(повесть)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Молодежь — наша будущность, наша надежда… Она должна донести наше знамя до победного конца. И.СТАЛИН

B добрый час!

Вот и знакомый переулочек, короткий, всего, в два квартала, обсаженный кряжистыми карагачами и живой изгородью держи-дерева, похожий на аллейку сада. Ашир перешел через дорогу и остановился возле белого одноэтажного здания. Тесовые ворота были настежь распахнуты, однако, прежде чем, зайти во двор, он несколько минут постоял в нерешительности, жмурясь от солнца, низко надвинув на глаза козырек фуражки. В самом деле, стоит ли итти к директору, ведь все уже решено и теперь никакое заявление, пожалуй, не поможет.

Со двора выкатился большой грузовик. В кузове рядами сидели девочки, все в белых блузках и одинаковых беретах со значками. По узелкам и чемоданчикам у них в руках Ашир догадался, что отправляются они за город на экскурсию — накануне об этой поездке было много разговоров.

Уезжали с песней. Согласный хор выводил:

Пройдут года, настанут дни такие,
Когда советский трудовой народ
Вот эти руки, руки молодые,

Руками золотыми назовет. Задорные голоса заглушили шум — мотора, и, когда машина скрылась за углом, показалось, что девочки не уехали, что это песня унесла их с собой.

Долгим, задумчивым взглядом проводил Ашир машину. Давно ли вот так же и он ездил на экскурсий и пел с товарищами эту песню!

«Пройдут года, настанут дни такие… настанут дни такие», — повторил он про себя знакомые словаа, которые, будто отстав от улетевшей песни, все еще звучали в притихшем переулке. Для него уже настали «дни такие» — в кармане лежало направление на завод.

«Нет, все-таки посоветоваться надо!»

Непривычной тишиной встретил его знакомый двор с посыпанными песком дорожками и волейбольной сеткой, с треугольными туями, развесившими обои зеленые кружева вдоль забора и перед окнами. Здесь все словно уснуло, утомленное зноем ашхабадского лета. В дальнем углу двора на раскаленном песке блестела лужица. Когда Ашир подошел поближе, она пропала — это обманчиво дрожал и переливался нагретый воздух.

Во дворе он никого не встретил. Войдя в коридор, показавшийся таким длинным и сумрачным после яркого света улицы, Ашир направился было в канцелярию, но не удержался и заглянул в свой класс.

Парты были сдвинуты к одной стене, от натертых полов и блестевшей доски пахло воском и краской. Доска закрывала все окно, через щелочку в ней пробивался в комнату узкий лучик. Он притягивал к себе пылинки и шаловливо сучил из них тонкую веревочку.

Ашир сразу же отыскал свою парту — спинка у неё была тоньше, чем у других. А где же чернильное пятно? Его смыли, но след все-таки остался. Вот оно— похоже на наковальню с отбитым носом. Не раз краснел Ашир перед учителями из-за этого пятна и всегда старался закрыть его тетрадью или книгой.

Каким далеким казалось теперь все это! Он вздохнул, откинул крышку и сел за парту. Два года просидел на этом месте Ашир, и все было хорошо. А сейчас почему-то неудобно, парта стала вдруг низкой, коленки сразу уперлись в нижнюю доску, и пришлось вытянуть ноги.

Возле двери висел последний номер стенной газеты «За мастерство!». Там было написано и про него, Ашира Давлетова. Ом почти наизусть знал эту небольшую заметку и все-таки еще раз с удовольствием прочел ее от начала до конца. Отличником, правда, его не называли, но хвалили за прилежание. Писал мастер Иван Сергеевич, и это было для Ашира дороже всего.

Вспомнив о мастере, он подумал с минуту, затянул потуже ремень, расправил гимнастерку и решительно направился в слесарную мастерскую, остановившись лишь на ступеньках крыльца, чтобы смахнуть с ботинок пыль.

Но не сразу удалось найти Ивана Сергеевича — в мастерской никого не оказалось. Ашир прошелся между столами из толстых досок, на которых были укреплены тиски и заградительные сетки. Словно отдыхая, в углу стоял притихший электромотор, на стене возле откинутой рогатки рубильника висела вырезанная из жести рука — вытянутый револьверным стволом палец угрожающе предупреждал: «Осторожно. Электрический ток!» Когда-то этот палец казался ему страшнее и рубильника, и электромотора.

Ашир по привычке засучил рукава и подошел к своему столу. Тиски уже после него густо, смазали маслом и до отказа отвернули винт.

«Кто-то другой теперь будет работать на этом месте, — подумал Ашир. — Со столом-то не жалко расставаться, а вот тиски хорошо бы взять с собой на завод, удобные…»

— Кто тут хозяйничает? — услышал Ашир глуховатый голос и от неожиданности вздрогнул.

На пороге инструментальной стоял худощавый, остриженный под машинку человек в синем халате, накинутом на безрукавку. Припадая на одну ногу, он подошел к Аширу.

— Здравствуйте, Иван Сергеевич! — Ашир вытянулся и по привычке одернул сзади гимнастерку.

— Здравствуй, Ашир, здравствуй! — Мастер так крепко стиснул Аширу руку, что у того слиплись пальцы. Иван Сергеевич улыбнулся, помолчал и добавил — Проведать пришел?

— Спросить пришел, — тихо ответил Ашир. Он говорил и писал по-русски почти без ошибок, но очень смущался, если его переспрашивали. Все ему казалось, что его плохо понимают. Сейчас, убедившись, что начал он правильно, Ашир стал смелее:

— Заявление написал, как быть, не энаю. К вам пришел.

— И хорошо сделал. Давай поговорим.

Лицо у Ивана Сергеевича стало серьезным, кустики бровей, разделенные извилистой дорожкой морщинок, сошлись над переносицей и нависли над серыми внимательными глазами. Он усадил Ашира на низенькую скамеечку, двумя пальцами достал из кармана папиросу и закурил.

— Направление уже дали? — спросил Иван Сергеевич, выпустив дым в сторону.

— Получил.

— На механический?

— Да.

По возбужденному лицу Ашира было видно, что он хочет еще что-то добавить. Пока собеседник молчал, подбирая слова, Иван Сергеевич курил и смотрел во двор. Дым от его папиросы голубыми колечками висел в воздухе. В мастерской хоть и не пекло солнце, но было так же душно и жарко, как и на улице. Ашир снял фуражку и аккуратно положил ее на колени, козырьком от себя.

— Меня одного назначили на механический. Остальных ребят на другие заводы. — Ашир говорил медленно, обдумывая каждое слово. — Мы всегда были вместе. Как я один туда пойду? Там все незнакомые. Лучше меня в МТС или обратно в колхоз послать. Там меня ждут. Председатель колхоза говорил: «Выучишься — приезжай».

Он хотел было достать заявление и уже дотронулся до пуговицы на кармане, но тут встретился взглядом с Иваном Сергеевичем и быстро отдернул руку, 'будто пуговица обожгла ему пальцы. Ашир понял, что мастер сочтет его трусом.

Нет, он не трус! Когда он сам отправился в Ашхабад через Кара-Кумы — и то не боялся. От своего селения, затерянного в песках возле древнего русла Аму-Дарьи — Узбоя, он сотни километров проехал на верблюдах и на машине, чтобы учиться в городе.

Иван Сергеевич пододвинулся к Аширу, положил ему на плечо руку и заговорил тихо, словно беседуя с самим собой:

— Завод хороший, до войны я тоже на нем работал. Если бы не эта култышка… — Он поморщился и удобнее устроил свою негнущуюся в колене ногу. — И люди там замечательные. Зашел я недавно туда — не узнал, товарищей своих не узнал. Прямо инженерами стали, с чертежами возятся. Завод-то готовится выпускать мощные нефтяные двигатели, а ведь совсем недавно только трактора ремонтировал да бороны ковал. — Мастер помолчал и снял руку с плеча Ашира. — Позавидовал я и порадовался: не мне, так моим ученикам доведется машины с ашхабадской маркой строить. А ты вон что говоришь! Обидно мне твои слова слышать.

— Наверно, я неправильно думаю, Иван Сергеевич, ответил Ашир, не замечая, что мнет в руках фуражку. — Пришел посоветоваться.

Мастер часто затягивался и от дыма щурил левый глаз. Потом папироска у него потухла, но глаз попрежнему остался слегка прикрытым. Может, так он лучше видел, что происходило в душе его ученика?

Иван Сергеевич вспомнил, как он сам в первый раз. шел на завод и вот так же сомневался в своих силах. Наверняка и другие его питомцы, окончившие в этом году училище, переживали сейчас то же самое. Но этот парень из далекого туркменского селения, всего два года назад впервые увидевший город, кажется, волновался больше всех.

Иван Сергеевич долго молчал, прежде чем опять заговорить. А Ашир сидел и с грустью посматривал на свои тиски.

— Совет мой тебе, Ашир, будет такой, — сказал, наконец, мастер. — Иди на механический. Учился ты старательно, знания у тебя есть. Только вот о чем не забудь: до сих пор ты усваивал то, что тебе говорили, и делал так, как тебе показывали. Верно? Теперь этого мало. В работе сам старайся отыскать новое, живинку в каждом деле ищи. А товарищи и на заводе найдутся, будешь прилежно работать — и друзья будут хорошие. — Иван Сергеевич посмотрел своему ученику в глаза и сказал то, что он, судя по всему, считал главным в этом разговоре: — Держись ближе к людям, коллектив уважай. Коллектив тебе во всем поможет.

Черные глаза Ашира блестели, руки его будто старались разгладить фуражку, но еще больше ее комкали. В конце концов он не усидел и встал со скамейки.

— Значит, заявление не надо подавать, правильно?

— По-моему, не надо.

— И по-моему, тоже! А председателю колхоза я письмо напишу, пусть пока не ждет. Еще подучусь в городе и приеду. И друзьям своим в колхоз напишу, чтобы ехали в наше ремесленное учиться. Правильно?

Опершись о скамейку обеими руками, Иван Сергеевич тоже встал. Он вытер пот со лба и шеи и — покосился на Ашира.

— Твердо решил итти на завод? — спросил он, и лицо его опять стало добрым, улыбающимся, морщинки со всех сторон сбежались к уголкам глаз.

— Твердо! — Ашир переступил с ноги на ногу и неожиданно тихо попросил — Иван Сергеевич, придете посмотреть, как я работаю?

— Обязательно приду. Ты тоже заходи, не забывай. Тебе вот жалко расставаться с училищем, а мне, думаешь, легко тебя отпускать, да? Эх, ты!.. — Иван Сергеевич взял Ашира за плечи и потряс. — Крепыш! А каким пришел, помнишь?

Ашир вскинул голову и широко расставил ноги — попробуй столкни.

— Не забыл…

Они вышли из мастерской и молча постояли на самом солнцепеке, не замечая, что рядом манит тенью развесистое дерево. А день был на редкость жаркий, ни ветерка, ни облачка на небе. Потом они пересекли двор и опять остановились возле ворот. Прощаясь, они крепко, по-мужски пожали друг другу руки.

— Ну, в добрый час, Ашир, желаю тебе удачи!

В горле у Ашира что-то царапнуло и остановилось, мешая дышать. Он откашлялся, чтобы ответить Ивану Сергеевичу, но не смог и быстро зашагал по тротуару, чувствуя на себе пристальный взгляд мастера.

На автобусной остановке никого не было кроме черномазого парнишки, одетого в мохнатую баранью шапку и длинный халат, подпоясанный белым волосяным пояском. Ашир и парнишка несколько минут смотрели друг на друга, Ашир — с гордостью и снисхождением, парнишка — не скрывая любопытства, восхищенный формой с блестящими пуговицами. Парнишка смотрел до тех пор, пока у «его от напряжения не заслезились глаза. Тогда он вытер лицо рукавом халата, передернул плечами, будто ему было неловко под взглядом Ашира, и почтительно поздоровался:

— Салам-алейкум!

— Салам! — важно ответил Ашир.

— Как твое здоровье? — продолжал свое церемонное приветствие парнишка с таким серьезным лицом, словно оно никогда в жизни не улыбалось.

— Спасибо, — с достоинством поблагодарил Ашир.

— Ты городской?

— Как видишь…

Парнишка в бараньей шапке, оказывается, приехал из дальнего района поступать в ремесленное училище и не знал, где оно находится. Они разговорились. Парнишка попросил померить фуражку со значком, а Ашир надел на себя его мохнатую шапку, — давно не носил он такую.

Из-за угла показался автобус. Заметив, что Ашир торопится, паренек отдал фуражку, надвинул на глаза свою папаху, вскинул на плечо тяжелый мешок и зашагал к высоким тесовым воротам. Уже отойдя на несколько шагов, он обернулся и снова снял с головы шапку.

— Меняю, давай фуражку? — крикнул он на всю улицу.

— Сохрани ее на память, а фуражку тебе дадут, — отозвался Ашир и помахал ему рукой.

Из окна автобуса Ашир в последний раз глянул в конец зеленого переулка. Он видел, как парнишка в цветистом халате несмело подошел к Ивану Сергеевичу, который, оказывается, все еще стоял у ворот.

…Пока Ашир разговаривал с мастером, все было понятно и просто — иди на завод и устраивайся. Но когда он остался один, опять появились сомнения, хотелось еще разок все обдумать и взвесить. Никак не мог привыкнуть Ашир к своему новому положению.

Он проехал одну остановку, вторую, хотел сойти возле общежития, но вспомнил, что в общежитии никого нет, — ребята еще вчера перебрались на новое место. Одиночество было ему в тягость, и он решил ехать дальше вместе с другими пассажирами, все равно куда, лишь бы не оставаться одному.

«На завод пойду завтра с утра, сегодня уже поздно», — подумал Ашир, удобнее усаживаясь на мягком сидении большого, как вагон, зеленого автобуса с дизельмотором.

Было далеко за полдень, а солнце стояло высоко, почти прямо над головой. Ашир облокотился было о железную раму окна, но она жгла руку даже через рубашку. Сквозняк, вызванный быстрым движением, не приносил свежести, а обдавал лицо сухим кипятком и стягивал кожу. Пересохшие губы трудно было разомкнуть, их будто склеило чем-то горьковатым и липким. Пуговицы на рубашке накалились.

Ашир хотел было расстегнуть ворот и снять фуражку, но прежде оглянулся по сторонам. Сзади сидел пограничник. Его, видимо, тоже донимала жара, однако гимнастерку он не расстегивал, очевидно из уважения к своей военной форме. Зеленая фуражка сидела на нем красиво и ладно.

Ашир незаметно послюнил два пальца и приложил их к пуговицам на вороте, словно к клавишам баяна. Пуговицы как будто немного остыли. Этим и обошелся, ворот он не стал расстегивать — ведь на нем тоже форма.

На третьей остановке он доплатил кондукторше за билет, чтобы ехать вкруговую.

«Кого-нибудь из ребят встречу», — с надеждой думал Ашир, гладя в окно.

Поездка по городу была не совсем уместной, но понемногу увлекла его. Автобус завернул за угол и выехал на улицу Свободы. Ашир от кого-то слышал, что эта прямая, как скалка, улица — самая длинная в мире.

«Наверно, и Ашхабад самый красивый город на свете», — думал он, глядя на высокие деревья, мелькающие за ними белые дома и арыки с говорливой водой.

Какие только деревья не росли на этой улице! Здесь был и тутовник, усыпанный сочными ягодами, и колючие, как дикобразы, глядичии, и маклюра с желтыми шарами на ветвях. По изгородям вился виноград, в садах от созревающих плодов гнулись ветви абрикоса. Встречался и неприхотливый гость пустыни саксаул, изогнутый и перекрученный, с узкими сухими листочками, не дающими тени. Краски были яркие, как на туркменском ковре.

Горы Копет-Дага, лиловые в мареве жаркого дня, с вершинами, похожими на верблюжьи горбы, медленно двигались за автобусом, а иногда будто даже забегали вперед. Отбившимся от стада барашком остановилось над хребтом кудрявое облачко, горы манили к себе загадочным безмолвием, и казалось, что они совсем рядом, за крайними домами и деревьями. У себя на родине, возле Узбоя, Ашир не видел таких гор. Кочующие песчаные холмы с зализанными ветром верхушками не шли с ними ни в какое сравнение.

По улицам взад и вперед сновали машины. На грузовиках везли снопы зеленого клевера, ящики с алычой и урюком. Их то и дело обгоняли юркие мотоциклы. Встречались и голенастые верблюды с высоко поднятыми головами. Они держались ближе к тротуару и шарахались в сторону от разноголосых сигналов. Только ишаки невозмутимо семенили своими короткими волосатыми ножками, оставляя мережки следов на мягком от жары асфальте. Не обращая внимания на светофоры и милицейские свистки, они шли с опущенными головами, а когда подходил положенный час, становились поперек дороги и, захлебываясь, надрывно орали, словно пришел конец света.

Пешеходы были одеты в белые костюмы, женщины прикрывались от солнца зонтами, а старикам-туркменам зонты с успехом заменяли мохнатые папахи-тельлеки.

Чем дальше ехал Ашир, тем теснее становилось в автобусе. Теперь уже были заняты все места, люди стояли в проходе. Духота нагоняла дремоту. Запах духов, смешанный с перегаром бензина, дурманил голову.

Рядом с Аширом остановилась, держась рукой за перекладину, тихая старушка в красном платье, с украшениями на груди. Вспомнив свою мать, такую же маленькую и тихую, Ашир уступил старушке место и продвинулся к выходу. На остановке створки двери с резиновыми надутыми губами по краям разошлись, и он вышел из автобуса.

Зря брал билет до вокзала, все равно не проехал бы дальше этой остановки…

Никого из своих ребят Ашир так и не встретил. Впрочем, это и лучше — было бы стыдно перед «ими за свое безделье. А через две улицы отсюда — завод.

Пока он стоял на тротуаре, ботинки у него прилипли к размякшему на солнце асфальту, дерни посильнее — каблуки оторвешь.

Ашир подумал, подумал и зашагал туда, где дымила высокая труба с железным колпаком наверху, откуда доносились звуки, похожие на шум идущего по мосту поезда. Он шел не один, в том же направлении спешили рабочие группами и в одиночку.

«Вторая смена», — догадался Ашир.

Он остановился против ворот завода, на другой стороне улицы, как раз в тот момент, когда загудел гудок, сначала тихо и глухо, затем пронзительно, до боли в ушах.

Из проходной хлынули люди, растекаясь потоками в обе стороны. Они шли менее торопливо, чем те, с которыми Ашир несколько минут назад дошел до заводских ворот.

Интересно, с кем из них ему придется вместе работать? Вот он, завод, его, Ашира, завод! За кирпичной оградой кроме трубы, какой-то высокой железной башни с лесенкой и крыш ничего не было видно. А как хотелось посмотреть, что там, за этим забором!

Проходная опустела. Ашир снова побрел к автобусной остановке. За углом была столовая. Он остановился возле окна, втянул в себя жирный запах чего-то жареного и только сейчас вспомнил, что ничего еще не ел сегодня. Не вынимая из кармана денег, он наощупь пересчитал их несколько раз и нерешительно подошел к двери, завешенной от мух марлей.

В большом зале не было ни одного свободного места. В углу нашелся незанятый стул, но на «ем лежал чей- то сверток. Ашир — потоптался между столами и уже хотел было уйти.

— Эй, ремесленник, садись! — донесся до него из угла громкий голос. Ашир сначала не понял, к кому относится это приглашение. Он неуверенно оглянулся. Вихрастый парень в майке махнул ему рукой: — Садись!

Сверток убрали, Ашир снял фуражку и сел на краешек стула.

— Садись смелей, держись бодрей — не в гостях! — заметил тот же вихрастый, обратив к нему приветливую физиономию, усеянную веснушками.

Сидевший за столом напротив Ашира худощавый парень недовольно пробурчал:

— Сейчас ведь Максим придет…

— Придет, и ему стул найдем, не беда!

— Сразу не найдешь.

— Не беда.

— Тебе все не беда, заладил тоже!

Ашир взялся за фуражку и хотел встать.

— Сиди, ремесленник, — остановил его веснушчатый. — Всем места хватит.

Третий из сидящих за столом, пожилой человек с портфелем на коленях, в разговор не вступал, — очевидно был не из этой компании. Он молча доел свою яичницу, вытер губы клетчатым платком, расплатился и ушел. Сверток переложили на его стул, но Максим все не приходил, и стул пустовал до конца обеда.

На столе лежала бумажка, густо исписанная под копирку. Другие зачем-то долго смотрели в такую бумажку, а Ашир, даже не взглянув па нее, заказал плов, побольше хлеба и два чайника зеленого чая. С пловом он разделался быстро, но чай пил не спеша. Как водится, сначала налил его из чайника в пиалу, из пиалы перелил обратно в чайник, потом дал настояться. Когда он снова наполнил пиалу, чай был душистый, прозрачно-зеленый, как лист винограда, пронизанный солнечным лучом. Пиалу он наливал не полную, чтобы чай быстрее остывал.

Парень в майке поглядывал то на чайник, то на Ашира:

— Неужто все выпьешь? — спросил он, отодвигая глубокую тарелку и принимаясь за котлету, обложенную гречневой кашей.

Ашир только улыбнулся в ответ — мол, как бы не пришлось заказывать еще два чайника! Сидевший напротив худощавый парень прищурился, отложил в сторону вилку и, видимо чтобы уколоть любителя чая, с напускной небрежностью проговорил:

— Сергей, сейчас пивка бы!..

Он выложил на середину стола деньги и прикрыл их солонкой. Ашир посмотрел на него с таким выражением, будто говорил: «Пей, если хочешь, пиво, а я буду пить зеленый чай!»

— Что это ты надумал? — серьезно ответил товарищу Сергей. — Мне пива не хочется, и так ремень придется отпускать. — Он пододвинулся к Аширу и спросил: — В ремесленном учишься?

— Учился, уже окончил.

— Токарь?

— Слесарь.

— Какой разряд отхватил?

— Четвертый присвоили.

— Видать, специалист. — Сергей с уважением пододвинул Аширу второй чайник. — Куда же тебя назначили на работу?

Ашир и сам не заметил, как разговорился.

— Назначили на механический… Но я там еще не был. — Последние слова он произнес тихо, про себя.

— К нам, значит? — Сергей откинулся на спинку стула и, склонив голову набок, пристально посмотрел на Ашира, словно оценивая, на что он способен.

— Вы с механического? — Глаза у Ашира поблескивали, словно угольки. Смуглое его лицо с чуть выдающимися скулами выражало и любопытство, и недоверие.

— Куришь? — продолжал допытываться разговорчивый собеседник. Он навалился грудью на стол и выставил перед собой локти. — Или мать не разрешает?

Аширу показалось, что этот вихрастый считает его ребенком и намерен над ним посмеяться. Действительно, на лице у парня, заляпанном до ушей крупными веснушками, напоминавшими сазанью чешую, появилась лукавая усмешка.

— Кури, если хочешь, — ответил Ашир, нахмурив изогнутые брови, хотя обижаться не было причины.

— Понятно! Значит, пальцы не от табака у тебя потемнели. Мастеровой!

— Кое-что умею…

Взглянув на свои руки, уже знакомые с железом и машинным маслом, Ашир убрал их со стола и больше не проронил ни слова. Не за чайником кок-чая хотелось ему встретиться с заводскими ребятами, а в цехе, — чтобы взять инструмент и показать, что он умеет делать.

— Почему же это Максима нет? — беспокоился худощавый, не вспоминая больше о пиве. — Должно быть, сразу в клуб пошел. Пойдем, Сергей?

Они заторопились, чуть сверток свой не забыли,

— Приходи на завод, увидимся, — обернувшись, проговорил Сергей.

Ашир ничего не ответил ему, а про себя подумал: «Приду, обязательно приду!» Держа руки под столом, он отсчитал деньги, расплатился, тщательно проверил сдачу и, не допив чай, вышел на улицу.

Хотя ничего особенного не произошло, но встреча с заводскими ребятами почему-то сразу отодвинула назад и разговор с мастером, и заявление, в котором он сегодня утром старательно выводил каждую букву и которое целый день проносил в кармане.

«Зря пропал день», — думал Ашир, доставая из кармана вчетверо сложенный листок. Не развернув, он изорвал его, оглянулся по сторонам и бросил в арык. Течение подхватило и унесло мелкие клочки бумаги под оголенные водой корневища старого карагача.

Солнце уже укладывало за горами свои раскаленные копья. Дневной зной понемногу спадал, всюду поливали из арыков улицы. Набегавший с гор ветерок гасил палящее дыхание пустыни, охлаждал нагретые стены домов, шевелил на деревьях листья и разносил по городу острый запах джиды.

Горячий цех

Рано начинается летний день — солнце еще не поднялось, а уже светло. Утренний ветерок — сторукий бедокур — надувал пузырями марлевые сетки на окнах, пушистым котенком забирался под простыню, путался в волосах! До сна ли тут!

Ашир открыл глаза, лениво потянулся всем телом, зевнул и даже тихонько застонал от удовольствия: хо-рошо выспался! С минуту он лежал неподвижно, с вытянутыми ногами, глядя в потолок.

Под окном кто-то торопливо протопал. Он насторожился, ему показалось, что это дежурный спешит со звонком. Ашир привык вставать раньше всех, часто не дожидаясь побудки. Вот и сейчас он вскочил с кровати и бросился к тумбочке, на которой лежала по-солдатски сложенная одежда и свернувшийся улиткой ремень. Ашир быстро натянул брюки, опасаясь, как бы его кто не опередил. Но в комнате было тихо, так тихо, что Ашир даже встревожился — уж не проспал ли он подъем. Он протер глаза и осмотрел комнату. В углу до самого потолка громоздились сложенные одна на другую кровати. Только сейчас Ашир вспомнил, что кроме него никого в общежитии не осталось.

Звонка не будет… Опустившись на койку, Ашир вздохнул. За два года учебы он привык все делать по строгому распорядку. Как же теперь жить без звонка? Два года о нем заботились преподаватели, мастер, товарищи. Отныне преподаватели и мастер будут учить и воспитывать других. Из старых друзей рядом никого не осталось, а новых он еще не успел завести.

На улице протарахтел грузовик, возле арыка кто-то плескал водой, должно быть дворник поливал улицу. Стекла окон порозовели, потом стали огнисто-красными, и вдруг в них ударил сноп искр. Из-за деревьев поднялось солнце, огромное, косматое…

Он подошел к висевшему на стене в застекленной рамочке распорядку дня.

— «Физическая зарядка», — прочел он вслух.

Ашир поднялся на носках и быстро присел, потом прошелся гусиным шагом вдоль комнаты, стараясь ступать по одной доске.

По телу пробежал приятный зуд, требующий движения, работы для всего тела, для каждого суставчика. Ашир обулся, перекинул через плечо полотенце, взял мыльницу, зубной порошок и, не надевая рубашки, вышел во двор. Он сделал зарядку, затем до пояса облился водой и вернулся в комнату. Хотелось на чем-нибудь испробовать свою силу. Согнув руку в локте, он самодовольно посмотрел на сжатые в жесткий комочек мышцы.

Ашир был худощав, но широк в кости и жилист, как ахал-текинский скакун. Правда, пожалуй, немного низковат для своих семнадцати лет. Падевая гимнастерку, он заметил, что верхняя пуговица болтается на ниточке, Так на улицу выходить нельзя. Он вытащил из фуражки хранившуюся под кожаным ободком иголку с ниткой и заново пришил пуговицу.

Когда Ашир в начищенных до блеска ботинках вышел из общежития, в ущельях гор еще пенился туман. На улицах было тихо. Автобуса он не стал дожидаться и, свернув в боковую улицу, быстро зашагал к заводу Приподнятое настроение не покидало его всю дорогу.

Чем ближе подходил он к заводу, тем серьезнее и сосредоточеннее становилось его лицо. Завидев высокую трубу с темной гривой дыма, Ашир замедлил шаги. Дым замутнивший утреннюю синеву неба, не таял в воздухе а лишь становился чуть светлее и длинным облаком вытягивался в сторону Кара-Кумов, туда, где находился родной колхоз. Туда же пролетел, грузно покачивая крыльями, двухмоторный самолет. Наверно, он летел за серой или за каракулем, а может быть, вез инженеров на Узбой — разведчики воды были частыми гостями чабанов, пасущих отары овец по всей пустыне.

Ашир радостным взглядом проводил самолет. Пусть в Кара-Кумы еще чаще летают самолеты, а дым из заводской трубы пусть предупреждает пустыню о ее близком конце.

Достигнув завода, он хотел пройти во двор, однако его не пустили, а послали в контору за пропуском. Пропуск тоже сразу не дали, а направили, в отдел кадров. Там с ним побеседовали, велели заполнить анкету. Ашир держал себя уверенно, но когда ему сказали, чтобы он зашел к директору, немного оробел. Он и к директору училища стеснялся заходить, даже вместе с мастером, а тут итти одному, да еще к директору такого большого завода!

Когда он очутился в просторной комнате, уставленной вдоль стен одинаковыми стульями, и, не зная, что делать, принялся мять в руках фуражку, из-за машинки встала пожилая женщина. Она сняла очки и спросила:

— К Николаю Александровичу?

— Это директор? — спросил Ашир неуверенно.

— Да, директора зовут Николай Александрович. К нему?

— А можно зайти?

— Сейчас узнаю.

Женщина вынула из машинки какую-то бумагу, медленно шевеля губами, прочла ее и скрылась за клеенчатой дверью с латунными гвоздиками. Вернулась она с той же бумагой в руках, заложила ее обратно в машинку, достала из сумочки платочек и, глядя на свет, начала протирать очки. Ашир скрипнул половицей.

— Я же сказала, что можно зайти… — рассеянно произнесла она.

Тяжелая дверь кабинета директора закрылась за ним совершенно бесшумно. Ашир осмотрел стол с двумя телефонами и крутящимся вентилятором, обратил внимание на мягкое кресло, обтянутое белым чехлом. За столом никого не было. В недоумении он оглянулся по сторонам. Под висевшим на стене листом бумаги, испещренным жилками изогнутых линий, на диване сидели двое. Один в сером костюме, другой в белой рубашке с короткими рукавами, выше локтей.

Ашир поздоровался. Тот, что был в костюме, встал с дивана и подошел к столу.

— А, трудовые резервы прибыли! — приветливо проговорил он, внимательным взглядом изучая Ашира. — Ну, садись, рассказывай! Главный инженер тоже послушает…

Ашир сел на крайний стул и сложил ладони, зажав их между коленями. Он не знал, что рассказывать. Тогда директор задал ему несколько вопросов относительно учебы, поинтересовался, откуда он приехал в Ашхабад, про мать расспросил.

— Работать сразу начнешь или хочешь положенный тебе отпуск использовать?

Ашир уже думал об этом, но так ничего и не решил. После окончания училища ему полагался месячный отпуск. Конечно, было бы неплохо повидаться с матерью и вообще побывать в своем колхозе. Но и уезжать из Ашхабада не хотелось, только пришел на завод, еще не заглянул в цех — и сразу в отпуск! Хорошо ли? Пока он размышлял обо всем этом, директор прохаживался по мягкой ковровой дорожке и разговаривал с главным инженером.

— В сборочный придется, Олег Михайлович, — вполголоса говорил директор.

Аширу нетрудно было догадаться, что речь идет о нем. Через опущенные ресницы он разглядывал шнурки на своих запылившихся ботинках и жадно ловил каждое слово из этого разговора. Он ничего не видел, кроме своих ботинок, но услышал, как щелкнула кнопка лежавшей на уголке стола папки. Главный инженер, очевидно, тоже встал с дивана и теперь, собрав свои бумаги, горячо возражал директору:

— В сборочном пока обойдутся. Крайне нужен еще один каркасник — литье-то увеличилось! Я прошу вас, Николай Александрович, это учесть.

Телефонный звонок прервал их разговор. Директор взял трубку и кому-то кратко объяснил, что сейчас он занят, но скоро приедет. Ашир понял, что ждут только его ответа.

— Отпуск не надо, сразу давайте инструмент, — сказал он директору.

Особенно понравился его ответ главному инженеру.

— Разумное решение, — проговорил он, подойдя к Аширу. — Горячая пора, не до отдыха сейчас, отдохнуть успеем…

Директор вызвал женщину в очках и распорядился, чтобы Аширу сегодня же дали место в общежитии. Потом он по телефону связался с литейным цехом и, вызвав мастера, которого в разговоре называл почтительно Захаром Фомичом, пригласил его зайти.

Через несколько минут в кабинет вошел маленький старичок. Он сел на предложенный директором стул и принялся набивать трубку, сделанную в виде козьей головы с острой бородкой. Разглядывая мастера, Ашир старался определить, сердитый он человек или добрый. Бледное, изрезанное морщинами лицо старика было чисто выбрито, глубоко сидящие глаза смотрели пристально, мохнатые брови делали их сердитыми.

«Строгий», — решил Ашир.

— Литье закончили, Захар Фомич? — обратился к старику главный инженер.

— Скоро заканчиваем.

— Двенадцатую отлили? Хорошо. Без меня не отправляйте в механический.

Из этой беседы Ашир понял одно: Захар Фомич на заводе человек уважаемый.

— Не успеваем формы как следует сушить. Я уже вам, Николай Александрович говорил, — обратился Захар Фомич к директору. — Каркасники задерживают. — Он сделал просительное лицо, махнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху, и посмотрел в окно.

Наблюдавшему за ним Аширу казалось, что мастер попал в непоправимую беду. Он сочувственно вздохнул и тоже взглянул в окно, на опущенную ветку тутовника с листочками в два ряда, под которыми возились проказливые воробьи, крыльями стряхивая с них пыль.

— Учли вашу просьбу, даем подкрепление, — сказал директор, указывая на Ашира.

Захар Фомич повернулся к Аширу и вскинул брови.

— Слесарь?

— Четвертого разряда, — ответил главный инженер.

Мастеру, видно, это пришлось по душе. Присев рядом с Аширом, он поинтересовался, умеет ли тот делать каркасы. Ашир заерзал на стуле и чистосердечно признался, что каркасы их не учили делать. Линейки, молотки и даже плоскогубцы он и на конкурс делал, а каркасы не умеет.

— Как тебя звать-то? Аширом? Не горюй, Ашир, научишься и каркасы делать, — успокоил его мастер, когда они вышли от директора и, касаясь друг друга плечами, направились по улице к железным воротам завода. Возле проходной Захар Фомич спросил: — Жить где будешь? В общежитии? Правильно, поближе к заводу. Сегодня переселяйся, а завтра на работу.

