По ночам работали при свете прожекторов. Литейную уже покрыли крышей, навесили двери, застеклили окна. Перекопанный пол засыпали песком и глиной.
Главный инженер, вагранщик и Ашир возились возле печи, Под вечер опробовали форсунки, и печь стала на просушку. Литейный цех снова вступал в строй.
Посмотрев на часы, Орловский спросил бригадира:
— Как формы?
— Для литья все готово, Олег Михайлович! — отрапортовал бригадир.
Они прошли в формовочную. Главный — инженер осмотрел первую форму, попробовал пальцем утрамбованный и приглаженный песок, проверил литник.
— Литник и газоотводы делали по новым расчетам? — спросил он Ашира.
— Да.
— Отлично!
Такую же оценку получили и остальные формы.
«Эх, посмотрел бы на нашу работу Захар Фомич! — с грустью подумал Ашир. — Вот порадовался бы старик!..»
Всю ночь литейщики провели на ногах. Если кому и удалось вздремнуть с часок, то здесь же, в цехе, около печи, или на стружках в недостроенной модельной.
Возле завалочного окна уже лежала шихта. Формы и инструменты были готовы, в печи с ревом бушевал огонь. Вся аппаратура для подачи горючего и воздуха была заново отремонтирована и действовала безотказно.
На рассвете Сережа подошел к Аширу.
— Не спишь? — спросил он осипшим голосом.
— Сплю на ходу, — признался Ашир.
— Не беда, скоро солнце взойдет, полегче будет!
— Легче будет не от солнца, а от того, что скоро литье начнем. Понимаешь, Сережа, и трудно, и радостно!.. Цех отстроили, значит и весь город отстроим!
— Конечно! — воскликнул Сережа. — Еще какой город будет! Видал, как дома теперь строят? На цементе, прочные, не то что до землетрясения. С железобетонными поясами. Прочность — это главное!
Ашир задумался.
— И красота тоже! — добавил он.
— Главное прочность, а красота…
— Скажешь, не нужна?
— Нужна-то нужна, — ответил Сережа, — только главное все-таки прочность во всем!
— Красота тоже главное!
Сережа ехидно хихикнул:
— Что ты понимаешь в красоте! Ну вот скажи, что, по-твоему, красивее — тюльпан или роза?
— Я знаю, когда на Земле не останется пустынь, это и будет настоящая красота! — пылко проговорил Ашир. Он встал и отшвырнул ногой обломок кирпича. — В старом Ашхабаде было много дувалов, они портили город. Теперь дувалов не будет. Это красота! И крыши домов не надо плоские делать.
— Вот это ты правильно говоришь!
— Поэтому и не спорь.
— Ладно, довольно спорить, все в Ашхабаде будет и прочным и красивым!
Против этого Ашир не мог ничего возразить.
— И трамваи будут?
— От трамваев шума много, троллейбусы лучше. По всем главным улицам троллейбусы пройдут… Все хорошо, только вот республиканский стадион на окраину города переносят. Это, по-моему, зря. Далеко очень.
Ашир приблизил к Сереже возбужденное лицо.
— А наш завод?
— Завод почти в два раза вырастет! — с восторгом говорил Сережа. — Мне кажется, что я наш завод уже полностью отстроенным с самолета вижу. Такие корпуса — дух захватывает!
Ашир мечтательно устремил взгляд куда-то вдаль. Сережа, сонно зажмурился, развел перед собой руки и, будто фокусник, с таинственным видом продолжал:
— Гляжу с самолета и вижу: подъезжает к нашей проходной легковая машина. Смотрю, выходит из машины человек в красивом костюме, в шляпе и с чертежами в руках. Кто бы, ты думал? Инженер Ашир Давлетов. Не вру! Я от радости за тебя чуть из самолета не вывалился.
Ашир рассмеялся:
— Вот фантазер! А рядом с инженером не видел
конструктора Сергея Удальцова? Ведь они вместе привезли на завод чертежи электрических Хлопкоуборочных машин.
— Об этом я умалчиваю. Сережино лицо расплылось в веселой улыбке. — Конструктор Удальцов не любит хвастаться. — Он присел возле перевернутой вверх колесами вагонетки и тихо проговорил: Нет, правда, Ашир, бывает, закрою глаза, и новый Ашхабад передо мной, как в кино, огромный, красивый, в зелени садов. Завод наш самый лучший в городе. Вот и сейчас… вижу, все вижу…
Голос у Сережи стал глухим и вялым. Он закрыл глаза и уже не смог поднять веки. Расслабленная рука с крапинками веснушек на кисти упала с колена на землю.
«Пусть отдохнет, устал очень… Хороший он — Сережа». — Ашир поудобнее уложил ему руку и отошел.
Ом вернулся в литейную, опустился на ящик возле двери и, чувствуя во всем теле сладкую истому, тоже уронил на колени голову и не заметил, как задремал.
Проснулся Ашир от тишины. Огонь в печи погас, из форсунки валил дым. Ашир вскочил на ноги и, испуганно вращая глазами, растолкал спящего тут же на земле вагранщика.
— Вставай, быстро вставай!
Вагранщик стремительно бросился к форсунке и попытался снова разжечь огонь. Ничего не получилось — форсунка не работала.
Прибежал из палатки главный инженер, придерживая рукой повязку на голове.
— Что случилось?
— Да вот с подачей горючего что-то. Ни на шаг не отходил от печи, — смущенно объяснял вагранщик, засучивая рукава выше локтей.
— Не оправдываться, а исправлять надо! — сердито проговорил Орловский. — Дайте-ка инструмент.
Подошел Максим Зубенко. Он с хрустом в костях расправил плечи, осмотрел вентилятор, бак с нефтью, форсунку и горячо взялся помогать главному инженеру.
Пока возились с ремонтом, взошло солнце.
— Не одно — так другое! — негодовал Орловский. — Чорт знает что получается!
Однако, когда в цех пришли директор и Чарыев, Олег Михайлович заговорил спокойно и даже с оттенком гордости:
— Плавку дадим через несколько часов. Литейщики от усталости с ног падают, но из цеха не уходят…