Великий князь Георгий II Всеволодович
1224–1238
Новые хищники появились с пограничных с Китаем территорий. Карамзин относил их к народам, родственным восточным туркам, то есть тюркам. К середине XII века этот народ стал усиливаться и завоевывать для себя жизненное пространство. Особенно сила его увеличилась при Есугее (его Карамзин именует Езукаем) и его сыне Темучине, которому удалось объединить прежде самостоятельные племена и построить мощную военную машину.
«Ужасать врагов местию, – пишет историк, – питать усердие друзей щедрыми наградами, казаться народу человеком сверхъестественным было его правилом. Все особенные начальники Могольских и Татарских орд добровольно или от страха покорились ему: он собрал их на берегу одной быстрой реки, с торжественным обрядом пил ее воду и клялся делить с ними все горькое и сладкое в жизни. Но Хан Кераитский, дерзнув обнажить меч на сего второго Аттилу, лишился головы, и череп его, окованный серебром, был в Татарии памятником Темучинова гнева.
В то время как многочисленное войско Могольское, расположенное в девяти станах близ источников реки Амура, под шатрами разноцветными, с благоговением взирало на своего юного Монарха, ожидая новых его повелений, явился там какой-то святый пустынник, или мнимый пророк, и возвестил собранию, что бог отдает Темучину всю землю и что сей Владетель мира должен впредь именоваться Чингисханом, или Великим Ханом. Воины, чиновники единодушно изъявили ревность быть орудиями воли Небесной: народы следовали их примеру. Киргизы южной Сибири и славные просвещением Игуры или Уйгуры, обитавшие на границах Малой Бухарии, назвалися подданными Чингисхана».
Дальше – больше. Чингисхан отказался платить дань ниучам, которые прежде властвовали над его народом, и начал завоевательные походы. В 1215 году он разбил китайцев и захватил Пекин. «Свирепые победители, – сообщает Карамзин, – нашли в Пекине богатую добычу и мудреца, именем Иличуцая, родственника последних Императоров Китайских, славного в Истории благодетеля людей: ибо он, заслужив любовь и доверенность Чингисхана, спас миллионы несчастных от погибели, умерял его жестокость и давал ему мудрые советы для образования диких Моголов».
Елея Чуцая сегодня мы назвали бы коллаборационистом: он действительно пошел на сделку с северным ханом, пусть и из гуманных соображений. Но спасти миллионы от погибели ему не удалось. Просто эта погибель оказалась несколько отложенной во времени, китайские крепости из-за внутренних раздоров пали одна за другой. Но завоевание всего Китая уже стало достижением сыновей хана.
После покорения северного Китая Чингисхан начал планомерное поглощение народов, расположенных от земель хана на запад. Сначала это были народы Алтая и южной Сибири, затем его войска вошли в цветущие города Средней Азии.
«Сия часть Верхней Азии, именуемая Великою Бухариею (а прежде Согдианою и Бактриею), – поясняет историк, – издревле славилась не только плодоносными своими долинами, богатыми рудами, красотою лесов и вод, но и просвещением народным, художествами, торговлею, многолюдными городами и цветущею столицею, доныне известною под именем Бохары, где находилось знаменитое училище для юношей Магометанской Веры. Бохара не могла сопротивляться: Чингисхан, приняв городские ключи из рук старейшин, въехал на коне в главную мечеть и, видя там лежащий Алкоран, с презрением бросил его на землю.
Столица была обращена в пепел. Самарканд, укрепленный искусством, заключал в стенах своих около ста тысяч ратников и множество слонов, главную опору древних воинств Азии: несмотря на то, граждане прибегнули к великодушию Моголов, которые, взяв с них 200 000 золотых монет, еще не были довольны: умертвили 30 000 пленников и такое же число оковали цепями вечного рабства. Хива, Термет, Балх (где находилось 1200 мечетей и 200 бань для странников) испытали подобную же участь, вместе со многими иными городами, и свирепые воины Чингисхановы в два или три года опустошили всю землю от моря Аральского до Инда так, что она в течение шести следующих веков уже не могла вновь достигнуть до своего прежнего цветущего состояния».
Покончив со Средней Азией, войска хана вошли на Кавказ. Шемаха сдалась на волю победителя, но путь к Дербенту оказался для хана губительным: «Обманутые путеводителями Моголы зашли в тесные ущелия и были со всех сторон окружены Аланами – Ясами, жителями Дагестана – и Половцами, готовыми к жестокому бою с ними. Видя опасность, Военачальник Чингисханов прибегнул к хитрости, отправил дары к Половцам и велел сказать им, что они, будучи единоплеменниками Моголов, не должны восставать на своих братьев и дружиться с Аланами, которые совсем иного рода.
Половцы, обольщенные ласковым приветствием или дарами, оставили союзников; а Моголы, пользуясь сим благоприятным случаем, разбили Алан. Скоро главный Хан Половецкий, именем Юрий Кончакович, раскаялся в своей оплошности: узнав, что мнимые братья намерены господствовать в его земле, он хотел бежать в степи; но Моголы умертвили его и другого Князя, Данила Кобяковича; гнались за их товарищами до Азовского моря, до вала Половецкого или до самых наших границ; покорили Ясов, Абазинцев, Касогов или Черкесов и вообще семь народов в окрестностях азовских».
Впавшие в отчаяние пловцы бросились за помощью к русским князьям. Это легко объяснимо: хан Котян был тестем Мстислава Галицкого. Перепуганные половцы были пропущены на русскую территорию и встали лагерем под Киевом. Они рассказывали о завоевателях страшные подробности.
Эти подробности сохранили русские летописи: «По грехомъ нашимъ, приидоша языци незнаемии, при великомъ князи Киевскомъ Мстиславе Романовиче, внуце Ростиславле Мстиславича, приидоша бо неслыхании безбожнии Моавитяне, рекомии Татарове, ихже добре ясно никтоже съвесть, кто суть и откоудоу приидоша и что языкъ ихъ и которого племене соуть и что вера ихъ. Зовуть же ся Татарове, а ины глаголють Таоурмены, а друзии Печенези, инии же глаголють, яко си суть, о нихже Мефодий, епископъ Паторомский, свидьтельствуеть, яко си суть вышли ис пустыня Етровскиа, сущии межи встокомъ и северомъ, къ скончанию времяни явитися имъ, ихже загна Гедеонъ, и погагьнять всю землю отъ встока и до Ефрата и отъ Тигръ до Понтьскаго моря, кроме Ефеопиа. Про сихъ же слышахомъ, яко многи страны поплениша: Ясы, Обезы и Косагы, приидоша же на землю Половецьскоую, и Половцемъ ставшемъ, а Юрьи Кончакович бе болий всехъ Половець, не може стати противу лицю ихъ, но бегающу ему, а Половцы, не возмогше же противитися имъ, побегоша, и мнози избьени быша. И гониша ихъ до рекы Днепра, а иныхъ загнаша по Дону и в лоукоу моря, и тамо измроша, оубиваемии гневомъ Божиимъ и пречистыа его Матере. Много бо ти Половци зла сътвориша Роуской земли, Богъ же отмщение сътвори надъ безбожными Куманы, сынъми Измайловы: победита ихъ Татари и инехъ языкъ 7, проидоша всю страну Коуманскую и приидоша близъ Руси».
Одно то, что бесстрашные половцы умоляли русских князей о помощи, заставляет задуматься о том страхе, который наводили эти новые завоеватели. Приняв половцев, русские автоматически становились врагами монголов. Но для проверки последние заслали на Русь своих послов, которые потребовали выдачи половцев.
Русские князья посовещались и отказали. Но они сделали одну роковую ошибку: убили послов. Убийство послов и на самой Руси считалось делом отвратительным, но для монголов оно казалось и вовсе чудовищным. Судьба народов, убивших посла, была предрешена, это было равносильно объявлению войны без всякой пощады. Русские князья в таких дипломатических тонкостях не разбирались. Монголы прислали новых послов, которые изрекли: «Итак, вы, слушаясь Половцев, умертвили наших Послов и хотите битвы? Да будет! Мы вам не сделали зла. Бог един для всех народов: Он нас рассудит».
Теперь столкновение было неизбежным. За битву с кочевниками выступали практически все южные князья. Все они дали свои отряды для сражения. Не участвовали только северо-восточные, владимиро-суздальские.
Южная рать двинулась навстречу монголам. Столкновение с передовым отрядом вселило в них надежду: монголы были разбиты и бежали. Но, кинувшись вслед за бегущим противником, князья попали в западню: неожиданно они столкнулись с чудовищной по тем временам военной силой. Битва произошла на реке Калке. Русские отряды потерпели жестокое поражение.
«Татары гнали Россиян, убив их множество, – пишет Карамзин, – и в том числе шесть Князей: Святослава Яновского, Изяслава Ингваровича, Святослава Шумского, Мстислава Черниговского с сыном, Юрия Несвижского; также отличного Витязя, именем Александра Поповича, и еще 70 славных богатырей. Земля Русская, по словам Летописцев, от начала своего не видала подобного бедствия: войско прекрасное, бодрое, сильное совершенно исчезло; едва десятая часть его спаслася; одних Киевлян легло на месте 10 000. Самые мнимые друзья наши, Половцы, виновники сей войны и сего несчастия, убивали Россиян, чтобы взять их коней или одежду».
Чудом избежал смерти Данила Галицкий, тогда 18-летний юноша. В пылу битвы он не заметил даже, что ранен. Только нагнувшись напиться, вдруг обнаружил, что истекает кровью. Был разбит Мстислав Удалой, которому пришлось уничтожить все лодки, брошенные у берега, чтобы они не достались неприятелю (за что несчастного упрекают и сегодня, как будто он мог придумать нечто более разумное!). Другой Мстислав, Киевский, засел в укрепленном лагере и отбивался до последнего. Толмачи, посланные монголами, предложили князю сдаться.
