, детей, Митрополита Климента, поехал в Владимир, а Ростислав в Смоленск. Георгий вошел в Переяславль, через 3 дня в Киев и, дружелюбно пригласив туда Владимира Черниговского, в общем Княжеском совете распорядил Уделы: отдал Святославу Ольговичу Курск, Посемье, Сновскую область, Слуцк и всю землю Дреговичей, бывшую в зависимости от Великого Княжения; сыновьям же: Ростиславу Переяславль, Андрею Вышегород, Борису Белгород, Глебу Канев, Васильку Суздаль».
Дело на этом не кончилось. Изяслав тоже не желал терять власть. Он обратился с просьбой к Вячеславу, чтобы тот принял киевский стол, поскольку у него гораздо больше прав, чем у Юрия. Но Вячеслав предпочел Юрия. Тогда Изяслав пробовал разделить владения: пусть Юрий берет Киев, но отдаст ему Владимир, Луцк и Новгород.
Юрий не согласился. Он желал полностью обобрать Изяслава. Своего сына Андрея он отправил добывать Луцк, где сидел брат Изяслава Владимир.
Осада затянулась, жители изнемогали. Юрий не соглашался дать Изяславу мир, и только общим решением князей удалось убедить его заключить мир: Изяслав отказывался от киевского стола, Юрий оставлял Луцк за его братом.
Однако киевский стол Юрий не передал Вячеславу. Он посадил того княжить в Вышгороде вместо сына Андрея. И бояре ему сказали, и сам он считал, что мягкий и немолодой Вячеслав удержит власть. На киевском столе он видел одну кандидатуру – себя.
Изяслав меж тем тоже ожидал, когда Юрий выполнит обещания, но князь был скуп, он клятву преступил. Бывшего великого князя такое небрежение оскорбило, он собрал войско и пошел на Киев. Юрий так не ожидал подобного маневра, что бежал от Изяслава, едва узнал о приближении его рати. Тому была причина: киевляне Юрия ненавидели, и никто не желал защищать его права.
А слабый и мягкий Вячеслав воспользовался ситуацией и переместился из Вышгорода в княжеский дом в Киеве. Раз его нарекли великим князем – он им стал. Но киевляне не хотели Вячеслава, и только под угрозой мятежа старый князь сдался: он вернул стол Изяславу, а сам вынужден был удалиться.
Но и Изяслав долго не усидел на столе, на Киев шло войско, которое успел собрать изгнанный Юрий. И Изяславу пришлось снова просить Вячеслава взять стол, Юрий как альтернатива его пугал. Вячеслав поколебался, но предложение принял. Однако утвердиться на этом столе он успел: войско Юрия обступило Киев. Вячеслав перебрался в Вышгород, а Изяслав отправился собирать союзников за границами Руси. Такого союзника удалось найти Владимиру Мстиславичу – венгерского короля Гейзу.
Новая битва за Киев для Изяслава была тяжела: под Киевом его ждали вражеские полки, за его ратью следовала удалая рать Владимирко Галицкого, союзника Юрия. Изяслав оказывался зажатым между своими противниками. Ему удалось застать врасплох сына Юрия Бориса в Белгороде, тот бежал в Киев к отцу прямо из-за пиршественного стола. Юрий перепугался и, как и в первый раз, бежал из города.
Увидев, как обстоят дела, и особенно поняв всю трусость Долгорукого, союзник Владимирко Галицкий, друживший с его сыном Андреем, плюнул в сердцах и поворотил свою рать. Так и не приняв участие ни в единой битве, он ушел назад в Галицию.
А в Киеве Изяслав снова позвал дядю Вячеслава и предложил тому великое княжение. Свой поступок он объяснил так: «Бог взял моего родителя, будь мне вторым отцем. Два раза я мог посадить тебя на престоле и не сделал того, ослепленный властолюбием. Прости вину мою, да буду спокоен в совести. Киев твой: господствуй в нем подобно отцу и деду».
Тронутый этими словами Вячеслав назвал князя товарищем и сыном. Но для успокоения души они целовали крест на верность в Софийском соборе. Юрий между тем не оставил надежды на Киев. С новыми силами он подошел к древней столице. Изяслав встал с защитниками у киевских стен. Вячеслав послал сказать Юрию, чтобы не разорял Киева. Юрий просьбе не внял. Но взять город ему не удалось. Вся речка Лыбедь была красна от суздальской крови.
