Альпийские горы от самого подножья и до вершин густо покрыты лесом. Встречаются места, сплошь поросшие кустарником, через который только с большим трудом может пробраться человек.
Поднявшись в горы, мы почувствовали сильный ветер, совсем незаметный внизу. Мокрый снег шел гуще. Целыми ворохами сваливался он с деревьев, осыпая нас с ног до головы.
Мы спешили, стремясь уйти как можно дальше до наступления темноты. Но чем выше поднимались, тем труднее становилось итти. То и дело мы вязли в снегу и, чтобы не упасть в пропасть, цеплялись за кусты.
Горный ветер ревел подобно раненому зверю. Деревья стонали от бешеных порывов ветра. Наступала темнота. Зимней ночью в лесу, да еще когда густо падает снег, настолько темно, что в двух шагах не видно человека. Мокрые шинели давили на плечи и спины. По горячему телу струился пот.
Итти дальше нельзя было. Каждый неосторожный шаг грозил смертью. К этому времени мы очень утомились. У Макарова поднялась температура, а на ноге Станкевича открылась рана. Было решено сделать привал до утра или до того момента, когда перестанет итти снег. Для этого пришлось вернуться назад и укрыться под нависшей громадной скалой.
На наше счастье площадка под скалой была ровная и большая. Сбросив с себя тяжелые шинели, мы начали дружно утаптывать мокрый снег.
Выровняв площадку, мы решили с помощью мягкого, липкого снега возвести стену, которая закрыла бы площадку от ветра. Получилось нечто вроде шалаша. Под скалой стало тихо.
Принесли сухих сучьев. Вскоре запылал костер. Несколько человек вышли посмотреть, видно ли со стороны пламя костра. Оказалось, что огонь снаружи совершенно не был заметен. Это очень обрадовало нас. Заделав последний проход, мы по очереди грелись у костра и сушили мокрую одежду. Только Макаров и Станкевич все время лежали возле огня.
Предусмотрительно купленным в Понтарлье вином мы окончательно согрелись. Немного отлегла и усталость. Выставив дежурных, мы завернулись в просохшие шинели, палатки и заснули.
Дежурили по два человека. В их обязанность входило постепенно подбрасывать в костер дрова и прислушиваться ко всякому шороху в горах. Люди сменялись каждый час.
Мартовская ночь в горах очень длинна, и всем нам удалось хорошо отдохнуть и выспаться. Перед рассветом, позавтракав и потушив костер, мы двинулись дальше. Снег перестал, ветер утих, и ясное утро внушало радужные надежды.
Но по глубокому снегу итти было тяжело, и в полдень мы вынуждены были остановиться на отдых.Однако задерживаться надолго нельзя было, и через час мы снова тронулись, держа курс на восток (у нас был компас, подаренный канадцами).
В этот день остановку на ночлег пришлось сделать раньше, потому что Макаров до того ослаб, что не мог двинуться с места. У него опухло горло, ему трудно было дышать. Приходилось нести его на развернутой палатке.
Такой удобной площадки, как в первую ночь, найти не смогли. Остановились под густыми деревьями, под которыми сравнительно было тихо и тепло. Развести костер на открытом месте не решились, боясь привлечь внимание пограничной стражи.
Ночь без костра показалась намного длиннее. Макаров не спал, он сидел в полузабытье, прислонившись к дереву. Я и Оченин сели по бокам, поддерживая больного плечами. Фельдшер предложил ему выпить кружку вина и принять аспирин. После этого он почувствовал себя несколько лучше и попросил есть. Перед тем как пойти дальше, фельдшер смазал ему горло иодом и хорошо забинтовал шею. Со Станкевичем также было немало хлопот. На каждой остановке ему тщательно смазывали рану и накладывали бинт.
После третьей ночевки мы тронулись без завтрака. Но шли бодро, будучи уверены, что в этот день обязательно дойдем до швейцарской границы, где надеялись на хороший обед и отдых. Однако наступил и четвертый день, а границы все еще не было.
