Молодежь — наша будущность, наша надежда… Она должна донести наше знамя до победного конца. И.СТАЛИН
B добрый час!
Вот и знакомый переулочек, короткий, всего, в два квартала, обсаженный кряжистыми карагачами и живой изгородью держи-дерева, похожий на аллейку сада. Ашир перешел через дорогу и остановился возле белого одноэтажного здания. Тесовые ворота были настежь распахнуты, однако, прежде чем, зайти во двор, он несколько минут постоял в нерешительности, жмурясь от солнца, низко надвинув на глаза козырек фуражки. В самом деле, стоит ли итти к директору, ведь все уже решено и теперь никакое заявление, пожалуй, не поможет.
Со двора выкатился большой грузовик. В кузове рядами сидели девочки, все в белых блузках и одинаковых беретах со значками. По узелкам и чемоданчикам у них в руках Ашир догадался, что отправляются они за город на экскурсию — накануне об этой поездке было много разговоров.
Уезжали с песней. Согласный хор выводил:
Пройдут года, настанут дни такие,
Когда советский трудовой народ
Вот эти руки, руки молодые,
Руками золотыми назовет. Задорные голоса заглушили шум — мотора, и, когда машина скрылась за углом, показалось, что девочки не уехали, что это песня унесла их с собой.
Долгим, задумчивым взглядом проводил Ашир машину. Давно ли вот так же и он ездил на экскурсий и пел с товарищами эту песню!
«Пройдут года, настанут дни такие… настанут дни такие», — повторил он про себя знакомые словаа, которые, будто отстав от улетевшей песни, все еще звучали в притихшем переулке. Для него уже настали «дни такие» — в кармане лежало направление на завод.
«Нет, все-таки посоветоваться надо!»
Непривычной тишиной встретил его знакомый двор с посыпанными песком дорожками и волейбольной сеткой, с треугольными туями, развесившими обои зеленые кружева вдоль забора и перед окнами. Здесь все словно уснуло, утомленное зноем ашхабадского лета. В дальнем углу двора на раскаленном песке блестела лужица. Когда Ашир подошел поближе, она пропала — это обманчиво дрожал и переливался нагретый воздух.
Во дворе он никого не встретил. Войдя в коридор, показавшийся таким длинным и сумрачным после яркого света улицы, Ашир направился было в канцелярию, но не удержался и заглянул в свой класс.
Парты были сдвинуты к одной стене, от натертых полов и блестевшей доски пахло воском и краской. Доска закрывала все окно, через щелочку в ней пробивался в комнату узкий лучик. Он притягивал к себе пылинки и шаловливо сучил из них тонкую веревочку.
Ашир сразу же отыскал свою парту — спинка у неё была тоньше, чем у других. А где же чернильное пятно? Его смыли, но след все-таки остался. Вот оно— похоже на наковальню с отбитым носом. Не раз краснел Ашир перед учителями из-за этого пятна и всегда старался закрыть его тетрадью или книгой.
Каким далеким казалось теперь все это! Он вздохнул, откинул крышку и сел за парту. Два года просидел на этом месте Ашир, и все было хорошо. А сейчас почему-то неудобно, парта стала вдруг низкой, коленки сразу уперлись в нижнюю доску, и пришлось вытянуть ноги.
Возле двери висел последний номер стенной газеты «За мастерство!». Там было написано и про него, Ашира Давлетова. Ом почти наизусть знал эту небольшую заметку и все-таки еще раз с удовольствием прочел ее от начала до конца. Отличником, правда, его не называли, но хвалили за прилежание. Писал мастер Иван Сергеевич, и это было для Ашира дороже всего.
Вспомнив о мастере, он подумал с минуту, затянул потуже ремень, расправил гимнастерку и решительно направился в слесарную мастерскую, остановившись лишь на ступеньках крыльца, чтобы смахнуть с ботинок пыль.
Но не сразу удалось найти Ивана Сергеевича — в мастерской никого не оказалось. Ашир прошелся между столами из толстых досок, на которых были укреплены тиски и заградительные сетки. Словно отдыхая, в углу стоял притихший электромотор, на стене возле откинутой рогатки рубильника висела вырезанная из жести рука — вытянутый револьверным стволом палец угрожающе предупреждал: «Осторожно. Электрический ток!» Когда-то этот палец казался ему страшнее и рубильника, и электромотора.
