Целый месяц прожили мы в том заповеднике — и турки нас не трогали, ожидая распоряжений из Царьграда. Как мы жили и какие терпели лишения, я уж рассказывать не стану. Скажу только, что и отец мой и я — оба поняли тогда: болгары страдают из-за отсутствия лада, согласия, из-за желания каждого командовать другим. У нас не проходило дня без ссоры и драки; частенько случались и убийства. Если бы не мой отец да священник отец Кристю, мы бы перерезали друг друга. Страшный наш народ!
Я уже говорил, что все наши — и стар и млад — любили моего отца и боялись его. Но однажды несчастные товарищи наши восстали и против него. День был дождливый, холодный. Дождь лил как из ведра, гремел гром, сверкала молния. Грязь — по колено. А наши женщины, старики и дети спали под открытым небом, на голой земле. Собрались наши босые и голые страдальцы и говорят отцу моему:
— Никола! Зачем ты нас привел сюда? Зачем обманул нас, уговорил бросить свои дела и скотину? Ты сказал нам, что если мы восстанем, турки убегут от нас и мы перестанем мучиться и страдать. А как мы теперь мучаемся? Довольно. Мы решили разойтись по домам и сдаться туркам.
— Чтоб они вас повесили? — перебил отец.
— Да, лучше быть повешенным, чем терпеть то, что мы терпим. Довольно нам мучиться. Не хотим больше жить в лесу, как цыгане, голодать и мерзнуть.
— Нельзя ничего добиться так легко, как вы рассчитываете, милые братья, — сказал отец. — Мы еще не знали настоящих трудностей, не видели никаких потерь, а уже стонем, уже хотим сдаваться туркам. Что же будет, когда потечет наша кровь, когда турки станут с нами драться, когда заговорят ружья и пушки?
— Знать ничего не знаем. Хотим по домам, — раздались голоса.
— У меня овцы доиться перестали. Придется годовалых продавать, чтобы десятину заплатить: ни брынзы, ни масла ни драхмы[71] нет, — сказал один.
— А у меня луга стоят некошены, — подхватил другой.
— А у меня буйволы, дьявол их знает, куда разбрелись, — промолвил третий.
— Домой, домой! — закричали все.
— Братья! Подождите хоть, когда наши люди придут, которых мы в Видин и Царьград послали. Послушаем, что они нам скажут? Чего они там добились? Долго терпели, потерпим еще несколько дней. Бог даст, может, все хорошо кончится. Подождем посланных.
— А ежели они не придут? Ежели их повесили или в тюрьму посадили? Тогда что? — закричала толпа.
— Давайте подождем еще неделю, — и ежели не вернутся, тогда ладно: вернемся в Белоградчик и сдадимся туркам. Согласны?
Долго бились мой отец и поп Кристю, уговаривая товарищей подождать еще неделю, но в конце концов добились.
В одно прекрасное утро, когда мы еще спали, наши посланные вернулись из Царьграда с письмом, которое они подали отцу. Отец велел мне разбудить товарищей, распечатал письмо и прочел его вслух. Оно гласило:
«Али-Махмед-эфенди, окружной начальник в г. Белоградчике, вызывается в Царьград, а также вызывается и видинский архиерей Григорий — для ответа за свои злоупотребления. В Белоградчик направляется комиссия, которая установит, на что болгары жалуются, и удовлетворит их требования. Царьград, 3 июня 1848 года».
Не могу передать, как мы обрадовались этому письму. Только отец мой был недоволен.
— Не этого ждал я, — сказал он. — Видно, еще придется нам пострадать! Долго еще будем мы носить турецкие оковы! Но Никола-кожевник не склонит голову перед турками, не станет целовать край одежды у муфтия[72]. Да здравствует Стара-планина!
— Отец! — сказал я. — Ты поднял это движение, ты должен довести его до конца. Не покидай народ, иди с ним и давай ему добрые, полезные советы.
— Хорошо, сынок, я пойду с вами. А когда вы устроите свои дела, возьму ружье и тоже займусь делом.
— И я с тобой, — сказал я.