Перевод с испанского Н. Л. Трауберг

Под редакцией З. И. Плавскина

Комедия в трех действиях

Действующие лица:

Сеньора Эухения, бабушка

Сеньор Бальбоа, дедушка

Марта- Изабелла

Маурисьо

Одна актриса:

Элена, секретарша

Хеновева

Голос в селекторе

Один актер.

Другой актер

Пастор (Норвежец)

Фокусник

Нищий

Охотник

Первое действие — приемная в конторе Благотворительного общества

Второе действие — холл в доме Бальбоа

Действие первое

На первый взгляд — обыкновенная большая контора, неопрятная, как тысячи современных капиталистических контор. Сейфы, картотеки, телефоны, диктофон и тому подобные приспособления. Справа (от актеров) вход из приемной; слева на первом плане дверь в кабинет директора; на втором плане еще одна дверь. В глубине, справа, книжная полка; слева тяжелые занавеси (позднее, когда занавеси раздвинутся, мы увидим, что за ними гардеробная, заваленная экзотическими костюмами; столик с зеркалом, освещенный сбоку, как в актерской уборной) . Канцелярская обстановка нарушается разбросанными там и сям фантастическими предметами: рыбачьими сетями, масками, манекенами с плащами на «плечах», цветными географическими картами несуществующих стран — причудливой смесью, характерной для аукционов и антикварных лавок. На видном месте портрет седобородого старца с длинными белыми, волосами и доброй улыбкой. Лицо не то артиста, не то апостола. Это доктор Ариэль. Когда поднимается занавес, Элена нервно ищет что-то в картотеке и не может найти. Смотрит на записку и снова перерывает карточки, все более нервничая. Шумят динамики селекторной связи, слышен голос секретарши доктора Ариэля.

Голос. Все еще не нашли?

Элена. В первый раз со мной такое. Я ведь точно помню, что сама ее ставила. У нас в картотеке такой порядок, я могу с закрытыми глазами отыскать любую карточку. Не пойму, куда она запропастилась.

Голос. Может быть, в записке ошибка?

Элена. Нет, невозможно. Писал сам шеф. (Смотрит в записку) 4-В-43. Тут не может быть ошибки.

Голос. Пока что я заметила две ошибки.

Элена. Две?

Голос. Две. Во-первых, никогда не говорите «шеф». Это вызывает нежелательные ассоциации. Говорите просто «директор». Второе: вы ищете девушку семнадцати лет среди голубых карточек. Несовершеннолетние — на белых карточках.

Элена. Господи, что это со мной сегодня!

Голос. Будьте внимательнее. Когда речь идет о малолетних, закон неумолим.

Элена. Вечно я забываю про цвет.

Голос. Запомните, в этом доме любая мелочь может привести к катастрофе. Жизни многих людей зависят от нас. Работа наша чрезвычайно ответственна. Быть может, человечество когда-нибудь будет благодарно нам, быть может, мы сегодня очутимся в тюрьме. Не забывайте об этом.

Элена. Простите меня… Я обещаю, это не повторится.

Голос. Надеюсь. А теперь — посмотрим, действительно ли вы так безошибочно находите карточки. Станьте перед ящиком, закройте глаза и найдите № 4-В-43.

Элена. Эта?

Голос. Очень хорошо. Поздравляю. «Эрнестина Пинеда. Отец неизвестен. Мать слишком известна. Побег из дома. Опасно. Срочно смотри образец А-4.»

Элена (ищет в папках, повторяя про себя). А-4, А-4, А-4, А-4. (Находит) Вот. По-видимому, случай серьезный… Разрешите спросить… Я знаю, что нельзя, но я ведь тоже… и так хотела бы узнать…

Голос. Приучайтесь подчиняться без вопросов. Так будет лучше для всех. И еще: если придет девушка с грустными глазами, в берете на французский манер, и покажет голубую карточку — впустите ее немедленно.

Элена. Это та, что с красными розами?

Голос. Откуда вы знаете?

Элена. Я не нарочно. Я случайно услыхала, когда шеф…

Голос. Директор.

Элена. Простите.

Голос. Приступайте! Конец связи. (Селектор замолкает)

Элена садится к столу и разбирает бумаги. Входит протестантский пастор. Все в нем слишком закончено, чтобы быть настоящим. Он далеко не в евангельском настроении.

Пастор. Ну, это уже слишком. Я протестую, наконец! Со всей почтительностью, но — протестую!

Элена (не отрываясь от работы). Опять?

Пастор. Меня пригласили сюда как знатока языков. Девять живых, четыре мертвых. Сорок лет изучения! Пять званий! И к чему? Мне поручают черную работу!

Элена. Вот как? Вопросы совести, религиозные сомнения пожилой шотландки — это, по-вашему, черная работа?

Пастор. Так ведь опять старая дева! Четвертая — меньше, чем за неделю! А что может быть отвратительнее для старого холостяка, чем старая дева?

Элена. Очень любезно.

Пастор. Я не о вас. Вы не женщина.

Элена. Благодарю.

Пастор. Я хотел сказать — вы товарищ, коллега. Потому-то я и говорю с вами так откровенно. И повторяю вам: протестую, протестую, протестую.

Срывает одну из бакенбард. Элена встает.

Элена. Успокойтесь, ваше преподобие.

Пастор (нервно оглядывается и понижает голос). Почему вы говорите «ваше преподобие»? Разве мы не одни?

Элена. Одни, одни. Успокойтесь.

Пастор. О, Господи! (Срывает вторую бакенбарду)

Элена. И переоденьтесь немедленно. Сегодня вам предстоит выполнить еще одно важное поручение. (Протягивает ему бумагу)

Пастор (безнадежно). Как же, знаю. Прибывает норвежское судно. Надо пойти в порт?

Элена. Никто, кроме вас, не знает языка. Подумайте, как обрадуются эти парни, когда услышат так далеко от дома старинную песню своей страны!

Пастор. Нет, вы меня не убедите, что для такой работы нужны пять ученых званий!

Элена (меняет дружеский тон на официальный). Здесь не выбирают. Или подчиняйтесь слепо, или уходите совсем… Удалось вам успокоить совесть той дамы?

Пастор. Какой дамы?

Элена. Мисс Макферсон. Старой девы.

Пастор. О, да! Думаю, что да. Это ведь самый обычный случай. Почему бы мне не справиться?

Элена. Я опасалась трудностей религиозного характера. Ведь вы католик, а она — протестантка…

Пастор. Для лингвиста тут нет трудности. Протестантизм — диалект католицизма.

Элена. А если все в порядке, откуда же такая меланхолия?

Пастор. По-вашему, этого мало? Мне дают работу для новичка! Почему я не участвовал в деле морского клуба? А? Почему меня не послали на дипломатический прием? Там были люди со всего света. Я бы очень пригодился!

Элена. В тот вечер нас интересовали не залы, а кухни. Если бы дали не то снотворное, могли бы произойти ужасные вещи. Чем вы еще недовольны?

Пастор. Именем. Ну, хорошо, я согласен при исполнении служебных обязанностей называться Ф-48… Но тут, среди друзей…

Элена. Лучше, чтоб никто не знал имен. Это опасно.

Пастор (оскорблен). Вы считаете меня предателем?

Элена. Нисколько. Но предположите, что кто-нибудь из нас по несчастью попадет в руки полиции. Все дело откроется.

Пастор (поднимается, покорившись). Ни слова больше. В котором часу прибывает это проклятое судно?

Элена. Почему же проклятое?

Пастор. Я хотел сказать, это очаровательное судно.

Элена. Почему же очаровательное? К чему этот тон? Улыбнитесь. Хорошая улыбка — для нас уже полдела.

Пастор. Хорошо. (Старается улыбнуться). В котором часу должны зарыдать норвежские парни, услышав старинные песни своей родины?

Элена. Так, хорошо. (Смотрит на часы) В одиннадцать. Через сорок минут. Приступайте!

Пастор. В конце концов… ради дела…

Покорно кладет на стол очки и Библию. Скрывается в костюмерной.

Появляется фокусник — в старинном плаще или в старомодном сюртуке. В руке — воздушные шарики.

Фокусник. Приветствую вас.

Элена. Здравствуйте.

Фокусник (вешает шарики, кладет на стол цилиндр). Скажите мне, сеньора, шарики действительно необходимы?

Элена. Что это, снова протест?

Фокусник. Я просто спрашиваю. У всякого есть профессиональное чутье. По правде говоря, эти шарики мне кажутся слишком дешевым приемом для такого солидного учреждения, да и для меня.

Элена. Ах, и вы тоже? Я замечаю, что сюда проник дух неповиновения. Так вот, сеньоры: нет, нет и нет. Без полного подчинения и дисциплины наша борьба невозможна. Подумайте об этом!

Фокусник. Но я только спросил.

Элена (властно). Никаких вопросов! Кто не хочет отдаться делу целиком — может уйти. Мы потребуем от него только одного — того же, что и при поступлении: абсолютного молчания. Хотите сказать еще что-нибудь?

Фокусник. Нет. Но скажу вам прямо: для меня все эти идеализмы… (Ударяет палкой по полу, она складывается, прячет ее в карман)

Элена. Много работы?

Фокусник. Все чепуха… Точно на утреннем представлении. Старички, детки, служанки какие-то… (Шарит в карманах, вынимает флейту, проигрывает музыкальную фразу и сует флейту в другой карман) Я рожден для цирковой жизни: Гамбург, Марсель, Барселона… (Играет носовыми платками, они меняют цвет) Старый брезентовый навес, дороги… Сорок стран обошел я пешком… А теперь… Не хотите ли? (Вынимает из кармана банан, протягивает машинистке)

Элена. Нет, благодарю.

Фокусник чистит банан, ест его с философским спокойствием.

Фокусник. Я знаю, на нас лежит огромная ответственность перед обществом. Но эти кошмарные названия, как у сыщиков! По какому праву такого человека, как я, называют ИКС-31?

Элена. Вас гнетет метафизическая тоска, будто вас похоронили под этим знаком?

Фокусник. Я вам скажу прямо: для меня эта метафизическая тоска… (Ест банан) Но меня зовут Хуан. Ничего особенного, правда? Но это человеческое имя, сеньор, это имя человека! Тысячи Хуанов писали книги и сажали деревья. Тысячи женщин говорили: «Я люблю тебя, Хуан». А кто, где, когда и при каких обстоятельствах хоть раз полюбил ИКС-31? Хуан… в этом вечность, в этом народ. Это как железо, или как дерево, или как хлеб… А ИКС-31?.. Это черт знает что!

Элена. Мне нравится. Удобно и коротко.

Фокусник (вытирает губы красным платком, бросает его, платок сам возвращается в карман). Нет, не говорите мне, что только я испытываю эту тоску! Неужели вы могли бы навсегда остаться ИКС-31?

Элена. Да, это не совсем приятно. Когда меня в первый раз назвали К-25, я думала, вызывают подводную лодку. (Вынимает портсигар, берет сигарету)

Фокусник зажигает спичку о локоть.

Как мог сказать Уильям, что имя не значит ничего? (Декламирует)

Что есть Монтекки? Разве так зовут

Лицо и плечи, ноги, грудь и руки?

Неужто больше нет других имен?

Что значит имя? Роза пахнет розой,

Хоть розой назови ее, хоть нет.

Фокусник. Я не согласен.

Элена. С кем?

Фокусник. С Шекспиром. Я вам прямо скажу: для меня этот Шекспир — вот! (Зажимает пальцем одно ухо, из другого брызжет вода) Я могу прочитать наизусть все его пьесы. Когда-то я даже мечтал написать такие же!

Фокусник бросает на пол юлу.

Элена. И к чему пришли?

Фокусник (смотрит ей в лицо). Я никто, друг мой. Я — иллюзионист без иллюзий. Мы можем перейти на ты? (Поднимает юлу, она вертится у него на ладони)

Входит девушка с грустными глазами, в берете на французский манер.

Предвосхищая события, назовем ее Изабеллой.

Элена. Входите, сеньорита. Так мило, что вы пришли сюда. (К фокуснику) Не будете ли вы так любезны, оставить нас одних?

Фокусник отвешивает цирковой поклон, берет шарики и идет к левой двери.

Изабелла растерянно смотрит на него.

Садитесь, прошу вас.

Изабелла (стоит). Это вы меня пригласили?

Элена. Я никого не приглашаю. Только выполняю распоряжения. Но, я уверена, сеньор директор будет счастлив узнать, что вы здесь. Подождите минутку. (Идет к диктофону) Алло! Дирекция?

В трубке слышен голос.

Голос. Дирекция слушает.

Элена. У меня приятные новости.

Голос. Если хотите меня обрадовать, скажите, что девушка с грустными глазами уже здесь.

Элена. Да, она пришла.

Голос. Приветствуйте ее от имени дирекции и скажите, что как только синьор директор освободится, будет счастлив принять ее. Конец связи.

Элена. Слушаюсь. (К Изабелле) Вы слышали?

Изабелла. Право, не знаю, как вас благодарить… Но… не могла бы я узнать, кто меня пригласил?.. И зачем?

Элена. Сеньор директор объяснит вам. Не хотите ли присесть? Вы, кажется, нервничаете.

Изабелла. Да, очень. Я так растерялась… Такое неожиданное приглашение… и в такое время, когда я… когда как раз… (Глотает слезы и опускается в кресло)

Элена. Ну, ну, успокоитесь! Вы — среди друзей. А может быть, среди своих будущих коллег, кто знает? Не хотите ли подкрепиться?

Изабелла. Нет, нет, спасибо. (Виновато улыбается, вытирает слезы) Ну, вот все и прошло.

Фокусник (в дверях). Какой-то сеньор хочет видеть сеньора директора.

Элена. Пусть подождет.

Фокусник. У него рекомендательное письмо от доктора Ариэля.

Элена. От самого доктора? Проведите же его, немедленно! Прошу вас, сеньор!

Фокусник пропускает посетителя и уходит. Посетитель — сеньор Бальбоа, старик. Одет в высшей степени благопристойно. Держится с большим достоинством, но немного застенчиво. В руке у него голубая карточка.

Бальбоа. Сеньорита…

Элена. Рада вас видеть. Вы — друг доктора Ариэля?

Бальбоа. Да, я имею честь…

Элена. Сеньор доктор вам все объяснил, не правда ли?

Бальбоа. Нет. Только дал ваш адрес и сказал, что здесь мне все объяснят. Я надеюсь, что вы мне поможете.

Элена. Надеюсь, что поможем… Не знаю, вправе ли я представить вас друг другу. Может быть, вы хотите скрыть свои имена? Во всяком случае, считайте себя друзьями.

Бальбоа. Я счастлив…

Изабелла. Я также, сеньор.

Сеньор Бальбоа садится в кресло рядом с Изабеллой. Молчат.

Из левой кулисы выходит пастор в костюме норвежского моряка.

Пастор. Минуточку, дорогая, петь — достаточно, или надо еще играть на аккордеоне?

Элена (поражена его бестактностью). Нечего сказать, подходящее время вы выбрали для вопросов. Подождите за дверью!

Пастор. Прошу прощения. (Выходит)

Элена растерянно улыбается, не знает, как объяснить странное происшествие.

Элена. Это тоже наш друг… (Хочет убрать со стола цилиндр. Из-под цилиндра вылезает белый кролик. Элена спешит спрятать его) Простите… Эти служащие!.. (Убирает цилиндр)

Изабеллу и Бальбоа чрезвычайно поразили и норвежец, и кролик. Они растерянно переглядываются.

Потом тревожно осматривают комнату. Телефонный звонок, Элена берет трубку.

Да, я. Что? Да нет же! С похищенными детьми давно покончено. Дало отрицательный результат. У меня должны быть нужные данные. Курильщики опиума… Курильщики опиума… Курильщики… Сожалею, но как раз сейчас не могу. Нет, нет, пожалуйста, не просите. (Подчеркнуто) Говорю вам, сейчас невозможно. Я позвоню вам. Не стоит. (Вешает трубку) Сеньор, сеньорита. Работа не ждет. С вашего разрешения… (Выходит)

Изабелла и сеньор Бальбоа переглядываются с растущим замешательством. Он отирает лоб. Она нервно барабанит пальцами по столу. Напряженно улыбаются. Наконец Бальбоа говорит конфиденциальным тоном.

Бальбоа. Я хочу спросить вас, сеньорита, имеете ли вы хотя бы самое отдаленное представление о месте, где мы находимся?

