Государь, державный великий князь Иоанн III Василиевич
1462–1505
Всея Русь конца XV века была невелика: с востока она ограничивалась рекой Волгой, на западе прямо под Вязьмой утыкалась в Литву, Рязань и Тверь были соседние с этой Русью государства, а Новгород и Псков – самоуправляющиеся территории, куда московской роже в те времена было лучше не соваться. Или соваться только к своим же московитам или боярам с промосковской ориентацией. Если прежде московский великий князь был просто москаль, то есть отъемщик чужих денег, то теперь этот москаль легко превратился в палача – иногда в просвещенного, иногда в плохо просвещенного, иногда в параноидального, но страстно жаждущего единовластия.
Может, московские владыки и сидели бы себе дальше московскими великими князьями, что не мешало им ощущать себя замечательными рабовладельцами, но случилась одна вещь: на западе приказала долго жить Византия. Это случилось еще при Василии Васильевиче, но аукнулось в полной мере при Иване Третьем Васильевиче. Московская Русь превратилась в Московское царство и взяла претензии на наследство Византии.
Сам Карамзин о славном для него времени Ивана Васильевича писал так: «Отселе История наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки Княжеские, но деяния Царства, приобретающего независимость и величие. Разновластие исчезает вместе с нашим подданством; образуется Держава сильная, как бы новая для Европы и Азии, которые, видя оную с удивлением, предлагают ей знаменитое место в их системе политической. Уже союзы и войны наши имеют важную цель: каждое особенное предприятие есть следствие главной мысли, устремленной ко благу отечества. Народ еще коснеет в невежестве, в грубости; но правительство уже действует по законам ума просвещенного. Устрояются лучшие воинства, призываются Искусства, нужнейшие для успехов ратных и гражданских; Посольства Великокняжеские спешат ко всем Дворам знаменитым; Посольства иноземные одно за другим являются в нашей столице: Император, Папа, Короли, Республики, Цари Азиатские приветствуют Монарха Российского, славного победами и завоеваниями от прадедов Литвы и Новагорода до Сибири. Издыхающая Греция отказывает нам остатки своего древнего величия: Италия дает первые плоды рождающихся в ней художеств. Москва украшается великолепными зданиями. Земля открывает свои недра, и мы собственными руками извлекаем из оных металлы драгоценные.
Вот содержание блестящей Истории Иоанна III, который имел редкое счастие властвовать сорок три года и был достоин оного, властвуя для величия и славы Россиян».
Не более и не менее. 43 года для величия и славы России, которой, правда, еще и не существовало, но это детали. Какими же были эти годы?
Как положено, в 20 лет Ивана женили (по обещанию, которое дал Василий своему тверскому соседу) на княжне Марии. На 18-м году жизни княжич стал отцом сына Ивана, которого, чтобы не путать с отцом, стали называть Молодым. А в 23 года после смерти отца Иван Васильевич пришел к власти.
Государство при нем еще не было полностью стянутым вокруг Москвы. Хотя он и женился на тверской княжне, Тверь считала себя самостоятельной.
Таковой же была Рязань, что уж говорить о Новгородской и Псковской республиках. Все это обширное и чужое пока еще владение Иван Васильевич собирался намертво приторочить к Москве. На первых порах о Твери и Рязани князь даже не заикался, но в Рязани уже сидели московские наместники, а с Тверью был договор о едином политическом курсе.
Северные земли были гораздо менее управляемыми. Надо думать, что ни Пскову, ни Новгороду не хотелось добровольно отдаться на «всю волю» московского князя. Новгородцы привыкли к хищническим претензиям Москвы, они как-то пытались с этим ладить, надеясь решить неудовольствия денежными вливаниями, так что, хотя Новгород и роптал, дело обычно завершалось видимым смирением.
Псков, более бедный и более удаленный от Москвы, имеющий сложные отношения с соседями и самим Новгородом, испробовал сначала литовских князей, потом рассердился на Литву, что она ищет только выгоды для себя и не вникает в городские проблемы, и надеялся найти в московском управлении хотя бы военную помощь. Учитывая, что земли Пскова были пограничными, ему это было необходимо.
Еще при Василии началась псковская практика приглашения московских князей. Но с каждым разом Москва ставила наместника все хуже и хуже. Они обирали город, судили неправым судом, военную помощь давали редко. И это в конце концов горожан разъярило. Если прежде они могли хотя бы выбирать себе князя, которому доверяли, теперь Иван взял за правило назначать им князя и никаких нареканий на его деятельность слышать не желал. Псковичей это оскорбляло, но они терпели.
Словно специально в те годы, когда у псковичей были проблемы с московскими ставленниками, Новгород жил с Москвой в мире. Объединить усилия и бороться против Москвы города не могли: их разделяло больше, чем соединяло, – во всяком случае, так казалось псковичам и новгородцам.
Иван был осторожен. Начинать ужесточение порядков с Новгорода и Пскова он боялся. Сперва следовало провести хотя бы несколько удачных военных кампаний, прирасти землями. Поскольку с западной стороны лежала литовская граница, и это был противник серьезный, Иван обратил взгляды на восток, за Волгу, где лежали ордынские земли. Орда давно уже имела собственные болезни, от которых понемногу разваливалась.
Недалеко от Казани стоял Касимов городок, где правил верный слуга его отца царевич Касим. Этого Касима Иван прочил в цари соседней Казани, где как раз образовалась проблема с престолом. Касим вел тайную работу и почти склонил казанских бояр к своей кандидатуре. Для улучшения эффекта нужно было русскими полками посадить его на этот престол.
Иван отправил на Казань несколько полков, но татары выставили против княжеской рати собственную, чего уж никак не ожидалось. Защитники Казани готовились к битве. Объединенная русско-касимовская группировка сражение проиграла, мало того – потеряла коней, ела в великий пост конское мясо и кое-как вернулась домой.
Перепуганный князь поставил в граничные с татарами города Нижний Новгород, Муром, Кострому, Галич вооруженные дружины. Он боялся мести и набегов. Понимая, что Казань не взять, он отправил своих воинов укрощать черемисов, то есть на земли Казанского царства. Места были глухие, а жители дикие. Черемисов «присоединили», о характере присоединения даже Карамзин вынужден был заметить: «Россияне истребили все, чего не могли взять в добычу; резали скот и людей; жгли не только селения, но и бедных жителей, избирая любых в пленники».
Такая же участь постигла татар под Костромой, Муромом и Нижним Новгородом. Кочующие там отряды уничтожались, пленных не брали. Но цель все равно была еще не достигнута: Казань держалась. Так что Иван начал второй казанский поход. Он отправил воевод «к берегам Камы из Москвы, Галича, Вологды, Устюга и Кичменги с детьми Боярскими и Козаками. Главными начальниками были Руно Московский и Князь Иван Звенец Устюжский. Все соединились в земле Вятской, под Котельничем, и шли берегом реки Вятки, землею Черемисскою, до Камы, Тамлуги и перевоза Татарского, откуда поворотили Камою к Белой Воложке, разрушая все огнем и мечом, убивая, пленяя беззащитных».
Но идти на сам город он был пока не готов. Пока он тревожил земли Казани и не предпринимал решительных действий против царя Ибрагима, умер кандидат в цари Касим. Что делать? Княжеские шпионы стали налаживать отношения с казанскими оппозиционерами, таковых удалось найти даже в семье самого Ибрагима. Но то ли агитаторы работали плохо, то ли казанцы оказались хитрее, но когда князь все-таки отправил войско на Казань, вместо быстрой сдачи он получил тяжелую войну.
Второй поход был кровавым. Русские продолжали действовать небольшими отрядами, одному даже удалось ворваться на улицы спящего города и много пожечь и многих убить, но казанский царь выслал отряды встречать русских на подступах к своей земле, и бои шли у русских городов. Такой сценарий ведения войны мог порадовать только самоубийцу.
Иван предпринял третий поход. Русским удалось обложить город и отрезать его от источника воды. Ибрагим стал просить мира. Этот мир Иван заключил «на всей его воле».
