В тулонском лагере, который находился за городом и был обнесен несколькими рядами проволочных заграждений, мы встретили своих земляков, прибывших сюда раньше из Африки и с острова Эльдекс. Они были записаны в «батальон смерти».
В лагере мы прожили три дня, нас никуда не выпускали. На четвертый день весь наш отряд отправили на железнодорожную станцию.
Как-то сразу стало заметно лучшее отношение со стороны охраны и даже французского офицера. В пути разрешали заходить в вокзалы и магазины. Кормили лучше, чем в Тулоне, выдали по пятидесяти сигарет.
Поздно вечером приехали в Марсель, где нас накормили хорошим ужином. После ужина офицер проходил по вагонам и спрашивал: все ли наелись?
Еще будучи в тулонском лагере, Макаров, Оченин, Станкевич и я уговорились бежать при первой же возможности. Мы строили разные планы побега и в конце концов решили, что бежать надо во время пути, не доезжая до нового лагеря. Поэтому, как только сели в вагон и поезд тронулся, мы надели чистое белье, сменили брюки и гимнастерки.
В Марселе поезд стоял долго. После сытного ужина солдаты быстро заснули. Пользуясь этим, мы стали потихоньку, без шума одеваться. Вышли никем не замеченные. Вагон стоял в тупике, в плохо освещенном месте. Мы направились в противоположную сторону от громадного, сверкавшего огнями вокзала. Наконец дошли до последнего железнодорожного пути и, перебравшись через каменную стену, которая отделяла станцию от города, очутились в темной и узкой улице.
В эти времена почти во всех городах Франции можно было встретить русских солдат,так как после ля-куртинских событий очень много русских было оставлено внутри Франции на разных работах. Поэтому-то попадавшиеся нам на улице в Марселе французы не обращали на нас никакого внимания.
Но вот у одного уличного фонаря шедший навстречу человек спросил нас по-русски:
– Вы русские?
Сначала мы опешили, не зная отвечать или молчать. Незнакомец повторил свой вопрос. Мы ответили: да, русские.
– Ну, здравствуйте, здравствуйте, земляки,- неожиданно весело проговорил незнакомец. – Я тоже из России, поляк Войцеховский, но живу здесь, в Марселе, более двадцати лет. Пойдемте ко мне в гости.
Войдя в свою квартиру, которая состояла из двух небольших комнат и кухни, Войцеховский познакомил нас с женой, дочкой и ее мужем – французом.
Жена Войцеховского говорила по-русски неплохо, дочка немного понимала, а зять не знал ни одного слова. Зятю было на вид лет тридцать, он был очень бледен и худ.
Войцеховский предложил раздеться. Хозяйка подала ужин, и все сели за стол.
– Я работаю на литейном заводе слесарем, – рассказывал Войцеховский, – дочь работает на швейной фабрике, зять- чертежником на нашем заводе, а старуха дома хозяйничает. И все-таки еле-еле тянем. До войны было хорошо жить, мы себе ни в чем не отказывали. Всегда были сыты, а теперь стало очень плохо. Если эта проклятая война протянется еще год, то… – Войцеховский не договорил, махнул рукой.- А теперь, дорогие гости, расскажите, как вы попали в Марсель, по какому делу и надолго ли.
Мы переглянулись, как бы спрашивая друг друга, что отвечать. Хозяин заметил наше смущение.
– Да вы не смущайтесь, здесь люди свои.
– Мы из ля-Куртина, – сказал Станкевич.
– По какому же делу прибыли сюда? – спросил снова хозяин.
Мы молчали.
– Да что вы, друзья мои, русский язык забыли во Франции? Или вы думаете, что в жандармское управление попали?
Войцеховский производил впечатление простого, вполне искреннего человека. Так и хотелось рассказать ему всю правду. Но мы все еще не решались быть откровенными. После всего пережитого каждый из нас старался быть осторожным.
– Будьте как дома, – сказал хозяин. – А если надо в чем помочь, к вашим услугам. Что могу, все сделаю.
Станкевич не утерпел и в кратких словах все объяснил Войцеховскому, добавив, что теперь мы стремимся попасть в Испанию, а оттуда в Россию.
Выслушав рассказ Станкевича, Войцеховский заметил:
– Да, ваш путь не легок… Но впереди еще тяжелее.
Помолчав, хозяин спросил:
– Деньги у вас есть?