Изабелла. Нет. А вы?

Бальбоа. И я — нет. Любопытно, не правда ли? Оба мы не знаем, где мы и, тем не менее, мы оба здесь.

Изабелла. Может быть, мы ошиблись адресом?

Бальбоа. Проверим. Какой у вас?

Изабелла (вынимает из сумки голубую карточку). Улица Аромос, двадцать четыре — сорок восемь.

Бальбоа (смотрит на свою карточку). Два, четыре, четыре, восемь. Да, так. Несомненно, в городе может быть только одна улица Аромос.

Изабелла. И, несомненно, на улице может быть только один дом два, четыре, четыре, восемь.

Бальбоа. Тогда, все верно, ошибки быть не может. Но где же мы? Что может означать эта смесь конторы и антикварной лавки?

Изабелла. Вот об этом я и думаю все время.

Бальбоа. И эти курильщики опиума… Похищенные дети… Нет, не говорите мне, что это естественно!

Изабелла. Ну, как сказать. Иногда обрывки фраз можно понять совсем не так…

Бальбоа. Да, конечно. Но разве естественно разводить кроликов под цилиндрами?

Изабелла. Это еще ничего. Куда подозрительней — этот рыбак норвежец.

Бальбоа. Почему?

Изабелла. Потому что он совсем не рыбак, и не норвежец, а протестантский пастор!

Бальбоа (вскакивает). Черт побери!

Изабелла. Да, я его видела в парке, когда шла сюда. Он беседовал с какой-то рыжей англичанкой. То есть… если она… я хочу сказать, если она тоже не переодета.

Бальбоа. Ну, тогда вес ясно! Мы в ловушке.

За сценой — звуки аккордеона.

Изабелла. Молчите! Он идет сюда!

Бальбоа быстро садится, стараясь скрыть волнение. Входит пастор, он выглядит заправским морским волком; через плечо — аккордеон. Останавливается, смотрит с состраданием на Бальбоа и Изабеллу.

Пастор. В первый раз здесь, а?

Бальбоа. В первый раз.

Пастор (пророческим тоном). Если хотите послушаться хорошего совета, уходите, пока не поздно. А не уйдете — смотрите на меня! Сорок лет отдал науке, и за что? За чечевичную похлебку!!! Иду в портовый кабак! Петь для рыжих парней, а они будут плакать пивными слезами!!! (Выходит)

Изабелла и Бальбоа смотрят ему вслед. Переглядываются.

Бальбоа. Вы поняли что-нибудь?

Изабелла (решительно). Да. Надо уходить пока не поздно. (Встает)

Он удерживает ее.

Бальбоа. Нет, не сюда. Вы хотите попасть прямо в зубы волку? Спокойнее, сеньорита, прошу вас. Пока мы еще не потеряли голову, подумаем немного. Подумаем. На первый взгляд это все напоминает театр… или киностудию… или цирк.

Изабелла. Это бы еще ничего.

Бальбоа. И все же вполне очевидно, что это не цирк, не театр и не киноателье.

Изабелла. Очевидно.

Бальбоа. Не думаю также, что это масонская ложа.

Изабелла. Может быть, тайное общество?

Бальбоа. Какое?

Изабелла. Откуда мне знать! Какое-нибудь.

Бальбоа. Религиозное? Нет, в наше время это не модно. Политическое? Террористы?

Изабелла. Вряд ли террористам интересны пожилой человек и несчастная одинокая девушка.

Бальбоа (в отчаянии). Но где же мы тогда, черт побери? Я немного рассеян, я могу ошибиться, но вы… Неужели вы не знали, куда идете?

Изабелла. Когда я получила эту записку, я была в таком состоянии… Мне нечего было терять. Если бы меня в ту минуту пригласили в ад, я бы тоже пошла.

Бальбоа. Кто вас пригласил?

Изабелла. Не знаю. Подписи не было.

Бальбоа. Так я и думал! Они угрожали вам?

Изабелла. Наоборот! Они обещали мне такое хорошее…

Бальбоа. Какой подлый прием! Теперь вам ясно, дитя мое, как велика опасность? Девушка, молодая, красивая, одна… Как вы не подумали о грязной интриге?

Изабелла (кидается к нему, ищет защиты). Не говорите так! Вы думаете, похищение?

Бальбоа. Что же еще? Впрочем, не бойтесь. Хоть я и стар, но еще могу защитить женщину. Пусть только попробуют эти негодяи!

Троекратный звук трещотки. Одна из книг трижды освещается красным светом, и книжная полка начинает поворачиваться. Бальбоа и Изабелла замолкают, отступают в страхе, садятся в кресла. Через потайную дверь входит нищий, великолепный нищий из «двора чудес», в романтическом грязном плаще, в широкополой шляпе, с черной повязкой на глазу.

Нищий. Приветствую вас. (Совершенно непринужденно, не обращая внимания на присутствующих, идет к столу и выкладывает из карманов разные предметы: жемчужное колье, несколько карманных часов с цепочкой, бумажник. Потом берет трубку диктофона) Алло. Говорит Р-Р-2. Поручение выполнено. Без осложнений. Нет, ничего, никто не преследовал. Уверен. Спасибо. (Снимает повязку с глаза и идет к левой кулисе. Останавливается, смотрит на сеньора Бальбоа) Очень хорошо, превосходно! Настоящая находка! (Подходит к нему, тычет в него пальцем) Вы — полковник с семью ранами, для воспоминаний о войне. Да?

Бальбоа. Простите?..

Нищий. Разве нет? Вот жаль! С белой бородкой, как раз то, что надо, тот самый тип. (К Изабелле) Приветствую вас, коллега. (Уходит, крича) Сеньор директор!

Бальбоа встает. Он понял.

Бальбоа. Вот оно! Вы поняли? Мы в притоне бандитов!

Изабелла. Надо бежать из этого вертепа во что бы то ни стало!

Бальбоа. Но как? Конечно, они заперли все двери.

Изабелла. Может быть, окно? (Отдергивает занавеску, заглядывает в гардеробную и вскрикивает)

Бальбоа драматически закрывает глаза.

Бальбоа. Не говорите ничего! Повешенный?!.

Изабелла. Гардероб. Маски, парики, костюмы.

Бальбоа. Так я и думал. Шайка воров.

Изабелла (задергивает занавеску). А если мы вызовем полицию?

Бальбоа. Вы считаете их дураками? Они выключили телефон.

Изабелла. Можно громко кричать… (Хочет кричать)

Он удерживает ее, говорит, понизив голос.

Бальбоа. Вы с ума сошли! Они набросятся на нас.

Изабелла. Может быть, этот тайный ход… (Ощупывает книжную полку) Тут должна быть кнопка.

Бальбоа. Осторожней! А что, если вы ошибетесь кнопкой и мы взорвемся? Постойте. Изучим положение спокойно.

За сценой раздается тирольский охотничий крик. Оба нервно оборачиваются. Дверь распахивается, по-видимому, от пинка ноги. Входит охотник с двумя собаками на сворке. Он в коротких бархатных штанах, в охотничьей куртке, в шляпе с пером. В руках — ружье. От него исходит непобедимое, жизнерадостное веселье, он улюлюкает и подпрыгивает.

Охотник. Ну, не говорил я вам? Полный успех. И все я один, я один! Вот, пусть оценят частную инициативу. Разрешите? (Сует сворку сеньору Бальбоа, тот растерянно берет ее, напуганный собаками и их хозяином. Охотник идет к диктофону, напевая) Фигаро здесь, Фигаро там… Алло! Реквизит? Да, это я. Все прекрасно. Разве по голосу не слышно? Записывайте скорее: к завтрашнему утру три дюжины кроликов. Что? Да нет же, черт вас дери! На что мне сдались мертвые? Живых, живехоньких, разживехоньких. Вот именно. (Хочет положить трубку, поет. Вдруг вспомнил) Да, подождите, еще одно. Нужны собаки. Сколько именно? Восемь собак, четырнадцать собак, пятьдесят собак — всех, сколько есть. Голодные? Не беспокойтесь. Я их сам покормлю. (Смеется) Приглашаю вас. К вашим услугам. (Вешает трубку, запевает дискантом. Объясняет с энтузиазмом) Здоров, а? Посмотрели бы вы! Четыре счастливых парня и — никаких расходов, ну никаких! (Забирает собак, поет) Звезды сия-а-ли!.. (К Бальбоа) Спасибо, сеньор, спасибо, очень любезно с вашей стороны… (Замечает растерянный вид Бальбоа. Вглядывается в присутствующих, смотрит на дверь, говорит конфиденциально) Новички?

Изабелла (еле слышно). Новички.

Охотник. Посвящены или еще приглядываетесь?

Бальбоа. Наполовину.

Охотник. А, в периоде обучения.

Изабелла. Обучения…

Охотник. Мужайтесь, друзья, важно только начать. А потом… Это превосходно! (Собакам) Спокойно, Ромео! Пошли, Джульетта! (Ногой открывает дверь, кричит) Сеньор директор! Сеньор директор! (Исчезает)

За сценой постепенно умолкает гортанный охотничий клич. Изабелла стоит, оцепенев, у стола.

Бальбоа падает без сил в кресло.

Бальбоа. Нет. Не шайка, не ложа, не тайное общество. Но что же это тогда? Господи, просвети нас!

Изабелла (подходит к нему, говорит дрожащим голосом). Может быть, это сон?

Бальбоа. Один и тот же у двоих?

Изабелла. И все-таки… этот странный мир, эти костюмы, персонажи. Такое бывает только во сне.

Бальбоа (отирает лоб, подавленно). Я совсем потерял голову. Если сейчас откроется дверь, и войдет Наполеон, и спросит, который час… я не удивлюсь.

Изабелла. Наполеон… Наполеон… Напо… (Внезапная догадка. Зажимает рукой рот, чтобы не закричать) Вот оно!

Бальбоа. Что — оно?

Изабелла. Как я раньше не поняла? Ведь это так ясно!

Бальбоа. Что же, скажите мне!

Изабелла (хватает его за руку). Вы слышали о больнице, где взбунтовались сумасшедшие? Они связали сиделок, докторов и стали жить по-своему.

Бальбоа (встает, дрожа от страха). И?..

Изабелла. Здесь то же самое! Мы попали к сумасшедшим!

За сценой лай собак, все громче и громче.

Пятьдесят голодных собак! (В ужасе бежит к двери. Дверь заперта. Стучится, кричит) На помощь!

Элена открывает дверь. Изабелла инстинктивно отшатывается. Лай затихает.

Элена. Сеньорита, что за крики? Что-нибудь случилось?

Бальбоа. И вы еще спрашиваете? Вы, которая все это подстроила! Я ухожу, сеньора. Дайте пройти.

Элена. Не понимаю.

Бальбоа. Вы очень хорошо понимаете! Вы обманом затащили сюда эту девочку. Но она не одна! Она хочет уйти, и уйдет со мной. Дайте нам пройти!

Открывается дверь слева, входит директор. Говорит строго, внушительно и спокойно.

Директор. Вы слышите, Элена? Дайте пройти сеньору и сеньорите.

Элена (почтительно склоняется перед ним). Сеньор директор…

Изабелла и Бальбоа смотрят на директора. Против ожидания, он оказывается молодым и очень милым, держится с природным изяществом, может быть, чуть небрежным, улыбается широкой и чрезвычайно привлекательной улыбкой. Само его присутствие успокаивает. Предвосхищая события, назовем его Маурисьо.

Маурисьо. Я вижу, тут произошло досадное недоразумение. Вы вправе требовать, чтобы вам объяснили… (Подходит, улыбаясь, к Изабелле и Бальбоа) Спешу сообщить сразу. Ни одно из ваших предположений не соответствует действительности. Вы не похищены, вы не в притоне бандитов, вы также не в сумасшедшем доме. Сеньорита — не жертва обмана. Напротив, она на пути к спасению. (К Изабелле) Но если вы жалеете, что пришли, и хотите жить так, как до вчерашней ночи — идите, путь свободен. Решайте сами, сеньорита.

Пауза. Изабелла стоит в нерешительности. Бальбоа делает шаг к двери и предлагает руку Изабелле.

Бальбоа. Вы идете?

Изабелла (пока Маурисьо говорил, она не отрывала от него глаз. Говорит нерешительно). Нет. Теперь я должна знать. (Идет к Маурисьо) Почему вы сказали: «Если хотите жить так, как до вчерашней ночи»? Кто вы?

Маурисьо. Разве это важно? Речь идет не о моей жизни, а о вашей.

Изабелла. Что вы хотите обо мне узнать?

Маурисьо (берет ее за руки и заставляет сесть в кресло). Сейчас я скажу вам. Только, пожалуйста, не реагируйте так трагически. Улыбнитесь. Нет такой серьезной вещи, о которой нельзя было бы говорить с улыбкой. (Делает несколько шагов. Останавливается спиной к ней. Смотрит на портрет) Вы слышали когда-нибудь о докторе Ариэле?

Изабелла. Только имя. Вот здесь, недавно.

Маурисьо. Вот его портрет. Он основал нашу контору. У него много денег и благородное воображение. Он творит милосердие с помощью поэзии. (Поворачивается к Изабелле) С тех пор, как стоит мир, существует общественная благотворительность. Одни стремятся восстановить с ее помощью попранную справедливость. Другие принимают ее, как необходимость. Третьи на ней наживаются. Но никто, до доктора Ариэля, не думал, что она может быть искусством.

Изабелла (разочарованно). И это все? Благотворительное общество. (Встает, с достоинством) Благодарю вас, сеньор. Я не просила милостыни.

Маурисьо. Спокойней, минутку терпения. Речь идет не о богадельне и не о куске хлеба. Мы занимаемся благотворительностью духа.

Изабелла (останавливается). Благотворительностью духа?

Маурисьо. О немощах тела заботятся многие. Но думают ли о тех, кто умирает без единого прекрасного воспоминания? О тех, кто никогда не видел осуществленной мечты? О тех, чья жизнь не была внезапно освещена тайной и надеждой? Не знаю, понимаете ли вы, о чем я говорю.

Изабелла. И я не знаю. Мне кажется, вы говорите серьезно, но все это так странно. Как будто страница из какой-то книги.

Маурисьо. Вот именно. Зачем запирать поэзию в книгах? Почему не вывести ее на свежий воздух, в парки, на улицы? Теперь вы понимаете?

Изабелла. Кажется, понимаю. Только не могу понять, как вы все это делаете.

Маурисьо. Сейчас поймете. Помните привидение, которое появлялось семь суббот подряд в квартале Лилас?

Изабелла. Конечно, я там рядом живу. У нас на работе только об этом и говорили, целых три месяца.

Маурисьо (с интересом). А что у вас говорили?

Изабелла. Всякое. Одни, что галлюцинация, другие, что сами видели. Многие смеялись, только как-то странно. А по ночам всем приходили на ум старинные истории о душах Чистилища.

Маурисьо. О душах Чистилища… Но о душах все-таки! В деловом квартале, где всегда говорили только о цифрах, три месяца говорили о душах. О душе! Вот вам дуновение тайны.

Изабелла. Это невозможно! Не можете же вы верить, что привидение на самом деле появлялось!

Маурисьо. Как же мне не верить, если это был я сам?

Изабелла (вскакивает). Вы?

Маурисьо (смеется). Пожалуйста, не надо снова пугаться. Клянусь вам, я не шучу. Разве вы сомневаетесь, что сеять волнение или иллюзии — такое же достойное занятие, как сеять хлеб?

Изабелла. По правде говоря, сомневаюсь. Это может быть забавной игрой, но какая в этом польза… никак не могу понять.

Маурисьо. Не понимаете?.. (Пристально смотрит на нее. Понижает голос) Скажите мне, где бы вы были сейчас, если б я не затеял эту игру вчера ночью?

Изабелла (смущенно). Простите меня. (Садится)

Маурисьо. Если бы вы взглянули на наши архивы, вы поразились бы, какую огромную пользу может принести капелька воображения… конечно, в нашем деле надо учитывать воображение окружающих.

Изабелла. Наверное, это очень трудное дело. И всегда выходит хорошо?

Маурисьо. Нет, бывают и провалы. Вот, например, пропал однажды ребенок в парке, пока нянька болтала с сержантом. Потом другой, пока мадемуазель занималась вязаньем. Потом еще один, и еще и еще. Помните, как все всполошились?

Изабелла. Это тоже вы таскали детей?