Ашир по привычке засучил рукава и подошел к своему столу. Тиски уже после него густо, смазали маслом и до отказа отвернули винт.
«Кто-то другой теперь будет работать на этом месте, — подумал Ашир. — Со столом-то не жалко расставаться, а вот тиски хорошо бы взять с собой на завод, удобные…»
— Кто тут хозяйничает? — услышал Ашир глуховатый голос и от неожиданности вздрогнул.
На пороге инструментальной стоял худощавый, остриженный под машинку человек в синем халате, накинутом на безрукавку. Припадая на одну ногу, он подошел к Аширу.
— Здравствуйте, Иван Сергеевич! — Ашир вытянулся и по привычке одернул сзади гимнастерку.
— Здравствуй, Ашир, здравствуй! — Мастер так крепко стиснул Аширу руку, что у того слиплись пальцы. Иван Сергеевич улыбнулся, помолчал и добавил — Проведать пришел?
— Спросить пришел, — тихо ответил Ашир. Он говорил и писал по-русски почти без ошибок, но очень смущался, если его переспрашивали. Все ему казалось, что его плохо понимают. Сейчас, убедившись, что начал он правильно, Ашир стал смелее:
— Заявление написал, как быть, не энаю. К вам пришел.
— И хорошо сделал. Давай поговорим.
Лицо у Ивана Сергеевича стало серьезным, кустики бровей, разделенные извилистой дорожкой морщинок, сошлись над переносицей и нависли над серыми внимательными глазами. Он усадил Ашира на низенькую скамеечку, двумя пальцами достал из кармана папиросу и закурил.
— Направление уже дали? — спросил Иван Сергеевич, выпустив дым в сторону.
— Получил.
— На механический?
— Да.
По возбужденному лицу Ашира было видно, что он хочет еще что-то добавить. Пока собеседник молчал, подбирая слова, Иван Сергеевич курил и смотрел во двор. Дым от его папиросы голубыми колечками висел в воздухе. В мастерской хоть и не пекло солнце, но было так же душно и жарко, как и на улице. Ашир снял фуражку и аккуратно положил ее на колени, козырьком от себя.
— Меня одного назначили на механический. Остальных ребят на другие заводы. — Ашир говорил медленно, обдумывая каждое слово. — Мы всегда были вместе. Как я один туда пойду? Там все незнакомые. Лучше меня в МТС или обратно в колхоз послать. Там меня ждут. Председатель колхоза говорил: «Выучишься — приезжай».
Он хотел было достать заявление и уже дотронулся до пуговицы на кармане, но тут встретился взглядом с Иваном Сергеевичем и быстро отдернул руку, 'будто пуговица обожгла ему пальцы. Ашир понял, что мастер сочтет его трусом.
Нет, он не трус! Когда он сам отправился в Ашхабад через Кара-Кумы — и то не боялся. От своего селения, затерянного в песках возле древнего русла Аму-Дарьи — Узбоя, он сотни километров проехал на верблюдах и на машине, чтобы учиться в городе.
Иван Сергеевич пододвинулся к Аширу, положил ему на плечо руку и заговорил тихо, словно беседуя с самим собой:
— Завод хороший, до войны я тоже на нем работал. Если бы не эта култышка… — Он поморщился и удобнее устроил свою негнущуюся в колене ногу. — И люди там замечательные. Зашел я недавно туда — не узнал, товарищей своих не узнал. Прямо инженерами стали, с чертежами возятся. Завод-то готовится выпускать мощные нефтяные двигатели, а ведь совсем недавно только трактора ремонтировал да бороны ковал. — Мастер помолчал и снял руку с плеча Ашира. — Позавидовал я и порадовался: не мне, так моим ученикам доведется машины с ашхабадской маркой строить. А ты вон что говоришь! Обидно мне твои слова слышать.
— Наверно, я неправильно думаю, Иван Сергеевич, ответил Ашир, не замечая, что мнет в руках фуражку. — Пришел посоветоваться.
Мастер часто затягивался и от дыма щурил левый глаз. Потом папироска у него потухла, но глаз попрежнему остался слегка прикрытым. Может, так он лучше видел, что происходило в душе его ученика?