Мы шли гуськом – след в след. Впереди Оченин, за ним л, после меня Макаров, за ним Станкевич, фельдшер и остальные. Во время обхода одной очень крутой скалы фельдшер, наблюдая за шедшим впереди Макаровым, сорвался вместе с кустом, за который он держался, и полетел в пропасть. Все мы сочли его погибшим, но минут через пять снизу раздался тихий крик. Услышав крик, Оченин, я и еще несколько человек начали осторожно спускаться вниз. Оказалось, пролетев немного, фельдшер счастливо зацепился ремнем за острый выступ скалы и спасся.
* * *
Голод давал себя чувствовать, всем страшно хотелось есть. Но Оченин разделил остатки хлеба и сыра между Макаровым и Станкевичем, и мы продолжали двигаться вперед, стараясь не думать о голоде и напрягая последние силы.
Наступил рассвет. Люди были сильно измучены, в особенности двое больных. Они еле-еле волочили ноги. Макаров до того ослаб, что двигался поддерживаемый товарищами. Сильный Оченин шел впереди. Итти первым – это было очень трудно, пробираться по следам несравненно легче. Некоторые товарищи хотели заменить его, но он отказался от этого.
Пройдя по лесу метров пятьдесят, Оченин вдруг остановился и спрятался за большое дерево, подавая нам знак соблюдать тишину. Когда мы подтянулись к нему, он указал рукой вперед.
Метрах в сорока под деревом стояли четыре койки. На койках лежали люди во французской военной форме и как будто крепко спали.
Мы присели за деревьями в снег и думали, что дальше делать. Некоторые предлагали подойти как можно ближе и открыть стрельбу из револьверов. Другие советовали осторожно отступить назад и стороной обойти пограничников.
Оченин ни с одним предложением не согласился. Он выдвинул свой план. Четыре человека пз нас должны осторожно подобраться к пограничникам и, если удастся, быстрым налетом отобрать у них винтовки. Остальные товарищи должны быть на чеку. План Оченина был принят. Желающих итти разоружить французов нашлось больше, чем нужно. Оченин взял с собой меня и еще двоих. Он предложил нам: револьверы держать в руках, но спрятанными в карманах, стрельбу без его команды не открывать, стараться без шума отобрать винтовки у пограничников.
Когда до спящих осталось несколько метров, Оченин, шедший впереди, остановился и подал знак. Мы начали осторожно выходить влево на одну линию с ним. Затем он махнул рукой т и мы бросились к французам.
Винтовки были в наших руках. Проснувшиеся французы поднялись на койках и встретили наведенные дула. Они сразу не могли понять, в чем дело, и растерянно смотрели на нас, не произнося ни слова.
В этот момент оставшиеся в засаде восемнадцать товарищей подбежали к нам. Наконец пограничники пришли в себя, и один из них проговорил:
– Что. такое? Русские солдаты?
– Да, товарищи, русские солдаты, – ответил Оченин.
Французы встали с коек и подняли руки вверх. Это были старые, лет по пятидесяти пяти, солдаты, которых обычно на фронт не отправляли, и они несли гарнизонную службу внутри страны.
Оченин передал мне винтовку, а сам подошел к французам и начал отстегивать у них пояса с патронташами. Французы не сопротивлялись. Похоже было, что они не особенно удивились своему разоружению и пленению неожиданно появившимся в родной стране «неприятелем».
Французы начали спокойно складывать своп легкие походные железные койки. Прикрепив к ранцам, они закинули их за спины. Переговоры повел фельдшер, – он лучше всех нас говорил по-французски.
Солдаты рассказали нам, что они из форпоста, который находится в девяти километрах на запад. Мы узнали, что граница со стороны французов охраняется слабо, а со стороны Швейцарии еще слабее. По словам охранников, до границы оставалось километров шесть, но путь очень труден. Чтобы пройти в Швейцарию, нужно переплыть быструю горную речку.