Маурисьо. Конечно. И, надо вам сказать, нигде им не было так хорошо, как у нас.

Изабелла. Зачем же вы их воровали?

Маурисьо. Все наш специалист по педагогике! Действительно, грустно видеть, как дети всегда гуляют с чужими людьми. А где же родители? Ходят по своим клубам, в гости, на чаепития. Мы думали — они испугаются и сами займутся детьми. Логично, правда? И будут с ними гулять!

Изабелла. И не вышло?

Маурисьо. Все вышло наоборот. Паника, правда, была. Только папаши не бросили свои клубы, а мамаши — свои чаепития. Просто они заперли детей дома! Полный провал.

Изабелла. Как жалко! Вы так хорошо придумали!

Маурисьо. Больше так не случится. Мы уволили специалиста по педагогике и пригласили на его место фокусника.

Изабелла улыбается. Она покорена.

Спасибо.

Изабелла. За что?

Маурисьо. За то, что вы, наконец, улыбнулись. Могу засвидетельствовать: вы это делаете исключительно хорошо. Вы останетесь с нами.

Изабелла. Не думаю. Вас много?

Маурисьо. Нам всегда не хватает людей. Особенно женщин.

Изабелла. Скажите… Вот этот тиролец, который так кричал… ну, с собаками.

Маурисьо. Ах, этот! Пустяки! Энтузиаст.

Изабелла. Чем он занимается?

Маурисьо. Бродит тайком по горам, подбрасывает кроликов и теряет собак. Помогает плохим охотникам.

Изабелла. Ага, ага, понимаю… А нищий, который так таинственно появился из-за полки и вынул жемчужное колье?

Маурисьо. Вор у воров? Этот посерьезней. Золотые руки!

Изабелла. А он что делает?

Маурисьо. Он занимается мальчишками, которые выходят из исправительных домов с преступными наклонностями… (Делает жест, как будто лезет в карман) Понимаете?

Изабелла. Понимаю. Когда они… (Делает движение всей, рукой, как будто вытаскивает что-то из кармана) Он идет за ними и… (То же движение двумя пальцами). Да?

Маурисьо. Вот именно!

Оба смеются.

Видите, как вы быстро входите в курс дела?

Изабелла. Да, да. А потом?

Маурисьо. Потом мы краденое возвращаем владельцам, а воришка получает письмо: «Пожалуйста, мальчик, не делай так больше. Это нас компрометирует». Иногда дает результаты.

Изабелла. У вас такие интересные служащие! Наверное, профессиональные артисты?

Маурисьо. Артисты, да. Но не профессиональные. Ни один профессиональный актер не согласился бы на такое распределение ролей.

Изабелла (оглядывает комнату). Это невероятно. Я все понимаю, вижу, и все-таки это не умещается у меня в голове. (Конфиденциально) Скажите честно, может быть, вы немножко…

Маурисьо (смеется). Говорите, говорите, не бойтесь. Уж так повелось в мире. Если человек не глуп, он обязательно немножко сумасшедший.

Изабелла. Я бы хотела посмотреть архив. Наверное, там очень интересные истории, сложные!

Маурисьо. Ошибаетесь. Больше всего трогают как раз самые простые истории. Вот, как с судьей Менсидалбалем. Одно из лучших наших дел!

Изабелла. Мне можно узнать?

Маурисьо. Ну, конечно. Однажды вечером судья Менсидалбаль должен был подписать смертный приговор. Он их немало подписывал в своей жизни, и не было оснований предполагать, что на этот раз у него дрогнет рука. Мы знали, что ни мольбы, ни слезы его не тронут. Судья Менсидалбаль не сочувствовал людскому горю. Но он очень любил птиц. И вот он сел у открытого окна и спокойно взял приговор. В эту минуту за окном в саду запел соловей. И он… как будто услышал сердце ночи. И его железная рука дрогнула в первый раз. Он понял, что даже самая крохотная жизнь священна и никто не вправе отнимать ее у другого. Он не подписал.

Изабелла. Нет, нет, пожалуйста, это слишком. Неужели хотите сказать, что соловьем тоже были вы?

Маурисьо. Нет, я не умею. У нас есть специалист. Подражает птицам — просто великолепно! Иногда летом, ночью, мы его посылаем в сад к судье, в знак признательности. Теперь вы все поняли?

Изабелла. Да. Только не понимаю, почему вы прячетесь, как будто делаете что-то противозаконное.

Маурисьо. Потому что, к сожалению, так оно и есть. Нет закона, разрешающего воровать детей или давать взятку судье, даже соловьиными трелями. (Подходит к ней, дружески) Теперь подумайте. Я предлагаю вам дом, хороших друзей и хорошую работу. Хотите остаться с нами?

Изабелла. Я очень признательна, но что же я могу делать? Такая бездарная, хуже всех. Я устала слушать, как мне это все время твердили в конторе. Я ни на что не гожусь!

Маурисьо. Поверьте, что вы годитесь — и вы сможете все. Не думайте, что нужны какие-то подвиги. Вы сами видели — иногда достаточно букета роз, чтобы спасти жизнь. А у вас такая прелестная улыбка!

Изабелла. Благодарю за комплимент.

Маурисьо. Поймите меня правильно. Это не комплимент, а деловая характеристика. Я говорю с вами как директор. Мы должны добиться, чтобы эта улыбка, которая сейчас только прелестна, стала полезной.

Изабелла. Вы думаете, улыбка может приносить пользу?

Маурисьо. Все может быть. Случалось вам когда-нибудь проходить мимо тюрьмы?

Изабелла. Зачем там ходить? Такое печальное место, пустырь, там только мусор и ржавое железо.

Маурисьо. Но на пустырь выходит окно, на нем решетка, а у решетки стоит человек, он всегда один, у него только этот пустырь перед глазами и ржавое железо. Пройдите там завтра в полдень, посмотрите на него и улыбнитесь. Больше ничего. И послезавтра пройдите в тот же час. И на другой день, и еще на другой…

Изабелла. Я не понимаю.

Маурисьо. В тюрьме хуже всего пустота, у времени нет конца. Когда тот человек увидит, что чудо повторилось, ему и ночи покажутся не такими длинными. Он будет думать: «Завтра, в полдень…» (Протягивает ей руку) Согласны?

Изабелла (решительно). Согласна.

Маурисьо. Спасибо. Я так и думал. (Весело идет к диктофону. За сценой — пенье соловья) Алло! Элена? Можете вернуться. И приведите того сеньора.

Изабелла (застыв у стола, слушает). Он действительно неподражаем!

Маурисьо. Кто?

Изабелла. Ваш имитатор птиц.

Маурисьо. Вот это? Ну, что вы! Наш работает куда лучше. (Презрительно) Это поет настоящий соловей.

Входят Элена и сеньор Бальбоа.

Элена. Все в порядке?

Маурисьо. Да. Сеньорита остается у нас.

Элена. Ну, слава Богу. Поздравляю.

Маурисьо. Отведите ей комнату с окнами в сад и представьте ее нашим. Она начнет завтра же утром.

Элена. Слушаюсь. Сюда, сеньорита. (Идет к левой кулисе)

Изабелла протягивает руки Бальбоа.

Изабелла. До свидания, сеньор! Это было чудесное похищение! (Идет к двери)

Маурисьо останавливает ее.

Маурисьо. Минутку, коллега. Прорепетируем сейчас. Вот пустырь. Тут решетка. Начинайте!

Изабелла (улыбается счастливой улыбкой). Так?

Маурисьо. Так. Большое спасибо.

Изабелла уходит, глядя на него и улыбаясь. Маурисьо стоит, не опуская поднятой для приветствия руки. Кажется, несмотря на его теории, улыбка слишком взволновала его. Наконец идет к картотеке, рассеянно просматривает карточки, насвистывает, но взгляд его все время обращается к двери. Бальбоа осторожно кашляет, чтобы привлечь его внимание. Маурисьо резко оборачивается.

О, простите, я совсем забыл. Слушаю вас, сеньор…

Бальбоа. Бальбоа. Фернандо Бальбоа.

Маурисьо. Надеюсь, моя секретарша ввела вас в курс дела. Вы уже не боитесь?

Бальбоа. Да, все прошло. Я бы даже посмеялся, если бы не то печальное дело, которое привело меня к вам. Трудно говорить, как-то пересохло в горле.

Маурисьо. Если только это, мы все сейчас уладим. (Открывает дверцу шкафа) Виски? Херес?

Бальбоа. Что-нибудь, все равно.

Маурисьо наливает вино.

Когда доктор рекомендовал мне вас, я не слишком надеялся. Но после всего, что мне рассказали, я вижу: он был прав. Если кто-нибудь в мире может спасти меня, то только вы.

Маурисьо. Мы сделаем все возможное. (Протягивает ему бокал) Говорите совершенно откровенно.

Пока сеньор Бальбоа говорит, Маурисьо делает заметки.

Бальбоа. Придется начать с давних времен, но я ненадолго задержу ваше внимание. Представьте себе большое счастливое семейство. Внезапное несчастье оставляет в живых только нас с женой и нашего внука. Мы так боялись его потерять, что не были в достаточной мере строги. В этом — единственная наша вина. И вот началось: подозрительные знакомства, ночи вне дома, карточные долги… У бабушки пропала одна из драгоценностей… Но — «это буйная голова, не говори ему ничего». И я не говорил. Когда я решил вмешаться, было уже поздно. Однажды он вернулся домой на рассвете, глаза у него были потухшие, и я не узнал его голоса. Он едва еще стал юношей, но уже перенял все повадки взрослого негодяя. Когда я вошел, он пытался взломать мой письменный стол. Произошла сцена, о которой я не хотел бы вспоминать. Он кричал, пытался поднять на меня руку. Мне было очень больно, но я ударил его по лицу и выгнал из дому.

Маурисьо. И он не вернулся?

Бальбоа. Гордость всегда была единственной его добродетелью. Мы узнали, что он пробрался на пароход, отплывающий в Канаду. С того дня прошло двадцать лет.

Маурисьо (пишет). «Сознание собственной вины». Могу ли я отметить «двадцать лет раскаяния?»

Бальбоа. Нет. Это была худшая ночь моей жизни, но если бы она повторилась, я сделал бы то же самое. Время подтвердило мою правоту.

Маурисьо. Вы что-нибудь знаете о его дальнейшей судьбе?

Бальбоа. Лучше бы я не знал. От игры он перешел к контрабанде и мошенничеству. От уличных драк — к подлогам и грабежам. Он стал профессиональным бандитом. Конечно, бабушка ничего не знает. Но жизнь наша разбита, дом наш разрушен. Она ни разу не упрекнула меня. Только — ее закрытый рояль, ее кресло спиной к окну, ее молчание год за годом… это хуже всех обвинений. Как будто виноват я. И вот, наконец, однажды утром она получила письмо из Канады.

Маурисьо (с досадой). О чем же вы думали? Неужели вы не могли перехватить письмо? Оно могло ее убить.

Бальбоа. Напротив. Оно вернуло ее к жизни. Наш внук просил простить его. Три страницы великолепных обещаний и трогательных воспоминаний.

Маурисьо. Простите. Я так глупо поспешил сделать вывод.

Бальбоа. Нет, это теперь вы торопитесь с выводом. Письмо было фальшивое. Его написал я.

Маурисьо. Вы?

Бальбоа. Что же мне оставалось делать? Моя бедная жена умирала, молча умирала день за днем. А эти три страницы открыли ее рояль и повернули ее кресло к окну в сад.

Маурисьо. Очень хорошо. Немного примитивно, но… (Пишет) «Ложь во спасение». А потом?

Бальбоа. Потом оставался только один путь. Надо было продолжать игру, бабушка отвечала, писала ему счастливые письма, и каждые два-три месяца приходил ответ.

Маурисьо. Понимаю. Это, как снежный ком.

Бальбоа. Вот наш внук окончил университет в Монреале. Вот он путешествует в санях по сосновым лесам, среди озер. Вот он стал архитектором, и у него своя мастерская. Потом он влюбился в прелестную девушку. Сколько я ни тянул их роман, в конце концов пришлось их поженить. Ей все было мало. Женщины всегда так, все им бывает мало… А теперь… (От волнения голос его прерывается)

Маурисьо. Ну, ну, не падайте духом. Что-то нарушило ваши планы, да?

Бальбоа. На прошлой неделе я прихожу домой, она выходит мне навстречу, плачет от радости, а в руке у нее телеграмма. После двадцати лет отсутствия наш внук сообщает о приезде!

Маурисьо. Простите, но теперь я не понимаю. Какого дьявола вы послали эту дурацкую телеграмму?

Бальбоа. Я не посылал. Сама жизнь ворвалась в мою игру. Телеграмма была настоящая. От внука. Восемь дней тому назад он отплыл на «Сатурнии».

Маурисьо. Черт! Это становится занимательным. (Пишет) «Возвращение блудного внука».

Бальбоа. Можете ли вы представить, что я пережил за эти ночи? Я не мог заснуть и все думал, думал. Развеется дымовая завеса и ничему уже не помочь — так думал я тогда. Вместо аудиторий университета — камера тюрьмы. Вместо путешествия по сосновым лесам — бегство от полиции по грязному асфальту. И вместо веселого, хорошего мальчика, который жил в письмах — бродяга.

Маурисьо (встает, говорит вдохновенно). Ни слова больше! Надо спасти ложь во что бы то ни стало. Переоденемся… Нападем на корабль в море… Устроим засаду в порту… Не знаю еще, что мы сделаем, но не беспокойтесь: ваш внук не приедет. Ведь вы об этом меня просите?

Бальбоа. Нет, не об этом.

Маурисьо. Как не об этом?

Бальбоа. Чтобы помешать его приезду, уже ничего не надо выдумывать. Разве вы не читали во вчерашних газетах? «Сатурния» пошла ко дну, и никто не спасся.

Маурисьо. Он погиб?

Бальбоа. Погиб.

Маурисьо. Печально, но это выход! Ваша жена знает?

Бальбоа. Она не должна знать! Я перехватил все газеты, выключил телефон. Если надо будет, забью окна и двери. Только не это! Знаете ли вы, что такое — двадцать лет думать только об одном дне и, когда он настал, опять ничего нет, опять горе.

Маурисьо. Я понимаю. Но что же я могу сделать? Мы придумывали много очень хороших трюков, против многих неприятностей. Но против смерти мы еще ничего не нашли. Увы…

Бальбоа. Неужели вы еще не поняли? Разве так уж важно, чтобы был жив настоящий наш внук? Надо спасти другого, того, из писем, которому она радовалась, в которого она верит… Он один настоящий для нее! Он должен приехать.

Маурисьо (он понял). Постойте! Неужели вы хотите, чтобы я был вашим внуком?

Бальбоа. Вот именно! Вам удавались более трудные роли. Ведь вы были похитителем детей, и привидением, и даже, если не ошибаюсь — соловьем?

Маурисьо. Но человека труднее сыграть, чем привидение. У него свое лицо, и глаза, и свой голос…

Бальбоа. К счастью, он ни разу не присылал фотографий. Мальчик может очень сильно измениться за двадцать лет.

Маурисьо. А кораблекрушение?

Бальбоа. Она не знает. И, потом, он мог опоздать на пароход, сесть на другой… Полететь на самолете.

Маурисьо. Ну, хорошо. Предположим, что я приехал, я уже в доме, и кончились первые объятия. А потом? Я могу войти в вашу жизнь на время. Но не оставаться же мне навсегда!

Бальбоа. Я и не прошу. Только неделю, хоть несколько дней… одну ночь хотя бы! (Хватает его за руку, умоляет) Нет, нет, не говорите — нет! Если все ваши теории — правда, вы не сможете отказать ей в одном часе. Только один счастливый час, может быть, последний!

Маурисьо. Успокойтесь, успокойтесь! Я еще не сказал вам «да», но не сказал и «нет». Дайте подумать минутку. (Расстегивает воротничок, тяжело дышит. Отпивает глоток виски. Перелистывает записи. Наконец, смотрит на Бальбоа, улыбается и говорит прежним веселым и дружеским тоном) И хуже всего, что это дело мне чертовски нравится! Да!.. В хорошую историю мы попали, друг мой! Университет — сойдет. Путешествие — тоже сойдет, подучим географию. Но зачем вы все так усложнили? Почему — архитектор? Я ничего не смыслю в архитектуре.

Бальбоа. Это не страшно. Бабушка тоже.