Иван Сергеевич вспомнил, как он сам в первый раз. шел на завод и вот так же сомневался в своих силах. Наверняка и другие его питомцы, окончившие в этом году училище, переживали сейчас то же самое. Но этот парень из далекого туркменского селения, всего два года назад впервые увидевший город, кажется, волновался больше всех.
Иван Сергеевич долго молчал, прежде чем опять заговорить. А Ашир сидел и с грустью посматривал на свои тиски.
— Совет мой тебе, Ашир, будет такой, — сказал, наконец, мастер. — Иди на механический. Учился ты старательно, знания у тебя есть. Только вот о чем не забудь: до сих пор ты усваивал то, что тебе говорили, и делал так, как тебе показывали. Верно? Теперь этого мало. В работе сам старайся отыскать новое, живинку в каждом деле ищи. А товарищи и на заводе найдутся, будешь прилежно работать — и друзья будут хорошие. — Иван Сергеевич посмотрел своему ученику в глаза и сказал то, что он, судя по всему, считал главным в этом разговоре: — Держись ближе к людям, коллектив уважай. Коллектив тебе во всем поможет.
Черные глаза Ашира блестели, руки его будто старались разгладить фуражку, но еще больше ее комкали. В конце концов он не усидел и встал со скамейки.
— Значит, заявление не надо подавать, правильно?
— По-моему, не надо.
— И по-моему, тоже! А председателю колхоза я письмо напишу, пусть пока не ждет. Еще подучусь в городе и приеду. И друзьям своим в колхоз напишу, чтобы ехали в наше ремесленное учиться. Правильно?
Опершись о скамейку обеими руками, Иван Сергеевич тоже встал. Он вытер пот со лба и шеи и — покосился на Ашира.
— Твердо решил итти на завод? — спросил он, и лицо его опять стало добрым, улыбающимся, морщинки со всех сторон сбежались к уголкам глаз.
— Твердо! — Ашир переступил с ноги на ногу и неожиданно тихо попросил — Иван Сергеевич, придете посмотреть, как я работаю?
— Обязательно приду. Ты тоже заходи, не забывай. Тебе вот жалко расставаться с училищем, а мне, думаешь, легко тебя отпускать, да? Эх, ты!.. — Иван Сергеевич взял Ашира за плечи и потряс. — Крепыш! А каким пришел, помнишь?
Ашир вскинул голову и широко расставил ноги — попробуй столкни.
— Не забыл…
Они вышли из мастерской и молча постояли на самом солнцепеке, не замечая, что рядом манит тенью развесистое дерево. А день был на редкость жаркий, ни ветерка, ни облачка на небе. Потом они пересекли двор и опять остановились возле ворот. Прощаясь, они крепко, по-мужски пожали друг другу руки.
— Ну, в добрый час, Ашир, желаю тебе удачи!
В горле у Ашира что-то царапнуло и остановилось, мешая дышать. Он откашлялся, чтобы ответить Ивану Сергеевичу, но не смог и быстро зашагал по тротуару, чувствуя на себе пристальный взгляд мастера.
На автобусной остановке никого не было кроме черномазого парнишки, одетого в мохнатую баранью шапку и длинный халат, подпоясанный белым волосяным пояском. Ашир и парнишка несколько минут смотрели друг на друга, Ашир — с гордостью и снисхождением, парнишка — не скрывая любопытства, восхищенный формой с блестящими пуговицами. Парнишка смотрел до тех пор, пока у «его от напряжения не заслезились глаза. Тогда он вытер лицо рукавом халата, передернул плечами, будто ему было неловко под взглядом Ашира, и почтительно поздоровался:
— Салам-алейкум!
— Салам! — важно ответил Ашир.
— Как твое здоровье? — продолжал свое церемонное приветствие парнишка с таким серьезным лицом, словно оно никогда в жизни не улыбалось.
— Спасибо, — с достоинством поблагодарил Ашир.
— Ты городской?
— Как видишь…
Парнишка в бараньей шапке, оказывается, приехал из дальнего района поступать в ремесленное училище и не знал, где оно находится. Они разговорились. Парнишка попросил померить фуражку со значком, а Ашир надел на себя его мохнатую шапку, — давно не носил он такую.