И на этот раз Аширу не удалось посмотреть, что делалось за широкими воротами, возле которых обрывались стальные рельсы.

Пройдя уже полквартала, он оглянулся. Заводская труба все дымила и дымила, без перерыва и отдыха. Была хорошо видна и железная башня с тонкими перильцами и лесенкой. За перильцами башни на самом верху виднелась небольшая фигурка старика с трубкой в руке.

Новичок

С переездом из одного общежития в другое Ашир рассчитывал управиться за час-два. Имущество у него было незатейливое: белье, зубной порошок, оставшаяся на память о доме ковровая тюбетейка и книжка стихов Махтум-Кули. С этой книжечкой он не расставался, ему подарили ее в школе, после окончания седьмого класса, незадолго до отъезда в город. Почти все стихи из нее он знал наизусть, на берег ее пуще глаза.

Собирая вещи, Ашир взял, в руки заветную книжечку и присел на кровать. Не мог он спрятать ее, не перелистав драгоценные страницы. Вот его любимое стихотворение «Будущее Туркмении». Он прочел его с начала до конца, не глазами, хотя и смотрел в книгу, а напамять, прислушиваясь к голосу сердца.

…И тень и прохлада — в туркменских садах,
Верблюды и кони пасутся в степях,
Рейхан расцветает в оживших песках,
Луга изобильны цветами Туркмении.
…Единой семьею живут племена,
Для пиршеств расстелена скатерть одна…

Ашир читал и мерно покачивался в такт напевной мелодии — ни один туркмен не читает иначе стихи великого шахира Махтум-Кули.

…Посмотрит во гневе на гору джигит —
Робеет гора и рубином горит.
Не воды, а мед в половодье бурлит,
И влага в союзе с полями
Туркмении [1].

Вспомнив свой колхоз, пересохший Узбой, его белое от соли дно и московского геолога — разведчика воды, однажды гостившего у них, Ашир еще раз повторил последнюю строчку:

— И влага — в союзе с полями Туркмении…

Ашир перелистал весь сборник и, перед тем как закрыть его, снова остановился на своем любимом стихотворении, подивившись мудрости великого шахира. Еще несколько минут он посидел в раздумье и начал складывать в узелок свои вещи.

Ему бы сначала устроиться на новом месте, а потом уже сдать постель и забрать из тумбочки ее содержимое. Да вышло так, что постель он сдал, а в общежитии завода кроме койки в этот день ничего не получил.

Поздно вечером Ашир с узелком в руках вернулся на старое место, настолько уставший, будто целый день кетменем ворочал землю.

Спал он плохо, ночь была душная, стены помещения полыхали, как раскаленный под печи. Два раза он вставал и мочил под краном простыню, но уснуть не мог. Под утро Ашир не вытерпел. Он вытащил матрац во двор и только тогда немного вздремнул.

Чуть свет он отправился искать коменданта заводского общежития. Как ни торопился он устроить свои дела, а до полудня провозился и на завод пришел уже после обеденного перерыва. Зато в проходной еще с утра лежал пропуск, оставленный для него мастером, так что теперь дело обошлось без задержки.

Он спешил на работу, и его ждали!

Без привычки на заводском дворе можно было заблудиться. Ашир сначала растерялся в этом небольшом, ко шумном городке. Он принялся было считать корпуса с громадными окнами, но не досчитал до конца. Вагон, в тени которого он остановился, неожиданно сорвался с места, глухо скрипнул на стыке рельсов и быстро покатился в дальний угол двора.

Ашир отскочил в сторону и чуть не попал под грузовик. В кузове стояли тяжелые, сколоченные из толстых досок ящики, наподобие тех, в которых перевозят хищных зверей из цирка или зверинца, только без решеток.

Под широким навесом выстроились рядами новенькие культиваторы для обработки посевов хлопчатника и еще какие-то незнакомые машины, покрытые свежей краской. За стеной самого высокого здания поминутно что-то ухало. Там дрожала земля, будто в нее вколачивали толстые сваи. Забившимся в щелку сверчком звонко стрекотал моторчик, и трудно было определить, где он находится. Со всех сторон слышалась трескотня, похожая на звук сыплющихся на жесть дробинок. Казалось удивительным, как это кленовый садик во дворе завода выносит соседство с грохотом, с угольной пылью, с металлом. Но садик кудрявился, зеленел, а цветы своим тонким ароматом перебивали все другие запахи.

Здание литейной стояло в стороне от других цехов, изрядно закопченное, с частыми оконными переплетами. Ашир старался ничего не пропустить, все увидеть и запомнить, особенно из того, что касалось литейной. Это ведь его цех.

У наружной стены литейной работал электромотор, рядом с ним гудел непомерной величины вентилятор, от которого вдоль стены тянулась труба, соединенная с железной башней. Вблизи эта башня казалась еще выше. Оказывается, это была вагранка, в ней плавили чугун.

Желая поскорее разыскать мастера, Ашир вошел в открытые настежь ворота литейной. Внутри было много людей, однако, занятые делом, они не обратили на него внимания. Он остановился посредине цеха, окончательно оглушенный и растерянный.

В вагранке, возле которой суетились рабочие, рычало и металось пламя, все кругом подрагивало, на окнах полыхало багряное зарево. Земляной пол был изрыт, словно в крольчатнике, всюду рядами стояли ящики, набитые песком. Двое рабочих, в валенках и рукавицах, с синими защитными очками на глазах, поднесли к вагранке ковш, обмазанный внутри глиной. На их лицах блестели капли пота.

— Захар Фомич! — послышалось сквозь шум. — Можно начинать?

Мастер, присев на корточки, осматривал крайнюю, самую большую, форму. Как же Ашир его раньше не заметил? Он уже хотел подойти к Захару Фомичу, но мастер поднялся и сам пошел ему навстречу. Они поздоровались.

— Я пришел… — У Ашира не нашлось других слов.

Мастер улыбнулся.

— Вижу, что пришел. Присматривайся пока, я скоро освобожусь. — Он стряхнул с ладоней песок, подошел к вагранке и заглянул в круглое оконце, за которым огнисто и тяжело, будто живой, шевелился расплавленный чугун.

В сложенные рупором ладони Захар Фомич крикнул:

— Внимание!

Ашир смотрел на все происходящее в литейной и никак не мог понять, что он, слесарь, будет тут делать, чем сможет помочь литейщикам. В голову пришла невеселая мысль, что по ошибке послал его директор в этот горячий цех, где не видно было ни тисков, ни напильников, ни другого слесарного инструмента.

— К лётке, начинаем! — скомандовал мастер.

Коренастый парень, одетый в брезентовую тужурку, стоял наготове с железным ломиком. По команде мастера он сильным ударом пробил залепленное огнеупорной' глиной отверстие немного повыше желобка. Наружу, искрясь и пламенея, вылилась маслянистая змейка. Чуть- извиваясь, она лениво поползла по желобку, выгнулась и скрылась в ковше.

Когда ковш наполнился металлом, парень в тужурке насадил на конец ломика глиняный наконечник и залепил им отверстие. А ковш с жидким металлом поднесли к формам.

Ашир как завороженный смотрел, на край ковша, словно ожидая чуда.

— Лейте! — громко сказал мастер. Он держался спокойно, и его уверенность покорила Ашира.

Шум немного утих. Ковш склонили над формой, и весь цех мгновенно озарило вспышкой молнии. Яркие искры-капельки взметнулись к потолку, они гасли в воздухе и на земляной пол посыпались горячие порошинки.

Залили одну форму, затем вторую. На очереди была третья, самая большая. Мостовой кран, громыхая, поднес к желобку вагранки другой ковш величиной с большую бочку. И опять пробили лётку, и опять потемневшее было дно желобка стало белым, будто по нему текло парное молоко. Прошло несколько минут, и кран бережно и легко, как елочную игрушку, отнес наполненный металлом ковш в конец цеха, и снова там пошел огненный дождь.

Пока заливали последнюю форму, неподалеку вынимали из земли уже отлитые заготовки деталей. Они были громоздкие, шершавые, с глубокими оспинами, не сразу угадывались в них будущие части машин.

Литье закончилось. Стало тихо, как после урагана, от этой тишины звенело в ушах. Над полом поднимался голубоватый дымок.

Зацепив клещами отлитую деталь, Захар Фомич вышел из цеха. Ашир уже начал беспокоиться, что мастер про него забыл. Мимо сновали рабочие, поэтому он не сразу заметил, как к нему подошел валкой походкой борца рослый парень в безрукавке с большими вырезами подмышками и на груди. Чисто выбритая голова его блестела, лицо выражало добродушие. Ашир обратил внимание на его короткую толстую шею и по-детски припухшие губы. Широко расставив ноги, с полусогнутыми в локтях ручищами, он остановился и молча посмотрел на Ашира.

— Ты и есть тот слесарь? — проговорил он неожиданно тонким, певучим голоском, бесцеремонно разглядывая Ашира. — А я думаю, что там за трудовой резерв прибыл.

— Мне мастера надо, — угрюмо отозвался Ашир, давая понять, что он совсем не склонен к долгому разговору.

— А ты подожди ерепениться, я же тебя и сведу, а если хочешь, даже снесу к Захару Фомичу, — нисколько не смутился здоровяк, и на лице его заиграла озорная улыбка. — Идем, он в слесарной.

Аширу ничего не оставалось, как пойти с ним к невысокому зданию, находившемуся позади литейного цеха.

В светлом и просторном помещении мастерской Ашир с радостью увидел знакомые инструменты, разложенные на столах. Он с удовольствием повторил про себя их названия, даже поискал глазами пилку с узкой стальной ленточкой, которую не сразу заметил на стене. Было в мастерской много и не знакомых Аширу инструментов.

Школьную мастерскую с этой трудно было сравнить — оборудование здесь было новое и самое разнообразное.

«Да, на таком большом заводе можно многому научиться», — с гордостью подумал Ашир.

Захар Фомич возился у какого-то ящика. Прежде всего старик спросил у Ашира, устроился ли он в общежитии.

— Устроился, даже комнатку получил…

После того, как Ашир осмотрелся, Захар Фомич ознакомил его с работой слесаря-каркасника. Он рассказал, для чего нужны каркасы и как они делаются.

С робостью и уважением Ашир держал в руках легкую решетку из железных прутиков и проволоки. И хотя мастер сказал, что такие решетки нужды для отливки деталей, он пока еще не понимал, зачем так изогнули эти прутики, да еще переплели их проволокой.

Захар Фомич старался сразу же заинтересовать новичка. Он рассказывал обо всем просто и подробно, понимая; что от того, какими глазами в первый раз взглянет Ашир на порученное ему дело, зависит все — либо он будет трудиться, пусть даже аккуратно, но без радости и страсти, либо вложат в свою работу всю душу.

— Дело твое, Ашир, интересное и нужное, — со стариковской назидательностью говорил Захар Фомич. — Слесарь готовит каркасы для стерженщиц. Те готовят стержни, нужные формовщикам для изготовления форм, без которых и литейщики не отольют детали. А детали, в свою очередь, попадают к фрезеровщикам и токарям. Вот и выходит, что никто из них не обойдется без каркасника, ведь детали машины начинают рождаться у него в руках…

После слов мастера Ашир уже иными глазами взглянул на каркас, который он держал. Теперь железные прутики показались ему косточками живого существа, которые скоро обрастут плотью.

— Ты, Ашир, будешь делать машины. Понимаешь, машины! — горячо говорил старый мастер. — Когда я встречаюсь с колхозниками, что приезжают сюда, к нам, за машинами, так, поверишь ли, годков этак тридцать с плеч сбрасываю. Да и как же не радоваться, если эта машины сделаны моими руками!..

Ашир смотрел на Захара Фомича, и ему почудилось, что старик в самом деле помолодел, — столько задора и огня было в его глазах.

— Выйдет машина в поле, хлопкороб спасибо за нее скажет тому, кто ее сделал. Тебе, Ашир, скажет спасибо! — воскликнул мастер.

Старик повел Ашира в шишельную, чтобы показать, как делаются стержни. Невысокая полнолицая девушка взяла из рук Ашира каркас, который он принес с собой, и уложила его в деревянный ящик с землей. Она утрамбовала влажную сероватую землю, потом перевернула ящик на железный противень. Когда девушка осторожно подняла перевернутый вверх дном ящик, Ашир увидел на противне что-то напоминавшее ему игрушечного коня.

Девушка счистила ножичком с этой игрушки прилипшие опилки, волоски, загладила ямочки и поставила противень в темную печь, похожую на несгораемый шкаф с тяжелой железной дверцей.

— Вот так делаются стержни, — сказал Аширу Захар Фомич. — Потом их сушат и отправляют к формовщикам. Без стержней нельзя отлить деталь с углублением или сквозным отверстием внутри… Научишься и стержни делать.

Трудно было сразу все запомнить. Ашир слушал мастера, наморщив лоб, с озабоченным видом, но сердце его переполняла гордость: он будет делать машины!

— Зубенко, инструмент ему дай какой получше, — обращаясь к здоровяку, распорядился Захар Фомич, когда они вернулись в слесарную. — И растолкуй, что к чему. А ты, Ашир, спрашивай, когда непонятно. Стараться будешь — быстро освоишься. Учиться тебе и здесь придется. Да не только в мастерской, но и в стахановской школе. Это мы сегодня же решим.

Когда мастер ушел, Максим Зубенко надел поверх безрукавки фартук и принялся рубить толстую проволоку.

— Парадную форму тебе придется снять, для работы будет удобнее, — певуче проговорил он, не отрываясь от дела. Работал Зубенко весело, будто играючи, металл под его молотком звенел на разные лады. Лекции читать я не умею, — продолжал он. — Буду учить показом, смотри и вникай. С этого вот и Федор недавно начинал. — Зубенко кивнул головой на второго слесаря, высокого сутуловатого парня, молча рассматривавшего шаблон, оставленный мастером. — А теперь попробуй потягаться с ним!

Молоток поддакнул ему и бойко заплясал в дробном перестуке.

Вскоре нашлось дело и Аширу: ему поручили разматывать проволоку. На вид моток был невелик, Максим легко поднимал его один. Но когда взялся Ашир, оказалось, что это не так просто. Ему стоило больших трудов сдвинуть моток с места.

Под рукой у Зубенко лежало несколько мерок. Он рубил прутики разной величины, а покончив с ними, принес тонкую проволоку, похожую на струны дутара.

— Теперь смотри, что я буду делать, — оказал он, взмахнув над столом обеими руками, словно собираясь показать удивительный фокус.

Ашир и так не сводил с него глаз.

— Берем этот стержневой ящик, шаблон, и кладем его на стол.

Аширу показалось, что это не шаблон, а долбленое корыто, только с хитроумными изгибами и выступами внутри.

— По нему и будем делать каркас.

Зубенко снял с гвоздя висевшую на стене сетку и вложил ее в ящик. Металлическая сетка плотно к нему прилегала, точно повторяя все его изгибы и выступы. Ашир вынул сетку, повертел ее в руках и попробовал растянуть. В ее прочности нельзя было усомниться, чувствовалось, что сделана она не кем-нибудь, а именно Максимом Зубенко.

— Какую деталь будут отливать? — поинтересовался Ашир.

— Корпус автомата к окучнику.

— Разве наш завод окучники делает?

Долговязый парень, до этого молчавший, не удержался и хвастливо заметил:

— Мы не то еще делаем!

— Так» так, Федя, поддержи заводскую марку. Расскажи-ка новичку и про нефтяной двигатель, — подзадорил его Максим.

Но Федор, видно, был скуповат на слова и держал их под замочком. Он больше ничего не сказал.

Толстые прутья Максим гнул в тисках, а проволоку пропускал между своими кургузыми пальцами, выгибал и закручивал ее, как хотел. Не много ушло у него времени на сборку каркаса. Он проверил его по шаблону и, любуясь своей поделкой, объявил:

— Готово!

«Проволоку гнуть и я сумею, не то еще делали в училище».

Веселое настроение Максима понемногу передалось и Аширу. Он осмелел:

— Можно мне попробовать?

— Ты пока смотри, успеешь, — серьезно ответил Зубенко. — Поспешишь — людей насмешишь.

В первый день кроме скрепок и формовочных гвоздей из тонкой проволоки Зубенко ничего ему не доверил. А что их делать! Этих тупых иголок без ушков он нащелкал кусачками больше, сотни. Слесарю четвертого разряда Аширу Давлетову показалось обидным недоверие к его способностям, но он и вида не подал. А перед концом смены пришел мастер Захар Фомич, посмотрел, как он отсекает кусачками проволоку, и сразу же сделал замечание:

— Привыкай с самого начала экономить время, от кусачек тебе скоро придется перейти к более сложным инструментам. То, что ты сейчас делаешь, можно делать в три раза быстрее.

Ашир молча поднял брови и скривил губы. Ему казалось, что он и так мог бы засыпать скрепками всю мастерскую, значит и мудрить тут нечего. Да и куда быстрее — Ашир наловчился щелкать их, как орешки.

— Не веришь? Давай соревноваться.

Захар Фомич взял свободные кусачки и проволоку. Ашир тоже, он не хотел уступать даже мастеру.

— Приготовились, — со спортивным азартом крикнул Захар Фомич. — Ра-аз!

Кусачки щелкнули одновременно. Перед Аширом на стол упала одна скрепка, а перед мастером — три, потому что он захватил своими кусачками сразу три конца проволоки.

— Здорово! — невольно вырвалось у Ашира. Как же он сам до этого не додумался?

— Проворство рук! — потирал ладони Захар Фомич. — А проворство и смекалка в каждом деле — главное. Нехитрая вещь скрепка, но и тут можно время сэкономить. Секунда бережет минуту, а минута — час бережет! Береги, Ашир, время, храни его на сберегательной книжке — разбогатеешь! — Мастер говорил как будто шутливо, но лицо у него было серьезное. — Вот это тоже нужно беречь, как зеницу ока, учти! — И мастер вручил ему постоянный пропуск на завод.

Прогудел гудок. Все заторопились, и пока Ашир переодевался, мастерская уже опустела. Он не спеша вышел из ворот и один направился в новое общежитие. Чего-то большего ждал он от первого дня своей работы, а чего — сам не знал.

Кусочек проволоки

Как-то сам собой установился такой порядок: каждое утро перед началом работы, никого не спрашивая, Ашир доставал из-под стола припрятанный веник и подметал пол. Когда времени оставалось побольше, он протирал смоченной в керосине тряпочкой столы, подоконники и дверь. А однажды он вынес во двор скопившийся в помещении хлам, и в мастерской сразу стало свободнее и светлее.

Зубенко, Федор Кучкин и другие слесари сначала приняли это, как должное, — мол, новичку, так и положено, но потом стали и сами следить за чистотой. Ашир же делал это по привычке — в училище дежурные убирали мастерскую по нескольку раз в день.

Так было и в это утро. Сделав уборку, Ашир вытащил из ящика свои инструменты и разложил их на столе. Максим, докуривая папиросу, с молчаливым вниманием смотрел на новичка. По напряженному лицу Зубенко Ашир понял, что слесарь хочет сообщить ему нечто важное.

— Дела много, придется и тебе браться за каркасы, — решился, наконец, сказать Максим.

— Сумею, давайте! — Ашир даже уронил на ногу молоток, но от радости не. почувствовал боли.

«Теперь только бы не осрамиться», — подумал он.

Не раз Ашир просил дать ему работу потруднее. Вот, наконец, и дождался. Максим выдвинул на середину стола шаблон и показал, с чего начинать.

— Разумеешь?

— Понятно! — заверил Ашир. Ему уже не терпелось взять в руки инструмент.

Он нарубил целый пучок прутиков из проволоки и пересчитал их. На один каркас хватит! Скрепки вчерашние остались. Теперь можно гнуть ребра.

Но дело, представлявшееся ему прежде таким простым, оказалось далеко не легким. На боковине нужно было сделать три колена. Он выгнул проволоку и сличил ее с шаблоном. Второй и третий выступы получились не на месте, верхнее колено вышло не острое, а округлое. Ашир притих возле своего стола.

— Испортил? — спросил Зубенко.

Действительно, Ашир испортил первый каркас. Максим взглянул на его работу, сказал «переделать» и отошел.

От натуги и жары Ашир вспотел, волосы черными колечками прилипли ко лбу. Он залпом выпил кружку воды и принялся за переделку. На перерыв не пошел, решил во что бы то ни стало закончить работу. Недаром мастер в училище говорил про него: «За что возьмется — сделает, за чем пойдет — принесет».

После обеда Зубенко часа три работал без перекура, не отрываясь, и лишь изредка Делал замечания своим помощникам, поторапливая их. Зато потом отвел душу — выкурил подряд две папиросы. Да и третью уже воткнул в рот, однако не зажег, заторопился куда-то. В дверях и обернулся и сказал:

— Придут за каркасами — отдадите…

В мастерской стало тихо. Федор, работавший ближе всех к Аширу, молчал, будто его и не было. Аширу тоже было не до разговоров, он закончил отделку и теперь сверял каркас с шаблоном. Получилось вроде неплохо, жалко Зубенко ушел. Пожалуй, принял бы работу, да еще и похвалил бы. Показывать Федору Ашир не захотел. Он повесил свое первое изделие на гвоздь и, не теряя времени, принялся за второй каркас.

Склонившись над столом, он не услышал, а скорее почувствовал, что в мастерскую кто-то тихо вошел. Ашир оглянулся. В дверях стояла девушка с косичками, оправляя коротенький фартук.

— Каркасы готовы? — скороговоркой произнесла она с порога.

Федор и головы не повернул, а Ашир уставился на нее не моргая. Глаза у девушки были большие, серые, спокойные, с длинными ресницами. Она слегка прищурилась, спрятала руки под фартук и глянула на Ашира.

Потом, дойдя до середины мастерской, еще раз посмотрела на него.

— Возьми, — рассеянно сказал ей Федор.

— Сколько сделали? — спросила девушка приятным грудным голосом.

— Тридцать… Ашир, отдай!

Ашир сложил каркасы на краю стола и задумался: что же делать со своим? Что каркас им сделан надежно, он был уверен и все-таки медлил — а вдруг забракуют? Эх, показать бы его раньше Федору, а теперь неудобно, чего доброго скажет, что не годится, и тогда хоть сквозь землю провались.

«Ничего, среди других сойдет», — успокоил себя Ашир.

Девушка пересчитала каркасы раз, другой.

— Здесь тридцать один, просчитались вы, ребята! — задорно тряхнув косичками, сказала она.

— Считай, Светлана, лучше, у нас арифметика точная. Прошлый раз ты меньше насчитала, сейчас больше…

Ашир впервые услышал от Федора такую длинную фразу.

— Арифметику мы вашу знаем, — вспыхнула девушка, — по пальцам считаете!

— А если больше, тем лучше! — Федор повернул голову, но Светланы уже не было в мастерской. — Видал, какие у нас стерженщицы! — пришлось и на долю Ашира несколько слов этого молчальника.

Других девушек из шишельной Аишр уже видел, а со Светланой встретился впервые. После ее ухода он вспомнил, как подозрительно она посмотрела на тридцать первый каркас, и с тревогой ждал, что девушка со светлыми косичками вот-вот принесет его обратно. Но время шло, а она не приходила.

Вместо нее минут через пятнадцать в мастерскую шумно вошел Максим Зубенко. Размахнувшись, он швырнул в угол что-то напоминавшее обрубок толстого троса. Ашир даже присел. Он сразу же догадался, что каркас, который он сделал и на который не мог налюбоваться, Максим превратил в жгут из перекрученной проволоки.

— Брак хотите сплавить! А подумали, что делаете? — говорил Зубенко негромко, но с сердцем, почему-то обращаясь к Аширу на «вы». — Мало о нас говорят и пишут, хотите мину под меня подложить!

Ашир никому не собирался подкладывать мины. Он сам стоял будто на раскаленной сковороде, готовый сорваться с места и бежать, куда глаза глядят. Он не мог раскрыть рта, чтобы сказать слово в свое оправдание, и только стиснул зубы, отчего скулы у него обозначились еще резче. Федор же развел в стороны руки и бессмысленно моргал, глядя на Максима. Вдруг его осенила догадка:

— Это тридцать первый, а я еще подумал, откуда он взялся…

— Срамота! Максима Зубенко в глаза называют бракоделом. Что, у меня руки отсохли или не тем концом воткнуты?

Аширу было уже невмоготу молчать. Говорит, говорит этот Зубенко, а прямо не скажет. Ведь знает, что это он, Ашир, все натворил.

— Я виноват, один отвечать буду. Правильно?

Глаза у Ашира горели злой решимостью. Максим мигом перехватил этот взгляд и, сделав над собой усилие, спокойно ответил:

— На всех пятно ложится…

— Почему на всех, я один виноват, — упрямо твердил Ашир.

Максим недружелюбно смерил его с мог до головы пристальным взглядом.

— Не бери на себя, Ашир, лишнего, можешь надорваться!..

Буря так же быстро улеглась, как и налетела. Через час в шишельную вместо одного бракованного отнесли семь отличных каркасов. Среди них один был сделан руками Ашира. В забракованном каркасе оказался всего- навсего лишний кусочек проволоки. Он-то и испортил все дело.

— Недосмотрел…

Во втором каркасе лишнего уже ничего не было, но Ашир не мог успокоиться. Ему хотелось сделать что-нибудь необыкновенное, чтобы сразу забылась эта история.

Он ждал, что теперь скажет Максим, молчание которого начинало его тяготить. А Зубенко хмуро возился возле тисков. Его мускулистые руки и плечи выглядели словно отлитыми из бронзы, бугристая, раздвоенная глубокой канавкой спина чуть ли не закрывала собой окно во всю ширину. Но вот он повернулся к Аширу и сказал, казалось, вложив в слова всю свою недюжинную силу:

— Не в лишнем кусочке проволоки дело. Самовольничать в коллективе не надо. Я так понимаю!..

Хорошее и плохое

— Слесарная мастерская при литейной, где работал Ашир, считалась на заводе тихим уголком — не то что огромный механический цех, или кузнечный, или отдел главного механика. Ее выстроили только в этом году, раньше каркасники работали вместе с модельщиками в одном помещении, разделенном тонкой переборкой.

Возле новой слесарной, как раз против входа, совсем еще недавно высилась куча битого кирпича и мусора, оставшаяся после строителей. В обход ее вдоль забора вскоре проделали тропку и перестали как-то эту кучу замечать.

Коноплев дошел до угла, повернул к забору, сделал несколько шагов и остановился. Злополучной кучи не было, к мастерской вела вымощенная кирпичом дорожка. Возле стены стояла негодная опока, приспособленная под мусорный ящик.

— Вот как! — невольно вырвалось у него.

Увидев Коноплева через открытую дверь, Ашир подумал, что комсорг пришел именно к нему, и не ошибся в своих предположениях.

С комсоргом завода Николаем Коноплевым Ашир уже не раз встречался и успел хорошо с ним познакомиться. Первый раз это было, когда он устраивался в общежитие. Коноплев приходил туда навестить больного рабочего и помог Аширу быстрее договориться с комендантом насчет постельных принадлежностей.

А потом, когда Ашир становился на комсомольский учет, Коноплев для чего-то спросил, где он научился так хорошо говорить по-русски. Ашира сначала смутил такой неожиданный вопрос, но потом он рассказал, что в колхозе дружил с сыном русского врача, что и в семилетке и в училище старательно изучал русский язык, читал русские КНИГИ.

Коноплев расспросил о прочитанных книгах и посоветовал, что еще прочесть. В стахановской школе, которую посещал Ашир, Коноплев — лучший фрезеровщик завода — читал лекции для молодых рабочих, хотя и сам был не намного старше их. Ашир знал, что он заочно учится в Ташкентском индустриальном институте.

О комсорге у Ашира сложилось твердое мнение: простой и знающий парень, с таким всегда можно обо всем поговорить и посоветоваться. Всегда… но только бы не сегодня!

«Наверно, уэнал, что я брак выдал, и пришел пробрать как следует», — подумал Ашир, здороваясь с Коноплевым.

Николай осмотрел помещение и заметил:

— Чисто у вас стало, не узнать мастерскую…

Ашир обрадовался, что речь пошла не о забракованном каркасе.

— Разве это чисто, — опередил он Зубенко, который, указывая пальцем на Ашира, хотел что-то ответить комсоргу. — Вот у нас в мастерской настоящая чистота была! — Он сделал остановку, мысленно проверил, не ошибся ли в словах, и добавил: — Пылинки нигде не было.

— Где это — у нас? — прикинулся непонимающим Коноплев.

— В училище.

— А я привык слышать: у нас — это на заводе.

— И в этой мастерской будет чисто, как было у нас… — хотел поправиться Ашир и опять сказал невпопад.

— Хорошо, что ты, Давлетов, и на заводе про чистоту не забываешь.

Хитрый этот Коноплев, ишь как ловко разговор повернул, вывел его из затруднительного положения!

Своим приходом комсорг не помешал слесарям. Они продолжали работать, а он что-то записал в блокнотик, затем вышел во двор, потом опять вернулся в мастерскую. — Ашир отмерял проволоку, прикидывая наглаз, в каком месте ее перегнуть и скрепить. Коноплев заинтересовался его работой. Подойдя к столу, он провел ладонью по своим

блестящим волосам, зачесанным назад, и уже не отрывал глаз от рук Ашира. Поношенная, но чистая косоворотка с голубой вышивкой оттеняла загар худощавого подвижного лица комсорга.

— Сережа Удальцов тебя до сих пор зовет ремесленником. Ты не обижаешься? — услышал Ашир рядом голос Коноплева.

— Зачем обижаться, я же из ремесленного, — ответил Ашир. «Обязательно задаст такой вопрос, что и не знаешь, как ответить!» — подумал он.

— Нет, видно, он тебя так зовет потому, что ты каркасы делаешь, как мелкий ремесленник.

— Почему это?

— Заготовки для каркаса надо измерять по шаблонам, а не на глазок.

— Другие тоже так делают, — Ашир скосил глаза в сторону Зубенко.

— Надо учиться передовым методам работы.

Замечание Коноплева задело за живое и Максима. Он тоже подошел к столу Ашира.

— Лекцию, что ли, хочешь нам прочесть? Читай, пожалуйста, а придираться, Николай, зря не надо. Я тебе вот что скажу: ты хоть и в институте учишься, но пока что еще не инженер, а фрезеровщик только. Каркасики наши идут первым сортом, — тонкоголосо проговорил Максим в заключение.

— Пока идут первым, а вот нефтяные двигатели скоро начнем делать, могут и не пойти. Ну-ка бери, Ашир, линейку, замеряй по шаблону. Так. Теперь замеряй вот этот прутик.

— Лучше тот, этот погнутый.

— Давай другой, — согласился Коноплев. — Точнее получается? То-то же! А еще удобнее для работы записывать все размеры на бумажке. С расчетом будешь работать — избежишь брака.

— Я брака больше не допущу! — с жаром отозвался Ашир.

— Верю, — спокойно проговорил Коноплев, посмотрев на него.

— Лишняя возня, — перебил их разговор Зубенко. — Карандаш, бумага, еще чего доброго придется арифмометр слесарям заводить.

После небольшой паузы Коноплев ответил ему: — Арифмометр не арифмометр, а приспособление для механической резки проволоки не мешало бы завести. Где ваша рационализация? Раскиньте умом, подумайте.

«Вот бы мне сделать это, чтобы всех удивить!» — размышлял Ашир.

Остаток дня он проработал под впечатлением разговора с Николаем Коноплевым.

В клуб на занятия Ашир ходил, как примерный ученик, с тетрадями и ручкой. Он даже купил чернильницу- непроливалку и ее брал с собой. Записывал все, что говорили мастера, главный инженер, опытные рабочие, делившиеся с молодежью своими знаниями. Иной раз занятия проводились прямо на заводе, тогда классом становился цех, а партами — станки и столы с разложенными на них инструментами или рабочее место литейщиков возле вагранки.

Такие занятия Ашир любил больше всего. В стахановской школе он изучал не только слесарное дело, но осваивал и формовку, знакомился с литьем, своими руками уже делал несложные формы.

Слесарь-каркасник должен и это знать. Максим Зубенко — тот мог в любое время заменить формовщика или литейщика, умел делать и шишели. Ашир тоже проявлял живой интерес к литейному делу. Работать на таком большом заводе и знать только слесарные инструменты! Нет, этого мало, тем более, что учеба ему давалась без труда.

В этот вечер он пришел на занятия, как всегда, вместе с Сережей. Сергей Удальцов, тот самый вихрастый парень с веснушчатым лицом, с которым Ашир познакомился в столовой, уже больше года работал на заводе формовщиком. В литейной они сразу же узнали друг друга и хотя подружиться по-настоящему еще не успели, но вместе ходили на занятия. Сережа жил в другом районе, за железнодорожной линией, и по пути иногда заходил за Аширом в общежитие.

Возле клуба в садике, где молодежь обычно собиралась задолго до начала занятий, сегодня почему-то никого не было.

— Напрасно мы с тобой торопились, ремесленник, — позевывая, сказал Сережа. И, заложив руки за голову, развалился на скамейке.

В садике приятно веяло холодком. Весь он, кроме песчаных дорожек, был залит водой и словно охорашивался после дневного зноя. Тихонько шумела листва, меж ветвей устраиваясь на ночлег, гомозились птицы. Тонконогое персиковое дерево стояло в воде, точно задремавшая цапля. Между стволами уже сгущались сумерки, а на верхушках деревьев еще играли багряные отблески заката. Горы потемнели, за их резко очерченными вершинами бездымно догорал огромный костер. Краски неба быстро линяли, становились все бледнее, мягче.

Из соседнего парка послышалась музыка, в летнем кинотеатре прозвенел первый звонок. Сережа потянулся и, напрягая голос на высоких нотах, запел:

Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум наводит он…

— И знаешь, Ашир, каких дум?

— Каких?

— Хорошо бы сейчас погулять в парке.

— Неплохо. В выходной. погуляем.

— Да, не сегодня. Интересно, будет нынче спрашивать Захар Фомич? Наверно, будет. И так начнет: «При какой температуре плавятся чугун? Удальцов!» — Сережа вскочил со скамейки, вытянулся и начал декламировать: — Чугун плавится…

— Осечка!.. — Ашир сорвал с дерева листок, приложил его к губам и сильно втянул в себя воздух, но к его досаде хлопка не получилось.

— У меня осечка? Думаешь, не знаю, при скольких градусах начинает плавиться чугун?

— Ребята, идите скорее! — крикнул кто-то с крыльца клуба.