Маурисьо. И потом, главное: какого дьявола вы его женили? В игре, как и в жизни, холостяк лучше защищен. Не можем ли мы устроить ему внезапный развод?

Бальбоа. Ну, что вы! У бабушки на этот счет очень твердые взгляды.

Маурисьо. Может быть, он путешествует один?

Бальбоа. Чем мы это объясним?

Маурисьо. Ну, что-нибудь… родные заболели.

Бальбоа. У нее нет семьи. Оставался только отец, я его убил в прошлом году. Несчастный случай на охоте.

Маурисьо. Мы ей тоже можем устроить несчастный случай.

Бальбоа. А он, такой влюбленный, бросит ее одну?

Маурисьо. Говорю я вам, эта женщина нас погубит. Брюнетка она?

Бальбоа. Блондинка.

Маурисьо. Еще труднее! Блондинка, влюблена, сирота… (Размышляет, шагал по сцене. Вдруг видит на стуле плащ Изабеллы. У него загораются глаза) Постойте! (Бежит к диктофону) Алло! Элена? Где девушка? Обе сюда! Скорей! (Оборачивается к Бальбоа) Вы хорошо ее рассмотрели? Подходит?

Бальбоа. Как раз то, что нужно! Лучше не придумать! (Обнимает Маурисьо) Спасибо, сеньор, спасибо!

Входят Элена и Изабелла.

Элена. Сеньор директор?

Маурисьо. Срочное распоряжение! Полный гардероб для сеньориты: десять выходных костюмов, шесть спортивных, три вечерних туалета. Несколько фото на фоне снега. Несколько еловых веток. На чемоданах — ярлык: «Отель. Онтарио. Галифакс. Канада».

Элена. Как? Сеньорита уезжает в Канаду?

Маурисьо. Наоборот, приезжает. И никаких сеньорит. (К Изабелле) Сеньора, я счастлив представить вам дедушку вашего супруга.

За сценой поет соловей.

Занавес

Действие второе

Холл в доме бабушки. Справа дверь в кухню, слева — в другие комнаты. В глубине сцены терраса, выходящая в сад. Широкая лестница ведет во второй этаж. Все овеяно гостеприимной сердечностью обжитых домов и полно очарования, как картинка из старого альбома. Хеновева, наперсница и друг хозяйки, накрывает на стол. Поздний вечер. Сад за стеклами террасы окутан сумраком.

Хеновева. Вот сняла гардины, новые повесила… Может, сеньора захочет прежние? Сама не знаю. Цветы им поставила. Седьмой раз меняю. Сперва, мол, они не совсем свежие. Потом, мол, слишком свежие. Она говорит — ставь розы, он говорит — ставь сосновые ветки. Она — надо, чтоб пахло, а он — что ночью это вредно. Эту неделю у нас ничего не разберешь… Пусть сами выбирают. Сил больше нет: туда-сюда по лестнице! То гардины вешай, то снимай, то портреты вешай, то тоже снимай. Хоть бы точно сказали!.. Такое уж дело, Хеновева. Когда жених запаздывает на полчаса, и то места себе не находишь, а тут человека двадцать лет ждали!.. Какие простыни постелить, полотняные, или бумажные, тонкие? Сеньор говорит, те слишком грубые. А сеньора хочет, чтоб были полотняные. Просто — не знаю, кого и слушать. Вот как с кроватями. Сеньор велит ставить две, а сеньора — нет, одну, двуспальную. Лучше бы подождать, пока сами приедут и разберутся. Я вот как: когда сеньора велит одно, а сеньор другое, я ему «да», а сделаю, как она хочет… Так какие мне простыни стелить: полотняные или бумажные?

Справа выходит бабушка. Вся она — из прошлого: старый бархат, старые кружева, высокая старинная палка.

Но сегодня в нее вдохнули новую жизнь

Бабушка. Полотняные, полотняные. Я их сама подшивала. Пусть это будет для них. Понимаешь?

Хеновева. Да, теперь понимаю.

Бабушка. Закрой хорошенько дверь из залы и опусти гардины. Часы так громко бьют, помешают им спать.

Хеновева. Хорошо, сеньора.

Бабушка. А окно пусть будет совсем открыто.

Хеновева. Боюсь, мошкара из сада налетит.

Бабушка. Пусть хоть весь сад к ним придет!

Фелиса уходит.

Когда он был маленький, он так любил спать на воздухе? Бывало иногда, летом, он думает — мы не слышим, и полезет ночью в сад, по этой ветке палисандра, она ведь доходит до самого окна. Помнишь, сеньор хотел ее срезать?

Хеновева. И прав был. Она все окно закрывает, в комнате от нее совсем нет света.

Бабушка. Бог с ним, со светом! Я знала, что мальчик вернется и, кто знает, может быть, снова захочет спуститься в сад, как тогда.

Хеновева. Теперь уж не то. Он тогда маленький был, легкий. Теперь он потяжелее. Сломается ваша ветка.

Бабушка. Ну, почему же? Ведь и она стала старше на двадцать лет. Их приборы лучше ставь вот так. Они слишком далеко друг от друга.

Хеновева. Такой у нас порядок.

Бабушка. Но не у них! Они только три года женаты. Медовый месяц! Я поставила ореховый торт. Как сейчас помню, он приходит из школы и кричит на весь дом: «Бабушка, неужели у нас ореховый торт с медом?!» Почему ты качаешь головой?

Хеновева. Ореховый торт, ветка… как будто он еще мальчик. Он дома строит в тридцать этажей! Будет он вспоминать о таких мелочах!

Бабушка. Но ведь я помню. Те же годы прошли для меня, что и для него.

Хеновева. Нет, не те же. Вы все на одном месте. А он чуть не весь мир объездил.

Бабушка. Что же могло измениться? Голос стал ниже, или глаза усталые? Разве от этого он перестанет быть моим? Какой бы большой ни стал, в моих объятиях поместится!

Хеновева. Мужчина — это не просто выросший мальчик, сеньора. Это совсем другое. Уж я-то знаю, троих вырастила, по миру бродят.

Бабушка (внезапно насторожилась). Тише… молчи! Как будто машина…

Обе слушают.

Хеновева. Это просто ветер в саду.

Бабушка опускается в кресло, схватившись за сердце и тяжело дыша.

Поберегите сердце, сеньора.

Бабушка. Много сил надо для такой радости. К плохому я больше привыкла. Дай воды, пожалуйста.

Хеновева. Лекарство свое примите?

Бабушка. Хватит лекарств! Только одно мне поможет: его приезд. Думаешь, я не поехала в порт — боялась устать? Я просто не хотела его ни с кем делить. Там много народа. Отсюда он ушел, здесь я его и встречу. Который час?

Хеновева. Рано еще. Долго тянутся последние минуты, верно, сеньора?

Бабушка. Зато они все наполнены, как будто я уже с ним. Я много раз такое чувствовала, когда получала письма: все верчу и верчу конверт, а не открываю, даже зажмурюсь и стараюсь угадать, что там внутри. Как будто глупо это, но так письма длиннее. (Снова насторожилась) Слышишь?

Хеновева. Это опять ветер. Теперь уж недолго.

Бабушка. Ничего. Как будто вертишь конверт… (Вздыхает) Какая она?

Хеновева. Кто?

Бабушка. Кто же может быть? Изабелла, его жена.

Хеновева. Разве он вам не описывал?

Бабушка. Что ж с того? Влюбленные все видят по-своему. Не думай, я на нее не сержусь. Только — приходит откуда-то девушка…

Хеновева. Ревнуете к ней?

Бабушка. Может быть… Воспитываешь, растишь его, день за днем. И корь с ним перенесешь, и алгебру. А она — вот так просто — откуда ни возьмись, придет и своими беленькими ручками заберет его у тебя. Хорошо еще, если она его достойна. (Внезапно встает) Ну, теперь слышишь?

Действительно, слышен шум подъезжающего автомобиля.

Хеновева. Теперь — да!

Свет фар за стеклом террасы. Дважды звучит гудок автомобиля.

Хеновева. Сеньора, сеньора… Они уже тут!

Бабушка. Беги, Хеновева, встречай! Скорее! (Останавливает Хеновеву) Нет, постой. Останься со мной. Я знаю, я выдержу, но все-таки…

Веселый голос Маурисьо.

Голос. Бабушка! Открывайте, а то я влезу в окно! Бабушка!

Бабушка. Слышишь? Такой же сумасшедший! Как тогда!

Первым появляется Маурисьо, на секунду останавливается в дверях.

За ним — сеньор Бальбоа и Изабелла, несут саквояжи.

Бабушка. Маурисьо!..

Маурисьо. Бабушка!..

Бабушка. Наконец!..

Крепкое объятие, бабушка целует его, отстраняет, смотрит на него, плачет, смеется, снова обнимает.

Маурисьо. Кто сказал, что моя старушка постарела? У кого же тогда такие сильные руки? Твои прелестные руки… (Целует ей руки)

Бабушка. Дай на тебя посмотреть. Глаза мне теперь плохо служат… но они помнят, помнят. (Долго смотрит на него) Господи, как изменился мой мальчик!

Маурисьо. Двадцать лет, бабушка. Целая жизнь.

Бабушка. Теперь неважно! Как будто мы открыли книгу на той же странице. Дай разглядеть… Волосы немножко посветлели.

Маурисьо. И поредели.

Бабушка. Голос стал глубже… сильнее… и, главное, не те глаза… совсем другие… но такие же веселые. Ну-ка, засмейся!

Маурисьо (смеется). Глазами?

Бабушка. Вот. Золотая искорка! Вот она, ее я ждала. За нее-то я все и прощала… а ты это знал, бездельник!

Маурисьо (с облегчением). Ну, хорошо, что хоть что-то осталось.

Бабушка (снова обнимает его). Мой Маурисьо! Мой! Мой!

Маурисьо. Ты только не плачь. Разве не довольно было слез?

Бабушка. Не бойся, это не те. Это последние. Иди, дай тебя рассмотреть… вот сюда, к свету…

Сеньор Бальбоа, до сих пор стоявший тихо рядом с Изабеллой, делает шаг вперед.

Бальбоа. Постой, Эухения. Маурисьо ведь не один приехал. И, скажу тебе, не в плохом обществе.

Бабушка. О, простите меня!

Маурисьо. Вот твой прелестный враг.

Бабушка. Враг, ну что ты, почему?..

Маурисьо. Думаешь, я не замечал в письмах? «Кто же эта маленькая хищница, которая покушается на мою собственность»? (Берет Изабеллу за руку, представляет ее) Вот она, хищница. Златокудрая Изабелла, похитительница мужчин. Разве ты не узнаешь ее?

Бабушка. Прошу вас, не обращайте внимания! У него такая манера.

Изабелла. Я привыкла. Мне ли не знать! (Робко подходит к бабушке и целует ей руку) Сеньора…

Бабушка. Нет, не так. Обними меня (Целует ее в лоб) Тебе не странно, что я говорю тебе «ты», так скоро? Сразу? Так ведь будет легче.

Изабелла. Я благодарна вам.

Бабушка пристально смотрит на нее.

Маурисьо. Что ты ищешь? Ты хочешь прочесть в глазах ее какие-нибудь секреты?

Бабушка. Нет, глаза ясные, спокойные…

Маурисьо. И не умеют лгать. Она посмотрит один раз и уже все скажет. (Улыбаясь, идет к Хеновеве и протягивает ей руку) Думаю, это и есть знаменитая Хеновева.

Бальбоа. Да, это она.

Хеновева. Сеньор знает мое имя?

Маурисьо. Бабушка всегда писала мне обо всем хорошем, что есть в доме. Значит, писала и о вас. Два сына в Мексике, третий — на Тихом океане, да? Ну, как они?

Хеновева. Ничего, здоровы. Спасибо, сеньор.

Бабушка. Какой симпатичный, правда?

Хеновева. Симпатичный. И настоящий сеньор!

Маурисьо восторженно осматривает дом.

Маурисьо. Опять я дома… Наконец! И все, как тогда — наш кедровый стол, наши старинные веера, наше мудрое кресло…

Бабушка. Все старое. Другое время, но дома, как вина — с годами становятся лучше. (К Изабелле) Тебе тут нравится?

Изабелла. Больше чем нравится. Мне даже трудно говорить. О таком доме я мечтала всю жизнь.

Бабушка. Хочешь его посмотреть? Я пойду с тобой.

Маурисьо. Не надо. Мы так много говорили об этом доме, Изабелла может обойти его с закрытыми глазами.

Бабушка. Правда?

Изабелла. Да, мне кажется. (Идет к середине сцены, полузакрыв глаза) Там — кухня с большой старинной плитой, а из кухни лестница в погреб. Там — дедушкин кабинет. В нем резные ореховые панели и книжные полки до потолка. Бабушкины книги стоят в углу, в застекленном шкафике. Наверху большая гостиная, там много портретов и швейцарские часы. Когда они бьют — как будто ты в маленьком соборе.

Бьют часы.

(Изабелла поднимает глаза) Вот! Я узнала бы их из тысячи!

Бабушка. Еще говори. Изабелла, говори!..

Изабелла. Напротив часов — дверь. На ней портьеры из пунцового бархата. А за дверью — комната окнами в сад. Это комната Маурисьо. У самого окна, снаружи, ветка палисандра.

Бабушка. И это ты знаешь?

Изабелла. Маурисьо мне столько раз говорил: «Если я вернусь, я хочу опять влезть к себе по той ветке».

Бабушка (сияет). Ты слышишь, Фернандо? Видишь, что нельзя было обрубать? Иди ко мне, девочка! Благослови тебя Господь.

Изабелла. Бабушка!.. (Бросается к ней, обнимает, захлебывается слезами — она уже не играет)

Бабушка. Что с тобой, дорогая? Теперь ты заплакала?

Маурисьо. Не обращай внимания, бабушка! Она такая чувствительная! Ведь ты слышала, она всегда мечтала о таком доме.

Бабушка. И у нее будет такой! Еще бы! Она ведь замужем за архитектором.

Маурисьо. Архитекторы не умеют строить старые дома. Их создает время.

Бабушка. Построй только стены. А дом она сама сумеет создать. Обещаешь?

Маурисьо. Обещаю.

Бабушка. И это все? У нас, на твоей родине, когда муж обещает подарок — жена благодарит его.

Бальбоа. Может быть. Изабелле незнаком наш обычай.

Изабелла. Нет, дедушка, я знаю. (Целует Маурисьо в щеку) Спасибо, дорогой. (Бабушке) Так?

Бабушка (немного разочарована). Если память мне не изменяет, вы женаты около трех лет.

Маурисьо. Да, приблизительно.

Бабушка. Ничего не приблизительно. Три года ровно будет шестого октября.

Изабелла. Да, как раз шестого октября.

Бабушка. И через три года уже целуетесь кое-как? Видно, в каждой стране свой порядок.

Маурисьо. Видишь? Все твоя застенчивость! Что подумает бабушка о нас и о Канаде? Ну, патриотичней!

Изабелла. Глупый!..

Они снова целуются, на этот раз очень крепко, Изабелла — может быть, слишком крепко.

Бабушка улыбается. Служанки на верхней площадке — тоже. Бальбоа тревожно кашляет.

Бальбоа. Очень хорошо! Договор скреплен печатью. А теперь — не пришло ли время подумать о более житейских вещах? Вы, наверное, устали. Наверное, проголодались. Хеновева!

Маурисьо. Нет, что ты! На пароходе только и делаешь, что ешь.

Изабелла. Я бы хотела немножко привести себя в порядок.

Бабушка. Вы, правда, не будете есть? Хеновева так старалась, готовила ужин.

Хеновева. Ничего, так оно лучше. А то я совсем про кухню забыла. Горячий пунш, наверное, уже холодный, а холодный бульон — тот уже теплый.

Бабушка. Ну, в одном ты не можешь мне отказать. Я сама стряпала. Помнишь, когда ты приходил из школы и кричал?..

Маурисьо (с преувеличенным восторгом). Не может быть! Ореховый торт с медом?!

Бабушка (она счастлива). Ты слышишь, Хеновева? Мелочи, а? Мелочи! Быстро, вынимай из духовки и, пока не остыл, клади мед!

Хеновева. Сию минуту.

Хеновева выходит.

Бабушка. Пойдем, Изабелла, я покажу тебе комнату. И посмотрим, кто был прав.

Изабелла. В чем, бабушка?