Не желая губить дружину, он обещал дать за свободный отход хороший выкуп. Но предложение оказалось ловушкой. Стоило воинам прекратить оборону, как князей повязали и притащили к монгольским вождям. «Остервененные жестоким сопротивлением великодушного Мстислава Киевского, – повествует историк, – и вспомнив убиение своих Послов в нашем стане, Моголы изрубили всех Россиян, трех Князей задушили под досками и сели пировать на их трупах!»
Сегодня по поводу этого убийства существуют и другие мнения. Якобы для мужественных воинов это была почетная смерть. Пожалуй, тут я соглашусь с Карамзиным: предательство и убийство, идущие рука об руку, не могут называться почетными.
Русское воинство бежало. Монголы прошли по югу Руси, уничтожая все на своем пути: «Жители городов и сел, в надежде смягчить их свирепость покорностию, выходили к ним навстречу со крестами; но Татары безжалостно убивали и граждан, и земледельцев, следуя правилу, что побежденные не могут быть друзьями победителей, и что смерть первых нужна для безопасности вторых. Вся южная Россия трепетала: народ, с воплем и стенанием ожидая гибели, молился в храмах – и Бог на сей раз услышал его молитву.
Татары, не находя ни малейшего сопротивления, вдруг обратились к Востоку и спешили соединиться с Чингисханом в Великой Бухарии, где сей дикий Герой, собрав всех Полководцев и Князей, на общем сейме давал законы странам завоеванным. Он с удовольствием встретил свое победоносное войско, возвратившееся от Днепра: с любопытством слушал донесение вождей, хвалил их и щедро наградил за оказанное ими мужество. Оскорбленный тогда могущественным Царем Тангутским, Чингисхан пошел сокрушить его величие».
Совершенно напрасно русские считали, что враг одумался и отступил. Они прождали появления кочевников год, другой, совсем успокоились и решили, что варварский народ больше их не потревожит. На Руси было немало своих забот – те же междоусобные войны.
Юрий, его сын (тогда новгородский князь) и Ярослав все так же враждовали с гражданами Новгорода, занимая Торжок и вызывая в Новгороде голод. Соседним княжествам все чаще приходилось воевать с литовцами, где начинало складываться самостоятельное государство. Ярославу, севшему на новгородский стол после мягкого и доброго Михаила Черниговского, вздумалось упредить посягновение немецких рыцарей на финские народы, и он вошел с войском в чудские земли и крестил тамошнюю чудь.
Однако стоило войскам уйти, как неофиты возвращались в языческое состояние. Карамзин совершенно напрасно считал, что за века соседства с новгородцами чудь была уже подготовлена к принятию христианства. Если почитать летописи того времени, можно найти любопытные факты, с каким удовольствием крещеная чудь сжигала своих миссионеров на кострах и потом поедала их священное мясо! Что витязи, что немецкие рыцари – все они с одинаковым успехом христианизировали балтийские земли. Иными словами, успех был практически нулевым.
Но владение эстами, ливами, чудью, корелой и прочими племенами с обязательным введением христианства западного или восточного образца казалось и русским князьям, и немецким рыцарям делом чрезвычайной важности. Они дрались за право на земли Балтики. И верили, что им удалось обратить народы в правильную веру.
Однако тогдашние документы все время сообщают неутешительные факты. Было убито, сожжено, скальпировано и съедено немало как наших, так и западных миссионеров. Ярослав в конце двадцатых годов прошелся по чудским берегам карающим мечом.
Однако это вызвало вовсе не тот эффект, на который он рассчитывал. Местное население, столкнувшись с такой жестокостью, объединилось: «Лишенные отцев, братьев, детей и пылая справедливою злобою, Финляндцы разорили селения вокруг Олонца и сразились с Посадником Ладожским. Их было около двух тысяч. Ночь прекратила битву. Напрасно предлагав мир, они умертвили всех пленников, бросили лодки свои и бежали в густые леса, где Ижеряне и Корелы истребили их всех до одного человека. Между тем Ярослав, не имев времени соединиться с Ладожанами, праздно стоял на Неве и был свидетелем мятежа воинов Новогородских, хотевших убить какого-то чиновника, именем Судимира: Князь едва мог спасти несчастного, скрыв его в собственной ладии своей».
Не одни финны ненавидели Ярослава. Точно так же к нему относился и соседний Псков. Когда Ярославовы посланцы вдруг решили посетить Псков, горожане заперлись и не пустили князя в город. Они были убеждены, что тот везет в город оковы и одно его посещение грозит им вечным рабством. Поэтому псковичи тут же заключили союз с рижскими рыцарями. Лучше немцы, чем Ярослав, – таков был их приговор.
Другое доказательство этой северной нелюбви к князю состояло в том, что, когда Ярослав в отместку затеял поход на Псков, сами новгородцы отказались участвовать в этом предприятии и Ярославу пришлось срочно вызывать суздальские полки. Князь не понимал народа, которым взялся управлять, народ платил ему тем же.
Из уже готового похода на Псков ничего не вышло. А союзничество с рыцарями заметил римский Папа, который стал теперь слать в Новгород и Псков грамоты, призывающие граждан подумать об объединении церквей и переходе в латинскую веру. Ни псковичи, ни новгородцы в латинство переходить не хотели, а мир с рыцарями и даже союз зависели от того, насколько часто эти рыцари вторгались в земли, которые горожане считали своими. Если вторгались – мир нарушался.
Ярослав играл на этом, вынуждая горожан идти против рыцарей войной. Выпускать город из своих цепких рук он не собирался. Даже когда горожане, возмущенные его поборами, указали князю дорогу (а сыновья, еще малолетние, бежали из города), княжеские шпионы перехватили письмо к черниговскому Михаилу, которого умоляли принять княжение.
Князь отлично научился управлять городом, регулируя в нем голод и сытость. Горожане, которые голода боялись, вынуждены были возвращаться к ненавистному князю, потому что не видели альтернативы. Точнее, видели: она называлась смерть. Тот же прием Ярослав пробовал применить и для Пскова, но с этим было сложнее, во всяком случае, требовало от князя большего приложения сил.
Насколько самостоятельной была позиция Пскова в то время, можно судить по тому факту, что в войске знаменитого магистра Вольквина часть воинов как раз составляли псковичи. Псковские и немецкие косточки легли в землю во время сражения с литовскими племенами. И Ярослав этой дружбе долгое время не мог помешать.
В южной России самый знаменитый ее князь Мстислав Удалой вскоре после битвы на Калке умер. По легкомысленности и политической недальновидности он в свое время передал право на владение Галицкими землями венгерскому королю. Настоящий наследник этих земель, Данила Галицкий, подрос и стал после смерти Мстислава возвращать свое наследство. Усиления Данилы боялись многие южные князья, включая самого великого киевского, которым тогда был Владимир. Эти князья создали коалицию против Данилы, но тот легко разбил их войска.
Скоро Данила вернулся в родной Галич. Венгерский король в союзе с русскими князьями пытался его оттуда выбить, но союз потерпел поражение. На стороне Данилы бились половцы и поляки. Воспитанный в Польше, Данила считал Польшу такой же отчизной, что и Русь. Он много и успешно сражался плечом к плечу с поляками, участвуя в тамошних усобицах на стороне Конрада Мазовецкого, знаменитого рыцаря-крестоносца.
Войны с венгерским королем велись с переменным успехом, но последний поход венгров оказался для них самоубийственным: «Хляби небесные, по словам летописи, отверзлись на них в горах Карпатских: от сильных дождей ущелья наполнились водою; обозы и конница тонули. Гордый Бела, не теряя бодрости, достиг наконец Галича, в надежде взять его одною угрозою: видя же твердую решительность тамошнего начальника; слыша, что Ляхи и Половцы идут с Даниилом защитить город; приступав к оному несколько раз без успеха и страшась быть жертвою собственного упрямства, он спешил удалиться, гонимый судьбою и войском Данииловым. Множество Венгров погибло в Днестре, который был от дождей в разливе, так что в Галицкой земле осталась пословица: Днестр сыграл злую игру Уграм. Множество их пало от меча Россиян или отдалося в плен, другие умирали от изнурения сил или от болезней».
Однако, вернув Галич, Данила долго еще не мог уладить отношения с местными боярами, которые то и дело переходили на сторону венгров. И только смерть королевича в 1234 году положила этому конец. Теперь Галича никто не смел отобрать у Даниила по праву.
Но тут он имел несчастье вмешаться в распрю между Владимиром Киевским и Михаилом Черниговским. Даниил выступал на стороне великого князя, но жестоко ошибся: Изяслав и Михаил привели такое количество половецкого войска, что противная сторона была разбита. Изяслав воссел в Киеве, а Михаил отнял у Данилы Галич. Изгнаннику пришлось взять от Михаила Перемышль. Впрочем, новый киевский князь долго не усидел, его сменил сперва Владимир Рюрикович, потом уже известный нам Ярослав Всеволодич. Какие рычаги применил северо-восточный князь для того, чтобы занять киевский стол, – загадка до сих пор. Но ради этого стола он бросил Новгород, куда посадил своего юного сына Александра. В историю этот князь вошел под именем Александра Невского.
Но все это было потом. Пока же Ярослав был счастлив приобретением титула великого князя. Так на Руси оказались одновременно два великих князя, которые были братьями: на юге – Ярослав, на северо-востоке – Юрий. Но эта идиллия продолжалась недолго.