Ашир с Сережей переглянулись и наперегонки побежали к крыльцу. Так вот почему пустовал сегодня садик! Оказывается, ребята и девушки давно уже собрались и стояли в коридоре перед витриной. Тут же были главный инженер и мастер Захар Фомич Прудников.

Сначала они не поняли, почему возле витрины столпилось столько народу, а когда подошли ближе, увидели стенную газету. Ее только что вывесили, бумажные полосы были еще влажными от клея.

— Вот он, чистоплюй! — хихикнул кто-то тоненьким голоском рядом с Аширом.

— А что? В слесарной и впрямь давно пора навести порядок, — возражая, пробасил другой голос.

— Только пришел на завод и уже свои порядки наводит…

— Молодец, ничего другого не скажешь! — Густой бас. покрыл хихикающий голосок и окончательно утвердил над ним свою победу. — Конечно, молодец!

Чья-то большая жилистая рука водила узловатым пальцем по газетным строчкам и задержалась на заметке, помещенной сразу же за передовицей. Палец два раза подчеркнул заголовок и помедлил на верхней строчке.

«За чистоту!» — прочел Ашир заголовок и догадался, что здесь говорится о слесарной мастерской.

Ему уже не терпелось прочесть заметку, но узловатый палец освободил лишь первую строчку и медленно пополз вниз. Аширу и Сереже поневоле пришлось следовать за ним.

«На заводе все помнят, какой была недавно слесарная мастерская, — читал Ашир. — Эта безотрадная картина до сих пор у многих стоит перед глазами. Из паутины можно было веревки вить, пол подметали редко, тут и там валялась проволока годная и негодная. А кто не помнит гору мусора перед мастерской?»

Приставленный к бумаге палец задержался на месте.

— А Максим Зубенко читал? — крикнул кто-то позади Ашира. — Это ведь у него под носом была свалка!

— Не успел он, газету недавно вывесили.

Ашир впился глазами в строчки. О чем же там дальше говорится?

«…Мы эту грязь замечали, но никто не позаботился убрать, — читал дальше Ашир. — Комсомолец Давдетов недавно пришел на наш завод, но сразу заметил беспорядок в слесарной мастерской. Он понял, что грязь мешает работе…»

— Что-то не видно его: работы! — послышался нежный девичий голосок.

Оглянуться бы, посмотреть, кто там о нем злословит, но разве можно отвести глаза от газеты — Ашир и без того надолго задержался взглядом на своей фамилии и отстал от пальца, ощупывающего одну строку за другой.

«…Комсомолец Давлетов, воспитанник ремесленного училища, навел в мастерской чистоту и настойчиво поддерживает ее. Примеру Давлетова теперь следуют и другие. Кто не видел, как чисто стало в слесарной мастерской, пусть зайдет посмотрит. Советуем в первую очередь это сделать стерженщицам, им есть чему поучиться у соседей».

— Дельно написано!

От поднятого пальца на всю заметку восклицательным знаком легла тень.

Но тут опять Ашира укололи:

— Фи-и, охота была у бракодела учиться!

После этих слов ему уже не хотелось оглядываться, к тому же Сережа дернул его за рукав.

— Смотри, ремесленник, здесь, никак, тоже тебя касается!

В конце последней колонки стояла приписка от редколлегии: «Автора поступившей заметки «Слесарь-бракодел» просим зайти к редактору стенной газеты».

С холодеющим сердцем прочел Ашир эти слова, по всей вероятности имеющие отношение и к нему.

— Твою заметку, Светлана, не дали! Почему бы это? — уловил он вкрадчивый шепоток.

Затаив дыхание, Ашир ждал продолжения таинственного перешептывании. Но вместо слов до него донеслись быстро удаляющиеся шаги. Когда он оглянулся, возле витрины, кроме Сережи, никого уже не было.

Бракодел! Он смотрел на это колючее слово, и с каждым мгновением оно становилось все более устрашающим. Подумать только, что такая заметка могла появиться! Ее читали бы и указывали бы на бракодела пальцем. Ее бы мог прочесть и мастер из училища Иван Сергеевич— он часто здесь бывает.

«Как же так, — ломал он голову, — на заводе я совсем недавно, но уже всё про меня знают, и хорошее и плохое знают. Сотни глаз, что ли, следят за моей работой?»

Он виноват, он сделал негодный каркас, а главное — он подсунул его вместе с хорошими. Если бы в шишельной не доглядели, отлили бы бракованную деталь. А это значит — затраченный даром труд и металл, и к хлопкоробам могла бы негодная машина попасть. Он виноват. Но почему же тогда не поместили заметку? Значит, поверили, что он больше не допустит брака.

В эту минуту Ашир невольно вспомнил комсорга Николая Коноплева и даже поискал его глазами. Ему казалось, что Коноплев где-то рядом. Конечно, это он похвалил его за чистоту.

Ашир немного успокоился, отчаиваться не следовало, Сегодня его поставили в пример.

Это и радовало, и обязывало.

Светлана

— Неси, Ашир! — воскликнул громким, но тоненьким голоском Максим Зубенко, пересчитав готовые каркасы. Он заложил за спину сомкнутые руки, с хрустом в костях прогнул поясницу и крикнул: — Нагрузочка что надо!

В конце месяца завод окончательно освоил изготовление новых машин — окучников-удобрителей — и сразу же получил на них большой заказ. Хлопкоробы с нетерпением ждали эту умную машину. Один окучник-удобритель заменял в работе двадцать человек. Работы прибавилось во всех цехах, особенно у кузнецов и литейщиков.

Чтобы не загромождать мастерскую, слесари решили, что лучше самим относить готовые каркасы в шишельную, не дожидаясь, пока за «ими придут. Ашир уже освоился с работой, и сегодня Зубенко принял его каркасы без единого замечания. Правда, они были простенькие, но и то хорошо, ничего не пришлось переделывать.

— Неси, Ашир, меси, — повторил Зубенко, заметив его замешательство.

— Пусть Федор снесет, а я пока вот это доделаю. — И он поднял такой стук, хоть уши затыкай.

— Не задерживай! — Настойчивости Максиму не занимать, сказал — кончено.

Ашир не решался итти, он помнил разговор возле стенной газеты и боялся опять попасть девушкам на язык.

— Ты еще не ушел? — спросил Максим.

— Иду-у!

Появления Ашира стерженщицы сначала как будто не заметили, но ©друг одна из девушек повернулась к нему и с притворным изумлением проговорила:

— Слесарь каркасы принес!

Светлана уставилась на Ашира серыми округлившимися глазами и повела плечиком:

— Сами принесли? Что это случилось с нашими слесарями!

Озираясь вокруг, Ашир удивился переменам, происшедшим в шишельной. Для формовочного песка посреди мастерской стоял новый ящик, на окнах висели занавески с расшитыми узорами. Под столом он заметил бадейку с разведенной известью, — видно, девушки собрались белить стены. У двери возле умывальника висела дощечка с надписью: «Не сорить!»

Девушки дали ему возможность вдоволь насмотреться на занавески и умывальник, а потом, — как бы невзначай, завели такой разговор:

— Побелку сегодня начнем? — нарочито громко спросила краснощекая толстушка со вздернутым носиком и пухлыми губами.

— Что ты, Тоня, сперва со слесарями посоветуемся, подучимся у них! — в тон ей ответила Светлана.

— Берите каркасы! — напомнил о себе Ашир. Он чувствовал, как у него начинает гореть лицо.

Но девушки продолжали свое:

— Светлана, расписание дежурств у тебя? Сегодня кому убирать?

— И договор готов, только не мешало бы его со слесарями согласовать.

— Зачем же дело стало, покажи!

Пожилая стерженщица выручила Ашира.

— Прими, Света, каркасы… Вы вот смеетесь, а слесари нам нос утерли.

— Это еще неизвестно, Клавдия Ивановна! — Светлана раскраснелась и смешно надула щеки. — Через стенгазету вызовем их на соревнование, пусть попробуют угнаться за нами… Клади сюда каркасы.

«В училище девушки тоже хотели обогнать нас по чистоте, да не вышло, — стоял и думал Ашир. — Вызывайте на соревнование, вызывайте, мы еще не то сделаем…»

Светлана вытерла о фартук руки и перебросила косички с пруди а а спину. Она быстро осмотрела и приняла верхние каркасы, и только — нижний долго вертела в руках.

— Твой? — негромко опросила она.

Лучше бы у Ашира здоровый зуб выдернули. Он сморщился и настороженно взглянул на Светлану.

— Почему думаешь — мой? — отрывисто спросил он.

— Грубо сделан… Получше прежних, но и в нем красоты нет.

Какую она в проволоке красоту ищет, не понимал он.

— Надо делать вещь красиво. Я тоже лака не умею так красиво работать, как Клавдия Ивановна, — Светлана прерывисто вздохнула и опустила свои длинные ресницы. — Но учусь… И ты учись красиво работать.

От того, что она умолкла, ему стало совсем не по себе Сказала бы сразу: принимает каркас или нет?

А Светлана вскинула ресницы и улыбнулась одними глазами. В ее взгляде блеснул Аширу лучик надежды.

— Ладно, приму. — Она чуть заметно кивнула головой.

Ее «ладно» было для Ашира обиднее отказа. Лучше бы выбросила каркас в окно, чем это снисхождение.

— Годится или не годится? — вскипел Ашир и сжал кулаки так, что побелели косточки пальцев. Он решил постоять за себя.

Вид у него, очевидно, был грозный. Во всяком случае стоявшая рядом краснощекая Тоня попятилась и села в ящик с песком. Но Светлана была не из робкого десятка. Она подошла к нему ближе и, горячо дохнув в лицо, тихо, но внятно сказала:

— Беру — стало быть годен. Был бы чуточку похуже, ни за что в жизни не взяла бы. — Она выдержала длинную паузу, повела бровями и с гордостью добавила: — Мы не можем принимать негодные каркасы и делать плохие шишели, у нас бригада отличного качества!

Сказала — как ножом отрезала. У Ашира сами собой разжались кулаки. Ну и Светлана! В училище было много девушек, но такой, как она, он еще не встречал… О красоте она правильно сказала, он и сам иными глазами смотрел сейчас на свою работу.

Ашир не преминул еще разок глянуть ка оконные занавески и ушел. В конце коридора он услышал за собой торопливые шаги, однако не оглянулся, а, наоборот, прибавил шагу.

— Подожди, Ашир! — Ему на плечо легла легкая, слегка дрожащая рука.

И опять она, Светлана. Не каркас ли обратно принесла? Нет! У Ашира отлегло от сердца.

— Возьми наш договор, посмотри с ребятами, может мы что забыли. Потом вместе подпишем и в стенгазете поместим.

Ашир несмело улыбнулся. Глаза Светланы уже не казались ему такими строгими. В них можно долго смотреть, и это, оказывается, ничуть не страшно.

Разговор по душам

Ашир сидел у себя в каморке, не зажигая света. Луна холодно блестела прямо перед окном. На стене; словно на экране, отпечаталась рама, в нижнем квадратике рамы — ветка глядичии с неподвижными перышками листьев и изогнутый стрючок, похожий на уснувшего червяка. За тонкой перегородкой тоскливо бубнила гитара — почему-то слышались преимущественно басы, густые, тягучие. В их утробный гуд изредка вплетались громкие, перебивающие друг друга голоса.

В свободные от занятий вечера Ашир часто так просиживал часами один, не зная, как скоротать время. Он любил читать и все собирался записаться в библиотеку, но так и не удосужился узнать, где она находится.

Иногда заглядывал Сережа. Сегодня и его не было. На память невольно пришли другие вечера, в училище, не похожие один на другой, каждый по-своем у интересный и памятный.

Ашир вспомнил мать, родной колхоз… Взгрустнулось. Он сидел возле залитого лунным светом окна и смотрел на деревья, но мысли его были далеко. Мать, наверно, вернулась с колхозной фермы и уже подоила корову и теперь месит тесто для чурека, а маленькая сестренка Садап возится со своими куклами. Лохматый Карабаш, должно быть, заглядывает в открытую дверь и тихо повизгивает.

Ашир видел перед собой лицо матери, спокойное, о мелкими морщинками вокруг утомленных вязанием и вышиванием глаз. Хотелось протянуть к ней руки, тихонько поправить седые волосы, тяжелой прядью упавшие на глаза. Посидеть хотя бы минутку та ковре возле матери, пусть даже молча, только бы посидеть, глядя в родное лицо.

«Надо было тогда взять отпуск и съездить домой… Получу зарплату, пошлю матери денег», — подумал Ашир.

В дверь кто-то постучал. Ашир в недоумении встал со стула. Дверь скрипнула и медленно приоткрылась.

— Хозяева дома? — опросил гость.

— Заходите! — Ашир по голосу узнал Чарыева, парторга завода. В его приходе не было ничего необычного, однако Ашир растерялся. Он выдвинул на середину комнаты стул, потом опять поставил его к окну, но так и не догадался включить свет.

— Что же ты сидишь в темноте, спать, что ли, собрался? Тогда я не буду мешать, — сказал парторг.

— Спать? Рано еще…

Чарыев отыскал на стене выключатель и зажег свет. Ашир точно спросонок протер глаза и опять поставил стул посреди комнаты.

— Садитесь.

— А чаем угостишь?

— Чаю нет.

— Как же так, Давлетов, туркмен — и вдруг зеленого чаю у тебя нет! — задумчиво проговорил Чарыев. Он осмотрел голые стены, взглянул- на обшитый фанерой потолок, подошел к окну и хотел его открыть, но окно не открывалось. — Небогато живешь.

Ашир не хотел прибедняться и живо ответил:

— Деньги у меня есть, на столовую и на кино вполне хватает. Скоро зарплату получу и за отпуск. А чаю нет, потому что кипятить негде.

— Вот об этом я и говорю: чай кипятить негде, жарища, теснота! — Чарыев вдруг заговорил возбужденно, горячо: — Скрывать нечего, общежитие неважное. Временное оно у нас. Новое уже отстраиваем, настоящая дача будет. Молодых рабочих в первую очередь вселим, так что ждать тебе недолго.

Получалось так, будто Ашир на что-то жалуется. А он вовсе никому не жаловался. Неудобств в общежитии было действительно много, но он как-то не успел их заметить. Главным для себя Ашир считал работу. Хотя, против хорошей комнаты в новом общежитии, он, конечно, не возражает.

Поскрипывая хромовыми сапогами, Чарыев несколько раз прошелся из угла в угол своей покачивающейся походкой прирожденного кавалериста. Его черные хитроватые глаза смотрели с улыбкой, левый глаз, слегка прищуренный, как будто во что-то целился. Одет он был не в гимнастерку, как всегда, а в легкую сетку, видимо вышел из дома ненадолго.

— Письма матери пишешь? — неожиданно опросил Чарыев. Он словно заглянул в душу Ашира и сразу увидел, что в ней делается.

— Давно не писал, — признался Ашир.

— Чаще надо писать. Скучает, должно быть, она по тебе, да и самому от писем будет теплее «а сердце.

— Деньги хочу ей послать, — сказал Ашир. И тут же подумал, а надо ли было об этом говорить парторгу?

Оказалось, сказал он к месту. Чарыев тут же посоветовал, как лучше поступить.

— В деньгах твоих она не нуждается, колхоз у вас богатый, — сказал парторг. — А вот подарок ей послать из Ашхабада будет очень кстати.

— И правда, лучше подарок послать! — Ашир живо представил себе мать в новом шелковом платье, которое он обязательно пошлет ей, и мечтательно улыбнулся.

Они неторопливо разговаривали, и Чарыев засиделся у Ашира. Вдруг он спохватился и потер лоб.

— Чуть не забыл, ведь я к тебе за книжкой пришел. Прочел вот первую часть повести Первенцева «Честь смолоду», а второй у меня нет. Решил, что у тебя достану.

Не желая сразу признаться, что такой книги он не читал и не знает, Ашир переспросил название.

— Советую прочесть, — оказал Чарыев. — Хорошая книга. Если хочешь, пойдем сейчас ко мне, возьмешь у меня первую часть, а вторую давай искать вместе, быстрее найдем.

Чарыев жил по соседству с общежитием, в небольшом глинобитном домике с плоской крышей. У калитки их встретила жена Чарыева, уже немолодая женщина, одетая по-домашнему в широкое туркменское платье и туфли на босу ногу.

— Принимай, Гозель, гостя, — объявил Чарыев, как только они вошли в обсаженный деревьями дворик.

Жена не рассмотрела в темноте, с кем пришел хозяин дома. Она забеспокоилась и тихо оказала по-туркменски, что дети уже спят и что гостя даже угостить нечем. Придется подождать, пока она что-нибудь сготовит. Ашир помял, о чем говорила заботливая хозяйка. Он извинился за беспокойство и объяснил, что зашел на минутку.

— Все твои секреты, Гозель, сразу раскрылись, — засмеялся Чарыев. — Вот какого хитрого гостя я к нам привел. — Он обнял жену за плечи и ласково ее успокоил — Барана резать не надо, той ради Ашира, о котором я тебе уже говорил, сегодня не будем устраивать, а чайку попить не мешает.

Он правел Ашира по комнатам. Квартирка была тесновата для большой семьи, но опрятная и уютная. В крайней комнате, где стояли радиоприемник и телефон и было много книг, Ашир увидел на завешенной красивым текинским ковром стене ружье, охотничий нож с рукояткой из джейраньего рога и шапку — не мохнатый тельпек, а кубанку, с малиновым верхом. Сразу он не спросил, а когда за кок-чаем разговорились, поинтересовался, почему это шапка висит рядом с ружьем.

Чай пили на веранде, увитой со всех сторон виноградными лозами. Вокруг электрической лампочки вились ночные бабочки и мошки. Из темноты вынырнула летучая мышь. Вычертив зигзаг, она метнулась к лампочке, нарушила хоровод бабочек и опять нырнула в темноту. Лампочка качнулась. Вскоре она снова закрылась живой сеткой. Тихо было вокруг. В этой уютной тишине отчетливо слышался негромкий голос Чарыева:

— Ты опрашиваешь, Ашир, про шапку, что висит рядом с охотничьим ружьем? Это дорогая для меня память. — Чарыев помолчал и взволнованным голосом добавил, устремив взгляд куда-то вдаль: — В этой гвардейской кубанке меня видел Сталин!

Ашир осторожно поставил пиалу и пытливыми глазами посмотрел на парторга.

— Я видел Сталина, и он меня видел, — волнуясь, говорил Чарыев. — Я тогда сразу почувствовал на себе его ласковый, отцовский взгляд. Нельзя было не почувствовать! — Ашир боялся перебить Чарыева не только словам, но даже неосторожным движением. — А было это на Красной площади в Москве. Наш кавалерийский полк прибыл на парад Победы из Берлина. Я ехал по Красной площади на коне с гвардейским знаменем, и Сталин с мавзолея помахал мне рукой. Он словно поздравил меня с победой, пожелал успехов в мирной жизни и в стахановской работе, дал мне наказ: крепить мир своим трудом. Не забывав, Ашир: чем лучше мы будем с тобой работать на заводе, тем крепче будет мир…

В тот вечер парторг Чарыев рассказывал про боевые дела своего кавалерийского полка, про салют Победы в Москве и как-то незаметно втянул Ашира в беседу о делах на заводе. Ашир не утерпел и сам рассказал, почему у него забраковали каркас. Он признался, что хочет получить вторую специальность — формовщика и что скоро этого обязательно добьется.

Допоздна пробыл он у Чарыева, не заметил даже, когда ушла спать хозяйка, когда спряталась за горы луна. Взяв обещанную книжку, он еще раз зашел в комнату и постоял, вытянув шею перед гвардейской кубанкой, в которой Сталин видел туркменского джигита в Москве.

Какой он товарищ?

Что случилось со Светланой? То она ругала слесарей, называла бракоделами, а теперь вдруг начала расхваливать их перед подругами, искала для Ашира какую-то книгу. Происшедшую в ней перемену заметила не одна толстощекая Тоня, самая близкая из ее подруг, но и остальные стерженщицы.

Сегодня утром Светлана, как только зашла в мастерскую, сейчас же объявила девушкам:

— Молодцы слесари, решили вторую специальность получить, на формовщиков учатся. А мы с вами, красавицы, сдали техминимум и перестали учиться. Сегодня же скажу Захару Фомичу, что и мы хотим иметь вторую специальность. — Она вдруг понизила голос и таинственно сообщила — Ашир даже что-то изобретает. Подумать только, девушки, — недавно пришел на завод и уже рационализатор!

— Неужели изобретает? — сгорая от любопытства, опросила Тоня.

Светлана (многозначительно поднесла палец к губам:

— Проговорился…

— Ну, и Светка, чего только не узнает, и обязательно первая!

— Что-то «не похож Ашир на изобретателя, — попыталась возразить Тоня. — Сережа Удальцов — тот дотошный парень, он мо-ожет… — Она протянула последнее, слово, не договорила и покраснела.

— Говорю, значит знаю. Врать не буду. — Светлана тряхнула косичками, пожала одним плечиком и отвернулась.

— Нашла «Честь смолоду»? — примирительно спросила Тоня, водя ладошками по щекам, чтобы согнать с них румянец, отчего щеки ее стали уже не красными, а вишневыми.

— У тебя тоже Ашир просил книгу? — Светлана так быстро обернулась, что- чуть не упала.

— Нет, Сережа просил. Я не нашла, в нашей библиотеке нет.

— А я нашла, только не книгу, а журнал! — Светлана и тут доказала овсе превосходство и была довольна.

— Ой, Света, молодец! Кому же из ребят ты отдашь?

Светлана подумала немного и сказала не настаивая:

— Хочешь, давай им обоим отдадим. Пусть Ашир с Сергеем Аюсте читают.

Тоня прихлопнула в ладоши сначала над головой, потом за спиной, бросилась к Светлане и поцеловала ее в щеку. _

— Какая ты умница, Светка! Я бы Не додумалась, ни за что на свете не додумалась бы…

Журнал Светлана целый день продержала в тумбочке и никому из ребят отдать не смогла. А после работы Николай Коноплев надоумил всех ехать в парк купаться в бассейне.

Ашир сначала отказался — он не умел плавать.

— Некогда! — отговорился он.

— Завтра выходной, сегодня вечер свободный. Почему бы не покупаться? — Коноплев все-таки убедил его.

В такую жару лучшее место для отдыха трудно найти. Сюда, к бассейну, казалось, перекочевало все население города, особенно много было детей. Они облепили вышку, плавали на резиновых, надутых воздухом кругах, ныряли, мальками гонялись друг за другом в воде.

Играла музыка, было шумно и празднично.

Ашир и Сергей приехали в разных автобусах. В парке они встретились, а когда зашли в раздевалку, Ашир заметил у Сергея журнал. Он взял его в руки и перелистал несколько страниц.

— Вторую часть достал! У кого? — В голосе Ашира слышались и радость: наконец-то раздобыли! — и удивление: как это Сереже первому удалось найти, ведь он меньше всех хлопотал! — и скрытое подозрение.

Сергей снимал на ходу рубашку. Нагнув голову, он ответил скороговоркой:

— Мне Светлана журнал дала. Раздевайся…

— Почему тебе?

Получилось что-то не так, ведь книгу у нее просил он, Ашир.

— Какая разница — кому? Не беда, вместе будем читать. Раздевайся быстрее, ребята уже купаются. — Сережа подтянул трусы и выбежал из раздевалки. — Догоняй!..

— Не беспокойся, догоню, — буркнул себе под нос Ашир.

Он не спеша разделся, поплескался возле края бассейна, держась за железные поручни уходящей в воду лестницы, и, как Никогда прежде, пожалел, что не умеет плавать. Сейчас он завидовал всем — Сергею, Николаю Коноплеву, Зубенко. Они резвились на самой середине большого как озеро бассейна. Сережа до пояса выскакивал из воды, плавал на боку и на спине, без помощи рук держался на поверхности, как поплавок. Рядом с ним брызгалась и барахталась Светлана.

Ашир вылез из воды и стал смотреть на вышку для прыжков. Черный, как негритенок, парнишка в белых трусах пробежал по деревянному помосту и, описав в воздухе дугу, скрылся в огне брызг. Светлана подзадорила Сергея, и он тоже полез на вышку, даже забрался на самый верх. Мускулистый и ловкий, он подбежал к краю трамплина, и не успел Ашир моргнуть глазом, как его друг взмахнул руками и легко прыгнул, сделав над водой сальто.

— Ловко! — закричал из воды Зубенко. — Придется и мне что-нибудь такое изобразить.

Со скучающим видом Ашир опять окунулся у краешка бассейна, постоял с минуту на солнцепеке, не зная, что лучше, — уйти или остаться, и, наконец, решительно направился в раздевалку.

— Ты куда? — окликнула его Светлана.

Он неохотно остановился, тряхнул мокрым чубом и безучастно сказал:

— Накупался, хватит…

Она шумно выскочила из воды. Ее загорелое стройное тело плотно облегал купальный костюм, с мокрых потемневших волос золотыми струйками стекала вода.

— Подожди немного, вместе пойдем. — Она щурилась от солнца, показывая блестящие белые зубы. Не дождавшись ответа, Светлана крикнула: — Я сейчас! — и опять бросилась в воду.

Подплыл Сережа. Он вылез, прислонил к уху ладонь и задрыгал на одной ноте.

— В ухо залилось и плечо ушиб, — пожаловался он — Ну, да не беда!

Ашир молчал, словно воды в рот набрал.

— Что с тобой, ремесленник, почему не купаешься? — Сережа не понимал, что случилось с Аширом. — Плавать

не умеешь? Не беда, я тебя научу!

— Чет пристал? Одного слова тебе мало, а двух много!

— Спорт не любишь?

Все бы Ашир мог стерпеть, но только не это.

— Сам ты не любишь спорт!..

Наверно, Сережа не сгорел под испепеляющим взглядом Ашира только потому, что был еще весь мокрый. Как бы там ни было, он не унимался и продолжал допытываться:

— Если любишь спорт, что же ты умеешь? Бегаешь хорошо?

Нашел о чем спрашивать — в училище Ашир считался лучшим бегуном.

— Хочешь узнать, как бегаю? — стиснув зубы, произнес Ашир.

— Хочу.

— Выходи на дорожку, узнаешь.

До поры до времени сдерживал себя и Сережа.

— Тогда я тебя, ремесленник, в нашу команду запишу, в эстафете будешь участвовать. Вот там и покажешь себя, — нарочито спокойно оказал он.

— В эстафете не хочу бежать, — хмуро отозвался Ашир. — С тобой на спор хочу бежать, чтобы все ребята видели. Идет?

— С тобой-то мы всегда сумеем потягаться. Тут другое… Надо первенство города выиграть.

— Боишься? Это тебе не в воде бултыхаться и не цапать, что тебе не положено.

— Это ты о чем? А-а, о журнале… Эх ты! — Сережа раскрыл рот, но уже не мог больше ничего сказать, будто ему нехватало воздуха.

А «ремесленник» продолжал задираться:

— Боишься бежать?

— Ты знаешь, кто я? — Сережа повернулся боком к Аширу, заложив назад руки и выпятив грудь.

— Говорят, чемпион завода по бегу. Не верю!

— Завтра как раз тренировка, приходи на стадион, поверишь!

— Не испугался! — Ашир чувствовал, что зашел слишком далеко, но отступать было поздно.

Сережа больше ничего не сказал. Его молчание Ашир истолковал как нежелание продолжать разговор на эту тему.

— Сергей, спаси от тюленя! — кричала Светлана из воды, отбиваясь от Максима Зубенко. — Скорей!

Сережа с разбегу плюхнулся в воду. Брызги долетели до Ашира, но он и руки не поднял, чтобы вытереть мокрое лицо и, понурив голову, пошел в раздевалку. Одевался он медленно, сначала надел рубашку и зашнуровал ботинки, а про брюки вспомнил, уже когда в надвинутой на глаза фуражке встал со скамейки.

Возле купальни под узорчатым навесом туи его встретила Светлана, посвежевшая, возбужденная, веселая.

— Почему не подождал? Это не по-товарищески, — укоризненно посмотрела она на него.

— У тебя и без меня много товарищей, — бесстрастным голосом проговорил Ашир.

— Чем же плохо?

— В одной руке хочешь два арбуза удержать, — с неожиданной резкостью ответил Ашир.

Ему хотелось уколоть Светлану, и это не укрылось от девушки. Глаза ее приняли умоляющее выражение.

— Мне Сережа оказал, что ты обиделся. Неужели это правда? А мы с Тоней хотели, чтобы вы вместе читали журнал. Его другие ребята ждут.

— Я сам громотный, могу читать один. Правильно?

— Знала бы, тебе, в руки журнал дала… Какой ты обидчивый, Ашир! И в училище такой был? — Светлана испытующе посмотрела ему в глаза.

— Всегда такой.

— Я могу взять журнал у Сережи и отдать тебе. Хочешь?..

Она уже направилась было в купальню, но Ашир схватил ее за руку.

— Не надо, пусть Сергей дочитает, потом я.

Своей доброй простотой Светлана пристыдила Ангара, и он пожалел о своей дерзости.

— А почему ты не хочешь читать вместе с Сережей? — в упор спросила она и вынудила его к признанию.

— Мы с ним поспорили…

— О том, кто лучше бегает, да? Это даже хорошо, что вы поспорили накануне соревнования. Я буду настаивать, чтобы вы с ним завтра сразились на беговой дорожке. Только держись, Ашир, он чемпион завода, не пришлось бы тебе разглядывать его пятки, — сказала Светлана, сдерживая улыбку.

— Неизвестно, кто кому покажет пятки!.

Сколько достоинства было в этих словах, сказанных тихо, но отчетливо!

— Я в тебя, Ашир, верю!..

Вечером они в первый раз были в кино вдвоем, без Сережи и Тони.

Онегин с Ленским так не волновались перед смертельным поединком, как Ашир с Сергеем перед встречей на беговой дорожке. Они раньше всех пришли на стадион и уселись на противоположных трибунах в ожидании судей, украдкой поглядывая друг на друга через футбольное поле.

Все ребята уже знали о происшедшем между друзьями споре. Особенно горячее участие в организации предстоящего состязания принял комсорг Николай Коноплев.

Перед началом тренировки участники эстафетного бега собрались возле стартового рубежа. Здесь были ребята не только с механического завода. Вместе с ними готовились к городским соревнованиям физкультурники Ашгэса, шелкомотальной и текстильной фабрик.

Коноплев поздоровался с Аширом и, улыбаясь, опросил:

— Хочешь рекорд Удальцова побить?

— И рекорд и самого чемпиона! — подоспел язвительный Максим Зубенко.

Но один из литейщиков вступился за Ашира:

— Цыплят по осени считают!

Сережа держался в сторонке. Он внимательно осматривал свои беговые туфли с острыми шипами и ни с кем не вступал в разговор. Было заметно, что он не на шутку волнуется.

— Раздумал ты, что ли, Сережа? — негромко, но так, чтобы все слышали, проговорила Светлана. — Боишься звание лучшего бегуна завода потерять?

— Можно и размяться, — снисходительно ответил Сережа, потряхивая расслабленными кистями рук над головой, пружинисто приседая и быстро поднимаясь.

Бегунов окружили. Одни держали сторону Ашира, другие «давали голову на отсечение», что Удальцов и на этот раз обставит своего соперника. Судьи во главе с Коноплевым заняли свои места, Светлана взяла флажок.

Ашир мигом скинул с себя одежду и пробежался вдоль футбольного поля. Взглянув на его смуглое тело, на его широкую грудь и тонкие жилистые ноги, Сережа покрепче затянул шнурки на туфлях. По всему было видно, что его противник не новичок на беговой дорожке. Но ведь и он, Сергей, не раз уносил на своей груди финишную ленточку под аплодисменты сотен болельщиков.

— На старт! — весело, словно не замечая волнения бегунов, скомандовала Светлана.

Бегуны замешкались.

— На старт! — повторила она.

Ашир и Сережа стали носками в неглубокие ямки.

один впереди, другой немного сзади — они бежали по разным дорожкам. Сережа — по первой.

— Внимание-е… Марш!

От резкого, плохо рассчитанного броска Ашир споткнулся и чуть не упал. Сергей выиграл на этом несколько метров.

— Держись! — услышал Ашир беспокойный голос Светланы.

Бежали на четыреста метров, полный круг. В беге на эту дистанцию Удальцов держал рекорд, но и Давлетов не зря считался в училище лучшим спринтером. Ашир быстро восстановил равновесие и, не сбиваясь с шага, устремился вперед. На вираже Сергей был впереди, но сторонники Ашира не унывали, они кричали, топали ногами, всячески подбадривая его.

Ашир бежал легко, энергично работая руками, широким маховым шагом. На первой прямой расстояние между бегунами заметно сократилось, на втором вираже снова увеличилось. Сережа сохранял преимущество до последнего поворота, но когда снова вышли на прямую и устремились к ленточке, Ашир сделал неожиданный рывок и почти поровнялся с ним, однако просвет между ними пока сохранился.

— Восемьдесят… пятьдесят… тридцать! — хором отсчитывали болельщики оставшиеся метры до финиша.

Казалось, что на последних метрах достать чемпиона завода уже невозможно. Но вот Ашир снова сделал стремительный рывок и поровнялся с Сергеем.

Они бегут грудь в грудь, нога в ногу, борьба идет за каждый метр, за десятую долю секунды. Осталось каких-нибудь три… два метра… финиш!

Откинув назад руки, Сергей делает молниеносный бросок на ленточку, но Ашир одновременно с ним касается ее левым плечом. Они вместе унесли ленточку, и когда разошлись в разные стороны, белая тесемочка упала поперек беговой дорожки.

Кричали все, кто был на стадионе, и громче всех кричал Николай Коноплев.

— Посмотрите на секундомеры! Взгляните только на стрелки! — Коноплев совал Аширу и Сергею каждому по секундомеру, которые показывали одинаковое время. — Старый рекорд побит, вот чем ваш спор разрешился. Молодцы! Правда, новый рекорд нельзя считать пока официальным, но уверен, что на соревнованиях вы оба еще улучшите время.

Тут же было решено включить Ашира в заводскую команду. Особенно настаивал на этом Сережа Удальцов.

А через некоторое время команда механического завода заняла первое место в соревнованиях заводских и фабричных физкультурных коллективов. Команду наградили почетной грамотой, где были перечислены фамилии всех участников эстафеты. Фамилия Давлетова в описке стояла первой. Ашир гордился этим, он хотел во всем быть первым.