Бабушка. Поспорили с моим стариком. Представь себе, он настаивал, чтобы было две кровати! Времена, говорит, то да се. Но мы — по старинке, а, девочка? Как Бог велел!

Изабелла (в замешательстве). По старинке?

Бальбоа (быстро, шепотом). Там рядом есть другая комната. Не волнуйтесь.

Бабушка. Ты мне не отвечаешь, Изабелла?

Изабелла. Да, бабушка. Как Бог велел. Пойдемте

Бальбоа. Не спеши так, Эухения! Осторожней по лестнице!

Бабушка (идет по лестнице). Не говори глупостей. Когда сердце вынесло все это, с ним уже ничего не может случиться.

Изабелла. Обопритесь на меня.

Бабушка. Это — можно. Когда рядом молодая рука, что мне горы или лестницы! И палки мне не надо. (Дает палку Изабелле) Вот так. У меня ведь еще есть две ноги. У меня ведь еще есть двое внуков… Так… (Идет прямо, опираясь на плечо Изабеллы)

Бальбоа и Маурисьо, оставшись вдвоем, вздыхают, как будто вышли из тяжелого транса.

Маурисьо. Ну, как?

Бальбоа. Поразительно! Какой огонь! Она другая стала… совсем другая! (Пожимает им руки) Благодарю от всей души. Вы представить себе не можете, как я вам признателен.

Маурисьо. Я счастлив. Я ведь актер в душе, и ничто меня так не радует, как преодоление трудности. Жаль только, что теперь пойдет слишком легко.

Бальбоа. Вы думаете, худшее позади?

Маурисьо. Уверен. Самое опасное было — первый взгляд. Если бы в самом начале мне не хватило эмоции и она могла бы посмотреть на меня спокойно — все бы пропало. Поэтому я и обнял ее так, что она заплакала. Слезы застилают глаза, и потом — двадцать лет, расстояние… Все это очень помогает.

Бальбоа. Вы меня не удивляете. У вас есть опыт, хладнокровие актера. Но девочка, дебютантка! Она вела себя превосходно.

Маурисьо (снисходительно). Да, неплохо. Есть задатки.

Бальбоа. Эта сцена воспоминаний: маленький собор, застекленный шкафик, ветка у окна… Я ей сам все описывал, а когда слушал… мороз продирал по коже!

Маурисьо. Да, до того момента все шло гладко. Но потом… эти рыдания, когда она бросилась в объятия бабушки…

Бальбоа. Чем же вам не понравились рыдания? Они не показались вам достаточно натуральными?

Маурисьо. Слишком натуральными. Это-то и плохо. С женщинами никогда нельзя быть спокойным. Подготовишь с ними прекрасно продуманную сцену, и вдруг в самый ответственный момент, они вмешивают в дело всякие эти чувства — и все идет к черту. За ними все время надо следить.

Бальбоа. Да, я понимаю. Она не привыкла еще, она так непосредственна… Она может выдать себя, совсем того не желая.

Маурисьо. И что за память у бабушки! Чем меньше мы будем оставлять их вместе, тем будет лучше.

Бальбоа. А что вы теперь думаете делать?

Маурисьо. Ну, все, что полагается в таких случаях. Семейный вечер, интимные воспоминания, рассказы о путешествиях…

Бальбоа (тревожно смотрит на лестницу, понижает голос). Вы ничего не забыли?

Маурисьо. Не беспокойтесь. Где не хватит географических знаний, поможет воображение. Позаботьтесь, чтобы мы не очень долго засиделись, а то как бы чего не вышло. А после сегодняшней ночи — опасность позади.

Бальбоа (прислушивается). Тише!

Наверху лестницы появляется бабушка.

Ты одна?

Бабушка. Я ей не нужна! Она лучше меня знает дом.

Маурисьо. Ну, как твой маленький враг?

Бабушка (спускается). Правда, она прелесть. Ты умеешь выбирать! Особенно две вещи мне нравятся.

Маурисьо. Только две? Что же первое?

Бабушка. Она совсем свободно говорит по-испански! Разве она не из английской семьи?

Маурисьо. Да, понимаешь, родители англичане, но вот дедушка… дедушка у нее был испанец.

Бальбоа (спешит поддержать эту версию). Это же ясно, это все объясняет… Знаешь, язык детства, сказки…

Бабушка. Какое там детство, какие там сказки! Для влюбленной женщины родной язык — это язык ее мужа. Вот что мне нравится.

Маурисьо. Хорошо сказано! А второе?

Бабушка. Другое — и ты, думаю, не заметил, это есть у очень немногих женщин — у нее взгляд лучше, чем глаза. Ты обратил внимание?

Маурисьо (он и не догадывался об этом). Вот, говорил же я, что-то такое есть… Только не знал, что именно.

Бабушка. Ну, теперь знаешь. Приучайся замечать, ведь это все твое, мальчик. (К дедушке) Ты сказал ему?

Бальбоа. О чем?

Бабушка. Я знала, что ты не решишься. Но это необходимо… и лучше всего будет теперь, когда мы одни…

Маурисьо. Секрет?

Бабушка. Единственное, о чем я тебе не решалась писать. Та ночь… последняя… когда ты ушел… понимаешь? Дедушка не знал, что делать. Он себя не помнил.

Бальбоа. Пожалуйста, прошу тебя, не надо вспоминать о тяжелом.

Бабушка. Я так счастлива, что ты сумел встать на ноги… Но — мальчик, один, в целом мире… Если бы жизнь потащила тебя по другому пути… (С упреком дедушке) Кто был бы виноват? Дедушка никогда не решался признаться. Но в глубине совести, я знаю, он ни на один день не переставал просить у тебя прощения.

Маурисьо. Он поступил правильно. Никто не сделал для меня больше. Я стал человеком в одну ночь. (Крепко пожимает ему руку) Я благодарю тебя, дедушка.

Они обнимают друг друга. Бабушка облегченно вздыхает.

Входит Хеновева с подносом.

Хеновева. Немного перестоял. Зато как пахнет!

Маурисьо (Изабелле, которая появилась наверху в другом платье). Беги сюда, дорогая! Тут ореховый торт с медом.

Бабушка. Первый кусок — тебе.

Изабелла (бежит вниз). Маурисьо столько рассказывал, я так хочу скорее попробовать! (Берет пирог, пробует)

Бабушка. Нравится тебе?

Изабелла. Правда, очень вкусный.

Маурисьо (с преувеличенным восторгом). Ух! Мало сказать вкусно! Тут надо выдумать новое слово!

Изабелла. Ты был прав. Это как… первое причастие.

Бабушка. У вас там этого нет?

Изабелла. У нас есть все: и огромные пасеки, и целые леса орехов, и тысячи бабушек, но вот этого, чтобы все вместе, и такого нашего… это только здесь!

Бабушка. Ты умеешь льстить, девочка!

Изабелла берет еще.

Маурисьо. Тише, ты подавишься!

Бабушка. С легким вином лучше пойдет.

Бальбоа. Есть белое — Риоха, есть старое Бургундское.

Маурисьо. Это нам все давно надоело. Не найдется ли того, что у нас раньше делали, из изюма, с апельсинными корками?

Хеновева. Сладкое?

Бабушка (в восторге). Мое. Хеновева, мое!..

Хеновева шарит в буфете и ставит на стол графин.

Это не настоящее вино, просто такая наливка, женская. Но она злая, как чертенята! Вот увидишь!..

Бальбоа. Ты тоже выпьешь?

Бабушка. Да, сегодня можно. Будь, что будет! Сердись, не сердись — выпью. (Изабелле) Ты любишь возиться на кухне, правда?

Изабелла. Я… на кухне…

Бальбоа (прерывает). Обожает. Это было первое, что она мне сказала в порту.

Бабушка. Тогда мы много будем стряпать вместе. (Поднимает бокал. Все встают) За самую счастливую ночь моей жизни! За твою родину, Изабелла!

Маурисьо. И вы с нами, Хеновева. Для бабушки все, кто живет в ее доме — члены семьи.

Хеновева. Спасибо, сеньор. Здоровья вам и счастья.

Все. За счастье нашей семьи!

Пьют.

Бабушка. Ну, как?

Изабелла. Правда, как чертенята!.. Это не семейная тайна? Вы дадите мне рецепт?

Бабушка. От тебя уже не может быть тайн в этом доме.

Бальбоа (к Хеновеве). Идите, отдохните. Спасибо, Хеновева.

Хеновева. В котором часу подавать завтрак?

Маурисьо. Мы встаем в разное время. То спим до полудня, как чурбаны, то проснемся на заре и бежим на реку.

Хеновева. Доброй вам ночи.

Все. Доброй ночи, Хеновева. До завтра.

Хеновева уходит.

Бабушка. Ну, с рекой теперь не выйдет. Там такой холод!

Маурисьо. Что вы здесь знаете о холоде? (Стремясь вовлечь Изабеллу в разговор) Пусть Изабелла тебе расскажет, как купаются в снежной пене!

Изабелла. Речка вся белая… и такие огромные рыбы выскакивают из воды!..

Бабушка. Я помню. Ты мне писал, когда путешествовал по реке Святого Лаврентия. Ведь это там ты вырезал мое имя на дубе?

Маурисьо. Там.

Бабушка. Ну, расскажи же мне еще раз!

Маурисьо. Путешествие на Великие озера? Это было как в сказке! Представь себе — санки, а везет их четырнадцать собак и все с бубенчиками… Целые стада оленей… еловые леса, как будто бесконечное рождество… А за всем этим — пять озер и снежные вершины в небе…

Бабушка. Как? Разве там есть горы?

Дедушка кашляет.

Изабелла. Маурисьо так все преувеличивает, всякую ерунду называет горами! Мы как-то видели дикую кошку на дереве, а он потом неделю говорил о тигре и о дикой чаще.

Маурисьо. Я хотел сказать — холмы. В Новой Шотландии все плоско, там всякий холм примешь за гору.

Бабушка. Но ведь Новая Шотландия на Востоке. Какое она имеет отношение к Пяти озерам?

Маурисьо (вступая в спор). Ах, ты так считаешь? Так она на Востоке?

Бабушка. Ты это мне говоришь, которая проделала с тобой сто кругосветных путешествий по большому дедушкиному атласу?

Бальбоа (снова кашляет, чтобы прервать эту тему). Да, большая страна Канада… большая! Еще рюмочку?

Маурисьо. Да, спасибо.

Бабушка. И мне, последнюю.

Бальбоа (наливает). Ну а как идут дела?

Маурисьо. Какие?

Изабелла. Какие дела?.. Ах, это!.. Маурисьо строит дома, большие отели…

Бабушка. А церкви ты строишь?

Маурисьо. Нет, не приходилось. Я занимаюсь гражданской архитектурой.

Бабушка. Вот жаль! Я бы так хотела, чтоб ты решил эту проблему готических соборов. Треть из камня, две трети из стекла.

Бальбоа (с тревогой). Ты что, изучала архитектуру?..

Бабушка. Какого труда мне это стоило! Сперва ни слова не могла разобрать. Ведь я все экзамены сдавала вместе с моим мальчиком… Хочешь, я покажу, что еще не все забыла? Вот: сферический купол — «Диаметр сферического купола, расположенного между четырьмя парусами, должен быть равен диагонали квадрата на плоскости». Ну, как? Почему ты так смотришь на меня? Разве не так?

Маурисьо (к дедушке). Так?

Бальбоа (нервно смеется). Каков насмешник! У меня спрашивает! Еще рюмочку, Маурисьо?

Маурисьо. Да, пожалуй, выпью. Только стаканчик!

Бабушка. Хорошо сказано! И мне налей.

Бальбоа. Хватит, дорогая. Тебе и так ударил в голову твой внук. Ну, это еще куда ни шло! А домашнее вино — поопасней!

Бабушка (с грациозной живостью, но не теряя достоинства). Последнюю, правда! Фернандо! Фернандито! Фернандитито!.. Одну капельку… Вот так, вот так, так… (Поднимает палец на стенке бокала. Смотрит, как он наливает) Скупердяй!

Маурисьо. Так, значит, сферический купол… Ты прелесть, бабушка!

Бабушка. Мужчины пусть строят дома, а женщины пусть их наполняют!.. (Поднимает бокал) И да здравствует гражданская архитектура!

Изабелла. Идемте, бабушка. Вы слишком много волновались, надо отдохнуть.

Бабушка. Спать? Мне? Сегодня, когда я двадцать лет ждала? Сегодня меня не затащит в кровать вся конная гвардия Канады! (Пьет)

Бальбоа. Эухения, дорогая, подумай о здоровье!

Бабушка. А теперь — к роялю. Изабелла! Как мне хотелось послушать эту балладу, ирландскую: «My heart is waiting for you»^[1].

Изабелла. Как?

Бабушка. «My heart is waiting for you». Разве не так по-английски?

Изабелла (в полном смятении). О yes, yes!..

Бабушка. Это теперь моя самая любимая песня. Ведь ты ее пела, когда Маурисьо тебя в первый раз увидел. Разве ты забыла?

Изабелла (немного оправившись от испуга). О yes, yes!..

Бабушка. Тогда — к роялю, девочка, к роялю! (Идет к роялю с бокалом в руке, снимает чехол, открывает крышку)

Бальбоа. Не сходи с ума, Эухения! Музыка, в такой час?

Маурисьо (берет Изабеллу за руку, быстро говорит ей шепотом). Ты играешь?

Изабелла. «Болеро» Равеля, одним пальцем.

Маурисьо. Какой кошмар! (К бабушке) Нет, бабушка, не сегодня. Изабелла так устала с дороги.

Бабушка. Музыка — лучший отдых. Ну, играй же!

Маурисьо. Лучше завтра, в другой раз…

Бабушка. А почему не сейчас?

Маурисьо. Понимаешь, примета. Всякий раз, как Изабелла собирается это играть, что-нибудь обязательно случается.

Звон стекла. Разбился бокал. Изабелла у стола, спиной к присутствующим, вскрикивает и отдергивает руку.

Говорил же!.. Что с тобой?

Изабелла. Ничего… стекло…

Бабушка. Ты поранила руку?

Изабелла. Ничего, поцарапала только!..

Бальбоа. Скорее спирту, бинт…

Бабушка. Не надо… У нас есть вино и носовой платок. (Обмакнув платок в вино, перевязывает ей руку) Вот так… бедная моя девочка… болит?

Изабелла. Нет, правда, ничего. Мне только жалко, что вы остались без музыки.

Маурисьо. Зачем же? Я сыграю что-нибудь свое.

Бабушка. Ты и сочинять умеешь?

Маурисьо. Немножко… так, глупости, чтоб отдохнуть от цифр. Вот, например, это. (Садится к роялю и весело наигрывает, как будто бы импровизируя) Апрель в лесу… Вот начинает таять. Вот тает. (Басовые аккорды) Белки скачут с ветки на ветку. Вот белки. (Высокие арпеджио) И ку-ку-шка обещает счастье. Вот ку-ку-шка.

Ку-ку, ку-ку,

Когда солнце взойдет,

Ку-ку, ку-ку,

Любовь ра-асцветет.

Солнце сказало:

«Быть может».

Ночь возразила:

«Нет».

Когда же, когда же, когда,

Кукушка, скажи!

Ку-ку, ку-ку,

Когда же, когда же, когда

Ты мне ответишь «да»?

Тебе нравится?

Бабушка. Ну, еще бы, ведь это твоя песенка! (Поднимает бокал) За моего внука, самого лучшего внука изо всех внуков! И виват гражданской музыке!! Ура! (Смех) Ну-ка, еще раз! Все вместе! Тает… вот оно тает! Белки. Вот они, белки! А вот и ку-ку-шка!

Все поют песню. Маурисьо запевает, все вторят хором. Смех, аплодисменты.

Ну, еще капельку, Фернандо! За кукушку, она обещает счастье — последнюю, последнюю, после… (Покачнулась, схватилась за сердце)

Изабелла подбегает, поддерживает ее.

Изабелла. Бабушка?!

Бальбоа. Хватит, Эухения. Отдохни.

Бабушка (приходит в себя, улыбается). Ничего. Это все сердце. Такое маленькое — а от него и счастье и горе… Только не думайте, что у меня голова закружилась! Так, туман, это да… Уже надо ложиться, так скоро?

Изабелла. Да, вам будет лучше. А завтра мы снова споем.