Французы оказались очень хорошими стариками, они угостили нас хлебом, сыром и вином. Кроме того они согласились проводить нас до границы с условием, что мы вернем им отобранные винтовки.
Путь, по которому вели нас французы, был хорошо знаком им, он был самым коротким, но и самым трудным для перехода. С восьми часов утра до одиннадцати мы шли без отдыха. Больные чувствовали себя немного лучше, и частых остановок не требовалось. В одиннадцать часов сделали привал. Теперь, по словам французов, река была уже близко.
Последний километр пришлось итти по очень крутой горе.
Лес крупный, кустарника, за который можно было бы держаться, мало. Опасные скаты мы обходили, иногда ползли на животе, держась друг за друга. В одном месте использовали все имевшиеся у французов веревки п порвали несколько палаток, чтобы надвязать веревки.
Наконец в ущелье показалась река. Она была до того быстра, что несла вместе с водой и крупные камни. С большим трудом спустились мы к ней и стали обсуждать способ переправы. Больше всего беспокоились за Макарова и Станкевича. Без посторонней помощи переплыть бурную реку они не могли.
Французские пограничники считали свою миссию оконченной и попросили вернуть им винтовки. Фельдшер ответил, что винтовок пока не отдадим, ибо опасаемся, как бы французы не открыли стрельбу. Пограничники сказали, что им и в голову не могло это приттп. Наоборот, они считают себя счастливыми, что смогли оказать помощь русским солдатам, стремящимся к себе на родину, от которой их оторвала ужасная война.
Французы говорили искренно, но Оченин все же не выдал им винтовок. Он вернул их несколько позже, вынув однако затворы для большей безопасности. Через фельдшера он объяснил, что затворы будут переброшены через реку после переправы. Пограничники успокоились.
Связав четыре веревки, Оченин снял шинель и, взяв один конец веревки в зубы, бросился в холодную воду бурлящей речки.
Двадцать лет жизни на Волге выработали из Оченина хорошего пловца, он без особого труда переплыл речку и выбрался на берег. Сейчас же он привязал конец веревки к дереву и предложил проделать то же самое на другом берегу. Веревка туго, натянулась. Четыре человека, умеющие хорошо плавать, также сняли шинели и подошли к речке, подведя Макарова. Положив его на разостланную палатку, четверо вошли в воду. Они поплыли, держа одной рукой палатку с лежавшим на ней товарищем. Макаров что есть силы перехватывал веревку, облегчая пловцам передвижение. Они уже были недалеко от противоположного берега, как вдруг силы оставили Макарова, и он отпустил веревку. Сопровождавшие его растерялись, не бросились на помощь товарищу, а крепко вцепились в веревку. Оставшиеся на берегу закричали:
– Макаров тонет!
Не растерялся только один Оченин, который зорко наблюдал с другого берега за переправой больного. В одну секунду он снова был в речке и быстро подплыл к Макарову, уже терявшему сознание. Схватив утопающего за волосы, Оченин увлек его к берегу.
Четверо, сопровождавшие Макарова, добрались до противоположного берега в тот момент, когда Оченин вытаскивал из воды почти полумертвого Макарова. Восемь рук подхватили их обоих и вынесли на берег, где Макаров пришел в себя.
Переправа Станкевича прошла благополучно. После него перебрались и все остальные.
Французские пограничники отцепили от дерева конец веревки и связали нм оставленные нами шинели и палатки.Получился большой тюк, который оказалось не так легко перетащить на другой берег, – его тянули человек десять.Но все обошлось благополучно, и мы получили свои мокрые шинели.
Закончив переправу, Оченин перебросил французам веревку, а потом и винтовочные затворы.
Пограничники сняли кепи и долго махали ими, прощаясь с нами.
* * *
Морозный день клонился к вечеру.