– Нет ни гроша, – за всех откровенно ответил Станкевич.
– Эго осложняет положение.
Ужин закончился, и дочь с мужем ушли в свою комнату. Когда вслед за дочерью ушла и жена, Войцеховский сказал:
– Мой совет: в Испанию бежать вам не следует. Вас могут выдать французам. Пробирайтесь лучше в Швейцарию. Согласно существующим там законам, оттуда не выдают никого из перешедших границу. А в отношении расстояния – в Швейцарию, пожалуй, будет ближе, чем в Испанию. Да и границу здесь лучше перейти. Альпийские горы густо покрыты лесом, в них легче скрыться от пограничной охраны. Кроме того из Швейцарии вам ближе до России.
Разговор наш закончился далеко заполночь. Мы совместно выработали план побега.
Выкрасив наше обмундирование в черный цвет,Войцеховский снес его знакомому старьевщику и выменял на рабочие блузы, пальто, кепи. Кроме того торговец дал ему в придачу семьдесят пять франков.
Через день, одевшись в штатское платье, позавтракав с гостеприимным хозяином и поблагодарив его и хозяйку за радушный прием, мы вышли на улицы Марселя в последний раз.
* * *
Ярко светило полуденное солнце. Блестели железнодорожные рельсы. Тихо и ясно было кругом, лишь легкий зимний ветерок иногда налетал на высокую насыпь и поднимал пыль, да временами проходил поезд в ту или другую сторону, разрезая воздух могучим гудком. И опять воцарялась тишина.
По обеим сторонам железной дороги раскинулись поля, но на них не было видно ни одного человека. Несмотря на январь, снега нигде не было.
Мы шли вдоль железнодорожного полотна, шли налегке и, сами того не замечая, по-военному отбивали шаг, широко и свободно махая руками.
Когда солнце спускалось к закату, сели отдохнуть под деревом около насыпи.
– Много мы отмахали от Марселя? – спросил Оченин.
Макаров прожевал сыр, подумал и ответил:
– По-моему километров тридцать, не меньше, мы здорово шагали.
– Володя, а в кепке и пальто ты настоящий французский мастеровой, и усы, как у француза. Занкевич не узнал бы, что ты русский солдат, – пошутил Макаров, обращаясь к Станкевичу.
– А ты что думаешь, мне особенно хочется, чтобы меня Занкевич или какая-нибудь подобная собака узнала? – ответил Станкевич.
Мы снова тронулись в путь. Придя ночью на небольшую станцию, застали здесь товарный поезд. Когда состав тронулся, мы заметили порожний с открытой дверью вагон и бросились к нему. Подсаживая друг друга, быстро забрались внутрь, закрыли дверь и с удовольствием растянулись на полу.
Первое время было как-то жутко. На остановках мы осторожно заглядывали в дверную щель и прислушивались, но потом успокоились, осмелели и, доев запас хлеба и сыра, крепко заснули, утомленные дневным переходом.
Проснулись, когда было уже светло. Как узнали потом, поезд подходил к городу Лиону. За ночь мы проехали километров триста.
– На дворе-то день! Всё мы проспали и пропали, – сказал Оченин. – Теперь нам отсюда выбраться не удастся. Нас обязательно арестуют…
В открытую дверь вагона были видны заводские и фабричные трубы. Мы договорились: как только поезд убавит ход, сейчас же будем прыгать, не доезжая станции.
Поезд влетел в сотни перепутанных рельсов. Замедляя ход, он вошел в гущу товарных вагонов.
– Прыгай! – крикнул Макаров.
Оченин прыгнул, не удержался, упал, но тут же встал. За Очениным прыгнул я, выбрав свободное, ничем не заваленное место. Последним выскочил Станкевич. Прыгая, он упал неловко п зашиб раненую ногу. Макаров бросился к нему на помощь. Станкевич встал, постоял минуту и, подергав ногой из стороны в сторону, проговорил:
– Пойдем, Гриша. Пройдет. У меня так часто бывает.
Стряхнув с себя песок и грязь, оглядываясь по сторонам, мы пошли в город.Зашли в самую дешевую столовую,пообедали, купили на дорогу хлеба и табаку и отправились пешком по железнодорожному пути, который вел на восток. Сесть в поезд на ходу, несмотря на неоднократные попытки, не удалось.
Всю ночь продежурили на одной небольшой станции, но безрезультатно. Проходившие поезда останавливались редко, а те, которые задерживались, тщательно охранялись.