Еще в 1229 году яицкие половцы явились на Русь со страшным известием, что с востока снова движутся орды монголов. Но сами монголы появились только осенью 1237 года на Волге. Они пожгли болгарскую столицу, а затем вторглись в Рязанское княжество. По словам летописей, вперед войска они послали чародейку и двух чиновников.
«Владетели Рязанские – Юрий, брат Ингворов, Олег и Роман Ингворовичи, также Пронский и Муромский – сами встретили их на берегу Воронежа и хотели знать намерение Батыево. Татары уже искали в России не друзей, как прежде, но данников и рабов. «Если желаете мира, – говорили Послы, – то десятая часть всего вашего достояния да будет наша».
Князья ответствовали великодушно: «Когда из нас никого в живых не останется, тогда все возьмете», и велели Послам удалиться. Они с таким же требованием поехали к Георгию в Владимир; а Князья Рязанские, дав ему знать, что пришло время крепко стать за отечество и Веру, просили от него помощи. Но Великий Князь, надменный своим могуществом, хотел один управиться с Татарами и, с благородною гордостию отвергнув их требование, предал им Рязань в жертву. Провидение, готовое наказать людей, ослепляет их разум».
Тут историк слегка заблуждается: великий князь Юрий ненавидел соседних рязанцев и мечтал об ослаблении их власти, чтобы распространить свою. Никогда и ни при каких условиях он не согласился бы помочь рязанцам. Не зная, как быть, те сперва послали дары, но дары были отвернуты – требовалось полное подчинение, тогда князья решили биться. Все они погибли. Города рязанской земли были взяты. Люди убиты или уведены в плен. А от самой Рязани осталось горелое место, и потом город возродился несколькими километрами дальше.
Спасся только один из рязанских князей, Ингорь, он тогда находился в Чернигове. Вернувшись, он увидел такую картину: «там, где цвели города и селения, остались единственно кучи пепла и трупов, терзаемых хищными зверями и птицами. Убитые Князья, Воеводы, тысячи достойных витязей лежали рядом на мерзлом ковыле, занесенные снегом. Только изредка показывались люди, которые успели скрыться в лесах и выходили оплакивать гибель отечества. Ингорь, собрав Иереев, с горестными священными песнями предал земле мертвых. Он едва мог найти тело Князя Юрия и привез его в Рязань; а над гробами Феодора Юрьевича, нежной его супруги Евпраксии и сына поставил каменные кресты, на берегу реки Осетра, где стоит ныне славная церковь Николая Заразского».
Батый тем временем уже стоял у Коломны. Горстка князей приняла битву с монголами, но сразу же была смята. Всеволод Юрьевич, который был в этой рати, уцелел и бежал к отцу, а монголы подошли к Москве. Город был сожжен, а младший сын Юрия Владимир взят в плен. Юрий с дружиной ушел на речку Сить, где, по летописным рассказам, собирал новое войско.
Историкам до сих пор непонятно, что делал Юрий на Сити и почему не защищал городов своей земли, предоставив это дело самим горожанам. Во всяком случае, пока он находился на Сити, монголы обложили Владимир, потребовали князя, узнали, что его там нет, и начали приступ. В качестве лучшего средства устрашения они подвели к стенам малолетнего Владимира, показывая, что жизнь брата в руках Всеволода и Мстислава. Те все равно порывались отбить его у монголов. Их не пустили. Город стал обороняться. и скоро был взят. Погибли все дети Юрия, его жена, снохи и внучата. Монголы разграбили Владимир, убили жителей, а потом его сожгли.
После взятия столицы северо-восточной Руси войско Батыя разделилось: «одни пошли к Волжскому Городцу и костромскому Галичу, другие к Ростову и Ярославлю, уже нигде не встречая важного сопротивления. В Феврале месяце они взяли, кроме слобод и погостов, четырнадцать городов Великого Княжения – Переславль, Юрьев, Дмитров – то есть опустошили их, убивая или пленяя жителей».
Юрий в то время так и стоял на Сити, там он и узнал, что вся его семья мертва. Только тогда он решил дать бой монголам. Битва была недолгой, кровопролитной и несчастной для русских. Сам Юрий в ней погиб. Так чего же выжидал он на Сити? Карамзин ответа нам не дает. Но вполне логично предположить, что князь надеялся на своего брата Ярослава. Тот, будучи великим киевским князем, мог прислать ему помощь. Но Ярослав подмогу не прислал. Думается, он замечательно трезво рассчитал, что теперь сможет (предоставив Юрия его судьбе) стать великим князем севера и юга. Это, как показали дальнейшие события, в планы Батыя не входило.
Монголы быстро заняли всю северо-восточную Русь. Только несколько городов им пришлось брать приступом. В основном же большого сопротивления другие города северо-востока и центра не оказали. Монголы небольшими усилиями взяли Тверь, Волоколамск, но две недели осаждали Торжок. Город ожидал помощи с севера, но ее не получил.
Дальше путь монголов должен был идти прямо на Новгород. Но в Новгород они не дошли. «Уже Батый находился в 100 верстах от Новагорода, – пишет Карамзин, – где плоды цветущей, долговременной торговли могли обещать ему богатую добычу; но вдруг – испуганный, как вероятно, лесами и болотами сего края – к радостному изумлению тамошних жителей, обратился назад к Козельску (в Губернии Калужской)».
С тех пор версия непроходимых лесов и болот (а позже распутицы) стала основной для объяснения такого странного поведения вражеского войска. Из книги в книгу кочевали эти леса, болота да весенняя грязь. Верится в это с трудом: конечно, степняков могли пугать леса и болота, а вокруг того же Суздаля болот было немало, но монголов это не остановило. И леса их не испугали. Монголы прекрасно блуждали по этим лесам, пока не обнаружили войско Юрия на Сити.
Нет, причина, скорее всего, заключалась в другом. Новгородским князем был в это время Александр Ярославич, который мог быстро соотнестись с отцом (тот находился в Переяславле), и, видимо, два хитрых и опасливых князя сговорились с монголами о выплате дани. Иначе каким бы еще разумным способом объяснить, почему незавоеванный Новгород и Псков, куда не ступила нога монголов в 1237 году, вдруг по доброй воле платили эту дань и позволяли монгольским баскакам переписывать своих сограждан? Только сговор между Ярославом и Батыем может объяснить эту странность. Князь упредил недовольство, отдав север в рабство на те же пару веков, что и завоеванные территории!
Известно, что города, сдающиеся добровольно и признающие добровольное подчинение, монголы не трогали. Что же касается тех, кто не сдавался, – печальная судьба их известна. Торжок был вырезан и сожжен, такая же судьба досталась и Козельску, прозванному не без основания самими монголами «злым городом». По размерам этот Козельск был меньше Рязани или Владимира, но у него было большое преимущество: князь в городе был малолетним, то есть решение о защите принимали сами жители. Сдаваться они наотрез отказались. И все погибли. Пожалуй, только Торжок и Козельск и были теми городками, о которые споткнулись монголы. Вся остальная северо-восточная Русь пала даже не за год – за считанные месяцы.
Покончив с северо-востоком, монголы двинулись на юг. Но после успешной кампании они вернулись в половецкие степи: отдохнуть да нагулять жирок лошадям. И тут же, стоило монголам отойти, Ярослав Всеволодич явился в обезображенный Владимир, всплакнул на развалинах и присовокупил к титулу великого киевского князя титул великого владимирского.
Великий князь Ярослав II Всеволодович
1238–1247
Ярослав считал, что в беде виноват сам Юрий: вместо того, чтобы укреплять границы и иметь под рукой мощное войско, тот больше занимался украшением храмов, привечал нищих и одаривал монахов. Ярослав, конечно, всплакнул над гробом своего брата, но у него имелись дела поважней.
Как пишет Карамзин, «Ярослав приехал господствовать над развалинами и трупами. В таких обстоятельствах Государь чувствительный мог бы возненавидеть власть; но сей Князь хотел славиться деятельностию ума и твердостию души, а не мягкосердечием. Он смотрел на повсеместное опустошение не для того, чтобы проливать слезы, но чтобы лучшими и скорейшими средствами загладить следы оного. Надлежало собрать людей рассеянных, воздвигнуть города и села из пепла – одним словом, совершенно обновить Государство».
Обновление он начал с погребения тел, чтобы предотвратить заразу. Эпидемии тогда возникали быстро и могли опустошить целые области. Потом он занялся восстановлением порушенного и наведением порядка. Правда, историк замечает, что за всей этой бурной деятельностью Ярослава народ почему-то не замечал, «что Россия уже лишилась главного сокровища государственного: независимости». Не знала она, добавим, кто этому поспособствовал и кому это было выгодно.
Ярослав предпочел покориться, но не сражаться, отсюда и потеря независимости. А могли ли русские князья победить монголов? Может, и не могли, но могли попробовать: хуже все равно бы уже не было. Но чем занимался Ярослав вместо того, чтобы бить монголов? Он «пленил Князя Литовского, освободил Смоленск и посадил на тамошнем престоле Всеволода Мстиславича, Романова внука, княжившего прежде в Новегороде».
Не кажется ли вам, что время и место найдены весьма удачно? Благодарите Карамзина и за замечательно найденную характеристику этого деяния Ярослава: «присоединил славу счастливого воинского подвига». Да уж, бить Миндовга, конечно, было проще, чем бить монголов…
Правда, мечты Ярослава о совмещении двух великокняжеских должностей рассыпались в прах: Киев занял Михаил Черниговский. Но ему недолго пришлось насладиться этим правлением: его собственные земли скоро стали добычей монголов. Чернигов был взят и сожжен.