Новгородцы тем временем надеялись вернуть утраченное – те земли, которые забрал еще Василий и которые город считал своими. Так что они стали перенимать у Москвы свои дальние пригороды. Ивана это разъярило. Он потребовал у новгородцев вернуть все отобранное. Он затеял войну против Новгорода, но вести ее желал руками псковичей. У новгородцев были отвратительные на тот момент отношения с соседями, но они стали просить псковичей вступиться за город. Псковичи отказали. Новгородцы в отчаянии приняли наместником воеводу от Казимира. Это была последняя капля.
В 1471 году Иван пошел на город. Оппозицию против великого князя возглавила вдова посадника Марфа Борецкая. О ней Карамзин сочинил даже литературное произведение. Сведения о жизни Марфы он почерпнул из жития Зосимы, о чем и писал следующее: «Марфа-посадница была чрезвычайная, редкая женщина, умев присвоить себе власть над гражданами в такой республике, где женщин только любили, а не слушались.
Обширные владения новогородские простирались на север до реки Двины и Белого моря. Бояре и вельможи сей республики имели знатные поместья в нынешней Архангельской губернии. Люди их часто бывали для рыбной ловли на острове Соловецком и наглым образом оскорбляли монахов тамошней новой обители. Зосима, начальник ее, приехал в Новгород и требовал защиты от Феофила.
Ответ сего архиепископа достоин примечания, изъявляя великое уважение духовных властей к тогдашнему, новогородскому правительству: «Я готов помогать монастырю твоему, но не могу ничего сделать без воли бояр начальных», – и святый муж, без сомнения, узнав о могуществе Марфы, великой болярыни града, просил ее заступления. Она имела деревни в земле Карельской: рабы ее, вместе с другими часто обижав соловецких монахов и боясь допустить Зосиму к строгой госпоже своей, оклеветали его перед нею, так что Марфа велела выгнать старца из дому: черта, которая не доказывает отменного ее христианского благочестия. Но бояре новогородские обошлись с ним ласковее, выслушали его справедливые жалобы, обещали покровительство Соловецкой обители и вывели Марфу из заблуждения насчет характера св. Зосимы.
Сия пылкая женщина, устыдясь своей несправедливости, решилась загладить ее блестящим образом – дала великолепный обед – пригласила знаменитейших бояр новогородских и Зосиму – встретила его с великими знаками уважения – посадила за столом в первом месте, угощала с ласкою и, желая превзойти щедростию всех бояр (которые одарили святого мужа богатыми церковными сосудами и ризами), отдала Соловецкому монастырю большую деревню на реке Суме.
Зосима получил от совета новогородского грамоту на владение островом, с приложением осьми оловянных печатей: архиепископской, посадничей, тысященачальнической и пяти концов города. Если сия грамота доныне сохранилась в архиве Соловецкого монастыря, то она должна быть драгоценна для историка России, который может найти в ней имена последних народных чиновников новогородских: ибо, скоро по возвращении угодника в Соловецкую обитель, князь Иван Васильевич объявил войну сей республике и навеки уничтожил ее.
Чудеса не принадлежат к истории; однако ж упомянем здесь о пророчестве св. Зосимы. Выгнанный в первый раз гордою Посадницею, он сказал ученикам своим: «Скоро, скоро сей дом опустеет и двор его зарастет травою!» – что и в самом деле совершилось. Род Борецких погиб с республикою; дом Марфин опустел, – но доныне еще показывают в Новегороде место его.
(Другое чудо, описанное в житии сего угодника, заставляет думать, что князь Иван Васильевич не простил тогда знатных новогородцев, как говорят наши летописи. Св. Зосима, взглянув на шесть главных чиновников, вместе с ним обедавших у Марфы, увидел их, сидящих без голов. Автор жития прибавляет, что сии шесть чиновников были после казнены московским князем.)»
Марфа организовала сопротивление Ивану и призвала граждан защищать древние свободы. «Новгород, оставленный союзниками, – пишет он в повести о Марфе Борецкой, – еще с большею ревностию начал вооружаться. Ежедневно отправлялись гонцы в его области с повелением высылать войско. Жители берегов Невских, великого озера Ильменя, Онеги, Мологи, Ловати, Шелоны один за другими являлись в общем стане.»
Но хотя Новгород собрал войско, первая же битва с силами великого князя показала, что городу не устоять. Потери были колоссальными. Многие погибли, многие были захвачены в плен. Иван, по старой традиции, привел с собой не только русские полки, но и татарскую конницу. Эта конница и решила дело: новгородцы бежали. Московское войско гналось следом и добивало бегущих.
«На пространстве двенадцати верст полки Великокняжеские гнали их, – пишет историк, – убили 12 000 человек, взяли 1700 пленников, и в том числе двух знатнейших Посадников, Василия-Казимира с Димитрием Исаковым Борецким; наконец, утомленные, возвратились на место битвы. Холмский и Боярин Феодор Давидович, трубным звуком возвестив победу, сошли с коней, приложились к образам под знаменами и прославили милость Неба.
Боярский сын, Иван Замятня, спешил известить Государя, бывшего тогда в Яжелбицах, что один передовой отряд его войска решил судьбу Новагорода; что неприятель истреблен, а рать Московская цела. Сей вестник вручил Иоанну договорную грамоту Новогородцев с Казимиром, найденную в их обозе между другими бумагами, и даже представил ему человека, который писал оную.
С какой радостию Великий Князь слушал весть о победе, с таким негодованием читал сию законопреступную хартию, памятник Новогородской измены. Холмский уже нигде не видал неприятельской рати и мог свободно опустошать села до самой Наровы или Немецких пределов. Городок Демон сдался Михаилу Верейскому.
Тогда Великий Князь послал опасную грамоту к Новогородцам с Боярином их, Лукою, соглашаясь вступить с ними в договоры; прибыл в Русу и явил пример строгости: велел отрубить головы знатнейшим пленникам, Боярам Дмитрию Исакову, Марфину сыну, Василью Селезеневу-Губе, Киприяну Арбузееву и Иеремию Сухощоку, Архиепископскому Чашнику, ревностным благоприятелям Литвы; Василия-Казимера, Матвея Селезенева и других послал в Коломну, окованных цепями; некоторых в темницы Московские; а прочих без всякого наказания отпустил в Новгород, соединяя милосердие с грозою мести, отличая главных деятельных врагов Москвы от людей слабых, которые служили им только орудием.
Решив таким образом участь пленников, он расположился станом на устье Шелони [27 июля]. В сей самый день новая победа увенчала оружие великокняжеское в отдаленных пределах Заволочья. Московские Воеводы, Образец и Борис Слепой, предводительствуя Устюжанами и Вятчанами, на берегах Двины сразились с Князем Василием Шуйским, верным слугою Новогородской свободы. Рать его состояла из двенадцати тысяч Двинских и Печерских жителей: Иоаннова только из четырех.
Битва продолжалась целый день с великим остервенением. Убив трех Двинских знаменоносцев, Москвитяне взяли хоругвь Новогородскую и к вечеру одолели врага. Князь Шуйский раненый едва мог спастися в лодке, бежал в Колмогоры, оттуда в Новгород; а Воеводы Иоанновы, овладев всею Двинскою землею, привели жителей в подданство Москвы».
Но сам Новгород взят еще не был. Иван Васильевич обложил его, довел народ до голода и вынудил новгородцев признать над собой власть московского князя. Вечевые грамоты были упразднены, вводилась судебная московская власть, сам вечевой порядок еще не запрещался, но без самостоятельности города он терял смысл.
Окончательно с новгородскими порядками и его свободами было покончено в 1478 году. Точно по предыдущему сценарию Иван Васильевич под предлогом передачи Новгорода Литве повел на него объединенное русское войско. Владыка Феофил явился просить мира, спрашивал, как великий князь хочет жаловать свою отчину. «Хотим государства в Великом Новгороде такого же, какое у нас в Москве, – отвечал Иоанн, – вечевому колоколу в Новгороде не быть, и государство все нам держать».