Приятели помирились. Пока отстраивали новое общежитие, Ашир даже временно переехал к Сереже. Между ними завязалась настоящая дружба. И все-таки долго раздумывал Сережа, — а с ним Светлана, Николай Коноплев и другие ребята, — над тем, почему так вскипел тогда в купальне Ашир? Только ли в книге было дело? И вообще — какой он товарищ?

Тайна изобретателя

На новом месте он устроился неплохо и, кажется, в самом деле не стеснил Анну Сергеевну, мать Сережи, чего Ашир больше всего опасался. Он смастерил себе деревянную кровать, поставил ее рядом с Сережиной, в беседке, закрытой со всех сторон густым виноградником и ветвями широколистого тутовника.

Анна Сергеевна, полная, белолицая женщина с коротко остриженными седыми волосами, приняла Ашира, как сына, и не делала никакого различия между ним и Сережей. Муж ее, литейщик Степан Петрович Удальцов, в первый год войны погиб на фронте. Это и состарило ее до времени. Ей хотелось посвятить себя целиком детям, но старший сын, офицер Советской Армии, служил в Белоруссии, а дочь работала врачом в Ташкенте.

И Анне Сергеевне, и другу Ашир говорил, что всем доволен, но почему-то изменился за последние дни до неузнаваемости. Щеки у него ввалились, скулы еще больше выступили острыми углами, как будто он с месяц пролежал в постели, нестриженные волосы нависали и а брови, а сзади закрывали ворот рубахи. Глаза его горели беспокойным огнем. Стоило, ему что-нибудь возразить, и они вмиг становились злыми, колючими, словно из норок выглядывали два диких зверька.

Сегодня, возвратившись с работы, Ашир зашел в беседку и как был, не раздеваясь, прямо в ботинках лег на убранную кровать. Сережа глазам своим не поверил, — это было не похоже на Ашира, недаром в разговорах с соседками Анна Сергеевна не переставала восхищаться его аккуратностью.

— Заболел, что ли, Ашир? — участливо опросил Сережа, заглядывая ему в лицо.

Сколько было муки в блуждающем взгляде Ашира! Он облизал губы кончиком языка и закатил глаза, словно умирающий в пустыне от зноя и жажды одинокий путник.

— Тебе плохо? — Сережа поправил у него под головой подушку.

Ашир отмахнулся от него. Перевернувшись на другой бок, он поджал к животу колени и ответил будто из глубокого колодца:

— Попробуешь изобретать, тогда узнаешь, как ловить зайца на арбе.

Сережа отошел от кровати.

— На арбе погонишься за зайцем, не только арбу сломаешь, но и голову, — негромко произнес он. Но все-таки любопытство взяло верх, и Сережа вернулся к мученику. — Что же ты, ремесленник, решил изобрести?

Ишь чего захотел простодущный Сережа — чтобы изобретатель так сразу и открыл ему свою тайну!

— Придет время — узнаешь…

Эта загадочность еще больше разожгла любопытство Сережи. Он видел, что Ашир важничает, но не обиделся на него.

— Даже мне не хочешь сказать? Может быть, я сумею тебе помочь?

Но Ашир был неподатлив на уговоры.

— Никому не скажу раньше времени. Узнаешь.

— А когда?

— Скоро… Скоро весь завод узнает.

— Подожду, не беда!

— Молчит — стало быть нельзя говорить, значит и обижаться не надо.

— Что ж, порадуюсь вместе с тобой удаче, — только и ответил дружку Серело. Он не стал ему мешать, взял из-под подушки книгу и пошел в комнату.

Ашир лежал в глубокой задумчивости. Ветерок лениво шевелил, будто пересчитывал виноградные разлапистые листья, — потрогает одну лозу, собьется со счета и начинает сначала. Возле водопроводного крана гремела посудой хозяйка.

— Тише, мама, — предупредил ее Серело.

— Уж не стряслось ли у — нашего Ашира чего-нибудь дома? — обеспокоенно спросила Анна Сергеевна.

Что ей ответил Сережа, Ашир не расслышал, но у крана стало тихо.

Убирая мастерскую, слесаря каждый день находили на полу испорченные винты, обрубки железа, шестерни с отбитыми зубьями— следы изобретательства Ашира. Сам он упорно молчал об этом, хоронясь даже от товарищей по работе. Над чем он ломал голову, трудно было догадаться, инструментальный ящик у него всегда был заперт, он не любил давать другим свой инструмент, но и чужого не брал. Может быть, в инструментальном ящике и прятал Ашир свою диковинку, которой хотел всех удивить?

Но, как бы то ни было, он не обманул Сергея — о его изобретении скоро узнал весь завод.

Сигнал тревоги

…Гудок был спокойный, бодрящий, не больше минуты поговорил он с людьми — сказал, что хотел, пригласив к короткому отдыху, и умолк, растворился в безветреном просторе солнечного дня. Люди поспешили к проходной, в столовую, кто жил поблизости — домой, чтобы закусить, освежиться под душем, а потом с новыми силами взяться за работу. Немногие остались в затихших цехах и заводском садике.

Но не прошло и четверти часа после начала обеденного перерыва, как нежданно раздался второй гудок. Он ревел надрывно, захлебываясь, и от его надсадного рева, звенели в окнах стекла. К тревожному гудку присоединился визгливый голос сирены, потом ударил колокол.

К заводу со всех сторон бежали люди, не понимая причины тревоги. В проходной строго проверяли пропуска, там образовалась сутолока, зачем-то открыли ворота.

Светлана, не помня себя от страха, вбежала во двор и сразу увидела дым в окнах подсобного цеха. Там работали пожарные машины. Наконец разъяренный голос гудка стал стихать и совсем умолк. Но возле цеха все еще толпились люди, и трудно было понять, что происходило внутри. Теперь вместо дыма из окон повалили белесые клубы пара.

Толкаясь локтями и плечами, Светлана протиснулась вперед и, как громом оглушенная, увидела Ашира. Она не столько узнала его, сколько догадалась, что это был он, — мокрый, грязный с нот до головы, в изодранной рубашке, с перекосившимся лицом, Ашир стоял молчаливый и уничтоженный в тесном кругу людей, угрюмо глядя себе под ноги. Парторг Чарыев, стоявший к Аширу ближе всех, послал было за врачом.

— Не надо, Давлетов не пострадал, — ответили ему.

— Как же не пострадал? — не своим голосом закричала Светлана, — Он едва на ногах держится, надо врача!

— Такому и врач не поможет, — проговорил кто-то неприязненно за ее спиной. — Самовольничать не надо…

Не оглядываясь, она узнала Максима Зубенко и умолкла. Неужели это Ашир оказался виновником тревоги? Не хотелось в это верить.

Появился Николай Коноплев и взял Ашира под руку. Люди молча расступились, и оба они прошли по узкому живому коридору в сторону заводоуправления.

Светлана не стала никого расспрашивать, как и что случилось. Ей было почему-то стыдно смотреть людям в глаза, ее душили слезы. Вместе с подоспевшим к ней Сережей она молча вошла в садик, тяжело опустилась на скамейку, не удержалась и заплакала. Сережа не находил слов, чтобы успокоить ее. Он лишь твердил одно и то же:

— Не беда, Света, все будет хорошо…

Вдруг Светлана вскочила со скамейки, выпрямилась и, даже не утерев слезы, воскликнула:

— Нет, это беда… большая беда! В товарища веришь, а он…

Светлана не договорила и опять села на скамью.

— Иди, Сережа, я тебя очень прошу, иди, — сказала она еле слышно. — Я хочу побыть одна.

Случилось то, чего никак не ожидал и сам Ашир.

На мысль смастерить приспособление для резки проволоки его навел давний разговор с Коноплевым. Сначала Ашир задался целью сделать большие ножницы, вроде тех, какие он видел у жестянщиков. Но вскоре он отбросил эту мысль и начал думать над тем, как бы сконструировать станочек, чтобы на нем можно было без молотка рубить не только проволоку, но и прутья потолще.

Ашир решил все сделать в одиночку. Иногда очень хотелось с кем-нибудь посоветоваться, порой он заходил втупик, однако все сомнения и неудачи изобретатель таил в глубине души. Тем большая слава ждет его впереди.

Все шло хорошо, готовые части будущего станка, которому он еще не успел подобрать названия, постепенно прибывали в инструментальном ящике. Оставалось только сварить основание, и станок можно испытывать.

Газосварочные аппараты он видел в подсобном цехе. Несколько раз Ашир заходил туда и присматривался к их работе. Кроме того, он уже имел кое-какие познания в сварочном деле. Все казалось таким простым, легко достижимым. Главное, улучить момент, когда аппараты не заняты.

И вот сегодня, в обеденный перерыв, Ашир зашел в подсобный цех и начал действовать. Все обошлось бы тихо, спокойно, не случись беды: по неосторожности он направил в сторону опасный кинжал огня. Вспыхнул деревянный ящик, за ним другой. Ашир бросился тушить пламя и чуть сам не пострадал. Хорошо, что во-время подоспели люди и предотвратили пожар, — чего доброго начали бы рваться кислородные баллоны.

На заводе заговорили про изобретателя, но совсем не так, как он того хотел. К счастью, на следующий же день это происшествие если и не забылось, то заслонилось большим и радостным событием для всего заводского коллектива.

Труд мир бережет

Стрелка на электрических часах приостановится и подпрыгнет, отсчитает секунды и опять скакнет. В тот день сотни глаз особенно внимательно следили за этой черненькой прыгуньей — она все подчинила себе. Стараясь не отставать от нее, вращались станки в токарном цехе, в кузнице ухал, сотрясая землю, механический молот, завывая гудели форсунки в литейной.

Токари, кузнецы, литейщики — все на заводе сегодня словно оговорились помочь своему товарищу. Всем казалось, что чем дружнее и слаженнее они работают, тем быстрее вращается станок молодого фрезеровщика Николая Коноплева, тем выше становится горка готовых деталей, растущая возле его рабочего места.

Сережа лишь на минутку забежал в механический, чтобы узнать, как идет дело у Николая.

В просторном зале со световым фонарем во всю длину по обеим сторонам утопленных в цементный пол рельсов рядами стояли поблескивающие краской новенькие станки. По стенам тянулись толстые бронированные провода. На деревянных подставках лежали еще не обработанные части машин. Крохотный электровоз протащил за собой тяжелую вагонетку. Огромными шмелями равномерно гудели вентиляторы, нагнетая свежий воздух, отчего в цехе легко дышалось и было гораздо прохладнее, чем на улице.

Фрезерный станок Коноплева стоял в конце цеха, под часами. Сережа подошел к Николаю, но побоялся отвлечь его от работы. Первым заговорил сам Николай.

— Ты ко мне, Сережа? — Коноплев повернул к товарищу голову, не меняя положения корпуса. Его руки как бы составляли одно целое с ритмично работающим станком.

— Ребята послали узнать, как у тебя дела. — Сережа посмотрел на часы, потом быстро перевел взгляд на заложенную в станок деталь.

— Передай, что все в порядке, — спокойно ответил Николай. — Даже в запасе время остается.

В белой рубашке с откладным воротником, в тщательно отглаженных брюках из тонкой парусины, Коноплев выглядел щеголевато, будто зашел в цех из парка, прямо с гулянья. Сереже даже показалось, что Николай работает медленно и чересчур спокойно, целиком положившись на свой станок.

Однако, присмотревшись получше, он заметил, насколько точно рассчитано у него каждое движение. Николай не суетился, ничего не переделывал по нескольку раз — одного касания, одного легкого движения руки ему было достаточно, чтобы ускорить или замедлить работу станка. За видимой легкостью скрывалось искусство большого мастера, в совершенстве знающего свое дело.

Коноплев работал не просто легко и красиво, он работал по-новому. Давно задумался Николай над тем, как бы увеличить скорость работы своего станка. Он советовался с инженером, с мастерами, искал решения в книгах и журналах. Испробовав несколько приспособлений, Николай убедился, что все зависит не столько от станка, сколько от фрезы. Самые лучшие фрезы при повышенных оборотах быстро выходили из строя. Как избежать этого? Трудную техническую задачу помог ему решить ленинградский токарь Генрих Борткевич, добившийся на обычном станке невиданной скорости резания металла — семьсот метров в минуту.

Как же резец выдерживает такую нагрузку? Узнав из газет об успехе ленинградского токаря, Коноплев написал ему письмо. Ленинградский стахановец охотно поделился с ним своим методом. Генрих Борткевич посоветовал Коноплеву изменить угол резания. Можно, оказывается, работать с повышенной скоростью и на обычных станках теми же резцами и теми же фрезами, но только заточенными под другим углом.

Главный инженер Орловский помог Николаю разобраться во всех этих тонкостях. Комсомолец Коноплев первым на заводе и в республике перешел на скоростной метод обработки металла. А вслед за ним метод скоростного резания освоили еще двадцать семь токарей и фрезеровщиков завода.

…После гудка к станку Николая трудно было протиснуться. В механическом собрались люди из всех цехов. Они пришли поздравить товарища с успехом, который был также и их успехом, и их достижением. Было шумно, люди оживленно переговаривались, через головы стоящих впереди обращались к Коноплеву.

Чтобы лучше видеть и слышать, Сережа и Ашир забрались на вагонетку. После вчерашней катастрофы Ашир еще больше осунулся, только глаза его попрежнему горели беспокойным огоньком.

Он впервые присутствовал на столь многолюдном митинге и был немало удивлен: такое важное собрание, а стола для президиума нет. Люди столпились перед фрезерным станком, к которому парторг Чарыев прикрепил красный флажок с золотистой шелковой бахромой.

Станок Коноплева находился в центре внимания. Возле него стояли директор завода и главный инженер. Мастер Захар Фомич по соседству с высокой фигурой Орловского казался еще ниже ростом. Разговаривая с главным инженером, он заглядывал снизу вверх, и от этого из его трубки сыпался пепел.

У всех на виду, между директором и Чарыевым, стоял Николай Коноплев и время от времени поглаживал свои блестящие волосы. Он был серьезен и как будто чем-то недоволен. Из карманчика рубашки у Николая торчал листок бумаги со следами пальцев на уголке. На пруди поблескивал комсомольский значок. Старые рабочие смотрели на Коноплева с уважением, а молодежь с гордостью за своего комсомольского вожака. И каждому хотелось в эту минуту стать поближе к нему.

Митинг возник сам собой. Парторг Чарыев взял в руки еще не остывшую после обработки деталь, положил ее на станок и в наступившей тишине торжественно сказал:

— Эта деталь трактора пришла к нам из будущего. Смотрите, какой у нее важный вид! Кто же шагнул в будущее и принес оттуда эту деталь, кто этот великан? Он среди нас, он вырос в нашем коллективе, в сталинском племени стахановцев!

Зачарованно смотрел Ашир на тонко выграненную блестящую деталь. Ему казалось, что от нее исходит чудодейственный, свет, который делает людей красивыми и сильными. И в самом себе Ашир внезапно почувствовал беспокойную радость пробудившихся сил. Он не заметил, как взял руку Сережи и судорожно сжал ее в своей руке. В ответ Сережа пристально посмотрел на него и словно вернул приятеля ко вчерашнему происшествию. Аширу снова почудился тревожный гудок, звон пожарного колокола… Он разжал ладонь, но не смог выдернуть ее из крепко сжатой руки Сережи.

Парторг Чарыев поискал кого-то глазами и остановился на Ашире. Тяжелый это был для Ашира взгляд, но он его выдержал.

— По календарю у нас сорок восьмой год, — продолжал Чарыев. — А эта деталь сделана уже в счет пятьдесят первого года. Комсомолец Коноплев, освоив скоростной метод обработки металла, первым на заводе досрочно завершил сегодня свой пятилетний план. Он опережает время, чтобы быть ближе к светлому, коммунистическому завтра. Ему первому на заводе вручается — сегодня личное клеймо отличного качества.

Невозможно было разобрать, что еще говорил Чарыев, — от рукоплесканий дрогнули стены цеха, нарастая гремело «ура-а!»

Когда овация утихла, Захар Фомич пошептался с Чарыевым, спрятал за спину трубку и попросил слова. Он поднял руку, но заговорил не сразу. Следя за ним, Ашир приподнялся на носках.

— Выше всяких похвал работа фрезеровщика Коноплева! — сказал Захар Фомич и взмахнул своей трубкой. — Его победа для всех нас настоящий праздник. От души поздравляю тебя, Николай! Красный вымпел на твоем станке — это только первая ласточка. Пусть все наши цеха украсятся такими флажками. Но сейчас я хочу говорить в первую очередь о механическом, где работает сам Коноплев. Чтобы помочь остальным фрезеровщикам и токарям поддержать его славу, мы, литейщики, вызываем вас, дорогие друзья товарищи, на социалистическое соревнование. Главное условие наше такое: досрочно выполнить пятилетку всем цехом. Обязательно всем цехом, а то как же!

И опять в воздухе стало тесно от дружных рукоплесканий.

Потом заговорил, опершись руками о свой станок, Николай Коноплев:

— Вызов литейщиков мы принимаем…

— Правильно! — поддержало его сразу несколько голосов.

— Мы не только цехом, но и всем заводом добьемся новых трудовых побед и досрочно выполним пятилетний план. Иначе и быть не может — мы работаем во имя мира!..

Голос Коноплева с каждым словом становился громче и увереннее. Николай еще тверже уперся руками в свой станок, будто прирос к нему, — станок был для молодого фрезеровщика оружием мира, он давал ему силу.

— Завтра я буду работать лучше, чем сегодня. Таков наш стахановский обычай, обычай бойцов великой сталинской армии защитников мира… — продолжал Коноплев.

Слова, исполненные благородства и мужества, отчетливо звучали под стальными переплетами цеха, и казалось, что они вырывались из груди всего коллектива, сотен людей, стоявших тесно, плечом к плечу, локоть к локтю.

— …Американские любители кровавой наживы разжигают новую войну против нас. Но честные люди всего мира не хотят и не допустят ее. В ответ на происки империалистов мы переведем свои станки на высшую скорость — в труде наша сила, непобедимая сила миролюбивых людей. Наш стахановский труд мир бережет!

Кто смелее?

Перед закатом солнца бывают такие минуты, когда кажется, что день еще не кончился и в то же время тени быстро теряют свою резкость, сливаются с землей, будто впитываются в нее, как вода впитывается в песок. Сумрак еще не может победить сияния дня, но уже чувствуется, как тихо приходит ночь и неслышно обнимает землю сонным покоем. Обруч горизонта постепенно сужается, еще недавно видимые предметы отодвигаются за его кромку и словно тонут один за другим.

В такие минуты залитый ровным голубоватым светом Ашхабад бывает особенно красив. Из садов и парков разливается прохлада, острее становятся смешанные запахи цветов и деревьев, с гор медленно сползает белесая дымка, обдавая город свежестью облаков.

Поднявшись на мост, перекинутый через железнодорожные пути, Сережа и Ашир, не сговариваясь, одновременно остановились возле нагретых за день металлических перил. Мимо них в обе стороны проходили люди. Одни опешили в центральный парк, другие возвращались из города с покупками, многие вели велосипеды.

Ашир молчал, а Сережа насвистывал какую-то бойкую песенку, словно состоящую из одних тачек и тире. Мелодия была без начала и конца — он свистел, как суслик возле своей норки.

Под мостом загромыхал по рельсам суставчатый товарный поезд. Он катился сначала медленно, потом все быстрей и быстрей, и вот уже крыши вагонов слились в убегающую из-под ног сплошную длинную дорожку.

— Смотри на поезд! — Ашир тронул Сережу локтем.

— Смотрю… — Сережа выпустил изо рта короткую очередь точек-тире и притих.

— Ты бы прыгнул отсюда на крышу вагона?

— Зачем?

— Так просто, доказать свою смелость.

В трусости Сережу никто не мог обвинить. Когда вся семья Удальцовых жила на железнодорожном разъезде, Сережа каждое утро ездил поездом в школу, до большой станции, а днем возвращался обратно. Однажды поезд не остановился около разъезда, а Сережа как раз спешил домой, чтобы порадовать отца пятеркой, полученной на экзаменах. Не долго думая, он выскочил на ходу из вагона и сильно ушибся, когда катился с высокой насыпи.

После этого Сергей на несколько дней слег и едва не провалил остальные экзамены. За пятерку отец похвалил сына, а за то, что он на ходу спрыгнул с поезда, здорово его пробрал. Сережа на всю жизнь запомнил слова отца, сказанные им тогда возле его постели:

— Прыгнуть из вагона — это, сынок, не подвиг. Твое геройство в том, что ты получаешь в школе пятерки…

Признаться, Сережа подумал тогда, что отец так говорит потому, что сам не решился бы спрыгнуть на ходу. Ко он ошибся — отец был смелым человеком. Во фронтовой газете, присланной матери вместе с орденом отца, была описана гибель танкиста Степана Удальцова. Когда его танк загорелся, он не вышел из боя, а устремился на вражескую батарею и подавил ее. В газете о нем говорилось как о герое, его посмертно наградили боевым орденом.

Сережа вспомнил сейчас все это и неожиданно для Ашира ответил:

— Нет, я бы не прыгнул.

Ашир смерил глазами высоту.

— Боишься, — сказал он. — А я бы прыгнул, только пусть много народу будет, чтобы люди сказали: вот это герой!

— Дураки могут сказать, а такие, как мой отец, не сказали бы, что ты герой.

Ашир ухмыльнулся. Тогда Сережа рассказал другу про то, как он прыгнул когда-то с поезда, и о подвиге отца на фронте.

— На фронте было другое. Там многие могли совершить подвиг.

— Можно и сейчас! — Сережа серьезно посмотрел на друга. — Как будто ты сегодня не видел, как совершаются подвиги! Коля Коноплев — вот кто настоящий герой. Мой отец его наверняка похвалил бы. — Сережа вздохнул и стиснул руками перила. — Ты, наверно, Ашир, считал себя героем, когда тайком забрался к газосварщикам? — Сергей решил высказать все, что накипело у него на сердце. — Напрасно… Знаешь, как ты всех нас обидел!.. Еще неизвестно, что решит комсомольское собрание.

Ашир и раньше понимал, что такого разговора ему не избежать, хотя и не знал, когда он произойдет. Он готовился к этому разговору, и все-таки слова Сережи за стали его врасплох. Сергей говорил резко и прямо, ни чего не скрывая и не утаивая, как настоящий друг. Ашир тоже не мог кривить душой.

— Наказания не боюсь, — ответил он, не сводя глаз с удаляющегося поезда. — Стыдно на заводе с людьми встречаться, смотреть им в глаза… И перед Анной Сергеевной тоже… Она меня не выругала даже, только рубашку мне постирала и зашила. И перед своей матерью стыдно, далеко она, а стыдно…

Не перебивая, слушал его Сережа. Он видел, что другу действительно тяжело, но утешать его не стал. Аширу предстояло ответить за свой недостойный поступок перед товарищами.

— Еще бы не стыдно! Вот это и есть для тебя самое большое наказание.

Вечерело. На небе проглянули первые звезды.

— Пойдем, — сказал Сережа, — а то опоздаем к обеду!

Строгие друзья

За последние дни Ашир и Светлана ни разу не смотрели так долго друг другу в глаза. И, пожалуй, никогда они не сидели так близко и в то же время так далеко друг от друга. Он на передней скамейке зала, а она за столом президиума, на председательском месте.

Стол стоял не на сцене, а внизу, в трех шагах от первого ряда скамеек, и оттого все было проще, менее официально — казалось, собрались друзья для задушевной беседы. Потому-то и Ашир, хотя и сидел на передней скамейке, оказался как бы в центре собравшихся. А собравшихся было много, гораздо больше, чем числилось по списку комсомольцев.

В зале давно уже водворилась тишина, но Светлана Терехова постучала для чего-то карандашом по графину, потом уставилась в дальний угол зала и объявила:

— Переходим ко второму вопросу повестки дня… — Она сделала маленькую паузу: — Разбор дела комсомольца Давлетова…

Было так тихо, что Ашир слышал дыхание людей и скрип скамеек. Он сидел как будто бы даже в безразличной позе, а на самом деле все в нем было напряжено до крайности, и он улавливал малейшее движение позади себя — в большом зале заводского клуба. Справа от него на стене висела картина «Богатыри». Сам не зная почему, он, не отрываясь, смотрел на огромного, с широкой грудью, будто литого коня Ильи Муромца.

Комсорг Коноплев подробно рассказал о проступке Ашира Давлетова и сообщил решение бюро.

— Недостойный поступок товарища Давлетова мы должны осудить со всей строгостью комсомольской дисциплины. — Свои слова Коноплев подкрепил решительным жестом руки.

Едва он успел сесть, как в зале послышалось:

— Дайте слово!

В задних рядах задвигались скамейки, возникло движение, как будто сразу встали и хотели выступить десять человек. К. столу вышел Максим Зубенко. Перед его могучей фигурой картинные богатыри, с которых Ашир не спускал глаз, показались мальчишками, а их кони игрушечными.

— Мое слово будет такое. — Высокий дрожащий голос сразу же выдал волнение Максим. — За то время, что мы работаем вместе, я полюбил Ашира Давлетова, как брата, а потому и строг к нему буду по-братски. Работать он может и любит, смысл у него в руках есть. Этого не утаишь. Давлетов навел в нашей мастерской чистоту и, как говорится, разжег — пламя соревнования за соблюдение чистоты во всех цехах.

— Особенно жаркое пламя разжег он в подсобном цехе! — перебили Зубенко.

— Об этом я тоже скажу. — Максим не привык к таким длинным речам и запнулся. Он достал большой синий платок и обтер им лицо и руки до локтей. — Опять же кто оказался первым рационализатором среди нас, слесарей? Он, Давлетов. Задумал он правильное дело, но вот тут-то и оплошал, осекся. Ведь что — получилось?

— Известно, что получилось, — опять вставил тот же голос. — Шила милому кисет, вышла рукавица!

Послышался смех, даже в президиуме кто-то засмеялся, улыбнулся и Зубенко. Ашир исподлобья взглянул на Светлану. Нет, Светлана не смеялась, глаза у нее были строгие и холодные, как льдинки.

— А почему у Давлетова вместо кисета вышла рукавица, почему он совершил такой тяжкий проступок? Для меня ясно, почему. Не уважает он товарищей, иначе бы посоветовался с нами, не стал бы таиться от друзей. Он не уважает коллектив. Я ему уже говорил об этом, пусть сегодня и другие скажут. Предлагаю наложить на товарища Давлетова строгое взыскание.

— Какое ты предлагаешь? — спросила Светлана.

— Я подумаю, — уже из прохода отозвался Максим.

Порывисто подняв руку и не дождавшись разрешения председателя, к столу подошла маленькими быстрыми шажками стерженщица Тоня Кислова. Она выглядела еще более раскрасневшейся, чем всегда, ее влажные губы блестели. Говорила она быстро, без запинки, точно читала по написанному.

— Не понимаю, почему мы должны так строго подходить к молодому рабочему Давлетову. Он допустил неосторожность, вот тебе и пожар. Это во-первых, — Тоня загнула на руке палец, — Во-вторых, пожара, собственно, и не было, обгорел негодный ящик. В-третьих, сжег он его не умышленно, а нечаянно…

Тоня сочувственно взглянула на Ашира, а он попрежнему смотрел на облюбованную картину, смотрел так напряженно, словно хотел оживить застывших в одной позе богатырей. От слов Тони они действительно как будто задвигались, загремели своими богатырскими доспехами и вместе с Тоней выступили на его защиту. Только Алеша Попович не двигался с места и понуро сидел на своей невысокой лошади.

— С газосварочными аппаратами он не баловался, а делал дело. — Тоня поднялась на цыпочки и посмотрела в дальний угол. — Понятно, товарищ Зубенко! Предупредить надо Давлетова, чтобы он был осторожнее, вот и все взыскание.

— Поговорила, как меду наелась! — ехидно бросил кто-то из зала.

Сразу же после Тони решила выступить Светлана. Что-то скажет она? Ашир, наконец, отвернулся от картины и весь превратился в слух, даже съежился.

— Дело не только в обгоревшем ящике. — В спокойном голосе Светланы звучала настоящая убежденность, и Ашир понял, что тут снисхождения ему не будет. — Ящик можно сделать, трудно вернуть уважение товарищей. Это уважение нужно вновь заслужить. Я уважала Ашира Давлетова, — голос Светланы дрогнул, но она быстро взяла себя в руки, — уважала, а многого в нем не рассмотрела. Теперь мне становятся понятными и другие его поступки. Тогда, в купальне, когда Ашир обиделся на Удальцова, он не просто погорячился, в нем заговорило мелочное самолюбие. Я не хочу сказать, что изобретать Давлетов начал только в погоне за личной славой, но получается так. А ведь станок, который он делал, нужен не ему одному. Задумал человек хорошую вещь, а сделал из нее тайну. Если бы Давлетов не прятался, не отгораживался от товарищей, наверняка этот станок был бы уже готов и принес бы большую пользу. Напрасно боится товарищ Давлетов, его заслуги никогда не растворятся в коллективе, а вот недостойного поведения мы ему не простим…

— Правильная точка зрения! — Кто-то даже зааплодировал Светлане, однако она и здесь не потерпела нарушения порядка и снова постучала карандашом по графину.

— Плохо ты поступил, Ашир, не по-комсомольски! — Глаза у Светланы расширились и быстро сузились. — Жалко, нет никого из училища, чтобы рассказали нам о тебе побольше…

— Есть, прошу слова!..

Кто это там отозвался? Неужели мастер Иван Сергеевич? Ашир почувствовал, как ладони у него стали сразу влажными и холодными. Он хотел оглянуться, но не смел поднять головы. Да и не надо было оглядываться. Иван Сергеевич, поскрипывая протезом, прошел через зал, остановился прямо против него и заговорил, не ораторским голосом, а просто, как, бывало, в классе или в мастерской:

— С большой меркой подходят товарищи к тебе, Ашир. И правильно делают! Кому много дано, с того много и спрашивается. А тебе дано все, чтобы ты стал на заводе передовым рабочим, стахановцем! Мне не меньше твоего стыдно слушать, что тут говорят, а слушать надо, правильные слова говорят. Споткнулся ты, Ашир, да на опасном месте. Теперь крепче держись за товарищей. — Иван Сергеевич заговорил громче, обращаясь к Аширу, но глядя не на него, а в задние ряды. — Помнишь, мы и в училище на эту тему говорили не раз. А я пришел не защищать тебя, помочь пришел. И мой совет тебе такой: начатую работу над резаком для проволоки не бросай, продолжай ее, но не хоронись от друзей. Хочешь, приходи ко мне, — помогу, все мы тебе поможем.

Значит, Иван Сергеевич верит в него? Ну, спасибо ему на добром слове! Ашир закусил нижнюю губу и долго провожал мастера взглядом, пока тот медленно шел вдоль зала.

Парторг Чарыев сидел неподалеку от Ашира, на той же скамейке, и молча слушал все, что говорили выступавшие. Иногда он прищуривал левый глаз, и ямка над переносицей у него становилась то глубже, то вытягивалась на лбу темной бороздкой. Однако от реплик он воздерживался.

Выступил Чарыев после всех и говорил не спеша, как бы взвешивая каждое свое слово. Ашир сперва слушал его с опущенной головой, уперев локти в колени. Но потом незаметно для себя он расправил плечи и к концу ни от кого уже не прятал лицо, как будто парторг — взял его за руку, поставил перед всеми и сказал: «Не отворачивайся от товарищей, если веришь им. Хочешь быть лучше — честно смотри другим в глаза».

— Вот недавно у нас комсомольцу Николаю Коноплеву, — начал Чарыев, — вручили личное клеймо. Как по- твоему, Давлетов, для того это только, чтобы на сделанных им деталях красовались его инициалы? Нет, тут глубже надо смотреть на вещи. Тем самым Коноплеву оказано огромное доверие коллектива. Это клеймо означает, что коллектив дал ему свою доверенность, поручился за его безупречную работу и не сомневается в его честности. Фрезеровщик Коноплев обрабатывает сложную деталь, ставит на ней свое клеймо и сдает деталь в сборочный цех. И все знают, что она сделана умелыми и честными руками. Какой в этом большой смысл! Ведь, если вдуматься, в этом и заключается коммунистическое отношение к труду. Это одна из тех зримых черточек коммунизма, которых в нашей жизни с каждым днем становится все больше и больше.

Чарыев быстро овладел вниманием зала, хотя говорил он тихо, неторопливо, как бы беседуя с каждым в отдельности.

— Напрашивается вопрос, — продолжал он, — сможет ли коллектив оказать такое доверие человеку, который сам не доверяет коллективу своих помыслов, скрывает от него пусть даже самые хорошие намерения и тем самым вольно или невольно противопоставляет себя товарищам? А так именно и получилось с Давлетовым.

Ашир взглянул на Светлану, поймал ее ответный взгляд и отвернулся. Следя за лицом Чарыева, освещенным ровным светом люстры, он заметил, как брови у него опустились и сомкнулись в темную линию. Лицо парторга стало непримиримо строгим.

— Поступок его достоин строгого осуждения. — Чарыев шатнул вперед, будто хотел пройтись между рядами скамеек, но только провел ладонью по краю стола президиума и склонил набок голову, словно к чему-то прислушиваясь. — Строгого осуждения… — повторил Чарыев. — Всем нам радостно, что Давлетов знает своё дело, еще более радостно, что он за короткое время освоил вторую специальность — формовщика. Но этого сегодня недостаточно. Мало получить специальность, нужно настойчиво воспитывать в себе качества, достойные строителя коммунизма. Этим качеством прежде всего является уважение к коллективу. Только тогда добьешься в жизни успеха, когда живешь с товарищами одними мыслями, общими стремлениями.

Парторг посмотрел на Ашира, славно желая убедиться в чем-то, и добавил:

— Я уверен, что комсомолец Давлетов прислушается к тому, что тут высказали сегодня его искренние друзья!

Ашира не заставляли говорить, однако он видел, что этого от него ждут. И не просто выступления, а, как ему казалось, каких-то особенных, покаянных, клятвенных слов. Но таких слов у Ашира в мыслях как раз и не было. Судили его строго, самым строгим судом — судом чести, но удивительно — он не чувствовал себя ни униженным, ни подавленным. От тревожного ощущения неизвестности, с которым он пришел на собрание, ничего не осталось. Теперь в нем жило другое чувство, чувство ответственности перед товарищами за свои дальнейшие поступки, за свою работу. Он словно очистился, освободился от ка- кого-то тяжелого, ненужного груза, давившего ему на плечи. С его лица сошло хмурое облако.