В 1240 году монголы пошли на Киев. «Внук Чингисхана, именем Мангу, – пишет Карамзин, опираясь на Лаврентьевскую летопись, – был послан осмотреть Киев: увидел его с левой стороны Днепра и, по словам Летописца, не мог надивиться красоте оного. Живописное положение города на крутом берегу величественной реки, блестящие главы многих храмов, в густой зелени садов, – высокая белая стена с ее гордыми вратами и башнями, воздвигнутыми, украшенными художеством Византийским в счастливые дни Великого Ярослава, действительно могли удивить степных варваров. Мангу не отважился идти за Днепр: стал на Трубеже, у городка Песочного (ныне селения Песков), и хотел лестию склонить жителей столицы к подданству.
Битва на Калке, на Сити, пепел Рязани, Владимира, Чернигова и столь многих иных городов, свидетельствовали грозную силу Моголов: дальнейшее упорство казалось бесполезным; но честь народная и великодушие не следуют внушениям боязливого рассудка. Киевляне все еще с гордостию именовали себя старшими и благороднейшими сынами России: им ли было смиренно преклонить выю и требовать цепей, когда другие Россияне, гнушаясь уничижением, охотно гибли в битвах?
Киевляне умертвили Послов Мангухана и кровию их запечатлели свой обет не принимать мира постыдного. Народ был смелее Князя: Михаил Всеволодович, предвидя месть Татар, бежал в Венгрию, вслед за сыном своим. Внук Давида Смоленского, Ростислав Мстиславич, хотел овладеть престолом Киевским; но знаменитый Даниил Галицкий, сведав о том, въехал в Киев и задержал Ростислава как пленника.
Даниил уже знал Моголов: видел, что храбрость малочисленных войск не одолеет столь великой силы, и решился, подобно Михаилу, ехать к Королю Венгерскому, тогда славному богатством и могуществом, в надежде склонить его к ревностному содействию против сих жестоких варваров. Надлежало оставить в столице Вождя искусного и мужественного: Князь не ошибся в выборе, поручив оную Боярину Димитрию.
Скоро вся ужасная сила Батыева, как густая туча, с разных сторон облегла Киев. Скрып бесчисленных телег, рев вельблюдов и волов, ржание коней и свирепый крик неприятелей, по сказанию Летописца, едва дозволяли жителям слышать друг друга в разговорах.
Димитрий бодрствовал и распоряжал хладнокровно. Ему представили одного взятого в плен Татарина, который объявил, что сам Батый стоит под стенами Киева со всеми Воеводами Могольскими; что знатнейшие из них суть Гаюк (сын Великого Хана), Мангу, Байдар (внуки Чингисхановы), Орду, Кадан, Судай-Багадур, победитель Ниучей Китайских, и Бастырь, завоеватель Казанской Болгарии и Княжения Суздальского. Сей пленник сказывал о Батыевой рати единственно то, что ей нет сметы. Но Димитрий не знал страха.
Осада началася приступом к вратам Лятским, к коим примыкали дебри: там стенобитные орудия действовали день и ночь. Наконец рушилась ограда, и Киевляне стали грудью против врагов своих. Начался бой ужасный: «стрелы омрачили воздух; копья трещали и ломались»; мертвых, издыхающих попирали ногами. Долго остервенение не уступало силе; но Татары ввечеру овладели стеною. Еще воины Российские не теряли бодрости; отступили к церкви Десятинной и, ночью укрепив оную тыном, снова ждали неприятеля; а безоружные граждане с драгоценнейшим своим имением заключились в самой церкви.
Такая защита слабая уже не могла спасти города; однако ж не было слова о переговорах: никто не думал молить лютого Батыя о пощаде и милосердии; великодушная смерть казалась и воинам, и гражданам необходимостию, предписанною для них отечеством и Верою. Димитрий, исходя кровию от раны, еще твердою рукою держал свое копие и вымышлял способы затруднить врагам победу.
Утомленные сражением Моголы отдыхали на развалинах стены: утром возобновили оное и сломили бренную ограду Россиян, которые бились с напряжением всех сил, помня, что за ними гроб Св. Владимира и что сия ограда есть уже последняя для их свободы. Варвары достигли храма Богоматери, но устлали путь своими трупами; схватили мужественного Димитрия и привели к Батыю. Сей грозный завоеватель, не имея понятия о добродетелях человеколюбия, умел ценить храбрость необыкновенную и с видом гордого удовольствия сказал Воеводе Российскому: «Дарую тебе жизнь!» Димитрий принял дар, ибо еще мог быть полезен для отечества.
Моголы несколько дней торжествовали победу ужасами разрушения, истреблением людей и всех плодов долговременного гражданского образования. Древний Киев исчез, и навеки: ибо сия, некогда знаменитая столица, мать градов Российских, в XIV и в XV веке представляла еще развалины; в самое наше время существует единственно тень ее прежнего величия. Напрасно любопытный путешественник ищет там памятников, священных для Россиян: где гроб Ольгин? где кости Св. Владимира? Батый не пощадил и самых могил: варвары давили ногами черепы наших древних Князей».
Монголы двинулись на свободные земли Галиции. Великий киевский князь Данила тогда в отчаянии искал войска, чтобы отразить удары завоевателей. Он умолял о помощи венгерского короля, поляков, дошел до самого Папы. А в это время монголы уничтожали его землю, где изо всех сил сопротивлялись немногочисленные воины.
Монголы уже научились брать города, у них имелись лишь проблемы со взятием крепостей. Таковых на северо-востоке почти не было, а в Галиции имелось несколько. Крупные города в этом плане были укреплены хуже, и одни пали из-за особенностей стен, другие из-за неопытности защитников, которые поверили монголам и сдавались, не понимая, что пощады не будет. Один только Данилов город Кременец так и не сдался, но тут огромная благодарность воеводе Дмитру, которого монголы таскали за собой. Дмитр и показал защитникам хитростью, что сдаваться нельзя. Он знал, что город может выстоять.
Город и выстоял. Монголы бросили бессмысленную осаду и обтекли его, так и оставив независимым на покоренной земле. Этот же воевода, которого обласкал Батый, успешно нашел нового для монголов врага – венгров, объяснив популярно, что русских он уже завоевал, а вот угры – источник зла. И часть батыева войска втекла в пределы Венгрии. Тут-то Бела, венгерский король, и вспомнил Данилу Галицкого, который предлагал объединиться и бить врага совместными усилиями. Бела тогда отказал. Теперь он, наверно, глубоко сожалел. Но время было упущено.
А сам Данила так нигде и не получил помощи. Его собственная земля была разорена, благо, что спаслась его семья – жена с детьми успела бежать к Конраду Мазовецкому.
Когда стало ясно, что Батый вышел из Венгрии и ушел на восток, Данила поспешил на родину. Картина, которую он увидел, мало чем отличалась от зрелища, созерцаемого Ярославом. Он взялся за восстановление городов, поскольку теперь знал: нужны сильные крепости. Там, где мог, он возводил укрепления. В отличие от Ярослава, наказывающего своих князей за неповиновение монголам, Данила наказывал князей, которые жаждали покориться. Он навел порядок в пожженной земле, лишив коллаборационистов владений.
В то время, как Данила мучительно думал, как отвоевать свою землю у монголов, на северо-востоке происходило нечто совсем иное. Якобы независимый Новгород, в котором сидел сын Ярослава Александр, начал войны с немецким рыцарским орденом. Очень, прямо скажем, удачно выбранное время! Не успела батыева рать пройтись по литовским и польским землям (хорошо, что там не закрепившись), побила тех же рыцарей, как Александр Ярославич направил на рыцарей свой меч.
Интересное совпадение, не правда ли? Скорее всего, он как раз и рассуждал, что ослабленных рыцарей будет проще вовсе изгнать с берегов Балтики.
«В сие время был Магистром Ливонским некто Андрей Вельвен, – пишет историк, – муж опытный и добрый сподвижник Германа Зальцы. Желая, может быть, прекратить взаимные неудовольствия Ливонских Рыцарей и Новогородцев, он имел свидание с юным Александром: удивился его красоте, разуму, благородству и, возвратясь в Ригу, говорил, по словам нашего Летописца: «Я прошел многие страны, знаю свет, людей и государей, но видел и слушал Александра Новогородского с изумлением». Сей юный Князь скоро имел случай важным подвигом возвеличить свою добрую славу».
Каким образом Александр Ярославич оправдал надежды магистра Вельвена, всем известно из школьной программы. В тот самый год, когда монголы крушили Киев, и в то самое почти время Александр Ярославич бился со шведским военно-торговым десантом Биргера, который вздумал укрепиться на Ладоге. Однако про появление шведов Александра предупредили союзные новгородцам ижорцы. Александр выступил и застал шведов врасплох. Десант был уничтожен. Такова вкратце история этой битвы, за которую, как принято считать, Александр получил свое имя.
Странно, правда, что историк приводит имя шведского воеводы – Спиридон (именно так записано и во всех тогдашних летописях), после чего национальный состав «шведов» начинает вызывать некоторое сомнение. Ведь был же русский князь Вячко, который со всей дружиной (русской, вероятно) сражался на стороне немецких рыцарей и был убит русскими воинами? Зато самого Биргера, как выяснили историки, которому Александр якобы нанес на лицо шрам, в этом шведском плавании к русским берегам не было.
После осмысления таких несоответствий стоит крепко призадуматься. Не из той ли они области, что и видение ижорца Пелугия, который сообщил Александру загодя о шведском десанте и созерцал кроме того лучезарных витязей Бориса и Глеба? Так что по вопросу, была ли на самом деле невская битва, а если была, то каковы ее масштабы, историки спорят и сегодня. Карамзин свято верил, что была. Верил он и во вторую битву Александра (за нее тот почему-то никакого дополнительного прозвища не получил, а ведь как хорошо бы смотрелось – Александр Невский-Ледовый!).