Изяслав бросился в погоню за бежавшим врагом. Битва была страшной. Несмотря на мужество Андрея Боголюбского, суздальцы с союзниками бежали от киевского князя. Изяслав сломал копье, был ранен в руку и бедро, как пишет летописец, плавал в собственной крови и едва держался в седле.
«Георгий, – пишет историк, – принял мир от снисходительных победителей. «Отдаем Переяславль любому из сыновей твоих, – говорили они, – но сам иди в Суздаль. Не можем быть с тобою в соседстве, ибо знаем тебя. Не хотим, чтобы ты снова призвал друзей своих, Половцев, грабить область Киевскую».
Георгий дал клятву выехать и нарушил оную под видом отменного усердия к Св. Борису: праздновал его память, жил на берегу Альты, молился в храме сего Мученика и не хотел удалиться от Переяславля. Один сын его, Андрей, гнушаясь вероломством, отправился в Суздаль».
Юрий же надеялся на неожиданный поворот событий. Так что Изяславу пришлось силой гнать его с юга: сначала он отдал Переяславль Мстиславу Изяславичу, потом сжег Городец, где утвердился Долгорукий. Тогда только, нехотя, Юрий покинул юг. Но следующей жертвой выбрал Чернигов.
Карамзин дает любопытную деталь черниговской осады: в церковные праздники князь не обнажал меча, ходил со смиренным лицом, но позволял своим союзным половцам жечь все в округе и убивать людей. Только известие, что от Киева идет Изяслав, заставило Юрия отойти от города. Настолько Юрий боялся своего врага. Изяславу удалось еще увидеть неожиданную смерть Владимирко Галицкого, взять в жены абазинскую княжну, но в 1154 году он неожиданно умер. Вячеслав, старший годами, плакал над его гробом: «Сын любезный! Сему гробу надлежало быть моим; но Бог творит, что ему угодно!»
Великий князь Юрий Владимирович, прозванием Долгорукий
1155–1157
Понимая, что времени на земле ему отпущено немного, Вячеслав вызвал своего племянника Ростислава и предложил тому быть соуправителем государства. Ростислав пробыл соуправителем недолго: его дядя умер в 1155 году. Юрий между тем снова набрал союзные войска и осадил Переяславль. Ростислав со своим войском подошел к Чернигову, потребовал от Изяслава черниговского клятвы верности, получил отказ, увидел, как многочисленно войско неприятеля, испугался и начал переговоры с черниговским князем, которому пообещал Киевскую область с Переяславлем. Рассерженные союзные князья поворотили коней и покинули своего князя. Киевляне позвали на свой стол Изяслава Мстиславича. Но Изяслав понимал, что ему не одолеть большую рать Юрия Долгорукого. Он поколебался немного, но столицу оставил. Юрий снова вошел в ненавидящий его Киев.
«Следуя обыкновению, – пишет Карамзин, – он назначил сыновьям Уделы: Андрею Вышегород, Борису Туров, Глебу Переяславль, Васильку окрестности Роси, где жили Берендеи и Торки; а Святослав Ольгович поменялся городами с своим племянником, сыном Всеволода, взяв у него Снов, Воротынск, Карачев и дав ему за них другие». Он пытался наладить отношения с князьями, но одни боялись его, другие не доверяли.
Больше всего проблем возникло с Галицией и Волынью. Юрий желал утвердиться в этих землях, но все его попытки захлебнулись в крови войска. Единственными, кому он доверял и чьего признания желал, были половцы. Только на них он мог положиться, используя степное войско для урезонивания князей. Но половцы не слишком доверяли князю, вот ведь беда. Дважды он ездил к ханам в степь, чтобы продлить военный союз. Но те были настороже. Они знали, что русский великий князь горазд на предательство. Карамзин, который не любит выносить приговора историческим персонажам, на этот раз вынужден заметить: «Георгий не имел добродетелей великого отца; не прославил себя в летописях ни одним подвигом великодушия, ни одним действием добросердечия, свойственного Мономахову племени. Скромные Летописцы наши редко говорят о злых качествах Государей, усердно хваля добрые; но Георгий, без сомнения, отличался первыми, когда, будучи сыном Князя столь любимого, не умел заслужить любви народной.
Одним словом, народ Киевский столь ненавидел Долгорукого, что, узнав о кончине его, разграбил дворец и сельский дом Княжеский за Днепром, называемый Раем, также имение Суздальских Бояр, и многих из них умертвил в исступлении злобы. Граждане, не хотев, кажется, чтобы и тело Георгиево лежало вместе с Мономаховым, погребли оное вне города, в Берестовской Обители Спаса».