Именно этот новый порядок он и ввел, взяв город, а вечевой колокол увезли под крики и рыдания народа. Вече было отменено. Отныне все дела Новгорода решали только наместники князя. Народ голоса больше не имел. Кроме того, по распоряжению Ивана «Заволочане и Двиняне будут оттоле целовать крест на имя Великих Князей, не упоминая о Новегороде; чтобы они не дерзали мстить своим единоземцам, находящимся у него в службе, ни Псковитянам, и в случае споров о землях ждали решения от Наместников, не присвоивая себе никакой своевольной управы».
Таким образом, все новгородские земли разом стали московскими землями. «Если верить сказанию современного историка, Длугоша, – добавлял Карамзин, – то Иоанн приобрел несмертное богатство в Новегороде и нагрузил 300 возов серебром, золотом, каменьями драгоценными, найденными им в древней казне Епископской или у Бояр, коих имение было описано, сверх бесчисленного множества шелковых тканей, сукон, мехов и проч. Другие ценят сию добычу в 14 000 000 флоринов: что без сомнения увеличено».
Впрочем, это усмирение на отъеме колокола и запрещении веча не остановилось: горожане пробовали бунтовать. Так что, для того, чтобы полностью рассеять дух сопротивления новым порядкам, «в 1487 году перевели из Новагорода в Владимир 50 лучших семейств купеческих. В 1488 году Наместник Новогородский, Яков Захарьевич, казнил и повесил многих Житых людей, которые хотели убить его, и прислал в Москву более осьми тысяч Бояр, именитых граждан и купцов, получивших земли в Владимире, Муроме, Нижнем, Переславле, Юрьеве, Ростове, Костроме; а на их земли, в Новгород, послали Москвитян, людей служивых и гостей. Сим переселением был навеки усмирен Новгород».
Как видите, уничтожение Новгорода заняло у Ивана Васильевича долгие годы. Псков до поры до времени свои свободы сохранил, но его укрощение тоже шло полным ходом. Для этого использовалась иная тактика: назначение дурных наместников и постепенное утеснение населения. Иван хотел рассчитаться с Псковом, но не успел. Псковские свободы досталось отменить его сыну.
Между новгородскими делами Иван Васильевич совершил немаловажный и для себя, и для Москвы поступок: вторично женился. Первая его жена умерла в молодости не то от яда (как говорили), не то от нового морового поветрия. Второй брак был заключен по государственным соображениям. Невесту себе Иван выбрал из самого значимого для русских князей царственного дома – из Византии. Правда, такой страны уже больше не было на карте Европы, невеста жила изгнанницей в Италии, однако для Ивана эта женитьба означала сразу другой государственный статус. Из простого великого князя он становился мужем византийской принцессы, наследницы (рухнувшего, правда) престола. Вместе с нею он наследовал и всю византийскую историю.
«Кардинал Виссарион, в качестве нашего единоверца, – пишет Карамзин, – отправил Грека, именем Юрия, с письмом к Великому Князю (в 1469 году), предлагая ему руку Софии, знаменитой дочери Деспота Морейского, которая будто бы отказала двум женихам, Королю Французскому и Герцогу Медиоланскому, не желая быть супругою Государя Латинской Веры.
Сие важное Посольство весьма обрадовало Иоанна; но, следуя правилам своего обыкновенного хладнокровного благоразумия, он требовал совета от матери, Митрополита Филиппа, знатнейших Бояр: все думали согласно с ним, что сам Бог посылает ему столь знаменитую невесту, отрасль Царственного древа, коего сень покоила некогда все Христианство православное, неразделенное; что сей благословенный союз, напоминая Владимиров, сделает Москву как бы новою Византиею и даст Монархам нашим права Императоров Греческих.
Великий Князь желал чрез собственного посла удостовериться в личных достоинствах Софии и велел для того Ивану Фрязину ехать в Рим, имея доверенность к сему Венециянскому уроженцу, знакомому с обычаями Италии. Посол возвратился благополучно, осыпанный ласками Павла II и Виссариона; уверил Иоанна в красоте Софии и вручил ему живописный образ ее вместе с листами от Папы для свободного проезда наших Послов в Италию за невестою: о чем Павел особенно писал к Королю Польскому, именуя Иоанна любезнейшим сыном, Государем Московии, Новагорода, Пскова и других земель».
Пока велась эта переписка и составлялось посольство, Папу сменил на престоле другой Папа, но дело сладилось. «Папа дал Софии богатое вено и послал с нею в Россию Легата, именем Антония, провождаемого многими Римлянами; а Царевичи Андрей и Мануил отправили Послом к Иоанну Грека Димитрия. Невеста имела свой особенный Двор, чиновников и служителей: к ним присоединились и другие Греки, которые надеялись обрести в единоверной Москве второе для себя отечество. Папа взял нужные меры для безопасности Софии на пути и велел, чтобы во всех городах встречали Царевну с надлежащею честию, давали ей съестные припасы, лошадей, проводников, в Италии и в Германии, до самых областей Московских.
24 Июня она выехала из Рима, Сентября 1 прибыла в Любек, откуда 10 числа отправилась на лучшем корабле в Ревель; 21 Сентября вышла там на берег и жила десять дней, пышно угощаемая на иждивение Ордена.
Гонец Ивана Фрязина спешил из Ревеля через Псков и Новгород в Москву с известием, что София благополучно переехала море. Посол Московский встретил ее в Дерпте, приветствуя именем Государя и России».
Далее Софью везли уже по русской земле: из Пскова – в Новгород, из Новгорода – в Москву. Въехала она в Москву 12 ноября, была тут же введена в храм, где получила благословение, затем ее передали матери Ивана, и только потом жениху разрешили Софью увидеть. В тот же день состоялось обручение, а затем и свадьба.
«Главным действием сего брака, – добавляет историк, – было то, что Россия стала известнее в Европе, которая чтила в Софии племя древних Императоров Византийских и, так сказать, провождала ее глазами до пределов нашего отечества; начались государственные сношения, пересылки; увидели Москвитян дома и в чужих землях; говорили об их странных обычаях, но угадывали и могущество.
Сверх того многие Греки, приехавшие к нам с Царевною, сделались полезны в России своими знаниями в художествах и в языках, особенно в Латинском, необходимом тогда для внешних дел государственных; обогатили спасенными от Турецкого варварства книгами Московские церковные библиотеки и способствовали велелепию нашего двора сообщением ему пышных обрядов Византийского образца, так что с сего времени столица Иоаннова могла действительно именоваться новым Царемградом, подобно древнему Киеву. Следственно, падение Греции, содействовав возрождению наук в Италии, имело счастливое влияние и на Россию».
Не стоит только думать, что эта женитьба сразу разрешила все проблемы в государстве. Если в глазах Европы Московская Русь стала более понятной, то в глазах Орды ничего не изменилось. Для новой великой княгини это было, конечно, неприятно. Карамзин считал, что благодаря ее постоянным укорам Иван вынужден был разобраться раз и навсегда с вопросом ордынской дани. Так, судя по всему, он-таки эту дань платил. И в Москве существовало Ордынское подворье, где жили приезжие из Орды.
Софья приказала подворье снести, а на его месте поставить церковь. Она также убедила Ивана не встречать послов ордынских за городскими воротами: «Князья Московские всегда выходили пешие из города, кланялись им, подносили кубок с молоком кобыльим и, для слушания Царских грамот подстилая мех соболий под ноги чтецу, преклоняли колена». Таким образом послам оказывалась честь.
Софья велела построить на этом месте еще одну церковь.
Все эти нововведения вряд ли могли нравиться в Орде. Сидящий там хан Ахмат был оскорблен. Он отправил в Москву сперва требование, чтобы великий князь явился лично перед его очи, ответа не получил. Тогда он отправил послов с требованием дани.
«Их представили к Иоанну, – рассказывает Карамзин, – он взял басму (или образ Царя), изломал ее, бросил на землю, растоптал ногами; велел умертвить Послов, кроме одного, и сказал ему: «Спеши объявить Царю виденное тобою; что сделалось с его басмою и послами, то будет и с ним, если он не оставит меня в покое».