Перед рассветом, поспав немного на сложенных в штабели досках, мы снова тронулись в путь. Придя к вечеру на станцию, мы почувствовали себя голодными и чрезмерно уставшими. Итти дальше не могли. Решили непременно сесть на поезд.
Прождав часов до двенадцати ночи, мы ухитрились в конце концов сесть на товарный поезд. Ночь была холодная, дул сильный, пронзительный северный ветер. Несмотря на то, что нам хотелось спать, целую ночь пришлось трястись на тормозах, не смыкая глаз.
Так продвигались несколько суток: днем шли пешком, а ночью ехали поездом. Хлеба у нас уже не было. Просить стеснялись, да ы боялись вызвать подозрение. Нас мучил голод. А тут еще стало холоднее, бесснежный юг был отсюда далеко. Мы зябли.
Приехав в город Безансон, мы решили во что бы то ни стало достать хлеба. Пошли на рынок, ходили, присматривались, на пробу кое-что брали у торговцев. Но это нас не удовлетворяло. Опустевшие за двое суток желудки нестерпимо требовали не пробы, а основательной «закладки». К тому же надо было сделать некоторые запасы еды, потому что приближалась граница, Альпийские горы, которые мы собирались перейти. Однако с рынка вернулись на вокзал почти с пустыми руками.
Уже стало темно, в вокзале было много народа, и мы решили выспаться здесь. После двух бессонных ночей спали отменно. Утром снова безуспешно ходили на рынок. Вернулись и нетерпеливо стали ждать поезда к швейцарской границе.
Когда подошел какой-то пассажирский поезд, Оченин, забыв всякую осторожность, вдруг крикнул:
– Ребята! Наши, русские приехали!
Действительно, из вагона выбегали русские солдаты. Мы кинулись к ним.
– Товарищи, вы куда едете? – спросил Макаров стоявших у вагона солдат.
Они были удивлены, услышав «француза», изъясняющегося на чистом русском языке, но тут же охотно сообщили:
– Едем на работу.
– Возьмите нас с собой, – проговорил Оченин.
– А сколько вас?
– Вот все здесь, четверо, – ответил Оченин.
– Лезьте живо, чтобы никто не видел, – сказал один солдат.
Через минуту мы были в вагоне. Солдаты смотрели на нас, недоумевая, что надо «французам» в их вагоне. Но вошедший за намп сказал:
– Не удивляйтесь, один из них говорит по-русски, вот мы и пригласили их к себе.
Солдаты обступили нас. Каждому хотелось скорее узнать, который же из «французов» говорит по-русски. А мы все молчали, обрадованные неожиданной встречей с соотечественниками.
Паровоз дал отходный свисток, п поезд тронулся.
– Ну, теперь здорово, землячки! – весело проговорил Оченин. – Вы считаете нас французами, а мы такие же солдаты, как и вы… из второго полка…
– Как из второго полка? – спросил солдат, стоявший рядом с Очениным.
– Очень просто, – ответил Макаров. – Мы из…
Но Макарову не дал договорить раздавшийся с верхней полки крик:
– Гриша!
Лежавший на полке солдат, как бомба, слетел сверху и бросился обнимать Макарова. Это был Петров, друг и товарищ Макарова. Нашлись люди из бывшей первой роты, которые также узнали нас. Радости не было конца.
Когда волнение от неожиданной встречи немного улеглось, приступили к расспросам. Петров оказался старшим вагона. Он сейчас же распорядился накормить нас. Пока мы ели, он рассказал, что отряд в двести человек работал небольшими группами на разных французских фермах. Теперь полевые работы закончены, и солдат перегоняют на лесоразработки на станцию ля-Жу, где уже работает много русских.
Всем вагоном было решено и нас включить в список, доказав начальству, что все мы едем из одного места.
Петров сейчас же подписал внизу списка четыре новых фамилии, и все было в порядке. В вагоне оказалось немало запасных шинелей, гимнастерок, брюк, сапог. Солдаты наперебой предлагали нам запасное обмундирование. Через полчаса мы снова стали солдатами. Штатскую одежду выбросили из вагона, чтобы не было никаких подозрений.
Вечером приехали на станцию ля-Жу. Сопровождавший русских солдат поручик Дюбуа выстроил отряд и повел его в лагерь. Прибывших ожидал хороший ужин, в приготовленных бараках были койки, матрацы и по два одеяла на человека.