Сегодня часто можно услышать мнение, как был добродетелен и прекрасен князь Долгорукий. Но если не верите Карамзину, защитнику государей, поверьте народному мнению, мнению современников. За достойные дела не хоронят вдали от княжеской усыпальницы.
К сожалению, князья именно из этой ветки Рюриковичей основали то, что называется Московской Русью. От своего предка они унаследовали как раз те черты, прославлять которые очень проблематично. Так что задача последующих томов карамзинской истории была труднейшая. Рассказывать о трусах, скрягах и подлецах так, чтобы они предстали при этом спасителями и героями, – нет, такую задачу мог выполнить только человек, одержимый идеей самодержавия как лучшего типа правления. Но даже он иногда беспомощно разводил руками и признавал: да, подлецы и негодяи, но ведь ради блага отечества!..
Князь Андрей Суздальский, прозванный Боголюбским
1157–1159
Юрий, конечно, основал поселок, который впоследствии стал Москвой, но он желал еще больше владеть Киевом и поэтому метался между севером и югом. Его сын Андрей был в этом вопросе более последовательным: он желал властвовать над Киевом, но юг его привлекал мало. Так что Андрей еще при жизни Юрия ушел на северо-восток и занялся обустройством тамошних земель.
Центром для себя он выбрал незначительное местечко – село Боголюбово, которое Карамзин важно именует «каменным городом Боголюбовым». Кроме боголюбовского строительства он занимался какой-то совершенно сумасшедшей строительной деятельностью во Владимире, пытаясь сделать из него новый Киев – вплоть до наименования храмов и улиц. «Любимый, уважаемый подданными, сей Князь, – говорит о нем Карамзин, – славнейший добродетелями, мог бы тогда же завоевать древнюю столицу; но хотел единственно тишины долговременной, благоустройства в своем наследственном Уделе; основал новое Великое Княжение Суздальское, или Владимирское, и приготовил Россию северо-восточную быть, так сказать, истинным сердцем Государства нашего, оставив полуденную в жертву бедствиям и раздорам кровопролитным».
Андрей понимал, как тяжело ему будет держать Киев после правления Юрия, и не особо претендовал на роль киевского князя, пусть и великого. Ему больше хотелось так обустроить свой северо-восток, чтобы впоследствии полностью заменить им Киев.
После смерти Юрия в Киеве на короткое время утвердился Изяслав Давидович, и это Андрею казалось обидным. Изяслав Давыдович был злейшим врагом его отца.
«Изяслав, при восклицаниях довольного народа, – пишет Карамзин, – въехал в Киев [19 мая 1157 г. ], оставив в Чернигове племянника своего, Святослава Владимировича, с дружиною воинскою: ибо Князь Северский, хотя и миролюбивый, замышлял незапно овладеть сею удельною столицею Ольговичей: его не впустили; но Изяслав, желая иметь в нем благодарного союзника, добровольно отдал ему Чернигов; а племянник их, Святослав Всеволодович, получил в Удел Княжение Северское. Они заключили мир на берегах Свини (где ныне Березна) в присутствии Мстислава, Владимирского Князя, который, одобрив условия, спокойно возвратился в Волынию».
Иными словами, сам Изяслав уже не был полновластным хозяином всей Руси, его власть распространялась только на южную часть страны, «Переяславль, Новгород, Смоленск, Туров, область Горынская и вся западная Россия» – по Карамзину – не считали киевского князя своим господином. В этом историк несколько неправ: считать-то считали, но практически не подчинялись. Так что Изяславу приходилось водить рать на непокорных, и это у него получалось плохо. Под Туровом его войско едва не погибло от какой-то болезни, пришлось срочно уводить людей, а туровский князь Юрий владычества Киева не признал.
Особые распри возникли у него с Галицко-Волынскими князьями. Те сами претендовали на Киев. На непокорных он пытался водить половцев, берендеев и торков, однако успех этим междоусобицам не сопутствовал: в битве за Белгород князь получил серьезное поражение, большая часть его войска была уничтожена, а берендеи и торки в самый ответственный момент переметнулись к его противникам. Победившие западные князья захотели посадить в Киеве смоленского князя Ростислава.
Великий князь Ростислав-Михаил Мстиславич
1159–1167
Киевлянам ничего не оставалось, как принять Ростислава. Цену этому князю они знали. Он не был отважен и легко шел на компромиссы.