Ахмат воскипел яростию. «Так поступает раб наш, Князь Московский!» – говорил он своим Вельможам и начал собирать войско. Другие Летописцы, согласнее с характером Иоанновой осторожности и с последствиями, приписывают ополчение Ханское единственно наущениям Казимировым.
С ужасом видя возрастающее величие России, сей Государь послал одного служащего ему Князя Татарского, именем Акирея Муратовича, в Золотую Орду склонять Ахмата к сильному впадению в Россию, обещая с своей стороны сделать то же. Время казалось благоприятным: Орда была спокойна; племянник Ахматов, именем Касыда, долго спорив с дядею о царстве, наконец с ним примирился. Злобствуя на великого Князя за его ослушание и недовольный умеренностию даров его, Хан условился с Королем, чтобы Татарам идти из Волжских Улусов к Оке, а Литовцам к берегам Угры, и с двух сторон в одно время вступить в Россию.
Первый сдержал слово и летом (в 1480 году) двинулся к пределам Московским со всею Ордою, с племянником Касыдою, с шестью сыновьями и множеством Князей Татарских».
Сам Иван к тому времени завел дружеские отношения с крымским ханом Менгли-Гиреем. По заключенному между ними договору крымский хан должен был помочь в войне с ханом Ахматом. Хан слово сдержал: он отвлек Казимира, а часть его войска сплавилась с русскими по Волге, чтобы громить Ахмата на его же земле.
Московский князь стал собирать войска. Ахмат же шел к Дону. Войско встало на берегах Оки, но Ахмат, узнав, что столкнется с русскими в невыгодной позиции, повел своих людей на Угру – там он рассчитывал соединиться с Казимиром.
8 октября два войска сошлись на Угре. Обе рати лениво перестреливались, но никто не собирался переходить реку первым. Так простояли до первых морозов. Литовские войска так и не подошли. Ахмат понял, что сил у него маловато, к тому же лошадям стало трудно добывать корм, а люди мерзли и уставали, так что Ахмат повернул коней и ушел. По дороге назад в отместку за обман он пожег и пограбил городки Казимира.
Для русских эта странная война кончилась без потерь. Правда, вместо дани Ахмату теперь приходилось платить другим наследникам Орды: «Содержание Царевича Данияра и братьев Менгли-Гиреевых, Нордоулата и Айдара, сосланного за что-то в Вологду; наконец, дары, посылаемые в Тавриду, в Казань, в Ногайские Улусы, требовали немалых расходов».
Но сам Иван считал, что с игом покончено раз и навсегда. Софья была тоже довольна. Воодушевленный победой над Ахматом, Иван воевал с немцами в Ливонии, практически уничтожив Орден, пытался воевать и с Казимиром, но Казимир оказался сильнее. Взгляд на запад еще не радовал великокняжеского взора. Литва начиналась практически под Москвой. Зато можно было обратить взгляд вовнутрь страны. Тем более что после Новгорода соседняя Тверь все больше и больше задумывалась о передаче Казимиру.
В 1485 году Иван объявил Твери войну. Само собой, войско для покорения Твери было собрано со всей его земли. Тверской князь перепугался, он стал уверять Ивана в преданности и особо упирал на то, что всегда давал своих воинов для Ивановых походов. Он соглашался на все условия, только бы Иван не трогал независимости княжества. Князь выдержал соперника в ожидании и смилостивился.
Между тем московские люди брали все больше власти над тверскими землями. Подданные князя Михаила, понимая, в чьих руках сила, переходили на сторону московского князя. Михаил стал бояться уже за собственную жизнь. Он пробовал искать убежища за литовской границей. К несчастью, одно из таких писем перехватили. Михаил пытался объясниться, но его не слушали.
«Иоанн велел Наместнику Новогородскому, – пишет Карамзин, – Боярину Якову Захарьевичу, идти со всеми силами ко Твери, а сам, провождаемый сыном и братьями, выступил из Москвы 21 Августа со многочисленным войском и с огнестрельным снарядом (вверенным искусному Аристотелю); Сентября 8 осадил Михаилову столицу и зажег предместие. Чрез два дня явились к нему все тайные его доброжелатели Тверские, Князья и Бояре, оставив Государя своего в несчастии. Михаил видел необходимость или спасаться бегством, или отдаться в руки Иоанну; решился на первое и ночью ушел в Литву.
Тогда Епископ, Князь Михаил Холмский с другими Князьями, Боярами и земскими людьми, сохранив до конца верность к их законному Властителю, отворили город Иоанну, вышли и поклонились ему как общему Монарху России. Великий Князь послал Бояр своих и Дьяков взять присягу с жителей; запретил воинам грабить; 15 Сентября въехал в Тверь, слушал Литургию в храме Преображения и торжественно объявил, что дарует сие Княжество сыну, Иоанну Иоанновичу; оставил его там и возвратился в Москву.
Чрез некоторое время он послал Бояр своих в Тверь, в Старицу, Зубцов, Опоки, Клин, Холм, Новогородок описать все тамошние земли и разделить их на сохи для платежа казенных податей».
Так завершилась независимость вечного московского врага – Тверского княжества. Но Иван ставил планы куда как дальние: теперь он собирался идти на Казимира. Только отсутствие союзников в таком нелегком предприятии убавило его пыл. Но бежавшего князя Иван желал использовать как факел, чтобы спалить всю Литву.
Ярославские князья, перепуганные судьбой Твери, передали свои владения по доброй воле, а половину Ростова князь выкупил. Только Рязань на юге и Псков на севере были еще чужой для князя землей. Но им тоже должно было прийти время. Как пришло оно, наконец, Казани. В 1487 году при помощи крымского хана ее наконец-то удалось взять, то есть, извините, присоединить к московскому государству.
Следом за Казанью ему удалось расправиться и с Вяткой. Это давно уже была русская земля, но в ней не признавали Ивана. Причем, посланные им воеводы почему-то вдруг принимали сторону вятичей. Но теперь он поставил других, преданных полководцев, и сразу дело наладилось: «жители обещались повиноваться, платить дань и служить службы Великому Князю». Единственное, от чего они открещивались, – выдать своих мятежных руководителей. Но стоило пообещать сжечь их вместе с городком, как сразу выдали.
«Полководец Тохтамыша, – говорит Карамзин о Вятке, – выжег ее города: сын Донского присвоил себе власть над оною, внук стеснил там вольность народную, правнук уничтожил навеки». И поди разберись – порицает или хвалит…
Но если в государственной жизни Иван ощущал плоды своих трудов, то в личной он был несчастлив. Наследник, которого он мечтал оставить после себя, Иван Молодой, вдруг заболел и в одночасье слег. Умер он в 1490 году.
Не радовали и отношения с братьями. После смерти матери в 1484 году они стали подозревать в Иване опасность для себя и своих детей. Иван же подозревал братьев в готовности перейти на сторону Казимира. Так что боялись за будущее Андрей и Борис не зря.
Первым от гнева пострадал Андрей. До него дошли слухи, что великий князь собирается бросить его в темницу. Желая объясниться, он пришел к Ивану. Тот сделал удивленное лицо, но стал якобы разыскивать клеветников на брата, одному из них, Татищеву, отрезал язык, и вроде на этом дело замялось.
Спустя недолгое время Андрей, находясь в походе, не смог выслать вспомогательной дружины. Это уязвило Ивана, но вида он не показал. Зато уже после возвращения в Москву вдруг приказал заковать брата в цепи и бросить в тюрьму. Андрей был обвинен в самом тяжком грехе – в измене.
Второй брат с ужасом ожидал своей судьбы, но Иван позвал его и милостиво проводил. Андрей так и умер в темнице, но и Борис пережил его не надолго.
Соперников из родни у великого князя больше не осталось.
В 1494 году Ивану не удалось решить полностью проблему литовских границ (он желал получить их таковыми, как во времена Ольгерда), зато удалось выдать дочь Елену за великого литовского князя Александра. Этим на какое-то время создавалась иллюзия мира. Оба князя заключили между собой союзный договор. Через дочь Иван надеялся влиять на политику зятя, то есть изъять спорные земли и сделать князя своим подручником. Но желаемого результата не достиг. И литовский князь не стал ручным, и прежние союзники против Литвы обиделись. Союзник Ивана Менгли-Гирей имел с Литвой старые счеты, он ходил ее воевать за дружбу Казимира с Ахметом. Продолжал он походы и при новом князе Александре.