Бабушка. Завтра! Ночи такие длинные! Иди, отдохни, Маурисьо. До завтра, девочка. (Обнимает Изабеллу. Потом, опираясь на ее руку, идет к двери)

Бальбоа (к Маурисьо). Если ты привык читать перед сном, ты знаешь, где книги. Дать тебе что-нибудь?

Маурисьо. Учебник архитектуры и атлас Канады.

Бабушка. Идем, Фернандо. А завтра — ирландскую песню, да? И посмотрим, удастся ли вам увидеть во сне что-нибудь лучшее, чем вы сами. (Выходит с дедушкой, смеясь счастливым смехом и напевая песню о кукушке)

Маурисьо вздыхает с облегчением, расстегивает воротник. Изабелла падает без сил в кресло.

Маурисьо. Слава тебе Господи, кончилось!

Изабелла. Только бы хуже не было. Никогда в жизни мне так трудно не приходилось. Это как в цирке, как будто надо пройти босиком между острых ножей.

Маурисьо. Да, старушка опасная! И память какая!

Изабелла. Она годы и годы ни о чем другом не думала. Что бы с ней стало, если бы как-нибудь все открылось?

Маурисьо. Это зависит от нас. Мы забрались в этот тупик, обратного пути нет.

Изабелла. И завтра — опять этот фарс? До каких же пор?

Маурисьо. Только несколько дней. Получим фальшивую телеграмму, срочную, и уедем. А здесь навсегда останутся воспоминания.

Изабелла. Почему вы меня выбрали? Я не могу, Маурисьо. Я не могу!

Маурисьо. Ты так боишься?

Изабелла. Я не за себя. Я за нее. Это, наверное, все очень хорошо, что мы делаем… Но когда я на нее смотрю, как она только этим живет и такая счастливая, как девочка, мне так трудно удержаться, хочется крикнуть всю правду и просить у нее прощения. Игра у нас слишком жестокая.

Маурисьо. Вот этого я и боялся! В комедию вмешалось сердце. Так мы ничего не добьемся, Изабелла.

Изабелла. Я делала, что могла. Разве я не хорошо все делала?

Маурисьо. Да, сначала неплохо. Эта робость, когда мы вошли… потом эта сцена воспоминаний… Очень хорошо. Но позднее эти рыдания, когда ты бросилась к ней…

Изабелла. Я больше не могла. Я ведь тоже знаю, что такое жить одной и ждать.

Маурисьо. Так нельзя. Искусство не здесь делается, сеньорита. (Указывает на сердце) Оно делается тут. (Указывает на лоб) Тут.

Изабелла. Вы ни минуты не волновались?

Маурисьо. Настоящее волнение никогда не выглядит естественно. Например, помнишь, с каким восторгом я ел этот ореховый торт с медом? Но если имеются на свете две вещи, которых я не выношу — это мед и орехи. Вот что я называю мастерством. А тебе, правда, понравился торт?

Изабелла. Очень!

Маурисьо. Что ж, дело вкуса.

Изабелла. Значит, эта дрожь в голосе, когда вы в первый раз увидели бабушку?..

Маурисьо. Простой прием. Им даже резонеры владеют.

Изабелла. И объятие, такое крепкое, без слов, она даже заплакала…

Маурисьо. Все было продумано. Сквозь слезы трудно рассмотреть, как следует. Ты понимаешь?

Изабелла смотрит на него так, как будто он стал ниже ростом.

Изабелла. Да, теперь понимаю. По-видимому, мне еще многому надо учиться.

Маурисьо. Да, многому еще. Но ты сумеешь, Изабелла.

Изабелла. Почему вы зовете меня Изабеллой, когда никто не слышит? Мое имя Марта.

Маурисьо. Здесь — нет. Мы живем другой жизнью, и надо совсем забыть нашу собственную. Чтоб не запутаться.

Изабелла. Хорошо! Скажите мне, какие я сделала ошибки за этот вечер, чтоб я их не повторила.

Маурисьо. Ну что ж, начнем с поцелуя. Точнее, с двух поцелуев. Первый был слишком…

Изабелла. Сестринский?

Маурисьо. Вот именно. Трех лет брака недостаточно, чтобы так охладеть. Зато второй… так тоже не целуются на третий год брака.

Изабелла. Слишком крепкий?

Маурисьо. Да, слишком. В искусстве главное — мера.

Изабелла. Простите. Это не повторится.

Маурисьо. Надеюсь. Теперь второе: никогда не говори мне «вы». Помни, что мы женаты.

Изабелла. Но ведь мы одни…

Маурисьо. Не имеет значения. Надо приучаться. Знаешь, как поступают осторожные любовники, когда им приходится встречаться в обществе? Они всегда на «вы», даже наедине, чтобы не ошибиться на людях. Мы должны делать то же самое, только наоборот.

Изабелла. Прости, я не знала. А как мы уладим с языком?

Маурисьо. С каким языком?

Изабелла. С моим английским. Ты видишь, бабушка его знает. А я… надеюсь, ты не потребуешь, чтоб я его выучила за одну ночь?

Маурисьо. Надо сделать усилие. В наши дни английский язык приобрел такое значение, что даже янки вынуждены его изучать.

Изабелла. О yes, yes, yes!

Маурисьо. Ты смеешься надо мной?

Изабелла. Над учителем? Что ты! Я никогда бы себе не позволила!

Маурисьо. Не иронизируй! Что это с тобой? Ты вдруг стала на меня как-то иначе смотреть. Ты совсем другая сейчас.

Изабелла. Может быть, это ты для меня стал другим. (Подходит к нему, говорит дружески) Послушай, Маурисьо. Помнишь, ты мне сказал, что твой имитатор поет лучше, чем настоящий соловей? Ты серьезно это говорил, да?

Маурисьо. Совершенно серьезно. Какая-то птичка… Какая бы она чудесная ни была, ей никогда не сравняться с артистом.

Изабелла. Тогда, значит, ты, правда, веришь, что искусство важнее, чем жизнь?

Маурисьо. Это всегда так. Посмотри на тот палисандр, там в саду. Он теперь значит что-то, потому что от него тень, и он цветет. А завтра он умрет, как умирают деревья: стоя и молча, и никто не вспомнит о нем. Вот если бы его написал великий художник, он жил бы вечно. Ты еще что-нибудь хочешь спросить?

Изабелла. Нет, ничего. Это все, что я хотела знать. (Идет к лестнице)

Маурисьо. Постой! До сих пор я указывал на ошибки. Будет несправедливо, если я не скажу об удачах.

Изабелла. Удачи тоже были? Ну что ж, это неплохо.

Маурисьо. Особенно: этот трюк, чтоб не играть на рояле, раненая рука.

Изабелла. А… Тебе понравилось?

Маурисьо. Я бы и сам не сделал лучше. Чем ты нарисовала кровь? Помадой?

Изабелла. Помадой.

Маурисьо. Я сразу догадался. Поздравляю! (Пожимает ей руку. Изабелла вскрикивает, отдергивает руку) Что с тобой?

Изабелла. Ничего… так, нервы. (Идет к лестнице)

Маурисьо резко останавливает ее и сдергивает повязку.

Маурисьо. Постой! Ты, правда, порезала руку?

Изабелла. Мне не пришло в голову, как еще можно. Ведь ложь надо придумать. А правда — это легко. Спокойной ночи. (Завязывает руку и идет по лестнице)

Маурисьо. Ты не обидишься, если я тебе кое-что скажу?

Изабелла. Говори.

Маурисьо. У тебя слишком много сердца. Ты никогда не будешь настоящей актрисой.

Изабелла. Спасибо. Это самое лучшее, что ты сказал мне за сегодняшний вечер. (Идет по лестнице, останавливается) А ты не обидишься, если я тебе тоже кое-что скажу?

Маурисьо. Говори.

Изабелла. Если когда-нибудь исчезнут все деревья, и останется только одно… я бы хотела, чтобы это был тот палисандр… Спокойной ночи, Маурисьо.

Маурисьо. До завтра… Марта-Изабелла. (Опершись на перила, смотрит ей вслед)

Наверху бьют часы.

Занавес

Действие третье

Картина первая

Та же комната. Прошло несколько дней. Вечер. Сцена пуста. Телефонный звонок, входит Хеновева. Маурисьо спускается по лестнице.

Хеновева. Алло! Что? Да нет же, сеньора, вы опять ошиблись. Не стоит.

Маурисьо. Кто это?

Хеновева. Ошиблись номером. Вот уже третий раз — один и тот же голос.

Маурисьо. Что-нибудь на линии. Кого спрашивают?

Хеновева. Да улицу Аромос два, четыре, четыре, восемь. Подумать только, совсем в другом конце!

Маурисьо берет яблоко из вазы, вытирает рукавом и ест.

Сеньору что-нибудь нужно?

Маурисьо. Нет, спасибо.

Хеновева. А то я принесу ножик и тарелку.

Маурисьо. Что вы! Если его резать и есть на тарелке, это будет блюдо. А так — это неживая природа. Натюрморт.

Хеновева. Как вы сказали?

Маурисьо. Неважно, Хеновева. Можете идти.

Хеновева. К вашим услугам, сеньор.

Маурисьо ждет, пока она выйдет, потом идет к телефону. Говорит, не переставая есть яблоко.

Маурисьо. Алло! Элена? Ну, конечно, я понял. Есть новости? Ага! Надеюсь, ЭФ-48 доволен, что прибывают эти два греческих судна. Его любимый язык. Только, ради Бога, пусть не говорит матросам о Парфеноне! Тут все превосходно. Бабушка просто прелесть. Лучше не выберешь. Изабелла? Счастлива, с каждым днем работает все лучше. Будет прекрасный работник. Она бы хотела, чтобы мы тут навсегда остались. Но, по-моему, пришло время опустить занавес. Приготовьте телеграмму из Канады. Диктую текст: «Проект дешевые дома рабочий квартал принят точка необходимо присутствие срочно». Подпись… Гамильтон. Повторите. Так. Пусть придет завтра пораньше… А к вечеру — два фальшивых билета на самолет. Больше ничего. Спасибо, Элена. До завтра. (Вешает трубку, идет в сад, насвистывая свою песенку)

Слева входит бабушка, она очень взволнована. За ней идет Хеновева.

Бабушка. Нет, нет. Хеновева, этого не может быть! Сколько я ни думаю, никак не могу поверить. Ты не ошиблась?

Хеновева. Сама бы не хотела верить. Но когда я вам говорю, что видела своими глазами…

Бабушка. Почему ты мне раньше не сказала?

Хеновева. Правду сказать, побоялась. Дела-то такие деликатные. Если бы сеньора меня совсем не замучила вопросами, я бы ни словечка не вымолвила.

Бабушка. И очень плохо. Это надо сразу выяснить, и чем скорее, тем лучше.

Хеновева. А, может, я впрямь ошиблась?

Бабушка. Не одна ты заметила. Я все эти дни наблюдаю, и все выходит одно. Мне сердце говорило, у нас что-то неладно.

Хеновева. Так сеньора тоже замечала?

Бабушка. С первой же ночи. Знаешь — тут посмотрит не так, там слово какое-нибудь. Но я что угодно могла подумать, только не это. Где Изабелла?

Хеновева. Хотите с ней говорить?

Бабушка. Да, и сейчас же. По-твоему, я способна выслеживать, подсматривать из-за дверей? Где Изабелла?

Хеновева. Гортензии поливает.

Бабушка. Позови ее.

Хеновева. Сеньора, пожалуйста, подумайте еще…

Бабушка. Я тебе сказала, позови ее!

Хеновева (высовывается в сад, зовет). Изабелла! Доченька! Изабелла! Вот она идет.

Бабушка. Оставь нас.

Хеновева идет в кухню. Входит Изабелла с огромным букетом гортензий.

Изабелла. Вы меня звали?

Бабушка. Подойди ко мне. Посмотри мне в глаза и отвечай честно. Что ты от меня скрываешь все эти дни?

Изабелла. Я?

Бабушка. Вы оба.

Изабелла. Бабушка!

Бабушка. Не отводи глаза. Отвечай!

Изабелла. Я вас не понимаю.

Бабушка. Очень хорошо понимаешь. И больше нечего притворяться. Я знаю, это слишком интимное признание, может быть, тебе будет больно. Но я с тобой говорю не как бабушка с внучкой. Я говорю, как женщина с женщиной. Что происходит у тебя с Маурисьо?

Изабелла. Ради бога, что вы подозреваете?

Бабушка. Это не подозрение, девочка. Это правда. Сегодня утром, когда Хеновева принесла вам завтрак, ты была одна в комнате. Маурисьо спал в соседней. Можешь ты мне объяснить, что это значит?

Изабелла (с облегчением). Комнаты?.. И это все? (Нервно смеется)

Бабушка. Не вижу, что здесь хорошего. А этот нервный смех тоже ничего не значит?

Изабелла. Ну, конечно, это я просто… Вы со мной так говорили… как будто узнали что-то ужасное.

Бабушка. Этого мало, по-твоему? Если супруги не спят вместе, это безнравственно. Но может быть хуже. Может быть, нет любви.

Изабелла. Нет, нет, бабушка! Как вы могли даже подумать?

Бабушка. Разве у меня не было оснований?

Изабелла. Никаких, правда. Просто там из сада много москитов… Маурисьо не может спать.

Бабушка. А ты можешь? Что ж это за супруги, которые способны расстаться из-за москита?

Изабелла. Там не один, их целая куча!

Бабушка. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, меня не могли бы оторвать от мужа все десять казней египетских. Ты должна мне обещать, что больше так не будет.

Изабелла. Не беспокойтесь. Больше не будет. Но разве имеет какое-нибудь значение такая маленькая разлука?

Бабушка. Меня не одна эта ночь тревожит. Меня тревожит вся ваша жизнь. В моем возрасте — одно счастье: смотреть на счастье других. И было бы очень печально, если бы вы притворялись, чтобы не огорчать меня.

Изабелла. Вы решили, что мы с Маурисьо не любим друг друга?

Бабушка. В моем присутствии, даже слишком. Но потом. Вчера, когда вы пили чай в саду, я стояла у окна. Вы ни слова не сказали, даже не посмотрели друг на друга. Он думал о чем-то, ты помешивала чай, опустив глаза. Когда ты стала пить, чай был совсем холодный.

Изабелла. Но ведь молчание ничего не значит! Столько есть способов быть вместе…

Бабушка. Можешь ты мне поклясться, положив руку на сердце, что ты совершенно счастлива?

Изабелла. Почему вы спрашиваете меня?

Бабушка. Не знаю… Что-то не так у вас. Ты как будто робеешь перед ним, как будто он хозяин… А когда любовь настоящая — никто не хозяин, оба подчиняются.

Изабелла. Маурисьо выше меня во всем! Ему и не нужно приказывать, я всегда счастлива подчиняться.

Бабушка. Плохо, что ты так думаешь. Дай только Бог, чтобы он об этом не знал, не то ты пропала. Я всегда говорила, что любовь похожа на коляску рикши — один так удобно сидит, а другой тянет. Вижу, тебе приходится тянуть коляску.

Изабелла. Какое это имеет значение, если в коляске — он! Вы не можете понять, что такое для меня Маурисьо! Он больше, чем любовь, он вся моя жизнь. В тот день, когда я увидела его, я была в таком отчаянии, я бы умерла в углу, как собака. Он прошел мимо меня с букетом роз… и одно только слово. Это слово мне все вернуло, сразу, все, что я потеряла. Тогда я поняла, что принадлежу ему, навсегда. Пусть он будет далеко, пусть он даже на меня не посмотрит больше. Вот я и привязана к его коляске, но я счастлива, ведь это его коляска.

Бабушка. Ты так безумно любишь его, девочка?