Как всегда, Ростислав начал с переназначения князей. Своим сыновьям он дал такие уделы: Святославу – Новгород, Давиду – Торжок, Роману – Смоленск, племяннику Мстиславу галицкому за помощь в добыче власти много золота, серебра и прочих драгоценных даров. Но изгнанный из Киева Изяслав отдавать город не хотел, он искал союзников, чтобы расправиться с новым киевским князем. Тому пришлось искать помощи у прежнего врага – черниговского князя Святослава. Врагами они были с юности, но теперь имели общие интересы (Святослав еще больше зла питал к Изяславу, захватившему часть его земель). Так что бывшие враги поклялись в вечной дружбе.
Изяслав Давыдович, чтобы выбить Ростислава из Киева, обратился по хорошо известному адресу – к половцам. Так что начались половецкие набеги. У бывшего киевского владыки нежданно явился еще один союзник – князь Андрей Боголюбский. И это был союзник посерьезнее половцев.
Первым делом он отобрал у Ростиславичей Смоленск и Новгород. Затем союзники пошли на Киев. Ростислав к защите города был совершенно не готов. Он перепугался. Половцы жгли все вокруг Киева, начался приступ. Ростислав бежал в Белгород, а прежний киевский князь Изяслав вошел в Киев победителем.
Но правителем он пробыл недолго: через четыре месяца, собрав войско, Ростислав пошел на Киев. К тому времени Изяслав умудрился рассориться со своими союзниками, и помощи ожидать ему было неоткуда. Князю предлагали использовать проверенную тактику: бежать из Киева и снова собирать войско. Он отказался.
Однако, добавляет историк, «он говорил смело, но действовал малодушно: ибо, услышав, что Торки, Берендеи, Печенеги Росьские, Мстислав Волынский и Галичане идут в помощь к Великому Князю, Изяслав бежал и погиб без мужественной обороны: неприятельский всадник, именем Выйбор, рассек ему саблею голову. Великий Князь и Мстислав нашли его плавающего в крови и не могли удержаться от слез искренней горести.
«Вот следствие твоей несправедливости! – сказал первый: – недовольный областию Черниговскою, недовольный самым Киевом, ты хотел отнять у меня и Белгород!» Изяслав не ответствовал, но просил воды; ему дали вина – и сей несчастный Князь, взглянув дружелюбно на врагов сострадательных, скончался [6 марта 1161 г. ]».
В Киеве снова сел Ростислав, а Андрей добровольно отдал ему Новгород. Причина такой щедрости была понятна: новгородцы так возненавидели Андрея, что сами попросили его оттуда. Возвращение Новгорода было, по сути, избавлением от новгородцев с сохранением хорошей мины.
Слабовольный Ростислав поспешил заключить мир и дружбу с прежними своими врагами. Этого не понял Мстислав Волынский, и между Киевом и Волынью возникла напряженность. Ростиславу пришлось воевать против прежнего союзника, пока с волынскими князьями не был заключен такой же мир.
Северо-восточный князь Андрей в дела южного соседа не лез: ему было чем заняться в своей земле. «Имея не только доброе сердце, – пишет Карамзин, – но и разум превосходный, он видел ясно причину государственных бедствий и хотел спасти от них по крайней мере свою область: то есть отменил несчастную Систему Уделов, княжил единовластно и не давал городов ни братьям, ни сыновьям. Может быть, Бояре первых осуждали его, ибо лишались выгоды участвовать в правлении Князей юных, грабить землю и наживаться.
Некоторые думали также, что он незаконно властвует в Суздале, ибо Георгий назначил сие Княжение для меньших детей; и что народ, обязанный уважать волю покойного Государя, не мог без вероломства избрать Андрея. Может быть, и братья сего Князя, следуя внушению коварных Бояр, изъявляли негодование и мыслили рано или поздно воспользоваться своим правом.
Как бы то ни было, Андрей, дотоле кроткий во всех известных случаях, решился для государственного спокойствия на дело несправедливое, по мнению наших предков: он выгнал братьев: Мстислава, Василька, Михаила; также двух племянников (детей умершего Ростислава Георгиевича) и многих знатнейших Вельмож Долгорукого, тайных своих неприятелей. Мстислав и Василько Георгиевичи, вместе с их вдовствующею родительницею, мачехою Андрея, удалились в Константинополь, взяв с собою меньшего брата, осьмилетнего Всеволода (столь знаменитого впоследствии). Там Император Мануил принял изгнанников с честию и с любовию; желал их утешить благодеяниями и дал Васильку, по известию Российских греческих Летописцев, область Дунайскую».