— Оправдываться, товарищи, я не буду, — начал он. — Виноват и вину свою понял… Правильно мне выговор записали. Но я на работе оправдаюсь, обязательно!.. — Он так и не нашел торжественных слов, он говорил то, что подсказывало ему сердце. — А машинку, чтобы резать проволоку, мы сделаем, вы только помогите мне. Вместе мы ее быстро сделаем!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Я знаю— город будет, я знаю — саду цвесть, когда такие люди в стране в советской есть! В. МАЯКОВСКИЙ

Испытание

В конце лета прошли небывалые для Туркмении проливные дожди, сопровождавшиеся грозами. Обильный ливень разразился над Копет-Дагом и захватил Ашхабад. Порыжевшие от зноя голые холмы вокруг города снова ожили, покрылись зеленой щетинкой. Пенясь, бурлили переполненные арыки, мутная вода заливала дороги и тротуары. Деревья стояли в теплой воде, как быки на середине брода.

А когда пересохли дождевые лужи, по земле потекли иные, живые ручейки, длинные и извилистые, — то муравьи прокладывали новые стежки от своих норок. Умытый город засверкал зеленью. Чтобы ощутить прохладу и свежесть, не нужно было ездить за тридцать километров в дачное местечко Фирюзу. Сейчас Ашхабад не уступал ей ни обилием тени, ни чистотой воздуха. С вечера до утра, наперекор городскому шуму, опять щелкали соловьи и оголтело горланили лягушки.

Гулять бы только в такие дни! Но ребятам было не до того. Горячая пора наступила для рабочих механического завода. К концу этого года они обязались выпустить первые нефтяные двигатели с ашхабадской маркой.

Многие детали двигателя были уже отлиты и прошли обработку. На заводском дворе Появилась большая окрашенная в голубой цвет доска. На ней длинным столбиком были перечислены наименования всех деталей двигателя. Против каждой уже освоенной детали парторг Чарыев втыкал красный флажок.

Доска напоминала карту военных лет — флажки как бы обозначали отбитые у врага опорные пункты, и их становилось все больше и больше.

Сегодня на доске предстояло появиться еще одному флажку, быть может самому важному — уже был отлит и отправлен в механический цех на обработку цилиндр двигателя.

Всю последнюю неделю Ашир только урывками бывал в слесарной, большую часть времени он работал в литейной, где помогал формовщикам.

Сегодня едва только закончили заливку форм, как в литейную зашел Максим Зубенко. С озабоченным видом он обошел весь цех, и когда возле очищенной от земли опоки отыскал Ашира, его полное лицо приняло еще более серьезное выражение. Ашир сразу же догадался, что Максим хочет сообщить что-то важное, и не кому-нибудь, а именно ему. Быстро поднявшись, он вопросительно посмотрел на Максима.

— Требуют конструктора! — торопливо проговорил Максим.

— Кто требует? — не понимал Ашир. Стараясь вникнуть в смысл слов Максима, он наморщил лоб и провел по морщинкам пальцем, словно пересчитал их. — Какого конструктора?

— Коноплев с каким-то парнем пришел, тебя хотят видеть. Они в мастерской, возле твоего резчика возятся. Идем!

— Не мой, а наш, — поправил его Ашир и тут же обеспокоенно спросил — А резчик не испортился, работает?

— Еще как!

Не пропали напрасно труды Ашира и его хлопоты с конструированием станка для резки проволоки. С помощью товарищей он смастерил резчик. Это несложное, но нужное приспособление уже работало, и притом хорошо работало. Над его изготовлением усердно трудился и Максим Зубенко, поэтому Ашир не понимал, почему именно он должен давать объяснения Коноплеву.

— Поговори ты сам с Николаем, — попытался убедить он Максима.

Но Зубенко отрицательно покачал головой. Губы его расплылись в добродушной улыбке, в то время как глаза были попрежнему серьезны. Тонким голоском, еще более певуче, чем обычно, он проговорил:

— Не могу, в этом деле ты всему голова!

Не время было спорить. Ашир положил свои инструменты, помедлил немного возле модели, приготовленной для формовки, но все же отправился в слесарную.

Зайдя в мастерскую, он сразу же увидел Коноплева, склонившегося над его станком. Николай резал проволоку и передавал одинаковые по длине прутики стоявшему рядом с ним Низкорослому пареньку, с челкой светлых волос на лбу и голубыми смеющимися глазами.

— Вот он лучше меня все тебе покажет, — обрадованно сказал Коноплев, увидев Ашира. — Знакомьтесь!

Парень был с соседнего завода, слесарь по профессии. Пришел он не случайно. Выступая на городском комсомольском активе, Николай Коноплев рассказал о молодых рационализаторах своего предприятия, упомянул и о работе Ашира Давлетова. Приспособлением для резки проволоки заинтересовались соседи и вот прислали своего представителя, чтобы он посмотрел резчик в работе.

Узнав об этом, Ашир смутился и застенчиво взглянул на Коноплева.

— Держи голову выше, Ашир! — подмигнул ему Николай. — Видишь, учиться к нам приходят.

— Мы к вам, а вы к нам приходите. — Гость держался уверенно. Он уже успел снять со станка чертежик и дал его Аширу проверить. — И вы у нас кое-чему научитесь. Я бы вот вам, например, посоветовал мелкие обрубки проволоки не выбрасывать, а собирать. Знаете, сколько мы так за месяц металла собрали? Около пятидесяти килограммов.

— Мы больше можем собрать! — не задумываясь, ответил Ашир.

Коноплев, не осуждая его самоуверенности, быстро добавил:

— Нужно только взяться!

— Давно об этом подумываем, — отозвался Максим Зубенко. Наклонившись к Аширу, он прошептал: — Дотошный, видать, этот белобрысый. Надо бы сходить посмотреть, как они там работают.

Получив от Ашира некоторые объяснения относительно устройства станка, гость для пробы своими руками нарезал пучок проволоки и только после этого спрятал чертежик в карман.

— Придется кое-что усовершенствовать, — сказал он уходя. — Мы заставим этот станок и прутья резать.

Пожалуй, ничем он не мог так заинтересовать Ашира, завлечь его на свой завод.

От Николая Коноплева не ускользнул жадный взгляд, который Ашир кинул на торчавшую из кармана белобрысого бумагу, свернутую в трубочку. Казалось, Давлетов хотел забрать этот чертежик и тут же что-то в нем исправить. Живой огонек в его глазах не погас и после ухода гостя.

— Правильно он сказал, резчик можно улучшить, — задумчиво проговорил Ашир.

— Нужно улучшить, — уточнил его мысль Коноплев. — И ведь всегда так, — добавил он, шутливо сокрушаясь. — Я вот месяц назад отослал в институт свою дипломную работу. Долго корпел над ней и, когда закончил, был совсем доволен. А теперь вижу, что поторопился отсылать. Понимаешь, описал я в дипломной работе свой опыт скоростного резания металла, а этого теперь, оказывается, недостаточно. Скоростники соседнего завода, которых я совсем недавно сам обучал, во многом меня уже опередили. Придется дополнять работу.

— Мне надо встретиться с тем слесарем, что приходил смотреть резчик, — подхватил Ашир. — Правильно?

— Советую. Но, прежде чем к нему итти, тебе надо бы заглянуть в техническую литературу. Приходи вечером в библиотеку, я там для тебя хорошую книжицу присмотрел.

— А пойму?

— Вдвоем разберемся!

Они вместе дошли до литейной, и у входа в цех Николай еще раз сказал:

— Обязательно приходы в библиотеку. Над книгой хорошо думается!..

— Приду, — твердо пообещал Ашир. Ему хотелось сказать что-то еще, но подходящих слов не нашлось, и он лишь порывисто сжал Коноплеву руку.

В литейной все шло своим чередом. Разбирая инструменты, Ашир надеялся, что мастер спросит, не заходил ли он в сборочный, где вот-вот должно было начаться испытание цилиндра. Но Захар Фомич не спросил, а Ашир только об этом и думал.

Ведь форму для цилиндра они готовили вместе. Удачно ли сделана отливка? Как проходит испытание?

Захар Фомич попыхивал трубкой и, казалось, мало интересовался дальнейшей судьбой цилиндра. Ашир же, хотя и пришел только что, уже не находил себе места и все порывался сбегать в сборочный.

Посматривая на мастера, он принялся за формовку. На подмодельную плиту уложил выкрашенную деревянную модель, а за ней опоку. Модель припудрил сухим песком и начал покрывать ее землей.

Подошел Сергей и с интересом посмотрел на его работу.

— Землю мочил? — спросил он, присаживаясь возле него с трамбовкой в руке.

— Как положено!

Запустив руку в опоку, Сережа вынул горсть формовочной земли, разжал кулак и, глядя на темный комок с оттисками пальцев, подождал с минуту. Потом быстро, мастерским приемом разгладил землю на ладони.

— Еще надо помочить и глины добавить.

Не возражая, Ашир сделал так, как советовал товарищ, ставший уже опытным формовщиком. После окончания стахановской школы Сережа Удальцов получил пятый разряд. Ашир старался от него не отстать. Трамбовкой, гладилкой и ланцетом он орудовал не хуже, чем слесарным инструментом. Это радовало и мастера, и Сережу, а больше всех самого Ашира.

Готовую форму он показал Захару Фомичу. Мастер придирчиво осмотрел его работу и заставил увеличить литниковую воронку. Других замечаний он не сделал. Ашир ликовал. Правда, и форма была несложная, зато сделана своими руками. Вот для отливки цилиндра двигателя форма была куда сложнее, недаром ее делал сам Захар Фомич. Ашир не утерпел и, стараясь казаться равнодушным, напомнил мастеру:

— Что там с цилиндром?

Тут и старик выдал себя. Он забеспокоился, поднял мохнатые брови и указал трубкой на дверь.

— Сбегай, сынок, узнай, только быстро: одна нога здесь, другая там!

Цилиндр из механического уже доставили в сборочный и устанавливали на испытательном стенде. Ашир немедленно сообщил об этом Захару Фомичу.

— Испытывать, говоришь, собираются? — переспросил старик. Он достал из нагрудного кармана часы, едва умещавшиеся в ладони, и потряс их. Но этого ему показалось мало, он встряхнул их еще раз и недоверчиво приложил к уху. — Ишь ты, идут, сороковой годик тикают! — Он покачал головой, улыбнулся, почесывая трубкой подбородок, и вдруг спохватился. А ведь в сборочном-то у меня дела есть, пойдем-ка, сынок!

С трудом поспевал Ашир за Захаром Фомичом. Старик бежал в притруску, за всю дорогу даже трубку ни разу не взял в рот.

Округлое тело цилиндра отливало холодным, металлическим блеском. С виду чугун казался гладким — лучше не надо, без единой раковинки. Перед испытанием все отверстия цилиндра, кроме одного, запаяли, еще раз осмотрели его и соединили с гидравлическим насосом.

Испытанием руководил главный инженер Орловский. В белом костюме и легких туфлях без каблуков он был похож на теннисиста. Олег Михайлович включил насос, постепенно увеличивая давление. Стрелка манометра дрогнула и медленно поползла по кругу с делениями, иногда срываясь вниз, но потом снова поднимаясь.

Ашир не знал, на что смотреть: на дрожащую стрелку манометра или на массивное тело цилиндра, которое подвергалось сейчас все возрастающему давлению изнутри.

— Три атмосферы! — торжественно объявил Захар Фомич.

Осмотрели гладкую поверхность цилиндра, она была совершенно сухой. Захар Фомич шептал над ухом Ашира:

— Держит, родимый!

Трубка победоносно дымила в поднятой руке старика.

Давление увеличили, стрелка манометра заплясала возле цифры 4 и остановилась. Главный инженер склонил набок голову и прислушался. Ему почудился какой-то хриповатый звук, и он еще плотнее прижался ухом к цилиндру. Захар Фомич смущенно улыбнулся и приложил руку к карману куртки.

— Это, Олег Михайлович, мои часы хорохорятся. Не обращайте на них внимания.

Подождали несколько минут: как поведет себя цилиндр дальше? Чугун сначала стал матовым, потом постепенно увлажнился. В нескольких местах заблестели капельки воды, будто металл потел от непосильной натуги. Орловский достал носовой платок, не донес его до лица и, как промакашку, приложил к лобастой выпуклости цилиндра.

— Не выдержал!.. — сокрушенно прошептал Ашир Захару Фомичу.

Вместо старика ему ответил Олег Михайлович:

— Пока еще ничего, дефект устраним. Дайте пять атмосфер!

Не глядя на манометр, Ашир прислонился щекой к холодному металлу, словно желая узнать, что делалось внутри цилиндра. Неожиданно в лицо ему больно ударила острая струйка воды.

— Потекло, потекло! — загалдели вокруг. — Решето, а не цилиндр!..

Захар Фомич с силой отдернул Ашира за руку и прикрыл его своим телом. Орловский бросился к насосу и выключил его.

— Потекло, — вяло повторил главный инженер вслед за остальными. Он взглянул на Захара Фомича и отвернулся, раньше чем старик успел в ответ на его взгляд взмахнуть трубкой, — ничего, мол, добьемся своего!

— Пойдем-ка, сынок, в литейную, дела там у нас есть! — Захар Фомич чуть было не сунул в карман дымящуюся трубку. От волнения синие жилки у него на носу обозначились еще ярче.

Лицо Ашира было мокрым, не то от воды, хлестнувшей из цилиндра, не то от слез.

Мечты о будущем

Главный инженер Орловский почти не выходил из литейной. Он за всем наблюдал, во все вмешивался, советовался с мастером и бригадирами. Захар Фомич предлагал увеличить в шихте количество стали. Орловский не возражал, однако принял предложение без особого энтузиазма— уж очень легкий выход из положения предлагал мастер. Захар Фомич, кроме того, настаивал на увеличении в форме газоотводов — вместо одного воскового фитиля, он советовал закладывать три, тогда газы из кипящего металла будут выходить быстрее, а это уменьшит пористость чугуна.

Они не первый год плавили и лили металл, но, приступая к выпуску нефтяных двигателей, натолкнулись на трудности, неизбежные во всяком новом деле. Ашир слушал их возбужденный разговор и хотя уже имел на своем счету одно принятое рационализаторское предложение, ничем пока помочь не мог — литейщик он был еще молодой.

Перед концом дневной смены решили сделать внеочередную плавку. Сережа и Ашир, работавшие теперь вместе, еще ничего не знали об этом, они собирались домой.

— Давлетов, зайди! — крикнул Захар Фомич, показавшись на пороге небольшой комнатушки возле модельной.

За столом сидели главный инженер и мастер. Олег Михайлович барабанил карандашом по свежеобструганным доскам стола, а пальцами левой руки тер висок.

— Пожалуй, вы правы. Попробуем.

— Получится! — с жаром говорил Захар Фомич. — С другими деталями тоже не меньше возни было.

Ашир молча остановился возле стола. За окном рядом с желто-багряным кленом стояла молодая яблонька, усыпанная нежными цветочками. Пригретая солнцем, она расцвела во второй раз.

«Ей и осень нипочем!» — подумал Ашир.

Над крышей цеха в голубом небе одиноко плыло и таяло курчавое облачко, белое, с чистой просинью.

Захар Фомич подошел к Аширу.

— Придется сегодня задержаться после работы. Предупреди ребят. — И он назвал, кого именно.

— Надолго? — Ашир условился сегодня встретиться со Светланой.

— Дело покажет.

Сережа тоже хотел остаться, но мастер отослал его домой. он и без того целые сутки не уходил с завода.

Просеяв песок, Ашир подмешал в него глину и опилки, смочил эту смесь, потом присел на задники ботинок и уже хотел было приняться за формовку, но Захар Фомич подозвал его и усадил рядом.

— Проголодался, небось, — ласково сказал он, развязывая узелок и выкладывая на бумагу свой обед. — Ешь, старуха всякой снеди наготовила, будто на Маланьину свадьбу!

— Спасибо. Я лучше в столовую сбегаю, можно? — Ашир еще не потерял надежду хоть на минутку увидеть Светлану.

— Иди, только быстрее возвращайся, — согласился старик. — Не задерживайся, одна нога тут, другая там!

Ашир бегом бросился к проходной. У ворот его ждала Светлана.

— Остаешься? — встретила она его вопросом.

— Остаюсь. Решили сегодня отлить такой цилиндр, чтобы он все испытания выдержал. Пойдем, я тебя провожу до общежития. Хочешь?

Она утвердительно ответила взглядом и улыбкой. На Светлане было простое ситцевое платье, синее в горошек, в косичках голубые ленты. Не умытое после работы лицо потемнело, на правой щеке выделялся бледным кружочком шрам от пендинки, который давно уже стал для Ашира милым.

Стараясь итти в ногу, Ашир мысленно представил себе Светлану в ярком туркменском платье, и она показалась ему еще красивее.

— Чего уставился! — засмеялась Светлана. — Чумазая, да?

— Для меня ты всегда хорошая, — тихо ответил Ашир и устыдился своих слов. — Только иногда строгая. На собрании я даже подумал, что ты никогда не будешь со мной разговаривать.

— Тогда ты меня обидел, Ашир! — Светлана говорила, а Ашир восхищенно смотрел на ее белые зубы — верхние крупные, нижние помельче. — И мириться с тобой не хотела.

— А помирилась.

— Потому что ты стал лучше, — сказала она зардевшись. — Не я одна замечаю.

— Выдумываешь…

Они шли по теплому, только что залитому асфальту широкой и, несмотря на осень, зеленой улицы. Солнце светило по-летнему ярко. В воздухе летали серебряные паутинки, и одна из них — тоньше шелковой ниточки — зацепилась за воротничок Светланы. Она осторожно сняла ее и подняла над собой в вытянутой руке. Порыв горячего ветра сразу подхватил и унес паутинку.

— Смотри, Света! — Ашир указал на новое двухэтажное здание. — В этом доме я скоро устрою той, на новоселье.

— Пригласить не забудешь?

Ашир сжал ей руку чуть повыше локтя.

— Всех друзей позову.

Неподалеку от завода был пустырь. Весной, когда он покрывался травой, там играли дети и паслись козы. С наступлением зноя, едва трава успевала подняться на четверть, а цветы распуститься, здесь все выгорало.

В начале лета сюда пришли люди с геодезическими приборами и инструментами. Пустырь превратился в строительную площадку. Выкопали котлованы, привезли лес, кирпич, цемент… И вот на месте бывшего пустыря стоит красавец-дом, с балконами на втором этаже и верандами на первом. Ашир взглянул на крайнее окно и удивился:

— Уже живут!

Из подъезда выбежали два кудрявых малыша, удивительно похожие друг на друга: одинакового роста, в трусиках и матросках. Один из них был почему-то в шерстяных варежках на тесемке, перекинутой через шею. Ашир и Светлана залюбовались новым домом и его первыми жильцами.

— Это наш дом! — объяснил малыш, прижимая к груди разноцветный мяч. Он был, оказывается, вратарем, потому и в варежках.

— У нас с Генкой папа на заводе работает, — добавил другой.

— Скоро нам построят еще такой же дом. — Карапуз указал варежкой на гору кирпичей и досок, видневшуюся рядом. — И сад с фонтаном у нас будет. А когда приедет дядя Гриша с бабушкой…

— Бей, Генка! — прервал его выбежавший из ворот третий мальчуган. При этих словах он споткнулся и упал.

— Подножка! — Малец быстро вскочил, заложил два пальца в рот и свистнул. — Назначаю штрафной.

— Пойдем, — засмеялась Светлана.

Но они не двинулись с места.

— Быстро растет Ашхабад, — мечтательно проговорил Ашир.

— Хорошо сказал Коля Коноплев про наш мирный труд: ничего сильнее нет, труд мир бережет. Это верно. Много еще злых сил осталось на свете… Но труд сильнее всего. Когда об этом думаешь, хочется еще лучше работать.

— Ты доволен своей работой? — неожиданно спросила Светлана.

— Пока не доволен, многого еще не знаю. Но люблю завод… А почему ты об этом спрашиваешь?

Она сорвала с дерева листок, положила на ладонь и вытерла с него пыль.

— Я часто стараюсь представить, каким через несколько лет будет наш завод и какими мы с тобой будем. Интересно, ты когда-нибудь думал об этом?

— Наш завод… — Вытянутой вперед рукой Ашир, как будто указывал на что-то такое огромное, что и глазом не окинешь. — Завод наш будет большим-пребольшим, и оборудован он будет по последнему слову советской техники. — На лице Ашира напряглась каждая жилка, он зорким взглядом смотрел вдаль и, казалось, был изумлен тем, что мысленно видел. — А делать наш завод будет и машины для уборки хлопка, и электрические тракторы, и даже части для пароходов. Правильно?

— Насчет пароходов ты того… — улыбнулась Светлана.

— Ничуть не того! На Узбой приезжали инженеры и останавливались у нас. Думаешь, они к нам в пески приезжают загорать и зем-земов ловить? Знаешь, что такое зем-зем? Большая ящерица, на крокодила похожа. — Он отмерил два шага, показывая, какие бывают вараны. — Так вот инженеры говорили, что канал будут строить, ищут, где лучше аму-дарьинскую воду пустить в Кара- Кумы. — Ашир с сияющим лицом поглядел на нее и добавил: — А тех инженеров прислал к нам в пустыню товарищ Сталин, по его заданию они работают, а это значит— Аму-Дарья обязательно потечет по Кара-Кумам.

— Тогда верно! — согласилась с ним Светлана. — А кто все эти машины будет делать? — допытывалась она.

Ей казалось, что Ашир не совсем ее понимает.

— Мы с тобой!

— Не сумеем, если…

— …не будем учиться, — горячо подхватил Ашир. — Угадал?

— Да. Знаешь, Ашир, я все чаще думаю об учебе. Коноплев кончает институт, две наших стерженщицы поступили в техникум на вечернее отделение. Нам с тобой тоже надо в техникум.

На Ашира словно упал слепящий луч прожектора, он прищурился и поднес к лицу ладонь.

— Это ты правильно сказала.

— Можно работать и учиться. Я говорила с парторгом Чарыевым. Он поможет нам.

— Если Чарыев обещал, то сделает.

Почему-то именно в эту минуту Светлана заметила, насколько Ашир изменился и повзрослел за последние дни. В душе она признавалась себе, что все больше и больше дорожит дружбой с ним.

— Я уверена, что вы сегодня отольете хорошую деталь, — сказала она тихо.

— Отольем. Завтра придешь на завод и увидишь нашу работу.

Светлана подняла руку, пригладила его взъерошенные волосы и грустно вздохнула.

— Иди, — тихо сказала она, не отнимая руки.

Но он проводил ее до общежития и только тогда побежал на завод.

— Пообедал? — спросил его Захар Фомич.

— Ага! — соврал Ашир.

Страшная ночь

С литьем провозились допоздна. Домой Ашир шел вместе с Захаром Фомичом. Табак у старика давно уже кончился, и он сосал пустую трубку.

— Цилиндр мы с тобой, Ашир, отлили на диво. Завтра посмотришь, — не только пять, десять атмосфер выдержит!

Всю дорогу старик говорил безумолку, подбадривая Ашира, тяжело передвигавшего ноги от усталости. Возле своего дома Захар Фомич достал часы, потряс их и приложил к уху.

— Идут, неугомонные! — как всегда удивился он и зажег спичку. — Скоро час. Утром заходите за мной с Сережей, вместе на завод пойдем. А сейчас — отдыхать. Спокойной ночи, сынок!

— До свиданья, Захар Фомич!

Ночь была тихая. Недолго побыл на небе и еще с вечера зашел за горы тонкий серпик нового месяца. На фоне темного неба деревья казались черными, сквозь ветви обильно просачивались звезды. Под ногами, хрупко ломаясь, шуршали опавшие листья и стручки глядичии.

«А листья падают и ночью, когда никто не видит», — почему-то подумал Ашир, шагая по улицам уснувшего города.

Он поднялся на мост и остановился. Много раз виденная картина сегодня по-новому поразила его своей красотой. Внизу, вдоль железнодорожных путей, точно костры по берегу реки, светились на стрелках фонари. Над ними зорким оком глазел в темноту семафор.

Нахмурившийся Копет-Даг крутой грудью пододвинулся к Ашхабаду, будто богатырь, оберегающий его сон. В россыпи огней Ашир узнавал знакомые улицы и площади, здания театров, фабрик, институтов. Темные пятна и широкие полосы на световом плане города обозначали парки и сады. Ашир отыскал взглядом прожектор над своим заводом, и ему показалось, что он светит ярче всех огней в городе.

Из-за семафора донесся и растаял в безветренном воздухе прощальный гудок только что отошедшего поезда. И как неожиданно все произошло!

Ашир подошел к дому и постучал в калитку три раза, как всегда, чтобы разбудить Анну Сергеевну. Он не услышал ее тихого голоса, не успел даже отнять руку от калитки. Глухой удар потряс землю. Секунда, и второй удар, еще тупее и настойчивее, обрушился на спящий город. Протяжный гул прокатился от гор в сторону пустыни, будто вышел из-под земли и ушел в землю. Что-то зловещее, затаенное было в этом долго не умирающем гуле. Сама земля потеряла свою устойчивость, заходила ходуном по воле слепой стихии.

Ашира вместе с калиткой свалило и бросило в виноградник.

«Землетрясение…» — мелькнуло у него в голове.

Уже лежа, он увидел, как рядом с ним закачалась и осела стена глинобитного дома. Там, где она стояла, сначала мигнула звезда, потом качнулся темный силуэт дерева.

Он лежал растерянный, оглушенный, и тишина удивила его. Все замерло, оцепенело, только виноградные листочки трепетали, хотя и не было ветра, будто хотели оторваться и улететь…

Он вскочил на ноги. Серая, густая муть окутала все, нигде ни живой души, ни звука, даже собачьего лая не слышно. Аширу показалось на минуту, что он остался один, в целом мире один, и не страх, а чувство горькой досады на свою беспомощность, тяжелое сознание непоправимости того, что произошло, овладело им.

Едкая, удушливая пыль лезла в рот, в нос, щипала глаза, было трудно дышать. Потом со всех сторон, из-под рухнувших стен, из-под упавших крыш начали доноситься стоны и крики о помощи. Люди кричали, придавленные обломками домов, и крик их походил на шопот.

Еще одна стена, застывшая на миг в своем падении, с грохотом рухнула на землю. Ашир едва успел отскочить в сторону. Где же Анна Сергеевна, Сережа? Они где-то здесь, может быть у него под ногами, под грудами земли и обломков!..

— Мама!.. Сережа! — закричал Ашир и, быть может, словом «мама» вызвал из-под развалин слабый, замирающий голос Анны Сергеевны.

Сережа не отзывался.

Он бросился на голос Анны Сергеевны и начал с ожесточением разгребать землю, разбрасывать кирпичи и доски. Ашир перебросал гору кирпичей, из-под ногтей у него сочилась кровь, руки и шею сводила судорога,

— Я здесь… сейчас раскопаю! — кричал он срывающимся голосом.

«В кладовке лопата и лом. Надо принести».

Но где найти лопату?! Кладовая завалилась, потолок и стены рухнули в погреб, а у Ашира кроме рук ничего не было. Но он копал… От изнеможения падал с ног, поднимался и опять копал. Под руку попалась деревяшка с проволокой на конце — гриф от гитары. Он стал копать нм. Гриф сломался. Рядом валялась помятая кастрюля, Ашир схватил ее.

«Неужели и Светлану засыпало?»— терзался он.

— Ашир, сынок… задыхаюсь… — собрала, видимо, остаток сил старуха.

Этот крик испугал Ашира, а потом ее молчание испугало его еще больше. Дрожащей рукой он нащупал теплую подушку и засыпанные землей волосы. Вместе с матрацем он вытащил Анну Сергеевну из-под досок и, положив ее у водопроводного крана, обмыл ей лицо, намочил голову.

Анна Сергеевна открыла глаза и еле слышно спросила:

— Сережа жив?

Ашир ничего еще не знал о Сереже, поэтому не ответил старухе. Он напоил ее из ладони и бросился к придавленной дувалом беседке. И опять он копал, копал до изнеможения, облизывая кровь с потрескавшихся губ.

Приползла Анна Сергеевна и, лежа, не в силах подняться, тоже стала разгребать землю…

Сережа был жив, дышал. Ашир перетащил его к крану, влил в рот воды. Сережа долго не приходил в себя, потом, наконец, застонал и поднял голову, но не мог ничего понять. Он посмотрел вокруг блуждающим взглядом, закашлялся, и по лицу у него потекли слезы. Обняв склонившегося над ним Ашира, Сережа поцеловал его.

— Спасибо, друг.

Сразу, будто по общему сговору, на улицах и во дворах в пыльной мгле запылали костры, слышнее и отчетливее доносились теперь людские голоса.

Анна Сергеевна прижала к себе Сережу с Ангаром и посмотрела через дорогу. Новый кирпичный дом напротив стоял невредим, а окружавшие его глинобитные дома с плоскими крышами все рухнули.

— Горе-то какое! — вырвалось из груди старушки.

«Что со Светланой?» — опять подумал Ашир.

На соседнем дворе металась женщина с растрепанными волосами, в разорванной ночной рубашке.

— Крошка моя, дитятко мое… отзовись! — причитала она, прижимая к груди куклу.

Женщина упала на кучу кирпичей и зарыдала. Ашир подбежал к ней, отбросил поломанную оконную раму и принялся копать. Из-под земли показалась детская кроватка.

— Миленький, спаси! Родненький мой…

Ашир выдернул из-под кирпичей одеяльце и клеенку, кроватка была пуста. Рядом с кроваткой торчала толстая, круглая ножка стола. Он прорыл узкий проход и, ничего не видя в густом мраке, залез под стол.

— Мама, темно! — услышал он детский лепет. — Зачем свет потушила?

Девочка не плакала, она требовала во что бы то ни стало зажечь свет. Ашир нащупал в темноте протянутые ручонки и вместе с девочкой вылез из-под заваленного стола. Женщина не дала ему опомниться, перевести дух, она бросилась к нему и прижала его к груди вместе со своей дочкой.

— Мама, холодно! Одень меня и свет зажги.

Завернуть ребенка было не во что. Ашир снял с себя рубашку и накинул ее на плечи девочки.

— Вера Васильевна, идите к нам! — позвала женщину Анна Сергеевна. — Будем держаться друг за друга. Тут у нас вот простыня есть!..

Ашир разжег костер, постоял с минуту, глядя на огонь, бережно отодвинул от костра виноградную лозу с цепкими усиками и скрылся в темноте.

Город был похож на огромный ночной лагерь. На улицах горели костры, освещая какие-то случайные вещи, извлеченные из-под обломков. На земле валялись оборванные провода, осколки посуды, вывернутые балки, кирпичи. Странно было видеть высокие деревья, устоявшие среди этого хаоса, — теперь они казались выше и словно прикрывали собой развалины.

С каждой минутой улицы оживали, появились автомашины. Не теряя времени, уцелевшие спасали пострадавших, вытаскивали людей из-под развалин и бежали на свои предприятия раскапывать оборудование и имущество.

Из депо руками выкатывали паровоз, возле аптеки с грузовика прямо на ходу сбрасывали лопаты. Их брали нарасхват, как оружие на площадях когда-то в дни восстаний. Откуда-то доносился стук уже работающего мотора.

Навстречу Аширу бежали два парня. Один босиком и в ватнике, другой в трусах и в сапогах. Они разматывали телефонный кабель. Высокий старик в очках и в длинной юбке из простыни бегал от одного костра к другому.

— Подойдите сюда, профессор! — окликнули его.

— Батенька мой! — послышался через минуту высокий голос старика. — Да вы ведь сами врач. Вывих? Пустяки. Поднимайтесь, идемте со мной! Идемте, идемте в клинику. Нас ждут раненые.

— Железнодорожники есть? — кричал на всю улицу чей-то голос.

— Есть! Есть! — отозвались из темноты сразу два человека, один бодро, другой со стоном.

— За мной!

К людям, собравшимся на углу, прихрамывая, подошла женщина.

— Пекарь Гордеев здесь живет, что ли? — спросила она, обращаясь ко всем сразу.

— Жил… — ответила ей старуха с грудным ребенком на руках.

Ребенок кричал, старуха что-то совала ему в рот.

— Вот наказанье!..

— А мать-то где?

Из-под одеяла поднялся человек с забинтованной головой. Возле него стоял горшок с фикусом и радиоприемник, над ним на обвисшем проводе моталась клеенка.

— Раскапывают.

— И молока нет?

— В том-то и беда!

— Корову мою подоили бы! — Он застонал.

Корова стояла тут же, привязанная за швейную машину. Старуха отдала мужчине ребенка и полезла с термосом под корову.

Ашир перешел на другую сторону улицы. На углу заструился желтый родничок света, мелькнула знакомая сутуловатая фигура с фонарем в руке. Человек добежал до угла, наклонился, поднял с земли какую-то дощечку и поднес ее к фонарю.

— Федя! — обрадовался Ашир, узнав слесаря Кучкина.

— Ашир, жив!

Они обнялись.

— Чего ищешь?

— Название улицы ищу. — Федор держал в руке до-.щечку с номером дома. — Брату фонарь несу на водопроводную станцию, улицу вот не могу узнать.

— Кого из ребят видел? — спросил Ашир.

— Тоня и Зубенко прибегали ко мне.

— А Светлана?..

— Не видел… не знаю, Ашир!

Федор хотел еще что-то сказать, но закашлялся и, размахивая фонарем, побежал в сторону холмов.

Общежитие завода было разрушено. В садике горел костер, вокруг суетились люди, тут и там под деревьями сидели и лежали раненые. Они тянулись к костру, оборачивались на шум проходивших мимо машин. Ашир наклонялся то к одному, то к другому. Встречались знакомые, но Светланы среди них не было.

Тогда он бросился к развалинам здания и принялся за дело. Рядом какой-то солдат вытащил из-под бревен раненую женщину, завернул ее в свою шинель и отнес на тротуар к другим лежащим в ряд людям. Через минуту там вспыхнул костер. На его трепещущее пламя со всех сторон наседала темнота, но огонь держался стойко.

— Посиди, отдохни, милок!

— Некогда, мамаша, сидеть. Там ждут! — Солдат вытер с лица пот и бросился к соседнему дому.

Ашир не помнил, сколько времени он ворочал кирпичи, растаскивал доски, рылся в земле…

Он узнал комнату девушек. Вот здесь был коридор, налево — дверь. Против третьего окна стояла ее кровать. Теперь она была исковеркана, ножки пробили пол. Одеяло пришлось вытаскивать по клочкам. Ашир нашел ленту, осколок зеркальца, снял с подоконника шелковую блузку.