Простившись с французскими солдатами, мы быстро пошли в гору, чтобы хоть немного согреться во время ходьбы. В мокрой одежде иттп было очень холодно, да и неудобно. Но главное, главное- нас подгоняла огромная радость. Наконец- то мы вырвались из Франции, где пережили столько мытарств и мучений! Наконец-то мы в Швейцарии, откуда, думалось, не трудно будет выехать на родину! Скоро увидим родные деревни, обнимем милых и близких людей…
Местность на швейцарской стороне оказалась менее гористой, продвигаться было легче. А вскоре мы вышли и на дорогу, которая вела на юг.
Когда начался спуск, у?ке в темноте мы увидели около дороги первый домик, за ним второй, третий. Огня в окнах не было. Мы прошли дальше. Наконец показался и освещенный домик. Оченин постучал.
Вышедшая на стук девушка предложила войти в помещение. Оченин спросил по-французски:
– Виноват, барышня, здесь французская деревня?
– Нет, здесь Швейцария, – ответила девушка.
В помещении нас встретил молодой человек, одетый в штатское платье. Он был очень любезен и согласился проводить до кафе.
Когда мы вошли в зал, кто-то из сидящих за столиками громко спросил, обращаясь к нам:
– Русские дезертиры?
Услышав наш утвердительный ответ, швейцарцы захлопали в ладоши.
Мы сели за стол. К нам подошли сразу трое – два официанта и сам хозяин. На двух больших подносах они принесли белый хлеб, кастрюли с горячим молоком и стаканы.
Поздоровавшись, хозяин тихо сказал, что он кое-что понимает, и предложил выпить горячего молока с коньяком,- это самое лучшее средство после трудного перехода через Альпы и переправы через речку. Нас всех удивила догадливость хозяина. Видимо, таких, как мы, он встречал не впервые.
Все поданное официантами было быстро уничтожено нами, но сыт от этого никто не стал. Убирая посуду, хозяин сказал:
– Теперь вы можете заказать, что вам угодно, а пока заказанное сготовят, я советую выппть еще стаканчика по два моей прекрасной и полезной для вас смеси.
Мы согласились с предложением любезного хозяина.
– Я надеюсь, деньги у вас есть?-как бы между прочим спросил он.
– Денег много, – ответил фельдшер.
Плотно поужинав и выпив виноградного вина, мы совсем повеселели.
К нам подсели швейцарцы, стали расспрашивать, как мы шли через Альпы, сколько дней блуждали в горах. Они угощали нас сигаретами и поздравляли с благополучным переходом границы. Они говорили, что переплывать речку в такой мороз могут только русские люди.
Все мы чувствовали себя хорошо. Словно и не было тяжелого пятидневного горного перехода. Но это наше настроение испортилось, когда в кафе вошли два жандарма и сели в стороне за свободный столик. Как только мы расплатились, они сию же минуту предложили следовать за ними. Пришлось подчиниться. Взяв с собой мокрые шинели, мы двинулись из кафе вслед за жандармами.
По крутой дороге спускались более получаса. Остановились около двухэтажного здания, которое оказалось жандармским отделением пограничной охраны.Нас ввели в большую комнату – канцелярию. Находившиеся в ней жандармы тотчас же приступили к тщательному обыску. Взяли все, что было у нас, кроме одежды. После этого разместили в небольшие комнаты по два человека.
Комнаты были похожи на номера плохой гостиницы. В каждой стояло две железные кровати с матрацами, одеялами, простынями и подушками. Кроме кроватей было два стула, маленький столик и на стене висело небольшое зеркало.
Я был в одной комнате с Макаровым. Мы быстро разделись, потушили свет и легли спать. Больной, измученный тяжелым переходом, Макаров моментально уснул крепким, спокойным сном. Но я, несмотря на сильную усталость, спать не мог.