Из-за угла показался автобус. Заметив, что Ашир торопится, паренек отдал фуражку, надвинул на глаза свою папаху, вскинул на плечо тяжелый мешок и зашагал к высоким тесовым воротам. Уже отойдя на несколько шагов, он обернулся и снова снял с головы шапку.
— Меняю, давай фуражку? — крикнул он на всю улицу.
— Сохрани ее на память, а фуражку тебе дадут, — отозвался Ашир и помахал ему рукой.
Из окна автобуса Ашир в последний раз глянул в конец зеленого переулка. Он видел, как парнишка в цветистом халате несмело подошел к Ивану Сергеевичу, который, оказывается, все еще стоял у ворот.
…Пока Ашир разговаривал с мастером, все было понятно и просто — иди на завод и устраивайся. Но когда он остался один, опять появились сомнения, хотелось еще разок все обдумать и взвесить. Никак не мог привыкнуть Ашир к своему новому положению.
Он проехал одну остановку, вторую, хотел сойти возле общежития, но вспомнил, что в общежитии никого нет, — ребята еще вчера перебрались на новое место. Одиночество было ему в тягость, и он решил ехать дальше вместе с другими пассажирами, все равно куда, лишь бы не оставаться одному.
«На завод пойду завтра с утра, сегодня уже поздно», — подумал Ашир, удобнее усаживаясь на мягком сидении большого, как вагон, зеленого автобуса с дизельмотором.
Было далеко за полдень, а солнце стояло высоко, почти прямо над головой. Ашир облокотился было о железную раму окна, но она жгла руку даже через рубашку. Сквозняк, вызванный быстрым движением, не приносил свежести, а обдавал лицо сухим кипятком и стягивал кожу. Пересохшие губы трудно было разомкнуть, их будто склеило чем-то горьковатым и липким. Пуговицы на рубашке накалились.
Ашир хотел было расстегнуть ворот и снять фуражку, но прежде оглянулся по сторонам. Сзади сидел пограничник. Его, видимо, тоже донимала жара, однако гимнастерку он не расстегивал, очевидно из уважения к своей военной форме. Зеленая фуражка сидела на нем красиво и ладно.
Ашир незаметно послюнил два пальца и приложил их к пуговицам на вороте, словно к клавишам баяна. Пуговицы как будто немного остыли. Этим и обошелся, ворот он не стал расстегивать — ведь на нем тоже форма.
На третьей остановке он доплатил кондукторше за билет, чтобы ехать вкруговую.
«Кого-нибудь из ребят встречу», — с надеждой думал Ашир, гладя в окно.
Поездка по городу была не совсем уместной, но понемногу увлекла его. Автобус завернул за угол и выехал на улицу Свободы. Ашир от кого-то слышал, что эта прямая, как скалка, улица — самая длинная в мире.
«Наверно, и Ашхабад самый красивый город на свете», — думал он, глядя на высокие деревья, мелькающие за ними белые дома и арыки с говорливой водой.
Какие только деревья не росли на этой улице! Здесь был и тутовник, усыпанный сочными ягодами, и колючие, как дикобразы, глядичии, и маклюра с желтыми шарами на ветвях. По изгородям вился виноград, в садах от созревающих плодов гнулись ветви абрикоса. Встречался и неприхотливый гость пустыни саксаул, изогнутый и перекрученный, с узкими сухими листочками, не дающими тени. Краски были яркие, как на туркменском ковре.
Горы Копет-Дага, лиловые в мареве жаркого дня, с вершинами, похожими на верблюжьи горбы, медленно двигались за автобусом, а иногда будто даже забегали вперед. Отбившимся от стада барашком остановилось над хребтом кудрявое облачко, горы манили к себе загадочным безмолвием, и казалось, что они совсем рядом, за крайними домами и деревьями. У себя на родине, возле Узбоя, Ашир не видел таких гор. Кочующие песчаные холмы с зализанными ветром верхушками не шли с ними ни в какое сравнение.