* * *
Между городами Безансоном и Понтарлье, в густом сосновом бору раскинулось несколько каменных построек, крытых черепицей. Среди них выделялось двухэтажное здание, стоявшее ближе всех к железнодорожному пути. В здание беспрестанно входили люди. Это был вокзал станции ля-Жу.
Сошедший с поезда пассажир, приехавший впервые в ля-Жу, мог подумать, что он попал в мало населенную лесную местность. По не так было в действительности.
Вокруг станции ля-Жу, невидимые за громадными соснами, расположились в разных местах леса около сорока лесопильных заводов. Заводы были построены во время войны английскими инженерами, а работали на них главным образом солдаты, прибывшие из Канады.
В трех километрах от вокзала, около двух рядом расположенных лесопильных заводов стоял деревянный дом, крытый тесом. В этом доме помещался начальник лагеря английский полковник Кольден с девятью английскими офицерами и одним офицером русской армии, поручиком Бушико.
В лесу же близ заводов были построены бараки, в которых жило несколько тысяч канадских солдат и отдельно триста русских, привезенных в ля-Жу в октябре 1917 года из лагеря ля-Куртин после подавления «мятежа».
Вот что рассказали нам товарищи о жизни лагеря ля-Жу, о событиях, предшествовавших нашему приезду туда.
… Начальник русского отряда поручик Бушико приехал из России во Францию после ля-куртинских событий. Хорошо владея русским и французским языками, Бушико выдавал себя за французского дворянина, прожившего много лет в России и окончившего там военную школу.
Бушико был маленького роста с кривыми, как ухват, ногами, длинным носом и маленькими подслеповатыми, всегда мокрыми глазами. Лицо его было покрыто веснушками и рыжей растительностью. Говорил он быстро, брызгая слюной.
В первый же день пребывания в ля-Жу поручик Бушико издал распоряжение, чтобы его называли «господин капитан». Ля-куртинцы, раскусив своего начальника, добросовестно выполняли приказ и громко называли его при встречах и разговорах «господин капитан», а в его отсутствие – «Мартышка, длинный нос».
Первое время Бушико вел учет работ аккуратно, и солдаты своевременно, каждую неделю, получали заработанные деньги. Потом деньги стали выдавать два раза в месяц, а дальше -один раз в месяц и то не полностью.
Солдаты заявили протест своим десятникам. Те уверяли, что сведения о работе они дают своевременно, точно указывая в ведомостях количество проработанных часов. Солдаты потребовали от Бушико объяснений.
– Наша группа в двадцать человек работала в продолжение недели ежедневно по десяти часов, а получила из расчета восьми часов, – говорил капитану десятник- младший унтер-офицер Андриянов.
То же самое заявляли и другие десятники.
Вначале Бушико старался оправдаться ссылкой на штаб округа: там, мол, в Безансоне, все перепутали и выслали денег меньше, чем требовалось. Но в конце концов вынужден был сознаться, что он окончательно запутался в денежных делах, и просил выделить ему хорошо грамотного человека для ведения учета работы и выдачи заработанных денег.
Тут же был выделен на работу по учетной части бывший ротный писарь Ананченко, который в несколько дней наладил учет, и в дальнейшем солдаты получали заработанные деньги полностью.
Освободившись от канцелярских дел, Бушико начал часто захаживать в бараки по вечерам и вести с солдатами беседы. Главной темой бесед была отправка на родину. Бушико всегда отвечал: «Скоро поедем». Один и тот же ответ надоел солдатам, и они в конце концов перестали разговаривать с Бушико, не веря ни единому его слову.
После Октябрьской революции в России французское начальство урезало норму продуктов для русских, работавших в ля- Жу. Поэтому полковник Кольден, ранее кормивший их из одной кухни вместе с канадцами, предложил Бушико организовать питание русских отдельно. Узнав об этом, солдаты запротестовали и грозили бросить работу. Бушико растерялся, он немедленно выехал в Безансон. По возвращении в ля-Жуон вел переговоры с Кольденом, и русские солдаты остались на довольствии канадской кухни.
Никто из солдат не знал, что делается в России. Писем из дома попрежнему не получали, газет не давали. Единственно, что можно было читать, это парижскую газету «Русский солдат-гражданин во Франции», которую издавал Бурцев на русском и французском языках. Эта газета писала о России всякие небылицы, распространяя зловонную ложь о большевиках. Солдаты не верили бурцевским писакам и не читали этой грязной газетки.
