Герой
Муж Марфы Васильевны стоял над большой чертежной доской и отмечал что-то циркулем. Топот коня на дворе заставил его поднять голову. Дверь слегка стукнула, он обернулся.
— Ну, Марта, — спросил он, — как твое новое знакомство?
Марфа Васильевна не отвечала.
— Что так рано?..
Он взглянул на нее пристальнее, и тот слегка язвительный тон, который он хотел придать своему вопросу, замер у него в горле.
Перед ним стояла не Марта, цветущая, румяная, вечно веселая... Нет, это была только ее тень.
Волосы и платье в беспорядке, лицо бледное, как полотно, под глазами темные, синие круги, и сами глаза такие тусклые, так неопределенно смотрящие и как будто ничего не видящие, грязные полосы пыли на лице...
— Марта, голубчик, да, что же случилось такое?
В пылу энергии Марфа Васильевна выдержала все нервные потрясения, испытанные ей в то утро, богатое событиями. Усиленная езда верхом разбила ее тело, и только какое-то странное опьянение, этот экстаз, охвативший ее, поддерживало ее физические силы. Но наступила реакция, экстаз прошел.
— Марта, да скажи же хоть слово, — говорил ей муж и даже тряс ее за плечи.
— Я спать хочу, — прошептала она чуть слышно и пошатнулась. Он подхватил ее. Если бы он этого не сделал, то Марфа Васильевна не устояла бы на ногах. Он чувствовал, как все тяжелее и тяжелее становилось это тело, ноги подгибались, и оно словно выскальзывало из рук. Он крепко стиснул свою жену и потащил ее волоком к кровати. Руки повисли, ноги поволоклись по плитному полу, голова, словно у трупа, перегнулась на безжизненной шее, и волосы мели эти кирпичные плиты.
Маленький котенок Марфы Васильевны стремительно рванулся из-под дивана: ему хотелось поиграть этими длинными, стелящимися по полу волосами, но на него чуть не наступил муж Марфы Васильевны, и котенок жалобно мяукнул и свернулся в клубок на прежнем месте.
Кое-как, с трудом уложил он на постель свою жену и стал над ней в раздумье. Он совсем потерялся и не знал, что делать, к чему приступить. Вдруг глаза его упали на эти грязные полосы, что шли вдоль всего лица, на эти тонкие пальцы, выпачканные поводьями. Он схватил полотенце, намочил его и начал отирать лицо и руки. Тер долго, тер усиленно; особенно возился он с пальцами: черная маслянистая мазь не отставала; он даже мылом пробовал и вдруг хватил кулаком по лбу и бросил полотенце.
— Доктора, доктора! — кричал он, выбежав на улицу.
Он хорошо знал все адреса здешних докторов, но в эту минуту совершенно забыл их. В голове у него стоял какой-то сумбур.
Красивый офицер на красивом коне опять ехал, гарцуя мимо окон. Он ничего еще не знал о случившемся и катался, по обыкновению, мимо окна, в котором рассчитывал видеть Марфу Васильевну.
— Что, кто болен? Кому доктора? — спросил он, задержав коня у калитки дома.
— Ради бога, скачите, как вас, Набрюшников, что ли? Везите доктора какого попало: всех... Да скорее!
— Марфа Васильевна?!
— Умирает. Умерла совсем! Да скорее же, скорее!
Красивый офицер ловко повернул коня, пригнулся и щелкнул. Конь поддал задом, офицер очутился на шее, однако, справился и поскакал.
Муж Марфы Васильевны вбежал опять в комнаты. Она лежала так же неподвижно; из раскрытых губ чуть вылетало слабое дыхание: она спала, по-видимому. Но этот сон так похож был на смерть! Даже глаза не были совсем закрыты и сквозь темные, длинные ресницы глядели безжизненно, тускло, неподвижно... Так именно смотрят незакрытые глаза покойника.
— Ну, что ж... я ничего, — говорил сам с собой муж Марфы Васильевны. — Надо ждать доктора; что я могу сделать? А пока займусь делом... — (он сам собой бравировал). — Зачем время терять: время — деньги.
Он подошел к столу, взял линейку, наложил ее, черкнул сильно карандашом, так сильно, что в руке что-то треснуло. Швырнул на пол и линейку, и обломки карандаша; тихонько, на цыпочках, словно боялся разбудить больную, подошел он к постели и стал в ногах. Он задумался.
В комнате была мертвая тишина, только и слышно было, как маленький котенок катал по полу какую-то пуговицу, и по стеклу стучала большая зеленая муха.