Изабелла. Если это безумие, благословенно безумие. Благословенны его глаза, даже если они меня не видят. Благословенна его рука на моем плече, даже если это только сон. Послушайте меня, бабушка… (Становится на колени у ее кресла) Вы меня спрашивали, почему я не хочу говорить на другом языке, а только на его языке. Теперь вы поняли? Язык — это не слова, это сама жизнь. Когда я была маленькой, мама мне говорила «дорогая». Это было слово. Когда в школе учительница мне говорила «дорогая», это тоже было слово. Маурисьо сказал мне почти неслышно: «Дорогая»… Это было не слово, это было что-то живое, так схватило за сердце, что даже закружилась голова. Это было как будто бы первый день земли, и никто еще никогда не любил до нас. Ночью я не спала. «Дорогая, дорогая, дорогая»… Со мной было мое живое слово, оно билось в ушах, на подушке, в сердце. Теперь мне не важно, что Маурисьо меня не видит — ведь я всегда его вижу, даже когда его нет со мной. Пусть букет вечно твердит «завтра» — ведь Маурисьо дал мне силу ждать. Ведь не обязательно быть любимой… надо только любить самой, чтоб быть счастливой, бабушка, счастливой, счастливой! (Она пришла в такое волнение от собственных слов, что зарыдала, спрятав лицо в бабушкины колени)

Бабушка. Хватит, девочка, ну, не надо. Право, сама не пойму, радоваться мне или нет. Я боялась, что ты его не любишь, а теперь почти боюсь, что ты его любишь слишком сильно. Но ему — ни слова, ни в коем случае! Слушай меня, девочка: пока не пропала молодость, перемени все это. Пусть он тянет повозку, на то он мужчина.

Входит Маурисьо. Изабелла поднимается.

Маурисьо. Внучка исповедуется бабушке? Тем хуже для внука, он же супруг.

Бабушка. Почему ты думаешь, что мы говорили о тебе? Разве у нас не может быть других тем?

Маурисьо. Конечно, много есть тем, и даже очень важных. Разрешите узнать, какие именно привлекли ваше внимание?

Изабелла. Так, тебе неинтересно будет. Женские дела.

Маурисьо. Ну, понятно. Говорили о тряпках, да?

Бабушка. Конечно. Дай тебе Бог всегда так хорошо угадывать, мальчик. Таким умным людям, как ты, не мешает иногда спускаться с облаков (смотрит на Изабеллу) и пройтись по нашей грешной земле.

Маурисьо. Изабелла сказала обо мне что-нибудь плохое?

Изабелла. Наоборот. Я рассказывала, как я счастлива.

Бабушка. У некоторых женщин своеобразная манера быть счастливыми. Попробуй это понять, а то ты слишком привык, что все тебе падает с неба. И смотри, не огорчай ее! Она уже не одна. Теперь нас двое. (Вынимает из шкафа картонную коробку) Возьми, дорогой. Ведь тебе это очень нужно.

Маурисьо. Что это?

Бабушка. Сетка от москитов. (Выходит в сад)

Маурисьо. Какие москиты?

Изабелла. Мне пришлось выдумать. Сегодня утром Хеновева видела, что ты спишь в другой комнате.

Маурисьо. Черт! Так я и знал! Единственный раз я забыл запереть дверь.

Изабелла. Не волнуйся. Все улажено.

Маурисьо. Совсем улажено? Ты уверена, она ничего не подозревает?

Изабелла. Теперь ничего. Рядом с тобой так легко приучаешься врать.

Маурисьо. Очень деликатный способ назвать меня лгуном.

Изабелла. Человеком с воображением. Это был комплимент твоему мастерству.

Маурисьо. Наверное, ты опять очень нервничала, как всегда.

Изабелла. Ко всему привыкаешь.

Маурисьо. Ну, теперь немного осталось. Могу сообщить тебе хорошую новость. Завтра с утра мы получим телеграмму из Канады, а к вечеру два билета на самолет.

Изабелла (вздрагивает). Не может быть! Ты хочешь сказать, что мы уезжаем?

Маурисьо. Да, Элена обо всем позаботится.

Изабелла. Это и есть твоя хорошая новость?

Маурисьо. Чем же плохо? Кончились, наконец, эти трюки и укоры совести, от которых ты спать не могла. Теперь — последний семейный вечер, трогательное прощание… и снова на воле! Миссия выполнена. Ты недовольна?

Изабелла. Очень, очень довольна.

Маурисьо. По твоему лицу это незаметно.

Изабелла. Так, сразу, немножко трудно…

Маурисьо. Не думала же ты, что мы будем здесь всю жизнь? Ты сама говорила столько раз, что это жестокая игра и что ты не можешь.

Изабелла. Так и было, вначале. Только я знаю, чего мне стоило привыкнуть. Теперь посмотрим, чего мне стоит отвыкнуть. Значит, завтра?

Маурисьо. Завтра.

Изабелла. Ты бы не мог подождать еще немножко? Ну, хоть один день?

Маурисьо. Зачем? Все, что можно было сделать для этой женщины, сделано.

Изабелла. Не для нее, Маурисьо. Теперь — для меня. Мне надо привыкнуть к мысли…

Маурисьо. Я все меньше тебя понимаю. Для начала я поручил тебе исключительно трудное дело. Ты справилась, и с такой невероятной естественностью, как будто ты и впрямь счастливая новобрачная. А теперь, когда мы дошли до заключительной сцены, неужели у тебя не хватит сил?

Изабелла. Я не знаю… Меня пугает именно то, что ты называешь заключительной сценой.

Маурисьо. Прощание? Пустяки! Самое простое из всего: немножко дрожи, когда будешь упаковывать чемоданы… Долгие взгляды, как будто бы ты ласкаешь глазами каждый уголок… Даже говорить не нужно. Время от времени будешь что-нибудь ронять, как будто бы нечаянно. Предмет, падающий в молчании, гораздо выразительнее, чем слово. Почему ты так смотришь на меня?

Изабелла. Я восхищаюсь тобой.

Маурисьо. Опять ирония?

Изабелла. Нет, не ирония. Я, правда, восхищаюсь. Меня поражает, как все вы, мечтатели, видите ясно только то, что далеко от вас. Скажи мне, Маурисьо, какого цвета глаза у Джиоконды?

Маурисьо. Темно-оливковые.

Изабелла. Какого цвета глаза у сирен?

Маурисьо. Зеленые, цвета морской воды.

Изабелла. А мои?

Маурисьо. Твои?.. (Задумался. Подходит к ней, чтобы рассмотреть. Она опускает веки. Он растерянно улыбается) Ты не обижайся. Ты подумаешь, это от невнимания, но я тебе клянусь, что сейчас я даже не смог бы сказать, какие глаза у меня.

Изабелла. Серовато-карие. Когда ты смеешься — с золотой искоркой. Когда ты говоришь одно, а думаешь о другом — затягиваются такой дымкой.

Маурисьо. Прости меня.

Изабелла. Не за что. (Овладевает собой, улыбается) И если завтра, когда я буду упаковывать чемоданы, у меня что-нибудь упадет из рук, «как будто нечаянно», не беспокойся, это будет не от волнения, просто у меня хороший учитель. Спасибо, Маурисьо. (Выходит в сад. Там уже сильно стемнело, падают длинные вечерние тени)

Маурисьо задумчиво зажигает сигарету. Звонок и дверь, Хеновева идет открывать.

Из своего кабинета выходит сеньор Бальбоа, в руке у него книга.

Бальбоа. Если это газеты, отнесите ко мне в кабинет.

Хеновева. Слушаюсь, сеньор. (Выходит в переднюю)

Бальбоа. Ты не эту книгу искал? «Последние открытия в археологии».

Маурисьо. Они меня не интересуют. Я сам только что сделал одно сенсационное открытие.

Бальбоа. Ты? Когда?

Маурисьо. Вот сейчас. В результате длительных разысканий я пришел к выводу, что я полный идиот. (Бросает только что зажженную сигарету и идет в сад, крича: «Изабелла»!)

Возвращается Фелиса.

Хеновева. К сеньору пришли.

Бальбоа. В такое время! Я никого не жду и никого не принимаю.

Хеновева идет в переднюю, в дверях появляется Другой.

Другой. Меня примете. Слишком большое путешествие я проделал, так что придется принять.

Бальбоа. По какому праву вы врываетесь в мой дом? Оставьте нас, Фелиса.

Хеновева уходит.

(Зажигает свет) Кто вы такой?

Другой (делает несколько шагов вперед. Бросает шляпу на кресло). Неужели я так изменился за последние двадцать лет?

Бальбоа (окаменел, говорит чуть слышно). Маурисьо…

Другой. Не вижу, чему так удивляться. Как будто я привидение. Разве вы не получили телеграмму, сообщающую о моем прибытии?

Бальбоа. Этого не может быть… «Сатурния» пошла ко дну, никто не спасся.

Другой. А ты и обрадовался! Что же, вполне естественно: темное пятно, позор семьи, смыто навсегда. Только это, сам видишь, не так. Такие, как я, не путешествуют под своим именем и не сообщают названия корабля. Полиция бывает очень любопытна.

Бальбоа. Довольно. Маурисьо. Зачем ты пришел?

Другой. Считаешь необходимым спрашивать? Какое плачевное отсутствие воображения! Надеюсь, ты не предполагаешь, что я собираюсь пасть на колени и оплакивать свои грехи?

Бальбоа. Нет, я тебя знаю слишком хорошо. Я следил за всей твоей жизнью и знаю, чего можно ждать от тебя.

Другой. Счастлив слышать. Так мы избежим многих неприятных объяснений Особенно для тебя.

Бальбоа. Для меня?

Другой. Это самое меньшее, чего ты мог ожидать. Разве ты не чувствовал себя ответственным хотя бы за один момент той жизни, которую я влачил вдали от отчего дома?

Бальбоа. Не пытайся свалить свою вину на других. Все, что ты делал там, ты начал здесь.

Другой. Так что совесть спокойна?

Бальбоа. Я сделал то, что должен был сделать. Если надо будет — снова сделаю то же самое.

Другой. Да, рад бы, я думаю. Только теперь, боюсь, не выйдет. Мальчик стал немного покрепче.

Бальбоа. Это — угроза?

Другой. Предупреждение. Я по опыту знаю, путь ни для кого сам не открывался. Каждый должен пробиться своими силами. А мой путь сегодня проходит через этот дом.

Бальбоа. Так говори же сразу, что тебе надо?

Другой. Я мог бы предъявить права, потребовать все то, чего ты меня лишил в одну ночь: обеспеченную жизнь, почтенную семью…

Бальбоа. Не думаешь же ты остаться здесь жить?

Другой. Не волнуйся. То, что ты зовешь очагом, не для меня. Кроме того, это было бы достаточно неудобно для нас обоих.

Бальбоа. Чего же ты хочешь?

Другой. Я тебе сказал, что я мог бы требовать. Но я благоразумен и удовлетворюсь частью. Одним словом, мне нужны деньги.

Бальбоа. Так я и думал. Сколько?

Другой. Тут-то и начинается самое сложное, так как при всем желании я не могу уступить тебе по дружбе. (Внезапно оставляет иронический тон) Я совсем запутался, понимаешь? Не с полицией, к этому я привык. Со своими, а они не прощают.

Бальбоа. Я не прошу объяснений. Сколько?

Другой. Тебе не покажется много, если я скажу: двести тысяч?

Бальбоа. Ты сошел с ума! Откуда мне взять столько?

Другой. Я и не думаю, что они у тебя в кармане. Но ты можешь их выручить и не отлучаясь далеко… не сходя с места. Если я не ошибся в счете, дом стоит раза в два больше.

Бальбоа. Дом? Продать этот дом?

Другой. Для двух стариков он велик.

Бальбоа. Ты способен выгнать нас на улицу?

Другой (злобно). А разве ты меня не выгнал двадцать лет назад? Я еще не забыл ту пощечину! У меня до сих пор горят твои пальцы вот здесь! Это было в первый и последний раз, больше никто не осмелился ударить меня по лицу!

Бальбоа. Потому ты и пришел! О, я понял тебя! Тут не только деньги, вся эта муть досады и мести…

Другой. Этот вопрос, несомненно, заслуживает обсуждения, но сейчас у меня нет времени. Деньги нужны мне завтра. Договорились?

Бальбоа. Ни завтра, никогда.

Другой. Обдумаем спокойно. Я уже понял, что моя судьба тебя мало волнует. Но твое незапятнанное имя… тебе приятно будет встретить его в скандальной хронике и в полицейских отчетах?

Бальбоа. Но я не могу. Если бы и хотел — клянусь тебе, не могу.

Другой. Ты меня не удивляешь. Ты всегда не слишком легко раскошеливался. Но есть тут человек, который не даст мне подохнуть на улице. Где бабушка?

Бальбоа. Нет! Бабушка — нет! Я займу у друзей, соберу все, что можно. Возьми бумаги, драгоценности…

Другой. Я пришел не за милостыней. Я пришел за моей собственностью. Ты прекрасно знаешь, что бабушка не может мне отказать. Почему ты не хочешь, чтобы я с ней говорил?

Бальбоа. Послушай меня, Маурисьо! Бабушка ничего не знает. Для нее тот испорченный мальчик стал мужчиной. Он счастлив. Он к ней приехал. Он помнит все хорошее.

Другой. А, рождественский рассказик! Жаль только, что я вышел из того возраста, и они меня как-то не трогают. Где бабушка? (Делает шаг вперед, Бальбоа преграждает ему путь)

Бальбоа. Подумай, что ты можешь разрушить в одну минуту!

Другой. Я спешу. Отойди!

Бальбоа. Нет! Я не отойду!

Другой (схватывает его за руку). Ты не думаешь, надеюсь, меня опять ударить? Это легко с мальчиком. Со взрослым не то. Отойди, говорю! (Отталкивает его и зовет, громко) Бабушка!

Входит Маурисьо. Говорит глухим от гнева голосом.

Маурисьо. Без крика. Сейчас вы выйдете со мной из этого дома.

Другой. Могу узнать, кто вы такой?

Маурисьо. Потом. Сейчас, сию минуту, бабушка войдет в эту дверь, вы слышите? Если вы произнесете при ней хоть одно слово, одно слово, я вас убью.

Другой. Меня?..

Маурисьо (резко прерывает). Душой клянусь, убью на месте!

За сценой смех.

Молчите.

Входят бабушка и Изабелла.

Бабушка. В жизни не слышала такой чепухи. Ты в уме? Говорить мне, что этот зеленый огонек у светлячков… О, простите! Я думала, вы одни.

Маурисьо. Ничего. Сеньор ошибся адресом. (Подчеркнуто) Я покажу ему дорогу. (В дверях) Вы идете?

Другой (решительно идет к двери). Иду.

Изабелла (чувствует что-то недоброе в вызывающем тоне мужчин). Маурисьо!..

Услышав свое имя, Другой удивленно оборачивается. Пристально смотрит на Изабеллу и Маурисьо.

Маурисьо. Я сейчас, Изабелла. Сейчас вернусь. Вот сюда.

Другой колеблется. Наконец, слегка кланяется.

Другой. Прошу прощения, сеньора… (Идет за Маурисьо)

Изабелла и Бабушка смотрят им вслед.

Занавес

Картина вторая

Та же комната. В углу открытый большой чемодан. На столе чемодан поменьше и стопка белья. Изабелла молча складывает белье. Хеновева кончает укладывать чемодан.

Хеновева. Туфли вниз положить, правда?

Изабелла (думая о другом). Правда.

Хеновева. А платье я хорошо уложила?

Изабелла. Все равно.

Хеновева. Как же так — все равно? Вы лучше меня знаете, я никогда никуда не ездила. Так?

Изабелла (не глядя). Так.

Хеновева безнадежно вздыхает и закрывает чемодан. Наверху бьют часы.

Изабелла подняла глаза, слушает. Часы пробили четыре.

Хеновева. Не молчите вы, хуже это! Скажите что-нибудь, ради Христа, вам же легче станет!

Изабелла. Что сказать?

Хеновева. Да что хотите, хотя бы невпопад. Как вот — идешь, где темно… и запоешь. Молчать, так оно вроде могилы.

Изабелла. Да, похоже. Сколько вы платьев уложили?

Хеновева. Семь штук.

Изабелла. Семь платьев, целая жизнь. Светлое платье первого утра… Платье, в котором я поливала гортензии… Голубое, в нем я бросала камешки в реку… Вечернее, платье того вечера, мы прожгли его сигаретой… Теперь они уложены, так плотно лежат, нет ни праздника, ни реки, ни гортензий. Вы правы, Хеновева. Укладывать чемодан — это как похороны.

Хеновева. Не тому плохо, кто едет. Вы-то возвращаетесь к себе, вся жизнь у вас впереди. А вот сеньора наша…

Изабелла. Вы с ней говорили?

Хеновева. Нет, куда там. Заперлась у себя, никого видеть не хочет и ни словечка не говорит.

Изабелла. Зачем она молчит, как будто протестует? Она ведь знала, что рано или поздно придет время расстаться. Разве я виновата?