Километрах в семидесяти от ля-Жу, в сторону швейцарской границы, недалеко от города Понтарлье, работал второй русский отряд в пятьсот человек, также на лесоразработках.
Ездивший в Понтарлье за канцелярскими принадлежностями Ананченко рассказал, что он встретился там с солдатами из второго отряда. Они сообщили ему, что из их отряда в продолжение двух месяцев убежали в Швейцарию сто пятьдесят человек. Солдаты уходили поодиночке и группами. Один унтер- офицер за неделю до этого увел в Швейцарию группу в шестьдесят человек.
Рассказ Ананченко взбудоражил солдат ля-Жу. Они потихоньку стали собирать сведения об Альпийских горах, о расстоянии до швейцарской границы и ее охране. Крестьяне соседних деревень, может быть даже догадываясь о планах русских, охотно рассказывали об Альпах и границе.
Собрав необходимые сведения, группа солдат под руководством Андрея Крылкова, который хорошо говорил по-французски, в первых числах января 1918 года сделала первую попытку пробраться в Швейцарию.
В ночь под воскресенье пять человек исчезли из лагеря. День был нерабочий, и это событие прошло незамеченным. Лишь в понедельник во время выхода на работу было обнаружено отсутствие пяти солдат. Вечером десятник сообщил об этом Бушико. Тот пришел в ярость, сейчас же явился в бараки и, собрав солдат, начал упрекать их в несознательности.
– Я принимаю все меры, чтобы скорее отправить вас домой, – врал Бушико, – а вы стараетесь делать мне неприятности по службе. Что я должен теперь сказать начальству? Если Крылкова поймают на границе и приведут обратно, я с него шкуру спущу. Предупреждаю об этом и всех остальных, кто вздумает бежать.
Солдаты успокоили «Мартышку», дали слово не убегать и следить друг за другом.
На третий день два французских солдата, вооруженные винтовками, привели Крылкова и его товарищей, которых они задержали в Альпийских горах.
Вид задержанных беглецов был ужасный. Шинели и сапоги изодраны сучьями и камнями, лица и руки в царапинах. Не успели беглецы перешагнуть порог барака, как попросили есть. Солдаты досыта накормили неудачников, а вместе с ними и пограничников. Последние потребовали, чтобы ведомость о приеме приведенных солдат обязательно подписал начальник отряда.
Пока носили ведомость на подпись к Бушико, пограничники разговорились с русскими солдатами. Они рассказали, что ежедневно задерживают на границе русских, удирающих в Швейцарию. Многие погибают в Альпийских горах: срываются в пропасти, разбиваются насмерть, другие остаются калеками, переломав себе руки, ноги и ребра. Отправляясь в горы, беглецы берут с собой продуктов дня на два – на три, но кое-как добравшись до Альп, где совершенно нет дорог, они начинают блуждать, теряют всякую возможность куда-либо выйти из лабиринта гор и, выбиваясь из сил, умирают с голоду. Счастливы лишь те, которые попадаются пограничникам.
Французы не советовали солдатам подвергать себя смертельной опасности, хотя и сочувствовали русским товарищам, желавшим скорее пробраться домой.
– Подождите, – говорили французы, – не может же эта проклятая война продолжаться вечно. Ваше Советское правительство хорошо делает, прекращая войну с Германией.
Французским пограничникам было лет по пятидесяти, это были добродушные, словоохотливые люди. Наши солдаты снабдили их хлебом, продуктами и канадским табаком.
Получив ведомость и тепло попрощавшись, французы ушли.
Крылков и его товарищи рассказали об ужасных ночах, проведенных в Альпах. Они были очень рады, что попали к пограничникам, иначе им пришлось бы, как и другим, погибнуть с голоду в непроходимых горах.
Внимательно выслушав неудачных альпинистов, солдаты затужили. Померкла надежда пробраться в Россию. Те,которые собирались последовать примеру Крылкова, вынуждены были отказаться от своих планов.
Вечером в бараки пришел Бушико. Он набросился на Крылкова и его товарищей, обвиняя их в дезертирстве.
Крылков оправдывался. Он старался доказать Бушико, что они не дезертировали, а заблудились по дороге к товарищам, которые работают километрах в двадцати от станции ля-Жу.
Бушико, конечно, не поверил и распорядился посадить беглецов на пять суток под арест.