Когда хан пошел на мужа Елены, тот попросил у тестя помощи, но не получил, разве что тот вступил в переговоры с ханом и другим союзником против Литвы, Молдавским господарем, чтобы они не трогали границ Александра и главное – чтобы не впутывали в эти распри самого Ивана. Тут уж озадачены были все – и хан с господарем, и Александр. Иван же лавировал между ними, мучительно объясняясь по поводу нейтралитета. В конце концов Александр вынужден был сказать князю грубо, что прежде считал, что союзные отношения имеют несколько иной вид. Хан промолчал, но урок учел.
Иногда Иван поступал, кажется, и вовсе против разума, сообразуясь только с личной ненавистью. Он ненавидел немцев. Понятно, он ведь с ними воевал. Но Новгород, который теперь был весь в его власти, с немцами торговал. У Новгорода могли иметься свои претензии к немцам, но касалось это военных орденов, а не мирных купцов. Иван же разницы между немцем-рыцарем и немцем-купцом не делал. Он даже не вник, что вся торговля ганзейского города Новгорода держится на договоренности с другими ганзейскими городами. Так что, исходя из собственных глупостей, за обиду какого-то русского в Ревеле, он потребовал в 1493 году выдачи ему всего Ревельского магистрата. Разумеется, ему отказали. Тогда Иван «велел схватить Ганзейских купцев в Новегороде: их было там 49 человек, из Любека, Гамбурга, Грейфсвальда, Люнебурга, Мюнстера, Дортмунда, Билефельда, Унны, Дуизбурга, Эймбека, Дудерштата, Ревеля и Дерпта. Запечатали Немецкие гостиные дворы, лавки и божницу; отняли и послали в Москву все товары, ценою на миллион гульденов; заключили несчастных в тяжкие оковы и в душные темницы. Весть о сем бедственном случае произвела тревогу во всей Германии».
Новгородцы теперь своей судьбой не распоряжались, они не знали, как и оправдаться перед Ганзой: «Новогородская контора сего достопамятного купеческого союза издавна считалась материю других: удар столь жестокий произвел всеобщее замешательство в делах оного. Послы Великого Магистра, семидесяти городов Немецких и зятя Иоаннова, Александра, приехали в Москву ходатайствовать за Ганзу и требовать освобождения купцев, предлагая с обеих сторон выслать судей на остров реки Наровы для разбора всех неудовольствий. Миновало более года: заключенные томились в темницах. Наконец Государь умилостивился и велел отпустить их: некоторые умерли в оковах, другие потонули в море на пути из Ревеля в Любек; немногие возвратились в отечество, и все лишились имения: ибо им не отдали товаров. Сим пресеклась торговля Ганзейская в Новегороде, быв для него источником богатства и самого гражданского просвещения в то время, когда Россия, омраченная густыми тенями варварства Могольского, сим одним путем сообщалась с Европою».
Исправить содеянного Иван не смог. И он собственными руками уничтожил благосостояние Новгорода, бывшего для русских князей отличной дойной коровой. Казна похудела. А Новгород этого не пережил.
Столь же бездарной была и война, которую Иван затеял с датским союзником против Швеции. Выборга он так и не взял, разве что прошелся отрядами по территории шведов, как всегда, убивая, пожигая и грабя.
Второй поход на финские земли был удачнее, жители Лименги выразили желание перейти в московское подданство, но в процессе войны навсегда был утрачен Иван-Город. Его отбил шведский полководец. Но шведы и не надеялись удержать эту территорию и предложили ее ливонскому ордену. Немцы подумали и отказались: им не хотелось лишних опасностей.
Но самое занятное, что в 1496 году бывший союзник король Дании стал королем Швеции. Так что Карамзин, доверяя известию, что между правителями была приязнь, в то же время был не уверен, получила ли Москва хоть что-то из финских территорий.
Усложнилось положение и с передачей власти. Уже ясно стало, что она будет передаваться от отца к сыну. Но наследник, которого Иван готовил на стол, умер. У Ивана к тому времени было еще двое детей: Елена и Василий, и внук Дмитрий, сын Ивана Молодого.
Многие не желали видеть в Василии наследника, поскольку при русском дворе его мать Софью не любили и считали, что стол должен перейти Дмитрию, пусть и малолетнему. Их противники возражали: разве можно передать власть помимо сына, ко всему прочему – по матери – еще и царского рода.
Иван должен был сделать выбор, кому достанется власть после его смерти. В 1498 году Василию тайно нашептали, что отец собирается пронести власть мимо него. И даже назвали имя претендента. Вокруг Василия составился заговор, чтобы Дмитрия убить, то есть закрыть вопрос.
Но о заговоре стало известно, и Иван обошелся с сыном просто: посадил под стражу. Подозревая в заговоре Софью, Иван отстранился от нее. А пойманных заговорщиков казнили мучительной смертью.
После такого события выбор Ивана был прост: он объявил о провозглашении Дмитрия наследником и для пущей неоспоримости велел венчать его на царство при своей еще жизни. Обряд выглядел так: «В назначенный день Государь, провождаемый всем Двором, Боярами и чиновниками, ввел юного, пятнадцатилетнего Димитрия в Соборную церковь Успения, где Митрополит с пятью Епископами, многими Архимандритами, Игуменами, пел молебен Богоматери и Чудотворцу Петру. Среди церкви возвышался амвон с тремя седалищами: для Государя, Димитрия и Митрополита. Близ сего места лежали на столе венец и бармы Мономаховы. После молебна Иоанн и Митрополит сели: Димитрий стоял пред ними на вышней степени амвона.
Иоанн сказал: «Отче Митрополит! издревле Государи, предки наши, давали Великое Княжество первым сынам своим: я также благословил оным моего первородного, Иоанна. Но по воле Божией его не стало: благословляю ныне внука Димитрия, его сына, при себе и после себя Великим Княжеством Владимирским, Московским, Новогородским: и ты, отче, дай ему благословение».
Митрополит велел юному Князю ступить на амвон, встал, благословил Димитрия крестом и, положив руку на главу его, громко молился, да Господь, Царь Царей, от Святого жилища Своего благоволит воззреть с любовию на Димитрия; да сподобит его помазатися елеем радости, приять силу свыше, венец и скипетр Царствия; да воссядет юноша на престол правды, оградится всеоружием Святого Духа и твердою мышцею покорит народы варварские; да живет в сердце его добродетель, Вера чистая и правосудие.
Тут два Архимандрита подали бармы: Митрополит, ознаменовав Димитрия крестом, вручил их Иоанну, который возложил оные на внука. Митрополит тихо произнес следующее: «Господи Вседержителю и Царю веков! се земный человек, Тобою Царем сотворенный, преклоняет главу в молении к Тебе, Владыке мира. Храни его под кровом Своим: правда и мир да сияют во дни его; да живем с ним тихо и покойно в чистоте душевной!..»
Архимандриты подали венец: Иоанн взял его из рук Первосвятителя и возложил на внука. Митрополит сказал: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа!» После этого митрополит благословил обоих государей.
Софья с детьми оставалась в немилости еще год. Однако в 1499 году он вдруг вернул им милости, а в немилость вдруг впали невестка и ее сын. Тут же обнаружился еще заговор, снова полетели головы. Очень высокопоставленные головы. Василия Иван тут же нарек «Государем, Великим Князем Новагорода и Пскова». Это был приговор для Дмитрия: возмущенные псковичи и новгородцы стали искать у него защиты, что сразу вызвало подозрения у Ивана, не желает ли внук его смерти. Теперь он объявил, что передаст трон Василию.
На фоне этой дворцовой истерии началась война с Литвой. Александр не видел смысла в войне, он всеми силами желал мира с тестем. Но Иван стал переманивать на свою сторону его князей, которые уходили вместе со своими землями. Государство таяло на глазах, Москва жирела. В этом отчасти Александр был виноват сам: он вздумал вдруг взять ориентацию на католичество, хотя прежде обе веры были равноправны. Многим русским князьям это не нравилось.