Вторая битва, по летописи, случилась уже в 1242 году. В этот год Данила Галицкий плакал над сожженной своей землей и клялся отомстить врагу. Глаза Александра были сухими. Более того, он почему-то годом ранее оставил Новгород, допустил, чтобы Псков открыл ворота немцам, а сам пребывал в Переяславле. Только очередное посольство новгородцев вернуло его на новгородский стол. Но и тогда помочь соседям-псковичам он не собирался. Странно? В Новгороде сидел Андрей, брат Александра, который тоже как-то не спешил помогать соседнему Пскову.
И мне кажется, что причина проста: Псков сам впустил рыцарей. Разбитые у Изборска псковичи заключили с рыцарями своего рода соглашение. Летописи, конечно, сообщают, что ворота немцам открыли предатели, и даже называют их имена, но такие замечания – скорее, факт, что в городе по «немецкому вопросу» имелись разногласия. Недалеко было еще то время, когда горожане ходили с магистром на Литву и умирали тоже рядом. У новгородцев было больше причин враждовать с рыцарями: те посягали на земли, которые Новгород считал родными (далековата, правда, была эта их родина – на берегу Финского залива). И только когда рыцари стали там строить свою крепостцу, новгородцы взмолились о помощи.
Но Александр не прибыл, пока к нему не явился сам новгородский архиепископ. Вот ведь княжеская гордыня! Зачем же его звали? Псков поминался в этом приглашении только отчасти. Новгород больше переживал, что в чудских землях стали грабить купцов, а это прямой убыток. То ли Андрей сам справиться не мог, то ли требовалось привести дополнительное войско, но явился Невский и все наладил.
Сначала он отправился не в Псков, как можно было бы предположить, а на Финский залив, где, если верить немецким хроникам, его войско занималось, кроме войны с рыцарями, более насущной проблемой – грабило и насиловало чудь. И вот в этом походе Александр вдруг вспомнил, что в Пскове тоже немцы, и пошел выбивать их оттуда, а потом, отправив пленных в Новгород, направился в Ливонию, где занялся точно тем же, чем занимался в чудской земле, то есть грабежом. И посреди этого разбойного княжеского гуляния по Ливонии его настигло известие о высланном для борьбы с живодером рыцарском отряде. Его-то он и разбил где-то на берегу Чудского озера – не то у Вороньего камня, не то у Вороньего острова, точных координат места до сих пор никто не знает, ищут.
«Еще зима продолжалась тогда в апреле месяце, – пишет Карамзин, – и войско могло безопасно действовать на твердом льду. Немцы острою колонною врезались в наши ряды; но мужественный Князь, ударив на неприятелей сбоку, замешал их; сломил, истреблял Немцев и гнал Чудь до самого темного вечера. 400 Рыцарей пали от наших мечей; пятьдесят были взяты в плен, и в том числе один, который в надменности своей хотел пленить самого Александра; тела Чуди лежали на семи верстах.
Изумленный сим бедствием, магистр Ордена с трепетом ожидал Александра под стенами Риги и спешил отправить посольство в Данию, моля Короля спасти Рижскую Богоматерь от неверных, жестоких Россиян; но храбрый Князь, довольный ужасом Немцев, вложил меч в ножны и возвратился в город Псков. Немецкие пленники, потупив глаза в землю, шли в своей Рыцарской одежде за нашими всадниками. Духовенство встретило Героя со крестами и с песнями священными, славя Бога и Александра; народ стремился к нему толпами, именуя его отцем и спасителем.
Счастливый делом своим и радостию общею, сей добрый Князь пролил слезы и с чувствительностию сказал гражданам: «О Псковитяне! Если забудете Александра; если самые отдаленные потомки мои не найдут у вас верного пристанища в злополучии: то вы будете примером неблагодарности!»
Новогородцы радовались не менее Псковитян, и скоро послы Ордена заключили с ним мир, разменялись пленными и возвратили псковских аманатов, отказавшись не только от Луги и Водской области, но уступив Александру и знатную часть Летгаллии».
Тут трудно поверить многому – и в конец апреля со льдом на озере (5 апреля – это по старому стилю, да еще приплюсуйте корректировку на XIII век, и уж если монголы боялись распутицы в конце февраля, то распутица в апреле должна была идти полным ходом), и в 400 убитых рыцарей, и в то, что они зачем-то бежали по льду, и в слова самого Александра с его непомерной гордыней.
Скорее уж можно поверить, что с немцами справился сторожевой отряд князя Андрея (именно для этого он и был посажен в засаду). Но Андрею никакой славы не досталось, а почему – станет ясно позднее. Зато Александру с удовольствием приписывали еще много деяний. Он и Литву разбил чудесным образом спустя еще год (с этим не справился Ярослав) семь раз за один день, и стал побратимом сына Батыя Сартака… И кроток был, и к власти не рвался, то есть чудесным был князем, каких в его время и не существовало вовсе.
Но Александр все же существовал на периферии Руси, а Русь была там, где стольный город Владимир. Ярослав добился этого Владимира (правда, Киев теперь был не Ярославов, ну да что о нем – он разрушен, нет Киева). Карамзин ставил Ярославу в заслугу, что тот спас отечество от разорения. Но он нигде не говорит, что не спас от рабства. Напротив: «Ослушание казалось Ярославу неблагоразумием в тогдашних обстоятельствах России, изнуренной, безлюдной, полной развалин и гробов: презирая собственную личную опасность, Великий Князь отправился со многими Боярами в стан Батыев, а сына своего, юного Константина, послал в Татарию к Великому Хану Октаю, который в сие время, празднуя блестящие завоевания Моголов в Китае и в Европе, угощал всех старейшин народа. Никогда, по сказанию Историка Татарского, мир не видал праздника столь роскошного, ибо число гостей было несметно.
Батый принял Ярослава с уважением и назвал главою всех Князей Российских, отдав ему Киев (откуда Михаил уехал в Чернигов). Так Государи наши торжественно отреклись от прав народа независимого и склонили выю под иго варваров. Поступок Ярослава служил примером для Удельных Князей Суздальских: Владимир Константинович, юный Борис Василькович, Василий Всеволодович (внук Константинов) также били челом надменному Батыю, чтобы мирно господствовать в областях своих».
Это сказано спокойно, трезво, без восхваления – но умный поймет. Вторая поездка Ярослава по тому же вопросу в Орду оказалась для него последней: князя отравили, несмотря на то, что он старательно исполнял свои функции. Карамзин в отравление не верил. О монголах он был странного мнения: яд – оружие слабых, говорил он, если бы хотели убить, убили бы мечом. Мы знаем, что отравление было излюбленным способом в Орде лишить человека жизни. И слабость или сила тут ни при чем. А вызвать опасение у новых хозяев можно было легко – и открытым протестом, и неурядицами в своей земле, и оговором, и просто тем, что конкретный князь слишком усилился.
Позиция в Орде относительно местных князей была проста: держать в страхе и неуверенности в будущем. Монголы были хорошо осведомлены о поступках местных князей. Стоило Михаилу поехать к королю Беле на предмет договора об избавлении от ига, как его тут же по возвращении затребовали в Орду, где затоптали насмерть перед толпой перепуганных русских бояр. Такие рассказы, привозимые очевидцами из Орды, вряд ли внушали мир и покой тем, кто вынужден был туда ехать.
В одно примерно время с Ярославом в Орду призвали и Данилу Галицкого. Он считался киевским князем и должен был держать ответ за всю южную Русь. Данила съездил, и довольно успешно. Батый показывал, как рад его приезду, поил кумысом и вином, всячески демонстрируя, какую оказывает честь. Бедняга Даниил, вернувшись из Орды, только и мог сказать: «Злее злого честь татарская». Он решил бороться с монголами до конца. Отстроенные им городки внушали надежду. Венгерский Бела даже стал заискивать перед князем, искать с ним союза против монголов, на что, наверно, Даниилу приходилось только горько усмехаться – раньше бы на десяток лет…
Папа неожиданно тоже оценил упорство Данилы, венчал его на киевское княжение латинской короной и нарек королем Руси. Правда, для этого Данилу пришлось принять католичество. Он надеялся, что, как король и католик, может рассчитывать на военную помощь. Рыцари, добывающие гроб Господен, вполне могли с тем же успехом добывать славу, уничтожая монголов!
Но Данила не понимал папской политики. Войско он не получил. Тогда, сняв корону и вернувшись в православие, он снова стал простым великим князем. Но такое признание испугало ханов в Орде. На южную Русь было отправлено новое войско. Причина имелась: уплата дани была проблематичной. Посланное войско не то что дани не получило, но и вовсе было разбито.
Это переполнило чашу терпения. В Галицию послали очень сильный, хотя и ограниченный контингент. Первые же стычки показали, что каратели будут беспощадны. Города не подвели Данилу, они выдерживали натиск. Но его предупредили, что любое сопротивление приведет к тактике выжженной земли. Данилу поставили перед выбором: либо он сносит своими руками все укрепления, либо Галиции больше не будет.
Данила не хотел рисковать своей землей и жизнями людей. Он срыл укрепления. Дань стала идти исправно. Но вскоре после этого он слег и больше не вставал. Такого позора, в отличие от Ярослава, он пережить не смог.
Великий князь Александр Невский
1247–1263
А на северо-востоке после смерти Ярослава встал вопрос, кто из князей получит ярлык на великое владимирское княжение. Сначала этой чести удостоился Святослав, последний из Всеволодичей. Но Батый желал видеть в Орде Александра Ярославича. Тот, как мог, оттягивал эту поездку. Он хорошо понимал, чем она может обернуться, и только неоднократные напоминания из Орды заставили его решиться. Поехал он вместе с Андреем. В их отсутствие младший Ярославич, Михаил по прозванию Храбрый, сидевший в крошечном московском уделе, выгнал Святослава со стола и сам попробовал там утвердиться, но вскоре погиб в одной из стычек с литовцами.