Незадолго до землетрясения в выходной день они долго катались по городу с Сережей и Тоней на автобусе.

На залитых солнцем улицах было много народа, Светлана выглядывала из окна, смеялась, кивала головой прохожим. Возле педагогического института, на остановке, она сказала:

— Пойдемте в ботанический?

— Пойдем, — согласились с ней все.

В саду кроме них почти никого не было. После шумных улиц тишина сада навевала грусть. Светлана молча шла вдоль главной аллеи. Деревья стояли в ярком осеннем уборе. Клен горел, словно свеча. Листы миндаля серебрились на солнце, а карагач начал желтеть с верхушки — он стоял, будто в венке из солнечных лучей. Огненным дождем падали листья с пожелтевшей березки. Даже всегда зеленая туя была не такая, как весной и летом, — ее узорчатые кружева приобрели светлооранжевый оттенок. Возле ручейка Светлана нашла распустившийся цветок.

— Не надо его срывать, — предупредила она Ашира. — Какой он голубенький, нежный!

Светлана вздохнула. Ашир вместе с ней наклонился к цветку. Она повернулась к нему и хотела что-то сказать — Ашир почувствовал это — но ничего не сказала.

Подбежали Сережа с Т. оней и утащили их в оранжерею.

В тот день на Светлане была вот эта блузка, и запах духов был тот же.

На востоке алела узкая полоска зари, ее мерцающий свет едва пробивался сквозь пыльную завесу. Над городом добрым вестником появился первый самолет. Люди махали ему руками, кричали, обнимались со слезами радости на изнеможенных лицах, даже раненые переставили стонать. Стаями вились в воздухе перепуганные голуби, не решаясь опуститься, — земля все еще вздрагивала и тяжело гудела.

Ашир, усталый, без рубашки, побрел прочь…

Опоздал он и к Захару Фомичу.

Старик лежал, вытянувшись посреди двора, укрытый простыней. Возле, обхватив голову руками, сидела его жена Мария Андреевна. Она с трудом подняла набухшие слезами веки и молча посмотрела на Ашира. Не то в кармане у старика, не то на коленях у старухи тикали часы. Как хорошо знал Ашир эти старенькие часы с откидной крышкой! Напрасно не доверял им старик, они пережили его…

Пришла какая-то соседка Прудниковых. Она приоткрыла уголок простыни и глухо всхлипнула.

— Зайдем к Захару Фомичу! — неожиданно донесся с улицы звонкий голос Тони.

Она и Максим Зубенко шумно вошли во двор. Тоня держала в руках почтовый ящик.

— Помогать пришли! — по-деловому сказал Максим, снимая с плеча лом.

Тоня споткнулась о торчавшую из-под камней доску и не сразу увидела закрывавшую старика простыню, натянувшуюся на носках. Она опустила голову. Максим постоял, потом подошел к Аширу, снял с себя пиджак и накинул на его зябко вздрагивающие плечи. Тоня спросила про Светлану и Сережу, закусила губу и часто заморгала.

— Пойдем ящик отнесем на почту, — словно оправдываясь в чем-то перед Аширом, сказала Тоня. В уголках глаз у нее блестели слезы. — В ящике-то письма, нельзя, чтобы пропали.

С чувством затаенной надежды подходил Ашир в это утро к своему заводу, все еще не веря в происшедшее. Кирпичная ограда во многих местах обвалилась, можно было легко пролезть в проломы стены, однако он отыскал место, где вчера стояли ворота и только тогда вошел во двор.

Тихо и безлюдно было на заводском дворе. Механический цех уцелел, в кузнице сорвало крышу и развалило угол. Больше других пострадало старое здание литейной. Там, где был цех, возвышалась гора мусора. Вагранка упала, ее трудно было узнать. Железный верх, смятый и исковерканный, во многих местах пробило балками. Огнеупорные кирпичи вместе со шлаком, похожим на черные выжирки, валялись даже за забором. Разрушенный цех сторожила непривычная тишина.

И хотя Аширу в эту ночь довелось увидеть много страшного, — у него на глазах рушились стены домов, он видел здание вокзала, превращенное в гору обломков, видел огромную железобетонную глыбу, нелепо качающуюся на железных прутьях, — однако, страшнее всего казалась ему куча кирпичей на том месте, где стояла вагранка. Давно ли в ней бушевало пламя и кипел расплавленный металл!

Ашир ходил, будто в тяжелом сне. Ему вспомнился день приезда в Ашхабад, как он шел по залитым солнцем улицам столицы, любуясь и гордясь ею. Утопающие в зелени дома, прямые, широкие улицы, заполненные народом, высокое без единого облачка небо, горы, подернутые лиловой дымкой, — все это снова промелькнуло перед его взором. Неузнаваем стал родной город, и небо стало другим, мутным, непогожим…

Светланы нет… Литейную разрушило… Ашир никак не мог помириться с тем, что произошло, что его цех бессмысленно уничтожен за несколько секунд. На глаза попался цилиндр нефтяного двигателя, расколотый на части. Всего несколько часов назад отлили они его с Захаром Фомичом. Ашир взял в руки осколок чугуна, полой пиджака вытер с него пыль и прижал к груди.

— Отольем, снова отольем!..

И один, никого не дожидаясь, Ашир начал собирать и складывать в кучу огнеупорные кирпичи.

«Светлана! Что с тобой, родная?..»

Родной город

В палатке директора было тесно и накурено. Тусклая лампочка плавала в сизом многослойном дыму, точно светящийся, налитый солнцем пузырек на поверхности мутной лужи. Тут же, за палаткой, стрекотал установленный на подмостках небольшой моторчик. От его стрекота по брезенту палатки пробегала мелкая рябь. На деревянной скамье, врытой в землю, сидели главный инженер Орловский, начальник кузнечного цеха Курлыкин и Максим Зубенко. Возле входа примостились на одной табуретке Николай Коноплев и начальник технического отдела.

Ночь изменила людей до неузнаваемости. На их лицах застыли боль и тревога, они все еще к чему-то прислушивались. Зубенко сидел угрюмый и до хрипоты кашлял то в ладони, то отворачиваясь в угол. Всегда спокойный и уравновешенный, Курлыкин не мог усидеть на месте. Нервно подергивая головой, он все порывался куда-то бежать. У главного инженера голова была перебинтована, -

Левая рука висела на окровавленной повязке. Он сидел сгорбившись, в грязном чесучовом костюме и ночных туфлях с меховой опушкой.

Один Николай Коноплев мало изменился. Волосы у него были гладко зачесаны, на лыжной куртке, как всегда, блестел комсомольский значок, и только припухшие веки и синие впадины под глазами говорили, что пережил он за эту ночь не меньше других.

Вошел парторг Чарыев. В порванной гимнастерке и надвинутой на глаза кубанке он выглядел так, будто только что вернулся с поля боя. Лицо у него было чистое и бодрое.

— Какие у нас потери? — спросил его директор.

Осмотрев присутствующих. Чарыев не сразу ответил:

— Раненых тридцать один человек. Пропавших без вести — двенадцать. Есть погибшие…

Директор встал, отчего закачалась палатка, отодвинул на край стола чернильный прибор и закрыл колпачком чернильницу.

— Положение тяжелое, трудности перед нами большие, и смотреть этим трудностям надо прямо в глаза. — Директор говорил негромко, по очереди осматривая всех, кто находился в палатке. — За восстановление завода надо браться организованно и горячо. Когда, по вашему мнению, Олег Михайлович, сможем приступить к выполнению заказов? — спросил он Орловского.

Придерживая больную руку, Орловский встал.

— Лопаты, топоры и другой строительный инструмент сможем делать хоть завтра.

— В горком надо докладывать о выполнении основных заказов, а лопаты, ломы и топоры начнем делать не завтра, а сегодня. Нужно приводить в порядок станки, торопиться с литьем.

— Литейная разрушена!

— Знаю. Будем срочно строить новую. Прудников пришел?

— Захар Фомич…

Никто не решился произнести то, чего не договорил Орловский. Директор опустил голову и долго молчал.

— Поручаем тебе, Коноплев, возглавить разборку литейной, — проговорил он, наконец, и что-то записал на листке бумаги. — Подбери себе помощников понадежнее, закончите расчистку — начнем строить.

— Как будет с питанием рабочих? — поинтересовался Курлыкин.

— Этот вопрос уже решен, — внятно ответил Чарыев. — Питание на первое время установлено бесплатное для всего населения города. У нас будет своя столовая. И жилые помещения начнем строить сегодня же. Москва уже обо всем позаботилась.

Москва! Это слово произносилось с надеждой и любовью особенно часто. К ней, родной Москве, в эти тяжелые минуты были обращены взоры и сердца ашхабадцев.

— Сюда зайди, бабушка! — послышалось снаружи.

Сгорбившись, в палатку вошла жена Захара Фомича.

Она приблизилась к столу и достала из узелка какие-то бумаги. Директор взял их в руки.

— В карманах у старика были, — проговорила Мария Андреевна, глотая слезы. — Наверно, нужные бумаги-то, возьмите, ему они теперь…

Старушка покачнулась, Чарыев поддержал ее за плечи и усадил на скамейку. Мария Андреевна стянула с головы черную шаль и поднесла ее к глазам.

— И жить-то теперь негде…

— С жильем уладим, — склонился к ней Чарыев. — Палатку вам на первое время установим. На-днях отстроим общежитие, комнату получите, денежное пособие и кое-что из теплой одежды выдадим.

— Откуда же это для меня возьмется? — удивленно и. недоверчиво посмотрела на всех Мария Андреевна. — Город-то каким стал, где достать все это?

— Не вам одной, всему городу помощь оказывается. Товарищ Сталин на себя взял заботу об Ашхабаде, не оставил нас в беде.

Старушка встала и озабоченно спросила:

— Откуда же Сталину родному известно о нашем горе-то? До Москвы от нас, считай, тысячи километров…

— Сталин раньше всех позаботился о нас, а Москва к нам ближе всех городов, — ответил Чарыев.

Мария Андреевна приложила руку к груди и тихо вышла из палатки; Чарыев вышел вместе с ней. Директор развернул лист бумаги, оставшийся от старого мастера, и передал его главному инженеру.

— Ваши расчеты к литью. Возьмите, пригодятся.

Партийный актив, как назвал Чарыев это коротенькое совещание в палатке директора, был первым шагом к восстановлению завода. Люди ознакомились с обстановкой, поняли, что надо делать в первую очередь. Не успел народ разойтись, как пришел кузнец Калякин, грязный, с обросшим лицом. Он поздоровался со всеми за руку и поискал глазами, где бы сесть. Места не было. Калякин привалился к столу и закрутил козью ножку.

— Ох, и крепко потрясло! Ну, прямо, конец свету пришел…

— Вас что. больше всех трясло? — сердито оборвал его главный инженер, поправляя на голове повязку.

Калякин замолчал.

— Приступайте к работе, — сказал ему директор.

— Ума не привожу, что делать: овцу задавило, куры по всей улице разбежались…

Директор пододвинул к себе телефон.

— Завод пускать — вот что делать! Жилища рабочим строить — коллективно строить, а не в одиночку. Столовая нужна, детские ясли, заводской двор расчищать надо, топливо заготавливать на зиму…

— В себя никак не придешь, в городе-то что творится, видели? — оправдывался Калякин. — Руки опускаются. Бедствие всенародное. Ужас! Машину сейчас встретил, так на ней…

— Без паники! — тихо, но внушительно произнес вернувшийся в палатку Чарыев.

Калякин направился было к выходу, но директор остановил его и хотел что-то сказать, однако тут зазвонил телефон. Директор поднял трубку, назвал себя, и лицо его сразу поосветлело.

— Сегодня? — кричал он в трубку. — Вот спасибо!.. — Благодарю ашгэсовцев от всего коллектива завода… Благодарю. До свидания.

Директор положил трубку.

— Сегодня к вечеру на завод дадут промышленный ток! — сообщил он. — Городская электростанция уже пущена. Вот как надо работать, товарищ Калякин! Паникеров и малодушных у нас не любят..

Калякин пожал плечами и раздавил в пальцах недокуренную самокрутку.

— Работать я готов, да только как это сейчас за тракторные бороны приниматься? Вот о чем я думаю…

— Думайте о том, как бы быстрее весь завод на ноги поставить, — сказал ему Чарыев. — Ясно?

— Куда яснее! — отозвался Калякин.

Он вышел, а вслед за ним поднялся и начальник кузнечного цеха Курлыкин.

— Сейчас мы его к делу определим, проговорил он на ходу,

Для разборки старого цеха и строительства помещения под литейную организовали несколько бригад. Николай Коноплев подумал, посоветовался с парторгом и назначил бригадиром одной из них Ашира Давлетова.

Вскоре Ашир явился к Чарыеву. Он просунул голову в палатку и помялся у входа.

— Бригада работает? — Парторг встал из-за стола и подошел к Аширу.

— Работает. Землю копать умеем. Вот строить будет труднее.

— И строить сумеем, сейчас каждый из нас должен стать строителем.

— Где строительные материалы? Я пришел узнать.

— Сразу хочешь получить и доски, и гвозди, и готовые оконные рамы? — Прищуренный глаз Чарыев а глядел пытливо.

— А как же!

Чарыев подошел к Аширу и положил ему на плечо руку.

— Уже везут, Ашир. Из Сибири лес везут, из Магнитогорска гвозди, из Москвы и Горького — автомашины, из Баку — электрооборудование. Вся страна помогает Ашхабаду. Из других городов к нам и инженеры, и архитекторы, и рабочие едут. И все же мы с тобой, Ашир, будем строить литейную своими руками, из своих материалов, не дожидаясь…

— Из каких же материалов? — не понял Ашир.

— Разрушенный цех разберем. Бревен, досок и кирпичей много уцелело. Плотничать и кирпичи класть научимся. Восстановим Ашхабад, отстроим его так, чтобы никакое землетрясение никогда его не разрушило.

— Это правильно, — сурово согласился с ним Ашир. — А где будем строить новую литейную?

— Рядом с прежней.

— Лопаты нужны.

— Вам уже выдали.

— Нехватает.

— Больше пока нет…

Несколько минут Ашир молчал. Но вот он подошел к столбику, подпиравшему палатку, спрятал за него лицо и тихо спросил:

— Про Светлану Терехову что-нибудь известно?

— Пока ничего…

На стене механического цеха белела огромная надпись: «Восстановим родной Ашхабад!» Люди читали и повторяли про себя эти простые и нужные им сейчас слова.

Федор Кучкин спросил у Ашира:

— Одни будем строить литейную, из других цехов рабочих не дадут?

— Просить не будем. Если сумеют — помогут.

Работали одновременно на расчистке площадки под новое здание и на разборке старого цеха. Балки и доски были завалены землей, обломками, щебнем. Приходилось бережно откапывать каждую доску, каждый кирпичик Нехватало лопат, носилок, на всех было две пары рукавиц. Руки обматывали тряпками.

И все-таки литейщикам повезло. В помощь им выделили каменщика — и какого каменщика! — ленинградского мастера Лукьянова. Лукьянов прилетел на самолете, в Ашхабад сразу после землетрясения. На завод его привез прямо с аэродрома парторг Чарыев, провожавший раненых в ташкентский госпиталь.

Ленинградец был невысокого роста, щупленький, лысый и очень разговорчивый старичок. Познакомившись с литейщиками, он сказал:

— У нас в Эрмитаже закончил работу, теперь возьмусь за вашу литейную. Что это, думаю, за порядок: Донбасс и Минск восстанавливал, Ленинград отстраивал, а в Ашхабаде ни одного кирпича не будет уложенного моей рукой. Нет, так не годится!.. Каменщики среди вас есть?

— Нет, — ответил Ашир.

— Ну, ничего. Я вас учить буду.

Модельщик Вердиян возглавил плотничные и столярные работы. Вместе с Лукьяновым он разметил площадку, отобрал годные бревна, доски, кирпичи.

Для литейной решено было строить здание каркасного типа. Люди буквально набрасывались па работу, но не хватало топоров, пил, молотков. Ашир вспомнил, что у Анны Сергеевны было два топора. Он оставил за себя Федора и поспешил домой.

По пути он воспользовался случаем и завернул на площадь Карла Маркса. Сюда со всего города везли, несли и вели раненых. Площадь превратилась в полевой госпиталь. Под деревьями стояли большие палатки с окнами, Между ними бегали врачи и медицинские сестры в белых халатах. Ухаживать за ранеными помогали школьницы и домашние хозяйки. Здесь пахло хлороформом, иодом, камфарой. Ветер вместе с опавшими листьями гнал по земле клочья ваты, обрывки марли.

Ашир уже приходил сюда, надеясь отыскать Светлану, но никаких следов ее не обнаружил. А сейчас из садика ему послышался ее голос.

Он перепрыгнул через пустые носилки и, натыкаясь на стоявшую прямо на земле посуду, плутая между койками и скамейками, обежал весь садик.

Нет! Ни одной девушки, даже похожей на Светлану!..

Ашир уже совсем было собрался уйти, по заметил возле крайней палатки безмолвно стоящую толпу.

— Профессор из Тбилиси оперирует, — переговаривались между собой две женщины в халатах. — Уже восемнадцатая операция у него сегодня.

Ашир подбежал к палатке.

— Кого оперируют?

— Тише!..

Женщина в халате приложила палец к губам.

— Скажите, — настаивал он.

— Девушку. Очень сложная операция.

— Какая девушка?

— Тише…

— Скажите, кто она? — Он взял женщину за руку и умоляюще прошептал: — Какая она, откуда ее привезли?

— Девушка как девушка… С длинными косами. Откуда — не знаю! Да что с тобой, ты тоже ранен?

Ашир забегал с другого конца и заглянул в палатку.

Врач с завязанным марлей ртом снимал перчатки. Больная лежала уже на носилках под белым покрывалом. Он успел заметить только пожелтевшую, бескровную руку. Девушку вынесли из палатки и положили на машину.

— Куда, куда ее увозят? — крикнул Ашир.

— На аэродром, — ответил кто-то.

Ашир бросился за машиной. Он бежал почти через весь город.

«Она, Светлана… ее рука», — одолевала его неотступная мысль.

Самолеты с ранеными отходили через каждые пять минут. Когда он прибежал на аэродром, самолет с девушкой уже улетел. На старт выруливала очередная машина.

«А может быть, это была и не она?»

Он так и не узнал…

С аэродрома он поспешил обратно, снова обошел всю площадь, заглянул в каждую палатку, надоедая врачам и сестрам своими расспросами.

— Не огорчайся, сынок, — сочувственно сказала ему седая женщина. — Отыщется.

Он и верил, и не верил…

Анны Сергеевны во дворе не оказалось. По соседству жила семья железнодорожника Мередовар Ашир решил зайти к Мередовым и поразился, увидев в саду заново построенный домик, примыкающий к остаткам кирпичной стены. Он был сколочен на скорую руку — с одним окном, вместо крыши на жердочках висела кошма. Из кирпичной стены торчала железная труба, и оттуда уже валил дым.

Неказистое сооружение, но на первое время домик мог защищать от непогоды.

«Кто его построил, ведь Мередов в командировке?» — удивился Ашир.

Дверь в новом жилище еще не успели навесить. Ашир вытер ботинки о разостланную мокрую тряпку и шагнул через порог. На большом узорчатом ковре вместе с женой, матерью и детьми Мередова сидели Анна Сергеевна и незнакомый солдат. Они пили чай и оживленно беседовали,

— Наконец-то пришел, пропавший! — воскликнула Анна Сергеевна.

Ашир поискал глазами Сережу и с немым вопросом посмотрел на старуху. Та сразу поняла его взгляд.

— Сережу увезли в Баку.

Не утешили Ашира слова Анны Сергеевны. Он остановился у порога и опустил голову.

— Поправится… Я говорила с врачом. Опасного ничего нет, — успокаивала не только Ашира, но и себя Анна Сергеевна.

Жена Мередова стройная женщина с большими печальными глазами, налила в пиалу чаю и подала Аширу. Он опустился на ковер и взял пиалу. К нему подошла босая девочка в длинном платьице с серебряным украшением на груди. Это была маленькая Джамал, дочка железнодорожника.

— А у нас уже новый дом! — похвалилась она. — Нам его сделал дядя… — Джамал запнулась и покраснела. — Забыла, как звать…

— Дядя Вася, — подсказала ей Анна Сергеевна.

Белокурый солдат сидел, неловко поджав под себя ноги. Он пил чай и смущенно улыбался. Одна рука у него была завязана платком, на щеке запеклась кровь. Девочка забралась к нему на колени.

— Дядя — мой!

Солдат потрепал ее за косички.

— Твой, твой!

Он допил чай и встал. Мать железнодорожника, тихая старушка со сморщенными, втянутыми губами подошла к солдату, обняла его дрожащими руками, поцеловала и быстро заговорила по-туркменски.

— Благодарит вас и вашей матери желает долгой жизни, — перевел ее слова Ашир.

Старуха еще раз обняла солдата. Когда он ушел, она долго махала ему рукой с порога.

На улице против нового домика Мередовых остановилась грузовая машина.

— Получайте продукты! — крикнула из кузова женщина в белом фартуке.

Жена железнодорожника подошла к машине и положила в мешок мясо, консервы, три буханки хлеба.

— Бери еще! — настаивала женщина в белом фартуке.

— Хватит! — Жена Мередова разволновалась, по щекам у нее потекли слезы. — Спасибо! Всем ведь надо!..

— Для всех хватит, бери!

Вслед за грузовиком подъехал автобус с репродуктором на крыше. Его мгновенно окружили. Диктор включил микрофон и начал читать:

— В Ашхабад прибыла и приступила к работе правительственная комиссия по оказанию помощи городу. Партия, правительство и лично товарищ Сталин оказывают большую помощь населению Ашхабада, — громко читал диктор. — По решению союзного правительства отпущены средства для выдачи единовременного пособия особо пострадавшим и для организации бесплатного питания. Для оказания неотложной помощи населению города Ашхабада выделены продукты — мука, крупа, мясные, овощные и фруктовые консервы и другие продукты.

Диктор сделал паузу и продолжал:

— Для неотложного восстановления жилищ в Ашхабад отгружены сборные дома, лес, фанера и толь, пиломатериалы, кровельное железо, гвозди. В распоряжение населения, оставшегося в результате землетрясения без крова, предоставлены утепленные брезентовые палатки. В распоряжение Совета Министров Туркмении из Москвы, Горького и Молотова отправлены грузовые и легковые автомобили.

Долго и горячо аплодировали собравшиеся вокруг люди. Женщина с девочкой на руках потянулась к автобусу, открыла дверцу и крикнула:

— А трясти-то нас больше не будет?

Диктор не успел выключить микрофон, и голос женщины эхом прокатился вдоль улицы. Собравшиеся притихли, ожидая ответа.

— Сейчас я вам скажу! — Голос диктора прозвучал деловито, будто землетрясения действительно находились в его ведении.

— Слушайте статью академика Наливкина, озаглавленную «Опасность землетрясения миновала!».

Затаив дыхание, слушали ашхабадцы статью ученого. Когда диктор окончил чтение, к автобусу подошел высокий старик.

— Сынок, мне теперь можно высказать свое мнение? — спросил он.

— Можно, папаша, — ответил диктор.

Старика подсадили в автобус.

— Я вот что скажу, дорогие товарищи, — послышалось из репродуктора. — Спасибо нашей большевистской партии и дорогому Иосифу Виссарионовичу Сталину за отеческую заботу. Спасибо от всех ашхабадцев! Нас не сломит горе-несчастье. — Старик откашлялся и добавил: — Правильно я говорю, товарищи?

— Правильно!

— Сердечные слова сказал!

Старик вылез из автобуса и крикнул диктору:

— На сердце полегчало, почаще приезжай, дорогой!

Ашир узнал, что Анна Сергеевна будет жить у Мередовых.

— Анна Сергеевна, поезжайте к нам в колхоз, — посоветовал Ашир. — У нас новый дом, мать с радостью примет.

— Нет, дорогой мой, Ашхабад я не брошу! — без колебания ответила старуха. — У меня дочь врачом в Ташкенте работает, сын офицер зовет к себе, да и то я к ним не собираюсь! Никуда из Ашхабада не уеду, пока он снова не отстроится. Завтра же на работу поступлю. Когда-то палатной няней была, пойду опять в свою больницу.

Старуха засучила рукава, подоткнула подол юбки, взяла поломанную табуретку и начала ее сколачивать, показывая этим, что разговор об отъезде из Ашхабада окончен. Как ни тяжело было на сердце у Ашира, он улыбнулся, глядя на нее. Вид у старухи был воинственный.

«Милая Анна Сергеевна, — подумал Ашир, — я ведь ряд, что вы останетесь вместе с нами отстраивать город!»

Аширу тоже приготовили местечко в новом домике Мередовых. Его рубаха, выстиранная Анной Сергеевной, висела над железной печкой. Он надел ее, взял топор и заторопился на завод.

— Куда опять собрался? — ворчливо проговорила Анна Сергеевна. — Отдохнул бы, на ногах едва стоишь!

— Некогда. И так задержался. Обо мне не беспокойтесь, жить я пока буду на заводе.

Жена железнодорожника завернула в газету теплый чурек и дала Аширу. Он его съел, еще не дойдя до моста.

Поднявшись на мост, Ашир по привычке замедлил шаги и взглянул на город. Больно заныло сердце, руки сжались в кулаки. В железных переплетах моста гудел ветер, он кружил пыль на асфальте, и казалось, что ветви деревьев беспомощно отмахиваются от нее. Солнце закрывали тяжело плывущие облака, вдали мрачно темнели горы.

А на помощь городу уже подходили поезда с продовольствием, одеждой, обувью, строительными материалами. Под мостом стоял состав с досками, толем и автомашинами. На другом пути из вагонов выгружали хлеб, мешки с мукой, ящики. В воздухе непрерывно гудели тяжелые транспортные самолеты. По шоссейным дорогам тянулись вереницами грузовики, арбы и повозки. С кетменями на плечах торопливо шагали колхозники. Люди спешили помочь пострадавшим ашхабадцам, обеспечить город продуктами, ободрить жителей столицы, потерпевшей страшное бедствие.

«Восстановим родной Ашхабад!»

Этот призыв был начертан на красных полотнищах и деревянных щитах, на бортах грузовиков и на листовках, сбрасываемых с самолета. Его разносили по городу репродукторы, установленные на автобусах.

Мы возродим тебя, родной город!

«Кладоискатели»

«Ничего выдающегося я не сделал, почему Коноплев перед всеми выставляет меня каким-то героем?» — недоумевал Ашир, когда ему сказали ребята, что его разыскивает фотограф из комсомольской газеты.

На самом деле, что он сделал? На третий день после того, как Ашира назначили бригадиром, вышел первый номер «Боевого листка». В нем похвалили работу бригады Максима Зубенко, которая собрала из-под развалин более тысячи целых кирпичей.

На участке бригады Ашира кирпичей почти не было, хотя земляной завал возвышался на полтора человеческих роста.

— Без кирпичей мы не строители, — забеспокоились ребята.

— Надо их собирать! — По хитринке в глазах Ашира нетрудно было догадаться, что он уже придумал выход из положения.

— Где? Другие бригады тоже не зевают.

— Нужно собирать по всему городу. Я предлагаю каждому открыть личный счет собранных кирпичей. Не только для завода, для всех строек.

Эта была хорошая идея. Под вечер, вооружившись носилками и лопатами, бригада Давлетова отправилась на этот необычный промысел. До наступления темноты удалось собрать около двух тысяч штук. Ребята разохотились, принесли фонари и, как сказочные кладоискатели, продолжали работать ночью. Набрали еще тысячу. Утром взяли машину и перевезли драгоценный клад к месту строительства нового цеха.

Ашира и его товарищей в шутку стали звать на заводе кладоискателями. Шутки шутками, а на личном счету одного только Ашира уже числилось пять тысяч очищенных и сложенных штабелем кирпичей.

— Это же ценнейшее начинание! — говорил Коноплев Аширу.

Очередной номер «Боевого листка» был целиком посвящен почину комсомольца Ашира Давлетова и его бригады. Решено было привлечь к этому делу и соседей.

На собрании актива городской молодежи обсудили обращение комсомольцев механического завода. Первыми на него откликнулись молодые текстильщики и обувщики, затем — студенты институтов.

— Теперь держись, — сказал Коноплев Аширу. — Весь город смотрит на наш завод и прежде всего на твою бригаду.

Говорил с ним об этом и парторг.

— Одного зачина мало, надо допеть песню до конца! — сказал он.

Чарыев помог комсомольцам установить связь со строительными организациями. Каждый день заводские машины возили собранные кирпичи на новостройки. Из этих кирпичей почти целиком было построено временное помещение городской библиотеки.

И вот пришел на завод фотограф, чтобы снять бригадира Давлетова для газеты. Фотограф был в зеленых штанах с широкими помочами и нагрудником с огромным карманом. Он оказался назойливым человеком и долго обхаживал Ашира со всех сторон, примериваясь и так и этак. Ребята отошли в сторонку и терпеливо следили за всеми приготовлениями. Наконец фотограф уловил момент и нацелился на Ашира своим аппаратом.

— Не пойдет такой снимок! — запротестовал Ашир.

— Замечательная композиция! — уверял фотограф. — Рабочая обстановка, яркий фон. Снимаю!..

— Не пойдет! — Ашир запротестовал еще решительнее.

Фотограф опустил аппарат и досадливо поморщился.

— Не понимаю…

— Нужно фотографировать не меня одного, а всю бригаду, — пояснил Ашир. — Мы все вместе работаем. Пристраивайтесь, ребята!

Фотограф улыбнулся и почесал затылок.

— Так, пожалуй, будет еще выразительнее: лучшая в городе бригада молодых строителей!

Фотографировались всей бригадой. Когда Ашир увидел этот снимок в комсомольской газете, он невольно вспомнил горящие ящики в подсобном цехе. Каким это казалось сейчас далеким, невероятным!

Песня дружбы

Рядом с разрушенным цехом не по дням, а по. часам росло новое здание литейной. Кирпичи из рук в руки по цепочке передавали к месту кладки.

— Быстрей! — то и дело слышался бодрый голос ленинградского каменщика Лукьянова. — Не задерживайте!

За стариком и его помощниками трудно было угнаться. В одном конце живой цепочки кирпичи вытаскивали из- под груды обломков, в другом клали стены нового цеха.

Ашир и его ребята жили на заводе, в палатках, и никто не мог сказать, когда они отдыхают. Обед строителям носили в бачках из столовой прямо на стройку. Об этом позаботились Тоня и ее подруга Римма Гуревич.

Мысль строить плавильную печь, не дожидаясь окончания строительства всего цеха, возникла одновременно у Николая Коноплева и у Ашира. Здание литейной еще стояло без крыши, а литейщики уже занялись печью. До восстановления вагранки в ней можно будет с успехом плавить металл. Ведь коллектив механического завода взял на себя обязательство выпустить первый нефтяной двигатель еще до конца года.

Но трудности возникали на каждом шагу. Для металлического кожуха печи на заводе не оказалось железа. Попытались достать что-либо подходящее на других предприятиях, однако поиски затянулись.

Коноплев с Аширом в какой уже раз осматривали и ощупывали со всех сторон поврежденный кожух старой печи.

— А что, если его отремонтировать? — задумался Ашир. — Попробуем!..

Пошли в кузнечный. Кузнецы приступили к выполнению заказов первыми на заводе. Одновременно с культиваторами для хлопкоробов Мары и Ташауза и поковкой коленчатых валов к тракторам для МТС они делали лопаты, кирки, молотки и даже узорчатую железную ограду для центрального парка города. Работали почти круглые сутки. Перерыв не превышал трех-четырех часов. Горны не успевали остывать.

— Поможете отремонтировать кожух для печи? — спросил Коноплев у начальника цеха.

— Тот, исковерканный? — удивился Курлыкин.

— Хотим попробовать, помогите.

— Скоро железо достанем, новый сделаем, — упорствовал начальник цеха.

— Некогда ждать.

— Плановые заказы не успеваем выполнять, — упирался Курлыкин. — И кузнечничаем, и жилые дома строим, и лесоматериал заготавливаем. Да еще трех кузнецов отдали на стекольный завод.

— Поддержите нас!

Лшира с Коноплевым трудно было переубедить.

— Пойдемте к директору, потолкуем.

Директор выслушал их внимательно, но не сразу принял решение.

— Вопрос сложный, хочу ваше мнение узнать, Олег Михайлович, — обратился он к вошедшему в палатку главному инженеру. — Что, если рискнуть и, не срывая заказов, взяться за ремонт старого кожуха для печи?

Слово «рискнуть» директор подчеркнул.

— Да, есть опасение, что кузнецов мы загрузим работой, которая впоследствии не оправдается, — отозвался Орловский. — Тем не менее…

Олег Михайлович тронул забинтованную голову и болезненно сморщился. Коноплев, воспользовавшись паузой, ухватился за последние слова главного инженера.

— Мы, Олег Михайлович, беремся отремонтировать своими руками, без помощи кузнецов. Только дайте нам инструменты и разрешите работать в кузнице во время перерыва. -

— Так ведь перерыв у нас с двух часов ночи, — попробовал урезонить его Курлыкин.

— Вот и хорошо, мы к этому времени тоже освобождаемся на стройке! — поспешил с ответом Коноплев.

— Пожалуй, это выход из положения, — поддержал главный инженер комсорга. — Я готов помочь комсомольцам.

— Шефство думаете взять, Олег Михайлович, над молодежью? — одобрительно спросил директор.

— Считайте, что уже шефствую. Огнеупорный кирпич весь выбрали? — обратился Орловский к Аширу.

Ашир развел руками и часто заморгал, точно ему в лицо подуло ветром.

— Годного оказалось меньше половины. Не знаем, что и делать.

— Раздобыть придется. — Олег Михайлович взглянул на директора. — Нужно бы съездить на стеклозавод. Мы им кузнецов дали, они нам пусть огнеупорным кирпичом помогут. Взаимовыручка…

— С кирпичом улажу, — ответил директор.

Оставшись один, он принялся звонить на стеклозавод.

Потом пришел парторг, и они советовались, как быть. Рабочих явно нехватало, и хоть не хотелось в этом признаваться, но своими силами восстановить цехи к сроку было очень трудно.

— А как с горючим, с железом? — спросил Чарыев, понизив голос.

— Пока нет. Поезда на подходе, прибудут — получим в первую очередь. А за огнеупорным кирпичом надо ехать на стеклозавод.

— Дают?