Зато ситуация нравилась Ивану, и он знал, как ее использовать. Вознегодовав на гонения православных (чего и не было), он тут же ввел войска в княжества, передавшиеся от Александра. Последний назначил своим полководцем талантливого Константина Острожского. Силы противников были примерно равны. Но все решила тайная засада: когда литовцы двинулись через мост на Ведроши, русские подрубили его и внезапно смешали ряды воинов. Началась паника. Литовцы бежали. В то же время отряды северных земель взяли Торопец. Но Иван жаждал Смоленска. Только непогода не позволила ему начать штурм.
Тем временем Александр изо всех сил укреплял свои города и искал союзников. Таким образом в союзники попали немецкие рыцари, хан Шиг-Ахмет, венгры и поляки. А из-за непонятной ненависти к невестке и Дмитрию от союза с Иваном отказался московский господарь, отец этой невестки и дед Дмитрия. В 1502 году Иван вдруг посадил Дмитрия в оковы, запретил поминать его имя в церкви и объявил всенародно своим наследником Василия. Он не взял сторону Александра, но об Иване и слышать не желал.
Война в Литве, которую вел Иван, была жесточайшей. Ни от одного врага эти земли не терпели такого опустошения, даже и от монголов. Война истощала оба государства, и в конце концов зашла речь о мире. Но Иван не желал возвращать захваченных земель. На все претензии он отвечал: «Что мы с Божиею помощиею у него взяли, того не отдадим. Еще Киев, Смоленск и многие иные города принадлежат России: мы и тех добывать намерены». Только из особого уважения некоторые незначительные города он вернул.
Чуть не в этот год вдруг умерла Софья. Иван тоже стал слабеть и болеть. Понимая, что жизнь его может внезапно прерваться, он написал завещание в пользу сына Василия. Но прежде Иван думал увидеть его женатым. Будущему царю было уже 25 лет, а он еще не имел жены. Женить сына Иван хотел с выгодой для государства.
Сначала в кандидатки была избрана принцесса датская, но отец поспешил выдать ее за Курфюрста Бранденбургского. Тогда Иван, желая увидеть свадьбу собственными глазами, решил найти невесту в своем отечестве. Выбрал он дворянскую дочь Соломонию Сабурову.
Скоро отпраздновали и свадьбу. После этого Иван жил совсем недолго: в октябре 1505 года его не стало.
Государь князь Василий Иоаннович
1505–1509
Василий принял от отца большую, но разоренную войнами страну. Правил он в полном согласии с политикой своего отца. Словно специально, первым его военным походом стал поход на Казань, который (как и у самого Ивана) закончился неудачно. Но нужды во втором походе уже не было: решивший стать независимым казанский царь скоро клятвенно заверял в дружбе и признал свою зависимость от России.
В литовской политике Василий старался вести дела так, чтобы с виду они казались миролюбивыми, а на самом деле вредили литовскому королю. Александр надеялся, что брат его жены не захочет нарушать установленный мир. Он видел в Василии приятного молодого человека, родственника, а тот видел в шурине только врага. «Одним словом, – говорит Карамзин, – Александр увидел, что в России другой Государь, но та же система войны и мира. Все осталось как было. С обеих сторон изъявлялась холодная учтивость.
В августе 1506 года Король Александр умер: Великий Князь немедленно послал чиновника Наумова с утешительною грамотою ко вдовствующей Елене, но в тайном наказе предписал ему объявить сестре, что она может прославить себя великим делом: именно, соединением Литвы, Польши и России, ежели убедит своих Панов избрать его в Короли; что разноверие не есть истинное препятствие; что он даст клятву покровительствовать Римский Закон, будет отцом народа и сделает ему более добра, нежели Государь единоверный. Наумов должен был сказать то же Виленскому Епископу Войтеху, Пану Николю Радзивилу и всем Думным Вельможам.
Мысль смелая и по тогдашним обстоятельствам удивительная, внушенная не только властолюбием Монарха-юноши, но и проницанием необыкновенным. Литва и Россия не могли действительно примириться иначе, как составив одну Державу».
Но Василий немного опоздал: королем был уже избран Сигизмунд, который желал заключить вечный мир и обменяться пленниками. Для этого Василию нужно было отдать часть награбленного, но своей природной жадности он пересилить не смог. Мир не состоялся. А тем временем из Москвы бежал плененный в первом сражении много лет назад князь Острожский. Сигизмунд принял его как героя. В ответ Василий приютил у себя и приблизил Михаила Глинского. Глинский был еще одним претендентом на литовский престол, но ему не удалось обойти Сигизмунда. Побег в Москву был для него шансом добиться высокой должности при дворе. Больше всего Михаил мечтал восстановить великое киевское княжение, а себя он видел великим князем.
Вместо мира Сигизмунд получил новую войну. Глинский вел русские полки на Минск, Вильну, Смоленск, Оршу, Друцк и силой заставлял литовских князей присягать на верность московскому царю. С юга на Литву шел Менгли-Гирей, с юго-запада – волохи. Немцы требовали денег, а в казне было пусто.
Но Сигизмунд был мужественным и умным правителем: неожиданно русские увидели его части по ту сторону Днепра. Королю удалось очистить Литву от русского войска, и он едва не пошел на Москву. И хотя Глинские пробовали бунтовать юго-западные области против Сигизмунда, народ был равнодушен. Глинских не поддержали. В таком положении дел переговоры о мире уже имели больший успех.
«Король утверждал за Россиею все приобретения Иоанновы, – пишет историк, – а за слугами Государя Российского, Князьями Шемякиным, Стародубскими, Трубецкими, Одоевскими, Воротынскими, Перемышльскими, Новосильскими, Белевскими, Мосальскими все их отчины и города. За то Василий обещал не вступаться в Киев, в Смоленск, ни в другие Литовские владения». Рязанское княжество в этом перечне было записано за Москвой. В первые же годы правления Василий заключил и мир с Ливонией. Этот мир давал надежды на возвращение ганзейской торговли.
А уладив внешнеполитические дела, Василий занялся отечеством. И первым на пути усмирения оказался Псков. Иван не успел отобрать у города его права, но стал ужесточать отношение к горожанам. Василий действовал теми же методами.
«Пример Новагорода ужасал Псковитян, – писал Карамзин, – но, лаская себя свойственною людям надеждою, они так рассуждали: «Иоанн пощадил нас: может пощадить и Василий. Мы спаслись при отце благоговением к его верховной воле: не оскорбим и сына. Гордость есть безумие для слабости. Не постоим за многое, чтобы спасти главное: то есть свободное бытие гражданское, или по крайней мере долее наслаждаться оным».
Сии мысли были основанием их политики. Когда Наместники Великокняжеские действовали беззаконно, Псковитяне жаловались Государю, молили неотступно, но смиренно. Ненавидя Князя Ярослава, они снова приняли его к себе Наместником: ибо так хотел Иоанн, который, может быть, единственно отлагал до случая уничтожить вольность Пскова, несогласную с государственным уставом России: войны, опасности внешние, а наконец, может быть, и старость помешали ему исполнить сие намерение.
Юный Василий естественным образом довершил дело отца: искал и легко нашел предлог. Хотя Псковитяне вообще изъявляли более умеренности, нежели пылкие Новогородцы: однако ж, подобно всем республикам, имели внутренние раздоры, обыкновенное действие страстей человеческих. Еще в Иоанново время был у них мятеж, в коем один Посадник лишился жизни, а другие чиновники бежали в Москву. Тогда же земледельцы не хотели платить дани гражданам: Вече самовластно наказало первых, отыскав древнюю уставную грамоту в доказательство, что они всегда считались данниками и работниками последних.
Иоанн обвинил самовольство Веча: Псковитяне едва смягчили его гнев молением и дарами. При Василии управлял ими в сане Наместника Князь Иван Михайлович Репня-Оболенский, не любимый народом: питая несогласие между старшими и младшими гражданами, он жаловался на их строптивость и в особенности на главных чиновников, которые будто бы вмешивались в его права и суды. Сего было довольно для Василия».