Между тем Александр удостоился в Орде всяческих похвал и вернулся на родину с ярлыком. Дядя Святослав, только-только вознадеявшийся, что все уладилось, был ошеломлен. Он пробовал ездить к Сартаку (сменившему Батыя) и требовать возвращения ярлыка, но справедливость для него не восторжествовала. Великим князем считался Александр.
Князь исправно выполнял требования Орды. Он провел, как и его отец, перепись населения, чтобы было легче обложить его налогами, всячески защищал сборщиков дани баксаков, которых народ люто ненавидел, и если в государстве кто-то выказывал неповиновение – уничтожал очаг инакомыслия.
Его брат Андрей, женатый на дочке Данилы Галицкого, был совсем другим человеком. Пылкий и отважный, он не желал помогать монголам и мечтал их истребить. Так что, когда в его княжество пришли баскаки, дани он не дал. А поняв, что как князь ничего сделать не сможет, никого не защитит, он бежал сначала в Новгород (горожане его не приняли), затем в Псков (город его с радостью взял). Посланная следом неврюева рать зверствовала на оставленных князем землях. Его искали, пытались схватить, но не достали.
Карамзин об этом не упоминает, но в 1252 году ярлык на великое княжение получил не Александр, а Андрей. Пример непослушания Данилы Галицкого был для него, вероятно, образцом поведения честного человека. Из Пскова (ордынцы пообещали, что город сотрут с лица земли) он вместе с семьей отправился в Швецию, переждать бурю. Александр же получил ярлык и торжественно въехал во Владимир. В Новгороде вместо себя он посадил сына Василия.
В 1257 году Александру снова пришлось ехать на утверждение в должности: место Сартака в Орде занял Берке, который в отличие от своего предшественника был мусульманином. Но и при Берке Александр получил ярлык. Практически одновременно с возвращением из Орды началась перепись в Суздали, Рязани, Муроме. Хозяева требовали, чтобы данью был обложен и Новгород. Александр не сопротивлялся, напротив, он, в другой раз вернувшись из Орды, убеждал новгородцев смириться, дать себя переписать и платить. Новгородцы возражали. Когда о повиновении заговорил Посадник, народ растерзал его на части. Но самих ордынцев не тронули. Наградив дарами, их поскорее выпроводили из города. Против выступил и сын Александра Василий. Он отказался от новгородского стола и перебрался в Псков.
«Великий Князь, негодуя на ослушного сына, – пишет Карамзин, – велел схватить его во Пскове и под стражею отвезти в Суздальскую землю; а Бояр, наставников Василиевых, казнил без милосердия. Некоторые были ослеплены, другим обрезали нос: казнь жестокая; но современники признавали ее справедливою, и самый народ считал их виновными, ибо они возмутили сына против отца: столь власть родительская казалась священною!»
Князь с трепетом ожидал известий из Орды. И дождался: на город шла рать, посланная покарать за неповиновение. Услышав о войске, новгородцы согласились переписаться и платить эту чертову дань. Александр был доволен. Он тут же сообщил монголам, что граждане изъявили добрую волю.
«Чиновники их, Беркай и Касачик, с женами и со многими товарищами явились на берегах Волхова для переписи людей, – рассказывает историк, – и начали было уже собирать дань в окрестностях столицы, но столь наглым и для бедных утеснительным образом, что граждане, сведав о том, вдруг переменили мысли.
Сделалось волнение: чиновники Могольские требовали стражи для своей безопасности. Александр приставил к ним Посадникова сына и Боярских детей, чтобы они днем и ночью стерегли их домы. Мятеж не утихал. Бояре советовали народу исполнить волю Княжескую, а народ не хотел слышать о дани и собирался вокруг Софийской церкви, желая умереть за честь и свободу, ибо разнесся слух, что Татары и сообщники их намерены с двух сторон ударить на город.
Наконец Александр прибегнул к последнему средству: выехал из дворца с Могольскими чиновниками, объявив, что он предает мятежных граждан гневу Хана и несчастной судьбе их, навсегда расстается с ними и едет в Владимир.
Народ поколебался: Бояре воспользовались сим расположением, чтобы склонить его упорную выю под ненавистное ему иго, действуя, как говорит летописец, согласно с своими личными выгодами. Дань поголовная, требуемая Моголами, угнетала скудных, а не богатых людей, будучи для всех равная; бедствие же войны отчаянной страшило последних гораздо более, нежели первых. И так народ покорился, с условием, кажется, не иметь дела с Баскаками и доставлять определенное количество серебра прямо в Орду или чрез Великих Князей.
Моголы ездили из улицы в улицу, переписывая домы; безмолвие и скорбь царствовали в городе. Бояре еще могли утешаться своею знатностию и роскошным избытком: добрые, простые граждане, утратив народную честь, лишились своего лучшего достояния. – Вельможи Татарские, распорядив налоги, удалились».
Распорядившись судьбой Новгорода, Александр отбыл во Владимир, а в Новгороде посадил другого сына, послушного Дмитрия. Что же касается переписи и мер для устройства власти, то одновременно с переписью начались особые ухаживания ордынских владык за православной церковью. Церковь, как и князей, тоже нужно было поставить в правильное русло. Эти два института – княжеский и церковный – должны были блюсти порядок и укрощать дерзкие мысли народа. С чем, признаем, эти институты благополучно и справлялись на протяжении всего периода ига.
Великий князь Василий Ярославич
1272–1276
Сам Александр после назначения новгородской дани прожил совсем недолго. В 1263 году он заболел по дороге из Орды и умер. По поводу его смерти имеются разные мнения. Некоторые считают, что он был отравлен, как и его отец. Карамзин думал, что князь и так уже был немолод, слаб здоровьем и смерть его происходила от естественных причин.
После Александра великим князем был назначен младший брат Ярослава Василий Костромской. Кроме Владимира, великий князь алкал еще и Новгорода. Такой аппетитный кусок было грешно упускать. Но на Новгород имел свои виды сын Невского Дмитрий. Сами новгородцы сговорили себе Дмитрия.
Да не тут-то было. Василий не думал сдаваться. На подмогу ему пришел Святослав Ярославич и начал опустошать новгородские волости по Волге. Новгородцам, конечно, хотелось иметь в князьях героя Ракверовской битвы, но Василий применил уже отлично известные нам приемы: перекрыл Торжок. Боясь голода и прочих бед, новгородцы согласились на Василия. В 1275 году он отправился в Орду во второй раз. Теперь он вернулся оттуда с предписанием провести новую перепись: «Народ, уже начиная привыкать к рабству, сносил терпеливо свое уничижение», – добавляет историк.
Впрочем, не все желали сносить уничижение. Сын Данилы Галицкого Лев разработал остроумный план, как бить врага его же руками. У Льва были тяжелые отношения с литовцами, и он не нашел ничего лучшего, чем позвать ханов в поход против последних. Тройден был прежде союзником Льва, но вдруг изменил ему и захватил его города, жестоко расправившись с жителями. Монголы не отказались. И вот соединенное войско князей смоленских и брянских и кочевников пошло на Литву.
Ничего хорошего из похода не вышло: князья перессорились, до Литвы не добрались, а рассерженные монголы на обратной дороге разорили их собственные владения. Тройден тем временем заключил со Львом мир.
Но неудачный поход монголам покоя не давал. Теперь уже монголы потребовали, чтобы Лев шел бить с ними Тройдена. Лев пошел, куда ему было деваться? Но для себя понял: руками врагов уничтожать других своих врагов не стоит – неизвестно, что из этого получится. Северо-восточные князья такими нравственными переживаниями не маялись: они при нужде тут же звали безотказных монгольских карателей, а те, в свою очередь, требовали русских войск для участия в своих походах.
Великий князь Димитрий Александрович
1276–1294
После Василия в 1276 году почти на 20 лет к власти пришел тот самый Ракверовский герой, о котором Карамзин замечает следующими словами: «к несчастию подданных и своему, к стыду века и крови Героя Невского». Новгородцы, которые и прежде его хотели, были довольны, поскольку исполнялось (по Карамзину) древнее правило: «Глава России есть и Глава Новагорода».
Откуда он почерпнул эту мысль, останется на его совести, разве что из времен Ярослава Мудрого, который, будучи киевским князем, считался одновременно и новгородским, но правил-таки через посадника.
Тут же ханы вытребовали русские войска в Орду и использовали русских целых три года для своих завоевательных походов на Кавказ (против ясов) и в Болгарию. Князья не оказывались щепетильными: они ходили. Дмитрий же, которого новгородцы прежде так жаждали иметь у себя, рассорился с горожанами по вопросам владения (он права не имел ничем не оговоренным в списке владеть на этой земле), ушел во Владимир и стал собирать войско против горожан.
Горожане дрожали: их собственный князь разгромил и пожег все, что мог, на Шелони. Ожидали, что он вот-вот ворвется в город и предаст его разорению. Только церкви удалось остановить карающую княжескую руку. Новогородцы этот случай запомнили. И боялись повторения.
А тут еще случилась и общекняжеская склока. Младший брат Дмитрия Андрей поехал в Орду и испросил ярлык на великое княжение для себя. Ему – выдали. Андрей вернулся с надеждой, что станет великим князем. Это Дмитрия оскорбило. А теперь брат созвал подвластных ему удельных князей и решил выгнать старшего из владимирского владения. С князьями на Русь шло испрошенное для утверждения ярлычного права монгольское войско. Разорялось все, что можно разорить.