— Это мы сейчас... это мы сразу... А где больная?.. А, вон оно как!..
В комнату вошел, слегка пошатываясь, толстый доктор, не наш доктор, а совсем другой, с густыми темными бакенбардами, в фуражке, надетой совсем на затылок... Пахнуло сильно чем-то спиртуозным, не то ромом, не то водкой, сильно также давал себя чувствовать пряный аромат лимбургского сыра. Муж Марфы Васильевны поднял голову.
— А, доктор... вот смотрите...
— Ничего, ничего; это мы сейчас...
Доктор шагнул, пошатнулся и поспешил поскорей сесть на край постели. Кровать затрещала. Глаза больной раскрылись как будто бы немного шире.
Из-за дверей высовывался Набрюшников: он не решался войти и силился издали, через плечи доктора, взглянуть, что там такое делается...
— Доктор, что это вы делаете?
— А это я пульс щупаю...
— Да разве там пульс!.. Набрюшников, где вы эту свинью нашли?
— Эй вы, не слишком! Я не позволю...— промычал доктор, встал и чуть опять не упал на кровать.
— В бильярдной у Тюльпаненфельда... Да я сейчас другого... Я сейчас... Кто же его знал?.. По мундиру доктор... Я…
Набрюшников заметался и скрылся.
— Вон отсюда!
— Кто? Я?
— Вон или пришибу на месте!
Он схватил со стола тяжелый подсвечник и замахнулся... Пьяный доктор струсил.
— Это я ничего, это я могу, все могу, а впрочем, я уйду, я уйду... Мне что?.. — (он направился к двери). — Мне что? Мне все равно — пускай умирает... Мертвые бо сраму не... Эй, дружище! — (Доктор заметил кого-то, ехавшего мимо на извозчичьих дрожках) — Подвези, мне только до этого Тюль... Тюль... Тюль...
— Ползи на всех четырех, — говорил чей-то голос, и дрожки задребезжали мимо.
Прошло часа два, томительных, страшных два часа.
Марфа Васильевна все находилась в одном и том же положении. Наконец послышались шаги на дворе. Вошел Набрюшников, остановился на пороге и пропустил вперед другого доктора. Этот был в нормальном положении. Он протянул руку мужу Марфы Васильевны, слегка пожал его руку, проговорил многозначительное «гм», и стал считать пульс.
— Тс-тс-тс... дело-то скверно... За льдом пошлите...
Набрюшников ринулся к дверям.
Марфа Васильевна зашевелила губами.
— Тс... — произнес доктор.
— Тс... — повторил муж.
Набрюшников остановился в дверях и приподнялся на цыпочки.
— Вороне где-то Бог послал кусочек сыру, — тихо проговорила Марфа Васильевна, проговорила и замолчала.
— Ну, и слава богу, — также тихо проговорил доктор.
Набрюшников вдруг фыркнул.
— Что же это, доктор?
— Бред начинается и весьма престранный бред. Холодные компрессы на голову, непрерывные компрессы. Лед к вискам.
— Лед к вискам, — машинально проговорил муж.
— Да-с, горячка... и еще какая!.. Ну, да натура-то славная, здоровая, может, и выдержит; а не выдержит... А — что такое?
Доктор обернулся. Муж Марфы Васильевны тихо рыдал.
— Ну, Господь с вами, я уйду, — говорил доктор. — Я вам лучше пришлю свою барыню.
Он на цыпочках пошел к дверям. Набрюшников с большой глыбой льда в руках попался ему навстречу.
А в тот же вечер, в ресторане Тюльнаненфельда, речь шла о событиях дня. Говорили о болезни Марфы Васильевны, говорили об ее муже.
— То есть, в жизни не видал я такой тряпки, — говорил сановитый чиновник с крестом на шее.
— Кто это тряпка — кто? — повернулся к нему от прилавка доктор.
— Да все он же, муж Map...
— Он тряпка, он?! Это — герой!
Гомерический хохот раздался по всему залу ресторана. Доктор вспылил. Он даже схватился за спинку стула.
— Да, герой! — кричал он. — Почище ваших всех хваленых храбрецов. Что они сделали, что?.. Передушили десятка два безоружных сартов... Глиняные горшки брали под видом крепостей! А он ради своей «Марты» сам себя, без всякой пощады, душит за горло.
— Шампанского! — ревет кто-то в толпе...
— Да,— кричал доктор, — герой!.. Почище самого Александра Мак...
Он сильно качнулся, выпитое вино ударило ему в голову.
— Герой... — промычал он тихо и стал размазывать по прилавку пальцем.