Историк называет эту бесчеловечность Андрея делом несправедливым, но необходимым. Вряд ли, конечно, Боголюбский осознавал необходимость тех перемен, о которых он говорит, – князь просто желал полной власти. А какая же полная власть, если на нее имеется целый выводок претендентов?
Великий князь Мстислав Изяславич Киевский
1167–1169
В то время, как Андрей идеально решил проблему власти для своего северо-востока, подчиненная Киеву земля бурлила. Междоусобицы здесь не кончались. И киевскому князю приходилось участвовать в них на стороне то одного, то другого обиженного князя. К тому же ему приходилось еще воевать с половцами, которые теперь ходили на Русь как к себе домой.
Ростислав был уже стар и слаб здоровьем. Такие тяготы оказались ему не под силу. В марте 1167 года по дороге из Смоленска в Киев он умер. В обход претендентов на киевский стол он назначил последней волей волынского князя Мстислава. Выбор был хороший: князь был отважен и не раз спасал страну от набегов. Но дядя нового киевского князя сам желал сидеть на столе и попытался свергнуть Мстислава с заговорщиками.
Мстислав заговор разоблачил, дядю простил, но выслал за пределы киевской земли. Тот не нашел лучшего, как явиться к Андрею Боголюбскому. Князь его не принял, но отправил в землю Глеба Рязанского. В то же самое время новгородцы выставили правившего там Святослава. Тот тоже был принят в земле Боголюбского. Андрей пытался заставить новгородцев взять князя назад, но даже военное предприятие этому не помогло. Горожане наотрез отказались и просидели пару месяцев без всякого князя.
Мстиславу, у которого они просили себе князя, было не до того – он воевал с половцами. Причем настолько успешно, что сумел обезопасить торговые пути на всем протяжении Днепра до Черного моря. Эта удачная война с половцами расстроила его отношения с другими князьями: появились завистники, которые обвиняли князя в том, что он делится добычей нечестно. В то же время он дал Новгороду своего сына князя Романа, первым предприятием которого стало нападение на полоцкие и смоленские города.
Обиженные князья обратились за помощью, но не к Мстиславу, понимая, что политика сына одобрена его отцом, а к Андрею. Андрей такого поворота событий ожидал с нетерпением. Теперь он был готов взять себе всю полноту киевской власти. Он даже прекратил походы на Новгород, который был для него костью в горле.
Великий князь Андрей
1169–1174
Собрав войско, Андрей выступил в поход. Судя по дальнейшим событиям, в Киеве он видел не родной, но вражеский город. «Мстислав едва успел призвать Берендеев и Торков, – говорит Карамзин, – когда неприятели стояли уже под стенами города; два дня оборонялся мужественно: в третий [8 Марта 1169 г. ] союзники взяли Киев приступом, чего не бывало дотоле. Сия, по слову древнего Олега, мать городов Российских, несколько раз осаждаемая и теснимая, отворяла иногда Златые врата свои неприятелям; но никто не входил в них силою.
Победители, к стыду своему, забыли, что они Россияне: в течение трех дней грабили, не только жителей и домы, но и монастыри, церкви, богатый храм Софийский и Десятинный; похитили иконы драгоценные, ризы, книги, самые колокола – и добродушный Летописец, желая извинить грабителей, сказывает нам, что Киевляне были тем наказаны за грехи их и за некоторые ложные церковные учения тогдашнего Митрополита Константина!..
Мстислав ушел с братом Ярославом в Волынию, оставив жену, сына, Бояр пленниками в руках неприятельских, и едва не был на пути застрелен изменниками, Черными Клобуками».
Карамзин совершенно искренне считал (а после него и вся патриотическая ветка историков), что после взятия Киева Андреем город сразу стал терять всю свою значимость и в конце концов превратился в городок ничем не лучше какого-нибудь Луцка.
«Андрей отдал Киев брату своему Глебу; но сей город навсегда утратил право называться столицею отечества, – говорит он с пафосом. – Глеб и преемники его уже зависели от Андрея, который с того времени сделался истинным Великим Князем России, и таким образом город Владимир, новый и еще бедный в сравнении с древнею столицею, заступил ее место, обязанный своею знаменитостию нелюбви Андреевой к южной России».