Хеновева. Время виновато, сеньора, всегда-то оно торопится, всему оно мешает. Помню, когда вас ждали, у нас каждая минута была точно целый век. «В понедельник, Хеновева, в понедельник!» А понедельник все не приходил. Теперь другое. Только и думаешь, когда это день успел пройти? Моя мать говорила: когда ждешь — одни часы, когда расстаешься — другие. Когда ждешь, часы всегда отстают. (Роняет носовые платки) Ой, виновата! Как это я?

Изабелла. Что вы! Спасибо вам, Хеновева.

Хеновева. За что спасибо-то?

Изабелла. Ни за что, это я так.

С улицы входит Маурисьо.

Хеновева. Пойду, простирну, еще успеют высохнуть. (Уходит в кухню)

Изабелла нетерпеливо подходит к Маурисьо.

Изабелла. Есть какая-нибудь надежда?

Маурисьо. Никакой. Я ему все возможное предлагал — и ничего. Через несколько минут он сам придет и скажет последнее слово.

Изабелла. Ты разрешишь ему войти в этот дом?

Маурисьо. К сожалению, это его дом. На него не действуют ни доводы, ни мольбы, ни угрозы. Он готов на все и ни в чем не уступит.

Изабелла. Значит, все наше дело будет разрушено в одну минуту, на наших глазах. И мы должны спокойно смотреть на это?

Маурисьо. Твоя правота ничего не значит. На его стороне сила и правда.

Изабелла. Я тебя не узнаю. Когда ты говорил со мной в первый раз, ты казался мне всесильным волшебником, чудотворцем. Любую уродливую вещь ты мог сделать прекрасной. Любую печальную истину мог ты изменить веселой игрой воображения. Потому я и пошла за тобой с закрытыми глазами. И вот к твоим дверям приходит истина, даже не величественная — и этого оправдания нет — низкая, а ты стоишь перед ней и ничего не можешь сделать!

Маурисьо. Конечно, не могу. Мы сами дали ему карты в руки, он знает нашу игру. Ему теперь незачем даже просить. Он может спокойно шантажировать нас. Надежды нет, Изабелла. Нет.

Изабелла. Ты еще можешь сделать одно доброе дело в этом доме, последнее. Расскажи сам бабушке всю правду.

Маурисьо. Зачем?

Изабелла. Это — как снять повязку. Ты можешь сделать это мягко, нежными пальцами. Не жди, пока он сорвет ее резким рывком.

Маурисьо. Не могу, я не решусь. Я боюсь увидеть рану. Ведь мы сами нанесли ее, а вылечить не можем. Уедем отсюда, скорей!

Изабелла. В твой спокойный и удобный дом? Развлекаться выдумыванием снов, у которых такое пробуждение? Нет, Маурисьо. Уезжай один.

Маурисьо. Не думаешь же ты здесь остаться!

Изабелла. Ах, если бы я могла! Но, во всяком случае, я хочу вырваться из этой выдуманной жизни не для того, чтобы вернуться вместе с тобой в другую жизнь, такую же фальшивую.

Маурисьо. Куда же ты поедешь? В свою старую жизнь?

Изабелла. Невероятно, правда? А все-таки это и есть тот великий урок, который я выношу отсюда. Моя комната была маленькая и бедная, но больше мне и не нужно, я сама небольшая. Зимой дуло в окно, но это был чистый холод, я привыкла к нему, как к домашнему платью. И не было роз на окнах, только несколько пыльных гераней. Все это было по моей мерке, все было мое: бедность моя, мой холод, мои герани.

Маурисьо. И ты хочешь вернуться к этой нищете? Нет, Изабелла!

Изабелла. Кто мне запретит?

Маурисьо. Я.

Изабелла. Ты? Послушай меня, Маурисьо. Теперь уже нет ни учителя, ни ученицы. Поговорим впервые как равные. Я расскажу тебе все, как будто это было не со мной, чтобы ты яснее видел. Однажды одинокую девочку вытащили из ее мира и перенесли в новый, чудесный, как будто в сказку. Ей дали сразу все, чего у нее не было никогда: семью… дом, окруженный деревьями… медовый месяц. Только надо было, конечно, играть фарс, но она «была лишена чувства меры» и слишком увлеклась. Подмостки стали для нее настоящим домом. Когда она говорила «бабушка» — это было не заученное слово, это жило в ней глубоко, с давних пор. Даже когда ее мнимый муж целовал ее, голова у нее кружилась от благодарности. Семь дней продолжался сон, и вот что вышло. Теперь я знаю, что одиночество будет еще тяжелее, и герани — еще несчастней, и холод — холоднее. Но они — моя единственная истина. Я не хочу опять заснуть, потому что боюсь снова проснуться. Прости, если я кажусь тебе несправедливой.

Маурисьо. Несправедливо одно. Почему ты считаешь, что это было только с тобой? Тебе ни разу не пришло в голову, что это было и со мной?

Изабелла. Что ты хочешь сказать?

Маурисьо. Я хочу сказать, что мне тоже нужно было пожить в этом доме, чтобы найти свою истину. Вчера я еще не знал, какого цвета у тебя глаза. Хочешь, я скажу тебе теперь, какие они в каждый час дня и как меняется их цвет, когда ты открываешь окно, и когда смотришь на огонь, и когда я пришел, и когда я ухожу… Семь ночей я чувствовал, что ты спишь за дверью. Ты не была моей, но мне нравилось слушать, как ты дышишь в соседней комнате. Я привык к твоему дыханию и теперь знаю одно: я не мог бы жить без него. Оно нужно мне рядом, навсегда, на моей подушке. В твоем доме или в моем, какое это имеет значение! Каждый из них может стать нашим. Выбирай ты.

Изабелла. Маурисьо! (Бросается в его объятия)

Маурисьо. Марта-Изабелла!..

Долгий поцелуй. Раздается звонок за дверью. Они испуганно смотрят друг на друга, не разжимая объятий. Снова нетерпеливо звонит звонок.

Это он. (Идет к входной двери)

Изабелла удерживает его.

Изабелла. Не надо! Оставь меня с ним одну!

Маурисьо. Ты сошла с ума!

Хеновева идет открывать дверь

Изабелла. Может быть, женщина сумеет сделать больше, чем ты. Разреши мне!

Они быстро целуются.

Маурисьо. Я буду близко.

Изабелла. Не бойся. Теперь я сильна за двоих.

Маурисьо выходит в сад. Фелиса возвращается.

Хеновева. Это вчерашний. Спрашивает сеньору.

Изабелла. Проведите его сюда.

Хеновева идет к двери. На пороге появляется Другой.

Изабелла. Не надо. По-видимому, сеньор не нуждается в приглашении.

Другой жестом приказывает Хеновева уйти. Потом идет к Изабелле, меряет ее взглядом с головы до ног.

Другой. Если не ошибаюсь, моя мнимая супруга?

Изабелла. Ваша мнимая супруга.

Другой. Чрезвычайно рад. Во всяком случае, они неплохо выбрали.

Изабелла. Благодарю вас.

Другой. Я уже в курсе дела. Ну и балаган вы здесь развели. Трогательные письма, влюбленная чета, счастливая бабушка!.. Миленькая сказочка, с моралью и всем прочим. Жаль, что она так глупо кончается.

Изабелла. Еще не кончилась.

Другой. Продолжайте, если хотите. Вы знаете условия?

Изабелла. Слишком дорого. Пришлось бы продать дом — лишить их крова, под которым они могли бы спокойно умереть.

Другой. Я тоже могу преспокойно умереть, если вернусь без денег. Мои товарищи не понимают сказок, зато — неплохо стреляют.

Изабелла. Это ваше последнее слово?

Другой. Сказать еще раз? Ваш дружок просил меня вчера об отсрочке. Я согласился. Теперь она кончилась. Хватит проволочек. Есть монета или нет монеты?

Изабелла. Вы знаете не хуже меня, что это невозможно.

Другой. Посмотрим. Предполагаю, старушку вы где-нибудь заперли? А? Не утруждайте себя. Я дорогу знаю. (Идет)

Изабелла преграждает ему путь.

Изабелла. Стойте! Вы не пойдете!

Другой. Предупреждаю: меня еще никогда не останавливали дамы, предлагавшие себя. А угрожавшие мне — тем более! Посторонитесь!

Изабелла. Ради всего святого, подумайте, будет поздно! Одно ваше слово может убить ее!

Другой. Ну, это вы слишком.

Изабелла. К сожалению, нет. Только иллюзия поддерживала ее. Она действительно может умереть.

Другой. Вас так интересует жизнь этой женщины?

Изабелла. Больше, чем моя собственная.

Другой. Тогда, чего же мы теряем время? Можем обделать дельце ко всеобщему удовольствию. Двести тысяч стоит жизнь вашей драгоценной бабушки. Дешево, а?

Изабелла. Подлец!.. (Кидается к нему, хочет ударить)

Открывается дверь слева, входит бабушка.

Бабушка. Что здесь происходит, Изабелла?

Изабелла (бежит к ней). Бабушка!

Бабушка. Если не ошибаюсь, я видела сеньора вчера вечером… (Идет к нему) Вы хотите поговорить с кем-нибудь из нашей семьи?

Изабелла. Нет. Сеньор пришел проститься. (Умоляюще) Ведь вы уезжаете, правда, сеньор?

Другой. Я не для того проделал такое длинное путешествие, чтобы возвращаться с пустыми руками.

Изабелла. Это неправда! Не слушайте его, бабушка!

Бабушка. Что с тобой, дорогая? Что за манера принимать гостей? Простите ее. Она немного нервна. Оставь нас. Мне кажется, сеньор хочет сообщить мне что-то важное.

Изабелла. Нет, он не хочет! Я сама вам скажу, потом, когда он уйдет!

Бабушка (резко). Довольно, Изабелла. Иди в сад, и не возвращайся ни под каким предлогом, пока я тебя не позову, слышишь? Ни под каким предлогом! Иди.

Изабелла быстро выходит, закрыв лицо руками. Бабушка пристально смотрит на незнакомца, наконец спокойно подходит к нему.

Вижу, вы хотите сказать мне что-то очень важное. (Садится) Садитесь, пожалуйста.

Другой. Нет, спасибо. Наш разговор будет краток.

Бабушка. Так, значит, вы предприняли длительное путешествие, чтобы говорить со мною? Откуда же вы приехали, сеньор?

Другой. Из Канады.

Бабушка. Хорошая страна. Мой внук тоже приехал оттуда, несколько дней тому назад. Ведь вы знакомы с моим внуком?

Другой. Да, хорошо знаком… Думаю, много лучше, чем вы сами.

Бабушка. Это возможно… Мы так долго не виделись! Когда он ушел из этого дома…

Другой. Когда его выгнали ни за что.

Бабушка. Да, вы правы. Когда мой муж выгнал его, я за него боялась. Голова у него была горячая. Но я верила в его сердце! Я знала, если он только вспомнит обо мне, он не сделает дурного. Так и случилось. Стали приходить письма, с ними — новая жизнь. И, наконец, он сам приехал ко мне.

Другой. Я знаю эту сказку. Только не знаю, как вы могли поверить ей, в ваши годы.

Бабушка. Я вас не понимаю.

Другой. Скажите, сеньора, вам никогда не приходило в голову, что письма могли быть фальшивыми?

Бабушка. Письма, фальшивые!?

Другой (резко). Все. Письма, и эта дурацкая история, и ваш внук собственной персоной. Что вы, ослепли или нарочно закрываете глаза?

Бабушка (поднимается). В чем вы хотите убедить меня? Что этот веселый и счастливый мальчик, живущий под моим кровом, — не внук мне? Что настоящий, мой, последняя капля моей крови — вот этот несчастный подлец? Это ты пришел сказать мне, Маурисьо?

Другой. Бабушка!..

Бабушка. И, чтобы нанести этот удар старой женщине, ты пересек море? Можешь гордиться. Дело, достойное мужчины!

Другой. Кончим. Значит, ты тоже участвовала в фарсе?

Бабушка. Нет. Я не знала до вчерашнего вечера. Когда я тебя увидела, у меня открылись глаза. Потом уже нетрудно было заставить дедушку все рассказать. Это было так страшно!.. Я не могла поверить. Только одно оставалось: «При мне он не решится»… И я ждала до конца. Доброго слова, раскаяния, колебания… Чего-нибудь, чтоб тебя простить. И не дождалась. Ты полез в самую рану своими грязными пальцами… туда, где болело больше всего.

Другой. Я иначе не мог, бабушка. Мне надо спасать шкуру!

Бабушка. Я знаю сумму. Ты сам сказал ей: «Двести тысяч стоит жизнь вашей драгоценной бабушки». Нет, Маурисьо. Она столько не стоит. Я бы отдала ее тебе за одну слезу. Теперь поздно плакать. Чего ты ждешь? Ни гроша я не дам, чтоб спасти эту шкуру, в которой нет ничего моего!

Другой. Ты дашь мне подохнуть на улице, как собаке?

Бабушка. Разве это не твой закон? Имей хотя бы мужество следовать ему.

Другой (хрипло). Подумай, не только меня могут убить! Может быть, придется убивать мне!

Бабушка. Ради твоей души. Маурисьо, не говори больше! Если в тебе есть еще что-нибудь человеческое, если ты хочешь еще сделать что-нибудь для меня, уходи отсюда, сейчас же!

Другой. Тебя так раздражает мое присутствие?

Бабушка. Ни минуты! Разве ты не видишь: у меня кончаются силы, мне трудно стоять… и я не хочу упасть перед тобой. Вон!

Другой. Ты сама будешь виновата.

Бабушка. Вон!

Другой выходит. Бабушка без сил падает в кресло, захлебывается слезами.

Трус… трус!..

Пауза. Входит сеньор Бальбоа, подбегает к ней.

Бальбоа. Эухения, дорогая… Я ведь говорил, ты не сможешь.

Бабушка. Ты видишь, я смогла. Сильная боль прошла уже. Хуже всего — след, горе приходит потом, молча и захватывает так медленно, медленно… Но к нему я привыкла. Мы старые друзья. (Выпрямляется) Дети ничего не слышали?

Бальбоа. Ты не хочешь им говорить?

Бабушка. Ни за что. Я обязана им лучшими днями жизни. А теперь я могу сделать что-то для них. (Встает, зовет громко) Маурисьо! Изабелла!

Бальбоа. Откуда ты возьмешь силы?

Бабушка. Это последний день, Фернандо. Пусть не видят меня побежденной. Жизнь моя кончилась, но я стою. Как деревья.

Входят Изабелла и Маурисьо.

Что за печальные лица? Еще будет время печалиться завтра.

Изабелла. Тот человек ушел?

Бабушка. Да, только что. Что за странный человек! Говорит, что проделал длинное путешествие, чтобы говорить со мной, смотрит на меня, молчит и уходит, как пришел.

Маурисьо. Он ничего не сказал?

Бабушка. Казалось, он хочет сказать что-то важное, но вдруг у него пресекся голос и он не смог.

Изабелла. И ничего не сказал? Ни одного слова?

Бабушка. Одно: «Простите». Ты понимаешь что-нибудь? Больной человек, должно быть. Ты все уложила?

Изабелла. Еще есть время.

Бабушка (к Бальбоа). Срежь ту ветку палисандра. Детям будет приятно увезти эту память о доме. Ту, что у окна.

Бальбоа медленно идет по лестнице.

Ах, рецепт наливки, чуть было не забыла! Есть у тебя карандаш и бумага?

Маурисьо. Да, бабушка. (Дает Изабелле карандаш, они садятся к столу)

Бабушка. Пиши, девочка. Посмотрим, как-то у тебя выйдет! Все женщины нашего дома делали ее хорошо. Пиши: взять воды и спирту поровну… (Совсем просто) Когда улетает самолет?

Маурисьо. Завтра, на рассвете…

Бабушка. Завтра!.. Настой из изюма — на четверть. Лучше всего мускат. (Снова — очень просто) Ты мне будешь писать, Изабелла?

Изабелла. Да, бабушка, всегда, всегда.

Бабушка. Я хотела бы увидеть большие леса и санки!.. Два белка хорошо взбить. И когда-нибудь… когда у вас будет сын… Сын? (Замолчала, прислушиваясь к далекому обещанию)

Изабелла роняет карандаш и закрывает лицо рукой. Маурисьо сжимает плечи Изабелле и вкладывает карандаш ей в руку.

Горькой апельсиновой корки, хорошо размоченной… Корицы, для запаха… Две капли розмариновой эссенции…

Занавес