Дмитрий перепугался и бежал в Новгород. Но новгородцы его не пустили. Они не забыли пылающих жилищ и полей на Шелони. Не слушая оправданий, они призвали на свой стол Андрея. Когда монгольские войска ушли, думая, что ситуация разрешена, Дмитрий стал собирать полки. Андрей снова отправился в Орду и вернулся с новым войском.
За это время Дмитрий уже успел заключить с противными ему князьями мир на всей их воле и клятвенно отказался от Новгорода. Но Андрея это не остановило: монголы проутюжили всю Суздальскую землю. Дмитрий бежал в другую часть Орды – к Ногаю (ногаева Орда занимала весь юг Руси – от Черного моря до Дуная). Жалоба Дмитрия была рассмотрена и удовлетворена: Ногай выдал ему ярлык и согласовал это с ханом в Сарае Тудан-Мангу.
Теперь уже Андрей оказался лишенным великого княжения. Он вынужден был отказаться от Новгорода. «Сей Князь городецкий, – пишет Карамзин, – жив два года спокойно, призвал к себе какого-то Царевича из Орды и начал явно готовиться к важным неприятельским действиям. Великий Князь предупредил их: соединился с Удельными Владетелями, выгнал Царевича и пленил Бояр Андреевых.
Сие действие могло оскорбить Хана и казалось дерзостию: Ростовцы поступили еще смелее. С неудовольствием смотря на множество Татар, привлекаемых к ним корыстолюбием и хотевших быть во всем господами, они положили на вече изгнать сих беспокойных гостей и [в 1289 г. ] разграбили их имение. Владетель Ростовский, Димитрий Борисович, сват Великого Князя, немедленно послал в Орду брата своего Константина, чтобы оправдать народ или себя, и Хан на сей раз не вступился за обиженных Татар: чему были причиною или дары Княжеские, или тогдашние внутренние неустройства в Орде. Ногай более и более стеснял власть Ханскую: наконец [в 1291 г. ] умертвил Телебугу и возвел на престол его брата, именем Тохту. К несчастию, Россия не могла еще воспользоваться сими междоусобиями ее тиранов, согласных в желании угнетать оную».
Но на этом история вражды не завершилась. Андрей тоже отправился к Ногаю и изложил свою версию событий. Ногай задумался и отправил свое войско теперь уже на Дмитрия. Снова запылали города и села. «Муром, Суздаль, Владимир, Юрьев, Переславль, Углич, Коломна, Москва, Дмитров, Можайск и еще несколько других городов были ими взяты как неприятельские, люди пленены, жены и девицы обруганы».
Сам Дмитрий бежал к своему зятю князю Довмонту в Псков. Псковичи его приняли. Тем временем монголы подошли к Твери, но стало ясно, что город будет обороняться. Это изменило планы: войско повернуло к Новгороду, и новгородцы тут же послали сказать, что в военном утверждении Андрея нет нужды. Монголы повернули коней и ушли из Руси.
Только стоило уйти монголам, как Дмитрий отправился в Переяславль, чтобы собирать войско на брата. Андрей едва его не перехватил. Тому пришлось бежать в Тверь. Михаил тверской взялся вести переговоры между враждующими братьями. Ему удалось каким-то образом установить между ними мир. Но в пылу этой войны Дмитрий изнемог и заболел. Примирения он уже не смог пережить.
Княжеские междоусобицы не только не прекращались, но усугублялись. И, что хуже всего, третейского судью они искали в Орде. «Открылась распря, – рассказывает Карамзин, – дошедшая до вышнего судилища Ханова: сам великий Князь ездил в Орду с своею молодою супругою, чтобы снискать милость Тохты. Посол Ханский, избранный быть миротворцем, созвал Князей в Владимир. Они разделились на две стороны: Михаил Тверской взял Даниилову (Иоанн же находился в Орде; вместо его говорили Бояре Переславские): Феодор Черный и Константин Борисович стояли за Андрея.
Татарин слушал подсудимых с важностию и с гордым видом, но не мог удержать их в пределах надлежащего смирения. Разгоряченные спором Князья и Вельможи взялись было за мечи. Епископы, Владимирский Симеон и Сарский Исмаил, став посреди шумного сонма, не дали братьям резаться между собою. Суд кончился миром, или, лучше сказать, ничем. Посол Ханов взял дары, а Великий Князь, дав слово оставить братьев и племянника в покое, в то же время начал собирать войско, чтобы смирить их как мятежников. Желая воспользоваться отсутствием Иоанна, он хотел завладеть Переславлем, но встретил под Юрьевом сильную рать Тверскую и Московскую: ибо Иоанн, отправляясь к Хану, поручил свою область защите Михаила Ярославича. Вторично вступили в переговоры и вторично заключили мир, который, сверх чаяния, не был нарушен до самой кончины Андреевой».
Однако, когда умер Даниил, его сын Юрий не решился ехать в Переяславль на похороны, поскольку боялся, что за это время Андрей займет его город. Показательная картинка, не правда ли? В это время были также возобновлены княжеские съезды, но не для всей Руси, а только для владимиро-суздальской: в Переяславле «в присутствии Митрополита Максима читали ярлыки, или грамоты Ханские, в коих сей надменный повелитель объявлял свою верховную волю, да наслаждается Великое Княжение тишиною, да пресекутся распри Владетелей и каждый из них да будет доволен тем, что имеет».
Князья, как в древние времена, подтверждали заключение мира и порядок владения. Правда, в этих съездах «не участвовали ни Рязанские, ни Смоленские, ни другие Владетели». Отсюда можно понять, что речь шла о тяжбах внутри одной ветви сильно расплодившейся семьи.
Великий князь Михаил Ярославич
1304–1319
Стоило умереть Андрею, как возникла новая распря – теперь между Михаилом Тверским и Юрием Московским. По существующим правовым нормам Михаил Ярославич считался старшим в роду и должен был занять великое княжение. Современники были настолько в этом уверены, что поспешили принести ему поздравления и изъявления покорности. Новгородцы тоже признали его своим князем.
Но на место великого князя претендовал и Юрий Данилович. Их спор зашел так далеко, что оба поехали судиться в Орду. Жители Руси ожидали решения дела. А пока даже новгородцы отказались пустить михаиловых наместников, предложив им дождаться, когда князь привезет грамоту (ярлык).
По всей земле было неспокойно, вспыхивали восстания, князья дрались между собой. Только через пару месяцев, когда Михиал вернулся с ярлыком, все успокоилось. Но только не князь Юрий Московский. О нем Карамзин записал следующее: «Георгий по качествам черной души своей заслужил всеобщую ненависть и, едва утвердясь на престоле наследственном, гнусным делом изъявил презрение к святейшим законам человечества. Мы говорили о несчастной судьбе Рязанского Владетеля, Константина, плененного Даниилом: он шесть лет томился в неволе; Княжение его, лишенное Главы, зависело некоторым образом от Московского. Георгий велел умертвить Константина, считая сие злодейство нужным для беспрекословного господства над Рязанью, и весьма ошибся: ибо сын убиенного, Ярослав, под защитою Хана спокойно наследовал престол отеческий как Владетель независимый, оставив в добычу Георгию из городов своих одну Коломну.
Самые меньшие братья Георгиевы, дотоле служив ему верно, не могли с ним ужиться в согласии. Двое из них, Александр и Борис Данииловичи, уехали в Тверь, без сомнения недовольные его жестокостию».
Юрий был властолюбив и завистлив. То, что дядя получил ярлык и спокойно живет в Твери, его не устраивало. Михаил, конечно, тоже не был ангелом. Он, как и прежние великие князья, враждовал с новгородцами и тоже пытался морить их голодом, но изощренная жестокость ему претила. Он и не думал, что сам столкнется с подобным. В 1312 году умер ордынский хан, и Михаил должен был ехать на продление своего ярлыка. Он думал, что уезжает на пару месяцев, но прожил там несколько лет.
Новгородцам столь долгое отсутствие князя не нравилось, они не желали управляться через наместников и хотели иметь собственного живого князя. Юрий между тем распускал слухи, как старательно Михаил пресмыкается перед ханом. Он засылал в Новгород своих людей бунтовать народ, и был случай, когда горожане перешли на его сторону и собрались идти на Михаила войной. Юрий стал новгородским князем.
Слухи в чем-то были верны: Михаил действительно жаловался на Юрия хану. И того позвали в Орду, чтобы получить ответ. Оставив Новгород на брата Афанасия, Юрий собрался в дорогу. Но Михаил уже возвращался – с ярлыком и монгольской конницей, которую пустил на Новгород, предавший его.
«Переговоров не было, – пишет Карамзин, – [10 февраля 1316 г. ], вступили в бой, жестокий, хотя и неравный. Никогда Новогородцы не изъявляли более мужества; чиновники и Бояре находились впереди; купцы сражались как Герои. Множество их легло на месте; остаток заключился в Торжке, и Михаил, как победитель, велел объявить, чтобы Новогородцы выдали ему Князей Афанасия и Феодора Ржевского, если хотят мира. Слабые числом, обагренные кровию, своею и чуждою, они единодушно ответствовали: «Умрем за Святую Софию и за Афанасия; честь всего дороже»».
Михаил требовал по крайней мере одного Феодора Ржевского: многие и того не хотели; наконец уступили необходимости и еще обязались заплатить Великому Князю знатное количество серебра. Некоторые из Бояр Новогородских вместе с Князем Афанасием остались аманатами в руках победителя; другие отдали ему все, что имели: коней, оружие, деньги».
Но мир не был прочным. Новгородцы стали готовиться к войне. Город они укрепили, из пригородов затребовали ополченцев. Князь испугался: «Он стоял несколько времени близ города, решился отступить и вздумал, к несчастию, идти назад ближайшею дорогою, сквозь леса дремучие. Там войско его между озерами и болотами тщетно искало пути удобного. Кони, люди падали мертвые от усталости и голода; воины сдирали кожу с щитов своих, чтобы питаться ею. Надлежало бросить или сжечь обозы. Князь вышел наконец из сих мрачных пустынь с одною пехотою, изнуренною и почти безоружною». Впрочем, заложников он все же удержал.