Иными словами, центр всей русской жизни переместился на северо-восток. Измышление колоссальное. Киев действительно управлялся теперь с северо-востока, но до упадка ему было далеко. При всей политике ставленников северо-востока Киев играл огромную роль для южной Руси. Другое дело, что Карамзина история этой южной Руси заинтересовать не могла. Его самодержавие переехало на северо-восток. Вместе с Андреем.
Так что вся дальнейшая история, которую дает Карамзин, южной Руси почти не касается. Это история сначала Суздальско-Владимирской земли, затем Московского княжества и в дальнейшем Московского царства.
Андрей, конечно же, не был никаким великим князем России, поскольку и самой России не существовало до Петра Великого. Что же было на самом деле? Несколько «Русей». Южная или Киевская, Новгородская, формирующаяся северо-восточная, изолированная Полоцкая, которая со временем станет Литовской Русью, и практически превратившаяся в самостоятельную Галицко-Волынская. Карамзин и сам признает, что «Андрей властвовал тогда в четырех нынешних Губерниях: Ярославской, Костромской, Владимирской и Московской; отчасти в Новогородской, Тверской, Нижегородской, Тульской и Калужской; располагал областию Киевскою; повелевал Князьями Рязанскими, Муромскими, Смоленскими, Кривскими, даже Волынскими; но Черниговские и Галицкий оставались независимы: Новгород также».
Это очень характерные оговорки. Четыре первые области (включая смехотворное московское княжество, которого тогда не существовало) по размеру невелики, то, что Карамзин именует «отчасти», проще объяснить так: на стыках подвластных областей существовали торговые городки (вроде Торжка), которые находились в совместной собственности, киевской областью он располагал чисто номинально, перечисленные ниже князья признавали власть Андрея, но ему не подчинялись, разве что силой, а Волынь с добавлением «даже» оставалась при всем том независимой. Но чего Андрей желал – подчинить себе всех князей на всем пространстве тогдашних «Русей».
Южные князья имели меньше претензий: их как раз волновали судьба Киева и возможность именоваться киевским великим князем. Поэтому после утверждения в Киеве Глеба борьба за город продолжалась.
Сначала свои права предъявил уже известный Мстислав Изяславич. Когда стало ясно, что на город идет объединенное с галичанами войско, Глеб поспешил удрать в Переяславль. А Мстислав вошел в Киев. Народ, надо сказать, принял его с воодушевлением. Но удержаться в городе Мстислав не смог: Глеб привел сильное войско. Как всегда костяк этого «русского» войска составляли половцы.
Князю пришлось уходить на Волынь. Он предпринял еще пару попыток, но неудачных. Зато Глеб огнем и мечом прошелся по его юго-западным землям. Это старого князя доконало. Он умер во Владимире Волынском, оставив на попечение брата малолетних сыновей.
Устроив дела Глеба, Андрей занялся и вторым гнездом неспокойствия – Новгородом, к которому питал такую же сильную ненависть, что и новгородцы к нему. Его сын Мстислав Андреевич был в этом плане ничем не лучше. Именно его и отправил на усмирение непокорных боголюбский князь. Новгородские летописи рассказывают о непомерной жестокости сына Андрея. Летописи владимирской Руси, напротив, обвиняют самих новгородцев: «Злоупотребление уничтожает право, и Великий Князь Андрей был избран Небом для наказания вероломных».
Обороной Новгорода руководил молодой князь Роман Мстиславич, и новгородцы не подвели. «Несколько раз с обеих сторон съезжались чиновники для переговоров и не могли согласиться; – рассказывает историк, – в четвертый день [25 февраля 1170 г. ] началася битва, кровопролитная, ужасная. Новогородцы напоминали друг другу о судьбе Киева, опустошенного союзным войском; о церквах разграбленных, о святынях и древностях похищенных; клялися умереть за вольность, за храм Софии, и бились с остервенением. Архиепископ Иоанн, провождаемый всем Клиросом, вынес икону Богоматери и поставил на внешнем деревянном укреплении, или остроге: Игумены, Иереи пели святые песни; народ молился со слезами, громогласно восклицая: Господи помилуй.