По улицам взад и вперед сновали машины. На грузовиках везли снопы зеленого клевера, ящики с алычой и урюком. Их то и дело обгоняли юркие мотоциклы. Встречались и голенастые верблюды с высоко поднятыми головами. Они держались ближе к тротуару и шарахались в сторону от разноголосых сигналов. Только ишаки невозмутимо семенили своими короткими волосатыми ножками, оставляя мережки следов на мягком от жары асфальте. Не обращая внимания на светофоры и милицейские свистки, они шли с опущенными головами, а когда подходил положенный час, становились поперек дороги и, захлебываясь, надрывно орали, словно пришел конец света.
Пешеходы были одеты в белые костюмы, женщины прикрывались от солнца зонтами, а старикам-туркменам зонты с успехом заменяли мохнатые папахи-тельлеки.
Чем дальше ехал Ашир, тем теснее становилось в автобусе. Теперь уже были заняты все места, люди стояли в проходе. Духота нагоняла дремоту. Запах духов, смешанный с перегаром бензина, дурманил голову.
Рядом с Аширом остановилась, держась рукой за перекладину, тихая старушка в красном платье, с украшениями на груди. Вспомнив свою мать, такую же маленькую и тихую, Ашир уступил старушке место и продвинулся к выходу. На остановке створки двери с резиновыми надутыми губами по краям разошлись, и он вышел из автобуса.
Зря брал билет до вокзала, все равно не проехал бы дальше этой остановки…
Никого из своих ребят Ашир так и не встретил. Впрочем, это и лучше — было бы стыдно перед «ими за свое безделье. А через две улицы отсюда — завод.
Пока он стоял на тротуаре, ботинки у него прилипли к размякшему на солнце асфальту, дерни посильнее — каблуки оторвешь.
Ашир подумал, подумал и зашагал туда, где дымила высокая труба с железным колпаком наверху, откуда доносились звуки, похожие на шум идущего по мосту поезда. Он шел не один, в том же направлении спешили рабочие группами и в одиночку.
«Вторая смена», — догадался Ашир.
Он остановился против ворот завода, на другой стороне улицы, как раз в тот момент, когда загудел гудок, сначала тихо и глухо, затем пронзительно, до боли в ушах.
Из проходной хлынули люди, растекаясь потоками в обе стороны. Они шли менее торопливо, чем те, с которыми Ашир несколько минут назад дошел до заводских ворот.
Интересно, с кем из них ему придется вместе работать? Вот он, завод, его, Ашира, завод! За кирпичной оградой кроме трубы, какой-то высокой железной башни с лесенкой и крыш ничего не было видно. А как хотелось посмотреть, что там, за этим забором!
Проходная опустела. Ашир снова побрел к автобусной остановке. За углом была столовая. Он остановился возле окна, втянул в себя жирный запах чего-то жареного и только сейчас вспомнил, что ничего еще не ел сегодня. Не вынимая из кармана денег, он наощупь пересчитал их несколько раз и нерешительно подошел к двери, завешенной от мух марлей.
В большом зале не было ни одного свободного места. В углу нашелся незанятый стул, но на «ем лежал чей- то сверток. Ашир — потоптался между столами и уже хотел было уйти.
— Эй, ремесленник, садись! — донесся до него из угла громкий голос. Ашир сначала не понял, к кому относится это приглашение. Он неуверенно оглянулся. Вихрастый парень в майке махнул ему рукой: — Садись!
Сверток убрали, Ашир снял фуражку и сел на краешек стула.
— Садись смелей, держись бодрей — не в гостях! — заметил тот же вихрастый, обратив к нему приветливую физиономию, усеянную веснушками.
Сидевший за столом напротив Ашира худощавый парень недовольно пробурчал:
— Сейчас ведь Максим придет…
— Придет, и ему стул найдем, не беда!
— Сразу не найдешь.
— Не беда.
— Тебе все не беда, заладил тоже!
Ашир взялся за фуражку и хотел встать.
— Сиди, ремесленник, — остановил его веснушчатый. — Всем места хватит.
Третий из сидящих за столом, пожилой человек с портфелем на коленях, в разговор не вступал, — очевидно был не из этой компании. Он молча доел свою яичницу, вытер губы клетчатым платком, расплатился и ушел. Сверток переложили на его стул, но Максим все не приходил, и стул пустовал до конца обеда.