Юрий же три года прожил в Орде, очень близко сошелся с ханом Узбеком, женился на его сестре. Возвращаясь с молодой женой на Русь, он горел только одним желанием: сокрушить Тверь и Михаила. С ним шла монгольская рать Кавдыгая. Михаил, узнав о перемене счастья, за великокняжескую должность цепляться не стал, просил только не трогать Тверь и отпустить монголов назад.
В ответ Юрий пожег все Тверское княжество. Вот этого Михаил не стерпел: он созвал совет из бояр и духовенства и просил рассудить по справедливости, кто нарушает право – он или Юрий. Совет обвинил Юрия. Переговоры ничего не дали: Юрий шел добивать Тверь. Михаил выставил войско против объединенных полков Юрия, монголов и мордвы. Победил Михаил. Юрий бежал, а его молодая жена попала в плен. Эта жена и стала причиной дальнейшей беды.
Пока Михаил составлял грамоту и предлагал Юрию ехать в Орду, чтобы решить разом их спор, молодая Кончака умерла в Твери. Юрий тут же обвинил дядю в убийстве. В Орду они поехали порознь. Михаила задержали дела, и он послал сначала своего сына Константина. Но что мог сказать Узбеку 12-летний мальчик? Узбек был разъярен смертью сестры и поверил Юрию.
Когда Михаил приехал, судьба его была уже давно решена. Михаила забили до смерти и вырезали сердце. Труп бросили у шатра. Юрий был доволен. Противник устранен. Но даже Кавдыгай, увидев, как равнодушен князь к виду мертвого тела своего дяди, сказал ему: «Он твой дядя: оставишь ли труп его на поругание?» Летописец замечает, что труп прикрыл своей одеждой слуга Юрия.
Великие князья Георгий Даниилович, Димитрий и Александр Михайловичи
1319–1328
С ярлыком на княжение Юрий вернулся на родину. С собой он также вез тело дяди и взятых в заложники Константина Михайловича и тверских бояр. Весть окрасила Тверь в цвета траура. Сыновья Михаила Дмитрий и Александр просили Юрия отдать им тело отца для погребения, на что тот согласился, но потребовал в обмен тело своей Кончаки. Обмен состоялся, но тверские бояре и Константин остались в заложниках. Дмитрий Михайлович мечтал их освободить. Похоронив отца, он занялся переговорами с Юрием, обещал дать полный отказ от претензий на великое княжение и 2000 рублей в придачу как выкуп за заложников.
Юрий согласился, но был обманут. Как только смог, Дмитрий поехал в Орду и привез ярлык на великое княжение. Юрий был в ярости. Напрасно он взывал к совести новгородцев – те не дали ему войска. Юрий с малой дружиной отправился к Владимиру, но по дороге едва не попал в засаду и в страхе бежал во Псков. Там его приняли как сына Александра Невского, но войска тоже не дали.
Юрий снова отправился в Новгород. С новгородцами он ходил на чудь и корелу, заключил мир с королем Магнусом и установил границу между государствами. Он был неплохим новгородским князем, деятельным и трудолюбивым. Но мысль о великом княжении прочно засела в его голове.
Так что, разобравшись с новгородскими делами, он опять поехал в Орду! Здесь он и столкнулся лицом к лицу с сыном убитого Михаила. Дмитрий долго не размышлял. Увидев своего врага, он вытащил клинок и вонзил в Юрия. Десять месяцев хан держал в Орде Дмитрия. И когда все думали, что месть русского князя будет прощена, он приказал его убить. Но в то же время ярлык на великое княжение Владимирское он отдал брату Дмитрия Александру.
На правление этого князя приходится, пожалуй, одна из черных страниц истории. В 1327 году вслед за дарованием великого княжения на Руси появилась конница Шевкала. Стали ходить слухи, что этот Шевкал «намерен обратить Россиян в Магометанскую Веру, убить Князя Александра с братьями, сесть на его престоле и все города наши раздать своим Вельможам. Говорили, что он воспользуется праздником Успения, к коему собралось в Тверь множество усердных Христиан, и что Моголы умертвят их всех до единого».
Карамзин говорит, что слухи были, конечно, неосновательны, поскольку противоречили как политике хана, так и численности шевкалова войска, но после этих ордынских смертей поверить можно было во все. Поверил в будущий кошмар и сам Александр. Он взбунтовал людей и поднял их на ничего не подозревающее монгольское войско.
«Сеча была ужасна, – пишет Карамзин. – От восхода солнечного до темного вечера резались на улицах с остервенением необычайным. Уступив превосходству сил, Моголы заключились во дворце; Александр обратил его в пепел, и Шевкал сгорел там с остатком Ханской дружины. К свету не было уже ни одного Татарина живого. Граждане умертвили и купцев Ординских, Сие дело, внушенное отчаянием, изумило Орду. Моголы думали, что вся Россия готова восстать и сокрушить свои цепи; но Россия только трепетала, боясь, чтобы мщение Хана, заслуженное Тверитянами, не коснулось и других ее пределов.
Узбек, пылая гневом, клялся истребить гнездо мятежников; однако ж, действуя осторожно, призвал Иоанна Данииловича Московского, обещал сделать его Великим Князем и, дав ему в помощь 50 000 воинов, предводимых пятью Ханскими темниками, велел идти на Александра, чтобы казнить Россиян Россиянами. К сему многочисленному войску присоединились еще Суздальцы с Владетелем своим, Александром Васильевичем, внуком Андрея Ярославича. Тогда Князь Тверской мог умереть великодушно, или в славной битве, или предав себя одного в руки Моголов, чтобы спасти подданных; но сын Михаилов не имел добродетели отца. Видя грозу, он пекся единственно о собственной безопасности и думал искать убежища в Новегороде. Туда ехали уже Наместники Московские: граждане не хотели об нем слышать.
Между тем Иоанн и Князь Суздальский, верные слуги Узбековой мести, приближались ко Твери, несмотря на глубокие снега и морозы жестокой зимы. Малодушный Александр, оставив свой добрый, несчастный народ, ушел во Псков, а братья его, Константин и Василий, в Ладогу. Началось бедствие. Тверь, Кашин, Торжок были взяты, опустошены со всеми пригородами; жители истреблены огнем и мечем, другие отведены в неволю. Самые Новогородцы едва спаслися от хищности Моголов, дав их послам 1000 рублей и щедро одарив всех Воевод Узбековых.
Хан с нетерпением ожидал вести из России: получив оную, изъявил удовольствие. Дымящиеся развалины Тверских городов и селений казались ему славным памятником Царского гнева, достаточным для обуздания строптивых рабов. В то же время казнив Рязанского Владетеля, Иоанна Ярославича, он посадил его сына, Иоанна Коротопола, на сей кровию отца обагренный престол и, будучи доволен верностию Князя Московского, дал ему самую милостивую грамоту на Великое Княжение, приобретенное бедствием столь многих Россиян».
С этой грамотки и началось возвышение Москвы. Что же касается южной Руси и нарождающейся Литовской Руси, то сведения о них у Карамзина довольно туманны. О первой историк поминает с сожалением так: «Быв некогда лучшим ее достоянием, с половины XIII века они (южные области. – Примеч. авт.) сделались как бы чужды для нашего северного отечества, коего жители брали столь мало участия в судьбе Киевлян, Волынян, Галичан, что Летописцы Суздальские и Новогородские не говорят об ней почти ни слова; а Волынский не доходит до времен, наиболее любопытных важностию происшествий, когда народ бедный, дикий, платив несколько веков дань России и более ста лет умев только грабить, сведал от нас и Немцев действия военного и гражданского искусства, в грозном ополчении выступил из темных лесов на феатр мира и быстрыми завоеваниями основал державу именитую».
Под «державой именитой» Карамзин имеет в виду Литву Гедимина. Он еще знает о борьбе галицко-волынских князей с Литвой за земли юга, но не может сказать точно, когда южная Русь соединилась с Литовской: «Не зная, когда именно Литовцы овладели странами Днепровскими, знаем только, что Киев при Димитрии Донском уже был в их власти (без сомнения и Черниговская область). Таким образом наше отечество утратило, и надолго, свою древнюю столицу, места славных воспоминаний, где оно росло в величии под щитом Олеговым, сведало Бога истинного посредством Св. Владимира, прияло законы от Ярослава Великого и художества от Греков!..»
Сами волынские и галичские князья еще были самостоятельными в первой четверти XIV века, поскольку сохранились латинские грамоты, в которых князь юго-запада именуется « природным Князем и Государем всей Малой России», он обещал «предохранять землю Рыцарей от набега Моголов; употреблял печать Юрия Львовича, своего деда, и жил то во Владимире, то во Львове».
Литовский же князь Гедимин считал себя великим князем литовским и русским, ему удалось проводить такую политику, что монгольские баскаки не переступали черты государства и дани он не платил. При этом так унижаться перед ханами, как поступали владыки Москвы, ему не приходилось. Ради пользы дела и не желая конфликта с немецкими рыцарями, он перешел в латинскую веру, а потом точно так же вернулся к родной. Гедимин был православным. В этом плане Литовская Русь весьма интересное образование: довольно долго в ней считались равноправными обе веры. И жили в ней точно такие же русские князья, что и на юге, и на северо-востоке.
Но для времени Карамзина история южной Руси и Литвы интереса не представляла. Главное действие русской истории для него и его современников разворачивалось вокруг маленького Московского княжества.