Стрелы сыпались градом: рассказывают, что одна из них, пущенная воином Суздальским, ударилась в икону; что сия икона в то же мгновение обратилась лицом к городу; что слезы капали с образа на фелон Архиепископа и что гнев Небесный навел внезапный ужас на полки осаждающих. Новогородцы одержали блестящую, совершенную победу и, приписав оную чудесному заступлению Марии, уставили ежегодно торжествовать ей 27 ноября праздник благодарности. Чувство живой Веры, возбужденное общим умилением, святыми церковными обрядами и ревностным содействием Духовенства, могло весьма естественным образом произвести сие чудо, то есть вселить в сердца мужество, которое, изумляя врага, одолевает его силу. Новогородцы видели в Андреевых воинах не только своих злодеев, но и святотатцев богопротивных: мысль, что за нас Небо, делает храброго еще храбрее.
Победители, умертвив множество неприятелей, взяли столько пленных, что за гривну отдавали десять Суздальцев (как сказано в Новогородской летописи), более в знак презрения, нежели от нужды в деньгах. – Бегущий Мстислав был наказан за свою лютость; воины его на возвратном пути не находили хлеба в местах, опустошенных ими, умирали с голода, от болезней, и древний Летописец говорит с ужасом, что они тогда, в Великий пост, ели.мясо коней своих».
Но эта новгородская победа была только военной победой. Очевидно, Андрей применил хитрую тактику и перекрыл путь продовольствию, потому что горожане вынуждены были изгнать своего князя и начать переговоры с Боголюбским: «Четверть ржи стоила тогда в Новегороде около рубля сорока трех копеек нынешними серебряными деньгами. Довольные славою одержанной победы, не желая новых бедствий войны и щадя народ, чиновники, Архиепископ, люди нарочитые предложили мир Боголюбскому, по тогдашнему выражению, на всей воле своей, то есть не уступая прав Новогородских: Великий Князь принял оный с тем условием, чтобы вместо умершего Святослава княжил в Новегороде брат его, Рюрик Ростиславич, который господствовал в Овруче, не хотел перемены и, единственно в угодность Андрею выехав оттуда, приказал сей Удел Волынский брату Давиду».
Правда, Рюрик недолго удержался в Новгороде, его тоже выставили вон, тогда на его место Андрей поставил одного из своих сыновей, Юрия.
Если на севере Андрею удалось поправить положение, то с югом дело обстояло сложнее. Слишком активно в последнее время русские использовали половецкое войско – набеги не прекращались. В момент одного из таких набегов Глеб и умер. Стол тут же занял тот самый Владимир, который давно об этом грезил. Андрей был в ярости, но пока он обдумывал, как выбить дядю из Киева, тот умер. На место Владимира был назначен Роман Смоленский. Андрей мало вникал в дела южной Руси, разве что посылал своих воевод с войском для походов за пределы своей земли. При нем было несколько походов на болгар. В последнем принимал участие тот самый Мстислав, что прославился пожогом новгородских деревень. С не меньшим усердием он жег болгарские. И мог бы, жечь еще долго, если бы, вернувшись из Болгарии, вдруг не умер в Киеве. Новгородцы бы сказали: Бог покарал.
Между тем Андрей решил сменить власть в Киеве и назначил туда торческого князя Михаила. Роман Ростовский с покорностью принял это решение. Но, видно, Михаилу была не судьба осесть в Киеве. Туда самовольно сел Рюрик Ростиславич. Андрею пришлось признать его законным управителем: за него стояли все Ростиславичи и галицкие князья.
Но мира не было. В плену внезапно оказались оба сына Андрея – Ярополк и Всеволод. Последнего союзники отпустили, но Ярополк так и остался в качестве заложника. Когда Андрей попробовал отправить к союзникам своего посла, те, оскорбившись, что князь обозвал их мятежниками и предъявил претензии на всю власть во всей Руси, остригли послу бороду (худшее из оскорблений) и отправили восвояси.
Получив наглядный ответ, Андрей собрал 50 тысяч войска и пустил его на Киев. Это войско вел его сын Юрий, тогда уже единственный оставшийся в живых из всех его сыновей. Защитники затворились в городе и готовились к обороне. Им на помощь спешили галицкие полки. Рюрик еще прежде, испугавшись осады, оставил Киев. Город защищали Мстислав и Давыд Ростиславичи. Они готовились умереть. Но галичане подошли вовремя.
Правда, со своим войском подошел и Ярослав Луцкий, союзник Андрея. Но Ярослав мечтал о киевском княжении. Он договорился с галичанами, что изменит Боголюбскому и примет бой, если Киев достанется ему. При угрозе андреева войска галичане на это согласились. Киев удалось отбить у осаждающих. Разгром андреевой рати был полным. Ростиславичи, узнавшие о сговоре союзников, огорчились, но Киев передали Ярославу – лучше Ярославу, чем Андрею. Сын последнего бежал к отцу с огромным позором.