— Самим придется раскапывать из-под развалин. Не знаю, кого и послать. Токариыс станки до сих пор не все подняли. Арыки надо чистить, воду обещают на днях дать для деревьев. В детском саду ребятишки спят на полу, некому койки делать…

— На стеклозавод я сам, пожалуй, поеду, а людей с собой, возьму немного, — проговорил Чарыев. — Теперь вот какое дело, Николай Александрович. Сейчас узнал в горкоме про парад и праздничную демонстрацию седьмого ноября. Будет демонстрация. Будет! И нужно готовиться. Нам выделили в городе участок для расчистки. В выходной день состоится общегородской воскресник. Так вот секретарь горкома просил помочь инструментом другим организациям.

— Инструмент найдем.

— Так я и сказал.

— Разрешите войти! — послышалось у входа в палатку.

— Войдите! — ответил Чарыев.

В палатку, пригибаясь, с трудом втиснулась рослая фигура человека в халате и бараньей шапке с узкой туркменской лопатой в руке.

— Салам! Помогать вам приехали.

— Здравствуйте! — растроганно воскликнул Чарыев.

Молодой туркмен до боли стиснул руку парторгу, потом директору.

— Смотрите, сколько помощников вам привез! — проговорил он сильным голосом.

Гость приподнял край палатки. Чарыев и директор увидели во дворе группу людей с топорами и лопатами. Многие были в халатах и папахах. Рабочие уже окружили колхозников, пожимали им руки. Зубенко угощал махоркой из своего кисета старика с седой волнистой бородой. Старик закурил, похвалил махорку, потом достал из полосатого мешка кисть янтарного винограда и угостил Зубенко. Молодой колхозник в белой папахе с длинными завитками и пожилой кузнец обменялись лопатами и, улыбаясь, стояли в обнимку возле трехтонки.

— Принимайте людей, давайте задание! — энергично требовал бригадир.

Директор и парторг молчали, трудно было сразу найти слова благодарности.

— Ашхабад всем нам дорог! — понимая их чувства, сказал молодой колхозник. — Как же можно было не приехать?

Словно помогая директору справится с охватившим его волнением, зазвонил телефон. Из горкома партии спрашивали, когда удобнее приехать на завод архитектору с докладом о восстановлении Ашхабада.

— И кино будет? Замечательно! — крикнул в трубку директор. — Зал? Есть зал. Нет, не шучу. На сколько мест? Минуточку… Сколько человек поместится в механическом? — спросил он у парторга, прикрыв трубку ладонью.

— Все уместимся.

Директор склонился к телефону:

— Хватит места, ждём! Спасибо!

В воздухе послышался гул мотора. Самолеты прилетали в Ашхабад один за другим.

Не успел директор закончить разговор с прибывшими колхозниками, как в палатку вбежала девушка в телогрейке и лыжных брюках. Это была заведующая клубом Римма Гуревич.

— Рояль не хотят выкапывать! — с ужасом в глазах сказала она.

— Какой рояль? — недоумевающе посмотрел на нее директор.

— Наш, клубный рояль! Говорят, его все равно негде ставить, пусть пока полежит под досками. Представляете, какой ужас! Я для рояля свою личную палатку принесла из дома…

— Не волнуйтесь, раскопаем. И до него дойдет очередь. Только не сейчас. Подождите еще денек..

— Ждать невозможно! Пойдет дождь, пропадет инструмент. На вас, Николай Александрович, падет вся ответственность. Ноты и радиоприемник я уже откопала, а рояль не могу. — Римма показала исцарапанные руки. — Жалко, пропадет наш рояль, главное клавиатура у него нисколько не повреждена. Не верите? Пойдемте, я вам что хотите сыграю!

— Только и остается мне на развалинах ваш концерт слушать, — невесело пошутил директор.

— Ничего не поделаешь, — раздумчиво проговорил парторг. — И огнеупорные кирпичи нужны, и без концерта не обойдешься.

— Попросите товарищей колхозников, они нам и помогут рояль выкопать! — согласился директор и указал взглядом на молодого туркмена.

Колхозник успокоил Римму:

— Не волнуйся, девушка, сейчас на работу встанем и рояль твой не забудем!

Неожиданно разговор оборвался. Все, кто находился в палатке директора и снаружи, повернули головы в сторону улицы. Возле ворот завода послышалась песня, она залетела во двор, ворвалась в цехи, покрывая заводской шум:

Дети разных народов.
Мы мечтою о мире живем.
В эти грозные годы
Мы за счастье бороться идем…

Аширу послышалось в этой песне что-то родное, незабываемое, нечто такое, что заставило его спуститься с крыши недостроенной литейной. Во двор входила колонна ребят, одинаково одетых, молодцеватых и подчеркнуто строгих. Впереди колонны, слегка припадая на левую ногу, но не сбиваясь с шага, шел мастер ремесленного училища Иван Сергеевич.

Он взмахивал руками в такт песне, и голос, его сливался со звонкими голосами ребят:

…Всех, кто честен душою,
Мы зовем за собою.
Счастье народов,
Светлое завтра
В наших руках, друзья!..

Когда колонна остановилась, Ашир подбежал к Ивану Сергеевичу. Они поздоровались и в первую минуту не смогли ничего сказать друг другу, лишь молча посмотрели туда, где прежде стояла литейная.

— Строим, — проговорил, наконец, Ашир. — Новый цех строим.

— А мы помогать пришли! — послышался рядом хрупкий, неокрепший голосок.

Ашир обернулся и увидел парнишку в лихо сдвинутой набок, большой, не по голове, фуражке. Лицо ремесленника ему показалось знакомым. Он скупо улыбнулся. А парнишка двумя пальцами приподнял козырек и показал рукой иа палатку директора.

— Иван Сергеевич, вас туда зовут!

Мастер взглянул на него, потом на Ашира и, обняв обоих ребят за плечи, приблизил их друг к другу.

— Вместе, Ашир, будем строить!

Ребята из ремесленного стали в кружок посредине заводского двора и запели еще дружнее, чем в строго:

…В разных землях и странах,
На морях-океанах
Каждый, кто молод,
Дайте нам руки,
В наши ряды, друзья!..

Парнишка в большой фуражке стоял возле Ашира и вполголоса подпевал хору. На высоких нотах он по-детски вытягивал тонкую шею и почти закрывал глаза. Глядя на него, Ашир старался вспомнить, где же он его видел. И, наконец, вспомнил: ведь это тот самый паренек, которого он встретил когда-то на автобусной остановке возле училища! Только теперь на нем была не лохматая баранья шапка, а фуражка с начищенным до блеска значком.

…Дайте нам руки,
В наши ряды,
другари!.. —

повторил парнишка слова песни, перестроив их на свой лад. Ашир покосился на него и решил восстановить «ад ним свое превосходство.

— Поешь, а слов не знаешь, — сказал он укоризненно.

— Кто не знает?! — Казалось, парнишка от обиды готов был полезть в драку. — Я не знаю?!

Легонько отстранив его локтем, Ашир ответил:

— Не другари, а друзья. Вот как надо петь. Понятно?

— Сам ты не знаешь, а еще ремесленное окончил! — Паренек примирительно взял Ашира за руку, и лицо его осветила тихая, задумчивая улыбка. — Другари — это по-болгарски и есть друзья…

— По-болгарски? — переспросил Ашир. — Откуда ты знаешь?

— Знаю. Не веришь? — парнишка приложил руку к груди, стараясь показать, что он клянется всем, что ему дорого. — Мы от болгарских ребят два письма получили.

И сами им написали. Они нас так и называют — другари! А мы их — друзья!

Ашир не сводил глаз с паренька и про себя отметил, насколько преобразила его форма ремесленника. Он помолчал и спросил:

— Другари, говоришь? Хорошее слово. — Ашир прислушался к песне, звеневшей на заводском дворе, и, указав рукой в сторону гор, добавил: — Другари! По всему свету у нас есть друзья!

Смотреть вперед!

С помощью колхозников расчистку завалов удалось закончить раньше, чем думали. Уже возвели стены литейной и начали кладку плавильной печи. Строительные работы шли быстро, но вдруг оказалось, что многое еще не учтено, что в хлопотах и суете забыли о важном, не заглянули в завтрашний день.

Вместе с архитектором на завод приехал секретарь горкома. После доклада архитектора он обошел все цехи.

В кузнечном работа была в полном разгаре. Как и раньше, тяжело сотрясали землю механические молоты, у горнов гудели форсунки, языки пламени обдавали жаром потные лица Кузнецов.

Возле крайнего горна стояли начальник цеха Курлыкин и приезжий человек в каракулевой шапке и синей гимнастерке, подпоясанной узким, ремешком. Это был председатель крупного хлопководческого колхоза, судя по двум рядам орденских ленточек — человек заслуженный.

— Уже работаете? — осторожно начал он разговор, пощипывая аккуратно подстриженную бородку, черным ободком обрамлявшую его лицо.

— Не переставали, — ответил Курлыкин.

— А землетрясение?

— Ничего, наш цех выдержал!

— Очень хорошо. Значит, уже выполняете заказы? — Председатель колхоза сменил сочувственную интонацию на более требовательную.

— Выполняем. Заказ на железные столбы для уличных фонарей сегодня заканчиваем. — Курлыкин засмеялся. — Говори сразу, Берды-ага, зачем приехал?

— Приехал вместе с бригадой строителей, насчет заказа своего узнать хотел. Может, и не следует требовать с вас, а удобрители нужны…

— Требовать нужно! — громко проговорил секретарь горкома, подходя к ним вместе с директором и Чарыевым. — Народ на заводе крепкий, расторопный. Можно с него требовать, и нужно!

— Салам, секретарь! — приветствовал его хлопкороб.

— Добрый день, товарищ председатель!

— Значит, можно требовать? — ухватился хлопкороб за слова секретаря горкома и начал наседать уже не на Курлыкина, а на директора и парторга. — Без удобрителей я не вернусь в колхоз, как хотите!..

— Скажи прямо, Берды-ага, решил погостить у нас, — пошутил Чарыев.

Секретарь горкома наклонился к нему, о чем-то тихо спросил, потом обратился к директору:

— Что вы на это окажете, Николай Александрович?

— Не останемся в долгу перед колхозниками.

— А точнее?

Директор задумался, прислушался к шуму в кузнице, словно подсчитывая удары молота.

— Литейную мы еще не оборудовали, но у нас есть в запасе отлитые детали. Дней через пять отгрузим удобрители.

— За это спасибо! — Председатель колхоза был доволен. — Уберем хлопок, привезем ашхабадцам саженцев на целый сад.

Из кузницы секретарь горкома прошел в новый литейный цех и остановился возле плавильной печи. Ашир сначала не заметил вошедших. Он нагнулся над ящиком с раствором и ничего не слышал, кроме перестука молотков и визга пил. А когда снова выпрямился, то неожиданно оказался в центре всей группы.

— Первая печь? — поинтересовался секретарь горкома.

Чарыев вопросительно посмотрел на директора.

— Она у нас одна…

Разговор про печь заинтересовал Ашира. Не двигаясь с места, он ждал, что еще яро нее скажут. В механическом цехе, во время доклада архитектора, лицо секретаря гор-

кома показалось ему молодым. А теперь, вблизи, он рассмотрел на нем морщины и шрам поперек подбородка, в глазах и в опущенных уголках губ пряталась усталость.

Секретарь горкома был выше стоящего с ним рядом Чарыева, но уступал ему в плечах. Когда он снял с головы белую летнюю фуражку, лицо его заметно удлинилось благодаря высокому лбу.

Разговор на этом не закончился. Секретарь горкома взял из кучи огнеупорный кирпич и постучал по нему ногтем. Прокаленный кирпич весело зазвенел.

— Думаете обойтись одной печью? — спросил секретарь и сам же ответил: — Нет, не обойдетесь. И печь нужна, и с вагранкой надо поторапливаться, да не одну, а две придется ставить.

— Вас двигатели беспокоят? Мы подсчитали, металла на двигатели хватит, — проговорил директор.

— Двигатели, конечно, беспокоят, хотя я уверен, что ваш коллектив сдержит свое слово. — Секретарь горкома взвесил на руке кирпич и отдал его Аширу. От Ашира не укрылось, как осторожно и бережно выпустил он его из рук. — Но двигатель — это дело сегодняшнего дня, а нам надо смотреть и вперед, — продолжал секретарь горкома. — Есть такое намерение — доверить вашему заводу выпуск запасных частей к хлопкоуборочным машинам. Первые такие машины уже работают на наших полях, скоро они заменят ручной труд сборщиц во всех колхозах. — Он помолчал и энергично добавил: —А там предполагается строительство канала в Кара-Кумах. Начнутся работы в пустыне — ваш завод обязательно получит заказы для этой небывалой по размаху новостройки. Вот что нужно помнить…

Печь, которая несколько минут назад поражала Ашира своими размерами, вдруг показалась ему совсем маленькой. А ведь и для нее нехватало материалов. Ашир шепнул Чарыеву, что каменщик Лукьянов требует еще полторы сотни штук огнеупорного кирпича. Секретарь горкома то ли расслышал слова Ашира, то ли без слов понял, в чем тут испытывают нужду. Он достал записную книжечку, раскрыл заложенную карандашом страницу и объявил:

— Правительственная комиссия выделила для вашего завода дополнительно два вагона строительных материалов, три походных кухни, двести палаток, ватные куртки и спецодежду всем рабочим. Для членов семей также выделена одежда и все необходимое. Завтра на завод приедет бригада монтажников для восстановления вагранки.

У всех, кто находился сейчас в новом цехе, повеселели лица. Затихшие было молотки снова застучали, да наперебой, с утроенной силой!

— Слышал, Давлетов, как о нас заботится большевистская партия? — взволнованно проговорил Чарыев.

Секретарь горкома внимательно посмотрел на Ашира и спросил парторга:

— Это тот самый Давлетов, который поднял на сбор кирпичей всю молодежь города?

— Да, он.

— Не богатырь с виду, а дело большое сделал! — Секретарь подошел к Аширу и заботливо сковырнул у него с фартука прилипший комочек глины. — Из ремесленного? Видать молодца по ухватке. Сколько сейчас у тебя на счету кирпичей?

— Собираю, — скромно ответил Ашир. — Десять тысяч набрал.

— Молодчина!

Уходя из цеха, секретарь горкома крепко пожал Аширу руку и сказал:

— Настоящий ашхабадец!

Радостная весть

…В один день сразу две радостных неожиданности!

Ашир навешивал в литейной оконные переплеты, когда заметил во дворе человека с вещевым мешком и палкой в руке. Он не сразу узнал в пришельце своего друга.

На Сереже был коричневый в полоску костюм, новая кепка такого же цвета и добротные ботинки. Его худощавое, побледневшее лицо, на котором даже веснушки поблекли, показалось Аширу в первую минуту незнакомым.

Прихрамывая, Сережа подошел ближе.

— Здравствуй, Ашир!

— Сережа!

От неожиданности Ашир не спрыгнул, а свалился с подоконника и бросился к приятелю. Они молча сжимали друг друга в объятиях, переглядываясь смущенно и радостно. Вот так встреча, ведь они не виделись с той злосчастной ночи!

— Приехал? — Ашир как будто не верил опоим глазам, продолжая ощупывать дружка.

— На самолете прилетел!

— Дома был?

— Нет, с аэродрома прямо на завод, тут близко. Как у вас здесь дела, как мама себя чувствует?

Ашир не признался, что уже несколько дней не был у Анны Сергеевны.

— Дома все в порядке, — ответил он уклончиво и поспешил перевести разговор на другую тему: — Кто тебя так нарядил? Костюм на тебе какой!

— Это в бакинском госпитале… Нас в Ашхабад как на свадьбу провожают. Настоящие герои, говорят. И ведь не напрасно все так уважают ашхабадцев, вон вы какой цех уже отгрохали! Эх, жалко я валялся без дела столько времени! — И Сережа всердцах чуть не сломал о кирпичи свою палку.

— Не унывай, и на твою долю работы хватит! Будешь печь заканчивать…

Они помолчали.

— Да, что-то я тебе, Ашир, хотел сказать? — На лице Сережи появилась плутоватая улыбка. — Ага, вспомнил! — Он достал из кармана пиджака синий конверт. — Получай письмо из-за моря.

— Мне?.. — Ашир выхватил конверт.

— От кого, думаешь?

— От нее?

— От Светланы.

— Ты видел ее… Своими глазами видел?

Он схватил Сережу за плечи и едва не свалил его с ног.

— Отпусти, опять ребро сломаешь! Видел, говорил с ней. Привет шлет тебе и всем ребятам.

Ашир забыл и про Сережу, и про висевший на одной петле оконный переплет. Он осторожно распечатал конверт и принялся читать.

«Дорогой Ашир! — писала Светлана. — Я узнала от ашхабадцев, что ты жив и здоров. Для меня это большая радость, скажу больше: я счастлива, и ты знаешь почему… Очень тревожилась за тебя, за наших ребят. Теперь обо всех узнала и успокоилась. Работайте лучше, скоро мы приедем к вам на помощь.

Чувствую я себя пока еще неважно, но понемногу поправляюсь. Сегодня даже разрешили писать. Лечат хорошо. Если бы ты знал, Ашир, как тепло встретили нас в Баку, как за нами заботливо ухаживают! Нельзя без волнения писать об этом. А сколько приносят каждый день подарков! Незнакомые люди навещают нас и относятся к нам, как к родным. Вот и горе забывается, и на душе становится легче.

Пишу тебе письмо, а около моей койки сидят две бакинские девушки — Сурая и Гульчохра. Одна инженер- строитель, другая врач. Они уезжают в Ашхабад и пришли проститься со мной. Как я им завидую, и как мы все должны быть благодарны им! Ведь они едут помогать нашему городу.

По тебе, Ашир, скучаю, часто вижу тебя во сне. Пиши мне. Сейчас же садись и пиши. Слышишь?..»

Гости с Узбоя

— Ашир, к тебе пришли! — крикнул Сережа с крыши. Он пристукнул молотком и властно потребовал: — Шифер подавайте!

— Кто пришел? — забеспокоился Ашир. В руке он держал каленый кирпич, такой аккуратный, четко выграненный, звенящий от прикосновения мастерка.

Сережа не ответил.

Ашир вытер о фартук руки и вышел из литейной. Мимо прошел Максим Зубенко с доской на плече. Конец доски пружинился, бился о землю, как хвост живой рыбы.

Ашир недоуменно оглянулся.

Неожиданно из-за угла навстречу ему выбежала девочка в красном платьице, с косичками. За ней шла невысокая пожилая женщина. Пряди седых волос выбились у нее из-под темного платка, в глазах ее можно было прочесть и счастье, и растерянность. Туг Ашир забыл, что он бригадир, что на него отовсюду смотрят.

— Мама!.. — тихо проговорил он я кинулся к ней.

От платья матери пахло горьковатым дымом, горячим душистым чуреком, степным настоем и еще чем-то едва уловимым, родным. Мать сжала ладонями лицо сына, чуть отвела его от себя, заглянула ему в глаза и снова крепко прижала к груди. Ашир почувствовал, как ее грубоватые, но теплые руки тревожно легли на его плечи, потом словно нашли что-то и успокоились. Только кончики пальцев не переставали вздрагивать.

Маленькая Садап тоже прижалась к брату, поглядывая по сторонам. Так и стояли они все трое, безмолвно, согретые радостью встречи.

— Гвоздей! — кричал Сережа с крыши.

— Быстрей кирпичи подавайте! — послышался голос старого каменщика Лукьянова.

Мать встревожилась:

— Ты работу бросил, старший не заругается?

— Я тоже старший, мама, — не без гордости ответил Ашир.

Мать по смотрела на сына, покосилась на старика Лукьянова и покачала головой, Ашир понял, что она ему не поверила.

— Я, мама, теперь бригадир строительной бригады.

Она еще раз посмотрела в сторону старика и кивнула ему, словно выпрашивая прощения за сына.

— Да ты не беспокойся, — понял ее Ашир. — Я в работе от других не отстану!

— Какой же ты грязный, оборванный. Хорошо, догадались привезти тебе халат и новые штаны…

— Да у меня все есть, просто некогда переодеться.

— А я за тобой приехала, домой тебя взять.

— У нас в колхозе настоящие дома, а у вас одни камни и щепки… — подкрепила Садап слова матери. — Мы тебе новую койку купили!

Слушая мать и сестренку, Ашир живо представил себе родной колхоз, свой небольшой садик, в котором каждое деревцо выросло вместе с ним, и почему-то вспомнилось ему, как он первый раз пошел в школу. Ашир улыбнулся. Мать посмотрела ему в глаза и, казалось, поняла, о чем он думает. Когда-то они часто вспоминали этот памятный обоим день!

…На траву возле арыка падают первые желтые листочки. Холмы с песчаными застругами стоят пепельно-серые, в воздухе, цепляясь за верхушки саксаула и крыши домов, плавают белесые паутинки. Ашир поднимается рано-рано и на цыпочках выходит во двор, стараясь не разбудить мать. Но, оказывается, она встала раньше сына и уже приготовила завтрак, заботливо уложила его книжки и тетради, даже привязала к сумке пузырек с чернилами в зеленом мешочке.

Нурджамал проводила сына в класс, потом вышла на улицу и заглянула в окно. Ашир сидит за передней партой, возле него стоит учительница, красивая русоволосая девушка в белом платье с короткими рукавами.

Нурджамал долго не отходит от окна. Неведомое прежде ревнивое чувство закрадывается в материнское сердце. Сын уходит из-под ее власти, теперь другая женщина будет и учить, и хвалить, и наказывать ее сына.

Она ждет на улице, пока кончатся уроки. Ашир каждую перемену выбегает наружу поиграть, но не видит матери. После занятий он, загребая сумкой дорожную пыль, куда-то отправляется с товарищами.

— Пойдем домой, — подходит к нему мать.

— Я один дойду, — возражает он. — Я не маленький. Ты не бойся за меня, мама! Я теперь и собак дразнить не буду, и за дынями на колхозную бахчу без спросу не полезу. Зинаида Гавриловна сказала, что я должен быть примерным учеником.

— Хорошо, иди один, — соглашается мать. — А я еще зайду в правление.

Ашир подхватывает сумку подмышку и шагает к дому, а мать, обогнув клуб, выходит на другую сторону улицы. Ашир замедляет шаг у бахчи, которая начинается тут же за крайними домами, останавливается и смотрит на спелые, душистые дыни. Они манят к себе сладким ароматом. Но Ашир, размахивая сумкой, с гордым видом уходит прочь, не зная, что следом за ним идет мать.

А Нурджамал думает:

«Эта девушка со стрижеными волосами, должно быть, добрый, сердечный человек. Сын запомнил ее слова. Она научит его, как надо жить…»

Казалось, что и сейчас мать пришла, чтобы оберегать сына в эти решающие его судьбу дни.

— Еще гвоздей! — крикнул с крыши Сережа Удальцов.

Беспокойными, слегка дрожащими пальцами Нурджамал теребила серебряные украшения на своем длинном платье из кетени — яркой шелковой ткани домашней выработки.

— Говорят, ты настоящим мастером стал, — мягко произнесла она. — Вот и хорошо, работа у нас найдется. Опять к нам на Узбой приезжал инженер из Москвы. Про тебя спрашивал. Пусть, говорит, твой Ашир возвращается, скоро начнем большой-большой канал строить. Хочет тебя к себе в помощники взять. Поедем!..

Строить канал, орошать пустыню, превращать ее в цветущий сад — что может быть почетнее и заманчивее для такого юноши, как Ашир! Но разве он бросит товарищей, покинет в такое время завод, Ашхабад? Нет, он должен восстанавливать город!

Ашир поправил на голове матери платок и сказал:

— Мама, передай инженеру, чтобы он меня помнил. Когда у нас на Узбое начнут строить, я обязательно приеду!

Он выпрямился я одернул на себе испачканный цементным раствором фартук. Мать пристально посмотрела ему в глаза и, как тогда, в первый день учебы, согласилась с ним:

— Хорошо, сынок, оставайся! — На лице матери появилась тихая улыбка, задушевная и ласковая, как отзвук далекой песни.

Нурджамал предполагала на другой же день уехать в колхоз, но Сережа и Ашир стали упрашивать ее погостить в Ашхабаде. Подумав, она согласилась. После работы Ашир усадил Садап с матерью в автобус и повез их к Анне Сергеевне.

Сегодня автобус вышел на линию в первый раз после землетрясения, и пассажиров набилось сверх всякой меры. Однако лля Нурджамал и Садап освободили передние места. Нурджамал смутилась, но все же охотно села возле окна. Она была в Ашхабаде, когда навещала сына в ремесленном училище и помнила прежний город, а сейчас не узнавала ни одной улицы. И не только потому, чтовсюду виднелись следы разрушений, а больше потому, что там и тут уже выросли новые постройки. Аккуратные деревянные домики, заменившие старые, с плоскими крышами, протянулись на целые кварталы.

Навстречу автобусу бесконечным потоком двигались новенькие грузовые машины, многие с прицепами. Они везли пиленый лес, толстые бревна, фанеру, тюки ватных фуфаек и брюк, горы ботинок, ящики с консервами, мешки с сахаром и мукой.

В середине длинной колонны машин катила трехтонка с зелеными прутиками саженцев. Их корешки были заботливо укутаны в мокрый полог. Милиционер на перекрестке взмахнул жезлом и первой пропустил машину с саженцами.

Экскаваторы расчищали строительные площадки.

Ашхабад превратился в гигантскую новостройку. Всюду копали землю, возводили стены, пилили и строгали доски. И так на каждой улице, в каждом квартале, на каждом дворе.

— Я теперь понимаю, почему тебе не хочется уезжать! — призналась Нурджамал сыну, когда они вышли из автобуса. — Да и мне без дела стыдно ходить, все работают, может быть и я пока чем-нибудь займусь?

— Мы отстроим город сами, мама, — оказал Ашир. — Ты лучше работай в колхозе и этим поможешь восстановлению города.

Пришли к Анне Сергеевне. Старуха недавно переселилась от Мередовых в свой домик. Двор ее был расчищен и выметен, виноградник залит водой. Анна Сергеевна только что вернулась из больницы с дежурства и сейчас хлопотала по хозяйству. Забравшись на табурет, она привязывала обмазанную глиной ветку поврежденного дерева.

— Нельзя допустить, чтобы лучший в городе миндаль засох, — сказала она Нурджамал, после того как они познакомились. — Первым зацветает мой миндаль. Небо еще хмурится, иной раз и снежок выпадает, а он уже розоватыми цветочками усыпан, приход весны возвещает. Два раза в газетах его фотографию помещали. Не допущу я, чтобы такое дерево засохло. Весной опять придут фотографы, пчелы прилепят. Если оно засохнет, что я им тогда скажу?

Анна Сергеевна привязала веточку и пригласила гостей в новый домик. По комнате бегал белый козленок с черной смешной мордочкой. От халата, висевшего на гвозде, пахло лекарствами.

— Твой джигит и глаз домой не кажет, — пожаловалась Айна Сергеевна на Ашира его матери.

— Где же это он пропадает? — спросила Нурджамал.

— Некогда. Завод восстанавливаем, — солидно отозвался со двора Ашир, который давно не был здесь и потому многого не узнавал.

— Кто это вам такую дачу построил? — спросил он, входя в комнату и усаживаясь рядом с матерью.

Анна Сергеевана рассказала, как пришли к ней два колхозника, отец с сыном. Они расчистили двор, по-хозяйски прибрали все, хибарку эту построили и даже виноградник полили.

— Хотела заплатить им, куда там! И слушать не желают. А вчера прихожу из больницы, у дверей привязана коза вот с этим чертенком. Откуда, думаю, живность у меня на дворе? Спрашиваю у соседки — оказывается, это те же колхозники прислали мне в подарок. — Старуха помолчала и добавила: —Вот какими уважительными да внимательными сделала людей наша родная советская власть.

Нурджамал понимающе кивнула. Ей сразу пришлась по душе эта женщина, приютившая Ашира.

А Анна Сергеевна, посмотрев в сторону гор, нахмурилась и продолжала:

— А в Иране, пишут, от землетрясения пострадало большое село, — так об этом ихние правители только через два дня узнали. Да хоть и узнали, толку мало. Тут, конечно, американцы навязались со своей «помощью» — любят пыль в глаза пускать, канальи — на все селение одну медицинскую сестру прислали. Вот она, их помощь! — показала кукиш старуха.

Но гневалась она недолго и опять заговорила о благородстве советских людей:

— Я колхозникам тем благодарственное письмо написала, Кулиевы их фамилия. Может, знаете? — обратилась она к Нурджамал.

— Кулиевых много в республике, — засмеялась та. — Благодари уж их всех — всю республику!

Вечером Ашир ушел на завод, а Нурджамал с дочкой остались у Анны Сергеевны.

Ашир перед работой заглянул к себе в общежитие. Войдя в палатку, он в темноте наткнулся на что-то и, нащупав рукой электрическую лампочку, повернул выключатель. Лампочка вспыхнула. В палатке никого не было. От смоченного водой пола веяло прохладой, взбитая подушка и пушистое одеяло манили в постель. На столбике висел портрет Сталина, на столе стоял графин с водой. Во всем чувствовалась хозяйская рука девушек, взявших на себя заботу о строителях.

Ашир постоял возле своей постели, потянулся, поднявшись на носки, сладко зевнул и пошел в литейную.

Я с вами!

Ашир отработал ночную смену и рано утром пришел к Анне Сергеевне. Сережа, ночевавший дома, сама хозяйка и Садап еще спали. Одна Нурджамал встала ни свет ни заря.

А может быть, мать и вовсе не ложилась? Похоже, что так и проходила она всю ночь перед дощатым домиком, спрятав руки на груди под платком, — маленькая, худенькая, в своем длинном платье, тихонько позвякивающем серебряными украшениями.

Нурджамал увидела сына и радостно засуетилась. Не поднимая шума, как умеют делать хорошие хозяйки, она принесла воды, и полила Аширу на руки и шею. Он только фыркал от удовольствия. Дожидаясь полотенца, Ашир по народному обычаю сложил мокрые ладони вместе, не стряхнув с них ни одной капли на землю. Это было знаком уважения к дому Анны Сергеевны.

Нурджамал осталась довольна тем, что сын не забыл хороших привычек и уважал добрую русскую старушку.

— Утомился? — спросила Нурджамал.

— Немножко,

— Переоденься и попей чаю.

Иа углях, тлеющих между двух кирпичей, стоял высокий узкий чайник с закопченным носиком и жестяной крышкой. Нурджамал думала, что в Ашхабаде после землетрясения такой вещи не найдешь, и за сотни километров привезла его с собой. Кроме того, она привезла небольшой ковер, кошму, одежду для Ашира и даже продукты. Теперь она стыдилась своих напрасных опасений — в городе все было, — и все-таки ей хотелось угостить сына зеленым чаем из своего домашнего чайника.

Мать расстелила на кошме сачак, — Аширу была знакома эта небольшая расшитая по краям скатерть, — положила стопкой черствые, но еще душистые чуреки — лепешки, испеченные в кипящем бараньем сале, поставила в миске коурму. Чай она заварила густой, как заваривала когда-то своему мужу, чабану Нур-Ягды, который погиб восемь лет назад- в Кара-Кумах, спасая колхозную отару во время песчаного бурана.

Ашир быстро сел, сложив ноги калачиком, обеими руками бережно принял от матери пиалу и начал пить, отхлебывая чай маленькими глотками.

Нурджамал сидела в сторонке, ни о чем его не спрашивала и только смотрела, смотрела на его похудевшее лицо с острыми уголками скул и сухощавые руки с узловатыми пальцами, почерневшими от металла, грубыми, но быстрыми и сильными, с царапинами и ссадинами на коже.

Такие же сильные руки были и у Нур-Ягды, только не знали они ни машинного масла, ни железных стружек, ни горячего после литья чугуна. Ашир своими молодыми руками первый коснулся всего этого в длинном роду потомственных чабанов.

Нурджамал была довольна сыном и не раскаивалась, что по совету председателя колхоза отправила Ашира з город, но скучать по нему не переставала ни днем, ни ночью. Так уж создано материнское сердце — и радостно, и боязно за своего единственного сына, ставшего самостоятельным человеком, городским жителем.

Как только он сегодня пришел, Нурджамал нарядила его в шелковый халат, широкие штаны с тесемкой в поясе и красную рубашку. Ашир стал похож на прежнего колхозного паренька, но это матери показалось только с первого взгляда. Чем дольше она смотрела на сына, тем больше находила в нем новых, незнакомых, но быстро становящихся родными черточек. Вот и эти пальцы с темными обводами вокруг ногтей тоже сначала показались ей чужими, а теперь она узнала бы их среди сотни других рук.

«Смазать бы каким-нибудь лекарством ранки у него на руках, — подумала Нурджамал, но заговорить об этом не осмелилась. — Обидится еще, скаж: ет: что я, маленький?..»

Поглядывая через край пиалы на мать, Ашир смаковал терпкий настой зеленого чая, уплетал за обе щеки похрустывающие на зубах чапады, клал на чурек и, причмокивая, отправлял в рот кусочки жирного бараньего мяса. Что может быть вкуснее коурмы, приготовленной руками матери!

После жирной баранины Ашир подумал о дыне. Принесла Нурджамал и дыню, да не простую, а сахарную, «гуляби». Ашир ловко, по-туркменски, не отрывая ножа, разрезал дыню на четыре равные части, выгреб семечки, подрезал с краев мякоть и наискосок, елочкой, искромсал ее на мелкие дольки.

Первый кусочек Ашир отдал матери. Пьянящий медовый запах распространился по всему двору. Ашир даже крякнул от удовольствия — сочные кусочки дыни таяли на языке, как мед. Он разделался с первым ломтем и покосился на второй.

— Ешь, — сказала Нурджамал. — Для Анны Сергеевны и Сережи я тоже приберегла.

Тепло на сердце было в то утро и у сына, и у матери. Одно огорчало Ашира: не было рядом Светланы. А как хорошо бы познакомить ее с матерью! И сама не ехала, и на письмо не ответила.

А горы словно росли на глазах, поднимались к небу все выше и выше. Вот уже из тумана показались вершины, потом солнечные лучи заиграли на склонах и позолотили подножные холмы. Туман редел и вскоре от него на земле ничего не осталось, кроме влажной прохлады и дрожащих росинок в траве. Не верилось, что октябрь уже на исходе — летняя теплынь держалась и днем и ночью, а в это утро было даже жарко, или, быть может, Аширу так казалось в новом халате после чая,

Когда же проснется Сережа? Он не мог дождаться пробуждения друга. Задрав ноги в гамаке, привязанном к двум карагачам, Сережа сладко похрапывал. Ашир листиком провел по его щеке. Тот даже не шевельнулся. Тогда Ашир пощекотал у него в носу. Сережа сморщился, состроил плаксивую рожицу н, но открывая глаз, чихнул.