Он поступил просто: осенью 1509 года с братом и придворными выехал в Новгород. Там по случаю приезда царя собрались не только новгородцы, но и псковичи, которые думали найти у Василия справедливого суда. Псковичи подали жалобу, и царь обещал все решить.
Чуть не сразу в Псков приехали московские чиновники. Они донесли царю, что горожане винят наместника, а наместник горожан, и дело это может быть разрешено царским судом. Василий велел ехать в Новгород как жалобщикам, так и князю Оболенскому, которым жители были так недовольны. Желающих ехать искать управу оказалось много, и не только на Оболенского.
Василий потребовал «к себе Посадников для очной ставки с Князем Оболенским, велев написать к Вечу, что если они не явятся, то вся земля будет виновата. Псковитяне содрогнулись: в первый раз представилась им мысль, что для них готовится удар. Никто не смел ослушаться: девять Посадников и купеческие старосты всех рядов отправились в Новгород. Василий приказал им ждать суда и назначил сроком 6 Генваря [1510 г. ]…
Вельможи Московские объявили Псковитянам, чтобы все они шли в Архиерейский дом к Государю: чиновников, Бояр, купцов ввели в палату; младших граждан остановили на дворе. Они готовились к суду с Наместником; но тяжба их была уже тайно решена Василием. Думные Великокняжеские Бояре вышли к ним и сказали: «Вы поиманы Богом и Государем Василием Иоанновичем». Знатных Псковитян заключили в Архиепископском доме, а младших граждан, переписав, отдали Новогородским Боярским детям под стражу».
Так псковские жалобщики оказались вдруг под стражей. Слухи дошли до города. Люди не знали, что им делать: если сражаться, то где взять войско? Если просить милости – что еще решит царь?
А тем временем Василий объявил арестованным жалобщикам: «Василий, Божиею милостию Царь и Государь всея Руси, так вещает Пскову: предки наши, отец мой и мы сами доселе берегли вас милостиво, ибо вы держали имя наше честно и грозно, а Наместников слушались; ныне же дерзаете быть строптивыми, оскорбляете Наместника, вступаетесь в его суды и пошлины. Еще сведали мы, что ваши Посадники и судьи земские не дают истинной управы, теснят, обижают народ. И так вы заслужили великую опалу. Но хотим теперь изъявить милость, если исполните нашу волю: уничтожите Вече и примете к себе Государевых Наместников во Псков и во все пригороды. В таком случае сами приедем к вам помолиться Святой Троице и даем слово не касаться вашей собственности. Но если отвергнете сию милость, то будем делать свое дело с Божиею помощию, и кровь Христианская взыщется на мятежниках, которые презирают Государево жалованье и не творят его воли».
Горожане понимали, что против войска со всей Руси их город не выстоит. Они согласились на все условия. Псковичи сами сняли вечевой колокол. Город рыдал. Думали, что на этом все и кончится, но Василий знал, как нужно усмирять города: он приказал провести такое же, как и в Новгороде, переселение псковских знатных семей в другие города, а на их место следовало поселить москвичей: «Государь велел быть Наместниками во Пскове Боярину Григорию Федоровичу Давыдову и Конюшему Челяднину, а Дьяку Мисюрю ведать дела приказные, Андрею Волосатому ямские; определил Воевод, тиунов и старост в пригороды; уставил новый чекан для монеты и торговую пошлину, дотоле неизвестную в земле Псковской, где купцы всегда торговали свободно и не платя ничего; роздал деревни сосланных Псковитян Московским Боярам; вывел всех граждан из Застенья, или Среднего города, где находилось 1500 дворов; указал там жить одним Государевым чиновникам, Боярским детям и Московитянам, а купеческие лавки перенести из Довмонтовой стены в Большой город; выбрал место для своего дворца и заложил церковь Святой Ксении, ибо в день ее памяти уничтожилась вольность Пскова; наконец, все устроив в течение месяца, оставив Наместникам тысячу Боярских детей и 500 Новгородских Пищальников, с торжеством поехал в Москву, куда отправили за ним и Вечевой колокол. В замену убылых граждан триста семейств купеческих из десяти низовых городов были переселены во Псков».
Так Василий прирос еще и псковскими землями. Приобретение Пскова было для него важным: это была лучшая крепость во всей Руси.
С внешними делами меж тем было не столь безоблачно: крымский хан старел, его место заступили молодые и равнодушные к Москве сыновья. Их больше интересовала нажива. Верность ханства Москве держалась только на авторитете самого Менгли-Гирея. Но в конце концов он отошел от дел. И сразу с юга начались набеги крымцев на московские земли. Василий напрасно напоминал о договорах между Москвой и Крымом, сыновья считали этот договор уже недействительным. Теперь приходилось иметь южные полки на границе, чтобы быть готовыми отразить набег.
Хуже всего было для Москвы то, что молодые ханычи охотно завязывали союз с Сигизмундом. В 1513 году хрупкий мир с Литвой рухнул. Началась война. Василия не оставляла мысль взять Смоленск. Двинулись на штурм. Оказалось, что город превосходно укреплен. Это решили поправить, подняв боевой дух при помощи медовухи. Атакующие перепились. Трезвые защитники легко согнали их со стен. Русские полки обратились в бегство. Это был позор. И с позором Василий Иванович вернулся в Москву.
Он жаждал реванша. Буквально сразу же начался второй поход на Смоленск. Началась осада. Попытки штурмовать стены ничего не дали. Единственное, что делали осаждающие, – превращали землю Смоленска в выжженную пустыню. Но сам город взять не могли.
Снова Василий вернулся в Москву ни с чем. Для третьего похода Глинский сыскал в Богемии оружейных мастеров и нанял немецких воинов. Так что это был, скажем так, самый дорогой поход на Смоленск. Василий окружил город пушками, которые стреляли ядрами, окованными свинцом. Действие было устрашающее, смоляне запросили переговоров, но хотели отнести их на следующий день. Воевода Сологуб не дал им этого дня. Снова заговорили пушки. Смоляне решили сдаться. «Государь! довольно текло крови Христианской; земля наша, твоя отчина, пустеет: приими град с тихостию», – просили они.
Василий просьбу удовлетворил. В первый день августа в Днепре освятили воду, процессия с хоругвями вошла в город. За духовенством шел сам Василий. Это был его триумф: Смоленск перешел к Литве еще 110 лет тому назад.
Глинский находился в это время около Орши. Но удача ему изменила: царедворец решил предложить свои услуги Сигизмунду, на переписке с королем его и поймали. Так что народ праздновал взятие Смоленска, а Глинского везли в цепях в Москву, откуда недавно он выезжал свободным человеком.
Однако везение нередко изменяет. И в следующей битве с Сигизмундом русские войска потерпели жестокое поражение. Но практически сразу другому воеводе, Шуйскому, удалось возвратить отвоеванное. Литовцы смогли взять лишь Дубровну, Мстиславль и Кричев.
В 1515 году в союзе с Литвой против Москвы уже выступало войско крымского хана Махмет-Гирея, а составной частью этого войска стали отряды казаков. Юг теперь стал опасен. Только чудом северским князьям удалось отстоять южные города. Василий не знал, что и предпринять. Он даже сносился с султаном Селимом и жаловался на двоедушие крымского хана. Султан запретил крымцам выступать на стороне Литвы.
Но Махмет-Гирея запреты не волновали. Он и сам отписал московскому государю, что «взятие Смоленска нарушает договор Василиев с Менгли-Гиреем, который будто бы пожаловал Смоленское Княжение Сигизмунду; что Василий должен возвратить оное, также и Брянск, Стародуб, Новгород Северский, Путивль, вместе с другими городами, будто бы данными Ханом, отцом его, Иоанну в знак милости. Магмет-Гирей требовал еще освобождения всех Крымских пленников, дани с Одоева, многих вещей драгоценных, денег; а в случае отказа грозил местию.