Ярослав оказался отвратительным князем, удержаться в Киеве ему было сложно. Однажды его изгнал Святослав, но и сам долго не повластвовал, вернулся Ярослав. Горожанам это надоело, и они даже посылали на далекий северо-восток, чтобы Андрей вернул Романа Ростовского, при котором не было таких поборов и такого самоуправства. Но Андрей ничего уже сделать для Киева не мог.
Властолюбием Андрея были недовольны практически все тогдашние князья. Недовольны были и приближенные к князю бояре. В их среде родился заговор. «В глубокую полночь [29 июня 1174 г. ] они пришли ко дворцу в Боголюбове (ныне селе в 11 верстах от Владимира), ободрили себя вином и крепким медом в Княжеском погребе, зарезали стражей, вломились в сени, в горницы и кликали Андрея. С ним находился один из его Отроков.
Услышав голос Великого Князя, злодеи отбили дверь ложницы, или спальни. Андрей напрасно искал меча своего, тайно унесенного Ключником Анбалом: сей меч принадлежал некогда Святому Борису. Два человека бросились на Государя: сильным ударом он сшиб первого с ног, и товарищи в темноте умертвили его вместо Князя. Андрей долго боролся; уязвляемый мечами и саблями, говорил извергам: «За что проливаете кровь мою? Рука Всевышнего казнит убийц и неблагодарных!»… Наконец упал на землю.
В страхе, в замешательстве они схватили тело своего товарища и спешили удалиться. Андрей в беспамятстве вскочил, бежал за ними, громко стеная. Убийцы возвратились; зажгли свечу и следом крови Андреевой дошли в сенях до столпа лестницы, за коим сидел несчастный Князь. Петр отрубил ему правую руку; другие вонзили мечи в сердце; Андрей успел сказать: «Господи! В руце Твои предаю дух мой!» и скончался.
Умертвив еще первого любимца Княжеского, Прокопия, заговорщики овладели казною государственною, золотом, драгоценными каменьями; вооружили многих Дворян, приятелей, слуг и послали объявить Владимирской дружине или тамошним Боярам о смерти Великого Князя, называя их своими единомышленниками. «Нет, – ответствовали Владимирцы: – мы не были и не будем участниками вашего дела». Но граждане Боголюбские взяли сторону убийц; расхитили дворец, серебро, богатые одежды, ткани.
Тело Андреево лежало в огороде: Киевлянин, именем Козма, усердный слуга несчастного Государя, стоял над оным и плакал. Видя Ключника Анбала, он требовал ковра, чтобы прикрыть обнаженный труп. Анбал отвечал: «Мы готовим его на снедение псам». Изверг! сказал сей добродушный слуга: Государь взял тебя в рубище, а ныне ты ходишь в бархате, оставляя мертвого благодетеля без покрова. Ключник бросил ему ковер и мантию. Козма отнес тело в церковь, где крилошане долго не хотели отпереть дверей: на третий день отпели его и вложили в каменный гроб. Через шесть дней Владимирский Игумен Феодул привез оное в Владимир и погреб в Златоверхом храме Богоматери».
Дабы объяснить такое настроение против Андрея, Карамзин говорит, что в этом виноваты сребролюбивые судьи и дурное исполнение законов: «Следственно, общее неудовольствие происходило от худого исполнения законов или от несправедливости судей: столь нужно ведать Государю, что он не может быть любим без строгого, бдительного правосудия; что народ за хищность судей и чиновников ненавидит Царя, самого добродушного и милосердого!»
Вряд ли Андрея, конечно, можно назвать добродушным и милосердным, недаром сам историк именует его где-то тираном. Но основную причину его гибели он видит даже не в ненависти народной, а в геополитической ошибке, которую князь допустил: «Он явно стремился к спасительному единовластию и мог бы скорее достигнуть своей цели, если бы жил в Киеве, унял Донских хищников и водворил спокойствие в местах, облагодетельствованных природою, издавна обогащаемых торговлею и способнейших к гражданскому образованию. Господствуя на берегах Днепра, Андрей тем удобнее подчинил бы себе знаменитые соседственные Уделы: Чернигов, Волынию, Галич; но, ослепленный пристрастием к северо-восточному краю, он хотел лучше основать там новое сильное Государство, нежели восстановить могущество древнего на Юге».
Впрочем, дальнейшая карамзинская история как раз и посвящена этому северо-восточному краю.