На столе лежала бумажка, густо исписанная под копирку. Другие зачем-то долго смотрели в такую бумажку, а Ашир, даже не взглянув па нее, заказал плов, побольше хлеба и два чайника зеленого чая. С пловом он разделался быстро, но чай пил не спеша. Как водится, сначала налил его из чайника в пиалу, из пиалы перелил обратно в чайник, потом дал настояться. Когда он снова наполнил пиалу, чай был душистый, прозрачно-зеленый, как лист винограда, пронизанный солнечным лучом. Пиалу он наливал не полную, чтобы чай быстрее остывал.
Парень в майке поглядывал то на чайник, то на Ашира:
— Неужто все выпьешь? — спросил он, отодвигая глубокую тарелку и принимаясь за котлету, обложенную гречневой кашей.
Ашир только улыбнулся в ответ — мол, как бы не пришлось заказывать еще два чайника! Сидевший напротив худощавый парень прищурился, отложил в сторону вилку и, видимо чтобы уколоть любителя чая, с напускной небрежностью проговорил:
— Сергей, сейчас пивка бы!..
Он выложил на середину стола деньги и прикрыл их солонкой. Ашир посмотрел на него с таким выражением, будто говорил: «Пей, если хочешь, пиво, а я буду пить зеленый чай!»
— Что это ты надумал? — серьезно ответил товарищу Сергей. — Мне пива не хочется, и так ремень придется отпускать. — Он пододвинулся к Аширу и спросил: — В ремесленном учишься?
— Учился, уже окончил.
— Токарь?
— Слесарь.
— Какой разряд отхватил?
— Четвертый присвоили.
— Видать, специалист. — Сергей с уважением пододвинул Аширу второй чайник. — Куда же тебя назначили на работу?
Ашир и сам не заметил, как разговорился.
— Назначили на механический… Но я там еще не был. — Последние слова он произнес тихо, про себя.
— К нам, значит? — Сергей откинулся на спинку стула и, склонив голову набок, пристально посмотрел на Ашира, словно оценивая, на что он способен.
— Вы с механического? — Глаза у Ашира поблескивали, словно угольки. Смуглое его лицо с чуть выдающимися скулами выражало и любопытство, и недоверие.
— Куришь? — продолжал допытываться разговорчивый собеседник. Он навалился грудью на стол и выставил перед собой локти. — Или мать не разрешает?
Аширу показалось, что этот вихрастый считает его ребенком и намерен над ним посмеяться. Действительно, на лице у парня, заляпанном до ушей крупными веснушками, напоминавшими сазанью чешую, появилась лукавая усмешка.
— Кури, если хочешь, — ответил Ашир, нахмурив изогнутые брови, хотя обижаться не было причины.
— Понятно! Значит, пальцы не от табака у тебя потемнели. Мастеровой!
— Кое-что умею…
Взглянув на свои руки, уже знакомые с железом и машинным маслом, Ашир убрал их со стола и больше не проронил ни слова. Не за чайником кок-чая хотелось ему встретиться с заводскими ребятами, а в цехе, — чтобы взять инструмент и показать, что он умеет делать.
— Почему же это Максима нет? — беспокоился худощавый, не вспоминая больше о пиве. — Должно быть, сразу в клуб пошел. Пойдем, Сергей?
Они заторопились, чуть сверток свой не забыли,
— Приходи на завод, увидимся, — обернувшись, проговорил Сергей.
Ашир ничего не ответил ему, а про себя подумал: «Приду, обязательно приду!» Держа руки под столом, он отсчитал деньги, расплатился, тщательно проверил сдачу и, не допив чай, вышел на улицу.
Хотя ничего особенного не произошло, но встреча с заводскими ребятами почему-то сразу отодвинула назад и разговор с мастером, и заявление, в котором он сегодня утром старательно выводил каждую букву и которое целый день проносил в кармане.
«Зря пропал день», — думал Ашир, доставая из кармана вчетверо сложенный листок. Не развернув, он изорвал его, оглянулся по сторонам и бросил в арык. Течение подхватило и унесло мелкие клочки бумаги под оголенные водой корневища старого карагача.
Солнце уже укладывало за горами свои раскаленные копья. Дневной зной понемногу спадал, всюду поливали из арыков улицы. Набегавший с гор ветерок гасил палящее дыхание пустыни, охлаждал нагретые стены домов, шевелил на деревьях листья и разносил по городу острый запах джиды.