Великий Князь не мог образумить бессмысленного варвара; но мог надеяться на доброхотство некоторых Вельмож Крымских, в особенности на второго Менгли-Гиреева сына, Ахмата Хромого, объявленного калгою Орды, или первым чиновником по Хане: для того вооружился терпением, честил Посла и в удовольствие Магмет-Гирею освободил Летифа, бывшего казанского царя.
Сначала Ахмат поддался на уговоры и лесть, крымцы даже сделали набег на Литву ради собственной выгоды, но союзники они оказались никудышные. Василий стал надеяться уже не на союз, а хотя бы на мир. Он согласился даже разрешить им астраханский поход, чтобы посадить в Астрахани своего хана.
Но он напрасно ждал послов, чтобы закрепить условия этого похода. Вместо этого степная конница обрушилась на Русь и дошла почти до Тулы, едва удалось ее отбить.
Между тем сама литовская война шла с переменным успехом. Император Максимилиан, вступивший в родственные связи с Сигизмундом, желал положить ей конец. Единственное, чего он добился: Василий обещал, что в 1519 году военных действий против Литвы вести не будет. В том году Москве точно было не до Литвы. В Казани умер царь Махмет-Аминь, и теперь следовало найти ему преемника. Крымский хан рассчитывал посадить там своего брата, но Василий передал престол внуку Ахмата царевичу Шиг-Алею, воспитанному в Москве и считавшему Василия своим господином.
Казань стала безопасной, но Махмет-Гирею пришлось втолковывать, что Казань требовала Шиг-Алея, и он, Василий, не мог дать другого царя, а если бы не дал Шиг-Алея, то они сами бы взяли себе царя из ногаев или Астрахани. Это Махмет-Гирея успокоило, и скоро дошли вести, что он бьет литовцев под Краковом.
Русским в литовской войне везло меньше: псковичи с новгородцами ходили брать Полоцк, но так и не взяли, московские воеводы с татарской конницей смогли лишь пожечь внешние укрепления и пограбить земли вокруг Полоцка и Витебска. Единственная польза этих походов, признает Карамзин, была только в разорении вражеской земли.
В 1520 году союзники-немцы заключили с Сигизмундом мир. А в 1521 году Сигизмунду помогла казанская измена. Шигалея и присланных туда Москвой русских взяли под стражу, а на престол был возведен брат Махмет-Гирея Саип.
Устроив судьбу брата, Махмет сумел соединить ногаев и казацких атаманов. Этой конной ордой он ворвался на земли московского царя. Высланные на Оку княжеские дружины были разбиты и бежали. Татары пошли на Москву. Но, что еще хуже, рать Саипа шла на Москву с востока. В такой ситуации Василий решил не обороняться. Махмет-Гирей желает получить унизительный для Московского царства мир? Он его получит.
«Опасаясь нашего войска и неприступных для него Московских укреплений, Хан согласился не тревожить столицы и мирно идти восвояси, если Великий Князь, по уставу древних времен, обяжется грамотою платить ему дань. Едва ли сам варвар Магмет-Гирей считал такое обязательство действительным: вероятнее, что он хотел единственно унизить Василия и засвидетельствовать свою победу столь обидным для России договором. Вероятно и то, что Бояре Московские не дерзнули бы дать сей грамоты без ведома Государева: Василий же, как видно, боялся временного стыда менее, нежели бедствия Москвы, и предпочел ее мирное избавление славным опасностям кровопролитной, неверной битвы. Написали хартию, скрепили Великокняжескою печатию, вручили Хану, который немедленно отступил к Рязани, где стан его имел вид Азиатского торжища».
Всюду царил хаос, а люди были в ужасе. Крымцы сожгли все, что могли, и многих увели в плен. Невольников, по рассказам, продавали целыми толпами в Кафе и Астрахани. Через два года дошли слухи, что хан снова собирается на Москву. Василий писал ему и требовал ответа. Хан так и не появился. Но его ждали готовые выступить в любой момент полки. Так благодаря хану и Литве было создано более мобильное войско.
В декабре 1522 года с Сигизмундом заключили еще одно перемирие на пять лет: по нему граница между странами проходила по левому берегу Днепра. Смоленск Василий Сигизмунду не отдал. Зато история с Казанью имела продолжение. Незадолго до этого русские завоевали астраханское ханство. Теперь источников беспокойства было два: Крым и Казань. Сидевший в Казани Саип хорошо понимал, что Василий не оставит его в покое, и пока он оставил город на 13-летнего племянника и ездил в поисках союзников, московское войско подошло и окружило Казань.
В августе 1524 года город пал. Казанцы умоляли оставить им Сафу-Гирея, за это они обещали хранить верность и служить Москве. Василий оставил.
После Пскова только Рязань оставалась еще независимой. Но в начале XVI века на рязанском столе осталась только княгиня с малолетним сыном. Пока ребенок был мал и женщина полностью была в воле царя, Василий ее не трогал: он диктовал ей, что и как надо делать, чтобы заслужить милость Москвы. Но ребенок вырос. Рязанский князь Иван вовсе не желал подчиняться диктату Москвы. Для Василия это означало одно: надобно истребить.
Молодого князя обвиняли в том, что он не только открыто сказал о своем намерении царю, но что он передался крымскому хану и хотел жениться на его дочери. Василий призвал Ивана в Москву, заранее подкупив его боярина Семена Крубина, чтобы тот уговорил молодого человека ехать. Князь колебался, но опасности не видел. Стоило ему только появиться перед царем, как тот обвинил юношу в измене и велел отправить в тюрьму. Мать его тем временем уже постригали в монахини. Тут же были посланы войска на Рязань, город взяли (1517 год), и на этом существование Рязанского княжество прекратилась.
Но Ивану Рязанскому – как это ни удивительно – удалось бежать из-под стражи и из Москвы во время переполоха, наделанного походом крымцев. Считали, что бежал он в Литву, хотя дальнейшая судьба так и осталась неизвестной. Рязанцы болезненно переживали свое унижение, так что Василий поступил так же, как и всегда: переселил тех, кто был знатен и мог протестовать.
Разобравшись так с врагами внешними и внутренними, он задумался о будущем престола. Дело в том, что у Василия так и не появилось за это время наследника, престол передавать было некому. Но для того, чтобы жениться снова, нужно было либо умертвить жену (это ему предлагали), либо развестись. Процедуры развода в Москве не существовало. Брак считался нерасторжимым. Решить этот сложный вопрос могли только церковные иерархи.
Митрополит, ходивший под московской властью, признал намерение вполне законным. В 1526 году несчастную Соломонию постригли в монашки, а Василий задумался о выборе невесты. Выбор пал на племянницу Михаила Глинского Елену. «Свадьба была великолепна. Праздновали три дни. Двор блистал необыкновенною пышностию. Любя юную супругу, Василий желал ей нравиться не только ласковым обхождением с нею, но и видом молодости, которая от него удалялась: обрил себе бороду и пекся о своей приятной наружности», – пишет Карамзин.
Этот брак оказался не бесплодным. Елена родила Василию двоих сыновей – Ивана и Юрия. Только после появления наследников он разрешил жениться своему брату Андрею, двое других так и не дожили до своей свадьбы – Василий запрещал жениться, пока у него не появится венценосное потомство. Но взрослыми он своих сыновей не увидел.
В 1533 году, возвращаясь с охоты, царь почувствовал себя плохо. На теле у него обнаружилась болячка, которая была крохотной, но причиняла боль. Василий чувствовал себя все хуже и хуже. Современная ему медицина излечить его так и не смогла. Перед смертью он велел писать новую духовную грамоту, в коей назначил наследником трехлетнего сына Ивана. Управлять государством до исполнения 15 лет ему вменялось под опекой матери и бояр. Имя этому венценосному наследнику – Иван Васильевич Грозный.
Рождение этого младенца сопровождалось летописными знамениями: «Пишут, что в самую ту минуту земля и небо потряслися от неслыханных громовых ударов, которые следовали один за другим с ужасною, непрерывною молниею. Вероятно, что гадатели Двора Великокняжеского умели растолковать сей случай в пользу новорожденного: не только отец, но и вся Москва, вся Россия, по словам Летописца, были в восторге». Льстецы еще и не представляли, что ожидает их впереди!