— Будь здоров! — гаркнул у него над ухом Ашир.

Сережа поднял голову, покосился на него одним глазом и опять уткнулся в подушку.

— Вставай, забыл, какой сегодня день? — тормошил его Ашир.

Лениво позевывая, Сережа открыл глаза и потянулся.

— Выходной…

— Правильно, быстрее вставай. Уже музыка играет, слышишь?

Не дожидаясь, пока приятель встанет, Ашир вывалил его из гамака и потащил к крану. Сережа ворчал, отбиваясь руками и ногами.

— Умывайся лучше, — смеялся Ашир. — Пока ты спал, тебе лицо краской забрызгали.

Сережа притворился, будто не слышит. Вдруг он повернулся и плеснул в Ашира пригоршней воды.

— Смой сажу с лица!

— Не балуйтесь возле крана! — крикнула на них Анна Сергеевна. — За это и маленьких бьют.

Нурджамал добродушно улыбнулась и махнула рукой: пусть поиграют, натерпелись беды за эти дни…

По улице с песней проехали на машине ребята и девушки — полон кузов. Из-за борта торчали черенки лопат. Машина скрылась, а слова бодрой песни все еще доносились с улицы:

Товарищи, силы утроим,
В работе не зная преград!
В короткие сроки отстроим
Любимый, родной Ашхабад.

Теперь уже Сережа стал торопить Ашира, разыгравшегося с сестренкой Садап:

— Бери лопату и — шире шаг!

— Подождите меня, вместе пойдем, — заторопилась и Анна Сергеевна, отдавая Нурджамал последние распоряжения по хозяйству.

Нурджамал выслушала все, что наказывала хозяйка дома, — где взять продукты для обеда да чем покормить козу с козленком, — выслушала и вдруг решительно заявила Аширу:

— Я тоже с вами пойду, по работе соскучилась!

Нельзя было отказать Нурджамал в ее просьбе. Для неё достали у соседей еще одну лопату. Напомнила о себе и Садап. Накрутив косичку на палец, она подергала — за нее, склонила набок голову и вкрадчиво проговорила:

— И я пойду, я не маленькая!

Айна Сергеевна взяла Садап на руки и озабоченно спросила у нее:

— А кто же будет козленка караулить?

Садап задумалась, посмотрела на мать, и вдруг ее красивое личико засияло. Она обхватила Анну Сергеевну за шею и шепнула ей на ухо:

— У козленка есть своя мама. Пусть она его и караулит.

— Ах ты, касатка, рассудила-то как!.. — Анна Сергеевда посадила Садап на плечо и зашагала впереди всех в сторону вокзала, откуда уже доносились звуки оркестра, громкие голоса, шум начинавшейся работы.

Только в дни больших праздников бывало столько народа на улицах и площадях Ашхабада. Вереницами тянулись за город тракторы с прицепами и машинами, груженные землей и битым кирпичом. Тротуары и дворы расчищали от завалов и тут же поливали водой. На многих улицах сажали деревья. Повсюду виднелись строительные леса.

Ребята с механического завода работали на посадке деревьев. На углу того же квартала строилась новая больница. Там Анна Сергеевна вместе со своим коллективом помогала строителям. С ней была и Нурджамал.

Из-за дощатого забора виднелись подмости строящегося здания. По ним взад и вперед сновали люди. Ашир поглядел в ту сторону и отыскал глазами мать. Она выделялась среди остальных рабочих своим ярким платьем и блестевшими на солнце украшениями.

Нурджамал поднималась по тесовому помосту с тяжелой бадьей в руках. Она часто останавливалась, перехватывала ношу из одной руки в другую и шла дальше. Вот ее догнал высокий парень. Видно, он хотел помочь ей, но Нурджамал отстранила его рукой и втащила бадью на второй этаж. Потом она с Анной Сергеевной принялась таскать на носилках кирпичи и песок. Пробежала с папиросами для кого-то Садап — мелькнули и скрылись в проеме стены ее тонкие косички-кнутики, беспрестанно хлеставшие девочку по плечам.

Ашир с гордостью смотрел на мать — разве могла она не притти сюда в такое время!

По обочинам дорог, в парках и скверах темнела вскопанная земля. Машины не успевали подвозить саженцы. Журчала вода, заливая свежевыкопанные лунки.

Николай Коноплев, Сережа и Ашир высаживали абрикосовые деревья в садике будущей больницы. Ашир снял халат и, оставшись в красной рубашке, принялся рыть между лунками канавку для воды. Размеренными, ловкими движениями он подсекал упругие, как проволока, корневища старой травы, выворачивал жирную, с глянцевитым отливом землю и ровным валиком укладывал ее по бокам канавки.

Николай и Сережа не могли угнаться за ним. У него и лопата была другая, как у колхозного мираба, — длинная, совком, с припаянными усиками для упора ноги.

— Интересно, когда на этих деревьях урюк поспеет? — затеял Сережа разговор, чтобы хоть немного отдохнуть. Черенком лопаты он смерил гибкий прутик, едва доходивший ему до подбородка.

— Поспеет, тогда только уопевай убирать, — Коноплев растер на ладони комок земли. — На такой почве все что хочешь вырастет, была бы вода.

— Будет вода, — уверенно отозвался Ашир. — Об этом и секретарь горкома говорил. Напоит вода досыта нашу землю.

Присев возле посаженного деревца, Сережа осмотрел зеленые клейкие листочки и облизал губы, как будто только что проглотил спелый плод. Ашир увидел подходившего Чарыева и налег на лопату.

— Сколько посадили? — поинтересовался парторг.

— Двадцать пять! — ответил Коноплев.

— Отстаете от кузнецов. Дай-ка, Давлетов, мне лопату!

— Я не устал…

Сережина лопата стояла воткнутая в землю, её-то и взял Чарыев. Он засучил рукава, обнажив мускулистые волосатые руки, и принялся копать. Работал он с азартом, гимнастерка на его сильных плечах натянулась, казалось вот-вот лопнет ло швам.

На что Ашир привычен к лопате — и то с трудом поспевал за ним.

Когда вода залила все лунки, Чарыев положил лопату и, тяжело дыша, посмотрел на часы.

— Быстрее заканчивай здесь, — сказал он негромко Коноплеву, — а потом соберешь ребят покрепче и к двенадцати часам в горком партии. Получите особое задание.

— Что же это за задание? — спросил Николай и тут же устыдился своего любопытства. Будто утирая лицо, он прикрыл ладонью не только рот, но и тонкий с горбинкой нос.

— В горкоме скажут, — улыбнулся Чарыев.

Он написал что-то на вырванном из блокнота листке и протянул его Николаю. Тот спрятал записку.

Принимал посаженные деревья садовник, сухощавый старый туркмен в сапогах, с подоткнутыми за пояс полами халата. Перед тем как приступить к делу, старик достал из-за пазухи продолговатый, в виде бутылочки, глиняный сосудик, вынул из него деревянную пробку и, запрокинув назад голову, насыпал в рот изрядную порцию насу. Он уложил языком табачный порошок за щеку, засопел и передал каскаду Аширу. Из уважения к старику Ашир всыпал в рот полщепотки и сразу же изменился в лице, точно кипятку хлебнул. Из глаз у него полились слезы, он закашлялся и выплюнул крепкое зелье.

— Сагбол, яшули! — Ашир едва смог поблагодарить старика.

Глиняный сосуд он передал Сереже. Тот подержал его, поднес к носу, понюхал и передал Коноплеву. Не решился коснуться дьявольского порошка и Николай.

Он тоже повертел каскаду в руках и возвратил садовнику. Тот заулыбался, не размыкая губ.

Переходя от одного деревца к другому, старик нагибался, даже ковырял пальцами землю. Так он осмотрел все деревья, ощупал на них каждый отросток и, после того как помыл руки в арыке, произнес с доброй стариковской улыбкой:

— Сад будет якши, Ашхабад будет якши!

Чарыев не говорил, надо ли брать с собой лопаты, но Коноплев оказал, что они не понадобятся. Сережа и Ашир сдали их на хранение Садап и вместе со всеми, в строю, под командой комсорга, отправились в центр города.

Всю дорогу Ашир думал о том, какую работу поручат им в горкоме партии, справятся ли они с этой работой. А вдруг поручат что-нибудь такое, что они не сумеют сделать? Но Коноплев уверенно шагал сбоку своей небольшой колонны, и его уверенность понемногу передалась Аширу.

Здание горкома партии можно было узнать не столько по надписи на дверях, сколько по скоплению машин и людей возле дома. Горком в эти напряженные для Ашхабада дни был боевым штабом, руководившим всей сложной, многообразной жизнью столичного города, перенесшего тяжелое бедствие.

Коноплев остановил колонну в тени развесистого дерева и разрешил покурить. С собой он взял одного Ашира. Сережа и остальные ребята внимательно посмотрели им вслед, а они поднялись на ступеньки и зашли в прохладный коридор.

Горком занимал временное помещение, но все здесь было сделано прочно, удобно., полы устланы ковровыми дорожками, на окнах занавески. Пожалуй, давно Ангар не видел такой чистоты, заботливо поддерживаемой всеми, кто входил в это просторное, разделенное на много комнат помещение.

В приемной Коноплев показал записку парторга, и им разрешили пройти в кабинет секретаря.

Если в приемной почти никого не было, то в кабинете оказалось людно. Секретарь горкома — Ашир сразу узнал его, кажется и он узнал Ашира, потому что поздоровался не только с Коноплевым, но и с ним, — прочел записку Чарыева, взглянул на стенные часы и попросил комсомольцев посидеть на диване.

У секретаря только что закончилось совещание. Собравшиеся хотя и поднялись с мест, но не уходили.

Высокий человек с кипой газет подмышкой, одетый в ватник, молча стоял возле стола, то и дело вытирая пот с лица.

— Вы руководитель заводского агитколлектива и должны понимать, как рабочим сейчас нужно правдивое слово агитатора, — говорил ему секретарь, встав из-за стола. — Рабочим надо рассказать о помощи, оказываемой городу. Родина протянула нам свою заботливую руку, — согрела материнским теплом. Мы получаем все, что нужно для восстановления Ашхабада. Место агитатора среди рабочих, в их семьях. А вы мне доказываете, что у вас клуб разрушило, зала и трибуны нет для докладчика. Я это знаю. Поймите же, что сейчас трибуна агитатора, зал для его выступлений — рабочая площадка!

Беспрерывно звонили телефоны. Секретарь успевал и отвечать на звонки и разговаривать, с посетителями.

Полный человек в очках, положив перед собой шляпу, настаивал, чтобы сегодня же были определены границы нового участка под строительство медицинского института. Секретарь взял у находившегося здесь же архитектора план города, сделал на кальке какие-то пометки и попросил обоих съездить на место, чтобы окончательно во всем разобраться.

Тут же позвонили с хлебозавода. Кто-то так возбужденно говорил, что, когда секретарь отнял трубку от уха, в кабинете отчетливо прозвучало несколько фраз:

— Кондитерский цех… задерживают отделку!

Секретарь по другому телефону связался со стройучастком и результат этого разговора сообщил на хлебозавод: кондитерский цех будет отделан через три дня.

Он взглянул было на Коноплева, но не успел ничего сказать, как в кабинет вошла взволнованная женщина с мальчиком на руках. Женщина была светловолосая, с голубыми глазами, ребенок смуглолицый, с черными кудряшками. Малыш мгновенно освоился с обстановкой и, едва слез с рук, сразу же неуклюже затопал к столу, где его внимание привлек блестящий звоночек. Женщина поймала мальчика за широкие штанишки и опять взяла его на руки. В ответ на вопросительный взгляд секретаря она торопливо заговорила:

— Вы меня извините, товарищ секретарь, я, может, не во-время пришла. Но дело-то спешное, не ждет. Я подавала заявление в комиссию… Вот как она называется — забыла. Там сказали: разберем заявление и сообщим результат. А ждать-то некогда. Завтра его в красноводский детдом отправляют. Вот я и решила прямо к вам обратиться. Похлопочите.

Секретарь понял, что речь идет об этом кудрявом малыше, который уже забыл о звонке и теперь старался вынуть у женщины из волос гребенку.

— Как его зовут? — спросил секретарь.

— По документам Байрам, но мы его зовем Борей. — Женщина посмотрела на малыша, словно опасаясь продолжать разговор при нем, и понизила голос до шопота. — Родители его, наши соседи, погибли. Родственников у него нет, я уже все справки навела. Вот мы с мужем и решили его усыновить. Я работаю на текстильной фабрике, муж — столяр седьмого разряда. Живем в достатке, кроме дочки никого у нас нет. Тут в документах все указано. — Женщина положила на стол скрепленные в уголке бумаги и разгладила их ладонью. — Я знаю, ему и в детском доме будет хорошо, но ведь мы уже с ним сроднились… Увезут в Красноводск, там кто- нибудь другой усыновит. А мы его из-под развалин своими руками вынули… Полюбили, за родного сына он нам стал. Похлопочите…

Перелистывая бумаги, секретарь поглядывал из-под нависших бровей то на женщину, то на бойкого, нарядно одетого мальчика.

— Оставьте у меня бумаги, — ответил он после долгого раздумья. — Мальчик пусть пока будет у вас. Обещаю вам помочь. — Он встал из-за стола, погладил малыша по кудрявой головке и пожал руку посетительнице.

Взволнованная женщина не знала, как и благодарить его. Она обвела всех счастливыми глазами, прижала ребенка к груди и вышла, забыв закрыть за собой дверь. Секретарь молча постоял возле стола, словно все еще проверяя правильность своего решения, потом обратился к Коноплеву и спросил, сколько Чарыев прислал людей.

Николай встал с дивана и по-военному четко отрапортовал.

— Мало, нужно еще! — проговорил секретарь и, переведя взгляд на Ашира, добавил: — Придется съездить к Чарыеву и сказать, чтобы он срочно выделил еще столько же. Железнодорожникам надо помочь. Рассчитывали на обувщиков, а их пришлось отправить на аэродром. — Он взглянул на часы. — Вам предстоит разгружать экстренный поезд. Поторапливайтесь, друзья, поезд прибывает через полчаса.

Секретарь тут же отдал распоряжение относительно машин и отпустил их.

Коноплев со своей группой отправился на грузовике прямо на вокзал, а Ашир на второй машине поехал к Чарыеву.

Вскоре они снова встретились на бетонированной площадке товарной станции. Поезд прибыл со стороны Ташкента, и был он такой длинный, что от головы едва увидишь хвост. Привели этот состав два тепловоза. На бортах платформ и на дверях вагонов ветерок колыхал красные полотнища с надписью: «Привет мужественным ашхабадцам!»

Где были написаны эти волнующие слова? В Барнауле, откуда прибыл строительный лес, или в Куйбышеве, где вагоны загрузили мешками с мукой? А может быть, эти надписи были сделаны руками горьковских автозаводцев, приславших в Ашхабад машины прямо с конвейера? Ашир подумал об этом и решил, что вернее всего привет ашхабадцам шлет вся страна, весь советский народ.

«Я с вами!» — говорила им Москва. «Я с вами!» — говорила им родина.

Против того места, где стояли он и Сережа, остановилась платформа. Из кабины автомашины, укрепленной на платформе, высунулся белобрысый парень в ватнике. Сдвинув на лоб целлулоидовые очки, он крикнул неокрепшим баском, заметно окая:

— Здорово, ашхабадцы!

Не задумываясь, Сережа крикнул в ответ:

— Здорово, горьковчанин!

— Отгадал. Ну как, жарко тут у вас?

— Не от солнца — от работы, — объяснил Ашир.

— Понятно! — подмигнул ему горьковчанин. — Он высунулся из кабины до пояса и постучал в кузов: — Эй, мастеровые, вылезайте, приехали!

Из-за борта показался плотный краснолицый старик с пилой и инструментальным ящиком в руках. Он поднялся на ноги, посмотрел кругом и покачал головой:

— Да-а, наворочало! — Старик еще немного постоял, потом решительно уселся на своем ящике. — А чего вылезать-то, вези нас прямо в город. Рассуждать не приходится…

С платформы спустили доски. Водитель выбил из-под колес, крепления, включил мотор, посигналил и осторожно съехал на площадку, а оттуда, не останавливаясь, покатил дальше на ближайшую улицу. Машина была без номера, но ее никто не задерживал. Лучшим пропуском для нее были отчетливо выписанные на борту слова: «Ашхабадцам от горьковчан».

С соседней платформы своим ходом сполз экскаватор. Лязгая гусеницами, с занесенным над грудами развалин ковшом, он загромыхал вслед за грузовиком.

Разгрузили платформы, освободили площадку от машин и сейчас же принялись за вагоны. Железнодорожник распределил людей по всему составу.

Когда приехали на станцию, Аширу показалось, что заводских ребят собралось много. А тут вдруг все растворились в общей массе, потеряли из виду друг друга — столько народу здесь было. Но Сереже и Аширу удалось все-таки обоим попасть в бригаду Коноплева.

Выгружать пришлось тюки с одеждой, тяжелые бумажные мешки с цементом, водопроводные трубы, сборные дома — все, в чем нуждался город и что щедрой рукой слала ему со всех концов страна. Работали с короткими перерывами на перекур. Устали все, но никто не подавал вида.

— Еще один вагончик остался, разгрузим, и можно запевать, — шутил Николай. С поцарапанного лба у него текла кровь. Он снял с себя безрукавку и перевязал ею голову. — Максим, что тебе стоит, — обратился он к Зубенко, — нажми плечом на вагон, разом все и вывалится!

— На миску с варениками я бы сейчас нажал, — отозвался Зубенко. — Жалко земляки из Полтавы не прислали с этим поездом.

Ребята захохотали, а Коноплев крикнул из темного угла вагона:

— Зря обижаешься на земляков, вот они, вареники!

— А ну, покажи, какие!

— Иди сюда, забирай, сколько унесешь!

Зубенко поднялся в вагон.

— Правда, не забыли! — послышался оттуда его певучий голос, и он легко вынес сразу два мешка муки, делая вид, что заложил руки в боки, точно собрался гопака плясать.

День, начавшийся так радостно, едва не кончился для Ашира плачевно. В последнем вагоне оказались железные бочки с маслом. Эти бочки Сережа вначале сгружал вдвоем с Коноплевым. Но повязка у Николая сползла на глаза, и он прислонился к вагону, чтобы ее поправить.

И нужно же было Сергею одному браться за тяжелые бочки! Поднявшись по сходням, он сдвинул одну из них с места и, придерживая ее доской, начал осторожно спускать вниз. Наверху бочка во всем ему повиновалась, но чем ниже, тем быстрее катилась она и в довершение всего сломала доску, что была в руках у Сережи. На миг замедлив движение, бочка ринулась вниз, грозя обрушиться прямо на ящик с оконным стеклом.

Сережа попытался задержать бочку руками, но сил у него нехватило. Ашир бросился на помощь. Не раздумывая, он принял всю тяжесть скользящего груза на спину и плечи. Его запыленная на лопатках рубашка сразу лопнула, а железная бочка пнула Ашира все ниже и ниже, пока голова его не уперлась в колени. Ашир захрипел, у него потемнело в глазах.

— Николай! — закричал не своим голосом Сережа.

Подоспел Коноплев и вместе с Сергеем столкнул бочку со сходен на сторону. Она упала на песок и замерла на месте. Коноплев поднял Ашира на руки и осторожно перенес его в тень. Держась за Николая, Ашир поднялся с земли и спросил:

— Стекло не разбило?

— Молодец, уберег стекло, — ответил Коноплев, придерживая Ашира за плечи.

В новом цехе

По ночам работали при свете прожекторов. Литейную уже покрыли крышей, навесили двери, застеклили окна. Перекопанный пол засыпали песком и глиной.

Главный инженер, вагранщик и Ашир возились возле печи, Под вечер опробовали форсунки, и печь стала на просушку. Литейный цех снова вступал в строй.

Посмотрев на часы, Орловский спросил бригадира:

— Как формы?

— Для литья все готово, Олег Михайлович! — отрапортовал бригадир.

Они прошли в формовочную. Главный — инженер осмотрел первую форму, попробовал пальцем утрамбованный и приглаженный песок, проверил литник.

— Литник и газоотводы делали по новым расчетам? — спросил он Ашира.

— Да.

— Отлично!

Такую же оценку получили и остальные формы.

«Эх, посмотрел бы на нашу работу Захар Фомич! — с грустью подумал Ашир. — Вот порадовался бы старик!..»

Всю ночь литейщики провели на ногах. Если кому и удалось вздремнуть с часок, то здесь же, в цехе, около печи, или на стружках в недостроенной модельной.

Возле завалочного окна уже лежала шихта. Формы и инструменты были готовы, в печи с ревом бушевал огонь. Вся аппаратура для подачи горючего и воздуха была заново отремонтирована и действовала безотказно.

На рассвете Сережа подошел к Аширу.

— Не спишь? — спросил он осипшим голосом.

— Сплю на ходу, — признался Ашир.

— Не беда, скоро солнце взойдет, полегче будет!

— Легче будет не от солнца, а от того, что скоро литье начнем. Понимаешь, Сережа, и трудно, и радостно!.. Цех отстроили, значит и весь город отстроим!

— Конечно! — воскликнул Сережа. — Еще какой город будет! Видал, как дома теперь строят? На цементе, прочные, не то что до землетрясения. С железобетонными поясами. Прочность — это главное!

Ашир задумался.

— И красота тоже! — добавил он.

— Главное прочность, а красота…

— Скажешь, не нужна?

— Нужна-то нужна, — ответил Сережа, — только главное все-таки прочность во всем!

— Красота тоже главное!

Сережа ехидно хихикнул:

— Что ты понимаешь в красоте! Ну вот скажи, что, по-твоему, красивее — тюльпан или роза?

— Я знаю, когда на Земле не останется пустынь, это и будет настоящая красота! — пылко проговорил Ашир. Он встал и отшвырнул ногой обломок кирпича. — В старом Ашхабаде было много дувалов, они портили город. Теперь дувалов не будет. Это красота! И крыши домов не надо плоские делать.

— Вот это ты правильно говоришь!

— Поэтому и не спорь.

— Ладно, довольно спорить, все в Ашхабаде будет и прочным и красивым!

Против этого Ашир не мог ничего возразить.

— И трамваи будут?

— От трамваев шума много, троллейбусы лучше. По всем главным улицам троллейбусы пройдут… Все хорошо, только вот республиканский стадион на окраину города переносят. Это, по-моему, зря. Далеко очень.

Ашир приблизил к Сереже возбужденное лицо.

— А наш завод?

— Завод почти в два раза вырастет! — с восторгом говорил Сережа. — Мне кажется, что я наш завод уже полностью отстроенным с самолета вижу. Такие корпуса — дух захватывает!

Ашир мечтательно устремил взгляд куда-то вдаль. Сережа, сонно зажмурился, развел перед собой руки и, будто фокусник, с таинственным видом продолжал:

— Гляжу с самолета и вижу: подъезжает к нашей проходной легковая машина. Смотрю, выходит из машины человек в красивом костюме, в шляпе и с чертежами в руках. Кто бы, ты думал? Инженер Ашир Давлетов. Не вру! Я от радости за тебя чуть из самолета не вывалился.

Ашир рассмеялся:

— Вот фантазер! А рядом с инженером не видел

конструктора Сергея Удальцова? Ведь они вместе привезли на завод чертежи электрических Хлопкоуборочных машин.

— Об этом я умалчиваю. Сережино лицо расплылось в веселой улыбке. — Конструктор Удальцов не любит хвастаться. — Он присел возле перевернутой вверх колесами вагонетки и тихо проговорил: Нет, правда, Ашир, бывает, закрою глаза, и новый Ашхабад передо мной, как в кино, огромный, красивый, в зелени садов. Завод наш самый лучший в городе. Вот и сейчас… вижу, все вижу…

Голос у Сережи стал глухим и вялым. Он закрыл глаза и уже не смог поднять веки. Расслабленная рука с крапинками веснушек на кисти упала с колена на землю.

«Пусть отдохнет, устал очень… Хороший он — Сережа». — Ашир поудобнее уложил ему руку и отошел.

Ом вернулся в литейную, опустился на ящик возле двери и, чувствуя во всем теле сладкую истому, тоже уронил на колени голову и не заметил, как задремал.

Проснулся Ашир от тишины. Огонь в печи погас, из форсунки валил дым. Ашир вскочил на ноги и, испуганно вращая глазами, растолкал спящего тут же на земле вагранщика.

— Вставай, быстро вставай!

Вагранщик стремительно бросился к форсунке и попытался снова разжечь огонь. Ничего не получилось — форсунка не работала.

Прибежал из палатки главный инженер, придерживая рукой повязку на голове.

— Что случилось?

— Да вот с подачей горючего что-то. Ни на шаг не отходил от печи, — смущенно объяснял вагранщик, засучивая рукава выше локтей.

— Не оправдываться, а исправлять надо! — сердито проговорил Орловский. — Дайте-ка инструмент.

Подошел Максим Зубенко. Он с хрустом в костях расправил плечи, осмотрел вентилятор, бак с нефтью, форсунку и горячо взялся помогать главному инженеру.

Пока возились с ремонтом, взошло солнце.

— Не одно — так другое! — негодовал Орловский. — Чорт знает что получается!

Однако, когда в цех пришли директор и Чарыев, Олег Михайлович заговорил спокойно и даже с оттенком гордости:

— Плавку дадим через несколько часов. Литейщики от усталости с ног падают, но из цеха не уходят…

Первая плавка

В тот день до Ашира дошла тревожная весть. В такой день, когда так хотелось прыгать и петь от радости, — ведь литейный цех выдавал после землетрясения первую плавку!

— …В бакинском госпитале умерла наша работница, — случайно уловил он из разговора Чарыева с директором.

«Светлана умерла!» — почему-то сразу же подумал Ашир. Он отозвал в сторону Чарыева и спросил:

— Вы про Светлану Терехову говорили?..

Чарыев ответил, стараясь не смотреть ему в глаза:

— Пока точно не известно, кто умер. Узнаю— скажу. Думаю, что не Светлана… Иди работай. Литье должно быть сегодня удачное.

«Неужели парторг нарочно скрывает от меня? — думал Ашир. — Не хочет расстраивать в такой день. Нет, он не станет обманывать! Может быть, не она…»

К началу литья пришел Николай Коноплев. По лицу Ашира он догадался, что с ним происходит что-то неладное, и взял его за руку.

— Что с тобой? Вид у тебя такой, будто ты заболел.

Надеясь у комсорга узнать правду, Ашир в свою очередь спросил:

— Кто умер в госпитале?

Но и Коноплев не сказал ничего определенного:

— Не знаю, но почему-то верю, что не она. По-моему, Светлана должна не сегодня-завтра приехать.

— А я и верю, и не верю, — признался Ашир.

Николай хотел итти, но последние слова Ашира его остановили. Он посмотрел ему в глаза и сказал тихо, только для него одного:

— Любишь?..

Ашир быстро взглянул на Николая и опустил голову.

— А ты знаешь, что такое любовь? — продолжал Николай.

Всего ожидал сейчас Ашир от Николая, но только не такого разговора. Ведь он о любви даже со Светланой ни разу еще не говорил. Что ответить? Он посмотрел по сторонам и тяжело вздохнул.

— Не знаешь? — еще тише спросил Николай.

— Меджнун умер от любви к Лейл и, — проговорил Ашир, не глядя на Николая.

— Любовь, от которой умирают, — не любовь. В такую любовь я не верю… По-моему, когда любишь, то становишься сильнее, как никогда веришь в жизнь, в счастье…

— А как же Меджиун?

— Какая у него была любовь? Отрава!

Как ни тяжело было Аширу, он засмеялся:

— И правда, как отрава!

— Если любишь, то верь в лучшее, и Светлана вернётся. — Николай запустил Аширу в волосы пятерню, взлохматил его, а потом слегка подтолкнул: — Иди работай, Меджнун! Все будет хорошо!

По цеху прошла волна горячего воздуха, хлынувшего из черного погреба сушильной печи.

«Надо держаться, весь коллектив завода смотрит сейчас на литейщиков…»

И Ашир крепился, в работе черпая силы.

В новом цехе было просторно и как-то непривычно. Пахло сырой глиной. От оконных рам, досок и балок несло терпким запахом смолы.

С главным инженером работали только те, без кого нельзя было обойтись при литье. Остальные рабочие заканчивали отделку модельной и устанавливали мостовой, кран. Но всех волновала первая плавка. Не только литейщики — приходили рабочие и из других цехов, чтобы узнать, как идет дело.

Шихту загружали по рецепту, составленному в ночь перед землетрясением.

— Приготовиться к литью! — Эти обычные слова, сказанные главным инженером, прозвучали громко и торжественно. Давно литейщики не слышали их.

Олег Михайлович был бледен, но держался спокойно. Пламя в печи металось и гудело, за стеклышком смотрового оконца лениво шевелился расплавленный металл. Ашир не спускал глаз с главного инженера.

Колючим холодком в сердце закралось сомнение: а вдруг литье опять не заладится и цилиндр не выдержит испытания? И, словно в ответ на эти мысли, до него донеслись слова Чарыева:

— Сегодня литье должно быть наславу.

«Отольем наславу, товарищ парторг!» — подтвердил про себя Ашир.

— Ковш! — не громко, но требовательно произнес Олег Михайлович. В его движениях, во всей его собранной фугуре чувствовались напряжение и упорство. — Начинаем.

Орловский не слышал своего голоса и только по лицам литейщиков, по их четким, уверенным действиям догадывался, что его понимают. Он взял в руки ломик и сам пробил лётку. Жидкий чугун выполз из отверстия, упал тяжелой каплей, потом побежал по желобку и через несколько минут заполнил ковш. Огненную массу стали разливать по формам. Первой залили форму цилиндра нефтяного двигателя.

От этой формы Орловский не отходил до тех пор, пока не остыл чугун. Наконец отлитую деталь освободили из опоки, потом очистили ее от накипи и песка и бережно установили на вагонетку. Люди расступились, давая ей дорогу, а когда она выкатилась из литейной, главный инженер двинулся следом — через двор, в механический цех.

И как тогда, до землетрясения, литейщики ждали своего мастера Захара Фомича, так ждали они сейчас Ашира, который отправился в механический вместе с главным инженером. Давно уже залили последние формы, а Ашира все не было.

— Беги узнай! — Максим Зубенко толкнул в бок притихшего Сергея.

— А что, если неудача?

— Не может того быть!

В эту минуту через открытые ворота все увидели медленно идущего по двору Ашира Давлетова. От усталости его точно ветром качало из стороны в сторону. Он вошел в цех и остановился возле товарищей.

— Литье признали… — Он передохнул, облизал сухие губы и закончил: — Признали хорошим!

— Победа, братцы! — Максим Зубенко сорвался, с места, схватил Ашира, подбросил его вверх, поймал здоровенными ручищами и опять подбросил, — За хорошую весть — спасибо! — кричал он.

Прошло несколько часов, и по заводу разнеслась другая весть, еще более радостная: цилиндр выдержал испытание, а это значило, что можно отливать и остальные детали нефтяного двигателя и приступать к сборке.

Во время перерыва в литейной собрались кузнецы, токари, рабочие со стройки. Были здесь и колхозники, приехавшие восстанавливать город. Литейщиков поздравляли всех вместе и каждого в отдельности с еще одной победой в мирном труде.

К Аширу подошел молодой колхозник в белом тельпеке и протянул ему обе руки:

— Якши, джигит! — сказал он по-туркменски. — Саг-бол! Спасибо!..

Рядом выросла высокая фигура Николая Коноплева. Кивком головы он откинул назад длинные волосы, пригладил их тыльной стороной ладони и сказал, глядя на Ашира, на его комсомольский значок:

— Ну, поздравляю с удачей.

Молодой колхозник в белом тельпеке встал между ними и Коноплеву тоже пожал руку.

И опять Аширу показалось, что Коноплев преувеличивает его заслуги. Ведь он трудится так же, как и сам Коноплев, как Максим, как Сережа, как все рабочие завода.

Кстати, а где же Сережа, почему его не видно? Ашир поискал его, глянул в сторону выхода и не поверил своим глазам. В дверях около Сережи и сияющей от радости Тони стояла Светлана. На ней было незнакомое темное платье, в руке она держала чемоданчик. Светлана тоже увидела Ашира. Её длинные ресницы дрогнули, прикрыв блеснувшие слезинки. Ока опустила чемоданчик на землю и что-то беззвучно прошептала побелевшими губами.

Ашир робко шагнул ей навстречу и смущенно произнёс:

— Приехала?

— Приехала… Здравствуй, Ашир! — слабым голосом ответила Светлана.

Грустно было видеть ее лицо без обычного румянца, без улыбки…

Светлана изменилась, но и она с трудом узнала Ашира. Его смуглое: лицо еще больше потемнело, на щеках и под глазами обозначились резкими тенями впадины. Однако, похудев, он казался возмужавшим, на верхней губе и подбородке темнел мягкий пушок, взгляд черных глаз стал острее и настойчивее.

— Светлана!

— Что?

Ашир рассеянно улыбнулся.

— Ничего. Я хотел Сереже сказать…

— Они с Тоней ушли, — ответила Светлана. — Что ты ему хотел сказать? — Улыбка все же поборола застывшую на её лице печаль, и глаза ее тоже засмеялись.

— Я хотел сказать… Сегодня счастливый день!

Они вышли с территории завода и свернули на знакомую улицу. За пыльными деревьями виднелись развалины, но тротуары были подметены, между кучами глины и битого кирпича, словно между сугробами, выделялись расчищенные тропки. В сырых лунках покачивались молодые, только что посаженные тонкие деревца.

Двухэтажный дом, построенный перед самым землетрясением, покривился, но уцелел. Рядом с ним уже поднимались стены нового дома, стянутые крепкими железобетонными поясами. На углу ворочал длинной шеей экскаватор.

На улице было тесно от сложенных кирпичей и штабелей досок. Где-то поблизости, тарахтела бетономешалка. Середина квартала была уже застроена сборными деревянными домами с верандами и палисадниками. Пахло тесом, свежей краской.

Прижавшись к Аширу худеньким, острым плечом, Светлана откинула назад голову и сказала тихо, так, будто она видела перед собой уже вставший из развалин, новый и еще более дорогой ей город:

— Ашир, я так соскучилась по Ашхабаду!..