Мозг мой усиленно работал. Я снова вспомнил первые дни военной службы в Кузнецке. И особенно тот момент, когда принимал все меры, чтобы попасть в Самару вместо Митина. Вспомнил весь путь от Самары до Марселя, те минуты, когда я мечтал о Франции, в которую так стремился попасть. Франция в то время представлялась мне какой-то особенной страной, совершенно не похожей на Россию.
Что же дала мне эта «особенная» страна? Много ли светлых воспоминаний о ней сохранится в моей памяти? Нет, немного. Это – встреча в Марселе, путь от Марселя до Майллп, первомайская манифестация – вот, пожалуй, и все. Остальное было тяжелыми воспоминаниями. Жизнь в окопах, бремонское наступление, перекочевывание из деревни в деревню после боя, ля-куртинский расстрел, ссылка в Африку, издевательства Манжена.
Я не задумывался над тем, что ожидает нас в Швейцарии. Мне было радостно и весело в этот момент. Казалось, что путь, пройденный нами через Альпийские горы, приблизил нас к родине сразу на несколько тысяч километров. Я радовался этому и за себя, и за спящего рядом Макарова, и за остальных товарищей.
Мы оставплп неблагодарную Францию, которой мало было нескольких тысяч наших товарищей, погибших на полях Шампани: она «отблагодарила» нас ля-куртинским расстрелом, африканской ссылкой.
Но вот мы вырвались из западни, вырвались из когтей смерти, которая подстерегала нас на каждом шагу. Мы покинули «свободную» Францию, к которой так рвались два года назад и из которой теперь бежали, не останавливаясь ни перед какими препятствиями.
Теперь наш взор устремлен на Восток, туда, где наша родина, туда, где творится действительно что-то особенное, новое, совершенно до сих пор невиданное нигде в мире. Туда, где наши отцы и братья борются за новую, свободную, действительно светлую и радостную жизнь.
Мы еще не представляли себе ясно, что это за борьба. Но все, стремившиеся на Восток, – и те, которые перешли Альпы раньше нас, и те, которые идут вслед за нами, и те, которые собираются итти, – чувствовали своим нутром, что борьба на родине происходит небывалая в истории, и нам надо туда спешить, нас там ждут…
Утром шестнадцатого марта нас подняли в восемь часов. Всех повели в столовую, а затем к врачу на медицинский осмотр.
В полдень, в сопровождении двух жандармов, нас отправили на железнодорожную станцию, посадили в отдельный вагон и повезли в город Невшатель, в тюрьму. Такого оборота дела мы никак не ожидали. На вопрос, за что нас посадили в тюрьму и долго ли намерены держать, охрана отвечала незнанием.
В тюрьме, на шестом этаже, нас разместили в разных камерах по три-четыре человека. Камеры были очень маленькие, с деревянными нарами, прикрепленными к каменной стене большими железными болтами. В нашей камере мы вчетвером еле могли поместиться, в остальных была такая же теснота. Нары на день поднимались одним концом вверх и прикреплялись к стене замком. Табуреток или скамеек не было, поэтому с утра и до вечера мы вынуждены были стоять или сидеть на голом цементном полу.
Пять дней нас продержали взаперти. Это был карантин. Только на шестые сутки выпустили гулять в коридор.
На пятнадцатый день нас освободили и отправили в город Фрейбург. Там поместили в казармы, где в это время было человек сто ранее прибывших из Франции русских солдат. Среди них нашлись товарищи, и начались бесконечные расспросы о знакомых и земляках.
Из Франции ежедневно прибывало несколько человек. Пришел и Андрей Крылков, ему все же удалось благополучно перейти Альпийские горы, он привел с собой пять человек.
В Фрейбурге прожили дней десять, в город нас не отпускали, гулять разрешали только возле казармы. Кормили плохо.
Вскоре в Фрейбург начали приезжать какие-то агенты, хорошо говорившие по-русски. Они набирали рабочих и небольшими партиями, человек по тридцать- сорок, отправляли в разные места. Многие поехали на торфоразработки, на осушку болот, на строительство шоссейных дорог, каналов. На заводы никого не брали.